В Чанчуне

Раннее утро. Оставив шинели и вещи в гостинице, мы с Розовым пошли осматривать город.

В гоминьдановском Чанчуне были кварталы — скопища нищеты и грязи. Я облазил их в поисках литейной мастерской, отливавшей [348] бронзовые барельефы. Мы разыскали эту мастерскую. В кузне была сооружена крошечная печь. Расплавленный металл сливали в лунки, очищали от шлака, после чего он попадал в формы. Стояла невыносимая жара. Тяжелый воздух был насыщен ядовитыми сине-зелеными парами. Человек, попавший сюда впервые, не мог пробыть в этом дворике и десяти минут. А справа и слева, совсем рядом, высились современные заводы и фабрики. После осмотра литейной проводник зазвал нас в кондитерскую и, угостив пирожным, весело заговорил:

— Ну вот и у нас настали мирные дни! А мирная жизнь — это непременно и счастье в доме. Мой товарищ, что шьет вам китель, женится. Он приглашает вас на свадьбу и просит подвезти его невесту на машине. Он будет вам благодарен на всю жизнь, если вы согласитесь. Подумать только: портной везет свою невесту на свадьбу в легковой машине, в какой сидел не всякий богач. Приходите, и угощение будет на славу, попробуете все китайские блюда!

Мы не могли отказаться от такого приглашения. На другой день с утра проводник пришел к нам с рослым юношей, родственником невесты.

— Он вам покажет, куда ехать. Вообще, по обычаю, никто из мужчин не должен видеть, как собирается невеста, но вам это разрешено в порядке исключения.

Невеста жила на окраине города в дырявой и ветхой хибарке с плоской крышей. Нас окружили дети, большеглазые, вездесущие дети с семечками и кусками арбуза в руках.

Невеста, застенчивая и робкая круглолицая девушка, была одета в традиционное национальное платье с золотым шитьем. Вместе с двумя подружками она вышла к машине. У кабины в нерешительности остановилась, улыбнулась нам и залилась краской так, что на глазах у нее выступили слезы. Мы усадили девушку на заднее сиденье и занавесили стекла от взоров любопытных.

Свадьба должна была состояться в дешевом ресторане. Гости уже были в сборе. Когда мы подъехали, вышел жених с дружками. От машины по тротуару и лестницам до самых столиков расстелили дорожки.

После окончания всех формальностей брачной церемонии началось пиршество. Официанты быстро подходили к столам и ставили на них тарелки с кушаньями. Жених и невеста, низко кланяясь, просили отведать каждое блюдо.

Я насчитал сорок два различных блюда, приготовленных из мяса, рыбы, овощей, муки и еще невесть из чего.

Китайцы маленькими глотками тянули горячую рисовую водку и быстро пьянели.

Во время пиршества то один, то другой из гостей вставал и пел что-нибудь. Пели мужчины и женщины, как бы состязаясь друг с другом, пели и желали молодоженам счастья, безбедной [349] жизни, желали, чтобы ни они, ни их дети никогда больше не слышали об атомной бомбе...

Атомная бомба!.. Мы знали: первая бомба взорвалась в Японии 6 августа над Хиросимой, а вторая — над Нагасаки 9 августа, в день начала наступления советских войск. Военщина США превратила города Японии в опытный полигон. Мы уже тогда догадывались, что этими атомными взрывами реакционные силы Америки хотели в первую очередь запугать Советский Союз.

* * *

Когда мы подъезжали к Дальнему, то первое, что бросилось в глаза, была гигантская свалка площадью в десятки гектаров. Но вот поезд пронес нас через этот участок, и мы, потрясенные, замерли в безмолвии: то была не свалка, то были землянки, в которых ютились люди. В домиках-клетках из фанеры и черных, полусгнивших досок, в кривых и грязных двориках, опутанных проволокой, огороженных кольями и невесть откуда притащенными цементными стойками, копошились женщины, бегали полуголые ребятишки, дымили примитивные кузницы.

За свалкой, у черты города, поднимались корпуса заводов, В просветах между ними и левее сверкала голубизной гавань, покачивались мачты судов, стоящих на рейде.

Из этого края невероятной нищеты мы вскоре попали на солнечные асфальтированные площади и широкие улицы с роскошными особняками и отелями. Они спускались к морю и тянулись вдоль курортного побережья почти до самого Порт-Артура. Здесь обитали главным образом японцы.

Нам сказали, что в Дальнем проживает несколько сот тысяч китайцев. В первые дни мы не видели их на проспектах города. Сорок лет самураи приучали китайцев обходить эти солнечные улицы или торопливо перебегать их, низко кланяясь всем и всему, даже теням от деревьев.

Лишь с приходом Советской Армии китайцы почувствовали себя хозяевами города. Может быть, поэтому каждого советского воина здесь встречали с неподдельным восторгом.

На площади у гостиницы «Ямато» кто-то обнял меня сзади. Я обернулся и увидел Николая Шибанова. На радостях крепко расцеловались. За пятнадцать дней он вместе с войсками Забайкальского фронта преодолел девятьсот пятьдесят километров! По-прежнему костлявый и энергичный, со смешинкой в зеленовато-серых глазах, Шибанов шагал размашисто, изредка бросая замечания:

— Смотри-ка, сколько чайных открыли! Японцы-то как кланяются и зазывают!

И действительно, чайные попадались через каждые триста — четыреста метров. На длинных тонких бамбуковых палках натянут тент, на столике — яблоки и виноград. Плакат: «Доблестный русский воин. Заходи выпить чашку чая и отдохнуь. Бесплатно». [350]

Но мы не видели в этих чайных наших солдат. Возможно, их оскорбляло само слово «бесплатно».

Дальний совсем не пострадал от войны. Улицы исковеркали сами японцы. Вдоль тротуаров под деревьями тянулись щели с перекрытиями от дождя и осколков.

Шибанов посмотрел на отель «Ямато» и совершенно неожиданно стал почему-то рассказывать нам о Матросове, о том, как их батальон три дня штурмовал деревню Чернушки и как им мешал проклятый дзот. Четверо смельчаков погибли, не добравшись до него, пятым пополз вперед Матросов. Он падал и отползал, притворялся убитым — и снова полз. Потом что-то крикнул и телом закрыл амбразуру. В тот же момент все поднялись и взяли Чернушки. А потом ротный Артюхов и комбат Жуков всю ночь писали письмо в Уфу...

Здесь, в Дальнем и Порт-Артуре, я не раз встречал людей, которые вдруг, где-нибудь на Электрическом утесе или на Орлином гнезде, с тоской и грустью вспоминали дружка, погибшего под Москвой или Великими Луками, в Берлине или Будапеште, в Белграде или Карпатах. А потому, поняв состояние Шибанова, перевел разговор на другую тему. Стал расспрашивать, видел ли он город, бывал ли в порту. Шибанов постепенно успокоился и начал рассказывать, как его гвардейцы задержали в порту несколько шхун.

— А это, кажется, их владелец, — указал он на проходившего мимо японца. — Торопится, подлюга. Не иначе — в военную комендатуру. Она тут рядом...

Мы проводили взглядом владельца шхун и убедились, что он действительно направился в комендатуру. Я решил последовать за японцем — меня заинтересовала история с задержанными шхунами. И мы с Шибановым распрощались.

Из старших офицеров в комендатуре никого не оказалось. В вестибюле в мягком кресле сидел начальник гауптвахты гвардии лейтенант Павел Бличков. Я знал этого офицера, командовавшего танком во время боев в Венгрии и Австрии. Знал, что его родной дом был на станции Губениха. В период оккупации фашисты жестоко расправились с его отцом, матерью, сестрой. Лейтенант Бличков люто ненавидел гитлеровцев и умело воевал против них.

Лейтенант жестом пригласил японца сесть и спросил, какая нужда привела его в комендатуру.

— Я хочу ловить рыбу.

— Пожалуйста.

— Но мы боимся пиратов.

— Не бойтесь. Мы в Дальнем, и они вас не тронут.

Японец замялся. Тогда лейтенант отдал краткие распоряжения сержанту, а сам предложил японцу проехать вместе с ним в порт. Я направился туда же.

На синем квадрате воды шныряли катера, кружила летающая [351] лодка. Впереди, у самой линии горизонта, виднелись серебристый берег и сине-золотая гряда сопок. На рейде дымил отремонтированный японский корабль и покачивались двадцать шхун. Офицер проверил все трюмы и обнаружил в них хорошо замаскированные двенадцать пулеметов и шестьдесят две винтовки с патронами. Ни одним жестом лейтенант не показал, что он этим находкам придает какое-либо значение и что сам этот факт явился для него неожиданностью. Зато бледный, дрожащий хозяин не знал, куда деться и как себя вести.

— Почему вы до сих пор не сдали оружия? — спокойно спросил лейтенант.

— Держали для борьбы с пиратами.

Японец ждал, что его немедленно посадят в кутузку. Но советский офицер и не думал об аресте. Зачем бездельничать этому японцу в заключении? Пусть ловит рыбу. Офицер приказал перевести найденное оружие на берег. Шхуны вышли в море. В тот день на холодильники города поступило сорок тонн свежей рыбы.

Как часто в Дальнем и в других городах мы сталкивались с подобными фактами, когда многие наши солдаты и офицеры в силу сложившихся обстоятельств вынуждены были самостоятельно решать самые необычные задачи!

Жизнь в Дальнем входила в мирное русло. Военного коменданта Центрального района москвича Александра Ершова мы застали за разговором по телефону: с табачной фабрики просили помочь установить там порядок.

Капитан сам выехал на место. Через два дня ему принесли с фабрики первую продукцию — два ящика папирос.

Так же быстро в районе была налажена работа рисоочистительного завода и мельницы.

В городе открылись магазины. Бойко шла торговля на базарах. Были пущены завод металлоконструкций, стеклозавод, фабрика джутовых мешков, швейные мастерские и другие предприятия.

В типографии «Ници-Ници» печаталась красноармейская многотиражка. В парке выступал красноармейский ансамбль. В кинотеатрах демонстрировались советские кинофильмы.

Я присутствовал при разговоре коменданта с членами городского комитета общественного порядка — двумя пожилыми китайцами. С ними был переводчик, низкорослый человек с золотым зубом и бородавкой под глазом, в халате стального цвета. Разговор шел в таком духе и о столь конкретных вещах, словно русский комендант провел в этом районе всю жизнь и знал на память каждый квартал, улицу, дом.

... Поздним вечером подполковник Васильев, капитан Петров и гвардеец Шибанов возвращались в гостиницу «Ямато». Они шли с совещания, на котором был образован городской комитет советско-китайской дружбы. [352]

А уже рано утром жителей Дальнего ждал приятный сюрприз. По трамвайным путям бежали вагоны, украшенные зеленью, увешанные плакатами. Лозунги призывали горожан принять участие в демонстрации-митинге на привокзальной площади. В трамвайных вагонах студенты пели китайские песни. По всему городу разъезжали машины с китайскими артистами, одетыми в национальные костюмы народов СССР, Китая, Америки, Англии.

Уже в полдень к площади невозможно было пробиться: она была запружена празднично одетыми, веселящимися людьми. Сто сорок тысяч поднятых рук размахивали флажками, которые являлись миниатюрными копиями государственных флагов СССР и Китая! Площадь бурлила, переливалась всеми осенними красками. Радостными были лица людей...

У левого крыла трибуны в теслом кругу резвились клоуны. Стройный юноша на ходулях, мастерски загримированный под девушку, лозой изгибался в ритмичном танце, исполняемом на ходулях. Двое молодцов, тоже на ходулях, талантливо изображали схватку борцов.

Вдруг на середину площади прорвались четыре огромных пса с синими и красными оскаленными пастями, с дрожащими языками, с вращающимися выпуклыми глазами. Их длинная лиловая, оранжевая, красная и голубая шерсть свисала чуть ли не до земли. Под одобрительный гул зрителей псы то затевали драку, то мирились и начинали весело резвиться. Но вот один пес прилег, и из-под его яркой шкуры поднялись три молодых китайца. Их усталые лица сияли. Еще бы! Совсем недавно они боялись даже пройти по этой солнечной площади, а сегодня их мастерством любовались десятки тысяч ликующих сограждан...

Грохочут тарелки, барабаны и бубны. К площади подходят все новые колонны демонстрантов. Пришли студенты в военном, девушки в ярко-синих одеждах, дети с цветами, флажками. Их глаза сияют, ведь люди вырвались из тюрьмы на волю, из тьмы на солнце и воздух. Если существуют на свете краски, способные передать полноту счастья и восторг людей, то мы видели их в тот день на привокзальной площади Дальнего...

«Сердечная наша благодарность командирам и бойцам Красной Армии, освободившим нас из японской неволи!» — было написано на множестве плакатов.

Рядом со мной на трибуне стоял высокий, худой, лысый человек в очках. Это профессор Алексей Павлович Хионин, автор китайско-русского, русско-китайского и монгольско-русско-японского словарей, создавший в Харбине русский институт ориентальных наук, впоследствии закрытый японцами. Здесь, на трибуне, среди офицеров он разыскал земляка-астраханца, и оба с увлечением рассказывали друг другу, какие у них на родине ловятся сомы.

Профессор хорошо знал Китай, и я решил спросить его, почему эта страна, насчитывающая несколько сот миллионов жителей [353] и имеющая древнейшие историю и культуру, так часто терпела жестокие поражения от маленькой Японии. Почему Китай отстал от Европы, Америки и даже Японии? Неужели в Китае нет, кроме коммунистов, людей, способных понять, какие блага для нации несут единство, демократия и прогресс?

— Такие люди, безусловно, есть, — ответил профессор. — Они идут за коммунистами, активно поддерживают их. Но как бы это сказать... Другие державы, проникшие в Китай, были заинтересованы в том, чтобы в стране не было единства: только при этом условии можно было прибрать ее к рукам. А расколоть Китай оказалось нетрудно. Среди старых военных и политических авантюристов всегда можно было найти таких, кто во имя личных выгод готов предать нацию и верно служить завоевателям.

Алексей Павлович помолчал с минуту, видимо припоминая что-то, потом продолжал:

— Слышали вы что-нибудь о таких группировках, как «Сиси», «Вампу» и другие? Они входят в гоминьдан, они молились на Гитлера и Муссолини, они сколотили банды «синерубашечников» и вооружили их кистенями и дубинками. Внутри гоминьдана они грызутся за место поближе к казенной «чаше риса». Но когда дело идет о схватке с демократами, они выступают сообща, как волкодавы, как сторожевые псы финансовой олигархии, ростовщиков, «диких» помещиков и нуворишей — темных дельцов, богатства которых высосаны из народа, раздавленного военными бедствиями. Нападение войск Янь Си-шана на Восьмую коммунистическую армию, надо полагать, их рук дело... И какой момент выбрали эти подлецы! За месяц до общего наступления России, Америки и Англии на Японию!.. Мало того, главари этих группировок отлично знали, что китайский народ в тревоге, что его пугает призрак гражданской войны, что в стране царит разгул реакции, что растет безработица... Вы слышали цифру, сто миллионов голодающих?! Ведь это сто миллионов трагедий!

Хионин говорил еще что-то, но я уже слушал его рассеянно. Как зачарованный смотрел я на бурлящую площадь. Она напоминала цветущую долину роз.

На трибуну поднялся член организационного комитета Общества советско-китайской дружбы. Открылся митинг.

— Черные дни Китая позади, — страстно говорил оратор. — Красная Армия принесла многострадальному китайскому народу свободу и мир. В этой величайшей из всех известных в истории войн Советский Союз показал себя могучей и непобедимой мировой державой, покрывшей себя вечной славой на полях сражений в Европе и Азии. В глазах всех честных людей мира Советский Союз является самым верным поборником свободы и демократии. Наше спасение, наше счастье, счастье наших детей и будущих поколений — в нерушимой дружбе Китая с Советским Союзом.

И снова с флажками поднялись вверх сто сорок тысяч рук. [354]

О признательности советскому народу и Красной Армии-освободительнице говорили председатель комитета общественного порядка убеленный сединами Чжан Бень-чжень, студент Чжен Ин-лун, учительница Хань Сяю-гуан, врач Ян Цы-цай, а также представитель кули и портовых рабочих Дальнего Юй Хун-чун.

После выступления представителя советского командования митинг под бурные рукоплескания принял резолюцию, в которой говорилось:

«День 18 сентября был черным днем для китайского народа. В этот день в 1931 году японцы начали оккупацию Маньчжурии. Четырнадцать лет нес китайский народ постыдное ярмо бесправия и угнетения.

Героическая Красная Армия разгромила полчища японских милитаристов в Маньчжурии, помогла нам освободиться от японского ига и воссоединяться со всем народом Китайской Республики. Мы всегда видели в лице Советского Союза своего верного, бескорыстного друга. Теперь, после полного разгрома Японии и заключения советско-китайского договора, дружба СССР и Китая станет еще более крепкой. Сбылись пророческие слова великого вождя китайского народа, основателя и первого президента Китайской Республики Сунь Ят-сена, сказавшего в 1924 году о том, что «настанет день, когда СССР будут приветствовать в свободном Китае как друга и союзника» и что в великой борьбе за освобождение угнетенных народов оба союзника придут к победе рука об руку. В дружбе с Советским Союзом Китай уверенно пойдет по пути прогресса и подлинной демократии!»

Митинг окончился. Колонны растеклись по широким асфальтированным проспектам и площадям.

В этот незабываемый день китайцы почувствовали, что Дальний — прекрасный город солнца и моря — Красная Армия вернула им навсегда.

В знак признательности в честь советских воинов китайцы на всех улицах построили чудесные арки, украсили их сосновыми ветвями, обвили разноцветными лентами, усыпали розами и хризантемами.

... Звучали трубы, гремели литавры, тарелки и барабаны. У здания советского консульства возникали стихийные демонстрации. Резкие, сильные звуки слышались на всех перекрестках: то китайские трубачи и барабанщики возвещали жителям города о возвращении свободы.