Семья партизан

Владимир Степанович Струтинский почти всю свою жизнь проработал каменщиком в Людвипольском районе. Девять детей вырастили и воспитали они вместе с женой Марфой Ильиничной. Когда Западная Украина была воссоединена с Советской Украиной, семья Владимира Степановича зажила полнокровной жизнью. Владимир Степанович стал помощником лесничего.

Перед самой войной старшие сыновья работали: Николай — шофером в Ровно, Жорж — учеником токаря на судостроительном заводе в Керчи, Ростислав и Владимир помогали отцу в хозяйстве. Остальные дети были еще маленькими.

Началась война, немцы захватили родной край. В первые же дни оккупации двух сыновей Владимира Степановича, Николая и Ростислава, немцы арестовали и хотели отправить в Германию, но они бежали из лагеря в леса. Скоро к ним присоединился и третий брат, Жорж, которому удалось пробраться в свои края.

С разбитого немецкого танка Жорж снял пулемет и приспособил его для стрельбы с руки. Вначале этот пулемет был единственным оружием трех братьев. Первым открыл боевой счет Николай: он убил немецкого жандарма. Оружие убитого врага стало оружием Николая.

Так начали партизанить три брата. Но скоро и отец, Владимир Степанович, пришел в отряд под команду своего сына.

Партизанская семья Струтинских увеличивалась. Поодиночке к ним присоединились местные жители — колхозники и встретившиеся в лесу бойцы, бежавшие из немецкого плена.

В селах начали поговаривать о братьях-партизанах. По указке предателя фашисты ворвались в дом Струтинских, где была с четырьмя младшими детьми Марфа Ильинична Струтинская. Палачи били ее ногами, прикладами, били на ее глазах детей, требуя сказать, где муж и сыновья. Но она ничего не сказала. Тогда ей скрутили руки: "Повесим, если не скажешь!"

Но не повесили. Решили оставить, чтобы выследить сыновей.

Ночью Владимир Степанович пробрался к своей хате и тихонько постучал в окошко. Марфа Ильинична открыла дверь: она уже ждала этого стука. Младший сынишка, Володя, успел обо всем сообщить отцу.

— Слушай, мать, — сказал Владимир Степанович. — Зараз собирайся, бери меньших хлопцев, бери дочку и пойдем. Я провожу тебя на хутор к верному человеку. Володю возьму с собой.

Володе было шестнадцать лет.

Марфа Ильинична наскоро собрала самые необходимые вещи, разбудила детишек, и вся семья вышла из хаты.

Под покровом короткой летней ночи Струтинские, никем не замеченные, покинули свой родной угол. Через день немцы сожгли их хату, а оставшийся скарб разграбили.

Для нас появление в отряде семьи Струтинских было большой находкой. Они хорошо знали свой край, имели во многих деревнях и городах родственников и знакомых, и главное — им был отлично знаком город Ровно, который нас особенно интересовал.

Николай Струтинский недаром был командиром своего маленького отряда. В нем счастливо сочетались отвага, смелость и хладнокровие. В первые же дни партизаны прозвали его "Спокойный".

На Жоржа Струтинского, который был на год моложе Николая, мы сначала не обратили особого внимания. Коренастый голубоглазый блондин, как и старшие Струтинские, он отличался от них тем, что был пониже ростом и, пожалуй, был еще более спокоен и молчалив, чем Николай. Ходил Жорж медленно, вразвалку.

— Это увалень, — сказал как-то про него Лукин.

Так казалось и мне. Но вскоре мы изменили мнение о Жорже. После первых же боевых операций, в которых Жорж участвовал, о нем стали говорить, как о человеке, не знающем страха.

— Жорж действует своим пулеметом, как шахтер отбойным молотком, — сказал мне командир взвода Коля Фадеев.

Жорж стрелял очень метко, а к тому же у пулемета не было глушителя, поэтому стрельба его наводила страшную панику, потом оказалось, что Жорж владел всеми видами оружия, и как-то само собой получилось, что он начал обучать других прицельной стрельбе, учил, как надо разбирать и чистить автоматы, пулеметы и винтовки. Скоро Жорж стал непременным участником наиболее сложных боевых операций. Так же спокойно, как уходил, он возвращался после боя, сидел и молчал, слушая, как другие рассказывают.

Ругать Жоржа не приходилось — не за что, а хвалить старались сдержанно. За глаза бойцы говорили о нем восторженно, но если кто-нибудь скажет что-либо похвальное о Жорже в его присутствии, он не то что смущался, а просто страдал: густо краснел, ни одна черточка в лице не менялась, но краска ударяла в лицо и лишь постепенно сходила до бледности.

Девятнадцатилетний Ростислав Струтинский был старательным, дисциплинированным бойцом и во всем подражал старшим братьям.

Володе Струтинскому шел семнадцатый год. Мы сначала решили послать его в хозяйственный взвод, потому что он был сильно глуховат, но Володя запротестовал, сказав, что хочет воевать. Как ни уговаривали, ничего не вышло: пришлось дать ему оружие. В боевом взводе попытались было держать его в лагере — боялись, что в бою он не услышит команды. Но и это не удалось. Он так рвался на операции, что в конце концов участвовал почти во всех боях.

Володя любил оружие — все свободное время разбирал, чистил и снова собирал свой карабин. И еще любил он рассказы о боевых делах. От усилия слышать рассказчика у него буквально глаза на лоб вылезали.

Отцу семьи Струтинских, Владимиру Степановичу, было уже пятьдесят пять лет, но он был крепким и здоровым человеком. Значительная проседь была мало заметна в его светлых волосах. Мы назначили Владимира Степановича заместителем командира хозяйственной части отряда. Он был незаменимым заготовителем продовольствия. Зная украинский и польский языки, он умел договариваться с крестьянами. Где появлялся старик Струтинский, там охотно давали нам картофель, овощи, муку, крупу и другие продукты.

В наших "боевых" заготовках, то есть в тех случаях, когда мы нападали на немецкие склады, обозы, Владимир Степанович бывал не менее полезен отряду. Он хорошо стрелял из винтовки и никогда не терялся в бою.

Была одна беда у старика — непомерная доброта. Как "хозяйственник" он ведал у нас спиртом, который мы "брали" на одном немецком спирто-водочном заводе. Расходовался спирт в строгом и определенном порядке. Главным образом он шел на нужды госпиталя. Но вот является какой-нибудь любитель выпить к Струтинскому:

— Владимир Степанович! Что-то меня лихорадка трясет. Дайте-ка грамм пятьдесят.

Или:

— Ой, простыл я; наверно, грипп начался.

И старик не мог отказать — давал "лекарство".

Мы крепко ругали и даже наказывали тех, кто ходил и просил спирт, и Струтинскому говорили не раз, но он всегда сконфуженно оправдывался:

— Вы уж простите меня, товарищ командир. Да ведь жалко, больной человек приходит.

— Владимир Степанович! У нас есть врач, и больным следует у него лечиться.

— Да, это уж так, правильно, — покаянно говорил Струтинский.

Но проходил день, другой — и снова та же история. Пришлось все-таки Струтинского от спирта отстранить.

По просьбе Николая Струтинского наши разведчики зашли как-то на хутор, где была укрыта от немцев Марфа Ильинична с младшими детьми, и навестили ее.

Возвратившись, один из разведчиков обратился ко мне:

— Товарищ командир! Тут один хлопчик письмецо передал, велел обязательно вам в руки отдать.

И он подал мне клочок серой бумаги, на котором карандашом было написано:

"Командиру партизанского отряда от Струтинского Василия заявление очень прошу командира могу ли я поступить в партизанский отряд когда я приду я очень поблагодарю командира. До свиданья Василий Струтинский 26 октября 1942 г. Мои братья партизаны и я хочу".

Грамматические ошибки — дело плохое, но Васе было всего десять лет, и в школу он ходил только один год, когда еще не было немцев. Не успел я подумать, что ответить Васе, как пришел Николай Струтинский.

— Вот тут твой братишка заявление написал, — сказал я ему.

Николай улыбнулся.

— От него нам давно житья нет: все просится в партизаны. Но у меня к вам вот какая просьба, товарищ командир. Ребята рассказывают, что семье там жить опасно: немцы, кажется, о них пронюхали. Разрешите всю семью забрать в лагерь.

Я согласился, и через несколько дней в лагерь пришла Марфа Ильинична Струтинская с тремя детьми и племянницей Ядзей. Пришел и написавший заявление Вася.

И все они — старые и малые Струтинские — нашли свое место в отряде.

Марфа Ильинична, уже пожилая, пятидесяти с лишним лет женщина, ни минуты не хотела сидеть сложа руки. Сама она стеснялась ко мне обратиться и присылала старика ходатайствовать, чтобы я ей поручил какое-нибудь дело. Но я не хотел ее загружать: и без того у нее много хлопот было с детьми. Тогда Марфа Ильинична стала обшивать и своих и чужих, стирала уйму партизанского белья. Целыми днями и ночами она трудилась без отдыха. Я решил, что, пожалуй, ей легче быть поварихой во взводе. Она с радостью взялась за это дело, но штопать и стирать партизанское белье продолжала.

Васю, несмотря на его боевой пыл, мы все же определили в хозяйственную часть — смотреть за лошадьми. Сначала он надулся, обиделся, но потом ему так понравился мой жеребец по кличке Диверсант и другие лошади, что он смирился со своей должностью. Кроме того — внештатно, так сказать, — он состоял адъютантом у своего отца: бегал по лагерю с разными поручениями.

Одиннадцатилетний сын Слава тоже помогал отцу, а племянница Ядзя работала поварихой в одном из подразделений отряда.

Дочь Струтинского, пятнадцатилетнюю Катю, мы устроили в санитарной части. Там она сразу понравилась больным и раненым. В противоположность своим братьям, Катя была необычайно подвижной и быстрой. Сидеть на месте она совершенно не могла. Каждую минуту подскакивала к больным:

— Что тебе надо? А тебе что?

И неслась выполнять просьбы вихрем, так что русые косы ее развевались во все стороны.

Однажды она пришла ко мне. Нельзя сказать "пришла" — влетела в шалаш. Запыхавшись от бега и волнения, сверкая лукавыми голубыми глазами, она быстро застрочила:

— Товарищ командир, раненые недовольны питанием. И хоть они при штабе питаются — все равно. Там очень невкусно готовят, и всегда одно и то же. А у них разные болезни, им чего-нибудь особенного хочется. Вот... для них надо отдельную кухню.

— Отдельную кухню? — улыбаясь, говорю я. — А где же достать "особенного" повара? Кто будет им готовить?

— Хотя бы я. А что ж!

— Ну хорошо!

Мы. выделили кухню для санчасти, и Катю назначили главным поваром. Дали ей двух помощников; это были солидные, бородатые партизаны. Ну, разве девчонка могла командовать такими дядями! Поэтому она все делала сама. Бывало тянет огромную ногу кабана, тут же рубит ее топором, варит и успевает к больному подойти. И наши раненые с аппетитом уплетали украинские борщи, свиные отбивные, вареники, похваливая Катю Струтинскую.