Воспоминание о Бугойно
Самолет в болоте
Я получил задание: вылететь с грузом в район Бугойно. Лететь пришлось днем — поручение было срочное. Поэтому командование решило прикрыть транспортный самолет двумя истребителями. Сопровождать нас назначили двух храбрых летчиков, хорошо мне знакомых, славных ребят — Ивана Сошнева и Александра Шацкого.
Мы подробно обговорили детали полета, как поступать в случае встречи с противником, что делать, если на маршруте туман или сплошные облака над горами.
Первой поднялась в воздух моя тяжело нагруженная машина. Вслед за мной оторвались от дорожки и истребители. Первое время шли строем в безоблачном небе на высоте три тысячи метров. Через сорок минут показался вражеский берег, сплошь затянутый облачной завесой. Погода благоприятствовала нам. Над морем мы избежали неприятных встреч, а сейчас можно было уйти выше облаков и укрыться за ними от наблюдателей немецких пунктов противовоздушной обороны. Летели на прежней высоте, в верхнем слое [81] облаков, за сплошной мутной пеленой. Видимости — никакой.
Сопровождающие «ястребки» шли вплотную с обеих сторон нашей машины. Временами истребители казались продолжением крыльев большого самолета. Создавалось впечатление, будто я управляю причудливым четырехмоторным гигантом. Но нелегко приходилось Саше и Вайе сохранять четкость строя: им надо было искусственно держаться на нашей скорости, совершенно ничтожной для истребителей!
Время от времени я окликал их по командной рации.
— «Двойка»! «Пятерка»! Как дела идут?
— О'кэй! — шутливо отзывались они.
По расчетам, наша цель, посадочная точка близ местечка Бугойно, должна была находиться в тридцати минутах полета от адриатического побережья. Мы уже пересекли горный хребет, высота которого достигала тысячи семисот метров. Мысль о возможности столкновения в воздухе ни на минуту не покидала нас троих. Шацкий и Сошнев, напрягая все свое внимание, вели самолеты по контурному очертанию моего корабля, едва различимого в густой облачной пене.
Наконец в разрыве между облаками мелькнули одна за другой горные вершины, слившиеся затем в сплошной барьер, густо поросший лесом. Обескураженный этим непредвиденным препятствием, я собрался было набирать дополнительную высоту, как вдруг между утесами возник провал широкой долины, блеснула нужная речушка. Мы опустились в эту долину и тотчас же увидели дым костров: партизаны указывали нам место посадки и направление ветра.
По командной радиостанции напомнил сопровождающим о нашей договоренности: истребители ждут меня в воздухе, а я сажусь, быстро разгружаюсь, и мы все вместе ложимся на обратный курс. Мы еще на базе решили, что истребители не будут приземляться — в условиях партизанских площадок каждая посадка сопряжена с известным риском, зачем его увеличивать?
Я развернулся, прошел над площадкой, знакомясь с ней, с посадочным знаком, потом опять развернулся в двух километрах от костров, выпустил шасси, затем щитки, потерял высоту, погасил скорость и нормально опустился — на три точки.
Тут началось непонятное. Самолет, зарываясь колесами [82] в землю, покатился, увязая во влажном грунте. Затем он клюнул носом и так резко поднял хвост, что я с трудом выровнял машину. Не пойму, в чем дело.
— Ты шасси-то выпустил? — спросил я бортмеханика.
— Как же не выпустил?
— Где же оно?
Борю редко покидало чувство юмора:
— Если будем разыскивать шасси, то весь самолет утопим в этом чертовом болоте!
И верно, машина наша уже не катилась и не стремилась встать на нос: тихо и безмятежно покоилась она на земле, упершись в нее плоскостями, в то время как нижняя часть фюзеляжа ушла в трясину, а лопасти воздушных винтов рассекали грязь.
Не со злым ли умыслом нас посадили в болото? Кроме того небольшого заболоченного клочка, где мы приземлились, кругом была относительно сухая почва!
К самолету со всех сторон сбегались загорелые вооруженные люди в поношенном солдатском обмундировании и в пилотках с красными звездами. Они шумно приветствовали нас. Однако мне некогда было отвечать на приветствия. По командной рации я связался с истребителями:
— «Двойка»! «Двойка»! Я десятый! Как слышно?
— Я — «двойка», слышу отлично, — тотчас отозвался Саша.
Истребителям прикрытия я предложил немедленно возвращаться на базу. Было совершенно очевидно, что прежний план отпадает: я выберусь отсюда не скоро, если вообще выберусь. Что же они, будут без конца надо мною кружиться, что ли? А горючее? А немцы?
Но моих упрямых товарищей не так-то легко было уломать, они предложили тотчас же сесть возле меня и помочь выпутаться из беды. Такое решение было бы безрассудным. Немецкий гарнизон находился в двадцати километрах... Пусть на крайний случай погибнет один транспортный самолет, который мы к тому времени разгрузим, зачем же еще вдобавок рисковать истребителями, которые на земле совершенно беспомощны! А пока они в воздухе — уйдут, отобьются!
Даю «двойке» последнее напутствие:
— Разгоняй машину, сделай горку, пробивай облака, курс на базу — двести тридцать градусов. Понял? [83]
Гляжу, «двойка» перешла в пикирование над долиной, взмыла ввысь и исчезла в облаках. Там, где-то над их непроницаемой пеленой, кружится «пятерка». Встретятся, договорятся, уйдут. Хорошо, если так! Но...
Я не без оснований беспокоился за «двойку»: не шутка пробиться сквозь толщу облаков. А вдруг какой-нибудь пилотажный прибор откажет? Тогда истребитель будет напоминать голубя, сброшенного с крыши с завязанными глазами. Такой голубь не расправляет крыльев в воздухе, а камнем падает вниз и разбивается...
Не успел я подумать о голубе, как «двойка», беспорядочно падая, вывалилась из облаков... В последующие секунды я, закусив губу, молча наблюдал за истребителем. Прибегать к командной радиостанции было бесполезно: в таких случаях не следует подсказывать пилоту, говорить «под руку». Если не растеряется, справится сам!
Только про себя я твердил: «Ну же, выводи, выводи, черт побери, что медлишь? Ведь сейчас земля, мокрое пятно от тебя останется!»
Саша сумел овладеть собой и машиной. Стремительное падение «двойки» прекратилось, самолет перешел в режим горизонтального полета.
— Саша, — сказал я, — ну и напугал же ты меня! Ничего, теперь крепись, разгоняй снова, увеличивай скорость, на выходе дай форсаж, и все будет в порядке. А над облачным колпаком тебя Ваня ждет. Счастливого пути!
Больше истребитель не появлялся. Значит, пробился.
Теперь пора подумать о собственном положении. Надо спасать груз и машину. С этими мыслями я спустился на вязкую землю и попал в горячие объятия бойцов НОАЮ и югославских партизан.
«Эх, раз — взяли...»
Отвечая на приветствия, я в то же время ломал голову над тем, как извлечь самолет из трясины, взлететь и вернуться на базу. Ночевать на партизанской точке я не собирался — мало ли что случится. Фашистские истребители могли обнаружить лежащий в болоте транспортный самолет. Могли и немецкие танки сюда прорваться. [84]
Партизаны укроются в горах. У них сборы коротки. А я куда спрячу машину?
Между тем она завязла основательно: точками опоры для нее теперь служили не шасси, а плоскости вместе с центропланом и фюзеляжем. Самолет лежал на мягком грунте как распластанный бесколесный планер. Колес и не видно было — их глубоко засосала трясина.
Бойцы НОАЮ и партизаны по всем признакам готовились устроить нам торжественную встречу. А теперь уныло топтались вокруг беспомощно завязшей в грязи огромной стальной птицы. Они переговаривались друг с другом, видимо обсуждая, как выручить машину.
— Друже капитан, — обратился ко мне по-русски командир роты, — сейчас мы поможем вытащить авион из болота!
Вокруг самолета собралось довольно много женщин с букетами цветов в руках.
Местность, где мы совершили посадку, была на редкость живописной: бурная горная речушка с горным кустарником на берегах извивалась по долине километров в пятнадцать шириной. Долину окружали горы, заросшие роскошными хвойными лесами. Красочной мозаикой глядели пестрые цветы. В высокой траве стрекотали кузнечики, перекликались птицы. Под самыми облаками медленно парил огромный горный орел, которого я с первого взгляда принял было за вражеский истребитель...
Однако мне было не до красот природы: нужно найти выход из создавшегося положения. Советы поступали самые разные, но неподходящие, так как все они требовали большой затраты времени.
Наконец созрело решение. Вспомнились детские годы, пастушество: не раз приходилось наблюдать, как вытаскивают коров из трясины — болот у нас на Смоленщине хватает... Я прикинул в уме, сколько может весить мой облепленный грязью самолет, и полученную величину разделил на среднюю подъемную силу взрослого человека. Затем обратился к стоявшему рядом со мной комиссару батальона Стишевичу Обраду:
— Друже капитан, мне нужно двести бойцов, сюда, к самолету. Можно?
— Хоть тысячу, если понадобится! — отозвался старший партизанский командир.
(Тут следует оговориться, что фамилии югославских [85] партизанских командиров я узнал и записал позже; тогда на это времени не было.)
И мы стали действовать. Прежде всего принесли две широкие длинные доски. Партизан, выделенных нам для помощи, я разбил на четыре «бригады»: первая тянула самолет за тросы, прикрепленные к осям колес; другая подталкивала его сзади; третья, упершись в плоскости, фюзеляж, стабилизатор и подмоторные рамы, старалась приподнять машину; четвертая бригада (она первой включилась в работу) откидывала лопатами густую грязь, в которую погрузилось шасси.
Я командовал по-бурлацки:
— Эх, раз — взяли! Еще раз — взяли!
— Айда, напред! — подхватили по-своему бойцы.
С большим трудом удалось приподнять самолет и подсунуть концы досок под колеса. К этому времени женщины и подростки успели связать из гибкого кустарника щитовой настил. Машину опять раскачали, еще немного приподняли, подтянули, подтолкнули. И колеса, полностью вырвавшись из густой болотной жижи, оперлись на доски. Дальше дело пошло быстрее. Теперь шасси стояло на твердой опоре, самолет втащили на плетеный настил.
Попросив всех отойти от корабля, механик Борис Глинский запустил моторы, и на этот раз уже не мускульной силой двухсот человек, а тяговой силой моторов самолет выскочил вперед на твердый грунт. Громкое «ура» огласило ущелье...
— Мы грустно оглядывали самолет: по внешнему виду он и правда несколько напоминал тех трех коров, которых когда-то при мне на родной Смоленщине вытаскивали из трясины. Грязи на нем налипло столько, что с такой дополнительной нагрузкой и взлететь-то было невозможно.
Объявили перекур. Бойцы НОАЮ и партизаны, довольные результатами своих усилий, разместились на земле живописными группами и затянули песню. Пели они замечательно! Переливами покатились по долине народные мелодии. Особенно волнующим было то, что звучали они в исполнении миролюбивых, но мужественных людей, которых германский фашизм оторвал от привычных мирных занятий и вынудил взяться за оружие. [86]
Начались танцы. «Коло» извивающимися кольцами вертелось все быстрее и быстрее...
Пока звучало «Коло», я поговорил с Обрадом и другими партизанскими командирами, благо один из них говорил по-русски, расспросил, в чем они особенно нуждаются, каково военное положение в этих местах.
Пора было покидать гостеприимных товарищей, день клонился к вечеру. Закончили очистку машины от грязи, запустили моторы. Взлет оказался очень сложным: площадка крошечная, да еще часть заболочена. Я зарулил в крайний конец площадки, противоположный болоту. Удерживая машину на тормозах, я дождался максимального оборота моторов и лишь после этого начал разбег. Длинными показались мне эти считанные секунды. Оторвались. Почувствовав, что самолет уже летит над землей не с опущенным хвостом, а в горизонтальном положении, я постепенно, метр за метром, стал набирать высоту.
Народ бежит за нами, подбрасывая вверх пилотки. Привет вам, герои-бойцы, привет тебе, благодатный край!
Почти сразу попали в полосу дождя. В полумраке веду самолет по приборам. Наконец посветлело, вдали показалось море. А через несколько минут раскрылся прибрежный ландшафт, острова Далмации. На запад идем бреющим полетом, прижимаемся к морю, на фоне которого самолет невидим для истребителей противника, летим над самыми гребнями волн.
Через час достигли базы. Первым на аэродроме встретил нас Саша Шацкий. Он очень волновался. Не мог простить себе, что послушался меня и оставил в беде.
Драго Мажар, брат Шоши Мажара
Накануне Октябрьских праздников 1971 года мне пришлось снова вспомнить о посадке самолета на болоте в Бугойно. Как представитель Советского комитета ветеранов войны я сопровождал в поездке по СССР делегацию Союза объединений борцов народно-освободительной войны Югославии во главе с генеральным секретарем союза Душаном Секичем. Кроме него, в состав делегации [87] входили еще четыре человека — Народный Герой Югославии Драго Мажар, Мирко Ремец, Джевдет Хамза и Милош Джурич.
Четвертого ноября мы прилетели из Москвы в Волгоград. Советские ветераны войны тепло встретили югославских борцов против фашизма. И сразу же, едва ступив на землю, где проходила величайшая в истории войн битва, отправляемся осматривать памятные места.
Не без волнения воспринимали рассказы ветеранов войны югославские товарищи. Особо сильное впечатление на них произвел мемориал на Мамаевом кургане. В музее обороны Сталинграда гости оставили такую запись:
«От имени югославской делегации борцов НОАЮ выражаем наше глубокое уважение героям. Они выполнили всемирно-историческую миссию; борясь и побеждая здесь немецко-фашистские армии, они не только удивили весь мир своей героической борьбой, но и обязали всех борцов и прогрессивное человечество, чтобы их вечно помнили. Здесь решалась судьба второй мировой войны, здесь сломлен хребет немецко-фашистских армий. Мы, югославские борцы-партизаны, которые также боролись против одного и того же неприятеля, глубоко благодарны защитникам славного города, советскому народу, Красной Армии за их героические жертвы, которые не были напрасны. Они погибли, но их борьба принесла свободу всем нам».
Вечером, гуляя по возрожденному Волгограду, мы беседовали, делились воспоминаниями.
— Мажар... Мажар... Мне припоминается, что так звали одного партизанского командира в Бугойно. Не знаете ли вы его? — сказал я.
— Так это же был мой родной брат Шоша! — воскликнул Драго Мажар. И он рассказал мне о себе и о своих братьях, о славной пролетарской семье, которая без колебаний встала на защиту родины от фашистских поработителей.
Три сына рабочего деревообделочной фабрики в городе Баня-Лука — Иван, Шоша и Драго Мажары стали Народными Героями Югославии. Иван получил высокое звание посмертно — его расстреляли враги еще в 1941 году. Второй брат — Шоша, тот самый, который командовал соединением в Бугойно, прошел большой боевой путь, сражаясь в горах Боснии и Герцеговины. [88]
Он был назначен заместителем командира пятого корпуса. К сожалению, и он не дожил до победы — погиб 20 октября 1944 года.
Младший Мажар — двадцатилетний Драго, оставив в одиночестве старую мать, тоже ушел в горы и сумел сколотить небольшой партизанский отряд, в котором он сражался.
Однажды поздним вечером юный партизанский командир спустился в родной город тайком навестить мать и был крайне удивлен, когда увидел в освещенных окнах родительского дома людей и среди них человека в офицерском мундире. Драго притаился и долго ждал, пока мать зачем-либо выйдет из дому. Но ее все нет и нет. В конце концов он не выдержал и легонько постучал в крайнее окно. На счастье, подошла мать.
— Мама, кто у тебя?
— Добрые люди — словенцы! Они беженцы. Я их на базаре встретила. Жить им негде, вот я и сжалилась, позвала к себе, места хватит. Я одна, все будет легче. Ты не бойся, заходи в дом.
Глава семьи беженцев, устроившийся у матери Мажаров, не успел сменить офицерскую форму королевской армии на гражданскую одежду. Этот капитан, по его словам, был «вне политики», и будто потому его пока не трогали.
Новоиспеченный партизанский командир и кадровый офицер беседовали всю ночь. Под утро Драго попросил:
— Друже капитан! Вооружи меня своими знаниями, помоги разработать план нападения на жандармские казармы. Нам нужно оружие! Будут винтовки и автоматы, будут и люди!
— Надо подумать, — ответил капитан, — а в первую очередь провести разведку — выяснить, где находятся посты, когда они меняются, каково расположение караульного и складского помещений и всякие другие вещи...
— Мы это знаем! Разведчики уже поработали.
— Тогда другое дело. Думаю, что надо действовать не ночью, а днем. Это, конечно, дерзость...
План захвата жандармерии был выработан.
Драго отобрал двадцать молодых, смелых парней.
Одел их в трофейные кителя — немецкие, усташей, итальянские; хоть и в разномастном обмундировании, но все-таки похоже на войско! Сам он надел мундир, одолженный [89] капитаном. И у всех на виду повел свою колонну по главной улице города. Солнце палило нещадно, люди прятались от жары по домам, собаки, высунув сухие языки, дремали в тени.
По мостовой, старательно печатая шаг, маршировали два десятка неведомо откуда взявшихся солдат, а впереди шел молодой стройный офицер с рыжей бородкой клинышком. Драго Мажар читал о Дзержинском. Несгибаемый рыцарь революции сделался его идеалом. Ему хотелось и внешне походить на «железного Феликса». Для этого он отпустил бородку, делавшую его более взрослым, что было очень кстати. Высокий, худощавый, гибкий, он и впрямь несколько походил на молодого Дзержинского. У партизан Югославии были и свои Чапаевы.
Остановившись у казармы жандармерии, «строгий капитан» жестом подозвал унтер-офицера, менявшего караул:
— Кто стоит перед тобой?
— Ваше благородие — господин капитан!
— Почему не рапортуешь по уставу?
— О чем рапортовать, господин капитан?
— А, так ты не знаешь устава! Сдай оружие и приведи дежурного старшего офицера.
Пока унтер отсутствовал, удалось «сменить» охрану внешних ворот.
Прибежал и вытянулся перед «капитаном» лейтенант — караульный начальник. «Капитан» долго распекал его за плохое знание жандармами устава караульной службы, низкую дисциплину и потребовал рапорта о боеготовности части — наличии людского состава, количестве оружия и боеприпасов. Испуганный лейтенант дрожащим голосом подробно обо всем доложил. Жандармов оказалось немного, а оружия порядочно.
В это время во дворе казармы кто-то крикнул: «Это коммунисты! Бейте их!»
Голос «капитана» даже не дрогнул:
— Видите, оказывается, и в жандармерии есть провокаторы! — Обернувшись к пришедшим с ним партизанам, он приказал: — Отобрать у всех оружие для инспекторской проверки!
Тщательно обдуманная операция была проведена без единого выстрела. И вот уже жандармы, окруженные бойцами с автоматами, медленно идут через город... [90]
Сзади громыхают телеги с двумя прицепленными к ним пушками, с винтовками, пулеметами, гранатами.
Солнце по-прежнему высоко. Жара нещадная, но чуть ли не все население Баня-Луки высыпало на раскаленные улицы, чтобы посмотреть на бесстрашных партизан, еще раз продемонстрировавших свою силу, одержавших еще одну победу, воодушевляющую соотечественников на борьбу против немецких оккупантов.
Обезоруженных жандармов привели в горы, и надо сказать, что после соответствующей разъяснительной работы большинство из них добровольно осталось у партизан и честно сражалось с гитлеровцами до окончательной победы.
Слава о бесстрашном, дерзком, умелом партизанском командире отряда «Дзержинец» широко распространилась в горах Югославии. О нем слагали легенды... [91]