Встреча однополчан
На завершающем этапе Великой Отечественной войны в состав 39-го гвардейского Венского воздушно-десантного корпуса входили 100, 107 и 114-я дивизии.
9 мая 1977 года впервые однополчане встретились в городе Кировограде, чтобы отметить День Победы. Большими и маленькими группами стояли они около гостиницы, что на площади имени Кирова. Вот она, долгожданная радостная встреча! Поседели ветераны. Со слезами на глазах, не стыдясь их, обнимались, целовались. Многие с первого взгляда узнавали друг друга. Другие — нет...
«Ты кто? В каком полку воевал?.. А, помнишь? Ты должен знать...» Казалось, и конца не будет уточнениям, расспросам.
Замолкали, когда вспоминали фронтовиков, ушедших из жизни уже в послевоенные годы. Сказались ранения, контузии, подорванное на фронте здоровье, тяжелый труд по восстановлению народного хозяйства. Услышав знакомую фамилию, каждый склонял свою голову, чтя светлую память товарища. И казалось, что это не просто беседа людей, встретившихся впервые после долгих лет разлуки, а идет поверка, без традиционного построения списочного состава батальонов, полков...
Недалеко от ветеранов стояли группы жителей города. В них люди разного возраста. Постепенно группы стали объединяться... Молодежь внимательно слушала старших. Ветераны с волнением и готовностью отвечали на задаваемые им вопросы.
Встреча проходила на высоком уровне. В этом была немалая заслуга и председателя Совета ветеранов корпуса гвардии полковника Николая Александровича Соболева. [253]
9 мая, построившись в колонну, с боевыми знаменами, ветераны корпуса и дивизии вместе с комсомольцами города под духовой оркестр пошли к памятнику Неизвестному солдату, что на Воинском кладбище.
Широка улица имени Карла Маркса, но и она стала тесной для многих тысяч трудящихся, пришедших приветствовать солдат минувшей войны. Пожилые женщины вытирали кончиками головных платков непрошеные слезы. Мужчины свои эмоции выражали возгласами: «Спасибо, ребята!», «Слава Красной Армии!», «Так держать!». Юноши и девушки аплодировали... И так по всему длинному пути.
Впереди меня шел грузный однополчанин. Пот заливал его лицо. Правая нога на протезе, в одной руке палка, в другой — цветы. Ему очень-очень трудно.
— Слушай, брат, садись в прицеп мотоцикла. Вот он, рядом.
— Нет, нет, — ответил он мне, — до братиков должен дойти самолично...
А таких в колонне было немало.
Грандиозен митинг. Здесь солдаты военного гарнизона и тысячи трудящихся. Плиты надгробий с именами жителей Кировограда, павших в боях за родной город, за Советскую власть, буквально закрыты ветками сирени, красными тюльпанами, принесенными благодарными потомками.
Выступающие на митинге говорили, что они никогда-никогда не забудут тех, кто с оружием в руках освобождал нашу Родину и принес на алтарь Отечества свои молодые жизни. Солдаты клялись быть достойными героев Великой Отечественной войны, чьи имена бессмертны, а слава вечна...
Одна из южных окраинных улиц города решением горисполкома переименована в улицу Десантников. Здесь в январе 1944 года сражались войска 8-й воздушно-десантной дивизии. На домах яркие таблички с новым названием. Проезжая часть заасфальтирована. Дома из красного или силикатного кирпича утопают в садах. Идем по улице, и, как 34 года назад, жители угощают нас черешней, водой, квасом, дарят цветы. Слышатся смех, шутки, пожелания доброго здоровья, счастья и чтоб не было проклятой войны. «До побачення...» — раздается то тут, то там.
Высокая полная женщина с ведром воды и белой кружкой к каждой приближающейся группе обращалась с одним и тем же вопросом: «Нет ли, дорогие освободители, среди вас солдата Геннадия?» «Мы все солдаты, — отвечали ветераны, — а вот Геннадия, кажется, нет. А зачем тебе солдат Геннадий?» «А он меня спас...» — отвечала женщина. Из рассказа узнали, что зовут ее Мария Антоновна, что «фашист проклятый» прострелил ей руку и лежала она около хаты. А Геннадий, увидев ее, остановился, забинтовал руку, сказал: «Все будет, тетка, хорошо. Не плачь, помни Генку» — и убежал. Сказал, что ему [254] надо вперед, а то влетит от взводного. «Тетке» в 1944 году было семь лет...
Теплым словом вспоминают и делами благодарят кировоградчане своих освободителей. Какими же делами? На окраине города комсомольцы и школьники подготовили к посадке березовую рощу. Каждый ветеран своими руками посадил по березке. За каждым деревцем взялся ухаживать кто-нибудь из школьников. Более четырехсот березок напоминают сейчас о незабываемой встрече. Названа березовая роща рощей Победы.
В западной части города на высоком постаменте установлен навечно танк Т-34. При нашем участии открыт монумент Славы героям гражданской и Великой Отечественной войн.
Волнующей была встреча старых солдат с воинами гарнизона. А в школах, техникумах ветеранами были проведены уроки мужества.
10 мая — поездка в Новостародуб. В новеньком «Икарусе» собрались в путь ветераны 8-й (107-й) гвардейской Первомайской Краснознаменной, ордена Суворова II степени воздушно-десантной дивизии. В годы войны в тех краях пролита кровь и навечно остались друзья-однополчане нашей военной молодости.
У открытого окна автобуса сидит бывший комсорг 3-го батальона 27-го гвардейского полка гвардии лейтенант Василий Николаевич Скопенков. Помню его смелым, инициативным в бою. Он пользовался большим авторитетом. Начитанным был Вася Скопенков, на память знал много стихов Блока, Есенина. Война оставила и ему страшную отметину...
...Десятого апреля 1945 года батальон гвардии капитана Владимира Петровича Лабуренко, обойдя Вену с запада, теснил фашистов к каналу. Произошла задержка. Противник с противоположного берега вел плотный огонь и не давал с ходу перебраться через канал. Комбат приказал подкатить сорокапятку. Артиллеристы поработали хорошо. Пулеметы замолчали, но из-за высоких домов немцы начали обстрел из минометов. Огонь был губительным. Выходить из-под огня... но куда? Назад? Нет, нельзя, это было бы отступлением.
— Ребята, — обратился комсорг к бойцам, — попытаемся перебраться на другую сторону по тросу, перекинутому через канал. Я ползу первым, а вы прикрывайте.
Скопенков знал, что солдаты седьмой роты сделают так, как он им сказал. Работая ногами и руками, передвигался он над водой и видел уже противоположный берег. До него оставалось два-три метра. Но тут страшная боль пронзила все тело. Правая нога выше колена была перерублена разрывными пулями. Нашел все же в себе силы Василий доползти, схватиться за парапет. Что было потом, не помнит. Пришел в сознание в медсанбате.
И вот сейчас Василий Николаевич с нами. Прошедшие годы и тяжелые испытания военных лет наложили, конечно, свой [255] отпечаток. И лицо в морщинах, и волосы побелели, но глаза смотрят по-прежнему живо, молодо...
А дальше, впереди, держа шляпу в руках, сидит Александр Акопович Багдасарян. Это бывший командир полковой батареи 120-миллиметровых минометов. Прекрасный человек и офицер. С августовских боев под совхозами «Ильичевка», «Осетняк» Ахтырского района его батарея поддерживала огнем наш батальон. Не раз и не два пережидали вместе в окопе или наскоро отрытой щели бомбежки, артиллерийские и минометные обстрелы противника. Вместе радовались победам Красной Армии, успехам солдат дивизии, полка, батальона, вместе отдавали последние почести погибшим товарищам.
В Новой Праге Багдасарян был тяжело ранен, перенес несколько тяжелых операций, по выздоровлении продолжал воевать. Многое пережил Александр Акопович. Не потому ли некоторые однополчане с трудом узнавали в исхудавшем, болезненного вида человеке когда-то плотного, подвижного, как ртуть, гвардии капитана Багдасаряна, умелого, волевого, командира минометчиков.
На противоположной от нас стороне через толстые линзы очков рассматривает карту Кировоградской области Давид Самсонович Аветисян — командир 27-го, после переименования 356-го гвардейского стрелкового полка, который за успешные бои на Левобережной Украине, в Румынии, Венгрии, Австрии, за взятие Вены был награжден орденами Суворова и Кутузова III степени.
Командирское дарование Давида Самсоновича особенно ярко проявилось в тяжелых боях в Альпийских горах. Солдаты по его команде, расчищая путь от кустарников и деревьев, затаскивали 57-миллиметровые длинноствольные пушки в горы и прицельным пушечным и пулеметным огнем расстреливали сверху мечущихся внизу, на узком шоссе, фашистов. Возникала паника, создавались пробки. Командир полка рассчитывал на внезапность нападения. Он не вел свои батальоны в лоб, навстречу противнику, а обходил его или появлялся неожиданно над ним, сверху...
На одном из совещаний, уже после окончания войны, на котором обсуждались итоги последних завершающих боев, командир дивизии генерал-майор М. А. Богданов тепло сказал об Аветисяне:
— Это наш горный орел. Он не вел войска туда, откуда его ждал противник, а искал и находил обходные пути. Не потому ли гвардейцы Аветисяна имели меньше потерь...
Так, с легкой руки командира дивизии, и стали называть его друзья-товарищи — Горный Орел...
Впереди сидит рыжий, с. поразительно ясными для его лет голубыми глазами Макар Гаврилович Шовкун. Это пулеметчик нашего 3-го батальона из девятой роты. Довелось Макару Гавриловичу вместе со своими однополчанами выгонять фашистов [256] из родного села, зарываться глубоко в мерзлую землю и стоять насмерть на его западной окраине, в поле, продуваемом всеми ветрами, Бородат Шовкун. В не тронутых временем, по-юношески ясных голубых глазах искрится радость. Он безмерно счастлив встрече с товарищами его военной молодости и тому, что едут они в его колхоз имени В. П. Чкалова возложить цветы на могилы павших товарищей.
На коленях Макара Гавриловича лежат натруженные руки солдата и хлебопашца. Сколько земли за войну выбросили они, роя окопы, траншеи, сколько посеяли и собрали зерна в мирные дни!
Все послевоенные годы Макар Гаврилович живет в Новостародубе, работает рядовым сеятелем, радуется своим внукам, высоким урожаям пшеницы и кукурузы. Не зря прожита жизнь...
Рядом с Шовкуном сидит Николай Николаевич Меркулов, по-фронтовому — майор Борода. Это славный командир саперного батальона, на счету которого много успешных боевых дел.
Ехали в автобусе и другие знакомые и малознакомые однополчане, ехали и такие, чьи лица моя память уже не сохранила. Но все они были крещены в одной купели, название которой Великая Отечественная война...
Неспешно бежал новый «Икарус». А по сторонам шоссе — деревни. Дома из кирпича под железной или шиферной крышей. Около домов — сады, огороды. В окна автобуса проникал запах сирени...
Не видно нигде глинобитных под соломенной крышей домиков в два-три окна, с деревянными ставнями, с небольшими отверстиями в них в виде сердечка. Такие дома имели украинцы в годы войны.
Зажиточно и культурно живут теперь украинские крестьяне. Об этом убедительно свидетельствуют телевизионные антенны, электрические и телефонные провода, здания клубов, дворцов культуры, библиотек, магазинов, машины и мотоциклы, стоявшие почти у каждого дома.
Навстречу шел поток грузовых и легковых машин. Обогнали колонну тракторов «Беларусь», блестевших свежей краской. За рулем подростки. Они радостно улыбаются. Счастливы от оказанного доверия, оттого, что молоды, что ярко светит солнце в этот теплый безоблачный майский день.
Увидев в автобусе пассажиров с орденами и медалями, с нашивками за ранения, молодые трактористы приподнимались с сидений, что-то кричали, приветственно махали руками. Они поняли: едут ветераны на священные могилы погибших товарищей. Хотя и молоды те, кто за рулем тракторов, но и в их сердцах живет благодарность к старым солдатам за ратный подвиг.
Слева, в низине, показался населенный пункт, дальше, за деревьями, — плоскогорье, уходящее на восток. Память отчетливо [257] высветила из давно минувшего, что первое село — Пустельниково, а за ним — Новостародуб.
Справа должна быть высота 49,6, рядом с ней — лесозащитная полоса из акаций. Вот они, до мелочей знакомые ориентиры...
Василий Николаевич Скопенков с трудом встал, опираясь на трость, и взволнованно сказал:
— Сергей Матвеевич, Александр Акопович, смотрите, узнаете? Здесь, здесь это было! Здесь, на этом рубеже, мы держали оборону. Тут проходили окопы седьмой роты. Смотрите, их еще видно!
Справа, совсем рядом с шоссейной дорогой, которой в 1943 году не было, показалась лесозащитная полоса, а примерно через двести метров — высота, имевшая как бы две вершины, давшие ей название «верблюд». И припомнилось ветеранам минувшее — осень и начало зимы 1943 года, жестокие, почти двухмесячные бои под Новостародубом, на безымянной высоте...
О батальоне и его командире
Третьим батальоном 27-го полка 8-й гвардейской воздушно-десантной дивизии гвардии капитан Владимир Петрович Лабуренко командовал с февраля 1942 по апрель 1945 года. Затем он был командиром, учебного батальона и замкомполка по строевой.
В моей памяти и в памяти других однополчан Владимир Петрович Лабуренко остался смелым, талантливым командиром, умелым организатором наступления и жесткой обороны. Не раз батальон под его командованием обходил противника, бил его с флангов и тыла: И в этом была немалая заслуга тактически грамотного, бесстрашного офицера Владимира Петровича Лабуренко, человека беззаветно преданного партии, советскому народу, свято выполнявшего свой воинский долг.
Будучи замполитом батальона, я близко знал своего комбата. Мне приходилось наблюдать его в разных, чаще всего в очень сложных боевых ситуациях. И я благодарил судьбу, когда видел его, не задетого ни пулей, ни осколком. Я знал, что им обязательно будет принято нужное решение, будет найден единственно верный путь для более успешного, более бескровного выполнения боевого приказа.
Родился Владимир Петрович Лабуренко в Новочеркасске Ростовской области, до армии жил в тех краях. Это был человек неторопливый при принятии решения, уравновешенный. К своим подчиненным он относился с большим уважением, я бы сказал, с любовью. Привлекала и его внешность: высокая, чуть-чуть сутуловатая фигура, широкий решительный шаг, лицо продолговатое, с легким румянцем на щеках, черные брови, пытливые серые глаза. В 1943 году ему было 25 лет. Он был коммунистом. [258]
Мне хочется рассказать о коротком, но значительном по содержанию отрезке времени — почти двухмесячных оборонительных боях батальона под Новостародубом Петровского района Кировоградской области, рассказать о нашем бойце, о его тяжком труде, о том, как нелегко добывалась победа...
Батальон гвардии капитана Лабуренко 25–27 сентября 1943 года отбил натиск фашистов на захваченном им маленьком плацдарме на правом берегу Днепра, под Куцеваловкой, и пошел вперед, на запад, сбивая на своем пути огневые заслоны противника.
Переправившись через Ингулец, батальон вышел на западную окраину крупного населенного пункта Новостародуб. В ночном бою он занял его и остановился в кукурузном поле. Продолжать наступление дальше не было сил. В ротах оставалось по двадцать, а в некоторых и меньше бойцов.
Выбыли по ранению оба замкомбата. Одним из них был я. Из шести командиров рот в строю осталось двое: командир 8-й роты гвардии старший лейтенант Харитонов и командир роты противотанковых ружей гвардии капитан Гнатенко. Вместо выбывших командиров взводов были назначены сержанты, старшие сержанты. Некоторые из них умело справлялись с новыми нелегкими обязанностями.
Под Куцеваловкой был ранен и комбат. Несколько дней он оставался еще в батальоне, но раны на плече и спине загноились — пришлось идти в медсанбат. За командира батальона остался начальник штаба гвардии старший лейтенант Аванесов.
К моменту выхода батальона на западную окраину Новостародуба командирами стрелковых рот были: 7-й — гвардии лейтенант Лобанов, 8-й — гвардии старший лейтенант Харитонов, 9-й — гвардии старший лейтенант Хаитов, роты ПТР — гвардии капитан Гнатенко, роты батальонных минометов — гвардии старший лейтенант Синица, роты станковых пулеметов — гвардии младший лейтенант Мейтарджиев, парторгом батальона — гвардии старший лейтенант Караваев, комсоргом батальона — гвардии лейтенант Скопенков.
Седьмой день находился Лабуренко в медсанбате под наблюдением врачей, медсестер. Главный хирург гвардии майор медслужбы Василий Иванович Семенов, встретив его, сказал:
— Не хочешь в тыл? Хорошо, оставайся. Но учти — дивизия идет вперед и тебе придется с нами пешочком поспешать. Лошадок и машин не хватает. А таких, как ты, не желающих уходить из дивизии, много.
С санбатом и шел Лабуренко. Октябрьские дни были на редкость теплые. Желтели листья деревьев, кое-где стояли неубранные хлеба. Скворцы, сбившись в стаи, перелетали с одного поля на другое, изредка появлялись самолеты — разведчики противника. Раненые, услышав крик «Рама!» или «Воздух!», немедленно [259] искали укрытия: в канаве, что у дороги, в воронке от авиабомбы, под деревьями.
Как-то подошел к Лабуренко замполит медсанбата гвардии капитан Кабачков. Шли и молчали.
— Что-то хочешь сказать, капитан?
— Да, капитан, есть что сказать. Только что по рации передали из штаба дивизии... Надо возвращаться тебе в полк... Срочно... А где полк, точно не сказали. Называли какой-то Новостародуб... Это километров тридцать отсюда, а может, и больше. Тебе бы еще недельки две подлечиться у нас...
— Да нет, поеду, — ответил Лабуренко. — А перевязки и в батальоне сделают. Передай Василию Ивановичу спасибо.
— До Берлина, комбат. А может, пообедаешь у нас?
— Нет, поем в полку.
Так и закончилось у Владимира Петровича далеко не завершенное лечение.
Выйдя на рокадную дорогу, измочаленную грузовыми машинами, он увидел на обочине дощечку, с надписью «Хозяйство Богданова» и стрелкой, указывающей на запад. Знал, что его обязательно будут обгонять идущие к передовой машины. На одной из них и надеялся добраться в свою дивизию.
С октября 1943 года наша дивизия входила уже в состав 25-го стрелкового корпуса 7-й гвардейской армии, которой командовал генерал-полковник М. С. Шумилов.
Фронтовая дорога — артерия, питающая передний край всем необходимым: патронами, снарядами, хлебом, продуктами, газетами, письмами... Разбитые колеи со следами пробуксовок... В таких местах можно видеть доски, бревна, ветки деревьев.
Стрелка указывала вправо, на дорогу, идущую через небольшую деревню. Свернув вправо, Владимир Петрович вышел к околице и присел отдохнуть на берегу пруда. До слуха доносились глухие звуки канонады. День, а людей в деревне не видно. Некоторые хаты сожжены, на обочинах дороги — разбитые машины, в воздухе сладковатый запах от еще не убранных лошадиных трупов. В камышах пруда кричат дикие утки. Вскоре невдалеке остановился ЗИС-5. Выйдя из кабины с ведром, шофер спросил:
— Куда, капитан, нужно?
— В восьмую.
— И я туда. Залью водички в радиатор, и поедем. [260]
Через два часа Лабуренко был уже в Новостародубе. Солдат длинным шестом забрасывал телефонный провод на деревья. Он и указал, где штаб 27-го полка.
Дежурный автоматчик, узнав комбата, сказал, что командир полка здесь и замполит тоже. В комнате, куда вошел Лабуренко, за столом сидели гвардии полковник Шулико Владимир Константинович и замполит гвардии майор Саматов Ахат Саматович. Перед ними была разостлана топографическая карта, помеченная красными и синими линиями, цифрами, значками. На широкой лавке — корзина с грушами. Лабуренко доложил, что прибыл для прохождения дальнейшей службы.
— Здравствуй, Владимир Петрович! Садись. Как раны? В штаб дивизии ходил? — спросил командир полка.
— Нет, не заходил. А раны нормально.
— Ну и хорошо. Генералу доложу о твоем возвращении. Садись поближе, послушай... Общая обстановка такова: Новостародуб пострадал мало. С ходу под утро мы выбили из него противника. А дальше — дело табак. Солдаты устали, и их маловато. Полк вышел на западную окраину. Вот сюда. — Полковник показал на карте. — Немцы оказывают яростное сопротивление. У нас патронов для винтовок и автоматов в обрез. По тылам полка их собирали. Коммуникации растянуты... Склады еще переправляются на правый берег Днепра. Дороги разбиты, сам видел. С продовольствием туго...
В полку многие знали, что Шулико любил употреблять в разговоре слово «табак», хотя сам не курил и осуждал тех, кто этим занимался.
— Батальоном командует Аванесов. Опыта у него маловато, — продолжал Шулико. — Генерал приказал взять высоту 49,6, вот она, смотри. Два раза Аванесов пытался выполнить приказ — и не получалось. Были потери. Навели о тебе справки и решили просить... Нет, не приказываем, ты еще не вылечился, просим, как коммуниста, принять командование батальоном. С ответом не торопись, подумай.
— Почему не торопиться? Согласен, товарищ полковник.
— Мы с комиссаром учитывали и то, что тебя, Владимир Петрович, знают в батальоне, а когда знают командира, то у солдата уверенности больше. Караваев и Скопенков работают хорошо. Коммунисты есть во всех ротах, правда, их немного. Ахат Саматович писал в полевой армейский госпиталь. Твой замполит тоже скоро возвратится. Вместе начали освобождать Украину и продолжите вместе. Когда брать высоту? Посмотрим. Твое мнение учтем. Генерал пока не торопит. Без снарядов, мин, патронов — нельзя. Справа от твоего батальона, метрах в трехстах, обороняется тоже воздушно-десантная дивизия. Этот разрыв — место танкоопасное. Его надлежит заминировать. Гитлеровцы роют окопы, ходы сообщения. Против нас действуют войска СС. Вот пока в общих чертах и все. А теперь, дорогой комбат, если нет вопросов, иди в комендантский взвод. [261]
До темноты отдохни. Пока светло, в батальон идти опасно. — Шулико встал, пожал руку Лабуренко: — Успехов желаю тебе, комбат.
— Погоди, капитан, я провожу, — остановил его майор Саматов.
Вышли из хаты вместе.
— Эту деревню заняли с ходу, а противник зацепился там, где сейчас твой батальон, и баста, — с досадой сказал Ахат Саматович. — А в батальоне в основном порядок. Аванесов не взял высоту, потому что свои действия не согласовал с минометчиками. Да и мин у них мало. Первые дни с обороной у немцев тоже было плохо. Ходили к ним в «гости» несколько ночей. Солдат из твоего батальона, Федор Крамаренко, добыл «языка». Поручил Караваеву написать представление для награждения Крамаренко. Проверь, сделал он это или нет.
Когда подошли к сараю, Саматов остановился и коротко бросил:
— Сейчас покажу тебе этого «верблюда».
Поднялись по скрипучей лестнице на крышу. Саматов — легко, Лабуренко — с большим трудом.
— Видишь, отсюда менее двух километров. Похожа на верблюда, а? — Ахат Саматович вопросительно посмотрел на Лабуренко.
— Товарищ майор, а солдаты как далеко от этой высоты?
— Близко, метров сто, не больше. Бойцы нарыли ходы сообщения в кукурузе. Беспокоят немцев. И они по ночам делают вылазки, хотят «языка» взять. Обрати внимание на повышение бдительности.
В комендантском взводе комбата накормили и до темноты посоветовали отдохнуть. Прощаясь с Лабуренко, замполит сказал:
— Как только стемнеет, тебе выделят автоматчиков и проводят в батальон. Желаю удачи.
С наступлением темноты пошел дождь, мелкий, без ветра. Это было даже кстати. Комбата сопровождали два автоматчика. Один — спереди, знающий дорогу, другой — сзади. Прошли луг. По шаткому мостику перешли на другую сторону Ингульца. Дождик из мелкого стал крупным. Тяжелые капли ударяли по намокшей плащ-палатке, издавая глухой звук. Поднимались осветительные ракеты. Когда они падали, и справа и слева стремительно набегала темнота. В такую минуту следовало остановиться и переждать. Это истина старая. Разорванная темнота, соединившись в центре, издавала легкий звук, будто от слабого удара ладони о ладонь. Так, по крайней мере, казалось... Дождь, ракеты, грязь. «Темная ночь, только пули свистят по степи...» — невольно пришли комбату на память слова услышанной им в медсанбате песни.
— Стой... пропуск!
Впереди идущий автоматчик назвал пароль, и тут же, как будто из-под земли, перед комбатом выросли фигуры. [262]
— Ждем вас, товарищ комбат! — Это были гвардии старший лейтенант Аванесов и гвардии лейтенант Скопенков.
— Спасибо, что встретили. Что ж, старший лейтенант, отпустим автоматчиков?
— Да, можно отпустить. Тут недалеко.
— Спасибо, товарищи, — поблагодарил автоматчиков Лабуренко. — Идите в полк. Полковнику позвоню, не беспокойтесь.
Дальше шли по кукурузному полю. Ноги разъезжались, грязь липла к сапогам. Идти было трудно. Но вот и землянка с накатом из одного слоя бревен и земли. Здесь командный пункт батальона. Лампа, сооруженная из гильзы противотанкового ружья, высветила две постели, покрытые сухой травой поверх плащ-палатки, да стол из ящиков из-под мин. У самого входа на таком же ящике сидел телефонист. В вырытых углублениях — телефонные аппараты. Телефонист повязан полотенцем, которое придерживает телефонную трубку. Если зазуммерит какой-то аппарат, руки у него свободны. В углублениях сложены противотанковые гранаты, бутылки с зажигательной смесью. На постелях — ребристые гранаты Ф-1, а на полу, около стола, — немецкие, с длинными деревянными ручками.
Не успел комбат еще освоиться, вникнуть в обстановку, а о его возвращении уже знали в ротах. Телефонист первый услышал, что Лабуренко вышел и что его надо встретить. Он и постарался, чтобы эта новость стала известна сначала его коллегам в ротах, а через них и всем остальным: офицерам, сержантам, солдатам... Незадолго до прихода Лабуренко дежурный телефонист обзвонил своих друзей.
— «Семерка», «семерка». Это ты? Слышишь меня? Это я, узнал? Хорошо, что узнал, а то влепил бы наряд, кухню чистить. Передай папаше... Чего... чего! Передай, говорю, своему папаше — идет товарищ Третий. Понял? Уразумел... все... все.
Наверху монотонно, убаюкивающе шумел и шумел дождь. Струйки воды стекали в землянку. «До прихода комбата надо бы вычерпать воду котелком», — подумал дежурный телефонист.
— «Девятка»... Это ты, «девятка-вятка»? Что делает фриц, доложи. Стреляет, говоришь, с «верблюда»? Скоро слезет... Откуда... С «верблюда», говорю, скоро слезет. Передай своему папаше — идет товарищ Третий.
Беспроволочный солдатский телеграф сработал безотказно... Немного осмотревшись, Владимир Петрович обратился к Аванесову:
— Прошу вас, старший лейтенант, приступить к исполнению своих обязанностей начальника штаба. Саматов сообщил: скоро вернется замполит, пришлют и заместителя по строевой. Думаю, под Новостародубом придется посидеть. Осень... Грязь... Это мои предположения. Что будет дальше, знает командир дивизии. Что скажешь, товарищ Аванесов? [263]
— Я согласен. Теперь дела пойдут веселее. Без вас было тяжело. Хорошо, политруки помогали.
— Ну что ж, будем по-прежнему работать вместе. А теперь прошу доложить обо всем подробно...
Начальник штаба доклад начал со списочного состава. Рассказал, сколько в ротах людей, кто командует взводами, сообщил, что в батальоне имеются две 45-миллиметровые противотанковые пушки, шесть противотанковых ружей, три станковых пулемета, а ручных пулеметов — десять, что в отдельных местах еще не закончили рыть ходы сообщения. На вопрос «Что скажешь о противнике?» Аванесов сообщил, что перед батальоном обороняются подразделения эсэсовской дивизии.
— Это достоверно, — уверенно сказал он. — Документы и недавно взятый «язык» подтверждают. Укрепились гитлеровцы на высоте 49,6, там два-три пулемета, внизу, в деревне, танки, штук пять. Минометная 82-миллиметровая батарея в овраге, с правой стороны от нас.
Закончив перенесение обстановки на свою новенькую топографическую карту, комбат сказал, что обойдет оборону, а в полк попросил позвонить комсорга, сообщить, что он приступил к исполнению своих обязанностей.
Батальон занимал участок обороны длиною около восьмисот метров. В эту дождливую ночь только что вернувшийся из санбата Лабуренко в сопровождении начальника штаба побывал во всех ротах. У Харитонова пулеметчики сетовали на то, что видимость крайне ограничена из-за пересеченной местности: низины, бугры, отчего пулеметный огонь становится малоэффективным, а немцы с «верблюда» видят все. «Надо менять расположение пулеметных гнезд», — подумал комбат.
На левом фланге окопы роты Хаитова соприкасались с окопами второго батальона капитана Максимова. Окопы, ходы сообщения вырыты в полный рост. А вот в седьмой роте, у Лобанова, местами окопы неглубокие. Грунт твердый, попадаются мелкие камешки, трудно копать. Командир роты гвардии лейтенант Лобанов доложил:
— В роте не хватает саперных лопат, а те, которые были, вышли из строя. На правом фланге — разрыв с другой частью.
Не без основания на уязвимость обороны батальона именно в этом месте указал и командир полка.
Многие солдаты, хотя и было темно, узнавали Лабуренко, обращались к нему по званию и добавляли: «С возвращением вас, товарищ комбат». В девятой роте вместе с Хаитовым добрались до пулеметного гнезда, выдвинутого вперед метров на сорок.
— Как дела, товарищ боец? — спросил комбат пулеметчика.
— Якши, урток комбат{1}, — ответил боец.
— Как фамилия? [264]
— Ефрейтор Рашидов... Рузманджон я, урток комбат...
У Рашидова в окопе полный порядок. Рядом с пулеметом — запасные диски, в углублениях — гранаты. Ефрейтор сказал, что ночью он из пулемета стреляет не только отсюда, но и с других позиций.
— Немцы думают, что пулеметов много, а я один...
— Зачем тебе эти колышки? — спросил Владимир Петрович, заметив по краям окопа четыре торчащие из земли палки.
— Если дождь пойдет, натяну плащ-палатку. В окопе будет сухо, а видимость та же.
— Молодец, ефрейтор! — похвалил комбат пулеметчика.
Вспомнил комбат этого солдата-узбека. Перед совхозом «Ильичевка» в августе этого года он уже разговаривал с ним. Тогда ефрейтор сказал, что он из Ферганской области, строил Большой Ферганский канал и его за ударную работу наградили Почетной грамотой.
Противник, укрепившийся на высоте, был весьма опасен. В дневное время он контролировал всю нашу оборону и его пулеметный огонь был губительным. Поэтому бойцы могли получать пищу лишь с наступлением темноты. Днем — не пройти. Солдаты жаловались на нехватку патронов, отсутствие табака.
В девятой роте комбат сделал замечание командиру роты Хаитову за то, что часовой ходит наверху, а в траншею не спускается.
— Что ему, жизнь недорога? — сказал Лабуренко.
Комроты ответил, что боец ходит в траншее, а заметен потому, что такой высокий.
— Это Макар Шовкун. Пулеметчик. В роте с Курской дуги. Хороший солдат, — пояснил Хаитов.
Подойдя к Шовкуну, комбат спросил:
— Как дела, как здоровье, товарищ Шовкун?
— Спасибо, товарищ комбат. Нормально.
— Ну а как немец?
— Стреляет оттуда. — Солдат указал на высоту.
На вопрос, откуда Шовкун родом, тот ответил, что из Новостародуба, что днем видит свой дом — там мать и сестра.
— Разрешите сходить домой, товарищ комбат. Три года родных не видел, — набравшись храбрости, выпалил Макар.
Владимир Петрович разрешил Хаитову отпустить пулеметчика Шовкуна в Новостародуб в следующую ночь.
— Но чтоб утром был на месте, — добавил комбат.
Только к рассвету комбат и начальник штаба возвратились к себе, на командный пункт. Теперь Лабуренко знал сильные и слабые стороны нашей обороны, настроение солдат и мог бы отдать соответствующие распоряжения ротным. Но не сделал этого, так как считал нужным по возможности изучить передний край и в дневное время. Об этом он и доложил командиру полка. [265]
На изучение обороны противника, системы его огня и своей обороны ушло не два дня, как рассчитывал комбат, а четыре. Было выяснено, что фашисты вырыли глубокие ходы сообщения, но почему-то не поставили проволочных заграждений даже перед высотой 49,6. Что это? Самоуверенность, надежда без особого труда сдержать наши атаки или понимание бессмысленности ее обороны? Неужели противник делает ставку только на пулеметный и минометный огонь? Стало известно, что против батальона действовали шестнадцать вражеских пулеметов, установленных в шахматном порядке, а не в линию.
На стыке с соседом справа каждый день появлялись два-три немецких танка. Они не шли в глубину нашей обороны, а останавливались на определенном расстоянии, производили несколько прицельных выстрелов из пушек и тут же, задним ходом, отползали под уклон.
Темные, низкие облака уже несколько дней сеяли и сеяли мелкий дождик. С боями прошедшие трудный путь от Ахтырки до Новостародуба, солдаты не имели возможности даже просушиться. В мокрых шинелях и грязных сапогах, они выглядели хмурыми, уставшими. При малейшей возможности бойцы забывались коротким, тревожным сном. Спали все, от бойца до комбата, в одежде, в обнимку с автоматом, карабином.
Вечером командир хозяйственного взвода гвардии лейтенант Петр Гузаков пришел к комбату доложить, что прибыли кухни и идет раздача пищи. Комбат на этот раз не отпустил его, а попросил остаться.
— Будете нужны, — сказал он. — А вы, товарищ Аванесов, распорядитесь вызвать командиров рот. Чтоб были через час... Не по телефону... Пошлите связных...
Первым пришел комроты-7, за ним остальные. Каждый откидывающий плащ-палатку, заменявшую дверь, впускал в землянку белый свет своих и немецких ракет. Яркость их была так сильна, что гильза с колеблющимся язычком красноватого пламени становилась на мгновение ненужной.
Комбат знал, что нежелательно вызывать ротных. Передний край полон неожиданностей, и никто не мог гарантировать, что в эти минуты ничего не произойдет. И все же Лабуренко решил вызвать офицеров. Почему? Сообщений синоптиков о том, какая ожидается погода, не было. Если и делались предположения, то исходя из визуальных наблюдений, житейского опыта. А они подсказывали одно: наступают холода и будут осадки. Надо торопиться создать условия для обогрева солдат, просушки шинелей, портянок. Комбат учитывал и фактор времени. Если приказ отдать всем одновременно, намного сократится время на его исполнение.
Тесно в землянке. Кроме командиров рот тут же политработники, командир хозвзвода. Телефонисту пришлось на время устроиться за плащ-палаткой, на ступеньках. [266]
— Товарищи! Времени нет. Буду краток, — начал комбат, — наступают холода. Сколько быть нам под Новостародубом, неизвестно. Надо готовиться ко всему. Приказываю сегодня же ночью начать рыть землянки на каждый взвод. Работу закончить к рассвету. Лейтенанту Гузакову к вечеру завтрашнего дня заготовить и подвезти как можно ближе к передовой лесоматериал. Считайте... Девять землянок — по двадцать — тридцать бревен длиной три-четыре метра на каждую. Где их взять? Не знаю. Но предупреждаю, без разрешения жителей не брать. Завтра ночью землянки закрыть бревнами и землей. Замаскировать. И еще, лейтенант Гузаков, найдите интенданта 3 ранга Смирнова — заместителя комполка по тылу — и получите у него железные печки. Прошу, товарищи, не ослаблять бдительности. Выдвиньте вперед секреты, да и самим советую не спать. Немцы могут выкинуть что угодно...
— Товарищ комбат, а как с «верблюдом»? Надо бы кончать с ним, — сказал парторг батальона. — Сегодня с парторгом полка гвардии старшим лейтенантом Легким были в ротах... Голову не дает поднять немец...
— Зачем ходите днем? Жить надоело?
— Почему надоело, жить хочется. Оформляли документы на подавших заявления в партию. А ночью темно, не видно.
— Будем кончать с «верблюдом» через несколько дней. Надо кое-что согласовать с богами войны. Без их поддержки могут быть лишние потери. Спланируем наверняка.
Затем комбат поинтересовался, как с доставкой газет. Парторг сообщил, что в каждую роту доставляются «Правда», «Красная звезда», четыре армейские газеты и шесть дивизионных «Сын Родины».
— Еще одно, товарищи. Прошу о важных вопросах по телефону не говорить. Противник может подслушивать. Посылайте лучше связных. Враг знает, что такое «огурцы», «семечки», «боги», «блины». Напоминаю еще раз о бдительности. Это сейчас главное...
В тот вечер комбат был в хорошем настроении. Проявлялось оно не в словах и не в жестах, а в какой-то особой теплоте, согревающей сердце и передающейся окружающим. Это чувство не отпускало, не уходило от него весь день. А появилось такое настроение у комбата после посещения им санитарного взвода, где он поговорил с ранеными, увиделся с санинструктором Катей Егоровой, которая встретила его как родного, прижалась лицом к груди — росточком не вышла, — участливо спросила о ранах. Шапка-ушанка свалилась с ее головы, и толстая русая коса упала на спину.
— Как дела в санвзводе? — спросил комбат.
— Все нормально. Готовлю этих молодцов к эвакуации... Шесть человек... Скоро подойдут повозки...
Санинструктора Катю Егорову — курносенькую белобрысую девушку — в батальоне все знали как человека доброго, ласкового [267] и одновременно выносливого, самоотверженного. Она умело оказывала первую помощь раненым, выносила их с поля боя, отважно вела себя под вражеским огнем. В роте Катя могла появиться в любое время. Куда ей бежать, где нужна ее помощь, угадывала точно по звукам боя. Многих вынесла она из-под огня, многим оказала первую помощь... В батальоне уважительно относились к ней все и звали не «товарищ санинструктор», а «наша сестричка».
В плащ-палатке, поверх которой медицинская сумка, быстрая, стремительная — такой мы все запомнили Катю. Оружия она не носила. Все попытки командира взвода лейтенанта Лебедева обеспечить старшину медицинской службы Егорову табельным оружием — карабином — отклонялись ею.
— Моя главная задача — своевременно оказывать медицинскую помощь, — говорила она. — Тащить с поля боя раненых парней нелегко, а с карабином еще труднее. Так что, если что случится, товарищ лейтенант, пусть ребята защищают свою сестренку.
— Ладно, добудем тебе трофейный пистолет, — пообещал ей Лебедев.
Однако мне было известно, что он все же заставил Катю вооружиться гранатами, которые она и носила в санитарной сумке.
Летом и осенью 1943 года в батальоне служили три комсомолки. Прибыли они в действующую армию добровольно. Это санинструкторы Маша Ковалева, Катя Егорова и радистка Оля Степанычева. Девушки мужественно переживали все трудности, не уступая ни в чем мужчинам. Разная им выпала солдатская доля. Маша Ковалева была тяжело ранена и отправлена в глубокий тыл. Оля Степанычева погибла в боях за совхоз «Ильичевка». Сколько лет прошло, но и сейчас закрою глаза и слышу ее голос — звонкий, молодой:
— «Город», «Город», я — «Лебедь», я — «Лебедь», как слышите, прием.
«Лебедь» — это позывной нашего батальона, а «Город» — штаба полка.
Из трех девушек продолжала нести свою нелегкую службу на переднем крае только одна — Катя Егорова. Встреча с ней и ее неподдельная радость, оттого что Лабуренко снова вернулся в батальон, и явились причиной хорошего, приподнятого настроения комбата, которое не покидало его и на совещании. С каждым раненым он попрощался за руку, пожелал здоровья, удачи:
— Как поправитесь, жду в батальон. Так что не прощаюсь, а говорю «до свидания»...
На переднем крае солдатское сердце чутко на внимание и богато на отдачу. И это понятно. В условиях, когда кровь и смерть соседствуют постоянно, когда не знаешь, что сулит тебе завтрашний день, доброе слово, участие друга, письмецо, [268] полученное из дома, забота командира ценятся особенно дорого.
Лабуренко почувствовал, что вернулся в родную полковую семью, что ему рады...
Сидя в своей землянке, комбат улавливал звуки переднего края. Слышались автоматные очереди, хлопки карабинов. У Харитонова застрочил «максим» и умолк. Вскоре зазуммерил полевой телефон.
— Товарищ Третий, вас вызывает Двадцатый, — сказал телефонист.
Под Двадцатым значился командир полка гвардии полковник Шулико.
— Третий, говорит Двадцатый, доложите, что происходит на вашем участке.
— Обычная перестрелка. Противник два раза начинал минометный обстрел. Что касается задач нашего хозяйства, то только что обговорили вопрос создания условий для отдыха солдат. Нужна помощь лесоматериалами и железными печками. Продумываю детали плана, как сбить противника с высоты.
— Я как раз об этом, — сказал комполка. — Послал к тебе Меркулова и Багдасаряна. Будут часа через два. Обсудите все вопросы. Намеченное должно быть готово через двое суток. Кроме Меркулова и Багдасаряна, ничего от меня не жди. Да, еще обрати внимание на свой правый фланг. Понял меня?
— Все ясно, товарищ Двадцатый.
Комбат попросил начштаба встретить направленных командиром полка людей. Встретить и, не теряя времени, приступить к работе. В данные Шулико двое суток надлежало успеть сделать все, не упустить даже мельчайших деталей.
Когда Аванесов ушел, на командном пункте комбат остался с телефонистом да с автоматчиком, стоявшим на посту. Вспомнил, как три дня назад командир дивизии генерал-майор Михаил Андреевич Богданов вручал ордена и медали группе офицеров. Среди них был и он, Владимир Петрович Лабуренко. Поздравляя его с заслуженной наградой, генерал спросил о здоровье и, немного помолчав, сказал:
— Не рано ли мы оторвали тебя, Владимир Петрович, от лечения? Но пойми и ты нас: положение было безвыходное. Ты очень нужен в батальоне...
Орден Красного Знамени Владимир Петрович получил за взятие совхоза «Ильичевка» Ахтырского района. Было это в ночь на 19 августа 1943 года. На следующий день под прикрытием авиации и при поддержке танков батальон отбил многочисленные атаки. В течение двухдневных ожесточенных боев фашисты потеряли немало солдат и офицеров, шесть танков, а два самоходных орудия, врытые в землю, были захвачены целыми. [269]
По приказу комбата из числа рядовых были отобраны трактористы. Нашлись и артиллеристы. Они освоили немецкую технику. И самоходки вместе с батальоном освобождали Котельву, Опошню. Только под Диканькой батальонную самоходную артиллерию по приказу комдива пришлось сдать танкистам.
За три месяца Лабуренко был два раза ранен. После маломальского выздоровления он снова приходил в свой батальон. Возвращение в батальон в Новостародубе было третьим.
Вспомнил Владимир Петрович и то, как генерал, обращаясь ко всем награжденным, сказал простые, душевные слова:
— Спасибо, братцы, за ратный труд. За то, что выполняли честно, как положено гвардейцам, приказ и мой, и командиров полков, приказ всего нашего народа.
20 октября ордена и медали вручались в ротах, в окопах переднего края. Поздравляли отличившихся в боях с получением наград Лабуренко и гвардии майор Трембач — заместитель командира полка.
Было темно. В оборванных телефонных проводах свистел ветер. Командир седьмой роты собрал к указанному часу награжденных. Таких было шесть человек. Выбрал для этого глубокую траншею, где несколько пошире ходы сообщения.
Первым получил орден Красной Звезды командир роты гвардии лейтенант Лобанов. Два месяца командовал он взводом. Не раз ходил со своими солдатами в разведку, выполнял специальные поручения командира роты А. А. Алексеева и комбата по уничтожению огневых точек противника. В свои неполные двадцать лет Лобанов проявил храбрость и незаурядные организаторские способности.
В боях за Котельву взводу Лобанова было приказано уничтожить два пулемета, установленных в подвале школы (сейчас это школа № 5). Когда комбат вызвал Лобанова, чтобы поставить новую задачу, его лицо было забинтовано. Виднелись одни глаза.
— Говорить можешь? — спросил комбат.
— Могу, — с трудом ответил командир взвода.
Оказывается, во время боя в городе лейтенант бежал со своими бойцами по саду. Укрывшиеся в канаве немецкие автоматчики открыли огонь. Пуля пробила Лобанову обе щеки, одну разорвала.
— Ну а зубы целы? — спросил комбат.
Лобанов — это было видно — языком провел по деснам и поднял четыре пальца, что следовало понимать: выбиты четыре зуба, по два с каждой стороны.
— Идите в санбат.
Отрицательно замотал головой командир взвода и с трудом выдавил только два слова:
— Прошу оставить.
Этот юноша получал первую свою награду. Гвардии майор [270] Трембач знал Лобанова. Произнося положенные в таких случаях слова, он не удержался, обнял и поцеловал лейтенанта.
Офицер штаба, фонариком осветив бумагу, прочитал:
— Младший сержант Маклаков Максим.
— Гвардии младший сержант Маклаков погиб за Родину в Опошне, — ответил командир роты.
— Рядовой Федор Крамаренко.
— Здесь, — послышалось издали.
Рядовой Федор Крамаренко награждался медалью «За отвагу».
В девятой роте медаль «За отвагу» получил гвардии старший сержант Михайлов.
Когда ордена и медали были вручены во всех ротах, гвардии майор Трембач сказал Лабуренко:
— Хотелось бы вручать награды не в таких условиях. Они заслужили это. Но что поделаешь?.. Несколько солдат держат оборону на таком расстоянии. И это не только в вашем батальоне...
Владимир Петрович вспомнил, как комсомолец Кузьма Лобанов принял седьмую роту от смертельно раненного под Опошней А. А. Алексеева, как Лобанову досрочно присвоили воинское звание «лейтенант» и как он по-мальчишески был горд этим. С волнением и трепетом взялся молодой ротный за новые нелегкие обязанности. Поначалу Кузьма излишне громко, быстро отдавал команды, а басок его еще не окреп, голос ломался, что вызывало снисходительную усмешку бывалых бойцов. Но все скоро поняли, что за общее дело, за свою роту их молодой командир готов положить все силы, а если потребуется, и жизнь. Это и стало определяющим в отношении к нему подчиненных.
Лобанов был оптимист, умел заражать своим настроением других. В то же время он сам нуждался порой в отеческой заботе, потому что был очень раним несправедливостью, тяжело переживал утраты. В экстремальных условиях Лобанов преображался, становился необыкновенно собранным и целеустремленным. Он всегда был вместе с атакующими бойцами, всегда сам вел роту в атаку, в бой...
Девятую стрелковую роту приблизительно в то же время возглавил коммунист гвардии старший лейтенант Хаитов. Он был старше Лобанова, не такой импульсивный, более сдержанный, неторопливый. От него исходило какое-то сосредоточенное внимание к каждому бойцу и всему, что происходило вокруг. Бронзовое лицо всегда было чисто выбрито, к гимнастерке пришит белый подворотничек. Хаитов в совершенстве владел русским языком. В роте все любили своего командира родом из далекого Узбекистана, уважительно между собою называли: «батька Хаитов».
В работе с людьми у Владимира Петровича Лабуренко удачно сочетались требовательность командира, педагогический такт, отцовская забота. Он понимал, что каждый из вверенных ему [271] бойцов и командиров требовал особого подхода. Иначе нельзя. Кузьма Лобанов, например, одного, а Хаитов — другого.
Лабуренко уважал своих подчиненных, учитывал особенности их характеров, не рубил сплеча, не стриг всех под одну гребенку. Но когда требовала обстановка, он становился жестким, решительным, непреклонным в своем требовании выполнения боевого приказа.
Вспоминая не так давно минувшие события, комбат услышал окрик часового:
— Стой! Кто идет? Пропуск!
Вошли майор Меркулов и капитан Багдасарян, а с ними и начальник штаба батальона. Сняв плащ-палатки и расстегнув шинели, они присели.
Багдасаряна — командира полковой батареи — Владимир Петрович знал хорошо. Не раз вместе отбивали атаки гитлеровцев, не раз переживали бомбежки, артобстрелы, не раз смотрели смерти в глаза. Война не только познакомила их, но и породнила.
Командира саперного батальона Николая Николаевича Меркулова Лабуренко видел впервые, но слышал о нем много. Могуч гвардии майор. Голубые глаза, густые черные волосы, окладистая борода. Так вот он какой, майор Борода! О нем шла молва как о человеке смелом, волевом. Его лихие саперы ловко минировали шоссейные дороги, на которых подрывались танки и машины противника.
— Располагайтесь, — предложил Лабуренко вошедшим. Телефониста же попросил позвонить в штаб полка: — Скажите, что офицеры на месте. А то будут беспокоиться.
Каждый достал из своих планшетов карту, положил на край так называемого стола. Комбат сказал:
— Ввожу в курс дела. Батальону приказано взять высоту 49,6, которую солдаты называют «верблюд». Она господствует над окружающей местностью. До высоты метров двести. Нас пока прикрывает кукуруза. Но ее с каждым днем становится все меньше. Выкашивают мины.
По карте Лабуренко показал, где проходят наши окопы. Меркулов и Багдасарян пометили линии окопов на своих картах.
— За «верблюдом» — пологий спуск, — продолжал комбат, — дальше — населенный пункт, справа — лесозащитная полоса. Здесь разрыв с соседом метров двести — триста. Тут каждый день появляются немецкие танки. Выйдут из-за горы, остановятся и стреляют по нашим позициям. Напротив танкоопасного места вчера вкопали противотанковую пушку. Дальше стоит вторая пушка. Однако опасность от танков противника реальная. Необходимо заминировать проход, и сделать это надо сегодня ночью, до рассвета...
— Задача понятна, — сказал майор и начал делать в блокноте расчеты, подсчитывать количество мин при постановке их в два ряда на протяжении трехсот метров. [272]
Карандаш Меркулова бегал по бумаге, а Лабуренко, наблюдая за майором, удивлялся его бороде. В третьем батальоне не было бородатых, да и усы никто не носил. Брали пример со своего командира.
— Александр Акопович! А тебе задача такая, — обратился Лабуренко к Багдасаряну. — Завтра нужно точно пристреляться по «верблюду». Это первое. Второе — подготовить заградительный огонь с западной стороны. Это на случай, если гитлеровцы бросятся в атаку, когда наши будут уже на высоте. И третье: километрах в пяти — другая высота. Там стоит немецкая пушка. Она нас очень беспокоит. Снаряды ложатся перед «верблюдом», на линии окопов. Ваша задача — хорошо пристреляться.
— А где посоветуешь занять место для наблюдения?
— На стыке восьмой и девятой рот. Лучшего места не найти. Командиров рот я уже предупредил. Теперь давай договоримся о сигналах. Красная ракета — огонь по «верблюду». Зеленая — заградительный перед высотой. Белая — по пушке. Минометная рота старшего лейтенанта Синицы пристреливается к немецким минометам, что в деревне. Если за танками пойдет пехота, наши минометчики ударят по танкам, отсекут от них пехотинцев.
Наконец было все обговорено по части «блинов» и больших «огурцов».
— Пойдемте, товарищ майор, я покажу, где надо минировать, — предложил комбат. — А с тобой, капитан, — обратился Он к Багдасаряну, — пойдет Аванесов. Он укажет место для наблюдательного пункта.
Дождя не было. В высоком небе мерцали звезды. С севера дул пронизывающий ветер — предвестник похолодания. Взлетали осветительные ракеты. Если они поднимались вдалеке, то походили на зажженную спичку, от которой прикурили и за ненадобностью, еще не полностью сгоревшую, швырнули на землю. Ракеты, взлетавшие вблизи, оставляли другое впечатление. Казалось, своим мощным светом они все просвечивали, как рентгеном.
В эту ночь из района Измайловки по тылам противника вела огонь артиллерия большого калибра.
На следующий день — 22 октября — после излечения в госпитале в свой батальон возвратился и я. От села Лутищи, где размещался армейский полевой госпиталь № 5258, до Новостародуба добирался пешком и на попутных машинах. Через семь дней был в расположении своей дивизии. Указатели «Хозяйство Богданова» привели в Новостародуб. Побывав у начальника политотдела гвардии подполковника Василия Федоровича Саяпина, я отправился в свой батальон. Однако добраться туда было не так-то просто. В политотделе предупредили, что фашисты на высоте и надо быть предельно осторожным. И все же я отправился в путь, не дожидаясь темноты, — так велико было мое нетерпение. [273] На лугу, около красной веялки, меня обстреляли. Упал в борозду, прижался к земле. Только хотел подняться — снова горсть пуль вспорола землю рядом. И так несколько раз. Лишь с наступлением сумерек благополучно дошел до кукурузного поля и по доносившимся голосам точно вышел на командный пункт батальона.
Обнялся, расцеловался с друзьями. Комбат сразу ввел в курс дела. Его речь была лаконична:
— Фашисты на высоте. Их надо сбить. В два-три дня необходимо соорудить землянки. Будем готовить батальон к наступлению. Прошу подключаться к делам...
Темнота окутала местность. Не стихает ветер. Он дует с запада, со стороны высоты 49,6. Под его порывами, соприкасаясь друг с другом, гнутся оставшиеся стебли кукурузы. Шум и легкий треск слышатся по всему полю. Ветер несет крупные капли дождя...
В землянке, где расположился КП батальона, тихо. Но ветер откидывает плащ-палатку, задувает внутрь, отчего пламя «окопной молнии» колеблется из стороны в сторону. Владимир Петрович засобирался на передний край. Затянув капюшон плащ-палатки, сказал:
— Вы тут поговорите, что и как, с парторгом, а я схожу к Лобанову. Понаблюдаю за «верблюдом», да и за системой огня. Ночью хорошо видно, где пулемет, где автомат, а где и пушка. Если что, звоните.
Гвардии старший лейтенант Григорий Яковлевич Караваев стал неторопливо, подробно рассказывать мне о боевых делах, о людях. С горечью поведал он о том, как в противоборстве с немецким танком погиб коммунист, замечательный агитатор, первый номер противотанкового ружья Андрей Величко.
— А гвардии майор Саматов обижается, что я мало занимаюсь отбором отличившихся в партию, — продолжал парторг. — Не успеваю. Документы приходится заполнять самому, да еще в темноте. Днем ходить по траншеям опасно: с высоты немцы под прицелом держат всю местность. Есть два заявления — от Лобанова и красноармейца Воинова из девятой роты. Вчера ночью был в восьмой роте Харитонова. Спрашиваю: «Скажи, гвардии старший лейтенант, кто из твоих ребят отличился, с кем советуешь побеседовать по поводу приема в ряды ВКП(б)?» А он не задумываясь отвечает: «Все отличились. Все заслужили доверия быть в партии». Вот и. проводи индивидуальный отбор.
Григорий Яковлевич пожаловался мне на комсорга батальона гвардии лейтенанта Васю Скопенкова:
— Бравирует много. Ходит ночью по переднему краю, разговаривает с комсомольцами... Зажигает спички, считает зарубки на прикладах карабинов, потом подводит итог: какая рота идет впереди по истреблению захватчиков. Днем оформляет боевой листок. Я, конечно, не против такой инициативы, но зачем [274] громко говорить и даже петь, зажигать спички? Немцы рядом, могут дуриком и подстрелить комсорга. Говорил об этом Васе, а ему как об стенку горох. Поговори с ним, чтобы поостерегся. А если после войны будем жить, Скопенкову в консерваторию прямая дорога... — закончил парторг.
Договорились, что Григорий Яковлевич на завтра подготовит предложения о пропорциональном распределении оставшихся в строю коммунистов. По нашим подсчетам, на 22 октября один член партии приходился на шесть беспартийных.
В эту ночь мои фронтовые друзья рассказали мне обо всем, что им довелось пережить за время моего отсутствия.
Фронтовое братство
В боях росла и крепла дружба солдат, сержантов, офицеров. Какой глубокий смысл заложен в словах: однополчанин, побратим, товарищ по священному оружию! В них все: и перенесенные вместе трудности, и радость побед, и горечь утрат, и дружба, когда все пополам — и хлеб, и оставшиеся патроны.
...Еще не рассвело, а Макара Шовкуна, спящего на дне окопа, накрывшись плащ-палаткой, разбудил его напарник Вася Федоров, отдыхавший рядом. Он проснулся раньше. Пришло время идти им на передний край к ручному пулемету и быть там до наступления темноты.
В роте заметили, что Макар Шовкун стал угрюм, молчалив, после того как с разрешения комбата сходил домой, в Новостародуб, повидаться с родными. Товарищи по роте понимали состояние Шовкуна. Вернувшись из дома, он поведал им горестную историю своей семьи и соседей.
Отец еще в 1941 году ушел на восток с отходившими частями Красной Армии, и от него не было никакой весточки. Младшую сестру захватчики угнали в неметчину вместе с другими парнями и девчатами. Корову, овец, кур забрали, как и у всех односельчан. Питалась мать тем, что собирала с огорода: картошкой, репой, тыквой. Но на одной грядке она выращивала табак. Так было при отце, так делали и без него. Заведенный отцом порядок не нарушался. Она растила табак, убирала его, сушила, связывала в пучки и вешала на чердаке. Верила, что снова соберутся все вместе и, как до войны, отец, Гаврил Степанович, достанет пучок табака и будет мельчить его, наполнять кисет.
Всю ночь Макар слушал мать и других женщин, собравшихся у них в доме. Горькие были их рассказы. Мать сквозь слезы повторяла:
— Ни от отца, ни от дочки нет вестей. Как же быть мне, Макарушка, скажи...
Под утро по земле, где с детских лет ему были знакомы все тропки, овражки, перелески, где собирал со своими сверстниками землянику, ромашки, васильки, он и ушел в батальон, взяв с собой два пучка табака. [275]
— Это, мама, самый наилучший подарок солдатам от тебя. Ты не волнуйся, вернусь живым, вот увидишь, — сказал Макар на прощание.
Благополучно дойдя до роты уже вырытыми ходами сообщения, он увидел сзади свою собаку Дружка, преданно смотревшую на него. «Провожала до места службы», — подумал Шовкун.
— Беги, Дружок, домой, беги... — сказал Макар.
И собака поняла Шовкуна, постояла, поскулила немного и, часто оглядываясь, побежала домой.
После посещения родного дома и стал Шовкун замкнутым, угрюмым.
...Взяв автоматы, сухари, по фляге воды, Шовкун с напарником Васей Федоровым отправились на пост. Сменив у ручного пулемета своих товарищей, они осмотрелись. Гранаты — четыре лимонки и три немецкие, с деревянными ручками, — сложенные в нише еще в прошлую ночь, не израсходованы. Из шести дисков осталось четыре. «Значит, дежурство было спокойным», — подумал Шовкун. Макар попросил напарника набить диски патронами.
Вася Федоров — молодой паренек, 1924 года рождения, родом из деревни Михали Калининской области. Шовкун старше Васи всего на два года. Не такая уж большая разница. Однако Федоров обращался к Шовкуну не иначе как на «вы» и не по фамилии, а по имени-отчеству: «Макар Гаврилович», отдавая дань уважения боевому опыту и мужеству Шовкуна, а может быть, и его росту и силе.
Шовкун, нащупав стволом пулемета правую стойку — колышек, вбитый в землю, дал длинную очередь. Отведя ствол пулемета влево и прижав его к другой стойке, дал вторую очередь. Прислонив ствол пулемета к третьему колышку — третью очередь. «Громобой» работал исправно.
Солдаты закурили. Время тянулось медленно. Постепенно небо стало бледнеть, гасли звезды. Еще полностью не рассвело, но Шовкун сказал Васе, чтобы он шел на запасную позицию:
— Не ленись там, постреливай.
Взяв автомат, Федоров пополз. Запасная огневая позиция — это окопчик на одного человека, на случай если основной будет разрушен. К запасному можно добраться и в светлое время, только ползком, по заранее вырытой неглубокой канавке. Бойцы могут видеть друг друга и даже говорить, если обстановка позволяет. Когда Шовкун подавал знак, Вася полз к нему поесть сухарей с консервами и запить холодным чаем, выкурить по цигарочке. Вася не сомневался, что по такому расписанию пройдет и сегодняшний день. Пять дежурств, и все проходили одинаково.
Василий Федоров был находчивым, смекалистым, исполнительным солдатом. Он хорошо ориентировался на местности, в условиях пасмурного дня мог определить, где запад, а где [276] восток. Однажды старший лейтенант Хаитов даже поставил его в пример Шовкуну. Встретив как-то их обоих, он сказал, обращаясь к Макару.
— Что это у вас за вид? Десантный нож за спиной, а фляжка спереди! Забываете, что находитесь на переднем крае. Нож может понадобиться в любой момент. Посмотрите на Федорова, у него все в порядке.
Однако, несмотря ни на что, Федоров признавал старшинство Макара Шовкуна.
В то раннее утро, пробравшись на запасную огневую позицию и отряхнув шинель от пыли и грязи, Василий открыл оба патронташа и стал вынимать из них обоймы, достал из вещмешка в россыпи патроны и положил их на бруствер. Из карманов шинели извлек четыре гранаты Ф-1 и положил их рядом с патронами. Боец-десантник секретарь ротной комсомольской организации Василий Федоров был готов к боевой работе.
По участку фронта шла обычная ружейно-пулеметная перестрелка. Когда совсем рассвело, Шовкун дал несколько очередей. А Василию Федорову стрелять пока было не в кого. Цели не показывались. Километрах в пяти слева, за возвышенностью, дала о себе знать вражеская пушка. Ему были хорошо видны и окопы противника. На бруствере — черная земля. Значит, немцы углубляли их.
Утро выдалось пасмурным. Часов у Федорова не было. Сколько времени, спросить не у кого. Хорошо, что не шел дождь. А снег будет. Холодно...
Снова «Громобой» Макара Шовкуна прострочил несколько очередей.
«Хочется закурить», — подумал Вася и начал было свертывать папироску из крепкого самосада, что с огорода матери Шовкуна. В это время и показалась фигура гитлеровца. Федоров выстрелил. Немец взмахнул руками и медленно опрокинулся навзничь. Вася знал, что к убитому или раненому могут подойти другие, и стал терпеливо ждать...
Стрелял Федоров в тот день много. Израсходовал все патроны в подсумках и часть вынутых из вещмешка. От ударов после выстрелов болело правое плечо.
Когда начался наш огневой налет по «верблюду», ребята прекратили стрельбу. Минут десять на высоте рвались мины. Потом они стали рваться за нею, ближе к противнику. Как оказалось, это была пристрелка минометчиков на случай атаки высоты 49,6.
Шовкун дал две очереди по окопам противника. Остановился. Захотелось ему перекусить, да и закурить не мешало бы. А больше всего тянуло его поговорить с Васей Федоровым. Любил он слушать, как Вася вслух мечтал дойти до горы Шипка, что в Болгарии, мечтал освобождать эту страну.
— Мне обязательно в Болгарию нужно, — говорил Вася. — Там, на горе Шипка, похоронен мой прадедушка. Воевал против [277] турок, освобождал братьев-славян. Его фамилия высечена на камне. Такая же, между прочим, как и моя, — Федоров.
Макар Гаврилович хотел было уже позвать Васю, но не успел. На позиции девятой роты обрушился шквал огня. Несколько мин накрыли и их окопы. Шовкун снял пулемет и вместе с ним присел. А обстрел продолжался. Запах взрывчатки и пыль затрудняли дыхание.
Как только обстрел прекратился, Макар Гаврилович, поставив своего «Громобоя» на место, позвал Васю:
— Эй, Вася, ползи, пока фриц устал! Давай покурим...
Не отзывался его боевой друг. И каски его не было видно. Снова, но уже громче, стал звать. И на этот раз не отозвался Вася Федоров.
«Что с ним?» — забеспокоился Шовкун, предчувствуя недоброе.
Взяв автомат, пополз по-пластунски по неглубокому ровику. Вася сидел в окопе с открытыми глазами. Осколок попал ему в голову, около правого уха.
— Эх, Вася, Вася... А говорил, вместе придем в Болгарию, зайдем на Шипку — и до логова...
Горько вздохнув, закрыл Шовкун глаза своему товарищу. А бой гремел. По противнику били наша артиллерия и минометы. Даже с наступлением темноты Шовкун продолжал вести огонь. Стрелял по вспышкам пулеметов, автоматов. Гитлеровцы били по Макару. Но не думал об опасности солдат. Он мстил за друга...
Сдав боевой пост, Шовкун поднял уже холодное тело Васи Федорова и пошел в свою роту. Пришлось не раз падать, как только зависали осветительные ракеты. Падая, он прикрывал собой друга, в чем тот уже не нуждался...
Командир роты старший лейтенант Хаитов разрешил Макару Шовкуну похоронить Васю Федорова в Новостародубе. Сержант Михайлов выделил для этого еще двух бойцов. И под утро многие в батальоне слышали трехкратный залп. Это Макар Гаврилович Шовкун и его товарищи прощались с боевым другом, комсоргом роты Васей Федоровым.
Миновали десятилетия. Макар Гаврилович Шовкун живет в родной деревне — Новостародубе. Он часто приходит на могилу своего друга Васи Федорова, что под вербой около речки. Положит цветы, уберет опавшие листья и долго-долго сидит, вспоминая пережитое, боевых товарищей. Вспомнит и пожалеет, что не довелось ему, как и Васе, быть в Болгарии. Военная судьба указала Шовкуну другую дорогу. Он брал город Вену, освобождал Чехословакию.