Захват высоты 49,6
Памятным для меня и моих боевых друзей стал день 28 октября 1943 года, день успешной атаки и захвата высоты 49,6. [278]
После двенадцати часов дня немцы начали обстрел позиций батальона, Бурые столбы дыма, пыли и земли поднимались над окопами, в кукурузе, где был командный пункт, в тылах, где разместился санитарный взвод, и дальше, в районе расположения роты батальонных минометов.
Солдаты снимали пулеметы и ставили их в окоп, да и сами устраивались так, чтобы уберечься от осколка или пули. Курили и ждали...
За противником следили, чтобы не прозевать немецкую пехоту, если она пойдет после огневого налета. Наблюдатели стояли во весь рост, их глаза — вровень с землей, голова защищена стальной каской.
Над нами появился фашистский воздушный разведчик — «рама». Знали: если он обнаружит цель, то по рации передаст координаты артиллеристам и летчикам. От солдата к солдату летело предупреждение: «Воздух!», «Рама!». Прекращалось какое бы то ни было движение.
— Не сорвут немцы наш план захвата высоты, как думаешь, Владимир Петрович? — с тревогой спросил я комбата.
— Думаю, что нет. Нужные цели разведчик вряд ли успел заметить...
Атака высоты намечалась на семнадцать ноль-ноль. Перед этим комбат по телефону попросил Багдасаряна дать по высоте с интервалом в 10–15 секунд десять — пятнадцать залпов.
Нам с комбатом предстояло быть в районе позиций седьмой роты и оттуда, из лесозащитной полосы, осуществлять руководство боем. Но пройти туда в светлое время было очень трудно. К счастью, все обошлось благополучно. Пока на высоте и рядом с ней рвались мины, мы успели пробежать эти двести метров.
Командир роты лейтенант Лобанов уже выполнил все, что нужно: отобрал двадцать человек и сосредоточил их в окопе, метрах в ста — ста двадцати от «верблюда». Солдаты сидели, курили. С ними командир штурмовой группы гвардии младший лейтенант Алексей Жемчугов. Он, согнувшись, переходил от одной группы бойцов к другой и говорил:
— Не курите все сразу. Немцы не дураки, поймут, что к чему, если заметят дым столбом. Курите по очереди...
Обстрел высоты закончился. Солдаты ждали сигнала... Понять внутреннее состояние бойцов было нетрудно. Каждый понимал, что предстоящая атака может стать для него последней. Каждый старался отогнать навязчивые тревожные мысли. Большинство курили, делая глубокие затяжки. Боец Дворников в не по росту длинной шинели, положив автомат на вытянутые ноги, правой рукой с силой вгонял нож в землю. Это разрядка...
В роту Лобанова Дворников пришел из роты противотанковых ружей, откуда был отчислен за малый рост. Да это и немудрено. Все бронебойщики отличались «гвардейским» ростом и изрядной физической силой. Получив автомат вместо тяжелого противотанкового ружья, Дворников считал, что теперь [279] он воюет на своем месте. Рядом с Дворниковым на дне окопа сидел комсорг роты ефрейтор Игамбердыев. Внешне боец казался спокойным. Его волнение выдавало лишь то, что он перекладывал гранаты из одного кармана шинели в другой. «Наверное, прикидывает, как сподручнее использовать автомат и карманную артиллерию», — подумал младший лейтенант Жемчугов.
Молод гвардии младший лейтенант Жемчугов. Некоторые его подчиненные старше и по годам, и по боевому опыту. Он всего вторую неделю в роте, и ему тоже ой как тревожно перед атакой. Волнения своего младший лейтенант не выдавал ничем. Только слегка побелевшие пальцы рук, с силой сжимавшие автомат, свидетельствовали о его состоянии.
«Быстро пробегите опасную зону, не замешкайтесь и войдите в мертвое пространство. На высоте забросайте немцев гранатами. Уничтожайте их автоматным огнем, где нужно — ножом... по обстановке», — снова и снова вспоминал Жемчугов слова гвардии лейтенанта Лобанова.
Сейчас гвардии младший лейтенант Алексей Жемчугов поведет своих солдат на высоту 49,6. «Главное — не замешкаться, слово-то какое — «не замешкаться», — лихорадочно стучало в мозгу.
Почему так долго нет красной ракеты?.. Пора бы... Но вот и она поднялась из-за деревьев.
И тут же все услышали характерный звук, схожий с шелестом газеты, трепыхавшейся на ветру, и следом — грохот взорвавшейся мины. Сидевшие в окопе невольно пригнулись еще ниже. Началось...
— Через пятнадцать минут атака! — прокричал младший лейтенант.
Сейчас можно кричать во весь голос. Противник не услышит. Солдаты поднимались, отряхивали с шинелей землю, поправляли снаряжение. Изготавливались они не столько потому, что услышали команду (в грохоте могли и не услышать), а потому, что их командир встал, выпрямился, устремив взгляд на высоту. Солдатская этика предписывала им поступать точно так же. Теперь они, стоя, смотрели вперед. А там плясали дым и огонь, да еще земля и камни взлетали вверх.
Противник отвечал пулеметным огнем. Значит, не все огневые точки были еще подавлены. Наша артподготовка продолжалась. Буравя воздух, летели снаряды большого калибра. Это воины 9-го артиллерийского полка поддерживали батальон огнем своих пушек.
— Как кончится обстрел, в атаку! Никому не зевать! — снова прокричал младший лейтенант.
Все бойцы знали, что обработка высоты продлится ровно пятнадцать минут. После этого надо сразу подняться и бежать вперед, пока противник не пришел в себя.
Наступила тишина. Жемчугов тут же сам себе приказал: «Алешка, вперед!» — и выскочил из окопа наверх, словно подброшенный [280] пружиной. Не басом, а юношеским звонким голосом, громко, чтобы услышали все солдаты, закричал, растягивая гласные:
— Вперед, за Родину!
Гул от ударов обуви о застывшую землю подсказывал, что атака идет организованно. Скорее туда, на высоту! Не дать противнику опомниться. Гвардии младший лейтенант и его бойцы должны выполнить свой долг — сбросить гитлеровцев с высоты.
Справа захлебывался длинными очередями «максим». Откуда-то слева залпами продолжала бить наша артиллерия. Алексей бежал, стрелял, а за ним бежали его солдаты.
На «верблюде» метались оставшиеся в живых фашисты. Их было уже хорошо видно. Навстречу с высоты хлестнула очередь. Плашмя упал Дворников, перевернулся на правый бок, вскочил — и снова вперед. Сзади кто-то охнул, послышался крик. Кого-то ранило. Наконец-то вот оно, мертвое пространство. Жемчугов понял это по тому, что немецкие пули пролетали над ними, а задеть уже никого не могли.
Алексей упал. Повернулся на бок и посмотрел назад. Немного отставшие бойцы упрямо ползли вперед. Основная группа захвата лежала, как и он, под самым носом у противника. Сделал вывод: первая часть задачи выполнена. Остается вторая — бросок на высоту и взятие «верблюда».
— Ефрейтор Игамбердыев, ко мне! — позвал Жемчугов.
И когда тот по-пластунски подполз, приказал:
— Как только подам команду «Вперед!», забегай справа и бросай гранаты. Не дай фашистам самим кинуть гранаты под гору. Понял?
И снова раздался голос юноши, зовущий за собой солдат.
Алексей Жемчугов был на острие атаки. Он бежал в гору, на высоту. Остальные бежали за ним и кричали «ура».
Наконец вот она, безымянная высота. Штурмовая группа у вершины «верблюда». Справа, слышно, взорвались две гранаты. «Игамбердыев, должно быть», — подумал Алексей.
Еще на высоте и около нее рвались мины, а Жемчугов снова поднял людей в атаку. Тут был, конечно, определенный риск, но риск оправданный. Нельзя было дать противнику ни минуты передышки.
Добравшись до вершины, Жемчугов лег рядом с Дворниковым. Солдат не был ранен. Миновали его и пули и осколки. А все потому, что бежал он не по прямой, петлял, не давал фашисту прицелиться. Падал, перевертывался то на правый, то на левый бок, опять-таки чтобы сбить врага с толку.
Жемчугов огляделся. Вокруг глубокие воронки, разрушенные траншеи, трупы гитлеровцев. От воронок, от разогретой взрывами земли поднимается пар.
Солдаты сразу же начали занимать оборону, отрывать саперными лопатами ячейки для стрельбы из положения лежа и одновременно [281] стреляли по убегающим немцам. Одетые в мышиного цвета шинели, они были хорошо видны.
Слева от высоты продвигались бойцы восьмой роты старшего лейтенанта Харитонова.
— Действия штурмовой группы будут поддержаны артиллерийским огнем и отвлекающим маневром на окопы противника, — вспомнил Жемчугов слова командира роты Лобанова.
Значит, все шло по плану. Противник выбит с высоты. Стремительная атака, четкое взаимодействие седьмой и восьмой стрелковых рот, минометчиков и артиллеристов сделали свое дело. Младший лейтенант рад, что выполнена задача, рад, что остался жив. «Скоро придут саперы, — подумал он. — Помогут глубже зарыться в землю. Комбат пришлет пулеметчиков, и мы будем господствовать над противником. Как видно все кругом! Попрошусь, чтобы оставили здесь...»
Лежавший рядом с Жемчуговым Дворников короткими, экономичными очередями бил и бил по кукурузе. Вдруг он приподнялся и крикнул:
— Товарищ младший лейтенант, смотрите, фриц!..
Жемчугов и без того видел, как метрах в семидесяти от них с трудом поднимался с земли немецкий солдат. Наверное, ранен. Но вот он выпрямился и сделал первый шаг, второй, третий... На спине немец нес раненого. Солдат, безусловно, знал, что советские бойцы видят его, и все же, явно пренебрегая опасностью, ни разу не оглянувшись назад, медленно, с трудом продолжал идти на запад со своей тяжелой ношей.
— Прошью гада! — в сердцах сказал Дворников и стал прицеливаться.
— Отставить! Не стрелять! — встав во весь рост, громко приказал Алеша Жемчугов.
Вряд ли он сам в ту минуту мог объяснить свой порыв. Алексей знал об издевательствах фашистов не только над военнопленными, но и над мирными жителями. Горел желанием скорее закончить курсы младших лейтенантов и попасть на передовую, чтобы отомстить захватчикам за все... И вот на тебе...
Приказ не стрелять по уходящему немцу, несущему на спине раненого, услышали все. Никто не выстрелил, но все смотрели им вслед. Смотрел и Алеша Жемчугов. И вдруг солдаты увидели, как покачнулся их отважный командир, схватился левой рукой за грудь, попытался выпрямиться, но не смог и резко упал на спину, головой на восток. Так погиб за Родину, за деревню Новостародуб этот бесстрашный юноша, комсомолец Алеша Жемчугов.
Мы с комбатом истолковали его действия как проявление высокой морали советского человека...
Бой продолжался. Для закрепления успеха Лабуренко приказал выбить противника не только с основных, но и с запасных позиций. До наступления темноты приказ этот был выполнен. Враг лишился тактического преимущества. [282]
Мы с комбатом поднялись на высоту. Там от бойцов и услышали о младшем лейтенанте Алеше Жемчугове.
Было видно, что на высоте фашисты устраивались основательно: глубокие окопы по восточному склону, блиндаж с накатом в три ряда бревен, где могло разместиться до отделения солдат.
На высоте работали санитары, возглавляемые Катей Егоровой. Голос ее слышался то тут, то там. Они оказывали первую помощь раненым, сопровождали тех, кто не мог самостоятельно идти. В скоротечном бою батальон потерял двенадцать человек: шесть были ранены и шесть убиты. Погибших положили в ряд у подножия высоты. Среди них был и гвардии младший лейтенант комсомолец Алеша Жемчугов...
Подошедший ефрейтор Игамбердыев сказал, что майор с бородой послал его узнать, можно ли начинать работу саперам.
— Иди скажи майору — пусть начинают, — ответил Лабуренко.
— Знаешь этого солдата? — спросил меня комбат. — Это минометчик. В совхозе «Ильичевка» он отсекал идущих за танками гитлеровцев огнем 32-миллиметрового минометика.
Конечно, я помнил этого смелого ефрейтора из седьмой роты.
Наступила темнота. Заканчивался еще один день Великой Отечественной войны. Обычный, как и многие другие, и в то же время неповторимый. Он, этот день, имел свои, только ему присущие особенности, своих героев. Именно в этот день здесь, на высоте 49,6, был сделан еще один маленький шаг к нашей большой победе.
Комбат приказал Лобанову послать на высоту еще двух пулеметчиков и несколько метких стрелков во главе с офицером.
— Да пусть захватят побольше патронов, гранат, — добавил он.
— Товарищ комбат, разрешите послать на высоту гвардии младшего лейтенанта Добровольского, — обратился к Лабуренко командир роты. — Они с Жемчуговым вместе учились на курсах.
— Как, замполит, соглашаемся? — посмотрел на меня комбат. Я не возражал.
— Хорошо. Прикажи Добровольскому быть старшим на высоте. Предупреди: обо всем, что заметит, пусть тут же докладывает. Скажи, что завтра немцы могут обстреливать или бомбить высоту и будут пытаться снова захватить ее. Надо быть готовым ко всему...
Немного помолчав, Владимир Петрович обратился ко мне:
— Сергей Матвеевич, напиши родственникам погибших, что отдали они жизни за Родину как герои. А Жемчугова надо представить к награждению орденом Отечественной войны посмертно... [283]
Заботы политработников
Под Новостародубом батальонная партийная организация пополнилась двадцатью коммунистами. Вручали партийные документы чаще на КП батальона, реже — на КП полка. Бойцы тянулись в партию. Вступали в ее ряды по велению сердца...
Политическая работа, правдивая пропаганда и агитация помогали воспитывать воинов в духе любви к своей Родине и ненависти к врагам.
Успехи Советской Армии, героический труд работников тыла воодушевляли наших солдат. В окопах все с нетерпением ждали новых информации. Получаемые в батальоне газеты зачитывались до дыр. Действовало неписаное правило: прочитал сам — передай товарищу.
Основной формой политической работы в батальоне были индивидуальные беседы. Политработники постоянно находились в окопах. Они были в курсе всех волновавших солдат вопросов: о пище, табаке, обуви, газетах, о письмах, приходивших из тыла. Эти письма, как правило, несли заряд бодрости, вселяли в солдат надежду, веру в нашу победу. Почти в каждом письме от матери, жены, сестры, любимой девушки была просьба к защитнику Родины беспощадно бить немецко-фашистских захватчиков.
Наша армия имела не только первоклассное оружие, но и огромное моральное превосходство над противником. Однако враг был еще силен. Он проявлял активность, в том числе и на нашем участке. В последних числах октября фашисты пытались несколько раз вернуть высоту. Днем, под прикрытием минометного огня, они подходили к ней совсем близко, но взять не могли. Ночью, рассчитывая на внезапность, бесшумно подползали к подножию «верблюда». Но и тогда их отбрасывали воины под командованием гвардии младшего лейтенанта Добровольского. Они уничтожали гитлеровцев гранатами, автоматным огнем, иногда сходились врукопашную. Все знали: если высота в наших руках, то мы, а не противник, держим инициативу, держим под прицелом его тылы.
По-фронтовому отметили 26-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Не ночью, как бывало прежде, а днем доставили на передний край пищу: борщ, гречневую кашу с мясом. В роты привезли газеты с докладом товарища Сталина, письма от родных.
8 ноября батальонные политработники были вызваны в Новостародуб на совещание. Все пришли с подшитыми подворотничками, тщательно выбритые, в приподнятом, радостном настроении. Заместитель командира полка по политчасти гвардии майор Саматов поздравил нас с праздником.
Ахат Саматович слыл добрым, отзывчивым человеком. Уважали его в полку. На бронзовом лице замполита постоянная [284] улыбка, даже тогда, когда не все гладко. Только суровый взгляд карих глаз выдавал иногда его душевное состояние.
На Северо-Западном фронте отважный комиссар Саматов был всегда рядом с бойцами. Зимой, когда подразделения лежали в снегу, доставка пищи на передовую была затруднена. Комиссар, приспособив на спине термос, ползком пробирался туда. И так было не раз. Два ордена Красного Знамени свидетельствовали о мужестве нашего замполита.
Причесав начинающие редеть седоватые волосы, Ахат Саматович сказал:
— Заслушаем коротенькие информации замполитов о партработе. Гвардии капитаны Бушкин, Чиквиладзе, Медведев, доложите о морально-политическом состоянии батальонов, о работе по отбору лучших бойцов в партию, о средствах и методах информации.
Каждый из нас в конце выступления от имени коммунистов, командира батальона заявлял: «Личный состав готов к дальнейшему выполнению задачи по истреблению захватчиков».
Обсуждаемые вопросы были известны парторгам и комсоргам. Потому совещание проходило четко, по-деловому, Речь шла и о теплом обмундировании, и о санобработке. Четыре месяца бойцы были без отдыха. Бои... Не все получили шапки, теплые брюки. Об этом я сказал в своем выступлении.
Парторг полка Павел Семенович Легкий, высокий, стройный, с редким пушком светлых волос на голове, высказал претензии к парторгам за небрежное оформление документов.
Павел Семенович пользовался в полку большим авторитетом. Он воевал в Сталинграде, был ранен.
Саматов поинтересовался, сколько на «верблюде» коммунистов. Я доложил, что на высоте всего четырнадцать человек, из них два коммуниста. Комсорг седьмой роты ефрейтор Игамбердыев тоже там. Сообщил, что у ребят есть два ручных пулемета, автоматы, гранаты, связь с высотой надежная, на всякий случай комбатом разработана система световых сигналов.
Бушкин — политработник второго батальона — пожаловался, что не доставляют чистые бланки боевых листков и нет цветных карандашей.
— Так, так. Значит, нет бланков боевых листков. Это, конечно, упущение. Больше нет вопросов? Тогда послушайте. Что нужно полку? Нужна победа. Каждый день победа. В этом и есть наша с вами главная партработа. Что касается помывки людей, начальник политотдела приказал начать ее как можно скорее. Заместителю командира полка по тылу поручено оборудовать в сараях Новостародуба бани. Скоро прибудет кинопередвижка. Покажем киноленту «Ленин в Октябре». Хочу подчеркнуть, такие возможности появились у нас после захвата третьим батальоном «верблюда». Без этого и собраться не смогли бы сегодня... [285]
На совещании затронули вопрос о замене пулеметов «максим», у которых в сырость заедало ленту, новыми, только что поступившими, системы Горюнова. Обговорили и многие другие вопросы.
Не по-пластунски, не пригибаясь в этот раз расходились политработники в свои подразделения. Лишившись высоты, противник теперь не мог держать под пулеметным огнем окружающую местность. Но, как и раньше, рвались кругом мины и снаряды. Падали они и в Новостародубе. Часто горели постройки. Пожары не тушили, некому было это делать: в деревне оставались одни старики, женщины да дети.
С 10 ноября по два-три человека из каждой роты шли в Новостародуб для помывки. В приспособленных для мытья сараях солдаты сдавали гимнастерки, брюки, шинели, шапки для тепловой обработки, затем шли в другую половину, отгороженную от первой брезентом. Там стояли две железные бочки, в них горячая и холодная вода.
Помывшись и одевшись во все чистое, шли в другой сарай обедать, а потом — в третий, где, лежа, полулежа или сидя на соломе, смотрели сначала журнал «Разгром немецких захватчиков под Москвой», а затем художественный фильм «Ленин в Октябре».
За три дня в батальоне помылись все. Нам было выдано теплое обмундирование: ватники под шинель, ватные брюки, байковые новые портянки, дополнительно к имевшимся. Не выдали только валенки: погода стояла неустойчивая, дождливая.
Политический отдел дивизии оказывал нам большую помощь в организации политработы. К нам часто наведывались инструкторы политотдела Н. Самусенко, В. Пустовалов, М. Кузнецов и другие.
М. Е. Кузнецов занимался работой среди войск противника. Когда он приезжал к нам, на нейтральной полосе, впереди окопов седьмой роты, в зарослях лесозащитной полосы ночью устанавливался динамик. От него тянулся провод к специальной машине, зарытой в землю и тщательно замаскированной. Передачи велись только днем.
Кузнецов зачитывал подготовленный текст на немецком языке. Произносил слова четко, неторопливо. Он рассказывал о положении на советско-германском фронте, о разгроме немецких войск под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге, призывал сдаваться в плен. Часто его заключительные слова тонули в грохоте разрывов. Снаряды рвались больше там, где стоял динамик. Мы знали, что фашистские офицеры в конце передачи обязательно заставят солдат вести огонь.
Командир батальона, знавший, когда политотдел проводит это мероприятие, звонил командирам рот и просил их быть внимательными, засекать огневые точки противника. Мне же начальник политотдела приказал во всем помогать Кузнецову.
Фронтовая, армейская и дивизионная газеты на своих страницах [286] печатали материалы о боевых подвигах солдат, сержантов, офицеров, пропагандировали их боевой опыт. Одна из корреспонденции нашей дивизионной газеты «Сын Родины» рассказывала о комсорге 1-го батальона 27-го полка гвардии лейтенанте Вениамине Карловиче Гжесюке и призывала бить фашистов так, «как бьют их солдаты под руководством красного офицера Гжесюка». В последние годы В. К. Гжесюк жил и работал в Полтаве, в октябре 1984 года он скончался.
15–16 ноября агитаторы полков, политработники батальонов присутствовали на семинаре, организованном политотделом 7-й гвардейской армии. Мне запомнилось выступление гвардии полковника Серебряного. Он обобщил опыт политработы по армии, некоторым дивизиям, полкам и батальонам. Были высказаны полезные советы по организации политической учебы, особенно молодых офицеров, более широкому использованию наглядной агитации в окопах, блиндажах, землянках, популяризации отличившихся и своевременному представлению их к награждению. «Ничто так не вдохновляет бойца, как вовремя сказанное о нем доброе слово политработника, офицера, агитатора, — сказал полковник Серебряный. — По возможности пишите письма родным в тыл об отдельных героях».
Возвращались с совещания из политотдела армии по прямой, сверяя путь по карте и компасу. Нас было семь человек. Среди них Машеров Павел Миронович, Бобылев Сергей Андреевич, Тамбовцев Василий Васильевич, Кузнецов Максим Евдокимович, Штейн Михаил Анатольевич.
Шли двое суток, без дороги, по полю. Грязь. Пронизывающий холодный ветер. Сухой паек съели. Наконец несколько в стороне от нашего пути показалась деревня. Решили зайти.
Около колодца наполовину сожженной деревни стояли женщины, обсуждали какие-то вопросы. Мы поздоровались. Разговорились. Одна из женщин позвала к себе в хату. Вошли. Стало сразу тесно. В хате — стол, широкая лавка. На печи двое ребятишек. Их глазенки так и сверкали любопытством. Женщина пригласила нас к столу, налила в большую глиняную миску вынутый из печки теплый борщ из капусты, репы и картошки.
— Ешьте, родимые. Чем богаты, тем и рады, — предложила она. — Извините, хлебушка нет. — А на глазах слезы.
Когда мы вместе с хозяйкой вышли из хаты, нас снова окружили женщины. Спрашивали, когда прогоним фашистов. Говорили о трудностях, о том, как готовятся к весне, жаловались, что нет тягла и семян. Поражали их энтузиазм, вера в возрождение колхоза, в преодоление всех трудностей.
А в батальоне тем временем продолжалась работа по совершенствованию обороны. Мы готовились к наступлению... Глубокий оптимизм, вера в наше священное правое дело были присущи всем воинам батальона. Комбат Лабуренко все держал под своим контролем.
— Как, Александр Акопович, у тебя с запасом «дынь»? — [287] обратился он к Багдасаряну, когда тот вошел в землянку комбата, где находился и я.
— «Дынь» (мин) достаточно, подвоз наладился, — ответил командир полковой батареи.
— Хорошо, а теперь посмотри сюда. — Комбат показал точку на карте. — Тут пушка противника. Добровольский доложил: ночью видит вспышки от выстрелов. Так вот, устрой фашистам провокацию. Стреляй и наблюдай. Может, ответят, рассекретятся, тогда засеки. Возьми на учет в свою карточку. Пристреляйся.
— Далековато, но постараюсь сделать...
— А завтра ночью батарею из Новостародуба перебрось в поле. На прежнем месте ей оставаться нельзя, так как наши мины вызывают ответный огонь. Горят дома колхозников, страдают жители. С полковником согласовано...
В землянке собрались все политработники. Информируя Владимира Петровича о задачах, поставленных на армейском совещании, я внес предложение об укреплении седьмой роты коммунистами из восьмой. Там потерь меньше. Комбат никогда не возражал, если приводились убедительные доводы. Зашел на огонек и гвардии капитан Гнатенко, командир роты противотанковых ружей. Комбат пододвинул к нему котелок с оставшейся холодной гречневой кашей. Когда капитан доел кашу, Владимир Петрович спросил:
— С чем пожаловал?
— Дело есть. Сегодня одного «симонова»{2} на высоте искалечили. Бросил фриц бомбу...
— Что же ты хочешь?
Гнатенко неторопливо стряхнул с шинели крошки хлеба и сказал:
— Разрешите, товарищ комбат, не держать ружье на высоте. При бомбежке или минометном обстреле длинные ружья не убережешь. Под Новостародубом уже два петеэра потеряли...
Все понимали положение Гнатенко. Трудно, очень трудно управлять ему взводами. Ведь он командует не стрелковой ротой, где все взводы вместе и командир видит каждого бойца. Ружья Гнатенко разбросаны по всей обороне. Головой отвечает командир за свою материальную часть. Вот и пришел к комбату с этой просьбой.
— А что предлагаешь? Не могу же я оставить высоту без противотанковых средств! К тому же с высоты видно все, прекрасный сектор обстрела.
— Считаю, — ответил Гнатенко, — надо оборудовать огневые позиции для ружей не на высоте, а перед ней. Правда, бомба и там может упасть. Но таких шансов меньше.
Понимаю тревогу Гнатенко и потому поддерживаю его: [288]
— Мне думается, следует принять это предложение. Ведь фашисты каждый день бомбят и обстреливают высоту. Зарыться глубже петеэровцы там не могут. «Верблюд» — это наш наблюдательный пункт. Высота удобна для пулеметчиков. Стрелять же по танкам можно и с других позиций.
— Хорошо, убедили. Снимай у Хаитова один расчет и перебрось его в роту Лобанова, к подножию высоты.
В землянке у комбата, где его командный пункт, день и ночь горит фронтовая «молния».
Вышли из землянки — темным-темно. Старший лейтенант Караваев долго стоял рядом с часовым, топал, приседал, чтобы размять онемевшие ноги.
— Морозит. Наверное, снег будет. Фрицы светят, — сказал Караваев.
Подышав свежим воздухом, снова вернулись в землянку.
— Разрешите, товарищ капитан, отправиться в седьмую роту, к Лобанову, — обратился к комбату комсорг Вася Скопенков.
— Идите, но осторожно. Утром созвонимся...
Пожелав оставшимся в землянке всего доброго, а не спокойной ночи, которая уже окутала темнотой местность, Скопенков откинул плащ-палатку, служившую дверью, и вышел наружу. В землянку ворвались звуки переднего края. «О друзьях-товарищах, о боях-пожарищах где-нибудь, когда-нибудь мы будем вспоминать», — запел комсорг, направившись в роту к своему другу лейтенанту Лобанову.
Из нашей речи совсем исчезли слова «спокойной ночи», так как она не могла быть ни для кого спокойной, а в словах «всего доброго» звучало пожелание остаться живым, не быть раненным.
— До самой роты будет напевать. Мальчишества в нем много. Но со временем будет хорошим политработником, — сказал я. — Представь, Владимир Петрович, эта песня о друзьях-товарищах служит ему паролем. Да, да, паролем. Ночью идет по окопам и поет негромко «Давай закурим». За двадцать метров слышно. Солдаты не спрашивают, кто идет. Знают — комсорг...
Обычный ноябрьский день
Не было еще и восьми часов утра, как начался минометный и артиллерийский обстрел позиций батальона. Снаряды и мины падали около высоты. Впервые проскрипел шестиствольный немецкий миномет. Шесть мин подняли высокие фонтаны земли и снега. А «скрипач» продолжал выбрасывать новые мины. По звуку угадывалось, что он замаскирован где-то в деревне. Появление «скрипача», имевшего большую пробивную силу, разрушающего многослойные перекрытия, было не случайным. [289]
Все насторожились. Отодвинули котелки с недоеденной пищей. Знали, что через какое-то время немцы начнут выскакивать из окопов и без прицела, наугад, палить из своих «шмайсеров». Сколько раз было так! И в это утро противник, похоже, приступил к осуществлению подобного плана.
Командир роты Лобанов побежал по ходу сообщения к высоте. Комсорг — к лесозащитной полосе.
— Приготовиться... Приготовиться... Не высовываться... Укрыться... Стрелять по команде! — кричал на бегу командир роты.
Комбат тут же попросил соединить его с высотой, с Добровольским. К телефону подошел ефрейтор Игамбердыев.
— Где младший лейтенант? — спросил Лабуренко.
— Он у пулемета.
— Немедленно позови!
В трубке было слышно все, что происходило на высоте: треск автоматов, пулеметов, кто-то что-то кричал. Мембрана звенела. Наконец донеслось тяжелое дыхание. Комбат понял, что это Добровольский.
— Приказываю... немедленно покинуть высоту, отвести людей в окопы.
— Как, я не понимаю... отказываюсь вас понимать.
— Я приказываю отойти всем вниз... Когда обстрел прекратится, сразу же подниметесь обратно. Понял?
— Есть, понял... отойти с высоты и снова занять, как только закончится обстрел.
— Поняли правильно. Выполняйте!
Выйдя из землянки, Владимир Петрович сказал, что с трудом уговорил Добровольского вывести людей из-под огня.
— Я к Лобанову, а ты иди к пушкарям, — сказал мне Лабуренко. — Там командир орудия — старший сержант Иван Марущак. Надо поддержать ребят. Могут пойти танки...
С отходом бойцов с высоты в окопах, что около «верблюда», стало тесновато.
Огненная буря стихла так же внезапно, как и началась. До ломоты в ушах стало тихо. Лишь автоматные и пулеметные очереди, как стрекот кузнечиков в летние теплые дни, доносились до лежащих в окопе.
Добровольский понял, что настал момент снова подняться на высоту.
— Встать... За мной... Вперед!.. — закричал он и, первым выскочив из. окопа, побежал на высоту.
В сторону врага с шелестом и свистом летели наши снаряды. В этот локальный бой включились и боги войны.
Поднявшись на высоту, солдаты увидели большие воронки не только на ее середине, но и на склонах. Сооруженный саперами дзот с двухслойным деревянным перекрытием был разрушен. Траншеи завалены землей. Все перемешано, разворочено... Разбросаны бревна, на краю воронки — зеленый телефонный аппарат. [290]
Спасибо тебе, комбат! Вовремя приказал ты отойти и укрыться внизу. Если бы не твой приказ покинуть высоту, то многие, очень многие могли бы быть убиты или ранены.
В этот холодный ноябрьский день точно так же, как и в предыдущие, фашисты двинулись к высоте. Шли и беспрерывно стреляли из автоматов. До них было всего около двухсот метров.
— Не стрелять... пусть подойдут поближе... — приказал Добровольский, прилаживая на краю воронки свой ППШ.
Было отчетливо видно, как гитлеровцы бежали среди высоких стеблей кукурузы, падали, поднимались и снова бежали к высоте. Выждав удобный момент, гвардии младший лейтенант закричал:
— Огонь, огонь, братцы! — И сам стал бить по фашистам короткими очередями. Боковым зрением он видел, как слева, слившись с автоматом, стрелял Дворников. Он уже давно преодолел свою робость и стал смелым, находчивым, стойким солдатом.
«Зачем снял каску? Эх, чертяка!» — подумал Добровольский. Но не найдя этому объяснения, продолжал стрелять.
Младшему лейтенанту казалось, что немцев очень много и что они вот-вот приблизятся на расстояние броска гранаты. Он уже хотел было отдать команду «Приготовить гранаты!», как перед самой высотой встала стена земли, огня и дыма. Добровольский сообразил, что дорогу немцам к «верблюду» закрыли минометчики. Разрывы тяжелых мин были частыми и постепенно удалялись все дальше и дальше в сторону противника.
Попытка взять высоту провалилась. Бойцы, пользуясь наступившим затишьем, доставали из карманов шинелей или вещевых мешков патроны и вдавливали их в диски автоматов.
— Спасибо, братцы, хорошо поработали, — с такими словами обратился младший лейтенант к своим товарищам.
Ему хотелось подойти к каждому и каждого поблагодарить, сказать самые теплые слова, пожать руку, поздравить с победой, пусть небольшой, если ее оценивать в масштабах всего фронта, но все же победой. Однако сделать это было нельзя: высота просматривалась противником.
Горстка бойцов под командованием младшего лейтенанта Добровольского действовала в этот день отважно, умело и слаженно. Но без взаимодействия с минометчиками Багдасаряна, Синицы, станковыми пулеметчиками им было бы туго.
Не знали бойцы и их командир, что рукопашной схватки на этот раз не произошло лишь потому, что был вовремя поставлен заградительный огонь перед идущими в атаку фашистами. Комбат приказал Багдасаряну сделать это. Нелегко было командиру батареи вести огонь по плохо еще пристрелянной цели, однако, уступая жесткому требованию Лабуренко, он быстро и точно произвел все расчеты и передал по телефону лейтенанту Виктору Ряхину данные для стрельбы. [291]
С высоты видно все: слева — окопы восьмой роты, за ними — девятой. Справа и немного сзади — седьмая, а еще дальше заметны дымки от выстрелов минометов. Как на ладони — Новостародуб, Пустельниково. Видно все с высоты в этот светлый, без дождя и снега, день...
Гвардии младший лейтенант Добровольский лежал на только что перепаханной снарядами, теплой еще земле. Ему было легко и спокойно. Его переполняло чувство огромной радости от сознания выполненного долга. Молчал шестиствольный немецкий миномет. Не разносился по окрестности его противный, тошнотворный скрип. Хорошо...
Теперь младший лейтенант знал, если «скрипач» снова начнет бросать на высоту мины, он и без приказа комбата укроет солдат в нижних траншеях.
Но в это утро обстановка складывалась по-другому. Гитлеровцы одновременно с атакой на высоту решили двинуть танки в стык нашего батальона с батальоном соседней дивизии. Орудие гвардии старшего сержанта Ивана Марущака стояло именно там.
В то утро я как раз находился у артиллеристов. Огневая позиция 76-миллиметровой пушки была оборудована хорошо, снаряды укрыты в отдельных окопах.
Как только показались вражеские танки, я сказал Марущаку:
— Надо помочь соседу... Дайте по цели осколочными. Если пристреляетесь, то бейте бронебойными.
Получив приказ, наводчик гвардии рядовой Воробьев развернул орудие вправо, покрутил маховиком. Звук выстрела вплелся в звуки пулеметных очередей, частых хлопков ротных минометов. Первый снаряд разорвался впереди, а второй немного сзади танка. Вражеская машина оказалась в вилке. По ней ударили также орудия и минометы с других участков обороны. Задним ходом танк стал выходить из-под огня. Вскоре он скрылся в складках местности.
С северной стороны послышался гул самолета. Это «рама». Долетела до нашего батальона и как бы зависла над нами. И тут же около нее стали рваться снаряды. «Рама» повернула на запад, затем на север, в сторону Александрии.
Еще не успели сказать и нескольких слов об этом «госте», как из-под уклона послышался гул моторов, лязг гусениц. Шли танки...
— Орудие, бронебойным, го-о-о-товьсь! — раздалась команда.
Снаряд с характерным звуком вошел в казенник, наводчик прильнул к окулярам.
В томительном ожидании казалось, что танки идут очень медленно. Наводчик шапкой несколько раз вытер пот с лица. Подносчик снарядов уже держал в руках очередной бронебойный. Командир орудия опустился на одно колено и смотрел туда, откуда вот-вот покажутся вражеские машины. [292]
Лязг гусениц и шум моторов стал слышен более отчетливо и наконец как бы прорвался через какие-то заслоны, докатился до нас густым гулом. В поле зрения появились три немецких танка. Шли они на расстоянии пятидесяти метров друг от друга. Ближний — весь на виду. Пушка. Пулемет...
«Почему медлит Марущак? Надо стрелять», — подумал я. И тут же услышал грохот взрыва. Снаряд разорвался под танком.
Ствол пушки ползет и ползет вправо, в сторону второго танка — наводчик берет его в перекрестие прицела. Но выстрела я не услышал, хотя танк окутали клубы дыма и языки пламени. Понял, что он напоролся на мину, а не подбит снарядом нашей пушки.
— Огонь! — снова скомандовал старший сержант.
Выстрел. Ударила теплая волна воздуха. Снаряд попал в башню немецкой машины. Однако танк не потерял возможности двигаться и задним ходом стал отходить под уклон. Третий вражеский танк упрямо шел вперед. Останавливался, стрелял и снова набирал скорость. Пушка Марущака сделала по нему несколько выстрелов бронебойными снарядами, а он, как заколдованный, полз вперед. Вокруг «тигра» — а это был именно он, массивный, с длиннющим стволом пушки, — поднимались фонтаны земли. В него стреляли другие артиллеристы и минометчики. Видно, что попадания были, но «тигр» лишь слегка содрогался, и только.
— Братцы, второе орудие из нашей батареи подбили, гады! — закричал подносчик снарядов.
Все повернулись, даже наводчик оторвался от прицела. Другая пушка, стоявшая от нас метрах в трехстах сзади, была перевернута, одно колесо еще вертелось. Вокруг нее оседали пыль и дым. Людей не было видно.
— Огонь, огонь по фашистской нечисти! — неистово закричал Марущак.
Выстрел, еще выстрел. Удары бронебойных снарядов высекали снопы искр из брони «тигра», а он оставался невредимым, огрызался огнем. Вскоре «тигр» стал уходить под уклон.
Весь расчет второго орудия погиб. Погиб и командующий артиллерией дивизии гвардии полковник Скориков. Как оказалось, гвардии полковник хотел сам выбрать место для самоходно-артиллерийской установки, чтобы та могла подстеречь «тигра».
Подъехал «студебеккер». В кузов положили тела погибших. Тросом зацепили пушку. В кабину сел молодой солдат — шофер полковника Скорикова. Слезы текли по его лицу, кривились губы. Чувствовалось, что он с трудом сдерживал себя, чтобы не зарыдать.
Возвратившись с позиции второго орудия, я рассказал Марущаку и всему расчету о случившемся. Тяжело им было слышать [293] о гибели товарищей. Отворачивались в сторону, чтобы скрыть набежавшую слезу...
Темнело. Заканчивался такой необычный и такой обычный еще один день войны на небольшом участке обороны батальона...