Испания в огне

Отстоять Мадрид!

Осень 1936 года... Республиканская Испания ведет отчаянную борьбу против фашистских мятежников. Соглашение 27 европейских государств о невмешательстве в испанские дела превращается в фикцию. Германия и Италия открыто помогают франкистам оружием, снаряжением, людьми, готовят интервенцию, чтобы превратить Пиренейский полуостров в еще одну базу фашизма и свой плацдарм. А правительства Англии и Франции препятствуют Испанской республике приобретать за границей оружие, фактически участвуя в необъявленной военно-экономической блокаде законных властей испанского народа. В трудные для Республики дни развернулось международное движение солидарности с нею. Одну из самых существенных ролей сыграли в нем советские люди. Из черноморских портов отправились к берегам Испании наши корабли с продовольствием, снаряжением, вооружением. Пароходами, самолетами, поездами прибывали в Испанию и наши добровольцы, военные специалисты. Они стремились помочь Республике, еще почти не обладавшей регулярными силами, создать кадровую армию, отбить натиск объединенных сил реакции и отстоять от фашистов столицу страны Мадрид.

В начале октября мятежники начали наступление на Мадрид с четырех сторон, а фашистское подполье — «пятая колонна» — усилило свою деятельность в самом городе. [126]

12 октября испанцы ежегодно празднуют открытие Америки Колумбом. Именно в этот день главарь мятежников генерал Франко, находившийся в Толедо, собирался провести свои отряды церемониальным маршем по площадям и улицам Мадрида. Газеты всех западноевропейских стран были переполнены сообщениями, перепечатывавшимися из фашистских источников, о скором и неизбежном падении республиканского правительства, о том, что вот-вот будут перерезаны последние дороги, связывавшие Мадрид с Альбасете и Валенсией, что испанская столица уже находится едва ли не в кольце вражеских войск.

Тревожное чувство охватило нас, когда мы, два советских командира-добровольца, я и полковник Б. М. Симонов, следовали железной дорогой в республиканскую Испанию по маршруту Москва — Берлин — Париж и просматривали свежие газеты. Действительно ли Мадрид уже в кольце, или это просто очередная утка буржуазных журналистов?

Сменяются заоконные пейзажи. Проехали бедные нивы панской Польши, осталась позади польско-немецкая граница, и вот мелькают перед глазами таблички на немецком языке: перрон номер такой-то, касса находится там-то, комендатура — там-то, до ресторана столько-то метров в таком-то направлении, вокзал лежит по ту сторону, на прогулку пассажирам отведено столько-то минут и т. д. Это Берлин!

В пути к Парижу особенно не нравилась нам одна дама из соседнего купе, бросавшая на нас взгляд каждый раз, как мы проходили мимо. Не следит ли она за нами? Это предположение оказалось верным, но совсем не в том плане, как мы думали. Уже в Испании мы встретили ее еще раз вместе с другой группой советских командиров, и там выяснилось, что она сопровождала нас, будучи персонально ответственной за наше благополучное прибытие.

В Париже мы остановились в советском посольстве и прежде всего попросили сообщить новости о положении в Испании. Товарищи передали нам всю имевшуюся в их распоряжении информацию, но предупредили, что она весьма неполна и что ее нужно считать предварительной. Действительно, в Испании мы выяснили, что многие сведения были верны лишь приблизительно, а другие устарели. По сравнению с тем, что печаталось в буржуазных газетах, информация из посольства выглядела очень оптимистичной. Истина же, как оказалось, лежала посередине. [127]

Париж интересовал нас в трех отношениях. Во-первых, мы хотели воспользоваться случаем и осмотреть достопримечательности города. Делать это пришлось урывками, ибо времени было в обрез. Во-вторых, нам недоставало многих вещей, которые, как объяснил сотрудник посольства, обязательно понадобятся в Испании. Пришлось поэтому ходить по магазинам. Французский язык мы знали слабо, к тому же старались действовать так, чтобы не вызвать у продавцов подозрений и чтобы по покупкам трудно было догадаться, кто мы и куда едем. Все это доставило нам массу осложнений. В-третьих, поскольку писать домой было нельзя, хотелось купить какие-либо сувениры «со значением», чтобы жены догадались, что это шлют мужья и что они здоровы. В посольстве обещали переслать подарки без задержки.

От Парижа до Тулузы доехали очень быстро. Плодородные равнины Средней Франции сменились холмами Центрального массива с их скучным ландшафтом, а затем зазеленела Гароннская низменность. От Тулузы местный поезд, уже гораздо медленнее, покатил к испанской границе. Все выше становились холмы, все суше почва, все беднее растительность. Потом весь горизонт заслонили горные хребты. Это Пиренеи, а за ними лежит Испания. Новая остановка, небольшой отдых.

Вероятно, нас ждали. Подошел какой-то человек, спросил по-французски: «Кто вы?» Потом переспросил по-русски с акцентом еще раз: «Вы русские?» Махнул рукой в сторону гор и пошел вперед, а мы — за ним. Шли сравнительно недолго, хотя путь был тяжелым. Наконец, человек остановился и показал назад: «Франция», потом ткнул пальцем себе под ноги: «Испания». Так мы перешли границу.

До Барселоны добирались уже испанским поездом. Дорога была в запущенном состоянии. Поезд сначала шел полупустым. Вооруженные люди почти не встречались. Спокойно стучали колеса, тихо поскрипывали вагонные тормоза. Было похоже на дачную прогулку, ощущение войны отсутствовало. Однако как только вырвались из Каталонских гор и поезд помчался вдоль морского берега, картина изменилась. Вагоны заполнились шумной молодежью в зимних куртках с засученными рукавами; крестьянами с корзинами необычной формы; безукоризненно одетыми сеньоритами. Замелькали береты, высокие круглые [128] фуражки, черно-красные анархистские ленты и флажки, ручные гранаты и пистолеты.

В Барселоне мы встретились с советским консулом В. А. Антоновым-Овсеенко. Впервые я познакомился с ним в 1924 году, когда он был начальником Политуправления Реввоенсовета, и теперь сразу узнал его: широкий, чуть улыбчивый рот; острый и длинный, «гоголевский» нос; щелочки близоруких глаз из-под очков. Этот человек прошел большой и сложный путь. Будучи одним из руководителей Петроградского военно-революционного комитета во время Октябрьского вооруженного восстания, он арестовывал в Зимнем дворце Временное правительство. В годы гражданской войны Антонов-Овсеенко командовал Украинским фронтом и являлся наркомом военных дел УССР, а потом работал на ответственных постах в Малом Совнаркоме и в НКВД. Ряд лет он провел за границей, где был советским полпредом.

Владимир Александрович казался очень усталым. Рассказывая нам о положении в Испании, он держался спокойно, но губы его во время беседы нервно подергивались. Речь была образной и яркой, фразы — резкими.

Обстановка, судя по его словам, была неважной: лучше, чем сообщали буржуазные журналисты, но хуже, чем мы услышали в Париже. Мятежники стоят под Мадридом. Юго-Западная Испания почти вся потеряна Республикой. В воздухе господствует фашистская авиация. Агрессия Германии и Италии под видом сотрудничества с фалангистами нарастает. В лагере мятежников идет грызня между соперничающими группировками. Но еще сильнее, к сожалению, несогласие в стане Республики между коммунистами, социалистами, анархистами и левыми республиканцами. Политика премьера правого социалиста Ларго Кабальеро двусмысленна и непоследовательна. Регулярной армии в полном смысле слова еще нет. Марокко не получило независимости. Этим пользуются фашисты, ведут там демагогическую пропаганду и набирают мусульманские отряды в свои войска. Баскония и Каталония требуют самоуправления, а правительство идет им навстречу очень неохотно, и это вносит разлад в ряды антифашистов. Народные массы полны революционного энтузиазма и готовы на самопожертвование. Но им больше всех мешают анархисты, у которых отсутствует элементарная дисциплина: сегодня они воюют, завтра отдыхают. То уходят, не [129] спросившись у старших командиров, в рискованные операции, то открывают врагу фронт. Захватывают на государственных складах оружие и прячут его. Никого не признают и ни с кем не считаются. Коммунистов они недолюбливают, социалистов презирают, государственных служащих ненавидят. От героизма переходят к панике, и наоборот. Работа тыла пока не налажена. Положение на фронтах трудное. Необходимо установить тесный контакт с испанскими коммунистами и опираться прежде всего на них, но в то же время вести себя лояльно по отношению к Республике в целом и не делать официального различия между разными республиканцами. Одним словом, закончил консул, чем скорее приступите к делу, тем будет лучше.

Самолетов в Барселоне не оказалось, а попасть в Мадрид по шоссе можно было только кружным путем. Поэтому автомобиль помчал нас сначала на юг, в Валенсию, а уж оттуда повернул на запад, к столице. Эта машина принадлежала губернатору округа Валенсия. Сияя улыбкой, он предупредил нас, что шофер надежный и мы можем не тревожиться. О чем следовало тревожиться, мы догадались уже возле Мадрида, когда шофер вытащил из кармана пистолет, положил его рядом с собой на сиденье и, указав рукой налево, в направлении юга, сказал: «Фашисты!»

Мадрид встретил нас сумерками и потушенными огнями. В городе рвались бомбы. Немецкие «юнкерсы» совершали свой очередной и безнаказанный налет. По улицам в минуты затишья перебегали люди. Один из них указал нам дорогу в советское посольство и вырвал из рук Б. М. Симонова сигаретку. Выяснилось, что народные милиционеры могут подумать, будто мы сигнализируем фашистским самолетам.

То, что прохожий назвал зданием посольства, оказалось гостиницей. Но жили в ней действительно советские граждане. Нас встретил корреспондент «Правды» известный журналист Михаил Кольцов. Мы бросились к нему с вопросами, однако в ответ услышали: «Положение в двух словах не обрисуешь, оно довольно сложное. Не хотите ли поесть?»

Впервые за последние дни мы поужинали как следует, а тем временем сами рассказывали Кольцову о новостях на Родине. Затем опять заговорил Кольцов: «Что вы, собственно, знаете о происходящем здесь?» Выявилось, что то, что мы знали, устарело. «Ну тогда я не буду рассказывать, [130] только запутаю вас. Разберетесь сами постепенно, а сейчас скорее действуйте как военные. Тут находятся наши советники Берзин, Воронов и Иванов. Иванов пошел в Главштаб Республики. Большая часть его сотрудников только что перебежала к Франко. Берзин и Воронов скоро придут сюда».

Так мы стали вживаться в испанскую действительность. Особая Краснознаменная Дальневосточная армия, служба с Блюхером, мучившая меня полгода сильная ангина, совещания в Москве, проводы за границу, Польша, Германия, Франция — все подернулось какой-то дымкой и отошло во вчерашний день. Коричневый хлебец и апельсины на скрипучем столе, усмешка Кольцова, уличный мрак да отдаленные разрывы — вот окружающая нас реальность. Итак, с чего будем начинать?

Вошли военный советник артиллерист И. Н. Воронов и руководивший нашими советниками Я. К. Берзин. Мы обнялись и тут же стали намечать порядок дальнейшей работы. Я доложил Берзину о своих полномочиях, а он связался с республиканскими командирами и сообщил им о прибытии новой группы советских военных советников, Затем Ян Карлович сказал, что главная задача ближайших суток и недель — превратить Мадрид в крепость. Твердо рассчитывать можно было на коммунистов, на людей из министерства внутренних дел и на гражданское население города. Берзин расстелил на столе карту и начал показывать места расположения будущих оборонительных сооружений. Потом он направил нас с Вороновым в войска. Мне Берзин предложил отправиться к Э. Листеру, в 1-ю бригаду.

С товарищем Энрике Листером я встречался в Москве, где он, испанский коммунист, временно жил в эмиграции и работал на строительстве метрополитена. Бывший каменщик, Листер командовал 5-м полком народной милиции. Состоявший наполовину из рабочих (почти все они были коммунистами), 5-й полк являлся костяком республиканских сил. Незадолго до нашего приезда он стал основой смешанной бригады. Войска Листера уже отличились под Сесеньей. Но у его соседей дело шло хуже, солдаты нервничали, порой отступали. По полученным от пленных сообщениям, фашисты собирались применить здесь танки. Чтобы отразить танковую атаку, сюда послали артиллерийский дивизион. Николай Николаевич Воронов, как отменный [131] артиллерист, как раз и должен был отправиться в этот дивизион.

Берзин являлся главным военным советником Республики, и для меня его распоряжения было достаточно. Но чтобы я мог поставить конкретную задачу перед испанскими частями как официально действующий военный советник, мне нужно было явиться сначала в Главный штаб за назначением. В помещении Главштаба встретил П. А. Иванова. Он познакомил меня с испанским офицером, одним из тех штабистов, кто остался служить Республике и не убежал к врагу. В Главштабе таких оказалось немного. Весь пылавший ненавистью к предателям, офицер сообщил, что на беглецов нечего рассчитывать. Никто из них не вернется. Еще раз созвонились с республиканским командованием. Нам сообщили, что новый Главный штаб будут формировать в Валенсии, а меня просят срочно поехать в войска и провести беседу о том, что дальнейшее отступление грозит крахом. Офицер стал собирать штабные бумаги, а я поспешил назад в гостиницу.

Берзин размышлял над планом оборонительных сооружений. Все ли тут верно? Вспомнили русскую поговорку: гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. Чтобы не ошибиться, договорились втроем объехать рано утром окрестности города, посмотреть на местности, как лягут будущие окопы и брустверы.

Мне представили на выбор трех переводчиц. После некоторых колебаний я остановился на кандидатуре М. А. Фортус и позднее никогда о своем выборе не жалел. В Испании ее звали Хулиа, то есть Юлия. Муж Марии Александровны, по национальности испанец, погиб. Сама она после этого прожила в Испании лет пять, в совершенстве владела языком, отлично знала страну и ее обычаи, была рассудительной, быстро ориентирующейся в обстановке и храброй женщиной. Ей по плечу оказалась не только работа переводчицы, которую она выполняла блестяще. Как показала жизнь, она с успехом вела переговоры с любыми должностными лицами и в дальнейшем фактически являлась офицером для поручений.

Всю ночь мы не смыкали глаз, а утром объехали предместья Мадрида. Рекогносцировка позволила установить, что план обороны хорош. Я. К. Берзин, чтобы поскорее претворить его в жизнь, обратился за помощью к испанским коммунистам — члену республиканского правительства [132] Висенте Урибе и его товарищам. Н. Н. Воронов поехал к артиллеристам, я — к пехотинцам смешанной бригады. Вскоре ее батальоны собрались в одно место. Гляжу, бойцы хмурятся. Явно думают, что сейчас им станут учинять разнос за отступление. Наступила тишина.

Поглядел я на ребят, посмеялся и начал рассказывать, как воевали мы в гражданскую войну в Советской России. Рассказываю, а сам посматриваю то на переводчицу, то на бойцов. Мария Александровна переводит очень экспансивно, голос звенит от напряжения, лицо горит. Солдаты, в свою очередь, реагируют горячо, повскакали на ноги, повторяют ее слова, жестикулируют. Затем посыпались вопросы. Чаще всего спрашивали, приходилось ли Красной Армии отступать, а если приходилось, то как мы это переживали и что при этом делали?

Снова начался рассказ. Приходилось, говорю, отступать, порой даже бежать, и нередко, но потом мы всегда восстанавливали боевую дисциплину, переходили в наступление и громили белогвардейцев. Главное, что помогало нам, — это наша политическая сознательность, организованность и опора армии на трудящееся население.

Относительно союза с трудящимися поняли все сразу. Насчет политической сознательности пришлось обстоятельно разъяснять, в чем она заключается и как толковать ее применительно к испанским делам. Тут же выступил листеровский комиссар, дополнивший то, что я сказал.

Долго пришлось говорить о дисциплине. Пока Фортус переводит, думаю про себя: вот так объясняем в бригаде, где три четверти бойцов — коммунисты и социалисты. А каково будет у анархистов? Позднее обнаружилось, впрочем, что солдаты всё, и сразу же, поняли правильно. Просто они хотели подольше послушать большевика, посланца Страны Советов.

Тяжелой темой оказалось все же отступление. Я старался напирать на мужское самолюбие: «Куда же отходить дальше? Ведь за окопами сразу начинается Мадрид! Будете отступать по его улицам, над вами девушки станут смеяться из всех окон, со всех балконов». Это действовало. Бойцы опускали головы. Вообще же беседа прошла хорошо, настроение в батальонах поднялось. На прощание солдаты попросили показать им какую-нибудь кинокартину про гражданскую войну в СССР. Я дал обещание такую кинокартину достать и постарался обещание выполнить [133] как можно скорее. Позднее из Советского Союза было прислано несколько фильмов. Эффект они дали поразительный. Перед уходом листеровский комиссар потребовал от солдат дать обещание, что дальнейшего отступления не будет. Батальоны хором поклялись.

Эта клятва испанских рабочих и крестьян не была нарушена. Воины 1-й бригады дрались образцово и свой долг выполнили до конца, честно и мужественно. А сам Листер оказался превосходным командиром. Гордый, слегка самолюбивый человек, не выносивший даже малейшего намека на то, что его хоть как-то могут принизить или оскорбить, он в то же время свято охранял свою честь воина и коммуниста. Не случайно именно Листер стал командиром 1-й бригады, с которой фактически и начала свое существование регулярная армия Республики.

Долго испытывали мы трудности с вооружением. Оно было разнокалиберным, некомплектным, и его вообще недоставало, особенно боеприпасов. Транспортировка оружия из СССР не могла восполнить потребности республиканской армии. К тому же без конца возникали инциденты на море, тормозившие поставку материальной части. Закупки удавались Республике с большим трудом. Так называемые демократические буржуазные страны всячески препятствовали законному правительству Испании ввозить необходимое, а фашистские державы открыто посылали Франко специалистов, целые части и соединения, различную технику и вооружение.

Наша Родина в этих тяжелых условиях делала все, что могла, чтобы помочь истекавшей кровью Испанской республике. Многое зависело и от инициативы лиц, действовавших на местах. Чудеса находчивости проявлял, в частности, Берзин. Внеся свою лепту в создание прочной обороны у Мадрида, он уехал в Валенсию, где собирал всех вновь прибывающих военных советников и волонтеров вокруг организованного им Управления и направлял его работу. Под его контролем находились также прибывавшие в Валенсию и в другие порты торговые суда. Их грузы моментально учитывались, распределялись и шли в дело.

В начале ноября Мадрид испытал новый бешеный натиск франкистов. Испанские и только что созданные интернациональные бригады делали все, что могли, чтобы отстоять столицу. Фактически в те тяжелые дни дело обороны взяла в свои руки коммунистическая партия. Что [134] касается правительства, то его решено было эвакуировать, так как опасность нарастала. Правительственные органы переводились в Валенсию. Я не знаю, как мыслилось это организовать, но, на мой взгляд, лишь усилия компартии удержали тогда дело от срыва. Хосе Диас, Долорес Ибаррури, Сантьяго Каррильо, Антонио Михе работали не покладая рук.

Различные учреждения уезжали в разное время, иногда никого ни о чем не извещая и не оставляя порой на старом месте никаких рабочих групп. Многие буржуазные чиновники думали только о себе. Отдельные члены правительства, принадлежавшие к разным партиям, потеряли контакт друг с другом.

Я находился в окопах, когда меня поздно вечером, кажется накануне 7 ноября, разыскали Михаил Кольцов и один испанский коммунист. Сообщив мне вкратце обстановку, испанский товарищ стал уговаривать меня немедленно связаться с Ларго Кабальеро. Крайне важно было, чтобы в Валенсии премьер сразу же возглавил работу государственного аппарата. Но коммунистов он мог не послушать, принять их настояния по своей обычной манере за некие «межпартийные интриги». А наемники фашистов марокканцы уже приближались к пригороду, в котором он жил. Как бы ни относиться к личности Кабальеро, в тот момент важнее всего было сохранить действенность центральной власти и единство усилий. Во что бы то ни стало необходимо уговорить его сейчас же отправиться в Валенсию, а русского военного советника он уважает и с его советом согласится.

Поехал я в домик премьера, но без особой надежды на успех. Кабальеро ложился спать в 22.00, и не было такой силы и таких событий, чтобы они заставили его отказаться от раз навсегда принятого распорядка. Как только он засыпал, его связь с внешним миром обрывалась, всякий доступ к нему был закрыт. Когда мы ехали, один из сопровождавших меня испанских товарищей показывал дорогу. Другие были тотчас посланы на шоссе Мадрид — Валенсия, чтобы встретить там премьера.

Приезжаем, Нас встречает секретарь. Я через переводчицу объясняю ему, в чем дело. Объясняю долго и настойчиво, но без толку. Секретарь твердит свое: глава правительства спит, будить его нельзя. Пришлось пойти на крайние меры. Я сделал вид, что записываю фамилию секретаря, [135] и сказал, что сейчас же передам сообщение, куда нужно, а если премьер попадет в плен, то секретарь ответит своей головой. Судя по тому, как долго переводила Фортус мои слова, она явно добавляла еще что-то от себя, причем с очень энергичной и выразительной интонацией.

Секретарь удалился. Накинув плед на плечи, появился Кабальеро. Последовали новые объяснения. Премьер оказался далеко не твердокаменным. Он сразу как-то раскис, узнав о марокканцах, быстро согласился с необходимостью отъезда, оделся, уселся в автомобиль и отбыл на восток. Я проводил его до места встречи на шоссе с сопровождающими лицами, после чего развернул машину и возвратился в город.

В Мадриде меня ждало приятное известие: прибыли советские танкисты во славе с С. М. Кривошеиным. Б. М. Симонов, которого я всегда оставлял за себя, сообщил, что одна танковая рота уже приняла участие в бою. Чрезвычайно важно было оповестить об этом мадридцев, чтобы поднять дух среди населения и в войсках. Но пока никто ничего не знал о деталях боя, очень меня интересовавших. Поехали на поиски. Когда я нашел танковую роту, первый, кого я увидел, был майор Грейзе (командир из нашей мотомехбригады в Белорусском военном округе П. М. Арман). Он-то и командовал этой ротой. Обрадовавшись встрече, Арман сразу же поинтересовался, нет ли в Испании и командующего БВО. Но последнего здесь не было. Затем завязался разговор о прошедшем бое. Оказалось, что в один из танков попал снаряд, оглушив башенного стрелка. Других потерь не имелось. Любопытное это явление — человеческая память. Многое я позабыл, даже весьма важное. А вот детали того разговора помню, как будто он состоялся вчера.

Настроение у танкистов было отличное. Прибыть и с ходу успешно выполнить задание — это всегда поднимает дух человека. Замечу, что высокий боевой дух сохранился у танкистов и в дальнейшем. В ноябре 1936 года под Мадридом действовало всего лишь около 50 танков, намного меньше, чем имелось танков у Франко, но сражались они героически. Танки сцементировали столичную оборону и сыграли роль крупного морального фактора. Потери врагу они тоже наносили весьма ощутимые. Франкисты еще не имели опыта борьбы с танками, и боевые машины нередко просто давили вражескую пехоту и конницу. Фашистами овладевала паника, когда они видели идущие на них в атаку танки. А среди тех героев-танкистов, кто тогда доблестно сражался под Мадридом, одним из [136] лучших был Поль Матисович Арман. Присвоение этому командиру, латышскому большевику Тылтыню (его настоящая фамилия), звания Героя Советского Союза явилось заслуженной оценкой его решительных и умелых действий. Погиб Арман в 1943 году на Волховском фронте, ведя в бой танковую бригаду против немецко-фашистских захватчиков.

Итак, дела под Мадридом пошли теперь успешнее, но положение оставалось еще очень острым. Нужно было осуществить по меньшей мере три первоочередных мероприятия: наладить реальное и эффективное управление войсками; укрепить мадридский участок в количественном и качественном отношении; превратить республиканские воинские отряды в регулярную армию. Все это упиралось в серию серьезных организационных мероприятий. Чтобы провести их в жизнь, необходимо было добиться согласия хотя бы трех лиц — премьера Кабальеро, одновременно военного министра; его заместителя Асенсио, фактически руководившего вооруженными силами Республики; начальника Главного штаба Кабреры, у которого я был в то время военным советником.

Что же предприняли в связи с этими мероприятиями советские военные советники? Сначала Я. К. Берзин собрал в Валенсии совещание. Как всегда, он руководил им четко и энергично. Бывший начальник разведывательного управления Красной Армии не любил терять время даром. Предприимчивый, твердый, волевой человек, Берзин вкладывал все свои знания и богатый жизненный опыт в организацию победы над фашистами. Латышский крестьянин, он с юных лет принимал участие в революционном движении. Настоящее его имя — Петер Янович Кюзис. Когда в 1911 году он бежал из иркутской ссылки, то взял себе имя Ян Карлович Берзин. После революции этого видного чекиста чаще звали у нас Павлом Ивановичем. Его латышская родина в то время была буржуазной страной, и сподвижник Феликса Дзержинского, живя в Советском Союзе, отдавал все свои силы делу победы социализма в СССР. Наблюдая его в Испании, я не раз думал, что каждый удар, который наносил там этот мужественный человек по международному фашизму, представлялся ему, вероятно, очередным шагом к торжеству ленинских идей и в Латвии, и во всем мире. Так оно и было на деле.

На совещании снова (в который уже раз!) всплыл вопрос о взаимоотношениях советников с военным руководством Республики. Этот сложный вопрос никак не удавалось разрешить удовлетворительным образом. Кабальеро, которому шел восьмой [137] десяток, не способен был действенно и оперативно руководить вооруженными силами. К тому же его политическая линия очень часто шла вразрез с интересами народа и демократического государства, а ненависть, которую он испытывал к коммунистической партии, мешала ему установить прочный контакт с наиболее организованным, сознательным и дееспособным отрядом испанских трудящихся. Асенсио был человеком решительным и целеустремленным. Но цели, которые он лично преследовал, в еще меньшей степени совпадали е интересами народных масс, чем это было у Кабальеро. Трудящиеся его не любили и связывали с его именем почти все неудачи на фронтах. И Кабальеро и Асенсио ценили иностранных военных советников, честно служивших Испании и беззаветно боровшихся с фашизмом, однако довольно часто вставляли палки в колеса реформам в армии.

Как раз тогда зашла речь о необходимости создать регулярные войска. Сама жизнь заставила, наконец, лидера правительства принять это решение. Договорились с Главштабом Испанской республики, что будут сформированы бригады. Когда они приобретут боевой опыт, их сольют в дивизии. Когда окрепнут дивизии, их объединят в корпуса. Мне поручили поддерживать постоянную связь с начальником Главштаба и добиться усиления Мадридского фронта. Руководить вооруженными силами в Мадриде должен был генерал Миаха. К нему станут направлять новые испанские и интернациональные бригады. Центром их формирования назвали город Альбасете.

Сообщение об авиации сделал Дуглас (Я. В. Смушкевич). Я хорошо знал этого товарища по совместной службе в Белорусском военном округе, где он командовал авиабригадой. Однажды в Витебске я наблюдал за тем, как под его руководством строился аэродром. Уже тогда Смушкевич проявил незаурядные организаторские способности. В годы моей службы в Москве он являлся начальником Главного управления авиации Красной Армии. Этот опытный и смелый летчик показал себя в Испании с самой положительной стороны.

На совещании в Валенсии Смушкевич внес предложение посылать молодых испанцев на шесть месяцев в СССР для учебной стажировки в летном деле.

Вскоре я и Симонов выехали в Альбасете. Вместе со мной в Альбасете и Мадриде работало еще несколько советских командиров, в том числе Р. Я. Малиновский, П. И. Батов, В. Я. Колпакчи, А. И. Родимцев, Н. П. Гурьев. [138]

В нашу задачу входило помочь Республике наладить формирование бригад регулярной армии и нести функции военных советников при испанских командирах. Прежде всего удалось пополнить новыми подразделениями интернациональную бригаду, в значительной степени состоявшую из немецких и австрийских коммунистов. Оторванные от своей родины, эти славные товарищи горели желанием дать смертельный бой на испанской земле их злейшему врагу, германскому фашизму. Военным делом они овладели очень быстро и в сражениях показали себя с наилучшей стороны (впрочем, еще в Альбасете я обратил внимание во время учений на умелые действия немецкого батальона). В бой под Мадридом данную часть, ставшую еще в конце октября 11-й интербригадой, повели генерал Клебер (Манфред Штерн. Его не нужно путать с советским военным советником Г. М. Штерном, тоже находившимся в Испании) и комиссар Марио Николетти (так звали тогда члена ЦК Итальянской компартии Джузеппе ди Витторио). Потом этой бригадой командовали другие лица.

Далее в Альбасете стали формировать интернациональную бригаду уже смешанного, а затем романского в основном состава. Ее непосредственным обучением занимался В. Я. Колпакчи, которого предупредили, что ему же скорее всего придется на первых порах руководить действиями этой бригады в бою. Колпакчи приступил к энергичным занятиям по тактике и стрелковому делу. Вскоре бригаду (12-ю интернациональную) принял под свое командование Пауль Лукач (Мате Залка). Новые бригады с ходу вступали в бой, но войск все не хватало. Решили поэтому попытаться наладить отношения с каталонскими анархистами, и испанский Главштаб направил меня в Барселону.

Прежде всего я явился к начальнику нескольких анархистских воинских колонн Буэнавентура Дуррути. Мы сидели в его штабе, и Дуррути без конца вызывал к себе то одного, то другого подчиненного. Те рапортовали ему и отбывали восвояси, а их место занимали другие. Дуррути, очевидно, доставляло удовольствие демонстрировать мне свои порядки, меня же эта детская игра сначала забавляла, а потом стала раздражать. Сидим в комнате уже битый час, а к серьезному разговору даже не приступили. Наконец он угомонился, и началась беседа. Я не помню, естественно, всех деталей, но общий дух разговора врезался мне в память вследствие необычности его содержания. Порой я не знал, что мне делать: ругаться или смеяться. [139]

Начали мы с того, что по моей просьбе Дуррути стал обрисовывать общую обстановку в Испании. Тут я увидел, что он имеет о ней самое смутное представление. Затем разговор перебросился на отдельных командиров. Подчеркивая свою нелюбовь к централизованному руководству, Дуррути уверял меня, что все генералы на свете враждебны народу и что все они одинаковы. Настал мой черед говорить, и я начал стыдить его, как это он, известный политический деятель, не знает, что советские генералы совсем другие. Рассказал ему о нашем наркоме обороны. У Дуррути широко раскрылись глаза.

— Как, разве Ворошилов из рабочих?

— Да, он в прошлом слесарь.

— Но ведь рабочий не может не быть анархистом. Это очень хорошо. Меня ваш Ворошилов сразу поймет. Как только он узнает, что я сижу без пулеметов и патронов, он даст их мне. У меня есть корабль. Завтра же мои люди организуют поездку в Одессу за патронами.

— Нет, так ты ничего не получишь (мы были, конечно, на «ты»). У Ворошилова патроны не собственные, а государственные.

— Значит, не даст? Вот видишь, как государство ломает человека. Был рабочий, а сделался министром и сразу обюрократился.

— Иди защищать Мадрид, и Республика даст тебе патроны, гранаты и пулеметы. Выделяй людей ж пулеметную команду для обучения.

— Ладно, поеду в Мадрид и спасу его. Мы всем покажем, как надо воевать!

Дальше беседа пошла почти в дружеском тоне. Я рассказывал Дуррути, что советские люди умеют ценить заслуги видных революционеров, в том числе и анархистов. В Москве есть улица, названная в честь Кропоткина. На памятнике у стен Кремля высечено имя Бакунина. Поэтому нам понятно, что у Дуррути имеются колонны имени Кропоткина и Бакунина. Но как понять, что одна из колонн носит имя Махно? Ведь Махно — бандит. Когда я служил в Конной армии Буденного, мне пришлось сражаться с махновцами. Эти разбойники грабили трудящихся и вредили народной власти. Не случайно в твоих колоннах столько всяких недостойных людей. Разве можно подпускать к революции нечистоплотных? Я уверен, что в колонны затесались и фашисты. Если их не изгнать, они подведут в первом же бою и принесут несчастье.

Дуррути обещал очистить колонны от враждебных революции [140] лиц. Но должного порядка так и не навел. Последствия не замедлили сказаться. Под Мадридом его отряды сражались неудачно, а Дуррути вскоре погиб от шальной пули. О его смерти ходили разноречивые слухи, но я был уверен, что это кто-то из «своих» отомстил ему за попытки наладить дисциплину. Мне очень жаль было этого отважного парня с невообразимой путаницей в голове, но лично честного и по-своему принципиального.

Что касается его пулеметчиков, то они действительно прибыли в Альбасете. Мы дали им пулеметы «максим». Сначала ребята отказывались иметь с ними дело, жалуясь на их тяжесть. Но потом, когда советник А. И. Родимцев продемонстрировал, как здорово они стреляют, бойцы влюбились в них и обучаться начали прилежно и старательно. Внешний вид у этой команды был нередко неважный, дисциплина хромала на обе ноги. Однако пулеметчики из них получились лихие. А когда они посмотрели какой-то из советских фильмов о гражданской войне в СССР, то на следующий день преобразились и с тех пор всегда наматывали на себя пулеметные ленты крест-накрест, подражая героям 1917-1920 годов.

Тем временем В. Я. Колпакчи закончил формирование очередной интернациональной бригады. Политическая сознательность бойцов этих бригад была высокой. Во всяком случае, главному их комиссару товарищу Галло (Луиджи Лонго, ныне генеральный секретарь Итальянской компартии) не приходилось жаловаться на низкий боевой дух. Антифашистыволонтеры знали, зачем они приехали в Испанию. Поэтому мы были уверены, что и новая бригада не посрамит себя. Она была направлена на позиции у реки Харама, но в первом же бою не выдержала удара франкистов и отступила. В чем дело? Мы обсуждали событие долго и горячо. В конце концов решили, что все упирается в отсутствие опыта у бойцов. Главштаб дал бригаде другую боевую задачу, а заодно сменил командира. По совету французских товарищей комбригом был назначен один из комбатов, капитан французской армии, участник первой мировой войны. Постепенно бригада закалилась в боях и стала отличной. Что касается нового комбрига, то он установил свои порядки. Каждую неделю на автомобиле солдаты ездили по очереди в Мадрид отдыхать. Если в роте случался проступок или она вела себя в бою неважно, отпуск отменялся. Все находили это справедливым.

Вслед за тем в Альбасете были сформированы и отправлены на фронт 10 испанских бригад. Мы очень торопились, [141] поэтому бригады не успели достаточно хорошо обучиться военному делу. Искусство войны им пришлось постигать сразу на практике. За три месяца сформировали три интернациональные бригады. Одна из них была в основном романской, другая — славянской, третья — англо-американской. До того как Берзин отозвал нас с Симоновым в Валенсию, мы успели посмотреть, как ведут себя отдельные подразделения этих бригад в бою. Некоторые подразделения имели личный состав, уже участвовавший в сражениях либо попавший первоначально в иные части. Например, ряд бойцов входил раньше в итальянскую центурию имени Роселли, в смешанную центурию имени Соцци и в легион, созданный беспартийным эмигрантом из Италии Паччарди. Большинство же прибыло позднее. Одни уезжали в Испанию по своей инициативе. Другие направлялись по путевке Коминтерна. Имелись и такие, кто приехал просто посмотреть, что происходит на Пиренейском полуострове, а затем, увлеченные славными идеями революционно-освободительной борьбы, оставались и активно включались в нее.

Постепенно советские военные советники завоевали себе большой авторитет. Даже анархисты изменили свое мнение и все чаще стали обращаться к нам за консультациями и помощью. В декабре 1936 года волонтера Петровича (то есть меня) и волонтера Вольтера (то есть Н. Н. Воронова) пригласили к себе каталонские анархисты. В то время ЦК Коммунистической партии Испании выдвинул «8 условий победы» над врагом. Одно из них заключалось в усилении единства действий. Анархисты вынуждены были согласиться. Они хотели отбить у франкистов город Теруэль. Когда мы встретились с их лидером на одном из участков, то он начал усиленно расхваливать свои отряды. Мы спрашиваем его об обстановке, о вооружении, о конкретных планах, а он отвечает на все вопросы одно и то же: «Это все чепуха, а вот мои парни — что надо, они завтра же атакуют, разгромят, захватят...» — и т. п. Мы, при всем нашем скептическом отношении к анархистам, едва не поверили красноречивому командиру. На всякий случай решили вызвать в поддержку еще 13-ю интербригаду. Затем составили план операции. План этот был анархистами принят. Развернулась подготовка к наступлению.

Во время этой подготовки произошел забавный случай. Разведка приносила разноречивые сведения: определить точное размещение живой силы противника было трудно. Хотелось самим установить, нет ли у врага ложных позиций. [142]

Встречаем мы с Вороновым испанского центуриона (то есть командира солдатской сотни). Спрашиваем:

— Слушай, ты знаешь, где фашистский передний край?

— Знаю, — отвечает.

— Покажи нам поближе. Не побоишься?.

Центурион презрительно рассмеялся:

— Пойдемте!

Мы были уверены, что он выведет нас на передовой наблюдательный пункт, куда мы направлялись, и из удобного места покажет расположение вражеских окопов. Но что-то слишком долго мы идем. Прячемся за кусты, за рощицы, пересекаем мелкие овраги. Надвигается ночь. Где же противник? Впереди заалело пламя костра. В небольшой балке виднелись неподалеку фигуры часовых, а еще ближе сидел солдат. Центурион протянул руку и прошептал:

— Фашисты!

Оказалось, он понял нас буквально и подвел к фашистским позициям вплотную.

Не знаю, то ли не заметили нас караульные, то ли приняли в сумерках за своих, но назад отошли мы благополучно. Когда вернулись, напряжение спало. Стали мы тут сетовать:

— Куда же ты нас потащил? Хотел в плен франкистам сдать?

Испанец обиделся. Его попросили показать фашистов, он сделал максимум возможного. Где же признательность? Инцидент завершился общим смехом. Мы пожали парню руку и распрощались.

Подобные случаи, свидетельствовавшие о незаурядной личной храбрости испанских анархистов, внушали надежду на успех. Увы, объективный момент оказался сильнее субъективного. Никакие личные данные не смогли компенсировать анархистской дезорганизованности. Это проявилось в первый же день наступления. Интербригада была готова выполнить приказ, но главного командира анархистов нигде нельзя было отыскать. Не думаю, чтобы он струсил. Скорее, позабыл об условленном часе или просто отнесся наплевательски к собственным обязанностям. Ведь понятия «порядок», «армия», «государственный долг», «дисциплина» у анархистов не только отсутствовали, но и были ими презираемы.

Тогда мы с Вороновым решили заменить командира. Войска находились в окопах. Мы вышли вперед, дали команду к атаке и пошли в полный рост. Бойцы закричали: «Браво!» — но никто не поднялся. Идем дальше, оглядываемся: мы по-прежнему [143] шагаем под выстрелами вдвоем. Возвращаемся, уговариваем, кричим, просим, стыдим... Ничего не помогает. Атака сорвалась. Тем временем 13-я интербригада перешла в наступление, как и было условлено. Фашисты, воспользовавшись несогласованностью действий, перебросили против нее главные силы, нанесли ей потери и остановили. Операция на этом участке не удалась.

После доклада Берзину об обстановке под Теруэлем, он сообщил мне, что генерала Купера (то есть Г. И. Кулика), военного советника при председателе хунты обороны Мадрида генерале Миаха, отзывают в Москву. Я должен был заменить Кулика, так как Мадрид — важнее всего. Оставлять хунту обороны (Мадридский фронт) без квалифицированной военной помощи нельзя. Функции военного советника в Главном штабе Берзин брал на себя. А в Мадриде мне вменялось в обязанность уделить особое внимание подготовке специалистов — танкистов, летчиков, артиллеристов и общевойсковых офицеров. Наступило время подумать по-настоящему о кадрах республиканских войск.

Прибыв в Мадрид, я представился Миахе как его новый советник. Совместная работа с ним была делом сложным. В Миахе жило два человека: военный и политик. В качестве политика Хосе Миаха, официально беспартийный, был на деле очень далек от коммунистов. Это сильно мешало упорядочить руководство боевыми операциями в «красной зоне», как называли тогда район Мадрида за откровенно левые настроения большей части его населения и за ту выдающуюся роль в его обороне, которую играла испанская компартия. А в качестве военного Миаха оказался человеком знающим. Так, он хорошо разбирался в боевых возможностях марокканских войск — основной силы Франко под Мадридом. Оказалось, что он имел опыт колониальной войны в Марокко.

Вот ирония истории! Марокканцы, боровшиеся за свою свободу, против испанских захватчиков, теперь, обманутые, сражались за интересы фашизма, злейшего врага угнетенных народов. А генерал, который в свое время был чуть ли не однокашником Франко и других лидеров реакции, должен был защищать Республику и интересы трудящихся. Не случайно в 1939 году он изменил Республике. Понятно, что о сотрудничестве с коммунистами он особенно и не думал, а просто исполнял свои обязанности как генерал на официальной государственной службе. Поэтому с чисто военной точки зрения мы находили общий язык, но морально-политического [144] единодушия не было и в помине. Впрочем, я старался всячески избегать обсуждения с ним вопроса о компартии. Всем советским военным советникам еще перед отъездом из СССР было строжайше запрещено принимать хоть какое-то участие в политических спорах и политической борьбе в Испании. Мы отдавали испанскому народу и его законному правительству свои военные знания, и нас использовали, как считали нужным.

Начальником штаба Мадридского фронта являлся Висенте Рохо, умный, знающий и деловой офицер. Настроен он был значительно левее Миахи и, как мне казалось, недолюбливал его. Нередко, внося какие-нибудь серьезные предложения или сообщая важные данные, он порой избегал докладывать лично Миахе, а обращался в таких случаях ко мне и просил меня провести решение в жизнь. У меня имелись, конечно, и свои соображения и предложения. И вот, как правило вечером, я приходил к Миахе. Там и беседовали. После нескольких случаев на фронте, когда рекомендации советника помогли, Миаха, думавший о своей карьере, начал, по-видимому, относиться к советам со вниманием. Моей переводчицы М. А. Фортус он перестал стесняться: то ли он привык к ней; то ли практика показала ему, что никакие детали наших разговоров не становятся никому известными, и поэтому ей можно доверять; то ли, наконец, он узнал, что ее муж когда-то был анархистом, и вследствие этого не смотрел на нее как на потенциальную коммунистку. Вообще ему нравилось, что по всем важнейшим вопросам мы договариваемся предварительно, еще до обсуждения их на совещании. Мне тоже незачем было возражать против заведенного порядка, лишь бы крепла оборона города. На следующее утро после встречи Миаха созывал у себя в кабинете совещание и выкладывал все, что было накануне согласовано. Далее слово предоставлялось Рохо, а он, как фактический инициатор ряда предложений, энергично поддерживал председателя хунты. Затем слово предоставляли мне, и я выступал в том же духе. После этого соглашались и другие должностные лица.

Превосходно показал себя в Испании капитан (сначала он был лейтенантом) А. И. Родимцев. Я часто видел его в бою и смог оценить его качества. Являясь военным советником у Э. Листера, Родимцев приносил, как мне кажется, большую пользу тактичными и умелыми советами по руководству подразделениями, а если возникала необходимость, то и примером личного мужества в острых боевых ситуациях. [145]

Вот франкисты наступают со стороны Толедо, нацелившись на стык республиканских соединений и вклиниваясь между ними. Чтобы задержать противника, штаб посылает вперед дивизию. Командира на месте нет. Родимцев получает от меня приказ: развернуть дивизию и ввести в бой. До этого Родимцеву не приходилось командовать у нас даже полком. Поэтому вслед посылаю другого офицера — проверить, как пойдет дело. Предупреждаю, что через два часа буду на месте сам. Родимцев слегка нервничал, но действовал четко. И когда я приехал, офицер очень высоко оценил его действия. Садимся в броневик, объезжаем поле боя. Действительно, все идет как надо.

А вот случай на мосту у Мансанареса в Мадриде. Мост этот мы называли «французским». Марокканцы прорвались к окраине города и на рассвете атаковали мост. Республиканский пулемет, державший переправу под обстрелом, внезапно отказал. Фашисты уже вбегали на мост и, стреляя на ходу, устремились к нашему берегу. Бойцы дрогнули. Еще несколько секунд, и враг прорвется в город. Под огнем Родимцев бросился к пулемету. Франкисты были уже в нескольких шагах, когда «максим» снова заработал. Вражеские солдаты, срезанные ливнем пуль в упор, свалились на мост, а другие откатились прочь. Об А. И. Родимцеве не раз сообщали в Москву и ходатайствовали о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Известно, как умело и мужественно действовал Родимцев в годы Великой Отечественной войны. Мне кажется в этой связи, что Испания явилась для него отличной боевой школой.