Остается надежда

Наступила полоса дождей. Видимость нулевая, аэродром — черноземное пахотное поле. Но и в этих условиях разведка не прекращалась. Летали у берегов Болгарии, Румынии, где погода была получше. Удачно действовал в третьей эскадрилье экипаж капитана Саликова. 17 декабря обнаружил в районе Евпатории транспорт и танкер в охранении двух тральщиков и самоходных барж. На другой день — у мыса Херсонес три сейнера...

Но вот и активные действия. 19 декабря в паре с Дулькиным вылетаем на «свободную охоту» в качестве торпедоносцев. Паша Дулькин — старший лейтенант, товарищ по 36-му полку, не раз вместе летали. Умелый, решительный летчик.

Опыта действий торпедоносцев в 5-м гвардейском полку, по сути, не было. У нас с Дулькиным кой-какой был. Трудное это дело — торпедная атака вражеского конвоя. Жесточайшее противодействие с кораблей неизбежно, маневр на боевом курсе исключен. Здесь — кто [63] кого. Все решается в считанные секунды. Сближение с целью — на высоте двадцать-тридцать метров, сброс торпеды — с дистанции четыреста — пятьсот. Успех решают выдержка, хладнокровие и — что там умалчивать — храбрость.

Тщательно обшариваем прибрежные морские коммуникации Крыма. Плавсредств нет. Пролетая Балаклаву, замечаем у входа в порт три сторожевых катера. Еще два — у входа в Северную бухту Севастополя. Идти на них с торпедами — все равно, что из пушки по воробьям. Снизились, обстреляли из пулеметов. Повторных заходов не делали: катера находились в зоне противовоздушной обороны портов.

Время возвращаться на аэродром...

С несброшенными торпедами вернулась и вторая, сменившая нас на «охоте», пара торпедоносцев — экипажи комэска-2 майора Минчугова и капитана Василенко.

Экипаж капитана Николая Саликова, выполняя разведку возле румынского побережья, обнаружил тральщик противника. Несмотря на сильный зенитный огонь, четырежды атаковал корабль эрэсами. Самолет получил три прямых попадания снарядов — в бензобак, стабилизатор и штурманскую кабину. Штурмана капитана Федора Аглоткова ранило осколками в ноги, руки, лицо...

Поздно вечером стало известно, что от экипажа третьей эскадрильи, выполнявшего особое задание, поступила тревожная радиограмма: «Имею неисправность. Возвращаюсь».

Ждали до поздней ночи.

Самолет так и не вернулся...

Это был экипаж капитана Федора Клименко, он должен был высадить парашютиста, переодетого в румынскую форму, в районе Троицкое, за Мелитополем.

Отважный, надежно слаженный экипаж, воевавший с первых дней войны. О нем следует рассказать особо.

Про Федора Клименко в полку говорили: «Летчик от [64] бога!» Коммунист, храбрый и умелый командир, он к тому времени успел сделать двести пятьдесят шесть боевых вылетов, из них сто тридцать семь — ночью. Был награжден двумя орденами Красного Знамени. Под стать командиру были и члены его экипажа — штурман Михаил Гордеев, стрелок-радист Михаил Гусев, воздушный стрелок Иван Довбня.

Вместе они громили фашистов в Констанце, Плоешти, Сулине, Тульче, Галаце; защищали Одессу, Керчь и Новороссийск. Все четверо — севастопольцы! С первого до последнего дня обороны славного города-крепости находились на аэродроме Херсонесский маяк, откуда совершили сто боевых вылетов. Поднимались в воздух по три-четыре раза в сутки. Тридцать четыре раза участвовали в налетах на вражеские аэродромы. Севастопольской группой 5-го авиаполка, которая состояла из шести-семи самолетов и которой командовал наш комэск майор Чумичев, с 15 февраля по 30 июня сорок второго года на аэродромах было уничтожено шестьдесят самолетов противника. На ростовском участке фронта, действуя в одиночку, экипаж Клименко метким бомбовым ударом разрушил понтонную переправу гитлеровцев через Северский Донец, уничтожил несколько фашистских танков в районе станицы Тацинской. В Феодосийском порту торпедировал транспорт...

Много замечательных дел было совершено экипажем и при нанесении массированных групповых ударов — о них часто рассказывалось в полку, в них отразилась история первых двух лет боевой деятельности гвардейцев, их гордость и слава.

Действуя в составе ударных групп, отважный экипаж топил вражеские корабли на черноморских коммуникациях и в базах, участвовал в одной из самых труднейших операций — разрушении Черноводского моста через Дунай, бомбил передний край, тыловые объекты и аэродромы фашистов на одесском, крымском, северо-кавказском [65] участках фронта, под ураганным огнем зениток ставил минные заграждения в Керченском проливе...

Весьма памятным был налет на занятые противником Сарабузский и Сакский аэродромы. Внезапным, отлично организованным ударом гвардейцы уничтожили на земле десятки самолетов противника, сожгли цистерны с бензином, взорвали склад торпед, разрушили казарменное помещение, под обломками которого нашли свою смерть десятки гитлеровских летчиков...

Марфовка, Семь Колодезей... Названия этих безвестных до тех пор населенных пунктов не сходили с уст летчиков полка в трудную осень сорок первого. Много живой силы врага, танков, орудий и самолетов уничтожила эскадрилья в ожесточенных боях. Были потери. В одном из вылетов на Марфовку погибли отважный комэск капитан Иван Скориков, штурман эскадрильи старший лейтенант Алексей Албул и стрелок-радист краснофлотец Михаил Табачник. Лишь летевшему в составе экипажа начальнику связи эскадрильи лейтенанту Павлу Тюлюбаеву удалось покинуть горящий самолет. Под огнем врага он приземлился с парашютом на нейтральной полосе, и, раненного, его вынесли в свои окопы наши пехотинцы...

Несмотря на превосходство сил врага, наши войска часто переходили в контратаки. Вооруженные до зубов гитлеровцы не выдерживали дерзких ударов советских пехотинцев и моряков.

В один из таких дней эскадрилья, в которой служил Клименко, получила приказ нанести бомбовый удар по отступающему противнику. Гитлеровцы широкой лавиной в беспорядке бежали по дороге и по степи вдоль нее. При появлении наших самолетов паника на шоссе усилилась, техника сбилась в «пробки». Девятка бомбардировщиков вышла на цель в строю «клин». Замыкающим в ней летел Клименко. Через минуту на всем пути отступления гитлеровцев густо встали кусты разрывов осколочных бомб. Затем эскадрилья в том же строю развернулась, [66] снизилась до минимальной высоты и проутюжила дорогу разящим пулеметным огнем, оставляя за собой сотни вражеских трупов...

Гитлеровское командование с опозданием подняло с ближайших аэродромов восемнадцать истребителей — по два на каждый наш бомбардировщик. Чтобы исключить возможность атаки снизу, эскадрилья перешла на бреющий полет. Еще более сомкнула строй. На всем пути от Керченского полуострова до станицы Крымской «мессеры» яростно атаковали отважную девятку, стремясь отомстить за разгром своей отступавшей колонны. Однако стрелки-радисты метким и плотным огнем отгоняли их, действуя по принципу «Защищай товарища, а он защитит тебя».

Вдобавок к огромным потерям на шоссе фашисты недосчитались нескольких истребителей. Ни один из наших бомбардировщиков не был сбит. Поврежденный самолет Федора Калмыкова сделал вынужденную посадку на Таманском полуострове. Тяжело ранены были Виктор Беликов и его стрелок-радист Алексей Шлыков. Довести до аэродрома сильно поврежденную машину помог комиссар эскадрильи старший политрук Петр Карпов, летевший с Беликовым в качестве штурмана.

В экипаже Клименко были ранены стрелок-радист Михаил Гусев и воздушный стрелок Петр Довбня. Машина получила значительные повреждения: было перебито замковое соединение шасси, срезано заднее колесо. Обычно в таких случаях посадка производится с убранным шасси, на фюзеляж, и машина, как правило, выходит из строя. Клименко, однако, сумел посадить самолет на одно колесо и спасти машину...

Экипаж и до этого боя много раз отражал атаки вражеских истребителей, на его счету было три сбитых «мессера». В дни ожесточенных оборонительных боев за Новороссийск в августе сорок второго года звено Клименко в составе эскадрильи майора Чумичева нанесло сокрушительный [67] бомбовый удар по быстроходным баржам, с которых враг готовился высадить десант на Мысхако. Много барж было потоплено, остальные вынуждены были уйти в сторону Керченского пролива...

Доблестный, замечательный экипаж! Каждый из четверых — настоящий герой.

И вот — с задания не вернулись...

* * *

В тот же день, 19 декабря, шесть экипажей полка вылетели на обеспечение действий наших боевых кораблей, проводивших ночной обстрел портов Феодосия и Ялта. Из-за сложных метеоусловий подсвечивание портов светящими бомбами и корректировка артиллерийского огня не удались. Бомбоудар как отвлекающий маневр был выполнен только по порту Феодосия экипажем старшего лейтенанта Бабия.

На обратном пути корабли прикрывались четырьмя экипажами, вылетевшими перед рассветом. Одна пара сопровождала эскадренный миноносец «Незаможник» и сторожевой корабль «Шквал», вторая — лидер «Харьков» и эскадренный миноносец «Бойкий».

Во второй половине дня 20 декабря наш самолет был направлен на поиск экипажа Клименко. Кроме того, мы должны были произвести разведку погоды и фотографирование портов Феодосия и Ялта: командованию флота необходимы результаты ночного артиллерийского обстрела.

Вместо заболевшего Коли Панова летел сержант Павел Лелеко — опытный стрелок-радист из отличного, слаженного, пользующегося заслуженным доверием экипажа старшего лейтенанта Бабия.

Задание сложное. Перед вылетом я обратил внимание всех членов экипажа на то, чтобы быть особенно осмотрительными: надо ожидать, что после вчерашнего обстрела Ялту и Феодосию будут усиленно прикрывать истребители, а над морем возможны встречи с самолетами-разведчиками [68] противника, рыскающими в поисках наших кораблей.

Феодосийский залив оказался закрытым низкой облачностью. Решил снизиться. Но и на высоте двадцати-тридцати метров над водой видимость из-за тумана была крайне ограниченной. Сфотографировать порт не удалось.

От мыса Меганом до траверза Гурзуфа летели вдоль берега. Сколько ни всматривались в поверхность моря, нигде не было видно ни шлюпки, ни каких-либо предметов, указывающих место аварии самолета...

К Ялте подошли с запада, прикрываясь нижним краем облаков, так что наше появление оказалось полной неожиданностью для противника. С высоты тысячи метров отлично сфотографировали порт и визуально зафиксировали, что в нем находятся один тральщик, три самоходные баржи и до полутора десятков мелких судов. Четыре стокилограммовые бомбы, сброшенные Гришей, разорвались в северной части порта, накрыв портовые сооружения. О наличии плавсредств Лелеко немедленно доложил на землю радиограммой.

— Почаще бы так зевали фрицы! — подвел итог действиям Жуковец.

— Привыкли к шаблону, — пояснил штурман. — Избаловались...

— А кто их избаловал? — задал ехидный вопрос Лелеко. И тут же: — Самолет справа!

— Заболтались!..

Нет, противник был обнаружен вовремя. «Юнкерс-88», пересекая наш курс, летел в сторону Крыма. Очевидно, возвращался с разведки.

— Стрелку-радисту смотреть за воздухом, воздушному стрелку продолжать поиски на воде!

В море всматривались мы все. С надеждой, с боязнью. С надеждой найти товарищей в живых. С боязнью [69] обнаружить что-либо, свидетельствующее о их гибели...

Нет. Ничего.

Остается надежда...

Полет с ветеранами

К аэродрому подлетали в сумерках. Низкая облачность, дождь...

У капонира нас ждал весь технический экипаж. По лицу Белякова видно было, что он чем-то озабочен.

— Все в порядке, командир?

— В порядке. Боишься, что много дырок привез?

— На этот раз да, командир. Задание получил: срочно подготовить машину к ночному вылету, подвесить тринадцать ФАБ-сто. Срок — тридцать минут, тут не до дырок...

Я только присвистнул. Дела...

— Давай, Миша! Оставлю стрелков тебе в помощь.

В штабе майор Сергей Павлович Колесин, выслушав наш доклад, приказал штурману нанести на план порта обнаруженные плавсредства.

— Сами и полетите бомбить. Мы уже подготовили по вашей радиограмме четыре экипажа. Ваш — пятый. Готовьтесь!

— Есть!

Из дверей вынырнули в кромешную тьму. По-прежнему моросил дождик.

— Перекусить не забежим, командир?

— Некогда, Гриша! Сообразят там стрелки что-нибудь...

У машины нас ждал Беляков.

— Самолет к боевому вылету готов!

— Молодцы!

Однако ночной полет не состоялся. Прибежал посыльный: [70] из-за плохой погоды задание отложено до утра.

— Ну вот, теперь можно и поужинать...

Наутро отправились на задание в составе четырех самолетов. Группу возглавил сам подполковник Канарев. Ведомые — капитан Бесов, старшина Литвяков и я. С Бесовым летел в качестве воздушного стрелка замполит полка майор Забежанский.

К крымскому берегу летим над морем. Впереди меня — машина Бесова. Чувствуется, что летчик утратил навык: неуверенно выдерживает дистанцию, интервал. Ничего удивительного: это первый его боевой вылет после тяжелого ранения.

Я даже помню, как это было.

В тот день, 24 августа, мы вместе с гвардейцами наносили бомбоудар по скоплению войск в станице Неберджаевской. Небо кипело от разрывов, бомбардировщики прорывались к цели буквально сквозь стену огня...

Вот появились и вражеские истребители. Группу гвардейцев атаковали семь «мессеров», нашу — четыре. Мы уже успели отбомбиться и в коротком бою отбились, не понеся потерь. Больше того, на счету моего экипажа появился первый сбитый «мессер» — его меткой очередью сразил Николай Панов.

Гвардейцам пришлось труднее. Группа, ведомая командиром полка подполковником Токаревым — теперешним нашим комбригом, — как раз заходила на цель, когда на нее навалились истребители. Одна из машин — летчика Федора Шапкина — была сбита и приземлилась на территории противника. В самолете Токарева осколком снаряда пробило консольный бензобак, загорелась плоскость. Отважный командир не сошел с боевого курса, пока его штурман майор Толмачев не сбросил бомбы точно по цели. Затем опытный летчик умелым маневром вышел из боя, перелетел передний край и посадил горящую, с поврежденным шасси, машину на одно [71] колесо на ближнем аэродроме Мысхако. Самолет был спасен и уже вечером того же дня смог перелететь на свой аэродром...

Самолет командира звена капитана Бесова был тяжело поврежден истребителями, сам Бесов ранен в обе ноги. Штурман, капитан Николай Крыхтин, тоже ранен в ногу, стрелок старший сержант Михаил Дробот — в живот. Истекая кровью, отчаянными усилиями воли удерживая сознание, герой летчик сумел довести почти неуправляемую машину до своей территории и посадить в Геленджике...

Теперь он совершал свой первый боевой вылет после трехмесячного перерыва. Важный момент в жизни летчика. После ранения вообще бойцу в бой идти трудно, а тут еще и утрачен навык. Да и ноги, как их ни тренируй... На земле оно, может, и незаметно, а при управлении тяжелой машиной ноги значат не меньше рук. Психологически важный момент. Даже при маленькой неудаче можно надолго утратить уверенность. Вот ведь с перебитыми ногами сумел тогда посадить самолет на одно колесо, а теперь в строю «гуляет»...

Ловлю себя на том, что невольно подлаживаюсь к едва заметным его «сбоям». Чтобы для него самого сделать их незаметными. И для летящего с ним замполита, для командира полка. Впрочем, они-то, конечно, все понимают. Потому и сел за стрелка замполит. Потому и сам Канарев, возможно, возглавил группу. Важное это дело — вернуть летчика в строй. А уж такого, как Бесов...

Ценит Канарев ветеранов полка, хоть он в этой части недавно. Но тоже воюет с начала войны, два ордена Красного Знамени. Трех месяцев нету, как принял полк, а авторитет его у гвардейцев полный. И это после Токарева! С виду строг, суховат, о себе говорить не любит. Зато все, кто его раньше знал, рассказывают о нем легенды... [72]

Вот один случай, почти забавный. О нем рассказал капитан Козырин, служивший в его полку. Полк, которым командовал Виктор Павлович Канарев в начале войны, имел на вооружении МБР-2. Это были легкие гидросамолеты лодочного типа, фанерные тихоходы, вооруженные двумя пулеметами ШКАС.

Осенью сорок первого полк перелетал из осажденного Севастополя в Геленджик. Командир покинул аэродром последним. В районе Ялты, в то время еще находившейся в наших руках, его внезапно настиг «мессершмитт». Канарев прижался к воде и направил свой самолет к порту. Истребитель пошел в атаку. Пулемет воздушного стрелка коротко прогрохотал и отказал, захлебнулся. Сообразив это, фашист зашел сзади. Но огонь его пушки и пулеметов вспенил воду впереди тихоходной летающей лодки, упреждение оказалось слишком большим. От следующей атаки Канарев в самый последний момент увернулся, сноп огненных трасс пронесся справа. Раздосадованный неудачами фашист наседал. Ранен штурман. У Канарева оставалась одна надежда — дотянуть до берега, под прикрытие наших зениток. Фашистский летчик, разгадав это, зашел спереди, преграждая путь. Канарев успел долететь лишь до маяка на краю далеко уходящего в море портового мола...

Атака. Казалось, конец неизбежен. И тогда Канарев решил укрыться за маяком. Заложил крутой вираж и стал ходить кругами у основания высокого бетонного сооружения, едва не задевая крылом волну. Большая угловая скорость, малый радиус виража стали надежными союзниками беззащитного самолета. Вражеский истребитель со страшным ревом гонялся за ним на стремительных виражах, то взмывая вверх, то пикируя, но никак не мог уловить момент для верной атаки и только без пользы расстреливал боезапас. У раздосадованного неудачами фашиста начали сдавать нервы. Он стал закручивать виражи, [73] ставя машину почти на крыло, пикируя чуть не до самой воды...

В какой-то момент Канарев потерял его из виду. Не отрываясь от спасительного маяка, осторожно огляделся. Где он? Не видно. Покрутившись еще несколько минут, отошел недалеко в сторону и стал делать «змейки», просматривая заднюю полусферу. Преследователь не появлялся...

До самого Геленджика, виляя на курсе, Канарев внимательно следил за воздухом, ожидая подвоха. Однако все обошлось благополучно.

На аэродроме его обступили ликующие друзья:

— Поздравляем, товарищ командир! Ура!

— С чем поздравляете? Ради чего «ура»?

— Как же! Вы сбили «мессер»...

— Я? Скажите спасибо, что он меня не угробил. А нам по нему и стрелять не пришлось...

— Во! Так и передали из Ялты: чистая победа, без единого выстрела...

Победило самообладание, мастерство. На одном из виражей или при выходе из пикирования потерявший контроль над собой фашист задел крылом воду...

Все это промелькнуло сейчас в голове не с такими подробностями, конечно. Полет есть полет, тем более в тесном строю, когда надо не только следить за приборами, но и ни на секунду не упускать из виду соседей.

Вот и Ялта на горизонте, тот самый маяк. И теперь нам сослужит службу — ориентир для захода на порт. Интересно, что сейчас чувствует командир? После войны приедет сюда отдыхать в санаторий, попросит у портового начальства разрешения пройти на мол. На катере подвезут его к маяку — смотрите! Объедет, найдет следы пуль и снарядов. Может, как раз в это время и водолазы, очищая вход в порт, извлекут на свет незадачливый «мессер»... [74]

Однако я размечтался. До тех пор надо дожить, а пока... Вот он, порт с вражескими кораблями. Отличная видимость! Жаль, не для нас одних. Во, уже ставят заградогонь дальнобойные. Здорово сострелялись — стена! Ну-ка, что сделает командир? Ни минуты раздумья! Резкий маневр и по высоте и по направлению... Ага, отстали?

Перед молом — уже все калибры. Трассы, шнуры «эрликонов»... Ну? Решают секунды. Ну? Когда же... Есть! Ведущий на боевом, безошибочный выход...

Иду точно в хвост Бесову. Нет, братцы, мастер есть мастер! Сразу вернул себе все — скользит, как по струнке. Телом чувствую, как вздрагивает его самолет, справа, слева разрывы... Вздрогнул и мой... Но у Бесова бомболюки уже открыты...

Сброс!

Вот она жизнь! При нас! Резкий маневр, на крыле, истребительный, вдохновенный... Шапки, пунктиры — все в стороне. Моментально подстраиваюсь к ведущему, стрелки фотографируют результат. Цели накрыты, большего увидать невозможно за дымом. Объективы позорче, им внимание рассредоточивать не требуется, как нам...

* * *

На аэродроме узнали, что вылетевший раньше нас на воздушную разведку экипаж капитана Лобанова успел возвратиться с боевого задания. Обнаружил в порту Констанца транспорт водоизмещением пять-шесть тысяч тонн, на обратном пути атаковал сейнеры у крымского берега.

Благополучно возвратились и торпедоносцы — экипажи капитана Василенко и лейтенанта Жесткова, — вылетевшие на поиск плавсредств на морских коммуникациях. Обнаружили в районе Балаклавы танкер противника водоизмещением тысяча пятьсот тонн в охранении шести сторожевых катеров, атаковали его. Сброшенные [75] торпеды прошли в десяти метрах от носа танкера, который успел застопорить ход. По торпедоносцам велся сильный огонь с кораблей охранения и «Гамбурга-140», прикрывавшего танкер с воздуха...

Призрачный частокол

На следующий день вечером получили задание произвести разведку погоды у побережья Крыма от Феодосии до Ялты и нанести бомбоудар по плавсредствам в порту Феодосия. Запасная цель — порт Анапа. Полет предстояло выполнить ночью.

Взлетели перед заходом солнца. Понимая, что от нашей разведки зависит вылет на бомбоудар группы самолетов, стараюсь точно выдержать заданный штурманом курс на мыс Чауда, чтобы немедленно по радио передать погоду в районе Феодосийской бухты.

Быстро спускается ночь, лишь впереди чуть просматривается полоска горизонта — последний знак угасшего заката.

С траверза Новороссийска погода резко ухудшается. Вскоре уже летим по приборам.

— Командир, проходим Чауду, — докладывает штурман.

Разворачиваюсь влево — посмотреть, что делается на подходах к Феодосии. Сплошная облачность. Увлекшись наблюдением за погодой, долго держусь на одном курсе.

Неожиданно перед самым носом самолета возникает слепящий огненный частокол...

Ничего не поняв, рву до отказа штурвал влево...

Снова кисельно-густая тьма. Чувствую слабость. Почудилось, что ли? Из-под шлемофона стекает пот.

Молчу. Молчит и экипаж.

— Командир, что будем делать дальше? — слышится наконец нерешительный вопрос штурмана. [76]

— Задание выполнять, Гриша! — пытаюсь овладеть голосом. — А что?

— Тогда курс на Ялту...

— Есть!

Значит, и штурман считает, что показалось. Но не могло ж показаться двоим? И вдруг вспоминаю: радары! Майор Конзелько, начальник разведки, на прошлой неделе предупреждал...

— Как самочувствие, Гриша? Понял, что это было?

— Не очень, командир...

— Наводка по радарам! Едва не влипли.

— Да? А я уж подумал, с ума схожу...

— Сойдешь тут! Хорошо, обошлись испугом. Наперед на носу зарубим: при любой видимости вести себя над противником так же, как солнечным днем!

— Да, засиделись на курсе...

— Зато и виражик дали! — первым из стрелков откликается Коля Панов. — Как у тебя, Саша, косточки целы?

— Первое знакомство с новой техникой противника, — не очень бодро комментирует Жуковец. — Душа в теле, а кости дома проверим...

Ялта тоже была закрыта сплошной облачностью. Панов передал на землю вторую неутешительную радиограмму. Берем курс на Анапу — запасная цель.

По расчету она уж под нами. Сквозь редкие разрывы в облаках временами просматривается берег. Разворачиваюсь, делаю повторный заход. Штурман уточняет курс. По нам не стреляют. «Не точно вышли?» — мелькает мысль. В тот же момент голос Сергиенко:

— Бомбы сбросил!

Отворачиваю вправо. В разрывах облачности видны всполохи рвущихся бомб. Затем облака освещаются разрывами зенитных снарядов, пронизаются трассами автоматов...

— Проспали, голубчики! — смеется Гриша. [77]

Рад, что расчеты его подтвердились. И у меня гора с плеч. Бывает, что и вражеский огонь настроение поднимает. Не то что над Феодосией, до сих пор по спине мурашки...

В штабе после нашего доклада майор Колесин подвел итог:

— Значит, разведданные о радарах на зенитных батареях в Феодосии подтвердились. Надо ждать, что со временем и в других крупных портах установят эту новинку. Соответственно будет меняться и наша тактика. Первый вывод для себя сделали? Завтра предупредим остальных. Хорошо, что благополучно отделались...

И, как всегда, похвалил не нас — мы уже знали эту его манеру.

— Капитан Саликов молодец! Аккуратненько произвел съемку портов Болгарии. В Бургасе обнаружил плавсредства, в Варне... Семь часов в воздухе. И от истребителей сумел уйти в облачность...

Это нам для затравки. И тут же:

— Кстати, на завтра для вас уже есть задание. Приказано вновь произвести воздушную разведку с аэрофотосъемкой портов Феодосия, Ялта и Севастополь. В Севастополе сфотографировать полузатонувший крейсер «Червона Украина». Есть данные, что немцы решили поднять его. Ясно?

— Ясно.

— Вылет с рассветом. Завтра все уточним.

«Завтра» уже начиналось. По пути в городок Саша Жуковец рассказал о гибели «Червоной Украины» — он был тогда в Севастополе.

— В ноябре сорок первого это было, когда отражали первое наступление фашистов на Севастополь...

...Крейсер «Червона Украина» стоял в бухте на якоре и третьи сутки, не меняя позиции, вел почти непрерывный огонь по врагу, нанося ему большой урон. 12 ноября вражеская авиация совершала массированные налеты на [78] город и порт. Более двадцати самолетов атаковали крейсер. Шесть бомб попало в него, корабль принял около четырех тысяч тонн забортной воды. Около суток личный состав самоотверженно боролся за жизнь крейсера. Но повреждения оказались настолько серьезными, что по приказу командования экипаж вынужден был покинуть корабль. Вскоре он затонул...

К рассвету, успев поспать четыре-пять часов, наш экипаж был уже снова в машине. На этот раз мы решили изменить устоявшуюся схему разведки Крымского побережья: начать не с востока, с Керченского пролива, а с крайней западной точки. Над морем полетели прямо на Севастополь.

— Целесообразно взять курс на мыс Сарыч, — предложил штурман. — Ай-Петри и Роман-Кош наверняка возвышаются над облачностью, помогут точно выйти на цель.

— Согласен, уточни курс.

После полуторачасового полета вышли в район Севастополя. Город плотно закрыт облачностью. Решили снизиться, пробить облака и под ними выйти на севастопольские бухты. Однако облачность оказалась слишком низкой, дальнейшие попытки могли обернуться бедой: район изобилует возвышенностями.

Снова набрав высоту, долетели до Ялты. Видимости никакой. И так — по всему побережью.

Ничего не поделаешь, зима...