У Харамы

Зимой 1936/37 года защитникам Мадрида пришлось уделять особое внимание боям, которые развернулись тогда вдоль течения реки Харамы. Не сумев пробиться к Мадриду с юга, запада и северо-запада, фашисты организовали наступление на столицу с юго-востока. Харамская операция при удаче должна была, по их замыслу, [146] отрезать Мадрид от морских портов Валенсия, Аликанте, Картахена и позволить сомкнуть кольцо вокруг города. Сражение это растянулось на месяцы, а стычки шли почти непрерывно. Большую часть зимы я провел в Кастилии, являясь сватала военным советником при начальнике Главного штаба, а потом главным военным советником при председателе хунты обороны Мадрида, на мадридском участке Центрального фронта ч на Мадридском фронте.. Остановлюсь на некоторых любопытных эпизодах.

Бригада Листера наступала вдоль русла Харамы. Обстановка была нелегкой. Франкисты вели сильный заградительный огонь. Я как раз оказался в поражаемой зоне. Чувствую, два человека хватают меня и куда-то волокут. Я отбиваюсь (подумал, что это фашисты тащат в плен). Отчаянно возимся и все трое падаем в окоп. Слышу ругань. Дым рассеялся. Гляжу, передо мной улыбающийся Листер, а двое, что меня схватили, — Родимцев и комиссар Аиетера (кажется, это был Карлос Контрерос, как звали в Испании итальянского товарища Витторио Видали). Говорят, что спасали меня от об' стрела. Я сгоряча набросился на Родимцева: разве можно так тащить в укрытие старшего командира? Ведь мы находимся в войсках. Это и дух бойцов подрывает, и субординацию нарушает. Он извиняется, а Листер хохочет. Потом сразу стал серьезнее и начал жаловаться: вот нам бы так стрелять по фашистам!

Другой эпизод. Шли на нас в атаку марокканцы. В одном окопчике лежали я, командир танковой бригады Д. Г. Павлов и командир 11-й интернациональной бригады. Разведка сообщила, что у фашистов в каждом подразделении командует немецкий офицер, либо унтер-офицер. Артподготовка была у них сильной, пулеметы вели огонь длинными очередями. Республиканцы дрогнули, некоторые подразделения стали отходить. Выскакиваем из окопов, кричим: «Назад!» Д. Г. Павлов залез на танк, грозит бегущим солдатам пистолетом. Вокруг нас стали, задерживаться отдельные бойцы. Потом образовалась группа. Павлов направил вперед танки и сам поехал с ними. Солдаты устремились за боевыми машинами, постепенно восстановили линию обороны и отбросили марокканцев на исходные позиции.

Наступило короткое затишье. Вдруг, гляжу, появляется М. А. Фортус. Увидев, что дело плохо, она успела сбегать в 12-ю интернациональную бригаду и от моего имени передать приказ срочно прийти на выручку. Сейчас, говорит, эта [147] бригада находится приблизительно в одном километре от места боя. Я поблагодарил отважную женщину за инициативу, но в бой вводить бригаду мы уже не стали, так как опасность миновала. Пошел я в расположение бригады. Ею командовал генерал Аукач. Обсудив с ним обстановку, мы решили, что больше в тот день марокканцы не сунутся. Интербригаду отвели в резерв, на отдых.

Через несколько дней фашисты возобновили атаки. Они стремились прорвать фронт на стыке между испанскими частями и 11-й интернациональной бригадой. Тогда мы ввели в бой на этом опасном участке англо-американских добровольцев из 15-й интербригады. Я всегда думал, что англосаксы — сдержанные люди, и был удивлен, когда английские волонтеры, увидев в своих боевых порядках русского военного советника, подбегали пожать руку, обняться и поцеловаться. Военные советники Н. П. Гурьев и А. Д. Цюрупа, находившиеся там же и помогавшие руководить в тот момент действиями англо-американских частей, явились свидетелями этой картины. Впоследствии они не раз ее вспоминали и, лукаво поглядывая на меня, обстоятельно рассказывали в товарищеской компании, как ко мне лезли целоваться s бою.

А вот еще один случай. Под сильным натиском противника один из батальонов 18-я испанской бригады стал. постепенно отходить, Я оказался как раз на этом участке. Рядом со мной стояла Фортус. Увидев бегущих, она по-испански громко крикнула: «Испанцы, вы больше не мужчины!» Бойцы остановились, поглядели на женщину и в замешательстве повернули обратно. Их романское мужское самолюбие было жестоко уязвлено. Фортус побежала вперед, солдаты за ней. Через полчаса враг был отбит, прежняя позиция восстановлена. А когда бой кончился, ко мне явился комбат, старый испанский офицер-службист, и стал жаловаться на мою переводчицу, которая оскорбляет его солдат.

— Почему же оскорбляет? — ответил я, — Ей показалось, что ваших солдат охватила паника, что они покинули поле боя. Значит, они — неполноценные солдаты. А муж этой женщины — испанец. Ей известно, что такое настоящий мужчина. Вот она и решила, что ваши солдаты перестали быть испанцами. Но оказалось, что она ошиблась. Просто солдаты перепутали направление и наступали не в ту сторону. Тогда она указала им верное направление, батальон отбил противника и проявил себя хорошо. Обижаться не на что.

Офицер улыбнулся и подал мне руку. [148]

Мятежники наступают... Перед ними — республиканская бригада в значительной степени из андалузских крестьян. Превратив каждый дом столичного предместья в крепость, бойцы Республики нанесли жестокий удар по ее врагам. Помню, как мы пошли посмотреть на пленных. Те просили разрешения взглянуть на русских, которые перекрыли им дорогу на Мадрид. Каково же было их изумление, когда они увидели своих соотечественников! «Это переодетые русские», — шептались фалангисты. Но крестьяне, ухмыляясь, заговаривали с ними, и мятежники со смущением и досадой опускали глаза.

В феврале 1937 года разгорелась напряженная политическая борьба. 14 февраля, после падения республиканской Малаги вследствие предательства некоторых командиров и нерасторопности других, на площадь вышел народ. Развевались красные знамена коммунистов, красно-синие левых республиканцев, красно-черные анархистов. От стены к стене перегородили улицу лозунги с десятью требованиями компартии к правительству: «Очистить тыл от врагов Республики!», «Долой неспособных командиров!», «Проверьте учреждения: рядом с вами сидят фашисты!», «Даешь всеобщую трудовую повинность!», «Ответьте, почему пала Малага?»...

Власть Кабальеро зашаталась. Двуличный премьер грозил, что, уходя, он громко «хлопнет дверью». А франкисты развернули новое наступление у Харамы. Только политика компартии, решившей во имя единства пойти на уступки, стабилизировала положение. Бригады очередного набора пошли в бой, чтобы еще раз спасти столицу. Перед этим командиры были на инструктаже. И старый испанский офицер, многие годы жизни отдавший армии, после инструктажа сказал, вздохнув: «Да, я не коммунист. Но кем были бы мы сейчас без коммунистов?»

Под Харамой мятежники получили решительный отпор. На любом передовом участке можно было встретить тогда комиссара — члена компартии. И именно эти люди подвергались нередко злостным нападкам. Когда после Харамы наступило временное затишье, мне удалось, кажется впервые за все четыре предыдущих месяца, побывать в одном скромном мадридском кафе. Рядом с нами расположилась группа бойцов. Один из них, поминутно вскакивая и горячась, рассказывал в полный голос, как коммунист (комиссар их подразделения) вел за собой людей в контратаку. А после боя анархисты стали распускать в бригаде слухи, что он струсил. Тогда [149] солдаты, возмутившись, решили опровергнуть провокацию. На собрание первичной коммунистической ячейки, обсуждавшей этот случай, пришли даже многие беспартийные и группа левых социалистов. Но командир части, узнав про собрание, сослался на правительственное запрещение деятельности партячеек в армии и приказал солдатам разойтись. Собственно говоря, ничего нового для себя я здесь не услышал. Просто в этом случае, одном из многих, еще раз отразилась вся та политика, которую мы молча наблюдали ежедневно.

А что сказать о главе правительства? Коммунисты и военные советники предлагали премьер-министру реорганизовать армейские тылы. Он клал предложение под сукно. От него требовали наладить работу автотранспорта. Он отмалчивался. Армии не хватало унтер-офицеров. Вопрос об унтер-офицерских школах был замаринован до января 1937 года. Чтобы между Мадридом и Валенсией действовало прямое железнодорожное сообщение, нужно было построить дополнительно 20-километровую железнодорожную линию. Строительство задержали. Республиканской пехоте не хватало на первых порах пулеметов. А те пулеметы, которые в ограниченном числе имелись в армии либо поступали на вооружение, были разнокалиберной мешаниной. Перед глазами командиров рябили плохо отремонтированные кольты, максимы, льюисы, сент-этьены, шоши и гочкисы. Среди советников имелись дельные люди, готовые днем и ночью обучать пулеметные команды в Валенсии и Альбасете. Но какие же дьявольские препятствия пришлось преодолеть, чтобы сдвинуть вопрос с мертвой точки!

На всю жизнь запомнились мне испанские анархисты: то бесшабашные головорезы, то мечтатели и фантазеры, но всегда не терпевшие никакой дисциплины, никаких распоряжений, никакого элементарного порядка. Еще хуже бывало (а это случалось сплошь да рядом), когда в их рядах оказывались прямые враги Республики. Спасаясь от преследования, фашист либо уголовник вступал в анархистскую партию и объявлял себя бакунинцем, прудонистом и еще кем угодно.

Компартия предъявляла своим коллегам по Народному фронту неопровержимые доказательства, что такой-то и такой-то — типичные негодяи и их нужно судить. В ответ раздается хор негодующих голосов: «покушение на братскую партию», «коммунистические интриги» и т. п. А затем анархистские отряды, составленные из подобных субъектов, [150] наносят удар в спину. Когда в январе шли тяжелые бои под столицей, то, вместо того чтобы послать подкрепления на фронт, их пришлось направить под Теруэль на подавление анархистского восстания. В начале марта, когда над Мадридом нависла новая угроза, вспыхнул анархистский бунт в Валенсии. Постоянно возникали инциденты в различных деревнях, где анархистские отряды, самочинно объявив о реквизиции в пользу Республики, занимались грабежом населения. Сколько раз, глядя на эту шумную и распущенную публику, вспоминал я годы гражданской войны в СССР, «зеленые» банды и махновцев!

Пока еще слабо освещенной страницей в истории революционно-освободительной войны испанского народа является деятельность военных советников. Главная задача их состояла в том, чтобы помочь республиканской армии своими рекомендациями. Но жизнь сама расширила их. функции. Еще осенью 1936 года дела в армии обстояли иногда так скверно, что советникам, с согласия руководства Республики, приходилось приниматься за непосредственную организационную и боевую работу. Из чего же она слагалась? Советники предлагали испанскому командованию идею операций. Если идея принималась, то советники разрабатывали планы операций. Если принимался план, они писали проекты оперативных приказов и обучали ответственных за это лиц штабной работе. Затем приходилось обучать высший комсостав решать оперативные проблемы, средний комсостав — тактике и показывать, как учить своих солдат. Советники участвовали в формировании и организации всех интернациональных и ряда испанских бригад, а затем нередко водили их в бой, особенно в первых сражениях, чтобы показать офицерам, как нужно управлять подразделениями в бою. С первых же дней своего пребывания в Испании советники завоевали авторитет и уважение. В глазах солдат и низшего комсостава этот авторитет был абсолютным. Средний комсостав тоже довольно охотно считался с рекомендациями советников. Гораздо труднее было с высшим комсоставом и штабами. Советники должны были обладать огромным тактом, спокойствием и выдержкой, чтобы их не заподозрили в особом покровительстве коммунистам и чтобы не задеть ничьего командирского самолюбия.

Из числа тех, кто находился под Мадридом в разное время, с кем мне довелось встречаться чаще, чем с другими, [151] хотелось бы сказать доброе слово в первую очередь о Я. К. Берзине, военном атташе В. Е. Гореве, тов. Малино (Р. Я. Малиновский), тов. Павлито (А. И. Родимцев), Н. Н. Воронове, Н. П. Гурьеве, тов. Фрице (П. И. Батов), капитане Павлове (военный инженер Дунавский), Я. В. Смушкевиче, комбриге Д. Г. Павлове, наконец, о моем помощнике Валуа (Б. М. Симонов), талантливом офицере, который во всех военных делах был моей правой рукой. Стоило бы назвать еще десятки имен. Эти товарищи отлично выполняли свой долг, и в свою очередь для большинства из них Испания послужила той школой, уроки которой пригодились им впоследствии, в 1941 — 1945 годах.

Как же работали советники зимой? Основная военная задача, которая встала тогда перед Республикой, заключалась в том, чтобы, успешно отражая фашистское наступление, прочно перейти к регулярной армии.

Советники предложили Главному штабу следующий план действий: активная оборона на фронтах; завершение создания регулярных войск; формирование в тылу страны стратегических резервов. Главштаб внес свои уточнения, одобрив идею в целом. Решать эти вопросы приходилось с учетом нескольких важных факторов. Во-первых, старая армия после начала мятежа частично перешла на сторону фашистов, а частично распалась, так что армию приходилось создавать заново. Во-вторых, испытывался острый недостаток офицерского состава и инструкторских кадров. В-третьих, на помощь извне в широких масштабах рассчитывать было трудно.

К тому времени рабоче-крестьянские вооруженные колонны почти повсеместно были преобразованы в воинские бригады первой очереди. Первый этап формирования новой регулярной республиканской армии, как мне кажется, можно было считать законченным к февралю 1937 года. А официально эта армия существовала с января того же года. Боевое крещение новые бригады приняли во время харамского сражения. Особенно удачно действовали там 12-я интернациональная бригада и 19-я испанская, которой командовал коммунист Мануэль Маркес. В целом новые бригады продемонстрировали неплохую выучку, разбив под Мадридом основную часть марокканского корпуса Франко. Перед гвадалахарскими событиями в армии Республики было 350 тысяч бойцов, из которых 120 тысяч находились на Мадридском фронте, 70 тысяч — на юге и в [152] Эстремадуре, 50 тысяч — в Каталонии, 50 тысяч — на севере, остальные — в тылу и на средиземноморском побережье. К сожалению, очень плохо обстояло дело с техникой. 100 самолетов и 70 танков — вот чем располагала тогда Республика.

Центральным участком боев на протяжении всей зимы по-прежнему оставался Мадрид. Работу в войсках там приходилось вести с учетом их неоднородности. Самыми надежными считались испанские ударные бригады и интернациональные бригады. Последние состояли из добровольцев-антифашистов нескольких десятков национальностей, в значительной своей массе коммунистов.

Первая интербригада, называвшаяся в армии 11-й, имела вначале трехбатальонный состав. В целом она хорошо действовала и блестяще выполнила свою роль. Между прочим, немало ее бойцов участвовало еще в первой мировой войне. Вторая интербригада, называвшаяся 12-й, тоже была сначала трехбатальонной. По своим боевым качествам она не уступала старшей по возрасту сестре. Эти две бригады, фактически равнявшиеся по численности двум полкам, отмечали свой день рождения осенью. Их основной контингент состоял из немцев, французов, поляков и итальянцев. Но там были и многие товарищи других национальностей. Лучшим мне представлялся батальон имени Тельмана. В основном в него входили немецкие эмигранты. При мне за все время боев ни одного пистолета, ни одной винтовки, ни одного пулемета не оставил этот батальон на поле боя и никогда без приказа не отступал.

В декабре возникли славяно-немецко-французская 13-я и преимущественно французско-бельгийская 14-я интербригады. Наконец в январе сформировалась 15-я, главным образом англо-американская, интербригада. Потери во всех батальонах были исключительно тяжелыми. В некоторых ротах за четыре месяца личный состав сменился трижды. Однако боевой дух интернационалистов оставался всегда чрезвычайно высоким. В период затишья между боями их обычно выводили в резерв, а когда снова разгорались бои, бросали на наиболее угрожаемые направления. В целом за все время войны в Испанию приехало 35 тысяч волонтеров. Седьмая их часть погибла в боях. А до февраля 1937 года через интербригады прошло 15 тысяч человек.

Ударные испанские бригады тоже быстро выросли в крепкие и боеспособные соединения, обладавшие хорошим [153] командирским и комиссарским составом. Эти бригады успели с лучшей стороны проявить себя во время харамской операции и накануне гвадалахарского сражения являлись основой республиканской армии. Из 100 испанских бригад к ним по боевым качествам можно было отнести в первую очередь (называю тех, кого помню) двухбригадную дивизию Листера, 1-ю ударную бригаду, 3-ю бригаду Галана, 6-ю бригаду Гало и 69-ю бригаду Дюрана. (Следует учесть, что я сталкивался в основном с частями, сражавшимися под Мадридом. В других местах наверняка имелись и иные высокобоеспособные части).

При формировании первых шести испанских бригад основные кадры для них были взяты из знаменитого 5-го полка народной милиции. Четверо из этих шести комбригов являлись коммунистами. Большинство остальных бригад переформировали из народных отрядов, колонн и полков милиции. Значительной части их личного состава были присущи незаурядные индивидуальные качества. Однако в целом по боеспособности они резко уступали ударным. Порой они только назывались регулярными, а кое-где вообще процветала партизанщина. Эти бригады неплохо несли повседневную боевую службу, но не выдерживали длительного напряжения и не умели вести маневренные действия. Оторвать их от какого-то места и послать на другой участок было очень трудно. Их называли «позиционными».

Главным недостатком вновь комплектовавшихся бригад я считал их чрезмерную впечатлительность. Нередко все решал первый бой. В случае удачи бригада быстро попадала в лучшие. При неудаче ее командирам долго потом приходилось воспитывать солдат.

Каждому советскому профессиональному военнослужащему, находившемуся тогда в Испании, вероятно, запомнились три особенности, характерные для республиканской армии на самых первых порах. Одна заключалась в слабой роли младшего комсостава. Унтер-офицеры были нередко безынициативны, подготовлены слабо, да и солдаты признавали только офицеров. Если офицер в подразделении отсутствовал, младшего командира плохо слушались. Боевая единица начиналась практически со взвода или роты. Отсюда большая скученность солдат в бою, их стремление держаться поближе к офицеру и тяжелые потери от артиллерийско-пулеметного огня. [154]

Вторая особенность состояла в призыве пополнения по партийному признаку. Каждая партия (коммунисты, социалисты, анархисты) предпочитала комплектовать «свои» части. Из таких частей наибольшую известность приобрел 5-й полк народной милиции, о котором я уже упоминал. Перед зимней кампанией именно из этого многотысячного полка (всего через него прошло 70 тысяч бойцов), имевшего много коммунистов в своих рядах, были выделены основные кадры для формирования ударных испанских бригад.

Третья особенность — это своеобразное отношение к приему пищи. Время, отведенное на завтрак, обед и ужин, считалось священным (между прочим, то же было и у франкистов). Нередко, если подходило время приема пищи, офицер не отдавал приказа идти в бой. Были случаи, когда во время сражения командиры кричали: «Трапеза!» — и перестрелка прекращалась, начинался обед. Однако почти все недостатки в республиканской армии окупались неимоверным энтузиазмом, царившим в ней. Революционный дух, ненависть к фашизму, стремление защитить демократию овладели народными массами прочно и неистребимо. И дух этот делал чудеса.