Мирно прошло начало 1375 года для русского Туркестана: Хивинское ханство только что было покорено, воинственные туркмены, получившие хороший урок под Чандыром, успокоились, по-видимому, надолго, а ближайшее к нам Кокандское ханство беспрекословно исполняло все требования русских властей и, казалось, с этой стороны мирные отношения не должны были бы нарушиться.

Кокандский правитель, Худояр-хан, еще с 1860 года зарекомендовал себя как самого мирного соседа. На другой день после занятия русскими войсками г. Ходжента, 25 мая 1866 года, из Коканда прибыл посол к командующему войсками, с письмом, в котором Худояр-хан чистосердечно объяснял свои отношения к последним событиям. «Я только что», писал он, «хотел прислать к вам человека с письмом, но опасаясь эмира бухарскаго, не успел этого сделать. Между тем эмир, желая начать войну, собрал войска, пришел в Джизак и приглашал меня, говоря, что всякий мусульманин должен защищаться против вас, как из книг мусульманского закона видно. Сохраняя дружбу с Белым Царем, я не выходил из Коканда, под разными предлогами и, собрав 35,000 войска для охранения своих пределов, стоял на Шайдан-музгаре. После этого я услышал, что эмир отозвал свои войска из Ходжента, а потому и я вериулся обратно, и если бы не желал дружбы с «Белым Царем, то вошел бы в Ходжент».

Затем хан выразил желание остаться в мире с новыми соседями, на что, конечно, и получил полное согласие.

С тех пор Худояр-хан крепко держал свое слово: во время борьбы русских с Ура-тюбе, Джизаком и Самаркандом, наконец в 1873 году, когда большая часть русских войск выбыли из округа в хивинские пределы, оставив в Ташкенте очень слабый резерв, — мирные отношения наши с Кокандом не нарушались.

Такая сдержанность Худояр хана объясняется тем обстоятельством, что положение самаго правителя ханства никогда почти не было особенно прочно.

В первое время после основания ханства, господствующим народом в Коканде были узбеки-кипчаки; из их же среды вышли и первые ханы{1}, недружелюбно относившиеся к сартам, как к народу покоренному; но с течением времени ханский род, постоянно окруженный сартами, утратил свой резкий тюркский тип и принял все сартовские обычаи. Узбеки лишились затем всякого политического значения и первенствующия должности вь ханстве остались за сартами.

При Шир-Али-хане (отце Худояра), женатом на дочери одного влиятельного узбека бия, кипчакская партия снова восторжествовала и представитель её, Мусульман-кул, родственник Шир-Али-хана по жене, сделалея регентом ханства. Он же, по смерти Шир-Али в 1844 гоцу, провозгласил ханом его младшаго сына, шестнадцати-летнего Худояра, с целью удержать правление в своих руках, оставаясь регентом. Это удалось Мусульман-кулу. Только в 1852 году Худояр-хан, крайне тяготившийся опекой регента, успел, при помощи сартовской партии, отстранить кипчаков. Мусульман-кул был казненъ; с ним вместе поплатились жизнью тысячи узбеков.

На этом однако борьба из-за политического преобладания не остановилась. Два раза Худояр-хан спасался, во время междоусобиць, бегством в Бухару, и только незадолго до взятия русскими Ташкента, он в третий раз, по приглашению утомившагося беспрерывной резнею народа, принял ханскую власть.

Не мудрено, что Худояр-хан, чувствуя под собою непрочную почву, решился прибегнуть к внешней поддержке, в лице русской власти; заручившись содействием её, он расчитывал укрепиться в ханстве до конца дней своих.

И расчет его, отчасти был верен. Хотя представители кочевого и полукочевого населения ханства иногда и возставали против своего властителя, но всегда легко были усмиряемы при посредстве более миролюбивых оседлых жителей, всегда боявшихся анархии. С другой стороны, русские приобретения совершенно отрезали Коканд от влияния Бухары, не раз пользовавшейся смутами в ханстве, с завоевательными целями.

В последний раз Худояр-хан вернулся в Коканд далеко не тем, каким был прежде. Он сделался менее жесток, редко, рубил головы, но зато привез с собою из Бухары новую страсть — к наживе и выжимал все, что только могла ему дать богатая долина Ферганы. Он обложил податями всякую мелочь, до вязанки дров, привозимой на базар, и своею алчностью снова нажил себе врагов, на этот раз уже в обеих партиях — и сартовской и узбекской. Народ, подстрекаемый разными честолюбцами, глухо волновался и только выжидал случал опять сменить хана.

В 1875 году такой случай представился.

В июне месяце того года появились [2] соперники хана: племянник его Назар-бек, прибывший из Бухары на каратегинскую границу и Пулат-хан, около Узгента. Когда эти личности подняли волнение среди кочевого населения, Худояр-хан выслал против них 4000-ый отряд, под начальством Исса-аулие и Абдурахмана-автобачи, сына Мусульман-кула, зарезанного когда-то Худояром. Абдурахман, занимавший видную должность в ханстве, только в 1874 году вернулся из Мекки, где напитался фанатическою ненавистью к неверным и тогда же задумал предиринять священную войну для истребления кафиров, отомстив, кстати, и Худояру, за казть отца. По соглашению с Исса-аулие, он, со всем отрядом передался на сторону инсургентов, а хану послал формальное приказание оставить ханство. 19-го июня на сторону инсургентов перешел и сын хана, Насыр-Эддин, бывший беком в Андижане.

Худояр-хан, пораженный известиями об изменах близких ему людей, растерялся и решил оставить Коканд, в котором уже поднялось волнение: на улицах появились фанатики-дуваны, проповедывавшие народу «джехад», торговля прекратилась, ханских джигитов оскорбляли на улицах.

22 июля хан, вместе с русским посольством, при котором находился М. Д. Скобелев, выехал из Коканда, отстреливаясь от инсургентов, сильно желавших пограбить обоз хана. Отряд посольства, следовавший отдельно, по просьбе Худояр-хана, принял его семью под свою защиту и 24 июля хан прибыл в Ходжент, потеряв дорогой около 40 арб с ценными вещами, убитыми 8 джигитов и ранеными 9.

Тем временем инсургенты, под предводительством Автобачи, заняли Коканд, и провозгласили «газават». Для почина, кипчаки расчитывали разграбить в Коканде товары русских торговцев (бр. Пупышевых, Коншиных и др ); но кокандские купцы не допустили кипчаков к караван-сараям, сомневаясь, чтобы кочевники стали разбирать: которые из товаров русские и которые мусульманские. Затем кокандцы начали стягивать свои войска к нашим границам.

Еще 22 июля в Ташкенте было получено сведение о волнениях в Коканде. Все встрепенулись. «Поход! Ура!» радостно сообщали друг другу в военных кружках.

— А главное, что хорошо? — Ни одного фазана прилететь не успеет, как и поход кончится,» ликовали другие, из числа небывших в хивинском походе и ожидавших теперь своей очереди. Надежды сбылись, отряд был немедленно сформирован, и все мы с нетерпением ждали знакомаго сигнала. Выступление наконец назначено было на 11-е августа.

С весны 1875 года я жил в азиятской части г. Ташкента. Беседуя, по вечерам, с соседями-сартами, я нередко наводил разговор на политику, но правоверные воздерживались даже от малейших намеков на счет последних событий в Кокандском ханстве. В городе все было спокойно, по крайней мере наружно, но торговля как будто притихла и туземцы начали уклоняться от поверки её акцизными надзирателями. Я жил один, в глухом саду на р. Бос-су, и занятый целые дни на военном поле обучением казаков ракетного дивизиона, решительно не подозревал, какое смятение в городе произвело бегство Худояр-хана. Только случай открыл мне, что мои соседи по саду живут теперь далеко не так спокойно, как мне казалось, и 5 августа, приглядевшись по пристальнее в соседние дворы, я нашел, что арбы у всех разобраны и лежать под навесами, лошади почему-то заботливо подчищаются, в саклях пусто, кроме кошем и дешевой посуды ничего не видно. Затем в городе разнесся слух, что ташкентцами получено много прокламаций от Абдурахман-автобачи, призывающих к возстанию против русских, которым адресованы были также особыя приглашения: им предложено было немедленно принять мусульманство или же выехать из пределов Туркестана в Россию. Автобачн был даже на столько добр, что в случае избрания русскими последнего исхода, обещал дать перевозочные средства до Казалинска.

С этого-то времени в Ташкенте началось серьезное волнение: сарты ломали арбы, чтобы уклониться от поставки их для предполагавшагося похода, закапывали в землю свое имущество, и т. п. Кроме того, в азиятской части города туземцы сделались менее вежливы в обращении с русскими; на базарах, вокруг откуда-то появившихся дервишей, собирались толпы народа, жадно слушавшаго их воинственные проповеди. Все это не предвещало ничего добраго. Русские, жившие на дачах, спешили перебраться в русскую часть, под защиту пушек.

— Неужели вы надеетесь, что Абдурахману удастся выгнать русских?» как-то раз спросил я своего хозяина, более словоохотливаго, чем другие, заходившие ко мне сарты. «Русские уже знают, что все имущество у вас закопано.

— Конечно не выгонит», ответил он, «но кокандцы могут прорваться в Ташкент, и тогда не будет нам пощады от кипчаков...

6 августа волостной старшина Аблыкской волости дал знать, что сильная шайка кокандцев подошла к кишлаку Аблык и что в горах видны, пробирающияся в наши пределы, другия партии конныхь людей. По получении этой вести, из Ташкента выступил к Теляу, в 5 час. утра, генерал-лейтенант Головачев с 4 сотнями казаков и дивизионом артиллерии; в 8 часов утра, по тому же направлению пошел 2-й стрелковый и в 4 часа по полудни — 1-й стрелковый батальон.

Появление шаек в русских пределах наделало еще более переполоха в Ташкенте; возбуждение туземцев стало заметнее. В ночь на 7-е августа, около дома начальника г. Ташкента, был ранен из ружья, неизвестным сартом, без всякой причины, рядовой 1 стрелкового батальона Ольхин, возвращавшийся с бумагами; базары и чайхане окончательно опустели; многие из ташкентской молодежи, как сообщали [3] лазутчики, частью еще ранее присоединились к Абдурахману, частью готовились принять участие «в делах под Ташкентом.»

Главные силы русского отряда были в это время уже в полной готовности и выступление назначено, как я уже говорил, на 11-е августа. Но мне привелось оставить Ташкент еще ранее.

Около полуночи 8 августа я получил коротенькое извещение от начальника штаба, что «ракетный дивизион, в составе отряда полковника Скобелева, выступает в Кураминский уезд, на рассвете». На сколько дней выступает отряд, брать-ли с собой обоз — надо было немедленно справиться. Отправляюсь к Скобелеву, отвечают, что «спят и будить не приказали». — «Берет-ли полковник с собой арбы, палатку». — «Никак нет», отвечает вестовой казакъ; «только одного мула приказали завьючить пожитками.» Ответ вполне удовлетворительный. В лагере делаю распоряжение: забрать с собой провианта на 3 дня, с одним комплектом ракет, и дожидаюсь рассвета.

Весь отряд, как оказалось на сборном пункте, состоял только из двух оренбургских сотен и ракетного дивизиона. Здесь в первый раз мы увидели М. Д. Скобелева. Поздоровавшись с казаками и офицерами, он заботливо осмотрел снаряжение казаков и затем двинул отряд. По выходе на Куйлюкское шоссе, Скобелев пригласил всех офицеров ехать рядом с ним, впереди ракетного дивизиона; тут же просил он по-реже «козырять» ему и называть просто Михаилом Дмитриевичем, а не «г. полковником».

—  «Мирной дисциплине, господа, мы уже научились, полагаю, достаточно, и я убежден, что каждый из нас превосходно понимает, в чем дисциплина должна заключаться в военное, как теперь, время, говорил он, приветливо оглядывая нас.

Зашла речь о казаках, о боевой их подготовке. Скобелев рассказал нам, что он давно уже знаком с казаками, командовал и сотней когда-то, в Ура-тюбе.

— Но как жаль, как грустно, что казачьи войска в Туркестане были поставлены далеко не соответственно их назначению: вместо того, чтобы обучать их стрельбе, сторожевой службе, их рассылали на-вести, в няньки, повара... Но не смотря на это,» поспешил прибавить Михаил Дмитриевич, «я глубоко верю в казаков, как славную боевую силу и за этот поход надеюсь доказать, что они, при маленькой сноровке, не уступят регулярной коннице. В аттаке кокандцы, как и все среднеазиятские воины, никогда не выдерживают лихаго натиска».

Мы растаяли, а в передних рядах дивизиона послышалось даже негромкое «рады стараться».

—  «Отряд в две сотни с четырьмя ракетными станками», продолжал Скобелев, обращаясь ко мне, «я считаю на столько сильным и самостоятельным в здешних войнах, что вашему дивизиону, может быть, без очереди приведется быть со мною в составе летучих отрядов.

Пройдя версты четыре за Куйлюк, мы свернули влево, к горам, по дамбе, устроенной между рисовыми полями. Целью движения было: прогнать шайки кокандцев, если бы оне успели пробраться из Аблыка к Ташкенту, мимо отряда генерала Головачева. Неприятель не показывался. Кое где, по дороге, на возвышенных местах и барханах, виднелись стада, попадались и туземцы, спокойно работавшие на своих полях. О предстоящих стычках ничто не напоминало и мы благополучно достигли предгорий, близ селений Паркента. Наступил уже вечер, и казачьи лошади, впервые после долгой стоянки испробовавшие длинный переход, требовали отдыха. Мы расположились бивуаком.

Начальник отряда послал, тем временем, одного джигита по направлению к Аблыку, разузнать о положении дел в соседнем отряде и затем пригласил всех офицеров к себе «закусить и кстати, посоветоваться». Немедленно развьючили мула, появилось вино и обильная закуска.

Когда мы несколько утолили свой голод, Скобелев сделал нам предложение, подкормив слегка лошадей, двинуться прямым путем, через горы, к Аблыку и на рассвете напасть на неприятеля, если он до сих пор не потревожень отрядом Головачева Сотенные офицеры согласились с этим планом, а я позволил себе выразить сомнение, что Головачев будеть так долго любоваться кокандцами.

Странно как-то взглянул на меня Михаил Дмитриевич: как будто удивился моей дерзости, или заподозрил в трусости. И теперь еще раскаиваюсь, что позволил себе сделать возражение, хотя и вполне основательное: ему, конечно, тяжело было заметить недостаток энергии в командире ракетного дивизиона, так необходимаго, как он заявил сам, в предстоящих набегах... И хорошо, что впоследствии дело это уладилось.

Скобелев после ужина решил однако ожидать возвращения джигита, и к 12 часам следующаго дня посланный вернулся с известием, что шайка на Аблыке, в 800 человек, разбита полковником Елгаштиным. Я несколько успокоился. На другой день мы выступили к Пскенту, на соединение с главным отрядом, спешившим выручать Ходжент, осажденный скопищами Абдурахмана-автобачи.

Всю дорогу Скобелев был не в духе, несколько раз высказывая сожаление о потерянном деле. Только к концу нашего движения, верстах в пяти от Пскента, он как будто повеселел.

— Теперь, господа, шутил он, мы приближаемся к начальству, котораго должны бояться по крайней мере вдесятеро более, чем неприятеля, а потому прошу г.г. сотенных командиров подтянуть свои сотни.

Надо заметить, что все движение к Пскенту и обратно мы совершали до сих пор без всяких, установленных уставом предосторожностей, не выставляя боковых патрулей авангарда и арьергарда. Теперь все это мы выполнили и в полном боевом порядке наш отряд подошел к бивуаку главных сил. [4]

На другойдень назначалась дневка. М. Д. Скобелев назначен был начальником отрядной кавалерии.

Под Пскентом же сделан был смотр ракетному дивизиону, который не успел в Ташкенте произвести практическую стрельбу. Ракеты, к общему удовольствию, послушно летели впередъ{2}; прислуга действовала удовлетворительно.

15 августа весь отряд выступил из Пскента к Ходженту. Неприятельских шаек нигде не ОкаЗЫваЛОсЬ, но следы их недавнего пребывания здесь остались: по дороге виднелись брошенные ямщиками телеги с хомутами и станционным имуществомъ; станция Уральская оказалась сожженою, также как и следующия две станции: Джан-булак и Мурза-рабат. На последней найден обезображенный и обезглавленный труп старосты этой станции, безрочно-отпускного рядового 1 стрелкового батальона, Яковлева; вероятно он долго защищался от кокандцев, так как все стены станции, внутри и снаружи, были избиты пулями; все имущество разграблено. Труп Яковлева, еще за несколько дней до прихола отряда, был найден около станции эшелоном полковника Гарновского и похоронен. Теперь он вновь был найден вырытым и изрубленным. Это зверство кокандцев страшно озлобило казаков, возбновивших могилу мученика.

Со станции Мурза-рабат, в 3 часа утра 17 августа, ракетный дивизион с кавалерией, под общим начальством Скобелева, выступил в селение Самгар, прямым путем, главный же отряд продолжал движение по почтовому тракту. В Самгаре, по слухам, еще оставался неприятель, освободивший уже Ходжент от осады.

На половине пути к селению нами были найдены свежие, только что оставленные следы неприятельского пикета, человек в десять, снявшагося при нашем приближении.

Подошли и к селению. Вправо от него показалось несколько всадников, гарцовавших в прикишлачных садах. Посланные Скобелевым джигиты захватили одного из всадниковъ; он оказался самгарцем и показал, чт здесь стояло около 30.000 кокандцев, которые ушли теперь за Дарью, к Махраму, где и ожидают встречи с русскими войсками.

Из селения вышли к нам на встречу несколько старцев, с достарханом. В селении только и нашлись эти старцы, да женщины, а молодежь, очевидно, была вся на стороне кокандцев.

18 августа мы прибыли в Ходжент.

Сделаю маленькое отступление, изложив коротко события в Ходженте, до нашего прихода:

Еще 8 августа до уездной администрации доходили тревожные слухи о намерении кокандцев занять Ходжент. Жители с семьями поспешно оставляли город, уезжая в соседние кишлаки, а все способные носить оружие, — присоединялись к Автобачи. Вечером того же числа, когда стало известно, что часть кокандцев заняла Самгар, на правый берег Сыр-дарьи был выслан, для защиты моста, отряд из двух рот пехоты при 40 казакахъ; так называемыя кокандские ворота заняты также двумя ротами 7-го линейнагом батальона. В это премя городские аксакалы, как и следовало ожидать, доносили, что в городе все обстоит благополучно, а о неприятеле, в окрестностях, нет и помину. Между тем, в этот же день были захвачены кокандцами близь города два юнкера: Эйхгольм и Колосовский, ехавшие на почтовыхъ; имщик их убит.

Около 5 часов утра 9 августа неприятель одновременно аттаковал Ходжент с двух сторон, но был отбит, благодаря во-время высланным подкреплениям. Особенно большой урон понесла неприятельская конница, напавшая на отряд артиллерии штабс-капитана Белозерова{3}, защищавшаго мост через Дарью; с этой стороны кокандцы приблизились к мишеням, где только что производилась учебная стрельба, и дорого поплатились за это: солдаты били неприятеля на выбор, зная хорошо расстояние от моста до мишеней. Осада продолжалась до 12 августа, пока наконец неприятель не был отбит на всех пунктах, и не подбирая убитых, отступил к Костакозу, приследуемый отрядом полковника Савримовича.

13 августа жители Ходжента начали собираться со своими семьями в город.

За время осады не мало пользы принесли волонтеры из разночинцев, статских людей, вооруженных чем попало и принимавших деятельное участие в защите города. Так, при первом нападении кокандцев на мост, защищаемый сначала только одною ротою прапорщика Хомичевскаго, волонтеры заняли брошенный лагерь уездной команды и храбро отстреливались от неприятелей, не дозволяя зажечь временные постройки. Волонтеры же по-очереди несли и караульную службу в ходжентской цитадели.

Не мало расказывают при этом и о комичных сценах из боевой службы волонтеров.

— Дежурный! кричит например, волонтер часовой, стоя на барбете; позови, пожалуйста, мою жену, Катерину Семеновну, скажи что мне дурно.

Является супруга.

— Катя, голубушка, принеси рюмочку водки.

— Да ведь ты на часах, Вася; рунд заметит — под суд отдадут тебя...

— Ну-хоть папироску дай.

— Еще лучше! Здесь сколько пороха лежит, всю крепость взорвешь!

— Ну-принеси водки, это, действительно, безопаснее.

Но супруга предлагает компромисс: она становится на часы, а муж идет на её место, покурить: требование же водки останавливается угрозой принести жалобу рунду. [5]

Понятно, с каким жадным любопытством мы, новички, выслушивали отрывочные рассказы защитников Ходжента. Но уже судя по этим рассказам, нельзя было не видеть, что неприятель, с которым нам предстояло свидеться — далеко не страшен. Наиболее жаркия дела были 9–12 августа, и не смотря на массу неприятеля (до 30 т.), обрушившагося на ходжентский ничтожный гарнизон, кокандцы бежали перед стрелковыми ротами, а две-три гранаты окончательно рассеивали их колонны. Рукопашного боя сарты избегали. Как-то раз солдатик 1-го стрелкового батальона отбился случайно, в садах, от своей роты и неожиданно наткнулся на шайку кокандцев, человек в 50, уже ворвавшуюся в город. Не долго раздумывая, солдат выстрелил в кокандцев из винтовки и с криком ура бросился бежать... к своей роте, а шайка, также торопливо, оставила сады. На Кокандском поле (к югу от Ходжента) в деле 12 августа, кокандцам особенно хотелось снять небольшой казачий пикет, одиноко стоявший на бархане; роем пуль осыпали они кучку казаков, по вреда нанести не могли: пикет стоял неподвижно, не отвечая на выстрелы. Наконец сарты собрались с духомъ; отделилась от них толпа человек в 500 и с гиком понеслась к бархапу. Но и наши не дремали: у подножия пикета они успели скрытно положить 20 стрелковъ; от двух залпов кокандцы повернули и даже убитых подобрать не успели.

Потери ходжентского гарнизона при защите города были незначительны: было два-три убитых или без вести пропавших солдат, да еще кокандцам удалось захватить в плен шесть безсрочно-отпускных рядовых и двух солдаток с завода купца Исаева, где рабочие были застигнуты в расплох шайкою кокандцев или ходжентцевъ; другая част рабочих, около двадцати человек, успела, отстреливаясь, прибыть в Ходжент. Тем не менее, ходжентскому гарнизону довелось пережить тяжелые дни: ко дню прибытия в Ходжент 1-го туркестанского стрелкового батальона, в крепости оставалось только по пяти патронов на ружье.

Нечего и говорить, с каким восторгом русское население Ходжента встретило главный отрядъ; но азиятский город был еще на половину пуст и туземцы, очевидно, еще выжидали чего-то, неохотно открывая базары. Им, конечно, лучше чем нам в то время известно было, что кокандцы готовятся дат нам отпор в Махраме, где у них собраны были уже все роды оружия, а местность сильно укреплялась.

Двухдневная стоянка в Ходженте, как нельзя более была кстати для нас, состоявших в отряде Скобелева; выступили мы из Ташкента так экстренно, что не успели отдать подробных приказаний прислуге на счеть сбора пожитков при обозе: недоставало то того, то другаго; снаряжение оказалось и неполным и непрактичным. Теперь появилась возможность принести все в порядок и закупить кое что на ходжентском базаре. Почти одновременно с нами прибыл в Ходжент из Самарканда уральский ракетный дивизион капитана Абрамова, назначенного тотчас же командиром сводной ракетной батареи, в состав которой поступил и я, с своим сибирским дивизионом и помощником, хорунжим Всеволожскимъ{4}.

20 авруста, отряд, оставив большую часть обоза в городе, выступил в числе 16 рот, 20 орудий и 8 казачьих сотень с ракетною батареею, по дороге к Махраму. За отрядом увязался и походный туземный базарчик, арб до двадцати, а с ним и десятка три оборванцев — волков, как удачно назвал их Каразин. «Волки», обыкновенно, всюду сопровождают отряды с единственною целью «шарить» в брошенных сартами кишлаках, не гнушаются и ограбить, при случае, своих же убитых собратов, оставшихся не похороненными своевременно.

За первый переход, до развалин караван-сарая, где мы имели первый ночлег, неприятеля не было видно. Но на ночлеге М. Д. Скобелев сообщил нам, что по полученным им сведениям, неприятель, в числе до 15 т. человек, исключательно конницы, занимает кишлак Каракчикум, в 14 верстах от нашего ночлега. «Завтра первая встреча, господа; поздравляю,» закончил он свое сообщение.

Утром следующаго дня отряд выступил уже в боевом порядке, скучив арбы в центре. Кавалерия, под начальством Скобелева, шла на правом фланге, имея впереди ракетную батарею. Тактическою единицею кавалерии, по распоряжению Скобелева, в это время были уже дивизионы (каждый из двух сотень), под командою, предпочтительно, регулярных кавалеристов. Полковые командиры куда-то стушевались. Невольно припоминались слова Скобелева относительно снаровки, необходимой для казаков.

Мы шли вправо от махрамской дороги, целиком. Местность, слегка волнистая, едва заметно поднималась вправо, к горам, обрамляющим Ферганскую долину с запада. Влево виднелась Дарья, а за нею пустынная равнина; впереди — тоже каменистая степь без признаков жизни; но за этим безмолвием чувствовалось что-то особенное, что заставляло усиленно приглядываться к неясным очертаниям отлогих барханов, подножия которых мы огибали.

Наконец впереди нас, из за косогора, показался какой-то джигит, и направился паралельно нашему пути, но в противную сторону, к Ходженту. За ним другой, третий; потомь потянулись кучки верховых людей, все в ту же сторону, держась, однако, вне ружейного выстрела. То были не случайиые путники: сверкание ружей выдавало их. Скобелев приказал выслать цепь наездников, сотням подтянуться.

Поравнявшись с линиею арьергарда, передовые всадники круто повернули на право и стали заходить в тыл нашего отряда. Цепь их не прерывалась; напротив, из за того же косогора выплывали, одне за другими, новые толпы конницы и вились широкою лентою вокруг отряда. Через четверть часа, когда мы были уже обойдены передовыми [6] джигитами, на гребень лежавшаго впереди нас бархана вдруг высыпали массы конного неприятеля и с оглушительным гиком открыли по отряду огонь из ружей и фальконетов, все ближе и ближе охватывая нас с флангов и тыла. Наездники наши спешились и открыли огонь; зашипели ракеты противу колонн, наседавших на авангард. Наши отрядные джигиты, сначала лихо гарцовавшие впереди, очистили место для стрелков. Мелькнул и желтый значек Скобелева, а за ним вынесся на позицию дивизион конной батареи. Несколько гранат — и кокандцы умерили свой пыл, отхлынув назад.

По другим фасам неприятель также удачно был прогнан огнем пехоты, и с этого момента военные действия его ограничивались только бешеною джигитовкою вокруг отряда, пальбою с дальних дистанций из ружей и фальконетов, не приносившею нам никакого вреда, да немолчным воем тысячи голосов, сливавшихся в нестерпимый гам, акомпанируемый отрывистыми, хриплыми звуками медних труб (карнай).

Отряд, тем же шагом продолжал наступление, изредка отвечая на выстрелы. Человек пять или шесть кольчужников, на прекрасных лошадях, изредка подскакивали к нашей цепи, давали выстрел и снова уносились к своим, подальше, чтоб заряжать ружья. Один из кольчужников особенно надоедал своею джигитовкою, вертясь перед казачьею цепью. Пробовали наши казаки подстрелить храбреца, но не удавалось, а он после этих попыток становился еще более дерзким и храбро лавировал перед нами, как бы вызывая охотников на поединок. И охотник нашелся. От цепи наших наездников отделился подпоручик Нуджевский, на гнедом карабаирчике, и направился к кольчужнику, с револьвером на-готове. Но поединок не состоялся: зачинщик, выкинув несколько замысловатых курбетов, отступил под прикрытие своих.

Впереди показалось селение Каракчи-кумъ; сады его тянулись вдоль махрамской дороги. Кокандцы, вероятно утомившись пятичасовою джигитовкою начали примыкать к горам, очищая лежавшую перед нами местность. Джигитовка стала менее живой, реже похрипывали карнаи, перестрелка с той и другой стороны ослабевала. Отряд, не доходя селеиня, повернул к Дарье, на бивак, уже намеченный штабными. Часть кокандцев, в тоже время, бросилась к селению, но дружный залпь роты стрелков, уложенных, заблаговременно, на опушке каракчикумских садов, заставил неприятеля удалиться в предгорья.

Отряд, в 3 часа по полудни, расположился биваком на самом берегу Дарьи.

Хотя аксакал селения Каракчикум и явился в лагерь тотчас же, с двумя-тремя старцами и достарханом, но не мог доставить в отряд самаго необходимаго — рогатаго скота. Варить войскам было нечего. Но казаки распорядились сами: на острове, как раз против отрядного бивака, густо заросшем камышем, они открыли целое стадо коров, вероятно скрытых здесь каракчикумцами. Не успел еще отряд установиться и развьючиться, казаки, на своих маштаках, уже начали охотиться за коровами, успевшими одичать в камышевых зарослях. Испуганное стадо бешено носилось по острову, увертываясь от казачьих аркановъ; два-три казака упали с коней; солдаты столпились на берегу, любуясь на охоту. Даже сам М. Д. Скобелев увлекся ею, и переправившись на остров, помогал казакам своими советами, как удобнее закидывать лассо. Затем он отдал приказание: первую захваченную скотину отдать в роты.

На этом биваке, почти рядом с моим шалашом, расположился Александр Павлович Хорошхинъ{5}. С 4-х часов и до вечера он, по поручению Скобелева, торопливо записывал показания двух каракчикумцев, прибывших в отряд, и одного перебежчика; последнего Скобелев зачислил к себе в джигиты и втечении остальной части похода этот сарт весьма добросовестно исполнял свои новые обязанности. У М. Д. Скобелева было около 15 сартов-джигитов, которых он содержал на собственный счет, хорошо вооруженных, на прекрасных лошадях. Он пользовался их услугами в качестве разведчиков и через них собирал всевозможные сведения ранее и полнее, чем те, которые получались начальником отряда от оффициальных лазутчиков. Вь свите же его они составляли подмогу к 12 конвойным казакам, бывшим неотлучно при нем еще со времени отступления его из Коканда с Худояр-ханом.

Перебежчик сообщил, что «в ханстве хозяйничают кипчаки, с Абдурахманом-автобачи во главы. Наср Этдин-хан не пользуется ни малейшим влиянием и ханствует только номинально, подчиняясь желаниям Абдурахмана. Лучшия, наиболее видные должности в кокандских войсках заняты исключительно кипчаками. Русскому отряду решено дат отпор в укреплении Махрам (8 верст от нашего бивака), которое занято 5 т. хорошо обученных и вооруженных сарбазовъ; местность перед укреплением затоплена; со стороны гор оборона крепости усилена батареею из 40 орудий; в распоряжении Абдурахмана имеется, кроме того, до 50 т. кавалерии. Защищаться будут упорно»...

Настал вечер. Денщики и казаки, вернувшиеся из Каракчикума, с фуражировки, заявили, что в селении бродит много вооруженных сартов. Послали роту очистить кишлак от гостей, но неприятеля в нем не оказалось. Должно быт это наши отрядные волки шатались по кишлаку, выглядывая добычу.

С наступлением темноты, по соседним предгорьям, в неприятельском лагере, зажглись костры, резко обозначая его расположение. В офицерских палатках начали поговаривать о возможности сделать ночное нападение на кокандский лагерь. — «Посмотрите, он совсем близко, четверть часа ходьбы... Батальона достаточно». [7]

—  «И завтра еще успеем набегаться», возражали другие, более мирные.

После зари отряд начал мало по малу затихать и только на походном базарчике, ярко освещенном, наши арбакеши еще долго шумели, угощаясь разными яствами.

Настало 22 августа. Солнце поднялось уже высоко, когда отряд выстроился для встречи командующаго войсками. «Штыковая работа будет сегодня, братцы», говорил начальник отряда, объезжая ряды солдат. И какое дружное «ради стараться» было ответом генералу! Все имели какой-то праздничный вид, все надеялись на успех предстоящаго штурма. Предчувствие редко обманывает.

К Махраму ведут две дороги: одна тянется вдоль кишлака Каракчикум и подходит к стенам крепости, с которых хорошо обстреливается вся дорога и ружейным и орудийным огнем, а другая, верхняя идет по предгорьям, выходя к махрамским садам. По этой посдедней и направился отряд, выстроившись в боевой порядокъ; кавалерия опять заняла правый фланг. Кокандцы, видимые нам, тоже снялись с места, но пока не двигались, выжидая, какое нанравление возьмет отряд.

По мере того, как мы поднимались на горы, из всех горных щелей выползали партии конных людей, и с гиканьем, в какия нибудь десять минут, окружили наше каре. Часть кокандцев бросилась также и на оставленный нами бивак, но скоро вернулась обратно, примкнув к партиям, аттаковавшим арьергард.

А из ущелий все прибывали новые толпы; впереди показались также массы кавалерии, с бунчуками и разноцветными значками. Далее, на горах, какое-то черное пятно виднеется. «Не кишлак-ли?» догадался кто-то. Но пятно задергалось, спустилось с горы по-ниже. Это был резерв кокандцев. «Там и Абдрахман-автобачи, вероятно» как доложил нам перебежчик. Началась вчерашняя история: джигитовка с пальбою, нестерпимый гик и игра на корпаях, так расстраивающая нервы; но все это проделывалось на приличном расстоянии. Скобелев приказал наездникам не отвечать на выстрелы, пока кокандцы не насядут ближе.

Ракетная батарея шла впереди правого фаса, вслед за свитою М. Д. Скобелева, к которой пристроился и А. П. Хорошхин. Я заметил, что у него нет револьвера, о чем и напомнил ему. — «Вы уже пятый, который делает мне это замечание, ответил А. П.; «для этих рыцарей довольно и шашки.» Не предчувствовал он, что этот день будет его последним днем...

Кокандцы, тем временем, все ближе и ближе стягивали вокруг отряда свое кольцо, кольчужники сделались смелее. В арьергарде уже послышались залпы противу наседавших. Это стрелки, которым наскучила назойливость кокандцев, пользуясь пересеченною местностью, устраивали засады против неприятеля. Дорога становилась труднее, подъемы круче. Арбы сильно тормозили движение. Под одной из них, принадлежавшей маркитанту и высоко нагруженной закусками и водкой, упала лошадь. И арбакеш и маркитант общими усилиями старались сдвинуть ее с места — все напрасно! Миновали уже последния арбы обоза, прошел и резерв, последняя цепь арьергарда поравнялась с арбой и огорченным маркитантомъ; два ближайших звена цепи попробовали было подвинуть арбу, но бросили. «А жаль, сколько добра пропадет», соболезновали солдатики. Арбакеш выпряг лошадь и ускакал к обозу, а маркитант, тоскливо поглядывая на арбу, пристроился к цепи. «Добро» осталось на дороге, в добычу кокандцам. С каким гвалтом устремились они к брошенной арбе, — первому их трофею, и тут же, многие поплатились жизнью: солдатам легко было целить в густую толпу воинов, поторопившихся разделит добычу.

Пальба со всех сторон участилась. Толпы кокандцев, бывшие впереди нас, сдвинулись, под прикрытиев облаков дыма, плотнее, и уменьшили шаг, вероятно приготовляясь к атаке: получилось подобие колоны, бунчуки и значки выровнялись. В тоже время неприятельские резервы также подвинулись ближе и оттуда послышались отвратительные звуки корная. Уже можно было разглядеть костюмы гарцовавших перед нами наездников... Настала пора дать отпор. Почти единовременно вынеслись на позицию дивизион артиллерии и, по инициативе капитана Абрамова, — ракетная батарея. Понеслись гранаты, зашипели ракеты, прыгая по каменистому грунту и оставляя за собою тонкия полоски белаго дыма. Разрывы оказались удачны — в самой цепи передовых джигитов, и когда рассеялись клубы дыма, то впереди нас не осталось и следов колоннъ; значки (т. е. начальство кокандское) в беспорадке отступили за соседние бугры, а цепь джигитов, прекратив на время пальбу, спешила выйти из под наших выстрелов на рысях.

В это время ко мне подъехал полковник Адеркас, командовавший западным фасом нашей цепи наездников и потребовал, чтобы я, с двумя ракетными станками, перешел на его фас.

— Но там невозможно бросать ракеты, слишком пересеченная местность,» попробовал я возразить.

— Так и не стреляйте, а только стойте, со станками, при цепи...

Это было понятнее.

Подскакав, со взводом, к наездникам, я нашел следующее: цепь их медленно двигалась по самому краю глубокой балки, шириною около 12–15 сажень, с высоким и крутым противоположным берегом. На нем столпилась масса кокандцевъ; несколько значков развевалось тут же, за бугромъ; корпаи яростно трубили, казалось, под самое ухо. Здесь уже не только костюмы, но и физиономии неприятельские можно было хорошо разглядеть, когда сарты, для выстрелов, выскакивали на бугор за оврагом. Редкая цепь спешенных наездников очутилась в скверном положении, на совершенно открытом месте, и без возможности удачно отвечать на выстрелы неприятеля, пользовавшагося лучшею позицией. Пули помунутно щелкали у самой цепи, с [8] визгом рикошетируя к резервам, и если в течение получаса не ранили никого из казаков, то только благодаря тому обстоятельству, что кокандцы среляли с лошадей, не спешиваясь.

Хотя местност и не благоприятствовала стрельбе ракетами, но я, поставив станки перед цепью, не мог удержаться от соблазна и выпустил две ракеты: одна разорвалась в овраге, другая над головами кокандцев, не причинил им, вероятно, никакого вреда... Слишком скучно было стоять, не отвечая на град пуль.

Наконец наездники, мало по малу, отошли ог опасного оврага; место казаков наступила пехотная цепь арьергарда и мы продолжали движение более спокойно. Взвод присоединился к ракетной батарее.

Впереди послышалась частая орудийная пальба. Это кокандцы, в Махраме, пристреливались к местности. Еще один перевал — и перед нами открылась самая крепость и сады Махрама. Батарея его притихла, выжидая нашего приближения, и мы имели некоторое время возможность разглядеть силы кокандской твердыни, на которую так надеялся Абдурахман-автобачи.

Когда отряд приблизился к махрамским садам, на неприятельской батарее взвилось облако дыма, грянул выстрел, но ядро упало далеко впереди отряда; опят ряд быстро следовавших один за другим выстрелов и вся батарея, а также и крепость, из бойниц которой открылся ружейный и фальконетный огонь, — закутались в дыму. Это послужило сигналол для последней аттаки кокандской кавалерии. Быстро сгустилась её цепь, замелькали значки. Отряд приостановился на несколько минуть, отбил нападение артиллерийским огнем и затем, плавно повернув правым плечом, стал лицом к Махраму.

На позицию выехала наша артиллерия и начала отвечать на выстрелы неприятельской батареи; орудия быстро пристрелялись и гранаты их разрывало на самой батарее или позади её, где все пространство между крепостною стеною и началом садов было наполнено кокандскою пехотой. Скоро уже нельзя было разглядеть: что делается на батарее: её-ли орудия дают выстрелы или это — разрыв наших снярядовъ; был какой-то хаось...

После первых же выстрелов наших 9 фунтовок, кокандская кавалерия неожиданно умолкла и вся её цепь, остановившись за нами гиганским полукругом, превратилась в зрителей; ни звука от них не долетало, ни один всадник не трогался с места. Наша казачья цепь, прекратив пальбу, тоже повернулась спиною к противникам и наблюдала только за Махрамом. Да и было на что полюбоваться: казалось, что громадный пожар охватил и крепость и батарею, где, сквозь клубы белаго дыма, поминутно блестели огненные линии. Кокандцы уже потеряли очередь, спеша засыпать нас ядрами и беспорядочный грохот их орудий по временам сливался в сплошной гул, перемежавшийся с трескомь фальконетного огня. Этот артиллерийский бой был в высшей степени картинен, но нисколько не опасен для нас: ядра то не долетали, то перелетали за отряд, а гранаты их не разрывались. Только одно шальное ядро, перелетев чрез дивизион 1 батареи, свалило отрядного джигита. Другим ядром убило деньщика командира 4-го лин. батальона, барона Аминова.

Два раза сыграли наступление; передовая цепь приблизилась к Махраму, орудия с нашей стороны участили огонь. Зато неприятельская батарея стала притихать, и когда облекавший ее дым поредел — мы увидели, что из ворот крепости посыналась масса пехотинцевь, со значками, поспешно скрываясь за сады. Отряд наш ускоренным шагом пошел на штурм.

Залюбовавшись, эффектною картиною, мы с К. К. Абрамовым, и не заметили, что М. Д. Скобелев, взяв с собою дивизион Рогожникова (1 оренбургская сотня есаула Грекова и 2 уральская сотня под начальством сотника Джигалина), уже пошел на рысях далеко правее нас, к садам, за которыми тянулись вереницы кокандской пехоты, отступавшей из Махрама. Карьером и наша ракетная батарея понеслась по томуже направлению, так что финала аттаки Махрама нам видеть не удалось.

Перерезав махрамские сады и выехав на пустырь, тяпувшийся между линией садов и берегом Сыр-дарьи, мы увидели, что бывшия впереди нас сотни уже врубились в толпу пехотинцев, в паническом страхе бежавших к Дарье, бросая оружие. Желтый значек Скобелева развевался впереди сотень. Вправо и влево оть казаков также бежали сарбазы, иные без ружей, иные держа ихь вольно, по форме. Ракетчики приняли участие в рубке...

Одна кучка кокандцев, под прикрытием двух вооруженных сарбазов, не торопясь отступала между барханами. Несколько казаков бросились за нею, но прикрывавшие отступление пехотинцы, повернувшись назадь, одновремеино прицелились в казаковъ; последние невольно сдержали коней, а сарбазы, без выстрела взявь ружья вольно, снова, тем же шагом продолжали движение. Еще один такой же маневр, но казаки уже ожесточились, ринулись на отступавшихь и что же? Оба сарбаза бросили свои ружья на землю: оне не были заряжены. «Не троньте их!» крикнул кто то, желая спасти находчивых сарбазов, но было уже поздно: казаки пронеслись далее, оставив за собою несколько трупов. Через полчася все поле, оставшееся позади сотен, уже было покрыто убитыми и ранеными кокандцами; успевшие добраться до реки бросались вплавь, но казаки и там не оставляли их в покое; они расположились по берегу и стреляли в плывущих. Не мало трупов приплыло потом к Ходженту.

Подъехали к Скобелеву. Он был легко ранень в ногу, бывшая под ним, любимая его серая лошадь тоже получила штыковую рану.

— А вот и мой приз, сказал он, указивая на небольшое кокандское орудие. Он был необыкновенно весел, шутил с казаками.

Атака прекратилась, и только рассыпавшиеся казаки уничтожали остатки уцелевших сарбазов, еще кое-где бродивших между [9] барханами. Скобелевские джигиты жались к конвою, опасаясь, чтоб и их разгулявшиеся казаки не приняли за кокандцев...

Я направился по берегу Дарьи, вниз, к стороне Махрама. Десятки трупов валялись по пути; иные, не совсем добитые, еще шевелились. Жутко было. Подъехал к самому берегу: какой — то оврагь или промоина выходит в этом месте к реке; из него несутся страшные, хриплые стоны. Я заглянув туда и в ужасе отшатнулся: на дне узкой промоины, глубиною до двух сажень, шевелится куча людей и несколько лошадей, перемешавшихся между собою. Должно быть, на этот овраг наткнулись защитники Махрама, бежавшие от наших гранат, и не успев перескочить, под напором задних беглецов, попадали вниз. Из под берега, где я остановился, меня заметили сарты, человек двадцать, прижавшиеся к обрыву и — так уже они были напуганы — все сразу, во всей одежде, бросились в воду, оставив на берегу ружья и шашки. Последним вошел в реку небольшаго роста толстяк, забрался по горло в воду и, остановившись тоскливо поглядывал то на меня то на своих уплывавших товарищей. — плавать не умел должно быть. Я предложил ему выйти из воды. Сарт послушался и, рассыпавшись в благодарностях, стал одеватьея в свой костюм, весьма богатый: вероятно он был из особ чиновных, может быт и значек свой имел в этот день. Предположение это было весьма вероятно, так как тут же, на эту сцепу к нам подъехал уралец с джигитом, и последний, вероятно знавший с кем имеет дело, весьма почтительно поздоровался с толстяком. Но распрашивать о его личности уже не было времени.

— Айда, ваше благородье, уходить отселево надобно, напомнил казак. И действительно, уходить был пора: в берег и по воде защелкали пули казаков, стоявших выше, и заметивших партию, спугнутых мною, плывущих сартов. Переспектива быть убитым или раненым своими же не была заманчива, и мы поскакали к сотням, целиком, через барханы. Дорогой снова приводилось натыкаться на трупы и раненыхъ; встречались и вполне здоровые, по видимому, субъекты, молча пробиравшиеся к Дарье; с невыразимым ужасом смотрели на нас они, может быть чудом спасшиеся от казачьих шашек.

Вдали показались наши сотни; оне были уже в сборе и в полном порядке следовали на рысях за желтым значком, к концу махрамских садов, где проходила дорога в Канибадам. Там, на этой дороге, молча двигалась черная лента кокандской кавалерии, спустившейся с гор, пестрели бунчуки и значки. Значит, роль этой массы кавалерии, со взятием Махрама, окончилась. Но вот несколько значков с конницей отделились из общей вереницы, и встали лицом против сотень; на встречу им полетело несколько ракет, наездники выпустили по одному патрону и кокандцы снова потянулись по дороге, оставляя за собою облака пыли. Мы повернули назад, к Махраму, по тропинке, у самых садов. И хорошо, что мы избрали этот путь: по крайней мере на этой дороге не попадалось убитыхъ; нервам отдохпуть было можно... Кишлак Махрам оказался совершенно пустым.

Уже вечерело, когда мы прибыли к крепости. Бивак отряда оказался на берегу Дарьи, между кокандской батареей и стенами Махрама. Здесь уже началась вполне мирная жизпь — базар давно раскинулся, образовав, из двух рядов арб, целую улицу; в ротах кипели котлы; палатки тянулись правильными рядами. На Дарье с шумом и гамом купались сотни казаков и солдат.

Начали проверять людей, бывших со Скобелевым в атаке, и не досчитались одного казака и подполковника Хорошхина.

Джигиты и казаки, командированные по распоряжению М. Д. Скобелева, вечером 22 августа, объехав все поле между садами кишлака Махрама и Сыр-дарьей, не нашли никаких следов ни А. П. Хорошхина, ни бывшаго с ним казака. Появилось подозрение, что он взят кокандцами в плен, во время самой аттаки. Так и прошла ночь, а утром один из отрядных джигитов сообщил, что проезжая между барханами, тянувшимися у конца махрамских садов, он нашел лежащими какого-то офицера, повидимому убитаго, и рядом с ним казака.

— Да это и есть, наверное, подполковник Хорошхин. Что же ты не разглядел хорошенько? спрашивали джигита.

— Боялся я к ним близко подъехать, ответил джигитъ; казак, как только я намеревался приблизиться — прицеливался в меня лежа; встать не может, должно быть изранен. Кричу ему, что я, мол, из отряда, — не верит, только ружье направляет. Так я и уехал от них.

Послали казаков и через час они доставили в лагерь и убитаго Хорошхина и бывшаго с ним израненого казака. Он рассказал, что во время аттаки Хорошхин, отбившись несколько вправо от сотень, веденных Скобелевым, врубился в толпу отступавших кокандских сарбазов. Кокандцы бежали. В это время лошадь под Хорошхиным, споткнувшись в арыке, сломала себе ногу и упала. Когда Хорошхин стал пересаживаться на лошадь казака, то в это время, кокандцы, заметив неловкое положение своих врагов, вернулись и изрубив обоих, бросились бежать, увидя, что сотенные значки тоже повернули в их сторону. Хорошхин, не имевший револьвера, не мог защищаться одной шашкой и был убить наповал, казак же получил несколько ран и не в силах будучи двигаться, остался лежать около трупа своего командира; двадцать часов пролежал он без перевязок, без воды, истекая кровью, но не выпуская ружья. «Несколько раз, говорил он, к ним ночью подходили какие-то люди, безоружные (должно быть отрядные волки) и каждый раз он прогонял их, прицеливаясь из ружья. Командующий войсками округа, посетив походный госпиталь, сам положил знак отличия военного ордена на грудь храбраго казака{6}. [10]

С утра 23 августа было сделано распоряжение об очищении прилегающей к Махраму местности от трупов. Работы оказалось не мало: сотни убитых кокандцев найдены и на поле, где преследовали неприятеля казаки, и на батарее, и в самой крепости, взятых штыками солдат. Общая потеря неприятеля насчитывалась, приблизительно, до 900 человек. Нужно было торопиться с уборкою{7}, занявшею у солдат не мало времени. Затем в наш походный лазарет начали являться, один за другим, и раненые кокандцы, выползавшие из разных щелей Махрама. Доверчивость их не была обманута: наши врачи охотно делали им перевязку, благо своих раненых было незначительное количество (7 нижних чинов).

О неприятельской армии не было уже помину. Все, что успело спастись, ушло к Биш-арыку. Махрам достался нам сравнительно дешево, кокандцы же потеряли 39 орудий, много фальконетов, снарядов и запасов пороха, 9 бунчуков и 37 значков. К ставке командующаго войсками начали прибывать депутации от соседних кишлаков, с изъявлениями покорности и тотчас же дано приказание по отряду: не производить реквизиций в кишлаках, а покупать все необходимое на наличные деньги.

Между тем вернувшиеся с фуражировки казаки заявили, что кишлак Махрам еще пуст, покупать фураж не у кого, хотя запасы клевера и ячменя находятся в кишлаке в достаточном количестве. Люди просили разрешения отправиться за фуражом в дальния селения, где надеялись встретить жителей. За позовлением я отправился к Скобелеву, рассказав обстоятельно дело.

— Если хозяев нет, а запас есть, берите так, разрешил он. После расчитаетесь. В дальние же кишлаки ехать еще рано.

ИИривезли казаки фураж и объявили, что купили все очень дешево... у одного из отрядных арбакешей. «Залез он, рассказывали казаки на крышу, где было побольше скирд клевера, и начал торговать. Солдаты признали его, бранить начали. «Этот дом принадлежит моему родственнику», оправдался арбакеш и наторговавшись вдовол, поспешил убраться в отряд. А к вечеру, как говорили, явился настоящий хозяин и предъявил жалобу начальнику отряда на разграбление его имущества.

К полудню отрядный базарчик необыкновенно оживился: сюда стали прибывать и волки с добычей, одетые уже не оборванцами, а в порядочных халатах и чалмах, шатались арбакеши, казаки и солдаты. Торговля произволилась большею частию «из-под-полы», торопливо; иные отдавали товар не торгуясь. Привели и несколько лошадей на продажу, найденных на воле, преимущественно раненых, а потому и брошенных кокандцами за негодностью; были и порядочные, повидимому, кони. При мне один солдат вел в поводу красивую вороную лошадь, заседланную довольно ценным седлом.

— Почем продяешь, земляк, спрашивает чей-то деньщик.

— Коли не торговаться, давай пять рублей и веди с Богом... Отдаю даже с седлом.

— Получай деньги.

Через полчаса эта же лошадь снова появилась на базаре, деньщик запрашивал те же пять рублей.

— Не понравился, что-ли, аргамак-то, спрашивают его.

— Всем бы ничего лошадь, да привел домой, расседлал, — и дохнуть нельзя было: под седлом вся спина в ране, потник насилу отодрали. В походе где же залечивать, теперь хотя за три рубля сбыть и то ладно...

У большей части продаваемых лошадей спины оказались попорченными. Кокандцы имеют обыкновение, во время военных действий, не расседлывать лошадей даже и на ночь, чем и портят нежных карабаиров. Вороную лошадь деньщик продал за три рубля, с седлом и уздой.

Пользуясь свободным временем, я отправился, по узенькому мостику, в крепость, примыкавшую к самому берегу Дарьи. Там такия же узенькия улицы, как и вообще в азиятских городах, но постройки еще более скучены и нагромождены одне на другия. Везде уже хозяйничали солдаты, приводя в порядок и известность брошенные кокандцами запасы... В одной, из сарбазских кухонь все принадлежности и запасы для печения хлеба найдены были в полном порядке, как будто хозяева только что оставили свою работу. Тут же стояли и громадные котлы с холодною, недоваренною шурпою. Кое-где, во дворах, ближайших к крепостным воротам, лежат трупы убитых сартов, которых не успели еще прибрать наши санитары.

Крепость окружена высоким валом, с глубоким рвом и деревянной башней на западном углу; башня оказалась избитою пулями наших стрелков, во рву валялись ружья и убитые кокандцы. Вообще картина была невеселая... Зато вид с крепостных верков на бивак и примыкающие к нему сады Махрама несколько отвлекал мысль от неприятных воспоминаний недавней бойни, разрушения; там кипела жизнь, слышались говор и песни; крутой берег Дарьи пестрел разноцветными костюмами отдыхающаго люда. Словно 22-е августа было когда-то давно, а не вчера; словно оно успело уже вовсе изгладиться из памяти...

За обедом у моей арбы появился сарт, знакомый мне еще по Ташкенту. Униженно раскланялся.

— Как попал сюда?

— В отряде Автобачи, у Ахмед-понсата сотенным командиром был, да под Каракчикумом, у него третьего дни, лошадь убили. Вот и вернулся... Объяснил, вместо прибывшаго, мой джигит, подсмеиваясь под сконфуженным видом недавнего инсургента.

— Теперь куда же думаешь?

— В Ташкент вернуться-бы, с обозом. Потом, если русские Коканд возьмут, [11] вернусь с арбой, извозом займусь... В отряд много ташкентцев перешло сегодня за-ночь; иные еще не смеют на глаза русским показываться, в садах дожидзются и не знают, как домой вернуться{8}...

Кокандцы, по рассказам прибывших депутаций, отложили намерение сопротивляться русским. Впечатление махрамского погрома на Коканд было слишком огромное и столицу ханства предполагалось сдать безь боя.

Эти известия не всех порадовали; слишком скоро поход кончался, а первый успех, относительно легкий, подогревал желание еще испытать тревогу сильных ощущений. Она так заманчива.

Настали сумерки, кончилась поверка людей, прогремел заревой выстрел и по всей громадной площади бивака зажглись тысячи огней, освещая группы солдат, возившихся между палатками. Скоро бивачный шум сделался тише, но говор еще долго не умолкал в палатках солдат, успевших отдохнуть за дневку. В ракетной батарее казаки, недавно, перед зарей, вернувшиеся с уборки коней, успокоились раньше других и только самовольно прикомандировавшийся ко мне в драбанты казак Рассохин, еще долго рассказывал кому-то, недалеко от моей арбы, эпизоды из штурма неприятельской батареи, слышанные им у знакомых солдат. — «Как подскочили солдаты», болтал Рассохин, «к орудию, самому крайнему на батарее, видат, что под самой пушкой лежит сарт с оторванной ногой, и говорит солдатам: братцы, я русский, доколите вы меня, отцы родные»... Ну как земляку не уважить — тут же и прикололи. Беглый был, должно-быть»...

Подтянув к Махраму оставленные временно в Ходженте обозы, наш отряд 20 августа выступил к Коканду. В 1 ½ верстах огь Махрама командующаго войсками встретили посланцы Наср-Этдин-хана: ишан Фазиль-Ахмет и мулла Исса-аулие, один из главных сановников ханства и подстрекатель Абдурахмана-автобачи. В письме, привезенном посланниками, хан уверял, что кокандский народ вовсе не был солидарен с беспокойным Абдурахманом. Письмо заканчивалось изъявлением полной покорности. Командующий войсками ответил, что «переговоры о мире будуть вестись не иначе, как в Коканде, лично с ханом, причем если жители встретят с хлебом-солью, то зла им не сделают, а противном случае не будет пощады».

Не мало любовались мы, по пути к Коканду, прекрасно обработанными полями Ферганской долины: ни клочка пустырей; везде засеянные правильные участки, отделенные одни от других либо арыками, либо рядами тутовых деревьев. Культура казалась далеко выше, чем в Ташкентском раионе. По мере приближения к Коканду, кишлаки встречались чаще, караван-сараи и курганчи виднелись почти на каждой версте. Но самая дорога, обрамленная с обеих сторон арыками, была убийственна; колеи, глубиною до пол-аршина, крайне затрудняли движение арбъ; пыль была невыносимая. Заботы Худояр-хана, прозванного в народе «дорожный мастер», о путях сообщения в ханстве, выразились только распоряжением об устройстве арыков по бокам дороги, на манер наших шоссе, но о мощении их не было и помину!

Депутации от придорожного населения, являвшияся к отряду с выражениями покорности, доставили сообщенную и посольством весть, что Абдурахман-автобачи, се его шайкаыи кипчаков, не был принят в Коканд и, миновав его, проследовал в Маргелан.

Не доходя верст пяти до Биш-арыка, в 35 верстах от Коканда, командующаго войсками встретила депутация от всего торговаго, мирного населения столйцы ханства, с просьбою о помощи. Пока отряд остановился на короткий привал я, с отрядными вожаками, продолжал ехать вперед, и скоро встретил, вправо от дороги, группу людей, по облику русских, но одетых в сартовские костюмы. Это были возвращаемые ханом пленные, взятые большею частию со станций в Ходжентском и Кураминском уездах (Нау, Джан-булак, Мурза-рабат, Уральской) и с завода купца Исаева; в числе их были также женщины, взятые с упомянутаго завода, и также одетые сартянками. Но какой был вид этих жеищин! Изможденные, без кровинки в лиц, оне походили скорее на покойниц, чем на живых. Тяжела неволя вообще, но у мусульман пленным достается в особенности. Пленные мущины, по их заявлению, вынуждены были принять наружно, во избежание пыток, мусульманство и над всеми ими кокандцы успели совершить обрезание.

Проезжая далее по дороге, я встретил какого-то верхового сарта, везшаго на седле русоволосую девочку лет семи, также одетую в сартовскуюрубашку. «Дядя!» крикнула она мне, протягивая крохотные загорелыя ручонки. Это была тоже пленная, теперь; сиротка, дочь врача Петрова, убитаго кокандцами во время проезда на почтовых, под селением Нау. «Дядя, ведь ты русский?» спрашивала она, радостно и недоверчиво поглядывая на меня. С нею вместе я вернулся к отрядному авангарду и подвел ее к месту, у самой дороги, где расположился на привал М. Д. Скобелев, с группою офицеров. Велико было удивление последних, узнавших в этой бедной девочке, одетой в непривычный для нея сартовский костюм, дочь русского доктора. Ее засыпали вопросами, на перерыв угощали случившимися под рукой походными яствами. — «Папу убили, меня тоже хотели убить», тихо лепетала она, незная кому и что отвечать.

— Одкако пора и двигаться, господа, сказал Скобелев поднимаясь; сейчас будет сигнал. Девочку там, в отряде, приютят.

Дальнейшее следование отряда к Коканду уподоблялось триумфальному шествию: везде встречи с депутациями от придорожных селений, обильные достарханы. 29 августа [12] хан Насыр-Этдин встретил командующаго войсками и отряд расположился под стенами Коканда, биваком, у Джар-мечети.

Сильно хотелось нам, строевым офицерам, побывать тогда же в столице Кокандского ханства, но почему-то еще в день прибытия нашего к Джар-мечети от начальника отряда последовало запрещение ездить в город. Положим, особой нужды в этих поездках и не представлялось, так как немедленно же кокандцы открыли около нашего бивака громадный базар, на котором можно было достать решительно все необходимое; но все таки воспрещение отлучек на первое время отзывалось тяжело; мирная скука входила в свои права. Тем временем велись переговоры с Насыр-Этдином, приезжавшим в отряд два раза, с огромною свитою; хан казался унылым, утомленным. В свите его мне попалось и знакомое лицо — тот самый толстяк, который, под Махрамом купался в Дарье; он постарался не узнать меня.

По отрывочным сведениям, которые получались нами из главной квартиры отряда, командующим войсками было решено весь правый берег Дарьи, с Наманганом, присоединить к генерал-губернаторству. Переговоры затягивались вмешательством сановников ханства, влиявших на хана и убеждавших его ие делать никаких уступок. Более других успеху переговоров мешал мулла Исса-аулие, который впоследствии и поплатился на это{9}.

Между тем Абдурахман-автобачи прибыл в Маргелан, был радушно принят населением города и беком Султан-Муратом (родной брат Худояр-хана) и успел уже собрать около себя новые шайки, численностью до 10 т. человек. Скобелев оживился.

— Еще будут дела, кипчаки скоро не угомонятся, говорил он нам, и занялся комплектованием своих верховых лошадей. В три дня у него было уже готовых 12 лошадей рысаков и ходистых, заседланных всевозможными седлами, начиная от форменных и английских охотничьих — до простаго сартовскаго. Каждый день у его палатки ставились по две дежурных заседланных лошади.

Переговоры велись также и с Автобачи, который в письмах своих главному начальнику войск хотя и отказывался от дальнейшей борьбы с русскими, но не решался однако же явиться в русский лагерь с повинною, не смотря на уверение хана, что ему не будет сделано зла. Тогда командующий войсками решил двинуться к Маргелану; 6 сентября отряд выступил с бивака, чрез город Коканд. Шли самыми людными улицами, частию и по базару, но народу встречали не много, и нельзя сказать, чтобы население Коканда провожало нась дружелюбными взглядами. На ночлеге в селении Алты-арык неожиданно получилось известие, что Абдурахман-автобачи не пожелал принять боя под Маргеланом и, снявшись с позиции, направился по дороге в Ассаке. Одновременно с тем в Алты-арык прибыли почетные маргеланцы, аглямы, казии и аксакалы, с изъявлениями покорности. Привезли с собою и 9 орудий, находившихся в Маргелане. Сюда мы прибыли 8 сентября и в этот же день кавалерии, под начальством Скобелева, было приказано выступить в погоню ва Абдурахманом-автобачи. Летучий отряд этот состоял из 6 казачьих сотен, ракетной батареи, и кроме того, двух рот пехоты с дивизионом конных орудий. Пехотными частями командовал маиор Родзянко, причем пехота, для сбережения сил людей, была посажена на арбы.

В 10 часов вечера, едва подкормив лошадей, мы выступили по большой дороге, ведущей к Ассаке, и скоро опередили пехоту. Темь была непроглядная, дорога невыносимая, изрытая глубокими колеями. Впереди, вслед за вожаками, ехал, по обыкновению, М. Д. Скобелев, время от времени меняя своих верховых коней, чем по его заявлению, не мало облегчал себе ночное движение. Принялись и мы, делать тоже самое, пересаживаться на своих подручных лошадей, или просто меняться лошадьми и результат выходил блестящий: усталости чувствовалось меньше, силы как будто возобновлялись. Отряд двигался со всеми предосторожностями: разговаривать и курить было воспрещено, даже фители ракетной батареи потушили. Скобелев, имея прекрасных лошадей, шел ходою, а за ним мы должни были двигаться трусцой, крайне утомляющей седока. К рассвету большая часть казаков, не успевших отдохнуть в Маргелане, уже клевала носом, покачиваясь на своих маштаках. В кишлаке Нияз-батырь, куда мы подошли около 5 часов утра, Скобелев получил известие, чтоАбдурахман автобачи, со своим скопищем, направился по другой дороге, к кишлаку Мин-тюбе, куда мы и устремились за Скобелевым. Казаки как будто приободрились, подтянули маштаков. Вдали кое-где виднелись уже неприятельские пикеты, отступавшие по мере нашего приближения, оставляя за собою густые клубы серой пыли, Скобелев двинул вперед дивизион подполковника фон-Бреверна, не учавствовавший в атаке под Махрамом. За ним рысью следовали мы и скоро достигли предместий кишлака Минь-тепе, где передовые сотни, в непроглядной пыли, уже наткнулись на арьергард отряда Автобачи. Что делалось в кишлаке — видеть нам, конечно, не удалось; мы слышали только частую ружейную пальбу, а подъехав к селению, нашли несколько изрубленных казаками кокандцев, да арбы с разным имуществом, брошенные на улице кишлака бежавшим неприятелем. Подполковник Адеркас, командовавший передовыми сотнями, преследовал арьергард Абдурахмана еще 5 верстъ; нам же приказано было расположиться на отдых, в кишлаке. И пора было отдохнуть; в последние сутки мы, почти без отдыха, сделали 110 верст (от Алты-арыка); и люди и лошади были изнурены до крайности. Но не успел еще отряд порядком ориентироваться в кишлачных садах, как из густой джугары выехал сарт, вооруженный, на прекрасной лошади; он хотел было смешаться с толпю джигитов Скобелева, но сейчас же был признан за [13] чужаго. Это был один из джигитов Автобачи, случайно отставший от своих.

Повернув коня, он выскочил из толпы джигитов и мимо нас понесся по улице. Несколько револьверных пуль полетело ему вслед, не причинив однако вреда, и он, юркнув в переулок, скрылся из вида.

— Жаль, лошад устала, воротил-бы, сказал А. Е. Громов, бывший свидетелем сцены.

— Попробуйте моего аргамака, поспешил предложить Петр Васильевич Смирнов.

Через минуту Громов, поправляя револьвер, уже сидел на неуклюжем карабаире и, щелкнув нагайкой, пустился вслед за джигитом, оставившем лишь длинную полосу пыли на склоне соседнего бархана.

Через час А. Е. вернулся. Серый карабаир, после непосильной гонки, тяжело дышал и шатался.

— Не догнал, поздно хватились. Да и лошадь хороша у канальи...

Казаки между тем приютились в каком-то саду и один за другим укладывались спать на голую землю: сутки, проведенные без сна, давали себе чувствовать. Последовали и мы примеру казаков и скоро заснули, как убитые.

В Минь-тепе мы немного не захватили Абдурахмана-автобачи; в доме, где он останавливался, как рассказывали казаки, найден еще горячий недопитый им чай.

Рано утром отряд наш продолжал движение к Ошу. Тяжело было подниматься в новый путь: короткий отдых в Минь-тепе, сон на кочковатом вспаханном поле, казалось, еще более расквасили людей; лошади двигались вяло, поминутно требуя нагайки; многия из них отставали, отряд невольно растягивался.

Из Оша, на встречу нам, выехала депутация от городского населения, с серкером во главе. Ошцы не решились оказывать сопротивление и просили пощадить город, обещая доставить даром в отряд все, что только потребуется. М. Д. Скобелев был несказанно рад этому исходу, так как с одной кавалерией атаковат многолюдный город было бы слишком рискованно; пришлось бы дожидаться прибытия отряда маиора Родзянки.

Депутация объяснила, что скопища Абдурахмана-автобачи разбежались по окрестным кишлакам, а сам он, с немногими приверженцами, напуганный неожиданным появлением казаком в своем тылу и стремительностью аттаки передовых сотень, бросился, миновав Ош, к Кара-су, и что окрестное население, даже кипчаки, приняли его не совсем дружелюбно. «Они убедились, что неугомонный Абдурахман может довести страну только до полнейшаго раззорения», говорила депутация.

Ошцы исполнили свое обещание. Мирно проследовали мы чрез предместья города и встали в саду, на позиции, несколько командующей над городом. Жители тотчас же доставили к отряду все что требовалось: фураж, лепешки, баранов и даже, сверх всего этого, приготовили плов и угощали казаков виноградом. Но Скобелев заботился о другом: необходимо было освежить казачьих коней, из которых многие, за этот тяжелый набег, пришли в совершенную негодность, а некоторые даже пали. Скобелев приказал немедленно доставить в отряд 900 лошадей.

Призадумался серкер, которому было объявлено это требование.

— Во всем Оше девятисот лошадей не наберется, говорил он, униженио раскланиваясь М. Д. Скобелеву.

— В таком случае камня на камне в городе не останется, последовал ответ. Серкер уехал.

Через два часа к нашему биваку начали пригонять лошадей, но таких кляч, что решительно ни одной не было на столько годной, чтобы безопасно было можно заменить ею казачью лошадь, хотя тоже обезножившую. В отряде начали говорить, что эти лошади набраны из числа брошенных скопищами Автобачи, и это тем более было вероятно, что у всех, доставленных к нам лошадей, спины были страшно сбиты. Впоследствии мы слышали объяснение этого обстоятельства: в скопищах Абдурахмана-автобачи находилось не мало ошцев, прибывших домой немногим ранее нас. Когда потребовалась контрибуция в 900 лошадей, то старшины города, на экстренно собранном совете, решили разложить контрибуцию только на оставшихся в городе приверженцев Автобачи и отобрав у них лошадей, передать отряду. Серкер получил крепкий нагоняй от Скобелева, после чего вторая партия контрибуции оказалась несколько лучше, хотя тоже не особенно завидная. Всего доставлено на бивак только около 400 лошадей, из которых казаки могли выбрать не более 80, заменив ими лишь лошадей павших, да окончательно обезноживших.

Так как дальнейших слухов об Абдурахмане-автобачи уже не получалось, и нельзя было расчитывать на попытку с его стороны вновь собрать свои разбитые шайки, то Скобелев порешил возвратиться в Маргелан, тем более, что командующим войсками было приказано не зарыватъся в преследовании неприятеля.

Сотни выступили обратно из Оша, далеко провожаемыя серкером и старшинами города. Не верилось им, что так скоро пронеслась над ними неожиданная гроза и так дешево они отделались.

— Мусульмане, если бы им так, без боя, достался город, не ограничились бы контрибуциею в виде сотни лошадей, заметил кто-то дорогою.

— И на том спасибо, возразил Скобелев. Если бы ошцы вздумали защищаться я не решился бы аттаковать их без пушек. А контрибуцию всегда берут так, как мы это сделали, т. е. предоставив жителям доставить самим все, что нужно. Не мало примеров уже было, что города сдавались без боя или с небольшими потерями, а затем непосильная контрибуция или мародерстию вызывали неожиданный отпор и войска не досчитывались людей сотнями.

13 сентября мы соединились с главным отрядом под Маргеланомъ; здесь я могь обновить несколько состав подъемных [14] лошадей ракетного дивизиона (дивизион К. К. Абрамова верпулся еще ранее в Самарканд), окончательно сбитых во время погони за Автобачи. Цены на лошадей в Маргелане однако оказались высоки и порядочных лошадей было не много. «Себе берегут хороших-то, болтали казаки; вишь какую калечь на базар выгнали... Еще махрамские, должно бить».

Наконец двинулись мы и к Намангану. Жители последнего прислали командующему войсками адрес, в котором выражали свою радость по случаю подчинения Наманганского раиона русской власти. На переправу у Сыр-дарьи они выслали 1000 арб, предназначенных для перевозки пехоты. Весь путь, по которому должен был пройти командующий войсками от берега Сыр-дарьи до роскошного шатра, с поставленным в нем достарханом, был устлан шелковыми материями . На биваке были заготовлены уже для войск массы фуража и хлеба. Но радушие это было только кажущееся. В одну из своих поездок по Намангану, я через джигита, случайно разговорившагося с знакомым наманганцем, узнал, что город ждет решеяия Коканда: что Коканд скажет, то и мы сделаем.»

Скоро получилось тревожное известие, что в Андиджане Абдурахыан-автобачи, с своими единомышленниками, снова готовится объявить газават, священную войну против неверных. В это время в Андиджане находился А. Л. Кун и топограф Петров, отправившиеся туда для сбора статистических сведений о восточной части Кокандского ханства. При них в городе вспыхнуло возстание, которое еще ускорил ханский приказ о сборе в Коканде нукеров. Все, которым приходилась очередь идти в ханское войско, присоединялись в Автобачи и скоро он мог уже располагать значительными силами. Г.г. Кун и Петров едва успели выбраться из города и прибыли благополучно в Наманган только благодаря содействию беков шариханского и андижанскаго. О возстании в Андиджане известил командующаго войсками и хан, влияние котораго среди кипчакского населения было ничтожно. Являлась потребность подавить возстание в самом начале и генерал Кауфман решился двинуть на Андижан отряд. Вечером, 27 сентября М. Д. Скобелев подошел к моей арбе и опустившись на кошму, которая служила мне ложем, сказал:

— Завтра идем на Андижанъ; я назначен начальником отрядного штаба. Доставайте бумагу и пишите приказ о выступлении; я вам продиктую вкратце. Надеюсь, что вы охотно пойдете со мною?

Отряд, под начальством Свиты Его Величества генерал-маиора Троцкаго, назначенный для наказания буйных андижанцев, состоял из 5 ½ рот пехоты (от 2 и 4 линейных батальонов), З ½ казачьих сотень, ракетного дивизионо и конной батареи. Для пехоты назначено 230 арб, в видах ускорения движения.

28 сентября отряд наш, рано утром, выступил из Намангана, переправился в брод через два рукава Нарыпа, оказавшагося довольно глубоким, прошел по древнему, еле державшемуся мостику на Карадарье и здесь был встречен беком селения Балыкчи, который и сопровождал нас до места бивака, в 8 верстах за селением. Окрестные жители встретили нас довольно радушно (как казалось), выносили достарханы, а на бивак доставили все необходимое. Но далее, на следующем переходе, картина резко изменилась: мы встречали лишь пустые кишлаки, а о достарханах не было и помина! На пятой или шестой версте от места бивака авангард (при котором был и я с ракетным дивизионом) накнулся на неприятельский пикет, человек в 15, поспешно улепетнувших при нашем приближении. Затем начали показываться впереди и другия партии конных людей. Скобелев, находившийся постоянно во главе авангарда, послал коротенькое донесение начальнику отряда о появлении неприятеля; но не успел джигит, командированный с этим поручением, отъехать и полуверсты, как из за джугары, росшей по сторонам дороги, выскочило несколько десяток вооруженных сартов и вся толпа их с гиком понеслась за ним вслед, оставляя за собою стоб пыли. «Погиб», невольно думалось в эту минуту. Но джигит оказался доброконнымъ; пройденная нами дорога, в версте от нас, круто поворачивала влево, что и дало нам возможность успокоиться за участь посланца: мы увидели, что он, низко пригнувшись к шее лошади, скакал уже далеко от кокандцев, скоро оставивших преследование.

На биваке у Мусульман-кул-арыка начальник отряда получил сведение, что андижанцы готовятся к самому упорному сопротивлению; с этою целью они устроили завалы по всем главным улицам города, а число защитников его простирается до 80 т. Мы стояли под самым городом (6 ½ верст от него), а вправо, за главным арыком, уже виднелись сады городских предместий; но из жителей соседних кишлаковь никто на бивак не являлся; на полях не видно было и стад — все попряталось при нашем приближении.

Перед вечером подходит ко мне хорунжий Всеволожский (мой школьный товарищ) и оффициальным тоном докладывает:

— Казаки просятся на фуражировку; купить фуража негде.

Так какь распоряжепия о фуражировках еще не было, то я и затруднялся разрешить поездку, тем более, что ракетчики не имели ружей{10}.

— И сотенные казаки едут за клеверомъ; наши могут к ним пристроиться. Разрешение, как говорят, в сотнях уже получено. Если прикажете, я поеду с ними, может быть удастся купить все нужное, добавил Всеволожский.

Получив разрешение. казаки уехали. Через полчаса в стороне, куда онй направились, послышалась живая перестрелка, но за высокою джугарой и садами нельзя было разглядеть, что там происходило. В отряде, т. е. собственно говоря в сотнях, переполошились. Но скоро перестрелка затихла и в сумерки казаки, нагруженные клевером и пшеницей (вместо ячменя) благополучно вернулись в лагерь, привезя с собою и трофеи: 2 шашки, 2 фитильных ружья и 3 батика. Как раз в это время к нашему шалашу, где помещался я с Всеволожским, только что начавшим рассказывать о подробностях фуражировки, подошел Скобелев.

— Это ваши казаки изволили фуражировать без разрешения? обратился он ко мне. Начальник отряда приказал узнать и доложить ему.

Я объяснил, как было дело. Всеволожский при этом рассказал, что приблизившись к кишлакам сажень на сто, он был встречен из-за стен ружейным огнем. Казаки ответили несколькими выстрелами и затем, по команде Всеволожскаго, бросились к кишлаку прямо через лежавшее перед ним затопленное водою рисовое поле. Некоторые казаки завязли, другие успели, под выстрелами, добраться до стенок, откуда кокандцы и поспешили отступить, провожаемые казачьими пулями. С нашей стороны потерь не было.

Выслушав рассказ и взглянув на «трофей», Скобелев успокоился и дело о самовольной отлучке замялось.

С рассветом, 30 сентября ракетный дивизион и 1 ½ сотни казаков, без обыкновенного сигнала, а по словесному приказанию Скобелева, выступили, под его начальством, по дороге к Андижану. Остальные части еще не поднимались. В качестве вожака служил Евграф (беглый сибирский казак, пробывший в Коканде 20 лет и вместе с Худояр-ханом оставивший ханство в 1875 году); он знал все закоулки Андижана, да пожалуй и всего ханства, так как часто разъезжал по поручениям Худояр-хана. Пройдя заброшенный кишлак и выйдя к арыку Мусульман-кул, мы нашли находившийся здесь мост разобранным, почему и не представлялось возможности подойти к Андижану по кратчайшей дороге. Отряд проследовал другим, окольным путем и скоро подошел к ручью Андижан-саю, по которому вела дорога к городскому базару. Во все время нашего диижения, впереди и по сторонам дороги показывались, на почтительном впрочем отдалении, вооруженные наездники, но в перестрелку ввязывались редко. Выбрав место для вагенбурга на самом ручье, у начала городских садов, М. Д. Скобелев послал донесение об этом в главный отряд с 15-ю джигитами; но большая часть их вернулась обратно, не исполнив поручения, так как на пройденном нами пути появились большия партии неприятельской конницы. Скобелев решился двинуться дальше по Андижан-саю, чтобы короче изследовать подступ с этой стороны к городу. Отряд, изредка отстреливаясь от неприятеля, собиравшагося к устью Андижан-сая, из-за окрестных садов, направился к городу по лощине, шириною до 50 саж. и обрамленной с обеих сторон садами и дувалами. Перестрелка как-то разом прекратилась и мы, в полном безмолвии, прошли около полуверсты, не видя перед собою неприятеля. Зато позади, у самаго устья Андиджан-сая, прибавлялись все новые и новые толпы и скоро оно было заграждено сплошною черною массою неприятельской конницы.

Лощина поворачивала влево к базару, и только что мы приблизились шагов на 30 к повороту, как из за стенки стоявшей перед нами курганчи показался ряд дымков и затем раздался дружный залп из ружей и фальконетов. Свита Скобелева, ехавшаго, по обыкновению, впереди, остановилась, джигиты его отшатнулись назад и смяли первый ряд ракетного дивизиона. Наездники от 5-й оренбургской и 1-й сибирской сотен спешились и открыли пальбу по пешим кокандцам, выскакивавшим из за соседних стенок с криком: «ур, ур»; кокандцы лезли назойливо, прямо на казаковъ; в тоже время выше по лощине показалась и кавалерия, открывшая по нас фальконетный огонь. Скобелев вызвал на позицию ракетный станок.

Первая ракета была пущена вдоль ряда пехотинцев, перебегавших от курганчи к садовым стенкам, на правый фланг нашего расположения; последующая — по кавалерии. Когда неприятель несколько угомонился, Скобелев, приказал начать отступление. Кокандцы сделались смелее: джигитовка и пальба со стороны устья Андижан-сая участилась; пехотинцы, прекрасно пользовавшиеся закрытиями, тоже сопровождали отряд неугомонною пальбою; за стенками послышались и отвратительные звуки карная. Протрубили снова «настунление» к стороне города, опять был вызван очередной ракетный станок.

— Усиленьева ранили, ваше благородие, докладывает мне вахмистр. Куда его прикажете девать?

Вопрос и неизбежный, и странный вместе: при нас не было ни единой арбы.

— Куда раненъ? Сидеть на лошади можетъ?

— Сидит, ваше благородие, в щеку ранен. Я приказал одному казаку быть при нем, поддерживать на всякий случай. Рану завязали.

— Ну и прекрасно.

Из за ближайшей садовой стенки показалось десятка два чалм и снова грянул залп.

— Подпоручик Андреевъ{11} крикнул М. Д. Скобелевъ; будьте добры, прогоните их!

Андреев, бывший в цепи на левом фланге наездников, понял приказание буквально, отнеся его к себе: он вынул револьвер и крикнув ура, бросился на стенку, уже окутанную пороховым дымом. Ближайшие наездники, изумленные поступком Андреева, не сразу догадались в чем дело, но наконец, оставив своих лошадей товарищам, кинулись также к стенке и застали Андреева стреляющим из револьвера вслед убегавшим кокандцам. [16]

Уже около двух часов мы, то наступая, то отступая от наседавшаго со всех сторон неприятеля, находились в «бутылке», как прозвали солдаты съуживающийся постепенно Андиджан-сай. Патроны приходили к концу, ракет оставалось 17 штук. Наконец толпы кокандцев, запиравшие устье Андижан-сая, стали редеть, удаляясь вправо к горам, а вдали показались значки двух казачьих сотень, спешивших, под командою флигель-адъютанта графа Борха, к нам, на выручку. Дружное «ура» нашего отряда приветствовало эту, давно жданную помощь и вся кавалерия, соединившись, в последний раз перешла в наступление; спешенные цепи наездников выбили кокандцев из-за ближайших закрытий и затем мы тихо отошли к выходу из ущелья. Главный отряд в это время уже приближался.

Отойдя за ручей и остановившись на правом берегу его, Скобелев приказал выпустить несколько ракет по кокандской кавалерии, снова собиравшейся в глубине лощины. Но тут произошел маленький казус: первая ракета пролетела удачно, разорвавшись у поворота лощины, где толпились и джигитовали кокандцы; вторая — заметалась в станке, опалила слегка свою же прислугу, наконец нырнула в ручей, ударилась в противоположный берегь и, повернув назад, разорвалась в каких нибудь двадцати шагах от Скобелева. К счастию осколки не задели никого, и разрыв только напугал лошадей.

— Потрудитесь сегодня же расследовать причину разрыва» приказал мне Скобелев.

За все время похода это был первый случай неудачного полета ракеты, и отыскать причииу её разрыва теперь, по одним осколкам гранаты, не представлялось ни малейшей возможности. Я позволил себе ответить в этом смысле, напомнил и про хивинский поход, когда ракеты вели себя непозволительно дурно. Скобелев промолчалъ; свита отодвипулась вправо от станков, подальше: доверие к ракетам подорвалось.

Из подходившаго в это время отряда отделился дивизион конной батареи, за которым бегом следовала пехота. Дивизион, заняв позицию впереди нас, открыл пальбу гранатами и сразу заставил неприятельскую кавалерию очистит лощину. Нам приказано отступить на площадку близь устья Андиджан-сая, где главные силы уже располагались биваком.

Остальная часть дня прошла спокойно; кокандцы нас не тревожили. На соседних горах стоял только небольшой пикет, прикрывавший выезд из города семей андижанцев, арбы которых, длинными вереницами, до самого вечера, тянулись по направлению к Ошу. Это обстоятельство свидетельствовало, что Андижан готовит нам на завтра серьезную встречу, а к вечеру, когда наш бивак затих, был слышен в стороне города страшный гвалт и шум: вероятно андиджанцы приводили город в оборонительное положение.

— Все хорошо, но дорогу для штурма неудачно выбрали, говорил Евграф, заходивший частенько в офицерские палатки; не раз кокандские ханы штурмовали Андижан, но с этой стороны взять не могли. С гор идти надежнее: по крайней мере видно, на что лезешь...

С рассветом 1 октября отряд был уже на ногах, приготовляясь к штурму. Лица казаков казались серьезными, смеха и шуток не было слышно. Многие из казаков надели чистое белье, утренняя молитва их была продолжительнее... Вместе с тем никто не мог сказать, что эти приготовления были недостатком удали, решимости; скорее в них выразилось лишь сознание важности предстоящаго боя, готовность каждого исполнить свой долг до конда, до решимости умереть.

Предстояло штурмовать Андижан тремя колоннами. Первая, под начальствол Скобелева, состояла из спешенных казаков и должна была идти по Андижан-саю; вторая или главные силы — следом за ней и третья, под командою полковника барона Меллера-Закомельскаго, направлялась в город версты на две правее двух первых, и долженствовала соединиться с нами у дворца, в центре города.

Мне, еще с вечера, Скобелев предложил идти, с одним станком, в голове его колонны, вслед за охотниками. «Хотя и следовало бы вас оставить в вагенбурге, во-первых потому, что как только мы тронемся, неприятельская конница не замедлит броситься на наш обоз, и ракеты будут нужнее здесь, чем в городе, а во-вторых — в наказание за вчерашний разрыв...

Когда войска, назначенные на штурм в первую колонну, выстроились , Скобелев скомандовал: «на молитву»; запели «Отче наш», но как-то нестройно, заунывно прозвучала эта молитва в свежем, утреннем воздухе... Скобелев повел колонну к Андиджан-саю. Пошли бодро, вызвали песенниковъ; впечатления минувших приготовлений к бою, ожидания его, — быстро изгладились: бой уже начался, или, по крайней мере, сейчас начнется...

И действительно, не успели мы втянуться на полверсты в «бутылку», как из-за окрестных садов послышалось неистовое гиканье и отрывистые звуки нескольких карнаев: это конница Пулат-бека, в числе, как говорили, до 15 тысяч, осадила вагенбург, тотчас же открывший артиллерийский огонь.

Тем временем мы подошли к началу главной улицы, ведущей к городскому базару и тотчас же били встречены фронтальным и фланговым огнем. Лощина оказалась здесь затопленною водою, глубина которой доходила в иных местах до 1 ½ аршина. С крыш и стенок, бывших перед нами не более как в 40 шагах, неугомонно производилась ружейная пальба, застилая пороховым дымом все пространство между нами и неприятелем. Вызвали орудие капитана Ермолова, чтоб обстрелять правую стенку, откуда особенно яростно жужжали пули. Ермолов выпустил две гранаты, но третьей столпившиеся в «бутылке» казаки не дождались: неудержимым потоком и кажется без команды (я не слышал её) бросились они на стенку и, в одно [17] мгновение, ружейная пальба здесь умолкла; андижанцы бежали.

В это же время охотники, под командою подпоручика Нуджевскаго, подбежали к мосту, которым начиналась улица и очутились перед высоким завалом, вооруженным орудием. Раздалось ура и Нуджевский вскочил на завал, а за ним и охотники ворвались в город. Скобелев, проскочивший через завал верхом на коне, остановил колону: надо было дать саперам время разобрать завал и провести через него орудие. Завязался бой в улицах, во дворах и в мечети; в последней сарты защищались отчаянно и оставили до 70 трупов. «Ура» уже не слышалось; казаки работали молча, выбивая кокандцев из прилегающих к улице дворов и сакель. В 60 шагах от первого завала оказался другой, но здесь кокандцы защищались слабо и колонна, протащив чрез него орудия на руках, двинулась далее по улице, разбивая двери сакель и дворов, в которых укрывались защитники города. Перестрелка все время не умолкала. Стреляли из бойниц, устроенных в заборах и стенах домов, даже с деревьев. Наши цепи вынуждены были идти по крышам, чтобы удобнее очищать дворы и отгонять сартов от бойниц. Дворы не были совсем пусты: во многих еще оставалис семьи — и случалось что храбрыя кипчачки, выбегая из сакель, бросали в казаков каменья. Казаки отвечали шутками.

Недалеко от первого завала, в каком-то караван-сарае, нашли около десяти богато убранных лошадей золотистой масти. Это были, по всей вероятности, лошади Абдурахмана-автобачи, находившагося, как оказалось после, на первом завале и бежавшаго отсюда пешком при первом «ура» охотников. Велик был соблазн для казаков при виде этих великолепных коней, но еще на биваке Скобелев строго запретил брать что либо во время штурмаи кони остались в караван-сарае.

Еще тремя завалами овладели охотники, и мы наконец вышли к базару. Он был, по видимому, только что брошен, так как многия лавки, наполненные товарами, стояли открытыми, а самовары в чай-хане еще кипели. Пройдя базар и еще несколько улиц, все время с непрерывною оживленною перестрелкою, наша колонна заняла плошадь перед урдой. Пальба усилилась. Пули сыпались на площадь со всех, окружающих урду, сакель и деревьев. Особенно частый дождь пуль лился через калитку, ведущую на базар: как раз против нея стояло какое то длинное, двухэтажное строение, в несколько рядов унизанное бойницами . Такая же обстановка была и с правой стороны урды. Густые цепи стрелков, высланные на крыши, для ответа неприятелю, помогали плохо: кокандцы прекрасно пользовались закрытиями и в иных местах порывались в рукопашную.

Скоро подошла и колонна Меллера-Закомельскаго, на пути которой, как и у нас, оказалось несколько баррикад, в том числе одна вооруженная орудием. Начальник отряда поздравил войска с занятием города.

А перестрелка все не умолкала. Крики кокандцев услилились, боевыя их трубы немилосердно ревели; было очевидно, что неприятель расчитывает штурмовать занятую нами площадь. В виду этого, начальник отряда приказал прапорщику Хомичевскому очистить штыками блилсайшия к урде сакли с правой её стороны, предварительно разбив стенку гранатами, что и было исполнено орудием сотника Родионова и взводом прапорщика Норманскаго. Переулок с левой стороны урды был в тоже время очищен штыками казаков и полувзводом 2-й роты 2-линейного батальона. Но этим дело еще не заканчивалось: в самом дворце, во внутренних его дворах, скрывалось много кокандцев, стрелявших на площадь через ворота. Туда был послан поручик Синельников со взводом и 40 сапер под командою поручика Пильсудскаго; эти части, переколов внутри дворца до 70 человек, заняли ворота, выходящия из урды в город, с противуположной стороны.

Уже около 1 ½ часов мы стояли на урдинской площади; раненые прибывали. Против цепи казаков, расположенной близь базарной улицы, какой-то кипчак выбежал из сакли, вскочил на крышу и, ранив батиком двух казаков из звена, успел скрыться. Всеволожский как-то неосторожно выглянул в левую урдинскую калитку и в ту же минуту был контужен: пуля, попав в верхнюю часть фуражки, каким-то чудом вышла у левого угла козырька, едва задев голову.

В цепи от 2-ю батальона,также стоявшей на крышах соседних урде сакель, в какия нибудь ½ часа времени из строя выбыли 4 человека. Из под ворот урды, где, пользуясь тенью, собралась кучка офицеров, преимущественно « штабных», выскочил тоже кипчак, вооруженный чугунным батиком, ударил им часового казака и бросился затем на офицеров. Но здесь ему не посчастливилось: капитан Ивановский только что подошедший к воротам, повалил кипчака ударом сабли.

Наконец затрубили подъем, — предстояло возвращение на бивак. Нашей колонне приказано быть в авангарде, за нею пошли главные силы и в арьергарде — колонна Меллера-Закомельскаго, на обязанность которой начальник огряда возложил зажигание города по всему пути следования.

Обратное движение мы совершили более спокойно; выстрелы слышались редко, и хотя некоторые из баррикад оказались возобновленными, но андижанцы их почти не защищали. Подходя к мосту, за которым начинался Андижан-сай, мы снова услышали орудийные выстрелы со стороны вагенбурга. Наконец завиднелась и равнина, где он был расположенъ; вся она была покрыта густыми толпами конницы Пулат-бека, которая осаждала вагенбург в продолжении штурма города, и теперь, с нашим приближением, поспешила удалиться в предгорья; вслед им выпущено две гранаты из орудия Ермолова.

Около двух часов по полудни к вагенбургу, где мы уже успели расположится, [18] подошел и арьергард, зажегший на своем пути все, что только могло гореть: густые клубы черного дыма поднялись под городом, защитники котораго недолго преследовали колонну Меллера-Закомельского и бросились обратно, тушить пожар.

Но не для всех частей наступил отдых после тревожно проведенного дня. Едва люди успели пообедать, как начальник отряда приказал 6 орудиям конной батареи с двумя сотнями, под командою Скобелева, направиться снова в «бутылку», к мосту и бомбардировать город, с тем, чтобы помешать тушению пожаров. Эти части вернулись назад уже в сумерки, выпустив по городу около сотни гранатъ{12}.

Потери наши при штурме 1 октября оказалось довольно значительными: нижних чинов убито 12; раненых: офицеров 5, нижних чинов 35 (из них двое умерли на другой день и 5 джигитов.

Убитых в этот день похоронили в общей братской могиле.

Ночь на 2-е октября прошла спокойно, и только в «секрете», расположенном в садах, прилегагощих к Андиджан — саю, произошел небольшой переполох по случаю неожиданого прибытия кънему нескольких человек евреев, посланных из города их единоверцами с просьбою пощадить их имущества; евреи полагали (да и сами андиджанцы), что мы возобновим штурм города. По их словам, впечатление произведенное на город погромом минувшаго дня, было огромное, хотя Абдурахман-автобачи и не терял надежды на победу.

Во время дневки 2-го октября спова были посланы к городу 4 орудия, с прикрытием двух рот пехоты, под начальством полковника Меллера-Закомельскаго, для бомбардиронания Андижана с той же позиции, с которой обстреливали город накануне. Этот отряд нашел перед позицией вновь устроенную баррикаду и был встречен сильным ружейным и фальконетным огнем. Баррикаду предварительно разбили артиллерийскиып выстрелами, а затем стрелковая рота 2 линейного батальона пошла в штыки на защитников завала и многих переколола. Орудия, тем временем, выпустили 40 гранат, как по направлению к базару, так и в сторону, где слышались трубные звуки и крик собиравшихся отразить нападение андиджанцев. Отступление отряда совершилось также с боем: на арьергард не замедлили напасть целыя толпы конницы и пехоты, что заставляло колонну несколько раз останавливаться и открывать орудийную пальбу по нападавшим.

В это время начальник главного отряда, желая узнать обстолтельно о положении дел в колонне Меллера-Закомельскаго, поручил М. Д. Скобелеву доскакать до нея, так как перестрелка слышалась уже недалеко от устья Андиджан-сая. Скобелев, в сопровождении полковника графа Борха, с 10 казаками и 3 джигитами из дежурства, взяв несколько влево от Андиджан-сая, садами, неожиданно наткнулся на значительные толпы неприятельской конницы. Сознавая невозможность отступления, Скобелев стремительно бросился в шашки, порубив до 20 человек, оставленных на месте и, пользуясь смятением, произведенным неожиданностью натиска, благополучно соединился с колонною Меллера-Закомельскаго. В атаке этой, в числе джигитов, участвовал и перебежчик, явившийся к отряду под Махрамом и по возвращении, не мало хвастался своею удалью, показывая окровавленную шашку.

— Кажется я доказал сегодня полковнику, что искренно передался русским, говорил он.

На 3-е октября назначилось обратное движение на Наманган.

Не-мало заботило и начальника отряда, и Скобелева огромное количество арб, составлявших, как оказалось, только лишнюю для отряда обузу: колонны во время движения слишком растягивались, прикрытие обоза затруднялось. Кто-то предложил даже сжечь по крайней мере половину арб, чтобы облегчить движение, но Скобелев безусловно отверг самую мысль о возможности подобной меры.

— Это что такое? говорил онъ; мы наказали андиджанцев жестоко (для чего и были посланы) и теперь, исполнив задачу, должны идти назад с тем же, с чем и пришли. Иначе наступление будет смахивать на бегство. Все арбы придут в Наманган полностью.

Диспозиция на 3 октабря, объявленная с вечера, гласила, что в арьергарде назначается вся кавалерия, с ракетным дивизионом. Не мало говору породило это распоряжение. «Помилуйте, совсем против тактики... Кокандцы будут наседать только на арьергард, а потому он должен быть непременно самостоятелен, состоять из всех трех родов оружия».

— Зато кавалерии легче, отразив нападение, присоединяться кь отряду, не вызывая его остановок», говорили другие.

В 7 часов утра, 3-го октября отряд вытянулся по дороге к кишлаку Мир-равату. Но едва только тропулся с места арьергард, как из всех щелей Андиджан-сая высыпали тысячи неприятельской конницы и с неистовым гиканьем окружили отряд. Влево от дороги, в тоже время, за длинною, невысокою стенкою, показался ряд белых чалм и затем грянул залп нескольких десятков фальконетов. Джигитовка конницы позади арьергарда, сделались необыкновенно дерзкою: передовые джигиты, преимущество кольчужники, подскакивали чуть не на 10 шагов к нашей цепи наездников и на скаку стреляли из ружей в казаков, чем заставляли последних спешиваться и также отвечать ружейным огнем. Наконец в стороне Андиджан-сая, где виднелось несколько бунчуков (вероятно обозначавших место нахождения Абдурахмана-автобачи) раздались как бы условные звуки трех или четырех трубъ; точно по команде, джигитовавшие перед нами кольчужники выстроились, а за ними толпа конницы, приближаясь к арьергарду, становилась все гуще и гуще; видно было, что кокандцы намереваются [19] броситься в шашки. Скобелев вызвал ракетный станок.

Две ракеты, пущенные в толпу, произвели некоторое впечатление, заставив кокандцев рассыпаться, но не надолго; как только станок был убран, опять началось беснование колъчужниковъ; кипчаки сгруппировались около своих развоцветных значков а порывались в шашки. Так повторялось несколько раз. В авангарде тоже шла оживленная перестрелка. Отряд двигался крайне медленно, останавливаясь почти каждые ¼ часа, то для отражения наседавших со всех сторон кипчаков, то чтобы дать возможность подтянуться арбам, сильно отстававшим вследствие дурного состояния дороги и переправ через глубокие арыки. Во время остановок отряда конница неотвязно лезла на казаков сотника Машина, прикрывавшаго арьергард цепью наездников, а слева, из за глубокого Мусульман-кул-арыка, раздавались залпы кокандской пехоты, сидевшей за стенками. Наконец, видя, что ни огонь наших наездников, почти все время шедших пешком, ни ракеты на неприятеля не действуют, Скобелев потребовал к арьергарду одно орудие. После двух выстрелов кипчаки отхлынули, оставив трупы своих убитых не подобранными.

Отряд подходил уже к кишлаку Мир-рават. Кокандцы трубили, гикали и стреляли по прежнему, но держались в отдалении, благодаря присутствию в арьергарде орудия. В это время Скобелев проскакал к начальнику отряда, и минут через десять вернулся обратно. Перестрелка позади нас как будто притихла. Но не успел ракетный дивизион с одной сотнею пройти и ста сажень за кишлак Мир-рават, как гиканье за кишлаком сделалось особенно яростныы. Мы оглянулись: ни Скобелева, ни сотни Машина позади нас не было — они остались за кишлаком. «Назад, Скобелев отрезан», пронеслось по рядам. Эту весть принес, кажется, сотник Церенжалов, пробившийся через кишлак, уже занятый неприятелем. Сотни повернули обратно, но в это время в улице кишлака уже показался Скобелев, а за ним и значек сотни Машина. Оказалось, что сотня, со Скобелевым во главе, подходя к Мир-равату, пользуясь открытым местом, бросилась в шашки, но была тотчас же окружена значительно сильнейшимь неприятелем. Атака эта обошлась сравнительно дешево: сотня лишилась 1 убитаго казака и 6 оказалось раненых. А. Е. Громов, принимавший, в качестве волонтера, участие в этой схватке, едва не был изрублен кокандцами; лошади его разрубили нос, круп проткнули пикой, рубашка А. Е. оказалась простреленною у плеча... Говорили, что он былътак отделан кольчужниками.

В 3 часа по-полудни отряд остановился биваком у Мусульман-кул арыка, пройдя, таким образом, в 8 часов, только 7 верст!... Ночью неприятел нас не тревожил.

На следующий день, 4 октября, отрядный аръергард был составлен из трех родов оружия. Когда отряд двинулся с места своего ночлега, неприятель еще не показывался; он ждал наш отряд в засаде, на противоположном берегу глубокого арыка и не замедлил обнаружить себя несколькими залпами. Роте 2 линейного батальона удалось однако выбить неприятеля меткими выстрелами из за закрытий и с тех пор он обратил все свое внимание только на арьергард, по сторонам же колонны держался в почтительном отдалении, ограничиваясь гиканьем и пальбою на-угад из за джугары. Карнай выл по прежнему, где-то по близости, казалось, в десяти шагах от дороги; невыносимо скверное впечатление производили эти протяжные, хриплые звуки медных труб, которые мы слышали уже пятый день подряд: ухо легче привыкает к немолчной ружейной пальбе, в которой есть хотя какое нибудь разнообразие, тоны, промежутки, но карнай... удивительно как выносливы мусульманске трубачи. Солдатам звуки карная также нестерпимо надоели и наконец общий взрыв хохота в правой цепи стрелков приветствовал удачный выстрел какого-то из солдатиков, которому удалось попасть вероятно прямо в карнай: после выстрела, протяжяая нота трубы как-то неожиданно оборвалась и с тех пор вправо от колонны звуков карная мы уже не слыхали.

Но в арьергарде (ракетный дивизион шел с кавалерийской колонной Бреверна, вслед за главными силами) еще раздавались и перестрелка и трубные звуки.

Проскакал Евграф к главным силам, вероятно с донесением Скобелева к начальнику отряда.

— Что в арьергарде творится, спрашиваем.

— Жмут пятки, сердито отвечал он, галопируя дальше.

Пошлая фраза! Но Евграф вечно сердится и ехидствует. А в данном случае он готов приписать все беды и всю неловкость положения отряда лишь тому обстоятельству, что его, Евграфа, советов не приняли при штурме Андижана.

Вернулся Евграф обратно с какою-то запиской в руке и через ¼ часа в арьергарде послышалось протяжное «ура»: это стрелковая рота 2-го лиа. батальона, под командою прапорщика Хомичевскаго, аттаковала кишлак Мулласы, где неприятель успел засесть и открыть усиленный огонь по отдыхавшему арьергарду. Затем дальнейшее движение отряда к кишлаку Хакуль-рават, где предполагалось расположиться биваком, произошло почти без перестрелки с неприятелем, который в делах 3–4 октября понес серьезные потери.

В сумерки, когда уже бивак наш стал затихать, в окрестностях, по пути нашего следования, показались огни в придорожных кишлаках, зажженных командою подпоручика Нуджевскаго. Всем также было известно, что и кипчаки, во все время следования окружавшие отряд, вероятно расположились где нибудь по близости. Но никто не знал, что в эту ночь начальник отряда, уже получивший сведение о выступлении из Намангана Главного Начальника края к нам на помощь, готовит неожиданное нападение на неприятеля ночью этого же дня.

Как оказалось после, в 2 часа ночи [20] генерал Троцкий распорядился двинуть сотню Машина и полусотню Авдеева к пройденному уже нами кишлаку; в подкрепление им командирована была рота Хомичевскаго; весь отряд поступал под начальство Скобелева. Осторожно, без шума, прошла сотня Машина этот кишлак и нечаянно, отбившись от прочих часттей, наткнулась на неприятельский пикет, мирно спавший. Изрубив пикет, Машин кинулся с сотнею за одним из караульных, успевшим вскочить на лошадь и по его следам налетел на неприятельский бивак, неожидавший нападения. Раздалось ура — и казаки ворвались в неприятельский лагерь, уничтожая ошеломленных кипчаков шашками. Кипчаки и не думали защищаться; бросив все: значки, ружья, чалмы, они метались по бивуаку или, безоружные, искали спасения в глубоком арыке и тонули в воде. Часть их наткнулась на роту Хомичевского и погибла под штыками.

Перед рассветом наш бивуак был разбужен песнями возвращавшаго из молодецкого набега отряда. Впереди показалась сотня Машина, в которой имелось 19 значков и 1 бунчук, отбитые у неприятеля. Кроме того, отряд привез около 2 т. чалм, оставленных кипчаками на месте своего расположения. Весь бивак наш уже проснулся. Начались расспросы, рассказы... и открылся тотчас же базарчик: арбакеши скупали, по дешевыы ценам, у солдат и у казаков чалмы и найденные в них тилли по 3 руб. и по 3 р. 50 к.

— Нет-ли коканов по дешевле? острили солдатики...

Набег сотни Машина надолго останется одним из выдающихся в истории кокандского похода; он был прежде всех оценен рядовыми солдатами и казаками.

— Иной прочий, говорили на биваке, во время сражения кричит, шумит, неприятеля пугает и себя ободряет. А Машин — экое дело сделал и будто не слыхать его. Молодец!

Да, благодаря Машину, мы на следующий день двигались уже не видя вовсе неприятеля и вскоре встретились с отрядом генерала Кауфмана, которой, не получая о нашем отряде никаких известий, выступил наконец из Намангана к нам, на выручку.

8 октября мы прибыли в Наманган. Для меня поход был окончен 15 октября; я, по болезни, сдал ракетный дивизион капитану Куропаткину и вместе с главным отрядом вернулся в Ташкент.

Нет сомнения, что в моих записках читатели, особенно из участников похода, найдут не мало неточностей, пропусков. Но я писал не историю похода, а лишь заносил в свою памятную книжку личные впечатления, за короткий период с 11 августа по 7-е октября 1875 года.

М. Михайлов.