Пятница тринадцатого
В ярко освещенной кают-компании транспорта «Европа», откинувшись на спинку мягкого кожаного дивана, сидел священник Бригады подводных лодок отец Болгаров. Смуглое лицо его, обрамленное копной черных седеющих волос и такой же длинной бородой, выражало непоколебимое упорство и желание поставить на своем. Темно-карие глаза сверкали, левая рука нервно теребила подрясник, а правая поминутно приглаживала рассыпавшиеся по плечам непокорные кудри.
— Это безобразие! Это ни на что не похоже, господа! Два года плаваю с вами, два года прошу взять на минную стрельбу — и все напрасно...
— Эх, батя! Зачем вам это понадобилось? Уверяю вас, что это совсем не так интересно, — заметил старший офицер «Каймана».
— Позвольте мне самому знать, что меня интересует и что не интересует, — вскипел отец Павел. — Сказали бы просто, что не хотите взять с собой.
— Что вы, батя!
— Да! Да! Не хотите! Боитесь, что принесу несчастье!
— Бросьте, батюшка, — примирительно вступился лейтенант Марков, но священник, что называется, закусил удила.
— Да, считаете себя образованными людьми, а верите во всякие приметы и так же суеверны, как простые мужики. По-вашему, понедельник и пятница тяжелые дни, когда без крайней необходимости не следует выходить в море. Верите в роковую силу тринадцатого числа, твердо убеждены, что присутствие священника на ваших ученьях может принести несчастье. Какие же вы образованные люди? Какие же христиане? Язычники! Настоящие язычники!
— Полно, батя! Бросьте ерундить!
— Сами знаете, что несете чепуху, — возразил один из командиров подводных лодок, привлеченный в кают-компанию громким голосом священника.
— Нет, совсем не ерунда! — привскочил на диване отец Павел. — Скажите, чем вы выше простого деревенского мужика или бабы, сворачивающих с пути, коли заяц перебежит [113] дорогу, или усиленно отплевывающихся при встрече со священником?
Голос отца Павла задрожал от обиды и негодования.
— Подумайте только. Отплевываться при встрече с кем — духовным отцом, встреча с которым скорее должна предвещать удачу и благословение Божие, а не быть вестником несчастья. Стыдно за вас, господа!
— Кончили? — спросил Марков.
— Да, кончил, — сердито буркнул отец Павел.
Лейтенант позвонил и приказал вестовому подать чай.
— И мне! И мне! — послышались голоса.
Расправив усы и бороду, священник единым духом опорожнил свой стакан.
— Батюшке еще чаю! — распорядился Марков.
Когда вестовой вышел, он обратился к духовному отцу.
— Итак, вы чувствуете себя обиженным?
— Да!
— Обязательно хотите пойти на стрельбу минами, считая это как бы вопросом чести для себя?
— Да!
— Давно бы так и сказали! Полагаю, что это совсем не трудно устроить.
— Конечно, конечно, — поддержали другие офицеры. — Отчего вы раньше не сказали?
— Сколько раз просил, но всегда встречались какие-то препятствия, — обиженно ворчал священник.
— Смотрите, батя, как бы чего не случилось, — подмигнул Марков...
— Ничего не случится, только лучше будет!
— Посмотрим, — раздались недоверчивые голоса.
Часть офицеров разошлась по каютам, другие вышли на верхнюю палубу подышать чистым воздухом. Прогуливавшийся на шканцах адмирал подозвал флагманского минного офицера — начальник бригады давно уже вышел на верхнюю палубу и через открытый люк кают-компании отлично слышал весь разговор.
— Придется взять батюшку на минную стрельбу!
— Как прикажете, Ваше превосходительство! По-моему, всякий лишний человек на миноносце только мешает.
— Бросьте! На «Перископе» места достаточно, а священник [114] уж больно обижается, что его два года водят за нос. Конечно, делать ему там нечего, но все же придется уважить старика.
— Есть! — ответил лейтенант, поднося руку к козырьку фуражки.
И нужно же было, чтобы очередная стрельба минами пришлась на пятницу, тринадцатое июля...
В ясное, бодрящее утро «Дракон» отвалил от транспорта «Европа» и, описав красивую дугу вокруг матки, направился к ближайшему острову, чтобы оттуда атаковать стоящий на якоре десятивесельный катер с темно-синим флагом на мачте.
Паровой катер с двойкой на буксире стоял поблизости от мишени, готовый подбирать выпущенные мины.
Маленький старый миноносец «Перископ» держался сзади подводной лодки, чтобы по выстрелу броситься за миной и не выпускать ее из виду до тех пор, пока подошедший паровой катер с двойкой не возьмут мину не буксир.
Отойдя, «Дракон» погрузился и направился к мишени, миноносец следовал за ним. Батюшка поместился на самом носу, внимательно следя за перископом подводной лодки, несшим перед собой небольшой бурун.
Когда «Дракон» был в шестистах саженях от цели, на лодке послышался глухой удар — из правого носового минного аппарата выскочила блестящая стальная мина; фонтан воды и сжатого воздуха взметнулся к небу.
— Выстрел! — радостно закричал священник.
Широкая пенистая дорожка, прорезая темно-синюю поверхность моря, потянулась прямо к мишени. «Перископ» дал полный ход. Монументальная фигура отца Павла возвышалась на нем как носовое украшение. Ветер от быстрого хода трепал полы подрясника, длинная седеющая борода развевалась, как знамя, правой рукой он указывал на след, а левой придерживал на голове фетровую шляпу.
Пенистая дорожка, как чья-то мощная рука, быстро тянулась к цели и, пройдя вплотную к ней, прервалась в нескольких саженях сзади десятки.
Отработав заранее установленное расстояние, мина застопорила машину и всплыла на поверхность; яркий огонь горящего патрона с фосфористым кальцием указывал ее [115] местонахождение. Подобрав мину, паровой катер с двойкой вернулись на свое место.
Стрельба продолжалась. На этот раз командир подводной лодки превзошел самого себя — выпущенная с тех же шестисот саженей мина ударила прямо в середину десятки, пробила борт, и шлюпка наполнилась водой. Паровой катер повел ее к транспорту.
Старший офицер только что спустился в кают-компанию, чтобы передохнуть от вечной гонки по всему кораблю. Не успел он присесть, как вошел вахтенный с докладом.
— Вашескородие! Так что паровой катер возвращается с разбитой десяткой!
— Разбитой десяткой?
— Так точно! В ей воды по планширь!
— Черт знает, что такое! — возмутился старший офицер и, схватив фуражку, бросился на верхнюю палубу.
— Десятку под тали!
— Ну вот, полюбуйтесь, — обратился он к командиру. — Как можно давать наши шлюпки! Не угодно ли посмотреть, как разделали десятку! Если подводники будут так стрелять, мы останемся без шлюпок и не на чем будет поддерживать сообщение с берегом, — кипятился старший офицер, к бесчисленным обязанностям которого прибавилась забота о ремонте десятки. — Пусть выберут себе другую мишень!
— Не каждая же пуля в лоб, не каждая же мина в щит, — примирительно ответил командир. — Неприятно, что так случилось, но все же надо послать другую шлюпку, да поскорее, там ждут.
Тем временем восхищенный отец Павел делился впечатлениями с находившимися на миноносце офицерами.
— Что же это вы, батюшка, за два года только теперь собрались посмотреть на стрельбу? — усмехнулся адмирал.
— Да знаете ли, Ваше превосходительство, подводники наши все не хотели брать меня с собой, боялись, что принесу несчастье.
Начальник бригады лукаво улыбнулся.
— И вот, Ваше превосходительство, — торжествующе добавил священник, — сегодня пятница, тринадцатое июля, на стрельбе присутствует духовное лицо, а какая меткость! С шестисот саженей разбивают миной щит! [116]
— Посмотрим, что будет дальше, — дипломатично заметил адмирал.
— Ваше превосходительство, щит поставлен! — доложил командир миноносца.
— Исполнительный поднять!
«Дракон» дал ход, со спуском красно-белого флага ушел под воду и направился к цели...
Маленький, сухой, порывистый в движениях старший лейтенант Гудим стоял у перископа.
— Левый аппарат — товсь!
Минный машинист взялся за спусковой рычаг и, вынув из него предохранительную чеку, ответил:
— Есть товсь!
— Пли!
Матрос сильно дернул рычаг вниз. За бортом раздались громкое «тча», глухой удар, какое-то рычание, сменившееся характерным звоном гребных винтов быстро удалявшейся мины. Гудим не отрывал глаз от перископа.
— Пошла хорошо... Бросилась вправо... Теперь влево... Выровнялась... Опять бросилась влево... Она поворачивает...
— Как поворачивает? — спросил старший офицер.
— Полный вперед! Пятьдесят футов! — раздался встревоженный голос командира.
Загудели электромоторы, боцман, закусив нижнюю губу, положил горизонтальные рули полностью на погружение — перископ полностью скрылся под водой.
— Черт бы ее побрал! Мина идет назад! Надо удирать! Хотя у нее сминающееся зарядное отделение, но сорокаузловая мина с подогревом может пробить борт!
Послышался приближающийся рев винтов. Все застыли на своих местах, все головы поднялись к потолку. Командир взглянул на глубиномер, стрелка которого подходила к пятидесяти футам. Р-р-р-р-р — раздалось над самой рубкой.
— Ух, — замотал головой командир. — Ну и черт! Попадись ей только на дороге!
— Ну и дела! — вздохнула команда.
— Меньше ход! Всплывай! Тридцать футов!
По мере подъема вода становилась все прозрачнее и прозрачнее, вот уже тончайший, весь пронизанный солнцем [117] слой отделяет верхнее стекло перископа от поверхности, еще немного, и завеса окончательно падает.
Темно-синее море, такое же небо с несущимися белоснежными облаками, песчаный берег с покрывающими его деревьями, транспорт «Европа» с остальными подводными лодками и стоящий невдалеке «Перископ» — все предстало, как в панораме.
Паровой катер с двойкой на буксире шел за третьей миной, яркий огонь которой горел на воде на правом траверзе старого миноносца.
Из овладевшего офицерами волнения и их отрывистых фраз отец Павел понял, что что-то неладно. Когда же ему объяснили, какая опасность грозила подводной лодке, батюшка снял шляпу, провел рукой по волосам и переспросил:
— Могли погибнуть?
— Запросто!
Старик молча перекрестился...
Четвертая мина шла великолепно, но перед самой мишенью, как птица, взлетела на воздух, перемахнула через шлюпку и плюхнулась в воду. Батюшка открыл рот от удивления.
— Часто ли это бывает? — обратился он к флагманскому минному офицеру.
— Редко! Очень редко! Насколько помнится, у нас еще ни разу не было такого случая, — сердито ответил лейтенант.
Пятая мина, пройдя чуть правее цели и будучи уже на излете, всплыла, резко свернула в сторону парового катера, пробила его борт и застряла, упершись в котел. Видя, что избежать удара невозможно, команда бросилась в воду, но так как взрыва котла не последовало и катер остался на плаву, снова взобралась на катер.
Происшествие не укрылось от внимания бывших на миноносце, который поспешил на помощь и, поравнявшись с катером, дал полный задний ход. Под кормой заклубилась белая пена, «Перископ» затрясся всем корпусом и остановился; стальные концы полетели на катер и подтянули его к борту миноносца.
К несчастью, разведенная миноносцем волна сильно раскачала катер — мина выскочила, потоки воды хлынули в пробоину и катер начал тонуть. Прислуга полезла на «Перископ [118] «, концы натянулись, конвоир стал крениться на правый борт.
Опасаясь, что паровой катер может увлечь за собой маленький миноносец, адмирал приказал отдать швартовы, но их затянуло на утках.
— Рубите концы! — крикнул командир.
— Рубите концы! — как эхо, загремел отец Павел.
— Топоры, скорее топоры! — скомандовал лейтенант.
— Давайте же топоры! — вторил батюшка, простирая громадные руки.
Миноносец значительно осел кормой и сильно накренился. Подоспели топоры, начали рубить, но стальные концы не поддавались. Наконец, лопнул кормовой швартов, и катер повис в вертикальном положении.
— Руби! Руби! — кричал отец Павел, выхватывая топор у ближайшего матроса.
Не успел он замахнуться, как носовой конец тоже лопнул, и катер скрылся под водой...
Через полчаса кают-компания на «Европе» гудела, как встревоженный улей; низкий голос священника покрывал все голоса.
— Прекрасно, господа! Великолепно! Я получил массу удовольствия! Гудим стреляет превосходно! Шутка ли попасть в шлюпку с шестисот саженей!
— Да, батя, — огрызнулся Марков, — но если бы сегодня не была пятница тринадцатого и вас не понесла нелегкая на миноносец, возможно, что десятка и паровой катер остались бы целы, мины не гонялись бы за «Драконом» и не летали по воздуху, как аэропланы.
Глубокая складка появилась на лбу отца Павла, глаза загорелись боевым огнем.
— Что ж, по-вашему, я, что ли, виноват, что так случилось?
— Не знаю, но раньше ничего подобного не было!
Занеся над головой правую руку с плотно сжатым кулаком, отец Павел приготовился разразиться грозной филиппикой против язычников, но вдруг обмяк, резко повернулся и, хлопнув дверью, ушел в каюту.
С тех пор он никогда больше не ходил на стрельбу минами. [119]