Боевое крещение

На рассвете 23 июня мы покинули лагерь. Было ясно, что немцы вот-вот бросят на нас карателей. На месте лагеря оставили "маяк" — пять бойцов, которым поручили наблюдать за станцией. На "маяке" остался и наш доктор Цессарский. Он должен был лечить партизана Калашникова, который по-прежнему лежал в землянке у железнодорожного сторожа. Взять его с собой мы не могли: нога у него была еще в гипсе.

Я направился с отрядом на север, в большие лесные массивы. Прошли километров десять, когда заметили в лесу домик. На разведку послал трех партизан.

— Попросите поесть и постарайтесь узнать что-либо о немцах, — поручил я разведчикам.

Они вскоре вернулись и сообщили, что в домике живет лесник. Он дал им лишь десяток сырых картошек и в разговор не вступил: дескать, ничего не знает.

Не успели мы отойти и километра, как тыловое охранение передало, что задержан подозрительный человек. Он галопом скакал на лошади. Увидев нашу колонну, подъехал.

— Где можно видеть начальника полиции?

— А зачем он тебе? — не растерявшись, спросили партизаны.

— Ко мне только что заходили какие-то два молодчика и спрашивали о немцах. Наверное, партизаны. Они ушли вон в ту сторону.

Это был тот самый лесник, у которого мои разведчики взяли картошку. Нашу колонну он принял за отряд полицейских.

При допросе лесник сознался, что ехал в районный центр Хабное, чтобы сообщить немцам о появившихся партизанах. Те за поимку партизан обещали награду. И о себе он рассказал: в свое время был осужден по уголовному делу советским судом.

Все стало ясно: был уголовником, стал предателем. Мы его тут же расстреляли.

Это происшествие насторожило нас еще больше. И хотя все устали, я решил не делать привала. Часа в три дня на ходу съели по куску вареного мяса. Хлеба у нас не было.

Как назло, начался сильный дождь, настоящий ливень. Одежда и обувь пропитались водой — идти стало еще тяжелее. Час, другой — дождь все не прекращался, но мы, не останавливаясь, шли все дальше и дальше от опасных мест. Лишь к ночи, когда все уже выбились из сил, я решил остановиться. Дождь прекратился, но в густом лесу все было мокро, с деревьев падали крупные капли и тучами роились комары. Люди, не привыкшие к длинным переходам, валились и засыпали тут же на земле.

На другой день мы нашли подходящее место для временного лагеря. Это было в лесу, среди огромнейших сосен. Здесь раньше, вероятно, было культурное хозяйство. На каждом дереве были сделаны "стрелы" для стока смолы и прикреплены чашечки. Мы быстро построили шесть палаток из парашютов, чтобы уберечься от комаров и иметь возможность спокойно спать. Недалеко от лагеря выбрали площадку для приема парашютистов. В тот же день укомплектовали подразделения, выделили разведчиков, побеседовали с ними и направили их в разные стороны — узнать, не идут ли следом за нами немцы, познакомиться, как живет население в деревнях и нельзя ли где-либо достать продуктов.

Утром 25 июня охранение лагеря задержало и привело ко мне еще одного субъекта, назвавшегося местным жителем. Недалеко от нашего лагеря он тщательно высматривал местность. При обыске у него нашли справку, что он работает в немецкой полиции. Сомнений быть не могло: немцы нас ищут и, может быть, уже напали на наш след.

В ту же ночь была тревога. Один из часовых услышал в лесу какой-то шорох. В темноте ему не удалось ничего разглядеть. Шепотом он приказал напарнику бежать в лагерь и доложить, что слышал шум.

В лагере объявили тревогу. Через несколько минут отряд был в боевой готовности.

Но вокруг все было тихо, ничто не нарушало лесного покоя. Обшарили кругом всю местность — ничего подозрительного.

Через час дали отбой, но остаток ночи я уже не спал. Дело в том, что тревога обнаружила наши непорядки: многие товарищи одевались и обувались пятнадцать — двадцать минут, бойцы поддежурного взвода спали раздетыми, хотя, по правилам, не должны были раздеваться: ночью они заступали на дежурство. Я вызвал к себе командиров подразделений и самих нарушителей дисциплины и строго отчитал их.

Наутро Александр Александрович Лукин пошел в том направлении, где ночью часовой слышал шум. Он шел осторожно, держа наизготове автомат. Вдруг около него кто-то выскочил из кустов и шарахнулся в сторону. Быстро, еще не поняв, в чем дело, Лукин ударил автоматом, но... это была маленькая дикая козочка. Тут же он услышал, как заблеяла вторая. Лукин поймал их и с этими трофеями явился в лагерь.

— Вот кто ночью был виновником тревоги и напугал часового! — сказал Лукин.

Лида и Маруся подняли визг:

— Ой, какие чудные! Отдайте их нам!

Но ту, которую Лукин ударил, пришлось зарезать. Другую отдали девушкам.

— Только не подымайте тревоги, если она заблеет, — шутили бойцы.

Поздно вечером в лагерь неожиданно явился в полном составе "маяк" со станции Толстый Лес и доктор Цессарский с ним. Оказывается, туда нагрянули гитлеровцы и схватили больного Калашникова вместе с железнодорожным сторожем.

Мы выделили группу разведчиков и дали им задание точно выяснить, где немцы и знают ли они место нашего лагеря.

До рассвета, когда все еще спали, разведчики вышли в путь. Но ушли они недалеко. В трехстах метрах от нас, на другом берегу маленькой речушки, они увидели немцев и открыли огонь. Буквально в две минуты лагерь был на ногах. Со мной в палатке спал Сергей Трофимович Стехов. Он выскочил из палатки раньше меня и, захватив с собой поддежурный взвод, побежал по направлению стрельбы. Я оставался в лагере, у палатки с радиостанцией и штабными документами.

Стрельба разгоралась; можно было понять, что там, у речки, идет настоящий бой.

Потом стрельба началась с другой стороны, близко от лагеря. Медлить нельзя было. Вторую группу бойцов во главе с Кочетковым я отправил к месту боя. Из оставшихся партизан выставил дополнительные посты вокруг лагеря.

В лесу каждый крик, каждый выстрел давал громкое эхо. Уже отчетливо слышались крики "Рус, сдавайся!" и заглушавшее их наше партизанское "Ура, ура, вперед!"

Через полчаса принесли первого раненого. Это был испанец Флорежакс. Доктор Цессарский и Маруся Шаталова уже подготовили санитарную палатку. У Флорежакса было тяжелое ранение разрывной пулей. Цессарский приступил к операции.

Вскоре привели пленных: двух немцев и трех предателей-полицейских, одетых в немецкую форму. Их мы допросили в первую очередь, потому что Цессарский, знавший немецкий язык, был занят на операции.

Пленные показали, что они действительно шли на наш отряд и их головная колонна в составе ста шестидесяти человек с двух сторон напала на лагерь. Уже в ходе боя немецкий командир сообщил по радио в Хабное, чтобы немедленно высылали подкрепление.

Шумы боя утихали, и стрельба удалялась. Было ясно, что наши отгоняют фашистов.

Цессарский продолжал операцию, не обращая ни малейшего внимания на стрельбу. Вслед за Флорежаксом появились еще двое раненых.

Умелыми, уверенными руками Цессарский очищал раны, накладывал повязки и спокойно приговаривал:

— Не волнуйтесь, все будет в порядке. Ничего опасного нет.

С места боя пришел залитый кровью Костя Пастаногов. Рука у него была неестественно вывернута. Ослабевшим голосом он сказал:

— Всыпали гадам! — и тут же повалился на землю.

Цессарский подхватил его, положил на разостланную плащ-палатку и занялся рукой. Кости были перебиты, кожа разорвана, рука держалась на одних сухожилиях.

Два часа длился бой. Наши далеко отогнали гитлеровцев, и мне пришлось посылать связных, чтобы вернуть своих обратно в лагерь.

Первое испытание мы выдержали. Двадцать пять партизан, непосредственно участвовавших в бою, справились со ста шестьюдесятью гитлеровцами. Немцев было убито свыше сорока человек, в том числе семь офицеров. Раненых учесть мы не могли — их противник забрал с собой. В бою мы захватили у врага оружие — ручные пулеметы, винтовки, гранаты и пистолеты.

В этом бою и мы понесли тяжелую утрату. Был убит Толя Копчинский, храбрый, веселый, жизнерадостный москвич, комсомолец, рекордсмен СССР по конькам. Копчинский добровольно пришел в наш отряд и за короткий срок стал всеобщим любимцем.

В далеком Мозырском лесу, на поляне, мы вырыли могилу герою-партизану. Опустили тело в землю, молча сняли головные уборы. Лишь несколько слов я сказал у открытой могилы. "Прощай, молодой друг! Мы отомстим за тебя!" И первым бросил горсть земли.

Так же молча прошли у могилы наши бойцы, кидая по горсти земли.

Потом зарыли могилу и выросший бугорок любовно обложили зеленым дерном.

Надо было уходить отсюда немедленно. К немцам могло подойти подкрепление, и нашей "дивизии" пришлось бы туго.

Дал сигнал к отходу.

У нас были три повозки; на них положили раненых и тронулись в путь. Но шли не по дороге, а прямо лесом. Позади отряда двигалась группа бойцов и маскировала следы.

Четыре дня немцы гнались за нами на тридцати грузовых машинах. Безуспешно!

Мы шли такими тропинками, где они проехать не могли. Мы шли по ночам, а гитлеровцы больше всего боялись ночной темноты на русской земле.