"Мы — рязанские!"

Началось это еще до войны. По чистой случайности в одну эскадрилью попали штурман Иван Филатов и летчик Михаил Андрианов, родом из одной деревни, и летчик Андрей Кондрашин — из соседней. Обе деревни находились на Рязанщине. А в памяти всех еще свеж был знаменитый в то время фильм с забавной, дурашливой приговоркой, тем и смешной, что употреблялась тогда, когда было совсем не до смеху. "Мы — рязанские!" — стало шутливым девизом этой неунывающей тройки, душой которой был, несомненно, Андрей.

"Рязанские" старались быть самыми лучшими в каждом полете, самыми точными в каждой бомбардировке, самыми меткими в боевых стрельбах. И это им удавалось. Превосходные штурманские качества Филатова, удивительные способности одного из лучших военных летчиков, каких мне приходилось знать, Андрея Кондрашина, стали заметны еще тогда. А в первых боях, в которые эскадрилья вступила 22 июня, выявилось и еще одно качество: все рязанцы отличались завидным бесстрашием.

Особенно это понадобилось, когда полк, почти не выключаясь из боевых действий, стал срочно перевооружаться: взамен СБ получил стремительные и маневренные Пе-2, приспособленные к бомбардировке с пикирования.

Эскадрильей командовал капитан Александр Пехович Цурцумия. О том, что это был за человек и какой летчик, можно судить по такому, например, эпизоду, разыгравшемуся как раз в эти дни.

Надо было сфотографировать вражеский аэродром, на который намечался удар. На аэродроме базировались истребители. Ясно, что такой полет сопряжен с крайним риском. Летчик, получивший это задание, счел нужным попрощаться с товарищами:

— Вряд ли удастся вернуться... Комэск услышал, вспыхнул:

— Отставить! Я сам полечу.

Через пять минут он ушел в воздух. Казалось бы, только со злости можно было провести разведку так отчаянно, как сделал это комэск. Он подошел к аэродрому противника над облачностью, затем спикировал, прошел над самым летным полем, поливая вражеские машины пулеметным огнем. Произвел необходимые фотосъемки и зажег на земле два вражеских самолета.

Нет, это было не со злости. В том-то и суть доблести этого замечательного летчика, что его действия, которые со стороны казались отчаянными, основывались на трезвом расчете, на знании качеств новой боевой машины. Пойди он под облачностью, горизонтальным полетом, как это обычно делалось при фотографировании, его почти наверняка бы сбили. Фотографируя же на выходе из пикирования и одновременно внося в стан врага сумятицу своей внезапной штурмовкой, он лишил зенитчиков возможности вести прицельный огонь, помешал взлету истребителей и сократил до минимума время пребывания над объектом.

Скоро имя Цурцумии прогремело по всей стране и даже за ее пределами — после первого же дальнего полета на новых машинах. Эскадрилье поручили разбомбить нефтебазы и заводы в Плоешти, и она блестяще выполнила задание...

Андрей Кондрашин в отваге не уступал комэску. И учился у него сочетать смелость с трезвым расчетом. Его звали в полку Кузьмичом — должно быть, за добродушный, веселый характер. Невысокий, плечистый, светло-русые волосы — буйными кольцами. Страстный шахматист, любитель поспорить, пофилософствовать, покопаться "в корне вещей"...

И — страстный до фанатичности пикировщик.

Как-то, на пятый или шестой месяц войны, когда имя Кондрашина уже гремело, к нему приехал корреспондент флотской газеты. В целом он остался доволен собеседником, хоть и подосадовал на его привычку все обращать в шутку. В конце поинтересовался:

— А почему вы младший лейтенант, когда все ваши товарищи — лейтенанты?

Кузьмич потеребил свои кудри, сверкнул изумительно белыми, крупными зубами.

— Этого не пишите. Еще выговор схлопочете от своего начальства. Не тот, так сказать, пример. Увлекся я прежде времени пикированием. Так понравилось — терпения нет! А машины были еще к этому делу не приспособлены. Раз спикировал, два... На меня глядя и товарищи стали баловаться. Однажды старший начальник приехал, смотрит — машина деформирована. "В чем дело? Откуда перегрузки?" — "Пикировали..." — "Без разрешения? Кто конкретно?" Я вышел из строя, чего же ребят подводить. Расплатился одной "узенькой". Правда, не дорого? Как, на ваш взгляд?

Пока был жив Цурцумия, Кондрашин неизменно участвовал во всех его полетах. От их бомб горела нефть Плоешти, рушились портовые здания, шли ко дну корабли в Констанце. Особенно запомнился налет на Черноводский мост, где под ожесточеннейшим огнем противника требовалось положить бомбы с ювелирной точностью.

Смелость, граничащая с отчаянным удальством, постепенно сменялась рассчитанной, непреклонной отвагой. Товарищи по праву стали считать Кузьмича лучшим мастером пикирования.

По-настоящему незаурядный талант летчика развернулся во время обороны Севастополя. На маленьком поле у Херсонесского маяка уместились все виды флотской авиации — самые отважные бомбардировщики, торпедоносцы, истребители, штурмовики. Героические защитники Мекензиевых высот и Итальянского кладбища считали их своими "братишками", знали по именам, узнавали в небе по почерку. И не только ястребков, спасавших их от бомбежек и штурмовок врага. Пикировщики появлялись над полем боя в самые напряженные моменты, перед очередной вражеской атакой. Чуть не отвесно скользнув с высоты, обрушивали на головы гитлеровцев бомбы, затем проходили на бреющем, разя их пулеметным огнем...

Пехотинцы и матросы пытались по стилю пикирования, по маневрам отличить Корзунова от Аккуратова, Кондрашина от Стразова. Кондрашин стал общим любимцем. Считалось, что на самые трудные задания, под огнем немецких батарей, обстреливавших аэродром, чаще всех поднимается он. Хоть в общем-то полеты между друзьями делились поровну.

В те дни Андрей не знал, что такое отдых. Неизменный весельчак и балагур, он разучился смеяться. С запорошенным каменной пылью лицом, с запавшими, горящими боевым азартом глазами, он только и ждал команды взвиться в воздух. О смерти не думал. И, как потом вспоминал, еще острее ощущал жизнь, с особенным чувством смотрел на бирюзовое море, радовался каждой зеленой травинке на пыльном, изрытом бомбами и снарядами, казалось, навечно бесплодном клочке земли.

И эта любовь к жизни управляла его волей, помогала не ослепнуть от ненависти к врагу, не совершить роковой ошибки.

После каждого удачного вылета он возвращался на аэродром бодрый, повеселевший. И неизменно мрачнел и тосковал, если в полетах случался вынужденный перерыв. Вид белокаменного красавца-города, разрушаемого на глазах, вызывал в его душе содрогание и гнев.

Впрочем, без шуток и здесь не обходилось. Такой уж был характер у Кузьмича. Под стать ему подобрался и экипаж — штурман Слава Богомолов, воздушный стрелок-радист Владимир Крищенко. Тройка была неразлучной: к этому вынуждала и боевая обстановка, и теснота стоянки. В моменты вражеских налетов на аэродром друзья укрывались тоже вместе. А укрытие было весьма своеобразное. Самолеты эскадрильи стояли на краю аэродрома, на высоком скалистом берегу. Кузьмичевцы закрепили на каком-то выступе длинную веревку и, когда начиналась бомбежка, спускались под скалу. Защита была надежная, а взбираться обратно Кондрашин считал необходимым для экипажа спортивным упражнением.

Когда бомбежка кончалась, Кузьмич выбирался наверх первым, бежал к самолету и на ходу кричал: "От винта!" Это был способ поторопить несколько медлительного Славу Богомолова.

Как-то случилось, что целую неделю подряд экипаж пролетал, ни разу не вступив в воздушный бой с "мессерами". Такое положение не устроило стрелка-радиста. Он нашел выход: нагрузил свою кабину мелкими бомбами и вручную выбрасывал их через люк. Потом рассказывал друзьям о результатах "личного" бомбометания.

Но вот на пикировщиков напали сразу восемь "мес-сершмиттов". Одного Крищенко сбил, еще двух сбили стрелки других самолетов. Но бой был долгий, и у Володи кончились патроны. А пять "мессеров" атакуют, один как раз пристраивается в "хвост. Крищенко со злости, что нечем отбиться, схватил пачку лежавших на полу кабины листовок и швырнул в воздух. Эффект получился поразительный. Большое разноцветное облако стало стеной за самолетом. "Мессершмитт" мгновенно отвернул и больше не приближался. Наверно, вернувшись к своим, взахлеб рассказывал о новом советском оружии...

В последние месяцы севастопольской обороны взлетать днем стало немыслимо: вражеские истребители висели над аэродромом в три яруса. Кондрашин вылетал со своим звеном минут за сорок до рассвета и убивал это время, кружась над морем. Как чуть развиднеется, наносил удар. И успевал, как правило, вернуться до появления над аэродромом "мессеров".

Однажды чуть запоздал. Прилетел, когда первый утренний "мессершмитт" уже оповестил о своем прибытии "на дежурство" бомбой. Через несколько минут налетела и вся орава. Кондрашин спустился до бреющего, с аэродрома открыли огонь. Большая часть "мессеров" не рискнула снизиться, лишь два особенно азартных продолжали преследование.

Наши стали в круг в двадцати метрах от земли и ходили над батареями так, чтобы подставить фашистов под огонь. Атаки "мессеров" сверху были не эффективны: большой риск врезаться в землю. Но гитлеровцы попались отчаянные и ловкие, сумели вклиниться в круг. Получилась смешанная цепочка: Кондрашин, за ним "мессер", затем Чеботарев, второй "мессер" и сзади третий летчик звена — Гоноуков. Так и кружились, обстреливая друг друга.

В бою принимал участие весь аэродром. Все были на летном поле, у блиндажей, стреляли по гитлеровцам из автоматов, винтовок, пистолетов, даже из ракетниц. Наконец Гоноуков сбил одного. "Мессер" с ходу врезался в море, и через минуту на поверхность всплыла генеральская фуражка: матерый бандит успел поднять "фонарь", хоть спрыгнуть с такой высоты все равно бы не смог. Второй продолжал ходить за Кондрашиным, как привязанный. Андрей водил его с таким расчетом, чтобы он в конце концов зацепился за капонир или врезался в землю.

Двадцать минут шел этот немыслимый воздушный бой. Наконец удалось подняться нашему "яку". Герой Советского Союза Михаил Авдеев одной очередью сбил нахрапистого фашиста.

Самым удивительным во всей этой истории оказалось то, что когда Кондрашин сел на землю, в его машине техник не нашел ни единой пробоины...

Перед одним из вылетов капитан Кондрашин написал заявление в партию. В нем говорилось: "Жизнь моя принадлежит Родине. В бой с фашистскими варварами хочу идти в рядах коммунистов. Храбро и мужественно буду отстаивать каждую пядь советской земли, буду драться, не жалея своих сил, а если потребуется, и самой жизни".

Все последующие его вылеты с Херсонесского маяка были поистине героическими. Летать приходилось уже только ночью. Пикировать в темноте? Кондрашин научился и этому. И научил товарищей.

В декабре 1942 года погиб Герой Советского Союза майор Александр Пехович Цурцумия. Вся эскадрилья — теперь носящая имя своего славного первого командира — тяжело переживала эту потерю. Но для Кондрашина Цурцумия был не только учитель и командир. Сколько раз он — сам до отчаянности дерзкий и смелый удерживал младшего друга на крайней грани риска, сколько раз выручал его, спасал от гнева вышестоящих начальников... Еще и через полгода, когда я встретился с Андреем впервые после училища, в глазах его при упоминании дорогого имени вспыхивал сухой блеск, руки невольно стискивались в кулаки. "Какой человек был, какой красивый человек!"

Красивым человеком был и сам Андрей Кондрашин. Веселым и вдумчивым, добрым и беспощадным, беззаветно отважным и по-крестьянски рачительным. Когда приходилось летать на свои города и села, где временно обосновался враг, он требовал от штурмана особенно тщательного изучения района цели, становился даже порой раздражительным. "Не можем же мы перебить немцев в санатории, а санаторий оставить целехоньким!" — возмущался обиженный штурман. "Надо стараться, — отвечал Кузьмич. — Ты постарайся, пожалуйста, Слава!"

В то время нам часто приходилось летать на крымские города и порты, где еще совсем недавно располагались наши аэродромы, куда мы часто ездили по служебным, а иногда и сугубо личным делам.

Постепенно обнаружилось новое качество этого талантливого летчика. Нисколько не изменяя своему стилю, летая по-прежнему исключительно дерзко и смело, он стал все глубже вникать в суть дела, в теорию летного мастерства. Прежняя склонность к "философии", к поиску "корня вещей", получила конкретное содержание. На разборах боевых вылетов, на летно-технических конференциях Кондрашин выступал как отличный знаток материальной части, искал пути к раскрытию всех боевых возможностей машины, развивал свою методику пикирования, предлагал новые тактические приемы для захода на цель.

Его слушали с полным вниманием: за плечами Кондрашина было уже две сотни боевых вылетов. Без единой аварии, без единого повреждения машины при взлетах и посадках. Невольно вспоминалось знаменитое суворовское изречение: "Вчера счастье, сегодня счастье, помилуй бог, надо же сколько-нибудь и умения!" Восхищение отчаянной смелостью и "везением" Кузьмича заменялось во мнении летчиков подлинным и глубоким уважением к одаренному мастеру своего дела.

В боях за Кавказ Андрей был впервые ранен. Но даже и тут сказалась его привычка в самых серьезных делах не терять чувства юмора, всегда оставаться хозяином обстоятельств.

Группе Кондрашина была поставлена задача: взлететь с аэродрома постоянного базирования и нанести удар по кораблям в порту Керчи. Затем сесть на запасной аэродром, заправиться, подвесить бомбы и снова пойти на ту же цель с возвратом уже на свой аэродром.

К Керчи летчики подошли на высоте около четырех тысяч метров. Спикировали. И когда бомбы были уже сброшены, самолет Кондрашина сильно встряхнуло разрывом снаряда, он принял почти вертикальное положение. Ведомые решили, что произошло непоправимое. Но Кондрашин сумел выровнять машину и, как ни в чем не бывало, вернуться в горизонтальный полет и вновь возглавить группу.

Когда сели на запасном аэродроме, летчики сбежались к машине ведущего. Они увидели, что осколком снаряда насквозь пробит фюзеляж под кабиной. Командир вылез, прихрамывая, из сапога сочилась кровь. На вопросы товарищей не ответил.

— Быстро заправляться! Подвешивать стокилограммовые бомбы!

Снарядил группу для нового вылета, выпустил ее в воздух, потом сел в свою изуродованную машину, запустил моторы, взлетел и пошел в сторону основного аэродрома. И никто не знал, что сев в кабину, летчик привязал поврежденную ногу к педали, что от боли его мутило, временами и вовсе подступала дурнота...

Когда товарищи пришли к нему в госпиталь, похвастался:

— Во, братцы, как меня хватило!

И показал свой сапог с развороченным носком. Ребята переглянулись: отлетался Кузьмич, ясно, что осколком отхватило чуть не полступни. Принялись ободрять, выражать сочувствие. Кондрашин выслушал все с подобающим вниманием, принял советы, соболезнования. И вдруг расхохотался.

— Спасибо, хлопцы! Только ошибочка вышла. У фрицев. Не учли одного обстоятельства...

Через минуту общий хохот потряс палату. Оказалось, что сапоги у Кондрашина были с чужой ноги, с огромным запасом, осколок оторвал только палец...

Полностью проявился зрелый талант этого замечательного летчика в дни боев за изгнание врага с Кубани, за освобождение Новороссийска, Таманского полуострова. Кондрашин стал командиром звена, а затем и комэском, водил большие группы пикировщиков на порты и конвои, наносил сокрушительные удары по живой силе и технике отступающего противника. Танкеры, баржи, транспорты, портовые сооружения, склады, танки и автомашины, сотни гитлеровских солдат могли быть записаны на боевой счет Андрея Кондрашина и его друга штурмана Анатолия Коваленко.

Боевое напряжение стало как бы родной стихией отважного летчика. Он думает только об одном: будет ли погода и какую цель обнаружит сегодня разведка. О себе забывает начисто.

Перед высадкой десанта в Новороссийский порт, в начале сентября сорок третьего года, авиация Черноморского флота нанесла несколько бомбоштурмовых ударов по аэродрому Анапа. Целью их было ослабить группировку истребителей, стянутых сюда фашистами.

Первой на это задание вылетела эскадрилья Кондрашина. Ее прикрывали десять истребителей.

При подходе к городу перед бомбардировщиками встала стена разрывов: противник решил, что самолеты идут на порт. Кондрашин прошел заградогонь, не меняя курса. Вот и аэродром. На стоянках, в капонирах и в поле в шахматном порядке рассредоточены "фоккеры" и "мессеры". Маскировочные сети не мешают видеть их издали.

— Пошли, братцы, — командует негромко Кондрашин, ложась на боевой.

Оглядывается, видит, как еле заметными эволюциями летчики корректируют свои места в боевом порядке. Все правильно.

— Пикируем по команде!

Цель площадная, бить надо не по отдельным самолетам, а по всей стоянке, для этого он и приказал взять бомбы небольшого калибра: разброс при серийном бомбометании будет большим.

— Пошли!

Кондрашин входит в пике. Моторы приглушены, но скорость стремительно нарастает. Тишина сменяется воем. Вой переходит в свист. Угол пикирования — семьдесят градусов. Встречные трассы, вьюга разрывов... Кнопка нажата... Изо всех сил ручку на себя... Тело становится стопудовым, внутренности опускаются вниз...

И так — три захода. Каждый — сквозь огненную метель.

— Сбор!

Уходя, сосчитали: девять дымовых столбов. Сжечь девять вражеских самолетов за один налет — результат хороший. На каждого по одному. Да еще сколько побитых осколками...

Ни один истребитель противника взлететь не успел.

23 сентября 1943 года Советское информбюро передало: "Авиация Черноморского флота атаковала в районе Керченского пролива и порта Керчь транспортные средства противника и уничтожила десять быстроходных десантных барж и три сторожевых катера противника".

Это было так.

Группу из двадцати четырех Пе-2 возглавлял Андрей Кузьмич Кондрашин. Он же был ведущим первой девятки. Вторую вел капитан Александр Алексеевич Гнедой. Впереди замыкающей шестерки шел майор Юрий Викторович Колечиц. Пикировщиков сопровождали шестнадцать истребителей 11-го гвардейского авиаполка, их ведущим был капитан Семен Евстигнеевич Карасев. Он же — командир ударного звена. С каждой группой бомбардировщиков шли по четыре истребителя непосредственного прикрытия, их командирами были лейтенант Петр Краснов, старший лейтенант Владимир Наржимский, майор Борис Юдин.

Маршрут прошли, не встретив противодействия. Вблизи района цели появились четыре Me-109, но в бой не вступили, ушли в сторону Азовского моря. Внизу то справа, то слева виднелись дымы пожаров: наши войска вели бой в районе лимана Кизилташского.

В небе повисли серые шапки разрывов. Их становилось все больше и больше. Осколки достигали самолетов, однако никто не нарушал строй.

Показался порт. Он был забит судами. Штурман Коваленко передал командиру необходимые расчетные данные. Кондрашин довернул машину, повел ее вдоль причала. Коваленко нажал на кнопку, освобожденный от груза самолет слегка "привспух". Бомбы разорвались на баржах и между ними. Когда вся группа развернулась на обратный курс, замыкающий доложил: порт объят огнем. Горели и взрывались суда, цистерны с бензином на берегу, склады с боеприпасами...

Появились вражеские истребители. К группе Гнедого устремился Ме-110. Краснов атаковал его и сбил с дистанции сто метров.

В районе Курчанского лимана Наржимский, догонявший основную группу после воздушного боя, был атакован двумя Me-109. Сбил одного, второй поспешил ретироваться в сторону Темрюка...

Повторный удар по Керчи был выполнен в тот же день после обеда.

— Пойдете без прикрытия, — сказал командир полка Герой Советского Союза майор Иван Егорович Корзунов. — Что поделаешь, истребителей не хватает...

— Сообразим что-нибудь, — ответил Кондрашин.

Первую девятку повел он, вторую — Трофим Лушаков.

До цели летели не напрямик, как утром, а по изломанному маршруту. Высоту держали минимальную. Благополучно вышли в Азовское море, набрали высоту. На большой скорости устремились к порту. Зенитки хотя били ожесточенно, но пристреляться как следует не успели. Девятки отбомбились успешно и покинули район цели без потерь.

На разборе оба полета были признаны образцовыми. За Андреем Кондрашиным установилась слава не только лучшего пикировщика, но и вдумчивого, изобретательного тактика, спокойного и умелого организатора боевых действий больших групп.

Октябрь сорок третьего года для пикировщиков 40-го авиаполка был особенно напряженным. Часто приходилось вылетать в такую погоду, которая в другое время считалась бы нелетной. И тут Кондрашин был незаменим.

...Ветер несет с моря клочья тумана, водяную пыль. На сером небе темными рваными пятнами проглядываются дождевые тучи. На стоянке перед своим командиром столпились летчики эскадрильи: угрюмоватый, немногословный Егоров, веселый Забияка, смуглый, стройный Тарарин, молоденький, розовощекий Бриллиантов...

— Помните, ребята! Главное — строй. В одиночку в таком небе делать нечего, -- дает последнее напутствие Кондрашин.

Эскадрилья взлетает, выстраивается. Почти сразу попадает в полосу дождя. Затем — в липкую, серую, как овсяный кисель, пелену облаков.

Кондрашин то и дело оглядывается. Самолеты скользят, то скрываясь, то появляясь. Весь строй — как скованный. Молодцы ребята!

— Вижу караван! — докладывает Коваленко. Вражеские корабли идут без опаски. Только когда эскадрилья ложится на боевой курс, вокруг машин возникают клубочки разрывов. Ведущий ложится в пике. За ним, как с горки, поочередно соскальзывают остальные.

— Истребители! — докладывает стрелок-радист. Поздно! Бомбы идут на цель. Кондрашин выводит самолет из пикирования. До слуха доносится приглушенная наушниками и ревом моторов пулеметная дробь: один из "мессеров" атакует машину летчика Плохого. Трассы стрелка-радиста Лукьянова прошивают его, фашист поспешно отваливает в сторону...

— Результат, штурман!

Коваленко жадно всматривается вниз, улыбается.

— Порядок, командир!

Выйдя из зоны огня, Кондрашин убеждается собственными глазами: окутанный дымом транспорт с большим креном уходит под воду. Возле него, объятые пламенем, мечутся два самоходных понтона и мотобот. Взрыв... Дым рассеивается, на поверхности моря видны только догорающие обломки...

Когда возбужденные летчики вновь окружают своего командира на стоянке, Кондрашин неожиданно предлагает:

— А может, слетаем на Ялту, ребята? Погодка-то в нашу пользу оказывается, а?

Ребята согласны: погодка что надо! Согласен и Корзунов.

— Тебе чем хуже, тем лучше, Кузьмин! Учти все же, риск столкновения...

— Без риска войны не бывает, Иван Егорович. Через два часа снова все в сборе на том же месте — рассматривают дешифрированные снимки, принимают поздравления. Потоплен танкер, две баржи, взорван склад боеприпасов в порту...

Во второй половине октября эскадрилья перелетела в Южную Таврию, на аэродром Скадовск. Задача — не допускать корабли противника в отрезанный Крым.

Через несколько дней Кондрашин переслал донесение своему боевому другу и командиру майору Корзунову. Письмо было "трехъярусным".

"Дорогой товарищ майор, спасибо Вам за внимание. Сообщаю о наших делах". Далее следует перечисление потопленных судов противника. И добавление: "Еще вот сейчас мы потопили одну сухогрузную баржу метров в сто длиной и сторожевой корабль. Баржа взорвалась, а корабль разломился в щепки". И снова пауза, и — другим карандашом: "Простите, товарищ майор, опять улетаем. Хотел написать подробнее, а ничего не выходит".

В эти первые дни в Скадовске, действуя, по сути, самостоятельно, Кондрашин со своими боевыми друзьями проявлял еще большую самоотверженность, неутомимость, граничащую с одержимостью.

К середине ноября на этот приближенный к районам боевых действий аэродром перебазировались по одной эскадрилье из 36-го минно-торпедного и 11-го гвардейского истребительного полков. Отсюда же вылетали на задания группы "илов" 11-й штурмовой авиадивизии.

Погода не благоприятствовала комбинированным ударам. Дожди, туманы, мокрые снегопады... Кондрашин, однако, использовал каждую возможность, летал, когда для других это было немыслимо.

Вот некоторые сведения о действиях эскадрильи в эти последние полтора месяца жизни Андрея Кондрашина.

26 ноября самолетом-разведчиком был обнаружен конвой противника. По тревоге в воздух поднялась пятерка Пе-2 во главе с комэском. Пикировщиков сопровождали четыре истребителя 11-го гвардейского авиаполка.

Конвой состоял из двух транспортов, нефтеналивного судна и сухогрузной баржи, охраняемых пятью сторожевыми катерами. Чтобы ударить наверняка, Кондра-1нин приказал ведомым сбрасывать бомбы с минимальной высоты. Каждый экипаж определил себе цель. Высота выхода из пикирования не превышала шестисот метров. В результате удара были потоплены транспорт водоизмещением более тысячи тонн, нефтеналивное судно и сторожевой катер. В воздушном бою ведущий истребителей капитан Семен Карасев сбил "Гамбург-140".

Спустя два дня та же пятерка потопила транспорт в две тысячи тонн и две баржи. Еще через день в порту Очаков вывела из строя транспорт и крупную баржу и потопила баржу, груженную автомашинами. 1 декабря четверка Пе-2 уничтожила баржу и сторожевой катер, 4 декабря потопила крупную баржу и повредила портовые сооружения...

После многих ненастных дней выглянуло солнце. Можно было организовать комбинированный удар.

Ждали возвращения разведчиков. Последним прилетел младший лейтенант Плохой, из эскадрильи Кондрашина. Привез исчерпывающие данные: в порту Ак-Мечеть скопилось до сорока различных судов, среди которых два крупных транспорта.

Первой взлетела шестерка Ил-2, ее возглавил Костин. Штурмовики обрушились на скопление судов внезапно, со стороны солнца. Корабли открыли огонь, когда они уже зашли в атаку. Мастерски маневрируя, "илы" сделали несколько заходов, потопили две баржи и двум нанесли значительные повреждения.

Затем на цель вышла пятерка А-20, ведомая капитаном Обуховым и штурманом майором Маркиным. Бомбардировщики ожидали организованного противодействия корабельных зенитчиков, но налет "плов" расстроил их взаимодействие и они открыли огонь только в момент сбрасывания бомб. Две быстроходные десантные баржи получили значительные повреждения. На берегу был взорван штабель боеприпасов.

Тут же появилась семерка "Петляковых". Пикировщики зашли на цель, когда внизу еще рвались бомбы, и не встретили почти никакого сопротивления. Ведущий группы комэск Кондрашин избрал для прицельного удара транспорт и лихтер. Когда летчики вышли из пикирования, то увидели, что лихтер быстро погружается в воду, а на транспорте бушует пламя.

В момент отхода от цели на самолет младшего лейтенанта Ларионова накинулись два "Фокке-Вульфа-190". Немцы, видимо, не заметили прикрытия: ястребки находились выше. Опытный истребитель Виктор Щербаков, почти отвесно спикировав на одного из фашистов, мгновенно расправился с ним...

День 11 января 1944 года стал последним днем жизни отважного морского летчика капитана Андрея Кузьмича Кондрашина.

Над приморским аэродромом свирепый зимний ветер рвал в клочья низкие облака. Видимость переменная, взлетать можно.

Штурман 11-го гвардейского авиаполка старший лейтенант Николай Кисляк вылетел на разведку с летчиком лейтенантом Владимиром Орловым. В Одесском порту они обнаружили транспорты, по радио сообщили на аэродром. Кондрашин немедленно поднял в воздух шестерку пикировщиков. В его экипаже в качестве стрелка-радиста летел начальник связи эскадрильи младший лейтенант Анзин. Пикировщиков сопровождали шесть истребителей во главе с отважным Дмитрием Зюзиным. За ними шла группа штурмовиков.

После взлета в машине Кондрашина выявилась неисправность: не удалось убрать шасси. Это, конечно, не могло заставить его вернуться на аэродром.

Держались подальше от берега, от проторенных воздушных путей: успех налета на такой сильно укрепленный объект в немалой степени зависел от внезапности.

Это в основном удалось.

Перед заходом на цель пикировщики увеличили скорость, оторвались от "илов", штурмовая атака которых должна была начаться через минуту после выхода "Петляковых" из пике. И тут все портовые и корабельные зенитки открыли ураганный огонь. Разрывы снарядов, трассы "эрликонов" и пулеметов встали стеной перед заходящими в атаку машинами. Маневрировать было бесполезно: при следующей попытке их встретил бы еще более организованный огонь. А уйти от цели, сбросить бомбы с горизонтального полета, для Андрея было немыслимо...

Снаряд попал, когда самолет ложился в пике. Ложился точно на цель. Андрей попытался сбить пламя, но это было невозможно. Видя, что через считанные секунды самолет взорвется, посадил его на воду...

Машина тут же затонула. Штурман и начальник связи погибли, Кондрашина, еще с признаками жизни, подобрал румынский катер. На берегу, не приходя в сознание, летчик умер...

...Над морем, на Аллее Славы, у памятника Неизвестному матросу, горит Вечный огонь. Здесь в день 22-й годовщины освобождения Одессы от немецко-фашистских захватчиков состоялось символическое захоронение отважного советского летчика, коммуниста — Героя Советского Союза Андрея Кузьмича Кондрашина.

У могилы несут вахту пионеры и комсомольцы Одессы. Здесь всегда живые цветы. Сюда приходят родные героя, его боевые друзья, тысячи и тысячи знакомых и незнакомых людей...

С первых дней Великой Отечественной войны морской летчик Кондрашин не выходил из боев. В конце 1943 года, когда в летную карточку Андрея был записан триста одиннадцатый успешный боевой вылет, командование представило его к званию Героя Советского Союза. Указ Президиума Верховного Совета СССР вышел 31 мая 1944 года, когда героя уже не было в живых.

За последние свои подвиги Кондрашин был посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. Его имя навечно зачислено в списки родного полка.