Колышкин, Лунин, Шумихин...
Бригада подводных лодок была в Полярном, можно сказать, земной осью, вокруг которой вращалась вся жизнь маленького городка. И, конечно, мы, журналисты, наведывались туда каждый день и были в курсе если не всех, то очень многих событий. Провожали корабли в море. Ждали их возвращения, участвовали во встречах на пирсе. Когда лодка входила в гавань, с нетерпением ждали традиционных выстрелов. Сколько раз пальнут — столько потопили кораблей. А у командира базы Морденко в сараюшке уже визжали поросята. Вечером, тупорылые, с тонкой коричневой корочкой, они подавались на стол в кают-компании.
Каждому из нас хотелось найти какой-то оригинальный, неповторимый материал, узнать какую-нибудь историю, о чем еще никто не написал.
И все-таки мы все на бригаде — гости, а хозяева, если не считать офицеров штаба бригады, беспрерывно меняются. Одни экипажи уходят в море, другие возвращаются из походов, «отмываются», спят до потери сознания, а [39] после основательного отдыха идут в Дом флота на спектакли, концерты, кино или просто посидеть в ресторане, в теплой дружеской компании. Звенят бокалы, слышатся заздравные тосты. Пьют за победы прошлые и, главным образом, за будущие, ибо все живут завтрашним днем в ожидании нашей общей большой Победы. Ради нее через несколько дней снова пойдут они в море на бой, возможно, на свой последний бой, после чего уже за этот столик никогда не сядут. Об этом вслух не говорят, но так нередко случается...
Еще недавно бывал тут Магомед Гаджиев — яркая, одаренная личность, двенадцатилетним мальчуганом из дагестанского аула он участвовал в гражданской войне. Стало быть, с малолетства воин. Здесь, на Севере, командовал он дивизионом подводных лодок. Каждый его бой — это было новаторство и дерзание. Точными торпедными ударами и метким огнем артиллерии он пускал на дно немецкие корабли. Он точно родился для моря и в море остался навсегда... Теперь он стал человеком из легенды — это о нем написал поэму «Керим» Александр Жаров, которая выдержала строгую проверку временем и до сих пор исполняется с подмостков сцены, по радио и телевидению...
Помимо того что знакомства с героями интересны сами по себе, — они нужны для работы. И эта мысль всегда подспудно живет в сознании корреспондента. И всегда есть потребность что-то написать об этих людях, сделать о них какое-то, хотя бы маленькое, открытие. Но тут не ограничишься одной случайной встречей, одним разговором. Как бурав входит в землю, нужно войти в их жизнь, заслужить доверие, подружиться. И хотя на войне теплые доверительные отношения завязывались довольно быстро, но все равно требовалось какое-то время. Оно исчислялось не днями, а неделями и месяцами если не общей жизни в одном кубрике, то частых встреч, близкого общения. Если с такими товарищами устанавливались добрые отношения, то можно считать, что это твой надежный актив.
5 марта 1943 года в газете «Краснофлотец» появился очерк «Когда рвутся глубинные бомбы». Иные литературные шедевры не идут в сравнение с точными документальными [40] рассказами участников войны. Так было и на сей раз. Не писатель, не журналист, а один из членов экипажа подводного корабля — сигнальщик старшина второй статьи Виктор Семенов, тот, кто все отлитое в газетных строках видел своими глазами и пережил своим сердцем, написал этот правдивый и потому впечатляющий очерк.
Вскоре я с Семеновым познакомился. Высокий, худощавый старшина, участник восемнадцати боевых походов, свидетель потопления двенадцати немецких транспортов, открыл мне секрет, о котором знали немногие. Оказывается, до призыва на флот, работая на текстильном комбинате в Московской области, он изредка писал в районную газету. Он показал толстый альбом с вырезками из газет. Я листал страницы, читал его статьи, очерки, написанные не вполне профессионально, но взволнованные, правдивые, и все больше проникался уважением к моему собеседнику.
— Война прервала мое любимое занятие, — сказал он. — Долго перо в руки не брал. Поход за походом. Не до писанины было. А однажды мм такое пережили, что, наверно, никому не снилось. Возвращаемся домой, и ребята говорят: «Жаль, нет с нами корреспондента. Написал бы, как в пасть к дьяволу залезли». Я промолчал. Думаю, придем домой, попробую написать в «Краснофлотец». Написал. Напечатали. А потом редакция стала теребить — давай еще. Вот и пошло...
— Что же было в этом походе, что вас так взволновало? — заинтересовался я.
Семенов пригладил русые волосы, откинулся на спинку стула и сказал:
— Может, сегодня такое и не в диковинку. Потому не первый год воюем и много всего повидали. А тогда, с непривычки, было страшновато... Находились мы на позиции. Немцев подстерегали. Во время зарядки получили донесение летчиков — идет конвой курсом в порт Петсамо. Ну, мы, понятно, обрадовались, погрузились и полным ходом ему наперехват. А тут, как на грех, туман. Корабли-то и проскочили незамеченными. Другой командир, может, сказал бы: «Черт с ними, других найдем». А наш пустился вдогонку. Догнать мы их не догнали. Тогда решили прорываться в самый порт и тюкнуть их у причала. Вот тут-то и началось... У входа там [41] была поставлена противолодочная сеть. Ворота на короткое время открываются, пока идут корабли, и снова закрываются. Мы прождали несколько часов, пока не появился какой-то буксиришко. За ним в кильватерной струе мы незаметно проникли в гавань. Транспорта уже были там и разгружались. Мы выпустили торпеды, услышали взрывы, командир приподнял перископ: оба транспорта горели... Теперь самое главное было, как можно скорее унести ноги... А тут немецкая батарея открыла огонь, стреляла ныряющими снарядами, и катера пошли бросать бомбы. Наша «малютка» дрожала, вот-вот рассыпется. Кое-как мы добрались до выхода, а там опять злополучная сеть вроде ловушки. Командир решил, что, если создастся безвыходное положение, бросим гранаты в снарядный погреб — и конец всему... Но с нами был флагманский штурман бригады подплава Михаил Минаевич Семенов; он вспомнил про приливы и отливы, заглянул в лоцию и определил — скоро будет очередной прилив, вода поднимется на два с лишним метра, и мы сможем проскочить над сетью. Так оно и случилось. Благодаря его находчивости мы и спаслись...
Рассказ Семенова произвел на меня большое впечатление, и я решил, что эту историю стоит осветить на страницах «Правды». Но дело сравнительно давнее. Надо найти приемлемую форму подачи такого материала. Возможно, не специально об этом писать, а в какой-то большой обобщающей статье уделить этому походу побольше места.
Так оно и получилось. Перезнакомившись со многими подводниками, я добрался и до командира бригады Героя Советского Союза капитана первого ранга Ивана Александровича Колышкина — человека на редкость скромного, обаятельного, бесстрашного воина и умного, тактичного воспитателя, которого отцом родным считала молодежь. Прежде чем возглавить бригаду, он сам много плавал в качестве командира дивизиона «малюток», на лодке Фисановича совершил самый первый прорыв в Петсамо и как бы проложил дорогу остальным.
Его все хорошо знали, и мне казалось, что его статья в «Правде» прозвучит...
Связавшись с редакцией и получив «добро», явился я к Ивану Александровичу с таким предложением. Он задумался, потер лоб и ответил: [42]
— Можно. Если вы поможете...
Я обрадовался такому откровению и сказал, что готов все сделать, лишь бы получилась хорошая статья. О чем она, это было ясно: боевые действия подводного флота. И ясно, что разговор пойдет о людях, создавших славу Северному флоту. Но этого мало. К тому времени редакция требовала материалы, характеризующие не только героизм, мужество, находчивость, но требовалось обобщить боевой опыт и, по возможности, раскрыть то, что помогает людям одерживать победы. На это нас ориентировала редакция, и с этого начался мой разговор с Колышкиным.
Иван Александрович все прекрасно понимал.
— Нужен опыт, который пригодится другим флотам, сказал он. — У нас накопилось много такого, что опрокидывает традиционное представление о действиях подводных лодок. Например, считалось, что первое условие успеха подводников — скрытность подхода к цели, а наши командиры лодок не менее успешно выполняли задания, действуя в надводном положении, ведя артиллерийский бой с надводными кораблями.
Он ссылался на Магомеда Гаджиева, которого уже не было в живых, но помнились его дерзкие атаки артиллерией и торпедами.
— Отсюда задача, — продолжал Колышкин, — постоянно держать в готовности артиллерию, иметь хорошо обученные и натренированные расчеты.
Видя, как я старательно записываю его мысли, Иван Александрович говорил медленно, обдумывая каждое свое слово.
— Все-таки артиллерия артиллерией, а торпеда остается главным оружием подводников, — пояснил он. — Торпедная атака — один из самых скоротечных видов морского боя. Она длится несколько секунд, и именно ради этих секунд мы долгие дни и даже недели мотаемся в море, терпим всяческие невзгоды и лишения. Отсюда ясно, каждый экипаж должен иметь высокую боевую выучку. Самая незначительная ошибка одного может повлечь за собой срыв атаки, а то и гибель корабля.
Тут Иван Александрович напряг память и рассказал о походе, в котором он был в качестве обеспечивающего. Командир приказал: «Срочное погружение», — молодой краснофлотец, впервые участвовавший в походе, замешкался [43] и в тот же миг не открыл клапан вентиляции. Образовался смертельно опасный крен.
— А вокруг нас рвутся глубинные бомбы. Можете представить положение?! Только находчивость и самообладание других моряков спасли нас от гибели...
Я не отрывал карандаш от бумаги и чувствовал, что это уже пишется статья Колышкина. Так оно и было на самом деле. Придя домой, я все переписал начисто. Мне оставалось подкрепить эти мысли яркими примерами, и я позвонил по телефону Ивану Александровичу. Он посоветовал: «Опишите историю прорыва в Петсамо, которую вы уже слышали из уст Семенова, и заодно познакомьтесь с еще одним просто замечательным старшиной, нашим первоклассным специалистом Шумихиным. Вот его тоже включите в статью».
То был акустик подводной лодки М-172. Я также быстро его разыскал, и сразу мне понравился этот юноша, — ему не было еще и двадцати лет, — на редкость приветливый, общительный, жизнелюбивый. У меня до сих пор перед глазами его лицо с высоким лбом мыслителя, веселые глаза, пленительная улыбка...
Знакомство наше началось с этой статьи, а превратилось в большую дружбу. Несмотря на разницу в десять лет, было нечто такое, что нас объединяло, — это интерес к литературе.
Толя окончил педагогическое училище и успел поработать по специальности.
В новом кирпичном здании ветлужской средней школы он обучал ребятишек, собиравшихся сюда из многих колхозов района. Долгие зимние вечера сидел молодой педагог с красным карандашом в руках за проверкой тоненьких ученических тетрадей. С увлечением объяснял у школьной доски очередную тему, не замечая даже, что весь перепачкан мелом. Он любил эти уроки. Это была его жизнь, его творчество.
И вот ветлужский учитель попал в начале войны на Северный флот, в экипаж подводной лодки Фисановича. На подводном флоте много специальностей. Он выбрал самую трудную — акустику.
— У нас нет приборов точнее ушей Шумихина, — шутил Фисанович.
Толя мог спать под ритмичный стук дизелей, но, как только в лодке водворялась тишина, сразу же просыпался, [44] и его уши улавливали малейший звук моря. Он безошибочно различал вдалеке различные типы кораблей. По высокому металлическому тембру шума винтов угадывал подводную лодку, по чавканью — транспорт, по воркованью — сторожевой катер.
С таким умелым помощником, как Шумихин, Фисанович с успехом находил, атаковывал вражеские корабли и почти никогда не возвращался «с пустыми руками».
Все рассказанное здесь я узнал от самого Фисановича. Но лишь небольшая часть рассказанного им вошла в статью Ивана Александровича, опубликованную очень кстати в ту пору, когда в сводках Совинформбюро то и дело сообщалось о потоплении вражеских кораблей в Баренцевом море.
Мне трудно сознавать, что нет больше Зорьки и нет Толи Шумихина. Он тоже погиб в расцвете молодой, только еще начинающейся жизни, оставив письма и страницы из дневника, которые невозможно читать без волнения:
«Мама и все родные. Началась великая историческая война, которая должна решить судьбу мира. Держитесь крепче друг за друга. Главное — мужество. Больше выдержки, хладнокровия. Мы победим. Мы обязательно победим...»* * *
«У меня жизнь по-прежнему боевая. Часто выходим в море. Трудно, конечно. Но унывать некогда. Да и кому пожалуешься? Ведь лишений на всех поровну...
Я не был рожден для моря. Но сейчас уже привык к качке, к бомбежкам, выполняю свои обязанности как положено...
На днях весь личный состав нашей лодки был представлен к наградам. Я получил орден Красного Знамени. Конечно, гордимся, но хвастать пока нечем. Мы знаем, что от нас Родина ждет еще больших успехов. Уверен, что оправдаем эти надежды, ибо каждый из нас люто ненавидит фашистов....»
* * *
«Дорогая мама!.. Сегодня мой боевой товарищ Митрофан Пешков получил от своей 65-летней матери письмо. Старушка жила в Воронеже. Но вот пришли враги [45] в ее, как и других, погнали в немецкий тыл... Она пишет, что шла пешком сотню километров. Немцы издевались над женщинами, били их резиновыми палками. Сейчас она в Курской области. Хорошие люди нашлись, приютили ее, кормят. А самим тоже есть нечего. Поэтому я хочу попросить вас вот о чем. Если сможете, соберите посылочку для матери товарища.
Я ему пока ничего не скажу. Но если мы будем помогать друг другу, то фашистам нас не сломить!..»
* * *
«Здравствуй, Нюра, милая моя сестренка!
Я жив и здоров. Воюю. В последнем походе мы потопили большой немецкий транспорт, который охраняли пять кораблей. Но эта победа досталась нам нелегко. Был полный штиль. Вода — как зеркало. Фашисты заметили нас и начали преследование... Мы были перед лицом смерти, но решили не сдаваться до тех пор, пока есть хоть маленькая возможность для борьбы. И победили (об этом походе писала «Правда» за 29 мая 1943 года. Прочитай статью маме и всем родным{3}).
У некоторых моих товарищей появилась седина. Это ничего. Это почетная седина. Думаю, что девушки таких будут любить не меньше, а больше.
Иногда думаешь, что ждет тебя каждую минуту, и грустно становится. Ведь я так мало еще пожил!.. Но вспомнишь, какую жизнь готовят нам фашисты, и ярость закипает в сердце. И хочется крикнуть на весь мир: «Врете, изверги, нас не одолеть, потому что мы знаем, за что поставили на карту свои жизни!»
Я борюсь и верю, что останусь жив, что приду к вам с победой, припаду к родной земле и, не стыдясь своих слез, поцелую ее. А пока вы, сестренки, поцелуйте за меня маму и ждите. Я приду!»
* * *
«...Потомки будут завидовать мне и моим сверстникам, потому что не им, а нам пришлось под градом бомб и снарядов отражать удары душителей свободы; не им, [46] а нам пришлось не раз встречаться со смертью, утверждая на земле справедливость.
Бой во имя грядущего — вот счастье юности нашей.
Я верю, что придет такое время, когда матери не будут, тосковать о своих сыновьях, когда сыновья не будут умирать с горькой мыслью о том, что они не стали отцами, когда отцы не будут в час безвременной смерти думать о том, что их дети останутся сиротами...»