Так начиналась победа

Младшие братья крейсера «Киров»

Как передать ощущение пленительно светлой весенней ночи 1944 года, когда Ленинград полон спокойной, строгой красоты и величия. Пустынны были набережные Невы, и даже сама река казалась уснувшей. В воде рисовались удивительные краски неба и величие архитектурных ансамблей. Только посреди Невы серебристой чешуей переливались воды, совершающие свой вечный бег.

Во втором часу ночи поднялись пролеты невских мостов и замерли, как часовые в почетном карауле, пропуская корабли, баржи и другие плавсредства, как говорят на флоте.

Я попал на катерок в общество офицеров, возвращавшихся в Кронштадт после короткой побывки дома. Все мы молчали, словно боясь нарушить тишину, от которой отвыкли за годы блокады. Хотелось смотреть и смотреть на город, навсегда сохранив в памяти эту замечательную картину задумчивой, прозрачной белой ночи.

Остался за кормой Морской канал, а впереди на горизонте, на фоне чуть потемневшей голубизны неба точно поднялся из воды знакомый остров Котлин, увенчанный куполом собора. Постепенно взору открывались гранитные стенки Петровской гавани, а за ними на набережной знакомое здание штаба Балтийского флота и высоко над ним пост, откуда всегда просматривался Большой Кронштадтский рейд.

У длинного пирса — знаменитой нашей «Рогатки» — на своих «штатных» местах уже стояли боевые корабли, и среди них весь закованный в броню и бетон старик «Марат» — гроза немцев. Долгие месяцы блокады он вел с ними дуэль через залив, богатырь, победивший смерть. А в разных [198] местах Кронштадта нашла приют целая флотилия новых кораблей москитного флота — «морских охотников», торпедных катеров и так называемых МБК (морских бронированных катеров). Моряки их считали малыми канонерскими лодками. Они были приземистые, совсем мало заметные над водой. Из двух танковых башен выглядывали вороненые стволы пушек. А универсальные пулеметы «эрликоны» могли с одинаковым успехом вести борьбу с морским и воздушным противником. Весь личный состав был укрыт под надежной броней. Помимо вооружения бронекатера имели малую осадку, что так важно в условиях минной опасности.

Сам по себе напрашивался вопрос: откуда же они взялись в осажденной крепости? Ведь это уже не те катера, что сопровождали нас из Таллина, а затем всю блокаду верно служили флоту.

И тут придется рассказать еще одну из удивительных историй того времени, которую я услышал из уст старожилов.

В 1943 году несколько конструкторов взялись за проектирование бронекатеров. Но когда чертежи были готовы, встал вопрос: а кто будет заниматься строительством? Ведь заводы обезлюдели.

Тогда Военный совет флота обратился с призывом к морякам: первые бронекатера построим своими силами!

И не удивительно, что сразу откликнулись мои старые друзья моряки крейсера «Киров». 24 апреля 1942 года, когда немецкие бомбардировщики совершили крупный налет на Ленинград, две бомбы попали в «Киров». Корабль был сильно поврежден. Его возродили сами кировцы. Так что у них накопился солидный производственный опыт и они-то раньше всех объявили себя мобилизованными для новых работ.

Я должен об этом рассказать, ибо эти самые корабли нашего москитного флота пошли первыми в наступление. Они вели бои в Выборгском и Нарвском заливах, участвовали в десантных операциях при освобождении Эстонии, Латвии, Литвы и даже во время штурма Кенигсберга и боев на Земландском полуострове. Казалось бы, так далеко от Кронштадта я снова встретил эти корабли, переброшенные в Восточную Пруссию по железной дороге, спущенные на воду по реке Прегель и включившиеся в общее наступление.

Помнится, я увидел их в заливе Фриш-Гаф поцарапанные [199] пулями, с заметными вмятинами на броне. Командовавший ими капитан 2-го ранга Михаил Владимирович Крохин шутя заметил: «У нас как в песне поется: по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. Фронт движется к морю. Ну, и нам сам бог велел не отставать». В одном месте они прикрывали армейские десанты, в другом топили немецкие суда с отступающими войсками, находились в движении до самого порта Пиллау...

Вот почему история строительства бронекатеров мне представляется очень важной вехой на пути флота к победе.

Живя на «Кирове», я слушал рассказы о строительстве катеров, и теперь, перелистывая свои старые записи, хочу воссоздать картину того, как это было.

«...Полундра!» — разносилось по цеху, когда матросы под командой умелого и деятельного инженера-механика Ивана Терентьева везли на катках длинную коробчатую балку для постройки киля первого бронекатера.

— Раз, два — взяли!.. — командовал опытный мастеровой Александр Иванович Бурдинов. На повороте движение замедлилось. Снова послышался хриповатый голос Бурдинова.

— Пошли! Пошли! Заводи конец! Подкладывай каток впереди!

Коробчатая балка двигалась быстрее.

— Пожалуй, трактор бы не взял, а матросы все могут, — пошутил начальник цеха.

— Один матрос — две лошадиных силы! — под общин смех заметил Петр Иванов, хотя глядя на него никак этого нельзя было сказать. Через несколько минут в цех прикатили вагонетку, нагруженную длинными железными листами для корпуса будущего корабля.

На третий день подготовительные работы были закончены. Эллинг осветился зеленоватыми огоньками электросварки. Застучали пневматические молотки.

Моряки, занятые на строительстве корабля, выстроились в две шеренги, как на параде.

Играл оркестр. Прибыл директор завода и представители общественных организаций. На строительной площадке заканчивались приготовления к закладке.

Взгляды всех были обращены на сварщика Кашубу — того самого паренька, что во время Таллинского похода обрезал на ходу трал с миной. Сейчас он держал защитный щиток и ждал сигнала. [200]

Под звуки оркестра Кашуба приварил первый шпангоут.

И потекли трудовые будни. Одни бригады работали в цехах, другие — в эллинге.

Земля содрогнулась от близкого взрыва. За ним последовали второй, третий...

Появился Терентьев и, сложа ладони рупором, закричал:

— Прекратить работу, быстро в бомбоубежище!

Сварщики неохотно выбирались из отсеков и шли в убежище под стапелем.

— Неужели немец нащупал? — спросил Иванов.

— Ерунда! — откликнулся другой матрос. — Просто у него сегодня такой сектор обстрела.

Постепенно взрывы удалялись все дальше и дальше от завода.

Моряки выходили из убежища и бежали, чтобы убедиться, цел ли каркас бронекатера.

И Терентьев вернулся с соседней стройки, где бригады моряков строили второй катер.

— Догоняют! — с укоризной сказал он своим подопечным.

— Ничего, не догонят, — невозмутимо отозвался старшина Иванов.

Он склонился над раскалившимся докрасна швом корпуса. Электрод загорелся, и расплавленный металл крепко стянул железные листы.

Моряки работали больше полутора месяцев. За это время на стапеле поднялся маленький корабль. Борта блестели свежей краской, задорно смотрел вверх вороненый ствол «эрликона».

Повсюду кипела работа — на стапеле и в цехах. Главстаршина Борис Васильевич Моисеев возглавлял бригаду токарей. Под его руководством матросы Семенов, Фоминых вытачивали гребные валы. В других цехах собирали главные двигатели. Когда они были готовы, получилась заминка: на заводе не оказалось крановых машинистов. И дело могло застопориться. Но тут, на счастье, объявился доброволец. Толковый, предприимчивый и всегда находчивый старшина Петр Николаевич Иванов и в этом случае нашелся.

— Разрешите я сяду к управлению краном? — обратился он к Терентьеву.

— Так ты же никогда крановщиком не был?

— Ничего не значит. У нас на «Большевике» были такие [201] краны, насмотрелся на них. Чем черт не шутит, попробую... Он долго осматривал кран, потом забрался в кабину, сел за пульт управления, включил мотор, сделал несколько пробных поворотов и, высунув голову в оконце, сказал:

— Давайте стропалить.

Матросы завели стальные тросы.

Послышались команды: «Вира!.. Майна!..» В воздухе поплыл первый двигатель.

Глаз у Иванова оказался точным. Двигатель сразу встал на место. За ним второй, третий... Короче, Петр Иванов стал заправским крановщиком и помогал бригадам с других кораблей. Матросы поздравляли его с новой специальностью, а он отвечал:

— Ничего мудреного нет, каждый может, было бы желание...

Попутно замечу, что после войны Петр Николаевич Иванов вернулся на свой родной «Большевик». Он стал депутатом Верховного Совета РСФСР, Героем Социалистического Труда. К сожалению, он рано ушел из жизни.

...Иван Терентьев почти безотлучно находился с монтажниками, поминутно окликал своих помощников.

— На винтах! Как у вас дела?

— Все в порядке, — отвечали ему.

— Когда закончите?

— Минут через тридцать.

— Торопитесь, торопитесь! — подгонял Терентьев.

Солнце низко спустилось над заливом, когда раздалась команда:

— Освободить катер!

В каждом отсеке остался один моряк, чтобы убедиться в прочности корпуса и сигнализировать, если где-либо по шву начнет просачиваться вода. Подошли долгожданные минуты спуска. У подножия стапеля, как и полтора месяца назад, собрались представители завода, военпреды.

На канате с топором в руках стоял Маслов.

— Руби!

Маслов замахнулся топором и разрубил пеньковый канат. Корпус катера качнулся и пополз в широкую Неву.

— Да здравствует младший брат крейсера «Киров»!

Многоголосое «ура» подхватило слова директора завода.

Так моряки крейсера «Киров» дали флоту первый бронированный катер, от начала до конца построенный своими руками. Второй катер построили моряки под руководством Алексея Ивановича Пухова и Бориса Львовича Гуза. [202]

Экипажи других крупных кораблей тоже выполнили наказ Военного совета. К началу навигации Краснознаменный Балтийский флот пополнился целой флотилией бронекатеров — быстрых, маневренных, с хорошим вооружением и под надежной броневой защитой.

...Я снова входил в привычный быт кронштадтской жизни. То в штабе флота, то в Политуправлении или просто на улице встречались знакомые моряки, я попадал в дружеские объятия, будто все мы дети одной семьи, на время потерявшие связь и снова встретившиеся в преддверии больших долгожданных событий. Настроение у нас было прекрасное, все жили предстоящим наступлением. Редактор флотской газеты Лев Осипов — человек удивительно тонкий, добрый и большой мастер своего дела — каждого из нас напутствовал такими словами:

— Мы тебя считаем своим спецкором. Если будет что-либо важное, передай, пожалуйста. Ведь знаешь, мы до сих пор маемся от недостатка людей. Помоги родной газете. И мы помогали. Помню, после взятия Клайпеды (Мемеля) я тут же послал огромную корреспонденцию и фото, которые заняли целую полосу в «Красном Балтийском флоте».

...Мне хотелось поскорее встретиться с моряками, которых я знал, с которыми прошел самые трудные мили. И, конечно, в первую очередь с Николаем Николаевичем Амелько. Мы помнили подвиг «Ленинградсовета» и считали, что только благодаря боевому умению и волевому началу командира мы остались живы и, возможно, нам еще посчастливится стать свидетелями окончательного разгрома фашизма.

Тут же в редакции флотской газеты я узнал, что Амелько теперь командует бронекатерами, теми самыми, что строили моряки, и что его хозяйство совсем близко от редакции. И вот я у него на флагманском катере. Мы сидим в каюте. Николай Николаевич по знакомой привычке не спеша расчесывает на пробор светлые волосы и рассказывает о себе и о своих товарищах.

На его плечах золотом отливают погоны капитана 3-го ранга. Он теперь командует катерами-дымзавесчиками, выглядит солиднее, чем в 1941 году, пополнел, только на щеках остался прежний юношеский румянец, напоминающий старшего лейтенанта Амелько в те минуты, когда в нескольких метрах от борта корабля падали бомбы, осколки свистели над палубой и вонзались в надстройки, а он [203] с невозмутимым спокойствием маневрировал, уводил корабль от опасности.

Мы удивлялись, как быстро прошли три года войны, хотя каждый день жизни в осажденном городе был днем боевым.

Во время нашего разговора в дверь каюты постучали, вошел лейтенант и доложил, что начинается тренировка личного состава.

Николай Николаевич обратился ко мне:

— Давайте поднимемся наверх. Покажу вам, какая у нас теперь техника.

Мы вышли на палубу, где уже полным ходом шли тренировочные занятия. Вокруг пушек и зенитных автоматов — матросы. Они «ловили» в прицел каждый пролетающий самолет, использовали любую возможность для тренировки в наводке, заряжании, ведении точного огня. Слышались громкие отрывистые команды.

Николай Николаевич подвел меня к зенитному автомату, развернул его ловким движением и стал пояснять все преимущества нового оружия.

— Одна очередь — и «юнкерс» приказал долго жить, — заметил он и тут же, должно быть подумав, не слишком ли хвастливо это сказано, поспешил добавить: — Только учтите, новая техника требует очень умелого обращения. Честное слово, мы теперь учимся больше, чем в мирное время. Учимся все, начиная от рядовых и до самых больших начальников.

Амелько подходил к каждой группе моряков, сам проверял знания и боевое умение. Он несколько раз смотрел на часы. Приближалось время офицерской учебы. В кают-компании береговой базы собрались офицеры. Амелько проводил там занятия у карты с хорошо знакомыми названиями: Кенигсберг, Пиллау, Гдыня, Данциг, Свинемюнде, Росток.

Если многие из нас тогда, в начале 1944 года, думали только о возвращении в Таллин, Ригу, Либаву, то такие офицеры, как Амелько, смотрели далеко вперед. Взгляды их были устремлены к базам и портам Восточной Пруссии и дальше... Они готовились не только к возвращению в Таллин, но и к штурму вражеских крепостей, еще совсем недавно считавшихся неприступными.

Пока Николай Николаевич занимался с офицерами, я сидел в его каюте и просматривал свежие газеты. В каждой строчке ощущалось то трепетное ожидание наступления, [204] которое, казалось, переполняло чашу терпения наших моряков.

Амелько вернулся в каюту, и наша беседа продолжалась. Теперь мы говорили не о прошлом, а о будущем. Амелько неожиданно взял в руки карту и сказал:

— Я не пророк и не берусь точно предсказать развитие событий. Только мне кажется, что на очереди Карельский перешеек и один из первых ударов с моря будет нанесен вот сюда...

Он показал на небольшой выступ северного побережья Финского залива.

— Этот ноготок превратился в коготок, — с иронией заметил Николай Николаевич и тут же пояснил свою мысль.

Он говорил о форте Ино. Уже в первую мировую войну Ино играл очень важную роль в обороне Петрограда. Если минно-артиллерийская позиция Ревель — Порккала-Удд была главной линией обороны Петрограда со стороны моря, то его второй огневой рубеж проходил на линии фортов Ино — Красная Горка.

После Октябрьской революции В. И. Ленин подписал декрет о полной независимости Финляндии, и форт Ино оказался по ту сторону границы. По мирному договору, заключенному в 1920 году, наши соседи обязались полностью разрушить форт Ино, но не сделали этого, и в 1939–1940 годах при выходе наших кораблей из Кронштадта их встречали тяжелые снаряды, посланные с форта Ино.

— Давнишнее бельмо у нас на глазу. Его нужно удалить, и чем скорее, тем лучше, — сказал Николай Николаевич.

Вскоре после нашей встречи с Амелько я наблюдал, как к кораблям подходили баржи с боезапасом. Корабельные краны поднимали беседки с тяжелыми снарядами.

В небе над Кронштадтом с утра до вечера проплывали сотни наших бомбардировщиков. Пересекая Финский залив, они уходили на север.

То затихал, то снова нарастал глухой рокот моторов.

— На бомбежку летят, — говорили матросы и про себя считали: «...Девять... восемнадцать... тридцать четыре... пятьдесят шесть...»

Наш катер проходит мимо гранитных стенок крепости. Мы держим курс на Большой Кронштадтский рейд.

Вот уже в бледном мареве тумана видны силуэты канонерских лодок, как будто погруженных в дрему. [205]

Мотор катера сбавляет обороты. Мы пришвартовываемся к борту корабля. По трапу поднимаюсь на палубу, предъявляю свои документы дежурному по кораблю и до утра устраиваюсь в кают-компании.

Утром являются вестовые, застилают стол белой скатертью, звенят стаканами и ложками.

К чаю собираются незнакомые мне офицеры, и среди них появился капитан 3-го ранга, похожий на монгола. Наши глаза встретились, и мы крепко пожали руку друг другу.

Леонид Золотарев! Балтийский комиссар, он мне памятен с того времени, когда в наиболее трудные дни обороны Таллина мы выходили в море на обстрел немецких войск. Золотарев возмужал, его трудно узнать.

— Где вы были эти годы? — спрашиваю я.

— Все на Балтике, — как-то нехотя отвечает он.

Мы пьем чай, а затем он приглашает меня в каюту и очень доверительно сообщает:

— Вы разве не слышали, во время блокады у меня была неприятность и я крупно погорел...

— Как — погорел?

— Сейчас все объясню...

Леня начал свой рассказ издалека, с того времени, как миноносец, на котором он служил во время обороны Таллина, 28 августа 1941 года вместе со всем флотом прорывался в Кронштадт, отражал атаки авиации, спасал утопавших. Потом, уже в Ленинграде, в самые трудные дни наступления гитлеровцев поддерживал наши войска и заслужил высокое признание: он оказался в первом отряде кораблей, получивших гвардейское звание.

Рассказывая, Леня курил и слегка прищуренными глазами смотрел в иллюминатор. Он перебрал в памяти знакомых мне моряков, вспомнил все доблести корабля и его героев. Вместе с боевыми успехами корабля шел в гору и комиссар. За Таллин был награжден орденом Красной Звезды, за Ленинград — орденом Красного Знамени.

Пронеслась страдная осенняя пора 1941 года, ее сменили долгие и однообразные дни и ночи первой блокадной зимы. Корабль стоял во льдах и ремонтировался. Моряки часто увольнялись на берег к своим семьям и родственникам, а у кого не было в Ленинграде родственников, те завязывали знакомства.

Продолжая свой рассказ, Леня заметно нервничал и курил одну папиросу за другой. [206]

— Я слишком доверял, — сознался он. — Спрошу матросов, куда ходили, с кем встречались, как время провели, и думаю, что они мне всю правду говорят. А люди-то разные: один с чистой душой, а другой хитрит. Доверчивость-то меня и подвела. А дело было так: стою однажды у трапа и встречаю наших после увольнения. Обычно матрос, если что у него не в порядке, норовит тихой сапой в кубрик проскользнуть, а тут идет матрос Никифоров, совладать с собой не может, шатается, еле ноги тащит, за три версты от него водкой разит... Подошел ко мне, начал куражиться. Я спрашиваю, где был, с кем пил, на какие деньги, а он ловчит, изворачивается, дескать, друга встретил и прочее. Я в тот же вечер от других всю правду узнал. Такое открылось... Словом, наши матросы познакомились с подозрительными женщинами, и те им вскружили голову гулянками и кутежами. А время было, помните, какое... Честные люди с голоду помирали, боролись за каждую пядь земли, а эти... сволочи работали в булочных, хлеб воровали, на спирт, водку меняли и устраивали пьянки с матросами... Вскрыл я это позорное дело, да поздно. И наказан по заслугам. Доверяй, да проверяй... Крепкий урок, на всю жизнь... С должности комиссара меня, понятно, сняли и послали на Ладогу, на канонерские лодки. Мы там возили через озеро продовольствие для Ленинграда. Отвоевали на Ладоге больше года, и к началу наступления нас обратно в Кронштадт отозвали. Что будет дальше, не знаю...

Он на время умолк и сидел мрачный, не выпуская из рук папиросы. Я тоже молчал. Наконец, стесняясь и явно испытывая неловкость, он вновь заговорил:

— После того похода вы писали о нашем корабле, хвалили нас, а сейчас небось жалеете.

Что я мог ему ответить? В жизни многое случается. У каждого бывают огрехи. Но в дни опасности он не хитрил, а храбро воевал. И это главное. Я сказал, что пройдет время и все забудется. Он взбодрился, встал, прошелся по каюте и сказал:

— Поверьте, я не жажду славы и почета. Служба есть служба. На канонерке я привык и хочу служить здесь до самого конца войны!

Много позже, лет через пять после окончания войны, наши пути-дороги с Леонидом Золотаревым снова сошлись. Мы вместе служили в Первом Балтийском высшем военно-морском училище (теперь училище подводного плавания имени Ленинского комсомола), и я каждый день встречался [207] с ним, а главное, наблюдал, как он всю душу отдавал воспитанию будущих офицеров.

В тот день, при нашей встрече на корабле, Золотарев сообщил мне, что с часу на час ожидается приказ о нашем наступлении на Карельском перешейке.

Мы с ним пошли в кубрики. И вдруг узнаем: командира корабля вызвали к флагману. Смотрим, действительно, он торопливо спускается по штормтрапу, и его катер отваливает от борта.

— Значит, дело будет, — повеселел Золотарев.

Сигнальщики смотрят через окуляры стереотрубы на флагманский корабль, пытаясь определить, что там происходит.

Командир возвращается очень скоро, ни слова не говоря, проходит к себе в каюту и приказывает созвать всех офицеров.

— Будем воевать, — объявляет он и дает краткие указания.

Резкие звонки оглашают корабль. И вот слышна команда: «По местам стоять, с якоря сниматься!»

Утро прекрасное. Солнце нещадно печет. Железо настолько раскалилось, что обжигает пальцы. Кажется, что это знойный юг, а не Балтика с ее обычным свежим ветерком и прохладой. Небо прозрачное, на море полный штиль, редкая тишина, потревоженная лишь всплесками воды за кормой. Кто-то шутит:

— Сегодня мать-природа с нами в союзе.

Позади остается Петровская гавань, отвесные гранитные стенки маленького островка Кроншлота. Справа далекой, едва заметной чертой выступает лесистый берег.

И командир корабля, и Золотарев в каком-то особенно настороженном состоянии. То в бинокль рассматривают лесистый берег, то, услышав гул авиации, запрокидывают голову к небу и долго наблюдают за самолетами.

Несколько дней назад на фронт отправилась группа корректировщиков огня канонерских лодок. Сейчас корабельные радисты установили с ними связь. В шумах эфира ясно и отчетливо различают знакомые позывные своих «полпредов».

— Внимание! К работе готов. К работе готов, — повторяют они по нескольку раз одно и то же.

Постепенно рассеиваются дымки, все яснее зеленая береговая черта. Это и есть форт Ино.

Командир корабля обращается к управляющему «гнем:

— Следите за часами. Скоро первый залп! [208]

Комендоры смотрят на мостик, а все, кто на мостике, следят за бегом стрелок корабельных часов. Еще пять минут, четыре, три.

Слышатся звонки машинного телеграфа. Рулевой быстро вращает штурвал. Корабль начал боевое маневрирование.

Голос командира тверже, увереннее. Решительный миг приближается.

Продолжаем наблюдать в бинокль за пологим песчаным берегом, таинственным и молчаливым. Что-то там происходит?!

Сейчас этот берег молчит, как мертвый, хотя мы знаем, что у него есть свои глаза; они пристально следят за нами, и где-то в глубине зелени притаились пушки, развернутые в сторону моря.

Мы слышим отрывистые команды управляющего огнем:

— Фугасным. Прицел... Целик...

Наконец долгожданное слово:

— Залп!

Ревет ревун. Глаза ослепили желтые огненные вспышки. Оглушающий удар и волна горячего воздуха.

Кажется, разом все вздрогнуло — и корпус корабля, и небо, и воздух, и далекий берег.

Куда ни глянем — повсюду сверкают желтые вспышки.

Стреляют балтийские форты. Стреляет Кронштадт. Стреляют корабли, идущие нам в кильватер. Раскаты грома разносятся над морем, и неутихающий гул висит в воздухе.

В такие минуты внимание рассеивается, но матросы у орудий методично делают свое дело. В руках у комендоров мелькают снаряды. Ловкие движения, команда «Огонь», желтые вспышки орудий, и из канала ствола снова струится дымок...

В общей канонаде улавливаются басовые голоса линкоров и крейсеров, тех самых кораблей Балтики, что 900 дней не только защищали Ленинград и оборонялись, но изо дня в день вели наступление, подтачивали силы противника, разрушали его оборону, подготовляли все условия для окончательного разгрома врага.

Голоса наблюдателей:

— Справа на берегу огненные вспышки.

На мостике смотрят в бинокли.

— Ага, противник дает о себе знать!.. — воскликнул Золотарев. [209]

Снаряды свистят над нами. Вдали от кораблей, на море, поднимается несколько всплесков.

Корабли рассредоточились, непрерывно маневрируют, и не так просто их «накрыть».

Это хорошо, что батареи противника себя обнаружили. Их сразу засекли. Теперь по ним сосредоточен огонь всей нашей корабельной артиллерии.

— Ведем бой с береговыми батареями, — передает Золотарев по трансляции на боевые посты. — Снаряды противника падают справа по борту.

В гул канонады вливаются новые звуки — голоса пулеметов и автоматов. В небе возникло целое кружево из белых и темных клубков — разрывы зенитных снарядов... На большой высоте летит воздушный разведчик противника. Он в кольце разрывов. Мечется из стороны в сторону, хочет уйти...

А тем временем командиру корабля докладывают данные, принятые с корректировочного поста.

— Пожар на берегу!

— Взрывы у цели номер шесть!

И действительно, даже невооруженным глазом заметны дымы, поднимающиеся над лесом, в районе целей, по которым бьют наши корабли.

Огонь вражеских батарей слабеет. Сейчас противнику не до наших кораблей. Там, над лесом, появились советские бомбардировщики и штурмовики. Зенитки противника огрызаются. Их, должно быть, немало, если судить по разрывам, густо усеявшим небо. И хотя сильна зенитная оборона врага, наши самолеты все равно пикируют и бомбят. Видимо, бомбят удачно; большой участок побережья охвачен огнем и дымом. А по воде доносятся все новые и новые раскаты взрывов.

Огневой налет кончается внезапно. Вдруг, как-то сразу, обрывается весь этот невообразимый гул и грохот. В одну и ту же минуту прекращают стрельбу не только наши корабли, но и Кронштадт и форты Балтики. Все смолкло, и установилась тишина, к которой не сразу привыкает слух.

Управляющий огнем использует паузу, чтобы по донесениям корректировочного поста установить, как стреляли. Он доволен. Все его расчеты проверены и подтверждены с суши. После первых же пристрелочных выстрелов отмечены прямые попадания в береговую батарею и склад боеприпасов. Золотарев сообщает об этом по трансляции, и матросы вслух выражают свою радость. [210]

Пауза короткая. И тут же новый приказ, новые цели. Бой продолжается...

По возвращении в Кронштадт, расставаясь с Золотаревым, я услышал тогда его счастливые, обнадеживающие слова:

— Теперь до встречи в Таллине!

— Когда?

— Конечно, в этом году, — весело проговорил он и тут же задумался: — Впрочем, придется много поработать, особенно балтийским тральщикам. Ох, и много мин на нашем пути. — Он тяжело вздохнул. — Финский залив замусорен минами. Нужно проложить фарватеры, а иначе не выйти на большую воду...

Огненные мили

Глядя на карту боевых действий весны и лета 1944 года, я вспоминаю, сколько еще сухопутных плацдармов и островов на Балтике было занято противником. Жестокая борьба только начиналась. Балтийцам предстояло пройти сотни огненных миль, чтобы поддержать наступление воинов Ленинградского фронта.

Однако до встречи с Таллином было еще далеко. Ох, как далеко! [211]

...Незадолго до Выборгской операции, о которой дальше пойдет речь, командующий Ленинградским фронтом маршал Говоров повел разговор с командующим флотом о новых задачах для флота.

— Надо брать острова, — сказал он, указав на карте район Бьерского архипелага.

— Мы это предвидели, — заявил Трибуц. — И для высадки десанта подготовили две дивизии.

Он назвал номера дивизий и поспешил разъяснить, что войска прошли специальную учебу, тренировались, привыкли к морской обстановке и прочее, на что Говоров не реагировал, только в его глазах была заметна лукавая улыбка. До конца выслушав Трибуца, он сказал:

— На эти дивизии вы не рассчитывайте. Они задействованы в другом месте, а у вас достаточно и людей, и боевой техники. Скажите спасибо, что мы вашу авиацию больше не используем. Значит, авиация, артиллерия, бригада морской пехоты. Чего же еще? Нащупайте у противника слабые места и бейте его.

Трибуц был несколько озадачен.

— Леонид Александрович, — пытался увещевать он. — Острова Выборгского залива сильно укреплены. Мы с ними имели дело еще в тридцать девятом году, и надо признаться — это крепкий орешек. Там точечные цели, а для уничтожения их требуется и техника, и люди...

— Согласен! Только пока ничем помочь не смогу. Управляйтесь своими силами, — повторил маршал.

На этом разговор завершился. Комфлотом приехал в штаб расстроенный, но делать нечего — надо приниматься за дело. Собрался Военный совет, явились командиры соединений, стали обсуждать, как справиться своими небольшими сухопутными силами. Было решено бригаду морской пехоты перебросить в район Койвисто, что совсем близко к району боевых действий, затем привести в готовность весь малый десантный флот — тендеры, «малые охотники», бронекатера, катера-дымзавесчики, провести их скрытно через узкий пролив Бьерке-Зунд, охраняемый артиллерийскими батареями противника.

Не отрываясь от карты, моряки обсуждали, где самое уязвимое место противника, куда высаживаться, чтобы достичь тактического успеха.

На другой день командующий прибыл в район предстоящих боев, остановился в маленькой деревушке, в ветхом деревянном домике, насквозь продуваемом бешеными ветрами. [212]

Сюда вызвали офицеров. На стене висела карта Выборгского залива с крупными и мелкими островками, которые предстояло взять. Трибуц расположился за столом, а перед ним на лавках сидели командиры частей морской пехоты, корабельный состав. Все слушали, как мыслится провести высадку: сперва на остров Пийсари, захватить его, укрепиться и идти дальше на другие острова. Эту идею подхватил Юрий Федорович Ралль, командовавший Кронштадтским морским оборонительным районом. Он сказал: сил достаточно, чтобы сбить противника с его укрепленных позиций и заставить отступать, а дальше будем наращивать удары.

Следующим поднялся и подошел к столу командир дивизиона дымзавесчиков Амелько. Едва он успел произнести несколько фраз, как домик затрясся, словно человек в лихорадке. Зазвенело стекло, с потолка посыпалась штукатурка. Все вскочили, кто-то крикнул: «Артобстрел! Рассредоточиться!» — но его перекрыл властный голос командующего флотом: «Всем оставаться на месте!»

Действительно, следующие снаряды упали в отдалении, с большим перелетом. Но один-единственный осколок, влетевший в окно, ранил адмирала.

На помощь бросились офицеры. Трибуц сказал: «Не беспокойтесь, всего-то маленькая царапина», вынул носовой платок, положил на рану. Тут же появился санитар и сделал перевязку. Командующий снова сел за стол, и разговор продолжался. Впоследствии это совещание, запомнившееся морякам, получило название «Совет в Филях». Да и впрямь, то был совет людей, умудренных опытом перед решением новых боевых задач.

Наступили белые ночи. Трудно в такую пору провести незаметно десантные тендеры с войсками и техникой и точно рассчитать время высадки десанта, иначе не получится взаимодействие с авиацией, она или вылетит раньше времени, или, что еще хуже, позже.

И снова у командующего флотом начались горячие денечки. Порой он не замечал, когда кончалась ночь и наступал новый день. Он безотлучно находился в районе Выборгского залива, большую часть времени в частях и соединениях, проверяя подготовку, координируя работу штабов — морских, авиационных, артиллерийских. Непрерывно велась разведка района предстоящих боевых действий, и результаты докладывались командующему. Выяснилось, что придется иметь дело с немалыми силами противника. Разведчики [213] докладывали, что, кроме основательной противодесантной обороны — дзотов, траншей, береговых батарей, у противника еще и крупный островной гарнизон, а в шхерах прячутся два миноносца, канонерские лодки, десантные баржи, сторожевые корабли... Все это приходилось учитывать, на ходу вносить необходимые коррективы в общий план операции.

И вот настала пора действовать.

Внимание командующего флотом было приковано к району Хумалиоки — там сосредоточился десант и все плавсредства, необходимые для высадки. Ю. Ф. Ралль, возглавлявший это хозяйство, непрерывно поддерживал связь с командующим. Он предложил пойти на маленькую военную хитрость и отвлечь внимание вражеского гарнизона: перед высадкой основных сил направить в южную часть острова демонстративный десант. Цель его — привлечь к себе внимание, а тем временем, под прикрытием дымовых завес, которые поставят корабли Амелько, в северной части острова произвести высадку основных сил. Выслушав Ралля, командующий произнес одно короткое слово: «Добро!»

План этот себя полностью оправдал — все разыгрывалось, как по нотам. Действительно, противник бросил все силы в южном направлении, а тем временем десантники произвели высадку в северной части. Пользуясь тактической внезапностью, они захватили плацдарм. Правда, потом, после некоторой растерянности, противник собрал силы и. перешел в контрнаступление.

Ожесточенная борьба шла с переменным успехом, пока не подоспело подкрепление и не была пущена в дело наша авиация. Задача по освобождению Пийсари, а затем и других островов Бьеркского архипелага была выполнена. Это открывало нашему флоту возможность пользоваться шхерным, так называемым стратегическим фарватером, который тянется вдоль финских шхер до самого выхода в Балтийское море. Он меньше других районов был минирован, поскольку всю войну это была главная коммуникация противника.

О том, что было дальше, автор может рассказать, основываясь на своих собственных наблюдениях. Ему довелось при сем присутствовать...

Освобождением островов Бьеркского архипелага было сказано лишь первое слово. Теперь предстояло освободить острова Выборгского залива, занимавшие ключевые позиции: Тейкарсаари, Суониенсаари и Равенсаари. После их [214] взятия, по меткому определению Трибуца, «распахивались ворота», позволяя освободить другие острова и превратить их в своеобразные «пролеты моста» к северному берегу Выборгского залива. Но финны учли недавние уроки и усилили оборону островов окопами, траншеями, пулеметными гнездами, артиллерийскими и минометными батареями, выставив множество мин на подходах. Кроме всего прочего, в шхерных базах находились немецкие корабли разных классов, начиная с эскадренных миноносцев и кончая подводными лодками и торпедными катерами. Так в общих чертах складывалась обстановка.

На этот раз флот взаимодействовал с 59-й армией Ленинградского фронта. Когда Трибуц прибыл в Кайсалахти на командный пункт генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова, то командарм первым долгом спросил, чем адмирал располагает. Владимир Филиппович стал перечислять: 300 бомбардировщиков и штурмовиков, морские бронекатера с танковыми башнями, артиллерийские бронированные катера-охотники, торпедные катера и, разумеется, десантные суда. Видимо, это произвело на генерала впечатление, ибо, как свидетельствует адмирал, Коровников сказал: «Солидно, солидно...»

Теперь позволю себе маленькое отступление. В канун операции мне было поручено связаться с В. Ф. Трибуцем, быть на его КП и написать о наступлении.

Приехав в Койвисто, я почувствовал близость грозы. Как стало известно, наши войска уже безуспешно пробовали высадиться на Тейкарсаари. Противник успел собрать все силы в кулак и обрушить их на десантников, те вынуждены были отступить. Теперь предстояла новая фаза боев.

Командующею флотом я нашел на мысе полуострова Пулениеми. В защитном комбинезоне, с биноклем на груди, он ничем не отличался от десантников, которых я видел во время посадки на суда. Поляну, с которой просматривался Выборгский залив, командным пунктом можно было назвать лишь условно. Трибуц расположился за гигантским гранитным, выше человеческого роста, валуном. И ничего, кроме карт и телефонов, вокруг него не было.

В нескольких десятках метров отсюда, в землянке, находился штаб Кронштадтского морского оборонительного района, откуда отдавались команды на корабли. Рядом с нами, чуть впереди — это я потом уже обнаружил — стояла артиллерийская батарея: пушки, замаскированные ветками, и солдаты, ожидающие команду открыть огонь. [215]

Поначалу была этакая странная идиллия: голубое небо, тихое море. Только слышался глухой отрывистый и повелительный голос адмирала:

— Михаил Иванович, скоро концерт начнется?

Это он разговаривал с командующим морской авиацией генералом Самохиным.

Ответ Самохина его обрадовал, и Владимир Филиппович довольно улыбнулся.

— Ну, очень хорошо. Я так и знал!

Долго велись переговоры с Раллем о том, чтобы часть кораблей оставить в резерве. С Раллем адмирал говорил с особой почтительностью и уважением. Ралль был старше Трибуца, воспитал не одно поколение моряков, считался одним из крупных специалистов на флоте. Впоследствии в трудах адмирала Трибуца мы найдем и такое признание: «Мнение Юрия Федоровича (Ралля. — Н. М.) было для меня всегда ценно. Я всегда привык прислушиваться к его умным советам».

В последние часы и даже минуты адмирал поддерживал связь по телефону со своими подчиненными, в том числе с артиллеристами дальнобойных пушек, прикативших из Ленинграда на платформах.

Десант должен был высаживаться одновременно на всех трех островах. А на тот случай, если противник попытается ввести в бой свои морские силы, стояли в готовности наши бронекатера отряда прикрытия, ими командовал капитан 2-го ранга И. М. Зайдулин.

Адмирал еще раз убедился, что все на своих местах, все находятся в полной готовности.

Еще какое-то короткое время можно было наслаждаться тишиной, хотя бронекатера и десантные тендеры с людьми и техникой уже двигались, держа курс на острова, но противник их пока не обнаружил. Но вот в небе появились наши штурмовики и бомбардировщики, они пронеслись над нами, и буквально через минуту-две мы услышали разрывы бомб. Даже без бинокля отчетливо видны были столбы густого черного дыма, взлетавшего над островом Тейкарсаари, самого ближнего к нам...

Адмирал, не отрываясь от бинокля, долго и сосредоточенно рассматривал, что там впереди. Вскоре над водой поплыло облако дыма — это катера-дымзавесчики под командованием лихого Николая Николаевича Амелько сделали свое дело. Воздух наполнился гулом самолетов, громом артиллерии, взрывами на острове и тарахтением моторов тендеров [216] и бронекатеров. Противник не дремал. Его батареи открыли ураганный огонь. Несколько снарядов взорвались поблизости от валунов, и тогда член Военного совета А. Д. Вербицкий крикнул нам: «Ложитесь, дураков осколки любят». Обстрел еще не кончился, а Трибуц снова поднялся и припал глазами к линзам бинокля. Впереди на воде отчетливо мелькнули одна за другой огненные вспышки, и в небо поплыли черные дымы. «Какая беда! — воскликнул адмирал с душевной болью. — Вероятно, подорвались на минах».

Увы, его догадка оправдалась: два бронекатера взорвались и тут же пошли ко дну. На одном из них погиб командир отряда капитан 2-го ранга В. Н. Герасимов.

Приходили донесения о том, что на все три острова наши войска высадились и ведут бой, но никто особенно не радовался — настроение было омрачено гибелью экипажей двух кораблей.

Адмирал Трибуц продолжал управлять боем. Докладывали летчики и артиллеристы, не прекращавшие обстреливать острова, вести дуэль с батареями противника, а после высадки десанта поддерживать его продвижение в глубь островов.

В этот день два острова были очищены от противника. Но тот, что лежал перед нашими глазами — Тейкарсаари, упорно сопротивлялся. Финны бросили туда подкрепления и оттесняли наших десантников к воде.

Адмирал связался по телефону с командармом Коровниковым:

— На Тейкарсаари плохо. Десант могут сбросить в воду. Необходимы подкрепления.

— Знаю, товарищ адмирал, и принимаю меры... Действительно, вскоре Ралль доложил, что прибыло пополнение, и корабли с подкреплением выходят на подмогу.

Наращивание сил шло с нашей стороны, и еще быстрее, стремительнее — со стороны противника. Положение создавалось критическое. И опять Трибуц держал совет с Коровниковым. Тот сказал:

— Войск у меня больше нет. Остались танки. Но ведь ваши суда-малютки пойдут с ними на дно.

— Не пойдут! — решительно заявил Трибуц. — Давайте танки в гавань, за переправу отвечаю я.

На том и порешили. Тут, как часто бывает в таких случаях, вступил в действие фактор времени. Перевес был [217] на стороне противника, но наши держались из последних сил.

Времени на то, чтобы с кем-то посоветоваться о переправе танков, не оставалось. И, видимо, даже не требовалось. У адмирала возникла мысль спаривать по два тендера и грузить на них танк. Он отдал приказание Раллю готовить плавсредства. А тем временем подошли танки. Они были переправлены, и это помогло прорвать оборону противника, и продвижение наших войск в глубь острова продолжалось...

Тендеры с танками шли и шли на поддержку нашим войскам. Но адмирал не был уверен, что появление танков может коренным образом изменить обстановку, и потому он, уже в который раз, звонил командующему авиацией генералу Самохину:

— Михаил Иванович! Пошлите сейчас бомбардировщики и штурмовики, пусть снова прочешут плацдарм и откроют путь танкам и пехоте.

— Будет сделано! — отвечал Самохин.

Прошло несколько минут, и он доложил, что самолеты уже в воздухе.

На протяжении целого дня бомбардировщики и штурмовики, прикрываемые истребителями, тучами проносились у нас над головой, и без всяких биноклей можно было наблюдать их появление над Тейкарсаари. Мы слышали взрывы бомб, гулкие пушечные очереди, взрывы эрэсов самолетов-штурмовиков, что шли над лесом, над самыми деревьями, прочесывая войска противника, который был основательно измотан, но все еще удерживал свои позиции.

Противник нес потери, но его попытка подбросить подкрепления не увенчалась успехом. Морские силы его были атакованы авиацией, торпедными катерами и, неся потери, убрались восвояси.

Вечером поступило донесение, что Тейкарсаари полностью в наших руках.

Когда бои окончились, я спросил командующего:

— Как вы оцениваете операцию?

— Как очень тяжелую, но поучительную, — коротко заявил он. — Надо отдать должное противнику, он проявил упорство, какого мы не ожидали, преподал нам урок, который, надеюсь, в будущем не повторится.

Многие участники этих тяжелых боев были награждены. И среди них капитан 3-го ранга Николай Николаевич Амелько. И на этот раз его выручало умелое, просто виртуозное [218] маневрирование... Из рук командующего флотом он получил награду, считавшуюся самой почетной среди моряков, — орден великого русского флотоводца П. С. Нахимова за номером восемь.

Жизнь шла своим чередом...

В те дни суда противника, поврежденные у Тейкарсаари, отошли и укрылись в финском порту Котка. Адмирал приказал вести непрерывную разведку, знать, какие там боевые средства и в какой мере они могут угрожать нашему флоту. По его приказанию велась воздушная разведка, и результаты наблюдений немедленно докладывались. После одного из таких полетов Самохин позвонил и сообщил очень важную новость: «В порт Котка прибыл «Вайнемайнен». Это была сенсация. За этим броненосцем наши летчики усиленно охотились еще с тридцать девятого года.

Не было двух мнений — его надо срочно потопить, пока он не ушел в шхеры, там его трудно будет найти. Штаб авиации торопился сделать необходимый расчет и быстрее послать самолеты. Но торопливость обернулась своей обратной стороной. Первый вылет оказался безрезультатным — корабль не обнаружили. Затем ясные дни сменились хмурыми. Тут уже было время все как следует обдумать, отобрать наиболее опытных летчиков. Назвали имя командира полка пикирующих бомбардировщиков Василия Ивановича Ракова, который еще в 1939 году во время войны с Финляндией был удостоен звания Героя Советского Союза.

— Я думаю, Раков справится, — согласился адмирал.

Пикирующие бомбардировщики Ракова вместе с торпедоносцами другого такого же аса — И. Н. Пономаренко пустили броненосец на дно. Правда, потом при сличении снимков выяснилось, что это не «Вайнемайнен», а крейсер ПВО «Ниобе». Но все равно — это была крупная победа.

Вскоре за эту операцию В. И. Раков получил вторую Золотую Звезду, а И. П. Пономаренко стал кавалером Золотой Звезды Героя...

Пусть не удивит читателя, что я неоднократно обращаюсь к личности командующего флотом и его боевым делам. Судьба меня не раз сводила с ним в самой различной обстановке. Он понимал роль печати и всегда находил время принять нашего брата — военных корреспондентов, рассказать обо всем, что происходит и на сухопутье, и на огромной акватории моря. И если мы, находясь в Кронштадте, а затем в Таллине были в курсе происходящих событий, [219] то этим мы в очень большой мере обязаны ему, старому балтийцу, одному из известных советских флотоводцев, ныне покойному Владимиру Филипповичу Трибуцу.

...Следующие боевые шаги флота. Какими они должны быть? Куда направлены? Эти и подобные вопросы в 1944 году занимали командующего. Он понимал, что моряки истомились двухлетней закупоркой в Неве, Кронштадте и рвутся на просторы моря.

— Но прежде надо протралить фарватеры, — говорил Трибуц на Военном совете. — Открыть надежные и безопасные пути и тогда можно пустить в дело корабли.

Финский залив и впрямь кишмя кишел минами. Появились магнитные многократные типы мин с приборами срочности. И, казалось, смерть подстерегает при каждом обороте винта. Противник понимал, что в первую очередь пойдут в море малые корабли — москитный флот. И потому, кроме всего, что было уже известно, ставил коварные мины-ловушки, рассчитанные на уничтожение кораблей с небольшой осадкой.

Как принято говорить на флоте, противник давал все новые и новые вводные задачи, используя мины в различных хитроумных комбинациях. «Вводные» моряки решали по всем правилам военно-морского искусства. Методика борьбы с минной опасностью разрабатывалась под непосредственным руководством Владимира Филипповича Трибуца и не раз менялась в зависимости от обстановки. Все предложения специалистов детально обсуждались. Одни принимались, другие адмирал считал несостоятельными, и в этом случае его слово было решающим. Больше всего командующего занимала организация траления и непрерывное совершенствование тральных средств. Тогда были пущены в ход электромагнитные тралы, трал-баржи, применялось бомбометание с кораблей. Часто после взрыва глубинной бомбы прокатывался в десятки раз более мощный взрыв мины и над морем поднимался водяной столб.

Адмирал сам проложил на карте будущие фарватеры. Этими путями вскоре и пошли балтийские тральщики — под командованием великолепных мастеров боевого траления Ф. Е. Пахольчука, Ф. Б. Мудрака, В. К. Кимаева, пошли десятки кораблей разных типов, вплоть до маленьких катеров — «каэмок». Наших тральцов называли по-разному и чаще всего «пахарями моря». Да, на их долю выпал самый тяжкий и, прямо скажем, опасный труд. Многие моряки [220] заплатили своей жизнью за то, чтобы открыть Балтийскому флоту путь на большую воду...

В один из этих дней я наведался в штаб флота, чтобы сориентироваться в обстановке и узнать, куда направить свои стопы. Зашел в кабинет командующего. Он был один, сидел в кресле с усталым, посеревшим лицом. Протянул мне руку и звучным сильным голосом сказал: «Самая последняя новость для прессы: Финляндия выходит из войны. Нам приказано прекратить боевые действия против финнов».

И вскоре по всем постам нашего воздушного оповещения пронеслась весть о том, что в полдень через Финский залив пролетит самолет с господином Паасикиви, направляющимся по указанию правительства Финляндии в Москву для переговоров с Советским правительством. В назначенный час мы долго стояли на берегу в ожидании самолета. Наконец донесся глухой рокот моторов, и чуть стороной проплыл пассажирский самолет, охраняемый нашими истребителями.

Забегая вперед, скажу, что гитлеровцы, ошеломленные таким поворотом событии, задумали крупную провокацию по отношению к своим бывшим союзникам: в ночь на 15 сентября немцы высадили десант на остров Гогланд, надеясь выбить оттуда финнов и удержать в своих руках ключевую позицию. Финский гарнизон наотрез отказался капитулировать. Начался долгий бой...

Адмирал Трибуц принял решение послать авиацию. В самый решающий момент над Гогландом появились самолеты. Они налетали одна волна за другой, бомбили и штурмовали немецкие корабли. Бой продолжался много часов. В итоге немецкие атаки были отбиты. Транспорт, шесть десантных барж, моторная шхуна, буксир и другие более мелкие гитлеровские суда авиация пустила на дно. Немцы отступили, а те, что выбрались на берег, попали в плен к финнам. Это был первый шаг на пути к развитию дружбы с бывшим нашим противником.

Утратив многие свои морские позиции, гитлеровцы продолжали вести минную войну, особенно в районе Лужской военно-морской базы, куда входила Лужская губа, Нарвский залив и подходы к ним. Мины были едва ли не единственным способом сковать наши силы, двигавшиеся на запад.

Приехав в Усть-Лугу и выслушав доклад командовавшего базой Богдановича относительно общей обстановки, [221] адмирал Трибуц высказал свое сокровенное желание:

— Хорошо бы проучить немецкие миноносцы, да так, чтобы они забыли дорогу в Нарвский залив...

— Проучить — значит потопить, — заметил Богданович.

— Вы меня поняли.

— Товарищ командующий, есть у нас задумка, не знаю, как вы посмотрите.

— Какая такая задумка, выкладывай, — с любопытством произнес Трибуц.

— Автор — командир дивизиона катеров Чудов. Разрешите, он сам доложит.

Чудов был хорошо известен на Балтике. В какие только ситуации он не попадал: и тонул, и горел, и, на удивление всем, спасался, продолжая воевать. Однажды случай помог адмиралу лично убедиться в незаурядных морских качествах катерника. Поздней осенью в жестокий шторм кораблям было запрещено выходить из Кронштадтской гавани. А командующему надо было в Ленинград во что бы то ни стало! Как быть? И тут кто-то из штабных работников вспомнил, что есть лихой яхтсмен Вадим Чудов. И Чудов на яхте благополучно доставил командующего на берег. Трибуц знал, что и здесь Чудов не последняя спица в колеснице — разведчик и наблюдатель за минными полями противника. На КП появился богатырского роста и сложения молодой моряк, вытянулся и едва успел доложить: дескать, прибыл по вашему приказанию, как адмирал поднялся, протянул руку и посадил его рядом.

— Носятся слухи, будто ты что-то замышляешь, поделись с нами...

Чудов смутился, он не сразу понял, о чем идет речь. А когда понял, набрался смелости и начал рассказывать, что несколько дней назад, выйдя в море, обнаружил крупные ярко-оранжевые вехи, поставленные немецкими кораблями.

— Мне кажется, обвеховано их минное поле, — объяснил он.

Трибуц согласился:

— Возможно, и так! Ну, и что?

— А то, что эти вехи можно перетянуть на другое место.

— С какой целью?

— Немцы — педанты, пойдут согласно обвехованному фарватеру и... подорвутся.

— А если ты сам раньше по-топорному на дно? — Трибуц улыбнулся и вопросительно посмотрел ему в глаза. [222]

— Ну что ж, товарищ командующий, риск — благородное дело.

Трибуц задумался, встал, по привычке прошелся по комнате:

— Давайте попробуем. Действительно, есть ради чего рисковать, игра стоит свеч, — заключил командующий, и втроем стали обсуждать детали операции, чтобы и дело сделать, и Чудова с его моряками не отправить на морское дно.

Уехав в Кронштадт, адмирал звонил, интересовался, как идет подготовка, с нетерпением ждал результатов. Можно понять его радость, когда однажды на рассвете дежурный оператор вбежал в кабинет командующего с известием, что в Нарвском заливе подорвались три новейших немецких миноносца — «Т-22», «Т-30» и «Т-32». Погибли на своих минах, а уцелевшие немцы кто на чем вплавь добрались до берега, сдались в плен и были отправлены на торпедных катерах в Усть-Лугу, а потом и в Кронштадт.

Адмирал Трибуц, узнав подробности, поздравил Вадима Чудова: «Маленькая хитрость и большой улов...» — так сказал он об этой операции.

* * *

«Вперед, на большую воду!» — таким призывом заканчивались в ту пору все выступления командующего перед моряками, и эти же слова не сходили со страниц газет — они имели силу приказа.

И то событие, о котором будет сейчас рассказано, стало как бы живым откликом моряков на призыв адмирала. Дело теперь происходило в северной части Финского залива в проливе Бьерке-Зунд. Как обычно, «малые охотники» находились в дозоре. Один из них «МО-105» лежал в дрейфе, и моряки несли гидроакустическую вахту, прослушивая море. Вскоре — это было время обеда — раздался взрыв, и катер был похоронен в толще вод. Уцелело семь человек. Их подняли с воды и отправили в госпиталь, остальные погибли...

Поспевший на помощь другой катер «МО-103» старшего лейтенанта Коленко занялся поиском подводных лодок, но до поры до времени ничего не обнаружил. Можно сказать, что у Коленко был нюх на подлодки, как у охотника на дичь. Он оставался в этом районе, продолжая поиск. И под вечер, когда солнце еще стояло высоко и его ослепительные лучи отражались на глади воды, моряки катера-дымзавесчика, прикрывавшего тральную группу от обстрела, сообщили, [223] что обнаружен перископ и рубка подводной лодки. Коденко устремился в указанном направлении. Акустик нашел неизвестную лодку, постепенно сблизились с ней, посыпались глубинные бомбы, и тут же на поверхности появились воздушные пузыри, затем последовали новые взрывы бомб, и из подводного царства всплыли шесть немецких моряков. Вот и все, что стало известно командующему флотом. Трибуц немедленно послал на место происшествия катер и с нетерпением стал ждать незваных, а вместе с тем и очень нужных гостей. И вот они в Кронштадте. Адмиралу докладывают: есть командир лодки, штурман, остальные — рядовые.

— Давайте сюда командира лодки, — приказал адмирал. Высокий худощавый немец в грубой матросской робе, в которую его облачили после купания, в штанах чуть ниже колен и в тяжелых башмаках выглядел довольно комично, но это не мешало ему оставаться самим собой — вышколенным воякой. При виде адмиральских погон и золотых нашивок на рукавах, он вытянулся и четко доложил: командир подводной лодки. Его спокойное лицо выражало готовность ответить на любой вопрос.

Командующего интересовало вооружение подводной лодки и тактические приемы, которыми пользуются немецкие подводники в акватории Финского залива.

Пленный не запирался, не хитрил, считая, что это самый верный способ сохранить жизнь. Какие перед ними ставились задачи? Ну, разумеется, топить побольше советских кораблей согласно инструкции: «атаковать торпедами все без исключения одиночные советские корабли с дистанции 2–3 кабельтовых». И даже катера? Да, это он потопил катер «МО-105», доложив Деницу: «30 июля 12 часов 40 минут. Широта... Долгота... Потоплен русский сторожевой корабль». На вопрос командующего: было ли на лодке секретное оружие, ясно и недвусмысленно ответил: да, самонаводящиеся акустические торпеды. О, это было важное признание!

Едва за пленным закрылась дверь, как Трибуц позвонил по ВЧ в Москву, доложил и попросил разрешения поднять лодку и отбуксировать ее в Кронштадт.

Получив «добро», начал действовать...

Встал вопрос: кому поручить охрану района, боевое обеспечение работ по подъему лодки.

— Чернышев! — сразу назвал командующий и пояснил: — Ведь все это будет протекать в сложных условиях, [224] а Чернышеву такое не впервые, у него есть опыт боев с вражескими катерами.

За три года войны во многих переделках оказывался капитан-лейтенант Игорь Петрович Чернышев — один из двух балтийских моряков, удостоенных высокой награды — ордена Александра Невского!

В сорок первом участвовал в Таллинском переходе, вылавливал из воды погибающих, затем ходил в дозоры на подступах к Кронштадту, не раз оказывался в центре боевой схватки. В сорок втором, находясь в парном дозоре, его катера сбили четыре фашистских самолета. Доселе небывалый случай! Трибуц вручил командиру звена орден Красного Знамени, а затем долго беседовал с ним и комендорами, выясняя все подробности боя. В тот раз он поинтересовался: не стоит ли установить на катерах трехдюймовые орудия вместо «сорокапяток», существовавших с давних пор.

— Нет, не стоит! — решительно заявил Чернышев. — У них мал угол возвышения, они не годятся для стрельбы по самолетам. Кроме того, потребуется еще установщик трубки, а у нас, сами знаете, людей и так не хватает...

В виде пожелания Чернышев сказал: хорошо бы придумать что-либо для защиты личного состава. Командующий согласился, и к концу войны на катерах появились броневые щиты — надежное прикрытие от осколков бомб и снарядов.

И в 1943 году Чернышев с двумя своими катерами находился в дозоре, и в ночь на 24 мая ему пришлось вести бой против тринадцати вражеских катеров! Всех моряков ранило, тяжело контузило и самого командира звена, но бой был выигран: два вражеских катера потоплено, один — поврежден, о чем сообщало Совинформбюро.

Вот Чернышеву-то командующий и решил доверить дело, которое и впрямь было боевым, поскольку работы по подъему лодки велись днем на виду у противника, не раз приходилось отбивать атаки вражеских катеров, и не счесть снарядов, выпущенных береговыми батареями по катеру Чернышева, прикрывавшего тральную группу от обстрела.

Поиск лодки не представлял особой трудности, место ее потопления было известно, и глубина там всего 33 метра. Самые опытные балтийские водолазы во главе с командиром роты подводно-технических работ И. В. Прохватиловым спускались под воду, обследовали корпус лодки, готовили ее к подъему. Так изо дня в день, пока лодка не была поднята и приведена в Кронштадт. [225]

Тут снова пригодился пленный. Стараясь доказать, что корабль не заминирован, не подготовлен к взрыву, он первым поднялся на борт лодки, по-хозяйски отдраивал люки, горловины, открывал торпедные аппараты, передавал нашим морякам секретные шифры, коды, извлек шифровальную машину, а затем и акустические торпеды «Т-5». Это произвело настоящую сенсацию. И не только в наших военных кругах. Весть о таком событии докатилась до Великобритании, и премьер-министр Черчилль попросил Сталина одну из двух захваченных торпед передать английским военным специалистам для изучения и создания защитных средств.

«Хотя эта торпеда еще не применяется в широком масштабе, — писал он, — при помощи ее было потоплено и повреждено 24 британских эскортных судов, в том числе 5 судов из состава конвоев, направляемых в Северную Россию... Мы считаем получение одной торпеды «Т-5» настолько срочным делом, что мы были бы готовы направить за торпедой британский самолет в любое удобное место, назначенное Вами. Поэтому я прошу Вас обратить Ваше благосклонное внимание на это дело, которое становится еще более важным ввиду того, что немцы, возможно, передали чертежи этой торпеды японскому флоту. Адмиралтейство будет радо предоставить советскому военно-морскому флоту все результаты своих исследований и экспериментов с этой торпедой, а также любую новую защитную аппаратуру, сконструированную впоследствии». Что ж, из этого не было сделано секрета. Находка балтийских моряков стала достоянием союзников, благодаря чему наверняка были спасены жизни многих и многих английских и американских моряков...

Балтийские моряки готовились к операции по освобождению Таллина и одновременно, глядя вперед, видели тот день, когда огненный вал покатится далеко на запад к Кенигсбергу, Пиллау, Штеттину и другим крупным портам балтийского побережья. Покуда там был противник, эти порты использовались для переброски войск и военных грузов. Стало быть, нарушать вражеские коммуникации, топить корабли была одна из самых неотложных задач флота.

— По-прежнему самый опасный противник — мины. — Так говорил командующий, обращаясь к флотским минерам. — Тактика борьбы с минами должна быть гибкой, искусной, она должна меняться в зависимости от изменений обстановки на море. Пока мины ставятся на разных глубинах и в разных комбинациях, нужно проводить траление [226] тремя эшелонами кораблей. Сначала катерные тральщики с осадкой 30–40 сантиметров идут как бы по верхнему ярусу, за ними тральщики с осадкой примерно 80 сантиметров, и замыкают более крупные корабли с осадкой до полутора метров.

С легкой руки командующего новый метод борьбы с минной опасностью получил широкое распространение, и к наступлению наших войск в Эстонии балтийцы уничтожили около 1300 мин и открыли новые фарватеры.

Над Нарвским заливом безраздельно господствовала авиация флота, она прикрывала тральщики, наносила удары по немецким кораблям. Вот что писал об этом бывший гитлеровский адмирал Ф. Руге: «Неприятны были повседневные налеты многочисленных воздушных сил, поскольку, расстреляв боезапасы своих зенитных орудий, германские корабли оказывались беззащитными. В Нарвской бухте при этих налетах было потоплено три тральщика-искателя и два сторожевика, многие другие были повреждены».

Боевые действия авиации, тральщиков, торпедных катеров в Нарвском заливе были лишь прелюдией к освобождению Советской Эстонии и, в частности, Таллина — главной базы КБФ, потеря которой, начиная с 41 года, была подобно зияющей ране на теле флота.

К заветной цели

Итак, все с нетерпением ждали, когда начнется, наконец, наступление в Эстонии. Мы, журналисты, приходили в штаб флота, использовали свои связи и знакомства, чтобы не прозевать этот день и час.

— Скоро, скоро, — заверяли нас офицеры оперативного, отдела.

— Когда же? — выпытывали мы.

— Немножко терпения, и все узнаете.

Как потом стало известно, именно в это самое время в штабах Ленинградского фронта и Краснознаменного Балтийского флота пока на картах и штабных учениях разрабатывались планы предстоящего наступления, которое получило название «ТАЛЛИНСКАЯ ОПЕРАЦИЯ».

На очередной встрече с командующим Ленинградским фронтом маршалом Говоровым и командующим Балтийским [227] флотом адмиралом Трибуцем обсуждался план и все малейшие детали предстоящего наступления.

Говоров подвел Трибуца к карте и объяснял, что войска генерала Старикова и в его составе Эстонский корпус будут поэтапно освобождать свою родную землю.

Пространство между Чудским озером и Финским заливом сильно укреплено. Крепкий орешек! Но можно обойти укрепления, если повести наступление со стороны Чудского озера.

— Флот может помочь? — спросил маршал.

— Ничего невозможного нет, — ответил Трибуц, хотя знал, что морские силы на Чудском озере мизерные по сравнению с тем, что имеет там противник. Стало быть, в спешном порядке придется перебросить бронекатера, десантные тендеры, катерные тральщики... Да и того мало. Авиация! Только она может предварительно «навести порядок» на Чудском озере, уничтожить и обезвредить хотя бы часть плавсредств противника. Адмирал попросил на это время не отвлекать морскую авиацию на другие дела.

— Не станем, не станем, — заверил его маршал.

Говорили о переброске войск: куда, сколько, в какие сроки... Трибуц, слушая маршала, делал записи.

Не заезжая в штаб флота, адмирал отправился прямо на Чудское озеро.

Уже под вечер вездеход ловко подрулил к домику, в котором жили моряки. Командующего встретили капитан 2-го ранга А. Ф. Аржавкин и начальник политотдела капитан 2-го ранга Н. И. Шустров. Оба поначалу насторожились. Чего греха таить, нередко приезд начальства заканчивался «фитилями», как это принято говорить на флоте. Однако в данном случае с первой минуты оба почувствовали атмосферу дружелюбия.

Трибуц рассказал им о встрече с маршалом Говоровым и о больших надеждах, которые маршал возлагает на моряков Чудского озера. Им предстоит организовать переброску большой массы войск и техники, высаживать десанты в исходный пункт, откуда воины Эстонского корпуса пойдут освобождать родную землю. Ближайшая задача — взятие Тарту, а затем движение вперед до самых островов Моонзундского архипелага.

Слушали командующего внимательно, по карте ходила его указка.

— Нас здорово потрепала немецкая авиация. Часть кораблей нуждается в ремонте, — доложил Аржавкин. [228]

— Знаю. И это учтено. К вам прибудет специальная ремонтная мастерская.

— А как с подвозом горючего, боеприпасов? Ведь вон как далеко от Кронштадта и Ленинграда, — продолжал Аржавкин.

— Маршал Говоров дает нам машины, я сейчас же займусь тем, чтобы вам все перебросили в ближайшие дни.

Командующий приказал, не теряя времени, приступить к разработке оперативных документов. Под утро он уехал, чтобы вернуться сюда к началу событий.

Не будем подробно рассказывать, как план командования Ленинградского фронта на Чудском озере воплощался в жизнь. Важно, что моряки и на этот раз оправдали надежды маршала Говорова. Летчики Балтики полностью господствовали в воздухе. Бойцы Эстонского корпуса, переброшенные к Тарту, прорвали оборону противника и повели успешное наступление. Вскоре над древним городом эстов взвился красный флаг. Это было предвестником окончательного разгрома немецко-фашистских войск в Прибалтике.

Успешные действия моряков на Чудском озере многое предопределили в дальнейших боях на эстонской земле. 2-я ударная армия генерала Федюнинского при поддержке авиации сумела развить успех в направлении Пярну. В это же время устремились к Таллину войска 8-й армии генерала Старикова, оборонявшей город в 1941 году. Балтийские летчики прикрывали морской фланг армии и наносили удары по кораблям, скопившимся в таллинских гаванях.

Настал черед действовать балтийцам со стороны моря. Учитывая сложную минную обстановку, адмирал Трибуц не решился ввести в дело крупные корабли. Он считал разумнее поддержать армию с воздуха, а в портах, расположенных на подступах к Таллину, и затем в самой таллинской гавани высадить десанты с торпедных катеров.

— Вам предстоит освобождать порты Кунда, Локса и оттуда с десантниками высадиться в таллинской гавани — командующий ставил боевую задачу командиру бригады торпедных катеров Григорию Григорьевичу Олейнику. — Решает внезапность. Надо застать противника врасплох, не допустить, чтобы он взорвал причальные стенки и вывез награбленное добро...

Олейник выслушал и только спросил, кого будут высаживать катера: моряков или армейцев?

— Лейбовича! — коротко ответил командующий. [229]

И этим все было сказано. Моряки торпедных катеров знали бесстрашного командира батальона морской пехоты А. О. Лейбовича и его бойцов, не раз высаживали их и были с ними в большой дружбе...

Прошли считанные дни, и 19 сентября 1944 года войска Ленинградского фронта форсировали реку Нарову, нанесли удар по немецким силам севернее Тарту и перешли в решительное наступление.

Ленинградская гвардия под командованием генерал-лейтенанта Симоняка, прославившаяся во всех крупных операциях Ленинградского фронта, теперь освобождала Прибалтику. Вместе с ленинградцами в боях участвовал Эстонский стрелковый корпус Советской Армии генерал-лейтенанта Пэриа, родившийся в самые трудные годы войны. Немало дорог прошли воины-эстонцы, прежде чем ступили на свою родную землю.

...Наступление развертывалось с необыкновенной стремительностью. После форсирования реки Наровы наши танки и самоходные орудия вырвались на равнину и пошли на полной скорости, растекаясь по дорогам Эстонии.

В одних местах они лобовыми ударами прорубали оборону противника, в других — обходили ее и оказывались в тылу у немецких войск. Но в том и другом случаях они старались не задерживаться, шли вперед. На броне танков белой масляной краской были выведены призывные слова: «Вперед к Балтийскому морю!», «Даешь Таллин!»

Днем и ночью они неслись по гладким грунтовым дорогам волнистой равнины, мимо одиноких хуторов и небольших селений, мимо невысоких редких кустарников и ветвистых дубов, перевитых буйными побегами плюща.

При таком стремительном марше наша мотомеханизированная пехота едва поспевала за танками.

Раквере — последний узел сопротивления противника. Здесь он рассчитывал задержать наши войска и дать возможность немецкому гарнизону эвакуироваться из Таллина.

Но наши танки обходным путем вырвались к Раквере и пропахали своими гусеницами наспех построенные укрепления, в которых враги собирались продержаться несколько дней.

От Раквере прямой путь на Таллин. За последние сутки танки прошли 120–150 километров и на рассвете нового дня уже оказались на возвышенности, откуда виден весь Таллин, а за ним широкая синяя полоса — Балтийское море.

Сложная минная обстановка лишает возможности применить [230] крейсеры, миноносцы и даже сторожевики. В наступлении принимают участие мелкосидящие корабли, главным образом, быстроходные тральщики и торпедные катера.

Со стороны моря мы все ближе и ближе подходим к Таллину. И вот уже бухта Локса, та самая «Бухта дружбы», где три года назад эстонцы укрывали раненых балтийских моряков.

Высокие сосны с густыми пышными шапками, домики рабочих кирпичного завода, затерявшиеся среди зелени. Услышав гул торпедных катеров, на побережье сбежались люди. Они протягивают нам руки, встречают нас, как родных.

Катера пришли сюда на одну ночь: надо было принять десант и по первому приказу выйти в Таллин.

Стоим на песчаном берегу с командиром отряда торпедных катеров. Мимо нас гуськом проходят бойцы в зеленых касках, с автоматами в руках и скатками шинелей через плечо.

Командир отряда молча наблюдает за посадкой десанта. Вдруг лицо его багровеет. Поднеся к губам широкий раструб мегафона, он кричит:

— Не перегружать головной катер. Слышите? Не перегружать!

Пехотинцы и моряки оглянулись. Минутное замешательство, но сразу на пирсе объявился какой-то распорядительный офицер и направил поток бойцов на остальные катера.

— Неизвестно, что ждет нас в Таллине, — продолжал командир отряда. — Возможно, на рейде или в порту застанем немецкие корабли. Придется выходить в атаку. А попробуй-ка развернись с десантом.

Быстро темнеет. Ночь обняла землю, небо и море, все слилось в сплошную черноту.

Тишина. Слышен шорох волн, то набегающих на песчанный берег, то откатывающихся обратно. В такую пору мысли теснятся и не дают покоя. Каким-то мы застанем Таллин, сохранился ли Вышгород, увидим ли башню «Длинный Герман», знакомые нам узенькие улицы в центре города...

На катерах люди бодрствуют, зная, что на рассвете поход, они проверяют оружие, механизмы.

Немало поработали за эти три года торпедные катера. На боевой рубке каждого катера цифра, иногда даже двузначная: число потопленных кораблей противника. Но завтра будет особый день. Приход в Таллин — это большое событие [231] для всего флота, и потому нам всем не спится. Мы с командиром отряда разбираем пачку свежих газет, просматриваем страницу за страницей, читаем последнюю сводку Совинформбюро:

«Войска Ленинградского фронта продолжали наступление. Преодолевая сопротивление немцев, наши войска с боями продвинулись вперед на 25 километров и овладели важным узлом дорог — городом Раквере».

Хочется ускорить бег часовой стрелки, не терпится дождаться нового дня.

Командир отряда увидел матроса с ветошью в руках и обрушился на него:

— Вы почему не отдыхаете?

— Да так, что-то не спится.

— Не спится, не спится, — сердито повторил он. — Что же вы, завтра днем спать будете?

— Не беспокойтесь, товарищ командир. В Таллине отоспимся.

Рассеивается темнота, и хотя в небе еще не погасли звезды, на востоке проглядывает алая полоса зари.

На катерах заметно движение. Взревут на несколько минут и снова умолкают моторы. Зенитчики пробуют новые автоматы. То тут, то там раздается короткая очередь — в небо устремляются белые, красные трассы, как искры, вылетающие из костра.

Все катерники одеты по-походному — в больших кожаных рукавицах, со шлемами на головах.

Как и вчера, командир отряда стоит возле пирса, пропуская мимо себя десантников, только на этот раз уже для участия в боевом походе. К нам подходит офицер и вполголоса сообщает:

— Есть сведения, что противник из Таллина отступает. Наши гонят его вовсю.

— Тем лучше, — замечает командир отряда. — Только не расхолаживайтесь. Надо быть готовыми ко всему.

— Само собой разумеется, — подтверждает офицер и идет вперед по узкому деревянному пирсу.

От гула моторов содрогается вся маленькая гавань. Катера, вспарывая воду, один за другим вылетают на рейд. Прощай, бухта Локса! Курс на Таллин!

Много дней усердно тралили здесь наши корабли. Они расчистили фарватер, множество мин расстреляли, подорвали и открыли путь почти до самой Таллинской бухты. [232]

Катера идут кильватерной колонной. Белый пенящийся водоворот, остающийся за кормой, свидетельствует о том, что скорость приличная. Кажется, только птицы могут угнаться за нами!

Волна заливает катера. Автоматчики ежатся, держатся за металлические ча:ти. Они основательно вымокли, но на лицах нет и тени уныния. У них, как и у всех нас, одно желание — скорее увидеть Таллин.

На горизонте появилась темная полоса. Все шире расстилается панорама знакомых мест. И вот уже видны остроконечные шпили над крышами зданий. К широкому асфальтированному Пиритскому шоссе амфитеатром спускается густая зелень. Символическая фигура ангела на памятнике русскому броненосцу «Русалка» простирает к морю руку с крестом.

Милый Таллин! Сколько мы о тебе думали! Где только тебя не вспоминали: и в осажденном Ленинграде, и в снежных домиках на ладожской Дороге жизни, и в душных, тесных отсеках подводных лодок, у берегов фашистской Германии! С каким нетерпением ждали этого дня и часа балтийские моряки!

Трудно сдержать волнение, видя знакомые островерхие башни Вышгорода, черепичные крыши домов.

Пальцы крепко сжимают бинокль. Мы знали, что гитлеровцы готовятся отступать и сжигают торговый порт. Теперь мы видим это своими глазами. Чем глубже в гавань втягиваются катера, приближаясь к дымящимся пирсам, тем яснее картина разрушений.

Ни одного уцелевшего здания, ни одного элеватора. Морской вокзал со стеклянным потолком — краса и гордость Таллинского торгового порта — обрушился, точно под собственной тяжестью. Над ним плывут клубы дыма и кирпичной пыли. На пирсах груды машин, они громоздятся одна на другую. Повсюду полыхают пожары и стелется густой едкий дым.

Скорей бы подойти к причалам и высадить десантников, уже давно приготовившихся к броску, но это не так просто.

Куда ни посмотришь — повсюду из воды торчат потопленные корабли и самоходные баржи. Здорово поработали наши балтийские штурмовики и бомбардировщики. В последнее время они за день совершали десятки и сотни боевых вылетов. Намерения фашистов эвакуировать из Таллина свои войска не осуществились. Под ударами наступающих частей Ленинградского фронта гитлеровцы беспорядочно [233] бежали из Таллина и искали убежища на островах.

Первым подходит к пирсу катер с минерами-разведчиками. Они выскакивают на берег. В руках у них щупы, напоминающие удилища. Словно слепые, минеры ступают осторожно, медленно делают шаг за шагом, выставив вперед свои щупы и предельно напрягая слух.

Морским пехотинцам не терпится. Как только подходит катер, они прыгают на пирс один за другим, нащупывают в карманах гранаты-лимонки и исчезают в клубах густого черного дыма.

Не так просто пробираться среди этого лабиринта машин и различной боевой техники — подорванных танков, зенитных установок, которые стреляли по нашим самолетам и, может быть, только несколько часов тому назад превратились в обломки металла.

У служебных зданий, вернее, у развалин домов нас встречают портовые рабочие в потертых и выгоревших на солнце синих комбинезонах и картузах с длинными козырьками.

— Скажите, как поживает «Киров»? — спрашивает один из них.

Мы переглянулись, не поняв вопроса. Тогда эстонец поясняет:

— Корабль... «Киров»... В газете «Ревалер цейтунг» писали, что он потоплен. Правда?

— Нет, он жив, и скоро вы его увидите, — отвечаем мы.

— Жив? Это хорошо!

Рабочие заулыбались.

Потом, встречаясь с эстонцами, мы не раз отвечали на этот же вопрос. Фашистская пропаганда — газеты, радио — без устали трубила о том, будто Балтийский флот уничтожен. Нам показывали в немецких журналах снимки крейсера «Киров», якобы потопленного фашистской авиацией, и портреты летчиков, награжденных за эту операцию Железными крестами.

Из гавани наш путь лежал к центру города. Мы шли, как будто после долгой разлуки возвращаясь в собственный дом, осматривая все крутом и примечая каждую мелочь.

Обратили внимание на красные флаги, развевавшиеся на ветру, над воротами одного завода.

Откуда они взялись так быстро?

Случайно проходивший человек прислушался к нашему разговору, подошел и стал объяснять:

— О, эти флаги наш Эдуард сохранил. С тысяча девятьсот [234] сорок первого года. Познакомьтесь с ним. Хороший старик! Больше чем полвека работает на заводе.

— Где же Эдуард? Как его найти?

Незнакомец приводит нас в контору завода, а сам исчезает.

Через несколько минут незнакомец возвращается, ведя под руку пожилого человека небольшого роста, с черными, чуть тронутыми сединой волосами. Ему начинают переводить, кто мы и зачем пришли, но Эдуард останавливает переводчика:

— Зачем? Я сам хорошо знаю русский язык. Это при немцах я делал вид, что русского не знаю. Не хотелось с гестапо знакомиться.

Он садится на диван, кладет руки на колени и, глядя на нас своими добрыми, ясными глазами, рассказывает историю спасения красных флагов.