Тихая работа
Нас на бомбежку переднего края не посылали — прошли, видимо, те времена. Хватало там и штурмовиков, и "Петляковых". Наш 5-й гвардейский, как и соседний 36-й, — полки минно-торпедные, "длинная рука" командования ВВС флота. Мы занимались своими, морскими делами.
Кое-что, правда, еще оставалось "в наследство" от прошлых времен. Почетное наследство...
Положение 17-й немецкой армии в Крыму становилось все более сложным, моральный дух ее солдат падал. Захватчикам, блокированным на полуострове, был крайне необходим спокойный тыл — как для удержания этого важного стратегического района, так и на случай возможной эвакуации своих войск.
Обеспокоенное высадкой наших десантов гитлеровское командование предприняло решительные действия против крымских партизан. В горы были посланы новые карательные части, каждая из которых поддерживалась артиллерией, танками, бомбардировочной авиацией.
Народные мстители еще раньше получили задачу навязать оккупантам непрерывную, изнурительную войну в тылу.
"В течение ноября 1943 года партизаны совершили 48 нападений на гарнизоны и колонны противника. По далеко не полным данным, уничтожили 1067 солдат и 44 офицера, 4 воинских железнодорожных эшелона, два склада горючего и боеприпасов, 20 грузовиков, 60 повозок и много другого военного имущества, пленили 40 солдат и 8 офицеров, взяли трофеи: 2 танка, 32 пулемета и автомата, 205 винтовок, 7 автомашин, 267 лошадей...".
Но партизаны нуждались в оружии, боеприпасах, продовольствии, медикаментах. Авиация Черноморского флота с самого начала привлекалась к их снабжению, лучшие экипажи нашего полка имели достаточный опыт ночных полетов в горах, поиска заданных районов, точного сброса грузов.
Однако для выполнения таких заданий нужны хорошие метеоусловия. А погода вот уже несколько недель стояла — хуже некуда...
17 ноября во второй половине дня нас со штурманом вызвал начальник штаба майор Немировский.
— Вчера танки противника прорвались под гору Калан-Баир. Партизаны крайне нуждаются в гранатах, патронах для противотанковых ружей, пулеметов и автоматов. Место сброса мешков и сигналы уточнит майор Конзелько. Повторяю: задача ответственная. Подумайте, что делать, если район сброса будет закрыт облачностью. Задание должно быть выполнено при любых условиях!
Начальник разведки полка Николай Александрович Конзелько тщательно изложил обстановку в районе Калан-Баир. Указал поселок в тридцати километрах от партизанского лагеря: в нем находился один из карательных отрядов врага.
— Имейте в виду. Вас могут попытаться обмануть. Сигнал партизан — ромб из костров, ориентированный север — юг.
На стоянке уже шла подготовка самолета. На внешние замки подвешены три мешка, на земле лежат еще пять: их должны втащить в кабину воздушных стрелков, разместить возле бомболюков.
Прилуцкий проложил маршрут, тщательно произвел расчеты. Предложил подвесить в бомболюки светящие авиационные бомбы. Партизаны знают: там, где спускаются "люстры", надо искать и груз.
Время! Самолет рванулся вперед, поднимая клубящийся хвост пыли...
Над морем облачность. Сосредоточиваю все внимание на приборах. Первый слой. Второй. "Шуба" толщиной в тысячу метров. Третий ярус. И вот, наконец, чистая голубая даль, пронизанная лучами заходящего солнца.
— Да... Если так же и там... — ворчит про себя Прилуцкий.
— При любых условиях, сказал начштаба.
— Да, а если врежемся в гору, так сам же потом...
— "Потом" не будет, Коля. Тот свет будет. Тот, представляешь? А Немировский на этом останется. Григорий Константинович. Так что можешь не беспокоиться.
Солнце падает за горизонт, сразу наступает темнота. Облачность понижается, в ней появляются разрывы. Летим на высоте полутора тысяч. Над берегом в районе Алушты лишь редкие отдельные облачка. Впереди вырисовывается вершина Чатыр-Дага — огромный стол. Берем курс на Калан-Баир. Опять облачность. До места сброса считанные минуты. Снижаюсь до высоты гор.
— Ну как, Коля?
Не отвечает. Приник к остеклению в носу кабины.
Отрывается, открывает боковую форточку — в кабину врываются струи переохлажденного дождя.
— Рискнем еще, командир?
— Тебе виднее...
— Виднее... Все шутишь? Пожалуй, можно метров на шести...
Снижаюсь. Чувствую холод в спине. Отношу за счет открытой форточки.
— Ну как, Коля?
Внизу мелькают какие-то бесформенные пятна. Прилуцкий дает команду на доворот. Еще. В одну сторону, в другую...
— Ни фига, командир! Может, еще... Из-под шлема на очки стекают струи пота. Спина прилипла к бронеспинке.
— Смотри, Николай.
— Давай, сколько можешь...
Могу. Сжимаюсь в ожидании страшного удара...
— Вправо десять!
— Нашел?
— Кажется, вижу... Ага, вроде ромбом!
— Панов, Жуковец! Приготовиться к сбросу!
— Давно готовы, командир!
Кружу на месте, боясь задеть крылом гору. Штурман опять молчит.
— Два градуса вправо! Так держать! Выбери крен! Наконец нажимает на кнопку электросбрасывателя. Машина вздрагивает. Невольно вздрагиваю и я.
— Панов?
— Сбросили, командир!
С минимальным креном иду по кругу. Выбираюсь из смертельных объятий гор.
Все парашюты раскрылись? Светить не будем?
— Все! Не требуется светить.
— Уф-ф!.. Молодец, штурман!
— Уф-ф!.. Молодец, командир!
— Значит, не будет, Коля, того-то света?
— Вроде не будет. Пока. Только насчет Немировского ты ошибаешься, Вася. Он бы и там нас нашел. Представляешь? Всю загробную жизнь заниматься разбором...
Представили. И мы со штурманом, и стрелки. Дружно погоготали в ларингофоны.
Несколько дней подряд над морем и побережьем стояла сквернейшая погода. Самолеты-разведчики улетали и возвращались с полпути — кругом туман, низкая облачность, грозящая обледенением...
5 декабря подготовили торпедоносец к вылету, заступили в боевое дежурство. Вдруг распоряжение: снять торпеду. Когда стальная сигара уже лежала на аэродромной тележке, к стоянке подкатила штабная "эмка". Майор Немировский против обыкновения торопливо распахнул дверцу:
— Минаков! Вас и штурмана срочно вызывает начальник штаба дивизии. Садитесь в машину!
— Что бы означала такая честь? — подтолкнул меня локтем Прилуцкий.
— Садись, там увидим. Планшет прихватил? Обычно задачу на боевой вылет нам ставили в полку, в эскадрилье. И вдруг, да еще по такой погоде...
Начальник штаба дивизии подполковник Петр Григорьевич Кудин встретил как старых знакомых.
— Садитесь, гвардейцы! Прошлое задание вы выполнили отлично. Весь груз попал по адресу. У партизан опять чрезвычайная обстановка. Несколько дней назад немцы, прочесывая лес, зажали один из отрядов. Окружили. Ребята отчаянно сопротивляются, отбивают атаку за атакой. Но... кончились продукты, кончаются и боеприпасы. Пятый день едят ремни. Понятно?
— Понятно...
— Тогда прошу к карте.
На крупномасштабной штабной карте район обведен кружком с копейку. На наших его пришлось обозначить жирной точкой. Вот тут и попади...
— Шесть стокилограммовых десантных мешков возьмете? Понимаю, аэродром раскис...
— Можно взять больше. Три подвесим на внешних замках, семь — в фюзеляж.
— Поднимешься? Молодец! Время взлета рассчитайте сами. Задание командования флота! Впрочем, что вас убеждать...
Обратно доставили той же "эмкой".
К самолету уже подвезли дополнительные мешки.
Затащили их через нижний люк кабины стрелков.
Штурман проложил маршрут, сделал расчет полета. Решили взлетать за два часа до захода солнца, чтобы в светлое время пройти над морем, в глубоких сумерках пересечь береговую черту, с началом полной темноты войти в район сбрасывания.
Метеорологи не утешили: погода по всему маршруту прежняя.
Однако после обеда над аэродромом облачность приподнялась. Командование решило провести тренировку молодых экипажей, прибывших в полк недавно.
Мы выжидали свое время на стоянке. Близкий шум моторов привлек внимание. Машина шла со снижением со стороны гор. На границе аэродрома выровнялась и понеслась в горизонтальном полете на высоте метров сорок-пятьдесят.
— Провозят на низкополетной, — заметил Николай.
— Для торпедной высоковато...
— Для начала. Наверно, попал слабачок. На следующем заходе снизятся.
Самолет подходил к центру летного поля. Вдруг резко перешел на снижение и врезался в землю. Взрыв... Разлетающиеся во все стороны обломки — последнее, что запечатлелось в глазах...
Несколько секунд мы стояли в оцепенении.
— Кто был инструктором? — ухватил Николай за плечо пробегавшего мимо техника с белым, как мел, лицом.
— Мой командир... Пустите...
Техник Громова! Неужели Борис... Сердце сжалось от нестерпимой тоски.
На месте катастрофы мы увидели только воронку и догорающие в ней обломки машины. Борис Громов, какой летчик! Очевидно, прежде времени доверился ученику, утратил чувство опасности...
— Командир! До взлета двадцать минут, — тронул меня за рукав Жуковец.
В тяжелом молчании вернулись к своему самолету. Аэродромная команда спешно засыпала воронку, трамбовала, растаскивала обломки. Впрочем, взлетная полоса повреждена не была.
Места в кабинах заняли так же молча.
Взлетел, не заметив ни мокрой, грязной полосы, ни груза лишних мешков. Так же машинально лег на заданный курс, выбрал удобную высоту.
Полчаса, час... Под крылом бескрайняя водная равнина, белые полосы валов. Прямо над кабиной — густые облака. Метеообстановка — хуже некуда. Надо встряхнуться, забыть... Задание командования флота...
— Сколько до берега, штурман?
— Полчаса еще, командир.
— А дальше?
— Пробьем облака, посмотрим... Может быть, за горами почище.
— За горами, за лесами... Думай, штурман. Слышь! Думай!
Это больше себе. Борис был моим другом, Прилуцкий как следует и узнать его не успел. В стольких переделках побывал человек, и вот... Выбросить, выбросить из головы, забыть на время полета! Иначе...
— Берег, командир! Поднимись на двести... Самолет входит в плотные облака. В кабине почти темно, капли сползают по остеклению...
— Пробивай!
Выходим за тысячу метров. Теперь облака под нами. Пересекаем береговую черту.
— Что будем делать, командир? Под таким покрывалом...
— Вся надежда, Николай, на твои кошачьи.
У Прилуцкого дар — редкой остроты зрение. Как-то он увидел корабль за двадцать километров, да еще и сквозь дымку...
Гора Чатыр-Даг. Вершина открыта. По расчету времени от нее направляемся к заданному району.
Снижаемся, пересекаем межоблачный слой. Снова облака. Правда, чуть реже.
— Район, командир.
— Ищи, Коля. Искать всем!
Сам изо всех сил напрягаю зрение, чтобы не врезаться в гору. Район-то знакомый, но видимость...
В наушниках невнятные ругательства штурмана.
— Все! Проскочили, командир...
— Клади на обратный! Будем ходить, пока не найдем!
Смотрю на бензоуказатель. Много-то не походишь: горючего взяли в обрез, чтобы побольше нагрузить мешков. Штурман об этом, должно быть, забыл...
— Можешь чуть ниже, а, Вася?
— Я-то, Коля, могу...
— Метров на сто хоть. Врежемся, так я первый... Ну штурман! Нашел-таки аргумент. В самом деле его кабина впереди, я проживу на сотую долю секунды больше. Как это раньше-то в голову не пришло?
Снижаюсь. Каждый миг жду: вот-вот надвинется черное...
— Есть, командир! Впереди три костра... Чуть доверни... влево десять...
— Коля, не потеряй!
— Нет уж, черта...
— Не поминай его, Коля! Панов, Жуковец!
— Готовы!
— Курс сброса, командир. Так держать!
Держу. Черта его упущу! Тьфу, и сам тоже... Как раз с Борисом и трепались о чертях...
Первым нажимает кнопку штурман, за ним сбрасывают груз стрелки. С неизъяснимым облегчением чувствую, как вздрагивает машина.
— Сбрось светящие, Николай! Фрицы в такую погоду не полетят... Как парашюты, Панов, не видел?
— По-моему, все раскрылись. Передать на землю, командир?
— Непременно! Задание флота!
Захотелось запеть, закричать ура. Смотрю на бензин: хватит? Сажать самолет придется при плохой видимости...
— Штурман, кратчайший маршрут!
— Понимаю, командир.
Значит, помнил и он о горючем. Снова кромешная тьма, облака. Пилотирую по приборам. Очертания берега штурману помогает распознавать Панов. Их спокойный обмен репликами вселяет уверенность: видят.
— Слева Мысхако!
Смотрю на бензоуказатель. Встречный ветер сменился попутным, должно хватить. И вот под крылом буруны берегового прибоя, посадочная полоса...
На стоянке — Шевченко и Немировский.
Начштаба гладко выбрит, подтянут, сияет ослепительно белым подворотничком.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, постройте экипаж!
С недоумением смотрю на Шевченко. Тот незаметно подмигивает. Строю. Сам становлюсь на правый фланг трогательно куцей шеренги.
— Не хватает оркестра, — скрывая смущение, бормочет Прилуцкий.
— За боевое мастерство и самоотверженность, проявленные при оказании помощи партизанам, — как перед строем полка, чеканит начштаба, — экипажу гвардии старшего лейтенанта Минакова Военный совет Черноморского флота объявляет благодарность!
Ответ звучит жидковато. Не столько от усталости, сколько от неожиданности церемониала.
Немировский снисходительно качает головой, пожимает всем руки. За ним — замполит.
— А теперь в машину! — бодро командует Иван Григорьевич.- Это дело надо отметить!
Вообще-то следовало. "Глухой" сезон, полетов из-за погоды в полку почти нет, а благодарность командования флота и в лучшие времена — редкость. Но... Сколько терял друзей и, кажется, никогда не переживал так остро. Что-то было во всем его облике, в его нелегкой судьбе...
— Помянем Бориса Громова, — первым успел поднять кружку, когда уселись за накрытый заранее стол.
В полутьме пустого зала повисла неожиданная тишина.
Закусили, помолчали.
— И правда, — первым поднялся Иван Григорьевич. — Ты извини, брат... Отложим это дело до...
Пристально вгляделся в меня. Кажется, в самом деле начинают сдавать нервы. Вообще-то немудрено. Полтораста боевых вылетов за полтора года. Почти полтораста и почти за полтора.