Бомбы возмездия
Мы готовимся к новому полету. Теперь — на Будапешт. Снова, сделав подскок на полевом аэродроме, большая группа бомбардировщиков взяла курс на столицу хортистской Венгрии.
А на второй день, после благополучного возвращения на аэродром, после отдыха мы с волнением читали нашу «Правду». Там был очерк о боевых действиях АДД.
«Налет на Будапешт, — писала «Правда», — проходил в сложных метеорологических условиях на протяжении всего грандиозного маршрута. Очень часто самолеты попадали в нисходящие и восходящие потоки воздуха. Машина гвардии капитана Романа Тюленева, например, попавшая в такой поток, мгновенно провалилась вниз почти на 1500 метров. И только вблизи Будапешта погода резко изменилась. Луна освещала ориентиры. Хорошо была видна с высоты широкая лента Дуная.
Будапешт — это не только политический и административный центр Венгрии. Здесь сосредоточены важные военные и промышленные объекты. В городе имеются металлургические, нефтеперегонный, оружейный и машиностроительный заводы, большая сортировочная станция, крупные мастерские, склады, многочисленные казармы, нефтяные и газовые хранилища... По этим объектам и должны были наши экипажи нанести удар с воздуха...
— При подходе к городу, — рассказывает штурман гвардии капитан Колесниченко, — мы видели, как кое-где вспыхивают прожекторы и снова замирают. В центре электрический свет был выключен, но на окраинах города продолжал гореть. Своеобразное световое кольцо опоясывало Будапешт. Мы бомбили военные объекты, расположенные в центре и юго-восточной части города. После того как я сбросил бомбы, возникло четыре больших очага пожара. Одновременно с нами город бомбили и другие экипажи. Сильные пожары и взрывы виднелись то на южной, то на северной окраинах Будапешта.
Летчик Николай Степаненко со своим штурманом Сергеем Маловым бомбили заводы в восточной и западной частях города. Старший лейтенант Петр Храпов говорит, что когда он появился над целью, то увидел много пожаров, сопровождавшихся взрывами. Бомбы Храпова вызвали еще три очага пожара. Старший лейтенант Вячеслав Волков сбросил бомбы на газовое хранилище».
Как я говорил уже, в числе других на Будапешт летал и наш экипаж. Серия бомб, сброшенных штурманом гвардии майором Куликовым, вызвала несколько пожаров.
Полет на Будапешт был сложен не столько в боевом, сколько в метеорологическом отношении. И еще одна трудность: в обрез горючего. Поэтому какой-либо маневр или отклонение от заданного маршрута было просто невозможным. Ведь только над территорией, занятой врагом, мы находились более девяти часов. Вон сколько нужно было бензина! Ну, само собой, могли еще напасть истребители, обстрелять зенитчики. Правда, этого не случилось. Свои коммуникации гитлеровцы прикрывали на глубину до ста километров от линии фронта. Охраняли и собственные города. Как говорится, своя рубашка ближе к телу. А о территории своих «друзей»-сателлитов заботились мало. Поэтому-то и Будапешт имел слабую противовоздушную оборону. Да и не ожидали хортисты, упоенные победами фашистов (где фронт — на Волге), что могут появиться русские бомбардировщики. Они-то верили берлинским словоблудам, что советской авиации уже капут. Вот вам и капут. В городе не было даже хорошей светомаскировки. Когда на него посыпались бомбы, свет на некоторых окраинах погас, и неизвестно по какой причине — то ли от разрывов бомб, то ли его выключили.
Все экипажи нашего полка, несмотря на сверхдальний, трудный рейс, невредимыми вернулись домой.
По здесь нас ожидал тяжелый удар. Перелетая с аэродрома подскока на основную базу, погибли комдив генерал Новодранов, командир нашего полка подполковник Микрюков, офицеры оперативной группы, инженеры, техники и механики. Всего 39 человек. Погиб и наш боевой товарищ, наземный член нашего экипажа техник бомбардировщика Коля Барчук. Летели они на транспортном самолете. И пилотировал его опытный летчик капитан В. Гордельян. И вот — катастрофа. Конечно, всему были найдены причины, все объяснено. Но как нелепо погибнуть вот так, не в бою... К сожалению, случалось такое и на земле, и в небе. Пусть очень и очень редкие, но все равно тяжелые, ничем не оправданные потери. Так и было сказано тогда. А какие это были люди! О каждом из них можно книги писать.
Наш командир полка Николай Васильевич Микрюков. Воевали мы вместе недолго. Сейчас сентябрь, а он пришел к нам в марте. Н. И. Новодранов, назначенный командиром дивизии, передавая полк Н. В. Микрюкову, говорил:
— Вы принимаете боевой полк в хорошем состоянии. Ваша задача сделать его еще лучшим. А это гораздо сложнее, нежели принять плохую часть и сделать ее хорошей.
Конечно, при этом разговоре мы не присутствовали. Но узнали о нем не от кого-нибудь, а от самого Микрюкова. Обращаясь к нам на первом построении, к ранее сказанному Новодрановым он добавил:
— Выполнить требование командира дивизии, сделать полк отличным можно, но при одном условии, если вы все поможете мне.
Нашлись в коллективе люди, понявшие эти слова по-своему.
— Э-э-э, да наш новый командир, наверное, слабоват, боится за себя, помощи просит, — говорили они.
И они же первыми почувствовали, что нет, не слабоват новый командир полка. Николай Васильевич сумел за короткое время завоевать авторитет у всего личного состава. Подполковник Микрюков был не только хорошим организатором боевой работы полка, но и новатором в разработке новых тактических приемов, способов, методов при подготовке и осуществлении поражения различных целей противника нашими экипажами. Этого он настойчиво требовал от офицеров штаба и всего летного состава.
На войне, так поняли мы уроки Микрюкова, нужно непрерывно совершенствоваться. Вчерашние удачно примененные тактические приемы уже разгаданы противником, и повторение их может привести к неудаче. Поэтому Микрюков добивался, чтобы мы все над этим думали и искали что-тo новое. Вначале мы не понимали нашего командира. Ну зачем он нас заставляет снова и снова готовиться к выполнению боевой задачи? Ведь мы уже выполняли аналогичные полеты, для нас это пройденный этап. Многие говорили, что обстановка сама подскажет, что делать в том или другом случае. Такое подсунет, что накануне никогда не додумаешься. Для чего же мучить себя заранее, все предугадать все равно невозможно. Командир убедил нас, что это не так. И только потом мы осознавали, насколько это важно. Не одну победу одержали мы благодаря науке Микрюкова. И, может, не одна жизнь была спасена...
Известно, что существуют такие методы воспитания подчиненных в армии — принуждение, убеждение и личный пример командира. Казалось бы, что может быть проще первого метода: отдал приказание и требуй от подчиненных беспрекословного исполнения. Но Микрюков делал это по-своему, по-особому отдавал приказания, тут тебе и убеждение, и принуждение. Как никто другой, он умел доказать или внушить нам необходимость выполнения приказа. И мы шли сознательно на его выполнение, хотя и знали, что наша жизнь в опасности. Безусловно, командир знал, что в полку есть люди, которые не подчинялись иным методам, кроме как строгому приказу. И тут он не давал спуску, такие у него были на особом контроле. Твердая рука, воля командира заставляли нытиков, лентяев, трусов (и такие были) выполнять боевую задачу точно и в срок.
Николай Васильевич глубоко понимал весомость личного примера командира для подчиненных как в боевой работе, так и в быту. Он при первой же возможности летал на боевые задания. Подполковник Микрюков был всегда с нами. Мы любили его, и, как мне кажется, он любил нас. Был строгим, но всегда справедливым командиром, его слово было законом, и никто в полку не осмеливался нарушить его. Именно при этом командире наш 748-й ДБАП особого назначения был преобразован во 2-й гвардейский авиационный полк авиации дальнего действия.
Жаль, что жизнь такого замечательного человека нелепо оборвалась.
А разве не жаль было боевого генерала, тоже нашего любимого командира Новодранова? А Коли Барчука?! Всех (подумать только!) тридцати девяти человек... Эта трагедия буквально потрясла всю авиацию дальнего действия.
На войне нет возможности долго оплакивать погибших. Мы с воинскими почестями похоронили товарищей и стали готовиться к новым боям.
Командиром полка был назначен полковник Иван Филиппович Балашов. За мужество, проявленное в боях с белофиннами, Иван Филиппович получил звание Героя Советского Союза. Перед началом Великой Отечественной войны он командовал 100-м бомбардировочным авиационным полком, в котором служил и я.
Дивизию принял генерал Дмитрий Петрович Юханов. В 1939 году я служил в 51-м авиаполку под началом полковника Д. П. Юханова. Так что оба эти командира были мне хорошо знакомы.
После налета на Будапешт авиация дальнего действия нанесла ощутимый удар по военно-промышленным объектам Бухареста. Так глубокий тыл врага на себе испытал ужасы войны. Там нас не ждали.
Понятное дело, мы должны были бомбить военно-промышленные объекты. Но пока к городу подлетаешь, по маршруту идешь, цель отыскиваешь — все видишь.
Никакой тебе войны. Как будто и в помине ее нет. Город — в вечернем блеске. Улицы и дома — в огнях.
А перед глазами — окровавленная родная земля. Город на Волге. Только остовы зданий. Улицы — будто сплошные раны. И Волга, словно рана живая.
Нет, не наша в том вина, что загрохотали взрывы во вражеских столицах. Не мы подняли меч. А кто поднял его, тот от меча должен и погибнуть.
Но как еще далека была победа. Ведь немецкие полчища рвались к Сталинграду...
И авиация дальнего действия на время как бы даже изменила своему названию, переключилась на ближние цели. Мы стали бомбить аэродромы, переправы, железнодорожные эшелоны, скопления войск противника. Нашему полку приходилось действовать, в общем-то, почти как штурмовикам — и с малых высот бомбы сбрасывать, а потом и цели обстреливать из пулеметов.
Мелькали дни, ночи. Рев моторов. Разрывы бомб. Взлеты. Посадки. Снова взлеты. По два вылета в ночь. Мы почти не отдыхали. А если и не было боевых вылетов, мы все равно поднимали машины в небо — учили молодое пополнение.
В начале войны летный состав нашего полка пополнялся за счет авиаторов Аэрофлота. Прибывали и «безлошадные», из других частей, в том числе и из соединений, прекративших свое существование по различным причинам. Но уже с середины 1942 года к нам стали прибывать экипажи, прошедшие обучение в школе боевого применения авиации дальнего действия. Эти молодые летчики, штурманы, стрелки, стрелки-радисты так и рвались в бой. По уровень подготовки не всегда соответствовал даже минимальным требованиям безопасности полета, и далеко не в боевых условиях.
Теперь время иное — не было такой необходимости, как в начале войны, выпускать экипажи в бой без учета их подготовки. Мы имели возможность их подучить. И главное: свои знания и боевой опыт — все передать молодому пополнению.
Молодежь быстро осваивала сложные элементы полета. С громадным интересом слушали парни опытных, побывавших во многих переплетах летчиков и штурманов. Когда экипаж, по решению старших, был готов для боевых действий, его выпускали на ближние цели, в хорошую погоду, туда, где, по имеющимся данным, слабая противовоздушная оборона противника. С каждым разом задания становились труднее. Так постепенно новые экипажи приучались к сложным видам полета. А там уже, глядишь, новички наравне со всеми летали в боевом строю эскадрильи в трудные рейсы по глубоким тылам врага.
Такая выработанная жизнью, продиктованная фронтовой обстановкой методика позволила сократить время подготовки, боевого становления, созревания экипажей и, что уж тут скрывать, застраховать их от гибели в единоборстве с противовоздушной обороной противника. Ребята осваивались, некоторым удавалось довольно быстро выйти в число лучших экипажей полка. Например, Николай Харитонов, Федор Титов стали Героями Советского Союза, их штурманы Алексей Черкасов, Николай Беляев отмечались правительственными наградами. О них писали в газетах.
Я уже рассказывал, что на нашем самолете уже не один раз отправлялся на боевое задание военный корреспондент майор В. Гольцев. Бывали с нами в полетах и другие журналисты.
Трудное это дело — не имея специальной военной подготовки, участвовать в воздушном бою, понять суть дела и написать очерк, привезти «горячую» от боя фотографию или сделать эскизы в ходе схватки.
Было и так: слетает писатель в составе нашего экипажа на боевое задание и ничего не напишет.
Мы не обижались на людей, многие из которых только вчера надели военную форму, понимали, что не просто человеку разобраться и описать события боя, тем более в условиях полета, где обстановка бывает настолько сложной, что и нам, видавшим виды авиаторам, не всегда все понятно. А моральное состояние! Это же не прогулочный полет! Мы, сколько могли, помогали корреспондентам разобраться в обстановке, разъясняли авиационную терминологию.
Особым уважением у летного состава нашей дивизии пользовались частые наши пассажиры — майор Виктор Гольцев, лейтенанты Семен Красильщик, Леонид Шершер. Эти корреспонденты были нашенскими — мы привыкли к ним, а они к нам. Мы понимали друг друга, и это было приятно нам всем. Красильщик летал на боевые задания более пятнадцати раз, в составе нашего экипажа выполнил пять боевых вылетов. Немалый налет был и у его друга Леонида Шершера. Он не раз подвергался опасности. Очень жаль, что этот любимец всего личного состава нашей дивизии, лейтенант с блокнотом, как его называли, погиб в одном из полетов.
Всем известны талантливые художники Кукрыниксы — М. В. Куприянов, П. Н. Крылов, Н. А. Соколов. Они нарисовали картину, где изображен самолет-бомбардировщик и экипаж при подготовке к боевому полету.
Это было в дни битвы под Москвой.
Вызывают меня в штаб, говорят, мол, с вашим экипажем желают подняться в воздух известные московские художники.
— А кто? — интересуюсь.
— Да вот, фамилии из дивизии передали: Куприянов, Крылов, Соколов.
— Какие же они известные? Впервые слышу, — говорю я.
К этому разговору в штабе появился Дакаленко.
— О чем, — спрашивает, — торг идет?
— Да вот, художников катать будем, — отвечаю. — Говорят в дивизии — известные московские... Не разобрались, наверное. Вот бы — Кукрыниксы! Те — известные. Те бьют по фашистам без промаха!
Посмотрел Дакаленко на фамилии и рассмеялся:
— Эх вы, ценители искусства! Это как раз и есть те Кукрыниксы.
— Там ведь их трое...
— А их трое и должно быгь. Куприянов — это Ку, Крылов — Кры. А Николай Соколов — Никсы. Вот и выходит — Ку-Кры-Никсы!
В тот же день мы их встретили.
— Больно уж молодые, — шепнул я замполиту.
— А сами-то вы — старые? А уже Герои Советского Союза.
Мы разместили художников на борту, взлетели, сделали круг. В общем, совершили ознакомительный полет.
Летали с нами и другие. Скульптор М. Оленин. Кто еще — трудно сейчас вспомнить.
А на журналистов память особая. У нас в экипаже всегда помнили и Красильщика, и Гольцева. Знали о них, но не все. Даже не догадывались тогда о том, что Виктор Викторович Гольцев — известный в стране литературовед, знаток грузинской поэзии. Гольцев много сделал для популяризации произведений грузинских художников слова. Под его редакцией, с его вступительными статьями вышли десятки книг грузинских поэтов и прозаиков. В течение ряда лет Виктор Викторович возглавлял журнал «Дружба народов».
В первый же день Великой Отечественной войны этот сугубо штатский человек надел военную форму, отважно сражался на фронте.
Уже много лет спустя после войны Семен Красильщик вспоминал, как летом 1942 года к ним в редакцию газеты 1-й гвардейской авиационной бомбардировочной дивизии «За правое дело» прибыл майор Гольцев, бывший тогда инспектором политуправления АДД, а затем, после создания армейской газеты «Красный сокол», — ее корреспондентом. Он внимательно разобрался в делах дивизионки, помог советами. Узнав, что ее сотрудники летают на боевые задания, сказал, что сам мечтает подняться в воздух с боевым экипажем.
«Вскоре я встретил майора Гольцева на аэродроме, у стоянки самолета Героя Советского Союза Александра Молодчего, — вспоминал Красильщик. — Теплый августовский день приближался к концу. Но Виктор Викторович, как и все члены экипажа, был в меховом комбинезоне, теплых унтах. На голове — шлемофон... В общем, вид у майора был боевой. Таким и был Гольцев — отважным бойцом.
Взревели моторы, и самолеты один за другим уходили в ночной полет, на базу им предстояло вернуться только к рассвету. Виктор Викторович поднялся на борт Ил-4 и занял место, к которому всегда были «приписаны» военные корреспонденты, — у пулемета ШКАС. Обязанность воздушного стрелка — не только быть начеку, чтобы в любой момент отразить возможное нападение фашистского истребителя. Он должен еще сбросить листовки в тылу врага.
На этот раз маршрут предстоял далекий, многочасовой. Бомбы необходимо было сбросить на военно-промышленные объекты Кенигсберга...
Полеты проходили на большой высоте, поэтому надо было надевать кислородные маски, иначе дышать трудно. Каждый рейс — испытание на выносливость. Опасность подстерегает повсюду — и над линией фронта, и над всей территорией, занятой врагом, и над целью. В ночном небе беспрерывно шарят вражеские прожекторы, бьют зенитки...»
Вернувшись из полета, военный корреспондент майор В. Гольцев писал об этом в газете, делился впечатлениями при встрече с известными литераторами страны.
Например, в Центральном государственном архиве Октябрьской революции хранится очерк известного советского писателя Николая Вирты о памятном полете майора Гольцева.
Вот что он пишет.
«Мы сидели у писателя Леонидова. Шел обычный для москвичей и для всех русских вообще, военных и невоенных, разговор о втором фронте, о том, почему-де медлят англичане и когда же, наконец, они покажут свое настоящее умение драться на земле. В самый разгар спора вошел человек с широким курносым лицом, мягкими губами, свидетельствующими о столь же мягком характере, в очках, со знаками различия майора военной авиации. Я сначала не узнал его.
— Виктор Гольцев? Боже мой, вы ли это? Летчик? Майор? Какими же судьбами? Насколько я знаю, вы всю жизнь интересовались только грузинской поэзией! Литературовед — в роли майора авиации, это бесподобно!
— Война нас бросает в самые неожиданные места, — сказал Гольцев, здороваясь с нами. — Например, я никогда не бывал в Кенигсберге, но этой ночью мне пришлось побывать там. Правда, не в самом Кенигсберге, а над ним, и довольно-таки высоко. Но все же я видел Кенигсберг и был свидетелем того, как он горел от наших бомб!
— Как, вы летали на Кенигсберг? Когда?
— С нашими бомбардировщиками. Вчера ночью. Да, да, не удивляйтесь, я летал с ними бомбить Кенигсберг.
И Гольцев рассказал нам свою военную эпопею. Разумеется, он никогда не думал о военной карьере. Знаки различия? Они не интересовали его. Он был поглощен звучной грузинской поэзией, он копался в старинных балладах Грузии. Но вот началась война, и уже ночью 22 июня 1941 года он в числе двадцати писателей уехал на фронт — сначала на Западный, потом на Карельский, потом попал в штаб авиации дальнего действия. Тут он ведет политическую работу, помогает и инспектирует фронтовые газеты пилотов. Он давно просился в боевой полет и прошел с этой целью все медицинские преграды. Все шло отлично — его признали годным к дальним высотным полетам.
— Я был счастлив! — сказал Гольцев.
И вот однажды он получил разрешение командования авиации дальнего действия отправиться в полет. Куда? Он не знал об этом до последнего момента.
— С кем вам предстояло лететь?
— О, мне повезло. Я должен был лететь с Героем Советского Союза Молодчим. Командир и его штурман Куликов, весь экипаж уже знали цель полета, они отдавали себе отчет, что полет будет исключительно тяжелым, опасным и ответственным. Методически проверяли они каждую деталь машины, каждый винтик и исправляли всякую мелочь. Наконец к определенному приказом времени все было готово.
— Летим, — сказал Молодчий.
— Куда? — спросил я, влезая в своей громадной меховой одежде в самолет.
— Разве вы не знаете?
— Абсолютно.
— На Кенигсберг! — И он ушел в кабину управления.
— На Кенигсберг! — повторил я. — Тем лучше!
Я и раньше очень много летал, но такой полет, полет в гитлеровскую Германию — это мне предстояло впервые. Итак, мы летим. Мои ощущения? Я прежде всего наблюдал за людьми, ведущими самолет. Что меня поразило? Будничность совершаемого ими дела. Они летели на вражеский город тоже впервые, как и я. Я немного волновался, было что-то нереальное, фантастическое в таком положении. Экипаж был совершенно спокоен, деловит, внимателен. Никакой подчеркнутой строгости, ничего необычного в словах, жестах, взглядах... Внимание и спокойствие, я бы сказал, обыденное внимание хороших летчиков и обыденное спокойствие храбрецов... Мы прошли линию фронта. Внизу под нами велась артиллерийская дуэль, я видел вспышки орудий, наших и фашистских. Потом настала ночь. Мы летели все вперед и вперед по прямой линии. Время двигалось удивительно медленно. Говорить не хотелось, да и нельзя было отрывать людей от дела. Ми шли в чернильной, кромешной тьме, среди облаков. Было ужасно холодно, даже в моем меховом уборе я чувствовал себя не совсем хорошо. Термометр в самолете показывал 23 градуса мороза! А внизу была тихая теплая ночь!
— Мы у цели, — сказал штурман Куликов и посмотрел на часы. — Минута в минуту, по приказу.
Кенигсберг лежал под нами во тьме. Немцы услышали нас, я увидел разрывы снарядов зенитной артиллерии. Штурман попросил летчика:
— Доверни вправо. Пилот подчинился.
— Доверни влево. Есть, начинаем.
Мы сбрасывали бомбы на порт, на военные объекты. Ах да, я забыл сказать. Уже около Кенигсберга мы увидели зарево пожаров. Я спросил — что это?
— Это сделали товарищи, которые отбомбились по приказу до нас, — ответил штурман.
И мы шли на эти пожары, и они как факелы освещали нам путь... Наши бомбы пошли вниз, и тотчас вспыхнули под нами новые гигантские пожары. Прицельное бомбометание дало свои итоги, врагу отомщено! По радио Молодчий сообщает штабу:
— Приказ выполнен! Ложимся на обратный курс! Мы были над Кенигсбергом считанное, короткое время. Что я чувствовал? Удовлетворение, только удовлетворение. Вы бомбите нас. Вот вам ответ, черт вас побери! И эти ответы будут все более частыми и все более жесткими, пока мы не раздавим вашу жестокую фашистскую силу. А экипаж между тем деловито работал, маневрируя под снарядами зениток. Мы идем домой. Рассветает, и перед нами линия фронта... Настроение приподнятое и, я бы сказал, облегченное — уф! Сделали свое дело!
Наконец путь в несколько тысяч километров окончен — мы на своем аэродроме. Тепло, тихо, утренние птицы поют на опушке леса... Ну и вот вы видите меня здоровым и живым, побывавшим над Кенигсбергом. Я восхищен этим полетом? Людьми? Конечно! Удивительные у нас люди. Молодость, спокойствие, умение держать себя в руках при любых обстоятельствах и, наконец, высокое искусство работы поразили меня в этом полете с новой силой. Да, я влюблен в советских пилотов, мстящих фашистам, громящих их живую и машинную силу. Я ведь был с ними в таком трудном деле — и не разочаровался. Завтра я лечу с Молодчим на новое дело.
— Вы расскажете нам о нем?
— Разумеется, — сказал Гольцев. — Ну а теперь расскажите мне, что делается в литературе, что пишут мои грузины? Я отстал немного от этого дела...
12 сентября 1942 г.».
...Бомбардировочным полкам АДД, имеющим на вооружении тяжелые машины, надо было бы базироваться на аэродромах, имеющих искусственные взлетно-посадочные полосы, но это не всегда получалось. Нередко приходилось довольствоваться и грунтовыми. А что такое весна или осень для грунтового аэродрома? Они так размокали, что с них вести боевую работу было невозможно. Колеса тяжело груженных бомбардировщиков вязли, тонули в грязи. Какой уж там взлет, вытянуть машину на сухое место — и то благо. А ведь на фронтах боевые действия продолжались независимо от погодных условий, времени суток и времени года.
Что же делать? Где выход? Чтобы не снизить огневую мощь дальнебомбардировочной авиации, командование АДД вынуждено было производить перегруппировку боевых полков, базирующихся на грунтовых аэродромах.
И вот что после этого получалось. Если обычно на аэродроме с искусственным покрытием базировались два-три полка, то весной и осенью на них скапливалось по пять-шесть полков только из нашей АДД. Кроме этого, подсаживались и другие боевые машины — истребители, штурмовики. Днем и ночью над аэродромами кружились самолеты — настоящие стаи стальных птиц. Одиночно, группами взлетали, уходили в различных направлениях, а в это время другие самолеты садились — возвращались с боевого задания. Удивительно, как это руководитель полетов (тогда в шутку его называли директором цирка) мог управлять и взлетающими самолетами, и в то же время обеспечивать посадку машинам, подходившим после выполнения боевой задачи. У одних уже нет горючего. Другие требуют немедленную посадку, потому что получили повреждения в бою, есть раненые. А вот сел самолет с поврежденными шасси или колесами и остановился на взлетно-посадочной полосе, а его можно убрать только трактором. В таких случаях аэродром нужно закрывать. Но это невозможно. Куда деть самолеты, которые в воздухе? Трудные, почти неразрешимые вопросы. И руководитель полетов их решал, и решал неплохо.
В одну из ночей, когда над аэродромом было тесно от взлетающих и садящихся самолетов, мы привели на хвосте самолет противника. Нам, уже имевшим немалый боевой опыт, такая оплошность была непростительна. Еще в начале войны экипаж старшего лейтенанта Соловьева таким же способом блокировал аэродром противника, поджидал, пристраивался и наносил удар. А сегодня обманули нас. Забегая вперед, скажу, что и мы не остались в долгу. Вторую половину войны я летал на самолете, имевшем мощное стрелковое вооружение, позволяющее вести огонь в любом направлении. И мы тогда часто выходили на блокировку вражеских аэродромов, так что с фашистскими летчиками рассчитались сполна.
Но как же все-таки нас обманули?
Мы возвращались на свой аэродром.
— Справа какой-то самолет дает условный сигнал аэронавигационными огнями, — доложил стрелок.
Я присмотрелся. Да, действительно мигает. Но чей это самолет? В темноте опознать трудно.
— Кажется, двухмоторный, — снова сообщил Васильев. — Наш, должно быть...
Я тоже решил несколько раз мигнуть. Неизвестный самолет ответил. Так, перемигиваясь бортовыми огнями, мы продолжали путь. Вместе подошли к аэродрому. Я сделал круг, готовясь заходить на посадку. Шедший за нами самолет сделал то же, как мне показалось, не совсем уверенно. «Очевидно, на нем что-то неисправно», — подумал я и включил самолетные огни, чтобы дать ему возможность следовать за нами. «Облагодетельствовал!» — укорял я себя после. На высоте 80–90 метров включил посадочные фары. И в это время, как из огненного ковша, на нас посыпались пули и снаряды. Самолет, который мы приняли за свой, неожиданно открыл стрельбу из всех своих установок.
На аэродроме, как рассказывали мне потом, обратили было внимание на подозрительную машину. Но так как она шла вместе с нами, особенно приглядываться не стали. А тут чужак открыл огонь, быстро развернулся и ушел. Не успели на аэродроме и глазом моргнуть, как он исчез. Зенитчики, прикрывавшие аэродром, не разобрались, в чем дело, и давай палить по нас. Решили, что это мы атакуем с воздуха. Все аэродромные огни моментально были выключены.
— Ну, черт, собьют над своим аэродромом! — ругается Куликов.
— Сажусь как попало, — предупреждаю экипаж. — Держитесь.
И мне, можно сказать, совершенно случайно удалось посадить поврежденный самолет. И как — поперек аэродрома!
Все закончилось относительно благополучно. По фронтовым нормам. На аэродроме от пиратского налета никто не пострадал. Бомбардировщик отремонтировали. Но сам факт нашей беспечности послужил хорошим уроком. Суровые законы боя надо знать и соблюдать не только над целью, не только выполняя задания, но везде: и в небе, и на земле.
...Тогда, еще мы не знали, сколь эпохальной, исторической датой войдет в века 19 ноября 1942 года.
Измотав гитлеровцев во время оборонительных боев, советские войска перешли в решительное контрнаступление северо-западнее и южнее Сталинграда И окружили ударную 330-тысячную группировку фашистов, зажав ее в гигантское кольцо.
Не зная отдыха, не чувствуя усталости, мы помогали воинам наземных частей, совершая налеты на самые опасные и ответственные участки фронта. А там шли бои днем и ночью. И все нуждались в поддержке авиации. Но не всегда это было возможно. Сказывались капризы погоды, да и время суток играло свою роль. Низкая облачность, ограниченная видимость усложняли боевую работу авиации. И тут выручали экипажи, которые могли действовать в сложных метеорологических условиях. А таких в авиации дальнего действия было немало. В большинстве своем мы летали ночью и днем при самой плохой погоде. В каждом полку было по десятку экипажей, работавших в таких условиях, при которых очень нелегко даже просто подняться в воздух.
И все же даже для нас были свои «но»... В первую очередь, это низкая облачность в районе цели. Казалось, преграда непреодолима. Сброшенные с малой высоты бомбы поражали осколками твой же самолет. Еще в начале войны трем экипажам — Гаранина, Полежаева и моему — в одном из полетов довелось в связи с условиями погоды бомбить с высоты ниже безопасной. И что же? Наши самолеты получили повреждения.
— Так и самого себя сбить можно, — говорили воздушные стрелки.
Ведь они сидели сзади, а там осколки жужжали как шмели.
И уже в который раз мне приходится повторять, что сейчас не 1941 год, мы многому научились. Могли что-то придумать новое, усовершенствовать, внедрить. Опыт — большое дело. В районе цели погода не позволяла сбрасывать бомбы с безопасной высоты. Задача трудная, но разрешимая. Выход был. Мы снабжали бомбы взрывателями с замедленным действием. Сбросил их на бреющем и ушел вверх. А гитлеровцы твои гостинцы принимают.
А угощали мы тогда фашистов огнем и металлом щедро.
Работать нам, авиаторам, было нелегко, особенно в декабре. Морозы доходили до сорока градусов. Каково нашим техникам в такие лютые холода самолеты готовить? Но зато в хатах — благодать. После морозного аэродромного ветра, какое блаженство — посидеть у печки, дровишек подбросить, послушать, как потрескивают они.
Располагались мы тогда в деревне Платоновке. Прилетим и спешим в нашу избу. Стрелки — Васильев и Панфилов — сразу же за дровами. Глядишь, тащат уже бревно. Начинают пилить. А затем и мы присоединяемся. Приятно помахать топором на морозе, дрова поколоть.
Совсем сельская жизнь у нас тогда была. По вечерам темнело-то рано, зажигали коптилку. Да и не одну.
Местные старухи — они в Платоновке были главным населением — приходили, просили:
— Сыночки, сделайте коптилку. А что делать ее? Гильзу сплюснуть да портянку отрезать на фитиль — и все.
— И бензинчику бы... — тоже просят. Дадим. Но обязательно лекцию прочитаем, как нужно пользоваться. А то ведь было уже, сгорела хата.
— Надо, бабушка, гильзу в соль поставить, — учим.
— Бог с тобой, сыночек! Соль? Она-то нынче и золота дороже, — отвечает старушка.
— Ну, тогда в воду, чтобы гильза охлаждалась. Иначе вспыхнет. Смотрите!
— Вода — это другое дело, — соглашается старуха. — Будем блюстить. За совет спасибо.
И мы тоже соблюдали все меры предосторожности. Следили, чтобы во всем был порядок.
31 декабря 1942 года ночью был боевой вылет. А утром, наскоро позавтракав, мы поспешили по знакомой заснеженной тропе среди сугробов. Панфилов, как ни устал, еще и шутил по пути.
— Конечно, в обороне, по свидетельству пехоты, главное — харч. Но в авиации все-таки сон важнее.
— Ну, дреманем, братцы! — я поддержал Алексея.
— Товарищ командир, — вкрадчиво заговорил Васильев, — а как насчет Нового года?
— Не отменяется? — прямо задал вопрос Панфилов.
— Новый год не отменяется Состоится, — заверил я экипаж и добавил: — К тому же наша эскадрилья — не дежурная.
— Ура-а-а! — искренне возликовал Васильев и тут же деловым тоном сказал: — Тогда надо срочно ложиться спать!..
Но поспать не удалось.
Кажется, только лег, как прогремела команда «Подъем», требовательная и властная, сильнее, чем когда-либо. И тут же я оказался в чьих-то объятиях.
Спросонок ничего не понимаю. Вижу: и Сергея качают, подбросить пытаются.
— Убьете штурмана! Лучшего штурмана полка убьете! — кричу. — Потолок-то низкий! Что случилось? — пытаюсь добиться.
А в ответ:
— Поздравляем! Поздравляем!
И такой восторг и радость были не напрасными. В этот день в нашем полку добавилось сразу шесть Героев Советского Союза: И. Андреев, А. Гаранин, А. Краснухин, Г. Несмащный, С. Полежаев. И мой штурман Сергей Куликов. Мне будет вручена вторая Золотая Звезда.
В конце каждого года принято подводить итоги работы. Какое это счастье, когда в канун Нового года итоги твоего ратного труда подводит Родина. И мы все, удостоенные ее высоких наград, клялись сражаться не щадя жизни, до конца, до Победы.
В своих воспоминаниях об этом писал и командующий АДД А. Е. Голованов: «Под утро 1 января 1943 г. мне позвонил Сталин и сообщил, что указы на представленную к награждению группу личного состава АДД подписаны и что он поздравляет первого в АДД дважды Героя Советского Союза А. И. Молодчего и других летчиков, которым в первый раз присвоено это высокое звание, а также весь личный состав АДД с Новым годом и желает всем дальнейших успехов в боевой работе».