Здравствуй, прошлое!
Того Мурманска, что я знал во время войны, давно нет — оно понятно, по всей стране идет стройка. Проспект Ленина — самый центр — застроен красивыми, можно сказать, пышными зданиями. Но куда больше поражают окраины: дома там поднимаются на скалах, подобно ступеням гигантской лестницы. Диву даешься, как это они прилепились вроде ласточкиных гнезд. Архитекторы только посмеиваются: «А чему удивляться? Скалы — самый прочный фундамент». Впрочем, меня интересовали не дома, а мои друзья военной поры. Увы, многих нет в живых. Например, товарища по оружию, старейшего журналиста Ивана Портнягина. Помнится, утром он с блокнотом бегал к причалам рыбного порта, ловил возвращавшихся из похода моряков, днем отписывался, а по ночам дежурил в редакции, вычитывал газетные полосы. Такую же неуемную энергию проявлял он и потом, в мирное время, на посту редактора «Полярной правды».
Другие мои знакомые рассеялись по стране и приезжают на старые места погостить — не больше...
Однако кое-кто из ветеранов живет-здравствует в Мурманске. Так, я нашел бывшего капитана тралфлота Василия Сергеевича Земскова — плотного, сурового на вид, а на самом-то деле добрейшего человека.
Помнится, очень уж необычно началась для него война: [90] в сорок первом он принимал в Германии рыболовные суда и 22 июня вместе со своими товарищами оказался в самом Берлине. Арестовав советских моряков, гитлеровцы добивались от них одного: отказаться от Родины, которая якобы «на краю гибели», и согласиться работать на благо третьего рейха. Как ни домогались агенты гестапо, ни одного моряка им не удалось склонить на предательство. Пример стойкости подавал капитан, на все гнусные предложения он отвечал с презрением, а однажды, доведенный до бешенства, плюнул в лицо наглому следователю, за что был избит и брошен в карцер...
Поняв, что советских моряков не сломить, гитлеровцы выдворили Земскова с командой в нейтральную страну, и те прибыли домой, горя нетерпением взять в руки оружие. Но судьбе было угодно распорядиться по-иному. Ведь и в те дни не миновала надобность в рыбацком труде...
Я познакомился с Земсковым студеным днем 1942 года. Его траулер КИМ только что возвратился с моря. Обросший льдом, покрывшийся инеем, он стоял у заснеженного причала, на который выгружалась свежая треска, бутыли с рыбьим жиром. В этом рейсе траулер Василия Сергеевича завоевал право называться передовым судном на Мурмане. Именно завоевал, потому что во время лова немецкие самолеты девять раз атаковали его. Из нескольких крупнокалиберных пулеметов рыбаки отстреливались, как могли, хотя не это решало исход борьбы. Все зависело от искусства и хладнокровия капитана, что стоял в ходовой рубке, у машинного телеграфа, и то давал полный вперед, одновременно перекладывая руль, то стопорил ход. И всякий раз вынуждал «юнкерсы» сбрасывать бомбы в воду. Девять раз он выходил победителем из этих неравных поединков.
После войны я не встречался с Василием Сергеевичем, но слышал, что он по-прежнему на Мурмане, по-прежнему ходит в передовиках, что он причастен к развитию промысла сельди в Атлантике. Он отправился туда с первыми судами на разведку, а вскоре по следам разведчиков двинулись десятки наших траулеров, беря в новых районах богатые уловы. Поначалу промыслом занимались только в летние месяцы, но вот Василий Сергеевич пошел зимой и вернулся с полными трюмами рыбы.
Теперь в Атлантике, как и в других океанах, промысел [91] ведется круглый год. И, конечно, промышляют там не маленькие траулеры типа КИМ, а целые плавучие заводы: они ловят рыбу и тут же ее замораживают, консервируют, перерабатывают в рыбий жир. Огромные плавучие базы курсируют туда и обратно, привозя домой уже готовую продукцию.
Всему есть предел, и для Василия Сергеевича «годы вышли». Сегодня он в непривычной для себя роли пенсионера, но все-таки чаще, чем дома, его можно встретить в рыбном порту, в обществе тех, кто принял от него эстафету и ходит теми же океанскими дорогами. Среди них немало бывших североморцев, которых война закаливала для изнурительно тяжкой командирской вахты на рыболовном флоте.
С одним из них я встретился. Такой же высокий, крепкий, с невозмутимым взглядом, не очень охочий до рассказов о себе, человек дела, капитан-директор БМРТ «Прилуки» Прокопий Прокопьевич Решетов. В годы войны матрос-сигнальщик. Теперь на полгода уходит в Атлантику, на промысел, и чувствуется по его нещедрым рассказам, что такая жизнь не только его не тяготит, но захватывает до конца, становится единственно мыслимой формой бытия. Он и в отпуск не торопится, и в больницу его никак не уложишь, хотя организм человеческий, подобно ходовым механизмам корабля, требует ремонта. А ведь есть у человека и семья, и дети, и всех обычных человеческих слабостей он не лишен.
— Конечно, нелегко приходится, — скупо ронял он. — Посудите сами, шесть месяцев в океане, спишь по четыре часа в сутки. Но привычка, адаптация, как теперь говорят, берет верх. Мысли заняты одним: справиться с планом и прихватить кое-что сверх того...
Не было громких фраз, но слово «план» он произносил так, как если б оно писалось с большой буквы.
Глядя на Прокопия Прокопьевича, его могучую фигуру, моложавое с седыми кудрями лицо, я не впервые за эту командировку ощущал гордое чувство. Красивый человек! Не просто внешним обликом своим — он лишь ярче высвечивал внутренюю суть, — а именно сердцевиной, той духовностью, главное мерило которой — дела. Дела, может быть, особенно заметные здесь, на Кольском полуострове, где они воплощены в бурном развитии тяжелой индустрии, в строительстве новых электростанций, [92] в том числе и знаменитой атомной, уже дающей энергию от двух блоков... Сегодня, пожалуй, с особой силой звучат строки, написанные А. М. Горьким в 1929 году: «В Мурмане особенно хорошо чувствуешь широту государственного строительства».
Мое знакомство с Северным флотом началось с «Кронштадта». Разумеется, не с крепости на острове Котлин, колыбели русского флота, а с боевым кораблем, носящим славное имя. И это, наверное, символично: в составе нашего самого молодого по возрасту флота есть и «Кронштадт», и «Севастополь» — корабли, названия которых воскрешают русскую морскую доблесть. Унаследованную, развитую, приумноженную...
«Кронштадт» — большой противолодочный корабль, в обиходе — БПК. У тех, кто давно не бывал на флоте, это несколько тяжеловесное словосочетание, возможно, вызовет ассоциацию с охотником за подводными лодками. Малые охотники, большие охотники — они три десятка лет назад несли на плечах своих экипажей чуть ли не основную тяжесть морской войны. Но война та была недальней, близ своих берегов, где и шел поиск вражеских субмарин, где выполнялось множество других боевых дел, на которые спервоначалу и не были рассчитаны эти небольшие, юркие и весьма хрупкие кораблики. Охотники, москитный флот...
Совсем иной смысл боевой работы, иное предназначение у современного противолодочного корабля. Нынешний подводный ракетоносец не подойдет к берегам — свои «поларисы» и «Посейдоны» с ядерными боеголовками он выпустит из дальней океанской дали. И мчится он на немыслимой глубине со скоростью, немыслимой для добрых старых охотников. Вот с каким противником должен вступать в единоборство БПК! А это значит — неделями вести поиск в океане (поиск иголки в стоге сена!), обладать тончайшим электронным слухом, и стремительной скоростью, и, естественно, надежным, сокрушительным оружием, способным неотвратимо разить врага, где бы он ни появился — под водой, на воде, в воздухе.
Новый корабль, новые районы плавания, новые сроки автономности, новые возможности энергетики, технической и боевой оснастки, новая тактика... Все это отражено и в размерах корабля, и в его внешнем облике. «Кронштадт» намного крупнее эсминца и поменьше крейсера. [93] Впрочем, по эквиваленту боевой мощи он превосходит классический легкий крейсер, хотя здесь и не увидишь приплюснутых башен с длинными орудийными стволами. Новое ракетное оружие лишено привычной глазу скупой элегантной строгости. Но зато — посадочная площадка для вертолетов (и летчики в составе экипажа). Зато — обилие антенн разных геометрических форм и размеров, олицетворяющих царство техники века — электроники. Все это, в сочетании с изящным, стремительным и в то же время по-океански солидным корпусом, создает впечатление особой стати, рождает представление об особой, пусть в чем-то еще непривычной, эстетике. Недаром при встречах в океане иностранные военные моряки неизменно выражают восхищение красотой наших фрегатов — так называют они большие противолодочные корабли.
В ту пору командовал «Кронштадтом» капитан второго ранга Валерий Васильевич Гришанов, выпускник Военно-морской академии, окончивший ее с золотой медалью (сейчас Валерий Васильевич занимает другую должность. — Н. М.). Помнится, мы встречались много лет назад на Черноморском флоте. Он был тогда в должности старшего помощника командира корабля. О нем там хорошо отзывались. И здесь он стал таким, каким и надлежит быть командиру: высшим авторитетом во всех корабельных делах, во всех многосложных профессиональных и человеческих проблемах. Не удивительно, что при таком командире «Кронштадт» по всем показателям отличный корабль. А это значит, что и подводные лодки на всех учениях в океане он ищет с неизменным успехом и стреляет ракетами без промаха, наверняка. Большинство старшин и матросов здесь — специалисты первого и второго класса. А добиться такой квалификации при трехлетнем сроке службы, смею вас заверить, очень непросто. И даже коки «Кронштадта» заняли первое место на флоте. В их мастерстве я убедился, отведав очень вкусный обед.
Валерий Васильевич — высокий, широкоплечий здоровяк, неторопливый в своих суждениях. Во время корабельных учений мы шли с ним по боевым постам. Всюду кипела сосредоточенная, напряженная работа. И в позах людей, в выражениях их лиц, в докладах и командах проскальзывало что-то неуловимо знакомое, оставшееся в памяти со времени войны. Вероятно, под впечатлением этих [94] ассоциаций я и обронил слова: «Лихие ребята». Валерий Васильевич деликатно заметил:
— Сегодня лихость, как бы это сказать... качество вторичное, не определяющее. Нужна прежде всего основательная техническая подготовка. Из знаний рождается боевое мастерство, уверенность в себе, решительность. А самой по себе удали молодецкой — это, знаете, недостаточно для точной работы у экрана локатора или за пультом управления...
Он на минуту задержался и спросил наугад несколько матросов, какое у них образование.
«Техникум электронной промышленности», — доложил один. «А я учился в институте, закончил три курса», — ответил другой. «Десятилетка плюс учебный отряд», — сообщил третий.
— Вот так, — обернулся ко мне Гришанов. — Люди приходят на корабль, имея хорошую базу для приобретения специальности. Без этого им курс корабельных наук в короткий срок не одолеть. А ведь кроме этого, им нужно приобрести и многие качества, которые делают моряка не просто хорошим специалистом, но и военным человеком, бойцом. Среди тех качеств есть место и для помянутой вами лихости. Океан — стихия серьезная, перед каждым может поставить неожиданную вводную. Не говорю уж о войне. Случись она — противник у нас будет грозный. Для победы потребуется все: и знания, и мастерство, я морально-психологическая закалка. В едином сплаве. Когда вы побываете у подводников, посмотрите, чем они располагают, вам яснее увидится, какими должны быть мы, противолодочники...
...И вот, облачившись в непривычный комбинезон, из кармана которого загадочно выглядывала серебристая головка дозиметра, держась за поручни вертикальных трапов, с медвежьей неуклюжестью я сползал все ниже и ниже, пока не оказался в центральном посту атомохода.
Человеку, чье представление о подводной лодке устойчиво сложилось три десятилетия назад, было удивительно оказаться в этом необычном, малопонятном мире. Компактная электронно-вычислительная машина в выгородке просторного центрального поста. Пульт управления реактором со световыми сигналами, чем-то напоминающими огни праздничной иллюминации. Только на иллюминацию-то смотришь да любуешься. А здесь постоянная бдительность [95] — не дай бог, если какой-то огонек погас или вместо белого вспыхнул красный! И одно сознание того, что где-то внизу, в надежном убежище, бушует циклопическая сила атома, способная без всяких заправок унести корабль на край света, рождает чувство особой собранности.
Новейшая техника и столь же новые условия обитания: просторные отсеки, где всегда свежий и, как утверждают специалисты, даже более чистый, чем в земной атмосфере, воздух. Каюты, души, неограниченное количество горячей пресной воды. В таких условиях можно жить месяцами, и неплохо жить, утверждают моряки. Это не то что в войну. Помнится мне, люди, закупоренные в металлических сигарах, неделями несли службу, равную которой по трудностям, изнурению даже не придумать. В аскетической тесноте отсеков, где ни сесть, ни лечь, они спали не раздеваясь, почти в обнимку с торпедами, остро ощущали нехватку пространства, дорожили каждой каплей пресной воды, каждым глотком свежего воздуха. При всем том надо было сохранять работоспособность и боевой настрой: ведь, как говорил Колышкин, у подводников или все побеждают, или все погибают, и это или — или зависит от безотказных действий каждого на своем месте.
Вспоминаю изматывающий труд боцмана, его вахту на горизонтальных рулях. Хотя были у него перед глазами приборы, но чтобы как по нитке держать глубину, он должен был каким-то внутренним чувством ощущать малейший дифферент. В аварийной же обстановке он обливался потом, ворочая тяжелые штурвалы ручных приводов рулей. А сегодня сидит в кресле, подобно пилоту в кабине лайнера, худенький, не великой силы паренек и играючи управляет подводным исполином с помощью телемеханики. Правда, легкость его работы кажущаяся. Чем сложнее техника, тем «строже служба», как выразился капитан третьего ранга Валентин Евгеньевич Овсянников, знакомивший меня с атомоходом, на котором служит давно, совершал не раз дальние плавания.
Одна из граней такой «строгости» — жесткие требования к технической эрудиции офицеров. Говоря об этом, он сообщил деталь, которая особенно запечатлелась: сотни цифр должны знать на память люди, которым доверен корабль, и выдавать эти цифры не задумываясь. [96]
А я-то, по наивности, полагал, что электронный мозг полностью берет на себя неблагодарную работу — все это запоминание и сопоставление цифровых данных, расчеты в уме... Оказывается, ничего подобного, и запоминать и считать нужно не хуже, а лучше, чем раньше. Не порядка ради, а для конкретного дела, для повседневной походной службы, для успешных атак. ЭВМ не заменяет человека, а помогает ему, работает, так сказать, на пару с ним. Вот и надо действовать в темпе, заданном строгим «напарником», — тогда и сумеет атомоход целиком раскрыть все возможности, что заложены в нем, выдержать любую проверку.
Конечно, самой серьезной и бескомпромиссной проверкой служит само плавание. Но чтобы выйти в него, приходится держать предварительные испытания. Так, перед последним походом на корабль внезапно прибыл командующий флотом адмирал флота Георгий Михайлович Егоров (сейчас Г. М. Егоров — начальник Главного штаба ВМФ).
— Давайте посмотрим, в каком вы качестве...
«Качество» проверялось на боевых постах, на тренажерах по тем же неумолимым требованиям, которые предъявляет к людям и технике океан. Началось с учебной тревоги, когда все разбежались по своим местам, а командующий сел в кресло рядом с командиром корабля и ни во что не вмешивался, будто посторонний наблюдатель. Начал поиск акустик, штурман определял элементы движения цели, негромко звучали команды и доклады, вводились в приборы и мгновенно обсчитывались исходные для атаки данные, и все шло своим чередом, без спешки и суеты, но и без заминок, пока не завершилось командой «залп».
После этого и вступил в свою роль командующий. Он провел дотошно обстоятельный аналитический разбор. На чашу весов ставилась любая мелочь, любое упущение. Как говорится, каждое лыко шло в строку...
Хотя адмирал флота и не был расположен к поблажкам, но учением остался доволен и особо отличившегося старшину второй статьи Шакурова поощрил десятидневным отпуском (после похода, конечно).
Командующий провожал подводников в далекое-долгое плавание и встречал их, когда они вернулись, выполнив задание. [97]
Об этом вспомнил капитан третьего ранга Овсянников и продолжил рассказ о своих соплавателях. Мичман Павел Афанасьевич Довгий любит и холит свою технику, у него механизмы что живые существа, а сам он человек пытливый, наблюдательный. Другой мичман, Василий Иванович Григоров, с радиоэлектроникой вполне на «ты», может собрать любой транзисторный приемник или телевизор...
За этими несколько упрощенными, бытовыми характеристиками угадывалось главное мерило человеческих доблестей на атомоходе — мастерство, в котором залог настоящих и будущих успехов экипажа.
— Интересные у вас люди. С такими, наверное, ни в каких переделках не было страшно? — заметил я, вспомнив острые ситуации, в которых оказывались наши ребята во время войны. Я ждал, что и сейчас услышу рассказы о мужестве и героизме во время океанских походов.
— Должен вас огорчить, — улыбнулся Овсянников. — Ни в какие переделки мы не попадали, и никто ничего особенного у нас не совершил. Плаваем много, уходим далеко, но все без приключений. Техника надежная. Люди — тоже...
Я смотрел на живого, энергичного, влюбленного, судя по всему, в свое дело Валентина Евгеньевича, и виделись мне знакомые черты друзей, которых уже нет. Память унесла меня на тридцать с лишком годков назад — в кают-компанию бригады подплава. Рядом — бесконечно обаятельный Иван Александрович Колышкин и всегда уравновешенный, чуть ироничный Виктор Николаевич Котельников. И, как всегда, острит, разыгрывая всех и вся, невысокий худощавый бесенок Зорька — Фисанович.
Все шутили, разыгрывали друг друга, но едва заходил разговор о деле — о минувшем походе, о предстоящем ремонте, как смолкали и шутки, и смех. Все мысли и чувства захватывало Его Величество Боевое Дело... Так было, так оно осталось и теперь. Другие корабли, другие люди, другие рубежи на их путях, но о деле — всегда серьезно, увлеченно, заинтересованно. Для моряка это, наверное, становится характернейшей чертой. И она особенно зримо проступала у Валентина Евгеньевича Овсянникова, когда он рассказывал мне о корабле, о его людях. [98]
В пору моего пребывания на флоте вернулся из дальнего похода подводный атомоход «Ленинский комсомол» — первый советский корабль, совершивший подледный рейд к Северному полюсу. С тех пор прошло много лет. Другие люди служат на атомоходе, но по-прежнему живет на нем дух новаторства, стремления к поиску непроторенных путей в своей воистину боевой работе.
На XVII съезде комсомола сообщалось, что этот корабль с комсомольским экипажем на борту находится за десятки тысяч миль от родной земли. И вот он дома. Я не упустил возможности встретиться с подводниками за «круглым столом» в редакции газеты «На страже Заполярья». И хотя стол был совсем не круглый, а протянулся во всю длину редакторского кабинета, мы едва за ним разместились. И немудрено: кроме представителей атомохода, сюда были приглашены и моряки отличного противолодочного корабля. «Противники» в море, здесь они мирно соседствовали, охотно выдавая друг другу «секреты» своей работы.
Разговор шел исключительно заинтересованный, дружеский. И этому немало способствовало участие живого, остроумного человека, чьи фамилия и облик поразили меня. Гаджиев! Я словно бы встретил прославленного рыцаря моря, не постаревшего за три с лишним десятка лет, сохранившего неизменными и характерные черты лица, и голос, и добрую улыбку. Герой Советского Союза, командир дивизиона подводных крейсеров, совершивший одиннадцать победных боевых походов и не вернувшийся из двенадцатого, по-особому чтим здесь, на Севере. Его имя носит один из поселков и улица в Полярном и площадь в Мурманске.
Но чудес на свете не бывает. Конечно, это был не Магомед Гаджиев, а его младший брат Альберт — заместитель командира атомохода «Ленинский комсомол» по политической части. Он буквально захватил нас своими рассказами о походе, тонко, с природным юмором представляя членов экипажа в лицах...
В тот вечер мы вернулись в гостиницу «Океан» и долго сидели в номере у Гаджиева, не замечая бега времени. Сквозь шторы пробивались острые, кинжальные лучи незакатного полярного солнца. Мы продолжали разговор, начавшийся в редакции, но теперь он носил совсем дружеский, доверительный характер. Я слушал рассказы [99] о Магомеде и остальных братьях Гаджиевых — их было пятеро, о дочери героя Галине, работающей сейчас в Ленинграде. Это о ней в поэме Александра Жарова «Керим»: «Галочка, Галина, Галюша...»
Но, конечно, больше всего Альберт говорил об эки» паже своего корабля, о том, как важно уметь мобилизовать духовные силы моряков, о социалистическом соревновании во время дальнего плавания.
— Не думайте, будто соревнование на флоте впервые родилось в наши дни, — заметил он с улыбкой. — Я сделал кое-какие раскопки и нашел, что еще адмирал Сенявин пропагандировал соревнование. Вот его слова: «Усердия в службе надо добиваться не строгостью начальников, а умением офицеров возбудить соревнование среди подчиненных». Когда это сказано! И живет по сей день. Конечно, на другой основе, с использованием других методов.
— Мы с командиром, — продолжал Альберт, — поддержали почин наших активистов — раз в неделю проводить в походе День специалиста. Сняли первые «пробы» и вынуждены были сказать: «Друзья! Вы чрезмерно увлекаетесь чисто внешней стороной серьезного дела, а до главного — практического обобщения и распространения опыта лучших специалистов у вас руки не доходят». Внесли в это дело существенные поправки, и оно пошло как надо. Конечно, традиционные ритуалы мы не стали отменять. И сейчас победителям соревнования вручается пирог или торт, их поздравляют в стихах, устраивают в их честь концерты художественной самодеятельности. Но в центре внимания теперь — не чествование «именинников», а внедрение опыта правофланговых, показательные занятия по отработке нормативов и многое другое, что так важно для повышения боевого мастерства. Да и сами передовики соревнования при таком подходе к делу полнее осознают значимость своего труда...