Двадцатое ноября

В ночь на двадцатое ноября запорошило. Кругом белым-бело. Стало трудно с маскировкой. Все видно как на ладони. Комбат отдал приказ, запрещающий в землянках днем топить печки. Изгнанный с высоты противник, хотя и был лишен преимущества в контроле над местностью, все же вел наблюдение. По жидкому дымку, солдату или офицеру, повозке, машине артиллерия противника открывала огонь. «Скрипач» не бросал мины. Может, разбит. Но не исключено, что притаился до времени.

На правом фланге, где несколько дней по утрам разбойничал «тигр», стало относительно спокойно. Самоходно-артиллерийская установка, врытая в землю недалеко от того места, где стояло второе орудие, одним метким выстрелом разворотила бок «тигра». Начиненный снарядами, он взорвался. Задумка гвардии полковника Скорикова была осуществлена.

Участились налеты авиации. Цель бомбежки гитлеровцы указывали своим летчикам ракетами.

Третью ночь парторг батальона гвардии старший лейтенант Григорий Яковлевич Караваев находился в девятой роте. Он устроился в землянке взводного и стал оформлять документы подавших заявление о приеме в ряды ВКП(б). Внимательно прочитал заявления. Во многих из них были такие слова: «Если убьют, напишите домой, что погиб за Родину коммунистом».

Григорий Яковлевич приглашал на беседу не только тех, кто подал заявление о приеме в ряды ВКП(б), но и тех, кто давал рекомендацию.

В землянке холодно. Печка не топится. Парторг устроился рядом с дверью, поближе к свету. Перед ним на земле чернильница-непроливайка. Полевая сумка — стол.

Вдруг где-то рядом раздались выстрелы. Григорий Яковлевич сложил бумаги, спрятал их в полевую сумку, заткнул чернильницу пробкой из газеты. Партийные документы он готовил внимательно, аккуратно, хранил их бережно. Анкеты, рекомендации должны быть в полном порядке. Закрыв полевую сумку, Григорий Яковлевич взял свой автомат и побежал по ходу сообщения туда, где слышалась стрельба.

Свистели пули. Рвались гранаты. Спешил к месту боя парторг. Вот и правый фланг. Здесь бойцов больше. Караваев увидел, как они во главе с командиром, выскочив из окопов, с криками «ура» побежали вперед, стреляя из автоматов. Теперь и ему было видно, что происходит. Наши бежали на сближение с [294] группой фашистов. Григорий Яковлевич выбрался из траншеи и побежал вслед.

Немцы залегли и стали вести автоматный огонь, бросать гранаты. Пришлось отходить. Короткими перебежками один за другим добрались бойцы до своих окопов. Прикрывали их отход комроты, парторг да старший сержант Михайлов.

Гитлеровцы, оставив на снегу нескольких убитых, начали отползать. С правой стороны по ним уже бил ручной пулемет. В его треск вплелись пулеметные очереди с «верблюда». И тут же по вражеским окопам ударили минометчики.

— Крепко дают, — сказал Хаитов. — Теперь и нам надо отходить...

Ползти было трудно, каждая маленькая бороздка, камень, засыпанные снегом, ощущались телом. Впереди застонал боец, — значит, жив. Снял парторг шинель, расстелил и перекатил на нее раненого. Вместе с командиром роты волоком дотащили бойца до окопа.

— Рашидов... земляк, — вглядевшись в лицо раненого, сказал Хаитов. — Из Ферганы он... Осколком по лицу...

Надо заметить, что в нашем батальоне к началу августовских боев 1943 года бойцов — узбеков и казахов насчитывалось более ста. Воевали они смело, стойко переносили все тяготы фронтовой жизни, многие были награждены орденами и медалями.

Прибежала Катя Егорова. Умело и быстро забинтовала Рашидову лицо.

— Потерпи немного... Отправим тебя в медсанбат. Все будет хорошо... А теперь я пойду... меня ждут. Ладно? — Как будто от согласия раненого зависело — остаться ей тут или нет.

Медицинские сестры всегда находили единственно верные, ласковые слова утешения, вселявшие надежду...

Вскоре на КП роты пришел Лабуренко.

— Доложите, старший лейтенант, что у вас произошло, — обратился комбат к Хаитову.

— Солдаты обнаружили, что недалеко от наших окопов снег шевелится, кочки двигаются. Прибежал, понял, что это фрицы в маскировочных халатах. Догадался: задумали взять «языка». Приказал открыть огонь по «кочкам». Гитлеровцы ответили тем же. Стали бросать гранаты. Тогда я скомандовал: «Вперед, в атаку!»

— Вот этого и не надо было делать. Зачем повел людей на автоматы? Что, гранат разве нет?

— Гранаты-то есть. Да боялся своих поразить. Немцы ведь подошли очень близко к нашим окопам.

Лабуренко достал папиросу, закурил. Несколько минут он сидел молча. Потом связался по телефону с начальником штаба Аванесовым и попросил его прислать в роту Хаитова четырех автоматчиков.

— Больше бы дал, — сказал комбат, — да нет. А завтра, товарищ [295] Хаитов, обещаю: будем пахать немецкие окопы. Надо заставить умолкнуть гранатометчика. Утром встречай корректировщиков от Синицы и Багдасаряна.

— Нам бы еще пулеметик, товарищ комбат. На левом фланге, на стыке с батальоном Максимова, разрыв метров сто...

— Понимаю твои заботы. Пойми и ты меня... Нет лишних пулеметов. Но обещаю позвонить командиру полка, чтобы он приказал начальнику артиллерийского снабжения капитану Карташову раздобыть для вас пулемет...

— И еще у меня одна просьба, товарищ комбат, — немного помолчав, сказал Хаитов. — Помогает мне старший сержант Михайлов. Прошу о присвоении ему звания младшего лейтенанта. Заслуживает...

Просьбу командира роты поддержал и парторг:

— Михайлова знаю. Комсомолец. Воюет хорошо. Партии, Родине предан. Подал заявление о приеме в партию. Школу младших лейтенантов проходит в боях.

— Ладно, ладно, — сказал комбат. — Сам вижу. Скажу начальнику штаба, чтобы готовил документы с ходатайством. А вы, товарищ Хаитов, пишите боевую характеристику. Чем скорее, тем лучше.

Партийная организация и командование батальона готовили документы на сержантов, хорошо проявивших себя в боях, имевших командирские способности, для направления их на курсы младших лейтенантов. Под Новостародубом на такие курсы были откомандированы Михайлов, Черенков, Игамбердыев.

Когда командир роты, спросив разрешения у комбата, ушел встречать автоматчиков, чтобы поставить их на места, указать сектор наблюдения, ориентиры, в землянке остались трое — комбат, парторг да телефонист.

Парторг достал из полевой сумки свои бумаги и приготовился продолжить прерванную работу, телефонист стал подбрасывать в железную печку мелко нарезанные сухие стебли кукурузы, а комбат, привалившись к стене, задремал...

Утром через равные промежутки времени в обороне противника стали рваться мины. Комбат выполнил свое обещание...

Начался еще один день войны. В чем-то такой же, как и предыдущий, а в чем-то особенный...

На рассвете из серой мглы, затянувшей небо, вывалились немецкие бомбардировщики. Их было восемь. Я в это время пробирался на высоту. Добежал до ближнего окопчика. У ручного пулемета — знакомый солдат Дворников.

Бомбардировщики не сделали еще и круга, а по ним открыли огонь скорострельные пулеметы зенитного дивизиона. С немецкой стороны взлетела красная ракета и опустилась недалеко от «верблюда». Летчики ориентированы, цель указана. Значит, самолеты завернули не по пути, а посланы специально бомбить высоту 49,6. Один начал пикировать, за ним — другие. Из люков [296] посыпались бомбы. Рвались они и на высоте, и вблизи нее. Самолеты завертелись, как в карусели. Один выбросил бочку из-под горючего. Падая, она издавала неимоверный свист и вой.

Дворников израсходовал три диска. Поставил четвертый. Нити трассирующих пуль продолжали тянуться к самолетам. Батальон бил по врагу из всех видов оружия. Один бомбардировщик задымил и, оставляя за собой шлейф дыма, полетел в сторону Александрии.

Бомбежка прекратилась только тогда, когда немецкие летчики сбросили все бомбы.

— Мне надо идти на высоту, — поднялся я.

— Товарищ капитан! Нет ли у вас листочка чистой бумаги? Письмо в Вологду хочу послать, — обратился ко мне Дворников.

Достал из полевой сумки тетрадь, вырвал из середины лист. На углу написал номер полевой почты нашего батальона — 89488.

— Напиши своим, что воюешь хорошо. Сошлись на меня: так, мол, сказал замполит.

На высоте были уже комбат, начальник штаба, командир 7-й роты. «Верблюд» разворочен. Погибли три человека, в их числе гвардии младший лейтенант Добровольский. [297]

День был похож на предыдущий и в то же время не такой... Вчера прожили без бомбежки. Сегодня она была. Словом, на войне как на войне. И все запечатлевалось в памяти. Пожалуй, солдатская память самая крепкая. Потому что воин ближе всех к огню и опасности. Потому что на войне каждый день является днем огромного напряжения всех духовных и физических сил, суровой проверки, кто чего стоит, потому что каждый день идет бой «святой и правый, не ради славы, ради жизни на земле».

Третий год полыхала война. Каждый, кто прошел через нее, закрыв глаза, без труда восстановит в памяти пережитое: где и по какой дороге отходил на восток; места, что освобождал от врага, — города, деревни; боевых побратимов. Все накрепко отложилось в памяти. Много видел солдат... Хоронил своих братьев по оружию. Знал, что и сам может лечь в землю. Но больше все же надеялся дожить до победы, закончить войну в Берлине.

Враг постоянно бомбил высоту, обстреливал ее из пушек и минометов, не говоря уже о ружейно-пулеметном огне. Стремясь отнять высоту 49,6, фашисты часто атаковали. Потерять «верблюда» нельзя, его надо удержать во что бы то ни стало.

Я много бывал в седьмой роте, беседовал с Лобановым и не переставал удивляться, каким зрелым и умудренным воином был он в свои девятнадцать лет, как хорошо понимал людей и чувствовал себя за все в ответе. А отвечал он теперь не только за оборону своего участка, но и за высоту.

Старая истина гласит, что «рать сильна воеводою». И Лобанов показывал пример во всем. Вместе с бойцами он отбивал атаки гитлеровцев, поднимал своих людей в контратаки. Мужество и стойкость командира, его умение преодолевать трудности вдохновляли солдат. С него старались брать пример...

Убедившись, что седьмая рота продолжает быть в обстановке повышенной боеготовности, мы с комбатом отправились к Харитонову и Хаитову. В девятой роте нам сообщили, что вражеский гранатометчик больше гранат не бросает.

Побывав в ротах, пошли на командный пункт батальона. Около землянки Аванесов и ранее нас возвратившийся из роты парторг Караваев забрасывали снегом почерневшие тропки, тянувшиеся от расположения рот, минометных батарей, санитарного взвода. Эта мера предосторожности выполнялась по строгому распоряжению комбата. За маскировку отвечал начальник штаба гвардии старший лейтенант Аванесов.

Не дано знать никому на фронте, что произойдет с ним в ту или иную минуту. Не знал этого и парторг батальона Григорий Яковлевич Караваев. Осколок невдалеке разорвавшегося снаряда попал ему в голову. Из пяти человек, находившихся рядом, пострадал только он. Катя Егорова оказала первую помощь. [298]

Не думали мы тогда, что ранение окажется тяжелым и Григорий Яковлевич потеряет зрение. Исполнять обязанности парторга батальона было поручено гвардии старшему сержанту Чихачеву — парторгу восьмой роты.

Совет генерала

На переднем крае батальона в третьей декаде ноября развертывались весьма важные события. Знал о них ограниченный круг людей. Да и мне подробности стали известны только через тридцать шесть лет от гвардии полковника Сергея Исидоровича Шингарева при встрече однополчан в Москве.

13 ноября на командный пункт 27-го полка рано утром, без предупреждения, на крытом «виллисе» прибыл командир дивизии генерал-майор Михаил Андреевич Богданов.

Командир полка гвардии полковник Шулико находился в это время в санитарной роте. Навестить раненых, проститься с ними было в традиции офицеров дивизии. Если обстановка позволяла, они присутствовали и при отправке раненых в тыл, благодарили их за службу Родине, желали скорейшего выздоровления и возвращения в строй.

Командир дивизии попросил дежурного офицера позвонить в санитарную роту и передать полковнику Шулико, что он его ждет. Приезд генерала не был случайным. Требовались новые данные о противнике. Но все попытки дивизионных и полковых разведчиков добыть «языка» пока не имели успеха.

Михаил Андреевич Богданов вспомнил Испанию. Республиканская армия вела тяжелые бои с войсками генерала Франко. Он, Богданов, знающий испанский язык, находился тогда в Испании в качестве военного советника.

В тридцать седьмом под Гвадалахарой были очень нужны данные о противнике. Доходили слухи, что к Франко прибывают войска из Марокко. Но это надо было подтвердить. Требовался «язык». И тогда разведчики решили делать подкоп... Из одной точки стали рыть ходы сообщения в двух расходящихся направлениях в сторону окопов противника. Работали по ночам. Землю выносили в поле в вещмешках. Вырытые траншеи к утру маскировали и уходили. С наступлением темноты снова работали. За двадцать метров до противника копать прекратили. Ночью по сигналу две группы разведчиков одновременно выскочили из траншей, за считанные секунды пробежали двадцать метров и оказались в окопах. Там завязался бой. Закончился он успешно для нас. «Языка» захватили. Его срочно затребовал Мадрид...

Когда пришел командир полка, комдив попросил его вызвать начальника штаба полка Арабаджиева и начальника разведки Шингарева.

Начальник штаба полка старше всех, ему скоро пятьдесят пять. Шингарев молод, красив. Вьющиеся темно-каштановые [299] волосы. Прямой нос, упрямо сжатые губы. Серые, со стальным блеском, глаза.

Командир дивизии попросил начальника разведки доложить, что делается по захвату «языка».

— Делаем мы немало, товарищ генерал, — сказал Шингарев. — Несколько раз пытались захватить «языка», но везде фашисты как будто ждут нас...

Генерал пристально посмотрел на Шингарева через очки в тонкой оправе и сказал:

— А может, вы действуете по шаблону? Поэтому противник и не дает вам добиться успеха.

Немного помолчав, он стал рассказывать о том, как под Гвадалахарой разведчики добыли «языка».

— Товарищ генерал... то, что вы рассказали об Испании, нам следует понимать как приказ разработать подобный вариант? — спросил командир полка.

— Нет, это совет. Ваши соображения доложите сегодня вечером.

Проводив генерала, офицеры штаба стали размышлять над его советом и пришли к выводу, что идею командира дивизии надо положить в основу плана по захвату «языка».

Рыть траншеи было приказано саперам майора Меркулова. Но прежде чем отправить разведчиков на задание, решили дать им возможность отработать все на полигоне.

Если за деревней Пустельниково расходящиеся траншеи для тренировок были отрыты быстро, то на переднем крае работа шла медленно. Враг был близко, а потому саперам приходилось отрывать траншеи лежа, землю носить в вещмешках далеко в тыл и там разбрасывать. Первые 20–30 метров земля была мягкая, чернозем, но дальше пошел суглинок вперемешку с небольшими камнями. К тому же немцы не жалели ракет. В воздухе ежеминутно зависали «фонари». К рассвету траншеи маскировали, забрасывали стеблями кукурузы.

Командир дивизии звонил не в штаб полка, а в батальон, приказывал вызвать комбата, Шингарева или Меркулова. Торопил. Опасался, чтобы снова не повалил снег. Тогда трудно будет с маскировкой. Генерал приказал Лабуренко скомплектовать отвлекающие группы. В батальон были доставлены шесть ручных пулеметов. В задачу пулеметчиков входило: в ночное время вести беспрерывный огонь, создавать шум на переднем крае, чтобы немцы не могли слышать ударов кирки или лопаты о твердую землю. Противник тоже в долгу не оставался. Все ночи на участке обороны батальона не смолкала стрельба. Догадались ли гитлеровцы, что это не более как отвлекающая их внимание тактика? Неизвестно. На четвертую ночь саперы подвели траншеи так близко к вражеским окопам, что уже слышали немецкую речь, шаги часовых. Узнав об этом, командир дивизии приказал прекратить работу и готовиться к осуществлению плана. [300]

18 ноября в четыре часа двадцать минут поднялась зеленая ракета. Ракета как ракета. Они взлетали и падали ежеминутно, освещая местность. И к ним привыкли. Но то были ракеты белого освещения, а это — зеленая, условный сигнал к началу действий. Лежащие в вырытых траншеях разведчики, командиры рот, командование батальона, минометчики — все знали, что будет дальше.

Как только угасла ракета, в окопы противника с двух сторон полетели гранаты. Затем поднялись группы захвата, возглавляемые капитанами Шингаревым и Соколовым. Расстояние до немецких окопов — тридцать метров. Несколько секунд — и разведчики в окопах. Там началась рукопашная.

Разведгруппы спешили навстречу друг другу. В окопах слышались глухие удары, крики, отрывистые команды. От лесной посадки, что справа, хлестнул немецкий пулемет. В ответ по нему открыли огонь наши автоматчики.

Шингарев опасался, как бы его разведчики в пылу схватки не поубивали бы всех гитлеровцев. У него отлегло от сердца только тогда, когда увидел двух бойцов, вытаскивавших наверх упиравшегося ногами в стены окопа немца. Вытащили и, пригибаясь, поволокли к своей траншее. «Один есть», — подумал начальник полковой разведки. А слева не прекращалась стрельба. Тяжелое дыхание, удары оружия о каски, стоны раненых. Шел бой — кто кого... Шингарев увидел, что еще один боец тащил на спине пленного. Фашист не сопротивлялся.

Через несколько минут капитан, приложив ладонь ко рту, закричал сначала вправо, затем влево:

— Забрать документы, оружие... и отходить...

Команда была подана вовремя. Противник пришел в себя. Ожили многие его огневые точки. Как только Шингарев встретился с Соколовым и убедился, что на месте боя не осталось своих — ни убитых, ни раненых, он подал сигнал двумя зелеными ракетами — вызвал огонь минометной батареи Багдасаряна. Когда погас бледно-зеленый свет ракет, одна за другой стали рваться тяжелые мины, отсекая от гитлеровцев отходящих на свои позиции разведчиков. С высоты 49,6 бойцы прикрывали их огнем из стрелкового оружия. Все завершилось успешно. Два пленных, документы, оружие. Правда, один немец умер, так как был тяжело ранен, а не оглушен, как думал наш разведчик. Другой пленный — начальник связи батальона — дал ценные сведения. Он рассказал, что из Италии прибывают новые части и что планируется захват высоты 49,6, а затем деревни и господствующих высот, что южнее Новостародуба.

Командир дивизии сообщил о результатах поиска командующему армией и по его распоряжению пленного и документы отправил в корпус. Командарм поблагодарил разведчиков и приказал всех участников поиска и его подготовки представить к награждению орденами и медалями. [301]

Короткий отдых

К исходу дня 2 декабря командир полка гвардии полковник Шулико вызвал к телефону командира батальона. Предупредил, чтобы он к двадцати двум часам собрал командиров рот.

К намеченному часу прибыли все командиры рот — стрелковых, пулеметной, минометной, роты ПТР, санвзвода. Через полчаса пришел заместитель командира полка гвардии майор Трембач — и с ним незнакомые офицеры. В землянке стало тесно. Хотя ракеты и взлетали, но противник не мог видеть нас. Поэтому совещание решили провести наверху, около КП.

Как выяснилось, нам предстояло сдать оборону батальону другой дивизии. Сменяли командир взвода — командира взвода, солдат — солдата.

Трембач предупредил, чтобы офицеры третьего батальона, автоматчики, пулеметчики, минометчики, бронебойщики показали сектора наблюдения и обстрела, рассказали обо всем, что должны знать новые люди. Через несколько минут стали подходить сменщики. Одеты они были в полушубки, валенки. На плечах разобранные станковые пулеметы, противотанковые ружья. Раздавались тихие команды: «Садись», «Вставай», «Вперед», «За мной».

Владимир Петрович показал на карте сменщику комбату оборону противника, указал, где его пулеметы, пушки, минометы. Ромбиками новый комбат пометил танки, что стояли в деревне, и поставил цифру «шесть», обозначил минные поля, места, где находились противотанковые пушки.

— Береги «верблюда», потеряешь — намучаешься, — посоветовал он новому комбату.

Закончив беседу, Лабуренко провел комбата-сменщика по всему участку, показал все на месте.

Личный состав сменившего нас батальона занял подготовленные окопы, блиндажи, землянки, ячейки для пулеметов. Нашим сменщикам предстояло обживать готовую оборону, на создание которой был затрачен огромный труд: ручными лопатами вынуты сотни кубометров земли. Об этом свидетельствовали мозоли на солдатских руках, ладони, с которых лоскутьями сходила кожа. И я бы покривил душой, если бы сказал, что оставлять то, что создано таким тяжелым трудом, было не жалко. Но того требовала обстановка, задачи дальнейшего продвижения вперед. И все понимали это...

К четырем часам утра сдача позиций была завершена. После доклада командиров рот и служб о том, что люди собраны, имущество тоже, комбат приказал построиться и идти к восточной окраине Новостародуба, где батальону отвели пять крайних хат со всеми пристройками.

Сзади двигались повозки. На одних — раненые, больные, не пожелавшие уходить в тыл. На других — минометы, станковые пулеметы, боеприпасы. Батальон спешил. Надо было пройти [302] около шести километров затемно. Все понимали, как важно скрытно завершить марш. А на позициях, оставленных батальоном, по-прежнему взлетали осветительные ракеты, шла обычная ружейно-пулеметная перестрелка. Противник, как видно, не догадывался о смене войск.

Еще затемно мы разместились в отведенных нам домах, сараях. Всем досталось место под крышей. Позавтракав, солдаты легли спать. Спали на полу, на давно не топленных печках, лавках, в сараях — на соломе, прикрывшись плащ-палатками. Спали, тесно прижавшись друг к другу. Так теплее...

Бодрствовали только дневальные и командиры рот, которые заканчивали свои дела у начальника штаба Аванесова, да мы с комбатом, обходившие спящий батальон...

Аванесов подготовил документы и ждал возвращения комбата, чтобы их подписать. Сидел за столом, отчаянно борясь со сном, да так и задремал. Очень устал наш добрый, сдержанный, спокойный, надежный начальник штаба. Он всегда с душой относился к тому, что делал, любил людей. Подавая, бывало, на подпись Лабуренко строевую записку в штаб полка, говорил:

— Меньше нас стало, товарищ комбат... — И на лице начальника штаба читались и горе и боль...

Гвардии старший лейтенант Аванесов погиб 8 мая 1945 года в Чехословакии, в городе Противин.

3 декабря к нам в батальон на сером с темными пятнами коне прискакал гвардии полковник Шулико. Командир полка приказал вызвать офицеров.

На командном пункте собрались начальник штаба батальона, командиры рот, парторг, комсорг и автор этих строк. Комбат доложил о состоянии батальона: наличии людей, в том числе легко раненных и больных, находившихся в санвзводе, оружия, боеприпасов, конского состава, транспортных средств. Внимательно выслушав доклад, гвардии полковник Шулико обратился к присутствующим с такими словами:

— Товарищи! Прежде всего хочу поблагодарить батальон за мужество. В течение почти двух месяцев вы держали активную оборону на широком участке. Отбили все атаки противника... Выстояли... Село Новостародуб — часть нашей великой Родины. Солдаты понимали это и воевали по-гвардейски. Спасибо... Так и передайте воинам славного третьего батальона.

Слушали полковника сидя, но, когда он произнес слово «спасибо», все встали.

— Завтра получите пополнение... Не так чтоб много. По двадцать человек на роту, не больше, — продолжал Шулико. — Надо в тот же день всех переодеть в зимнее обмундирование, помыть со сменой белья... и ждать приказа. Думаю, сидеть долго не будем. Дайте людям хорошо отоспаться, отдохнуть. Они заслужили это... [303]