XIV. Август
Вместе с эшелоном офицеров, а может быть, лишь одновременно с ним, точно не помню, в Архангельск прибыло 7 генералов.
В числе их были генерал-лейтенанты Квенцинский и Клюев.
Оба они являлись старшими в отношении не только меня, но и генерала Миллера.
Весь этот генеральский эшелон был как раз кстати, так как с прибытием большого числа офицеров можно было наконец приступить к формированию тыла и создать должности, где опыт и знания всех этих старших чинов армии могли бы послужить области.
Мной немедленно была создана должность начальника снабжений, назначен начальник гарнизона, создана должность начальника национального ополчения, с соответствующими управлениями.
Генералы Клюев и Квенцинский явились ко мне с просьбой взять их в штаб на какие угодно должности, не стесняясь ни их чином, ни их прежним положением. Говоря откровенно, просьба эта была для меня стеснительна. Я не мог, считаясь с законами военной [213] иерархии, подчинить этих генералов моему молодому начальнику штаба. Конечно, мне и в голову не приходило лишаться сотрудничества В. А. Жилинского, заменив его кем-либо из прибывших.
И Квенцинский и Клюев в конце концов остались в распоряжении генерала Миллера.
Должен прибавить здесь, что прибытие именно этих двух генералов, которым суждено было играть роль в Архангельске, было встречено в местной офицерской среде ропотом. С генералом Квенцинским произошло что-то в Киеве во время ликвидации гетманства, что возбуждало знавших эту эпопею офицеров, а что касается Клюева, то никто не хотел ему простить катастрофы со сдачею в плен всего его корпуса в самом начале Великой войны.
Клюева я помнил блестящим командиром л.-гв. Волынского полка. В Архангельске же я увидел полубольного старика, на работу которого рассчитывать было трудно.
К самым первым дням августа относится весьма важное решение генерала Миллера осуществить приказ адмирала Колчака и вступить в главнокомандование войсками Северного фронта.
Говорили мы с генералом Миллером по этому поводу много раз и создавали всевозможные комбинации. Не исключалась и возможность принятию мною должности начальника штаба у генерала Миллера.
Искренно говоря, я не находил никакого выхода. На должности, подобные начальнику штаба, я никогда не был способен и при моем характере вряд ли ужился в обстановке гражданской войны с кем бы то ни было.
Если не ошибаюсь, 2 или 3 августа я получил приказание генерала Миллера выделить из моего штаба надлежащее количество чинов в распоряжение генерала Квенцинского, который предназначался начальником штаба главнокомандующего.
Это приказание положило предел всем моим колебаниям. [214]
Силы мои были уже в достаточной степени надорваны пережитым, я чувствовал себя переутомленным, а в возможность борьбы после ухода союзников категорически не верил.
Я составил проект приказа, в котором мой штаб просто переименовывался в штаб главнокомандующего, а я назначался в распоряжение генерала Миллера.
С проектом этим я лично направился к генералу Миллеру и представил ему соображения, что штаб главнокомандующего и еще штаб командующего для маленькой армии в 25 тысяч являются перегрузкой.
Единственным выходом было мне встать в сторону, а штаб переименовать. Мой проект генерал Миллер принял. Чтобы не оставалось никаких сомнений в том, каковы были мои отношения с Евгением Карловичем, я признаюсь, что в решительный момент у нас обоих были на глазах слезы. Да простит мне Евгений Карлович эту деталь!
6 августа приказ был объявлен с несколькими словами благодарности мне.
ПРИКАЗгенерал-губернатора Северной области
и главнокомандующего всеми русскими
вооруженными силами на Северном фронте
№214
6 августа, 1919 года
г. Архангельск,
§1
Приказываю штаб командующего войсками Северной области переименовать в Штаб главнокомандующего всеми русскими вооруженными силами на Северном фронте.
§2
Командующего войсками Северной области генерального штаба генерал-лейтенанта Марушевского назначаю в мое распоряжение. [215]
§3
Неустанной работой и энергией генерал-лейтенанта Марушевского были созданы русские войска Северной области. Все трудности формирования регулярных частей на основе воинской дисциплины, после полного разложения, внесенного в ряды бывшей доблестной русской армии, и нравственной разрухи, коснувшейся в большей или меньшей степени всех почти чинов ее, были преодолены, и постепенно, начиная с декабря наши молодые воинские части стали отправляться на фронт: сначала роты, затем батальоны, полки, наконец, бригады становились на фронт, и не одна молодецкая атака или отбитое наступление говорили нам о доблести молодых войск; в тяжелых условиях при недостатке офицерского состава, при трудности обучения в суровом климате, при спешке воспитания солдат и сколачивания рот шла эта напряженная работа, вдохновляемая генерал-лейтенантом Марушевским. Лучше других оценили всю важность этой работы наши враги; они поняли, чем им угрожает дальнейшее развитие здоровых русских полков и что в честном бою им не справиться с северными стрелками, и с весны началась усиленная подпольная работа возбуждения солдат против офицеров и против верного исполнения долга, заманивание их в большевистские сети. Лишь благодаря верному взгляду и руководству командующего войсками в нескольких частях удалось предотвратить эти предательские действия, и теперь, после изъятия вредных ядовитых элементов, я верю, что наши войска стоят твердо на страже интересов родины.
Ныне в силу указа верховного правителя, принимая на себя непосредственно заботу о войсках и имея в виду в недалеком будущем принять на себя и руководство ими в поле, я считаю своим долгом выразить от лица службы мою душевную благодарность [216] генерал-лейтенанту Марушевскому за все, что им сделано для воссоздания русской армии Северной области, доблестные полки которой он с божьей помощью призван будет в скором времени вести к победе.
§4
Начальником штаба главнокомандующего всеми русскими вооруженными силами Северного фронта назначаю генерального штаба генерал-лейтенанта Квенцинского, которому принять штаб командующего войсками Северной области и, пересмотрев штат такового, представить мне проект изменений, буде таковые потребуются.
§5
Начальник снабжения войск Северной области Генерального штаба генерал-лейтенант Баранов подчиняется начальнику штаба, главнокомандующего.
Генерального штаба генерал-лейтенант
Миллер.
Фактически моя работа в области была кончена. Начав с нескольких взбунтовавшихся рот, я в течение восьми месяцев, при малочисленном населении области, создал 12 стрелковых полков и пять дивизионов артиллерии с небольшими вспомогательными частями.
Из толщи разношерстной толпы, населявшей Архангельск, мне удалось отсортировать офицерский корпус, дисциплинировать его и вдохнуть в него душу.
Кроме этого, мною было создано национальное ополчение, сыгравшее огромную роль в поддержании внутреннего порядка в городе.
Мне остается сказать лишь несколько слов о тех переговорах, которые велись по вопросу эвакуации области, и о причинах, заставивших меня взять на себя командировку, сопряженную с отъездом из Архангельска. [217]
С приездом лорда Роулинсона стало ясно, что эвакуация английских войск решена бесповоротно и что в дальнейшем эти войска активного участия в операциях принимать не будут.
Ввиду подготовки нашего наступления на Плясецкую я все же поддерживал отношения с Айронсайдом и довольно часто виделся с ним.
К нашим наступательным планам Айронсайд относился критически и настаивал на том, чтобы правительство решилось на эвакуацию армии и тех элементов населения, которым приход большевиков угрожал прямою опасностью. По словам Айронсайда, Англия могла предоставить нам тоннаж на 14 000 человек.
Ввиду того что почти все коренное местное крестьянство, поставленное под ружье, никогда не решилось бы покинуть область, по моим расчетам выходило, что армия дала бы не больше 10000 для эвакуации. Это были бы отличные кадры, которые на Юге России могли быть легко развернуты в крепкую духом и дисциплиной армию.
Кроме этого числа, значит, можно было вывезти до 4000 местных жителей, скомпрометированных перед большевиками. Полагаю, что Архангельск не набрал бы и этого числа желающих.
Айронсайд очень торопился с ответом, так как свободные транспорты приходилось собирать по всему свету и, может быть, даже выписывать из Австралии.
Беседуя с Айронсайдом в подробностях на эти темы, я склонялся к убеждению, что, может быть, эта эвакуация являлась для нас единственным выходом.
Генерал Миллер, естественно, затягивал ответ, ежедневно обсуждая этот вопрос с членами правительства и представителями архангельской общественности.
Время этих переговоров совпало еще и с созывом «предпарламента», т.е. совещания земско-городских деятелей. Участвуя ранее в обсуждении вопроса созыва этого совещания, я был его сторонником, но лишь при [218] том условии, что правительство поведет его. В середине августа, при существующих настроениях, я чувствовал, что в среде правительства не найдется той силы, которая сможет импонировать бурным настроениям собрания и удержать его в пределах корректности. Вместо трезвого отношения к вопросу возможности продолжения борьбы надо было ожидать взрыва ложно-патриотического пафоса и несбыточных надежд на моральный подъем массы, на сознательное отношение солдат «к переживаемому моменту», на спасительные демократические лозунги.
Зная по своей почти тридцатилетней службе значение «щей и каши», я не имел никаких надежд на возможность воевать без тех материальных средств, которые давали англичане и которых в области, предоставленной самой себе, не было.
Предстоящее совещание, угадывалось заранее, удержит правительство на точке зрения продолжения борьбы.
Около середины августа в Архангельск прибыли представители фронта, вызванные на совещание перед решительным ответом английскому командованию, нуждаемся ли мы в помощи англичан для вывода армии, или же армия останется в области для продолжения борьбы с большевиками до конца.
Все прибывшие представители строя были моими старыми сослуживцами по 2-й финляндской стрелковой бригаде и потому накануне совещания собрались за обеденным столом у меня, чтобы поговорить о деле в совершенно неофициальном порядке{33}.
Наша старая финляндская спайка позволяла нам быть откровенными друг с другом.
Я весьма боялся влиять на них и действовать на их убеждения, но в беседе с этими испытанными друзьями [219] хотел сам проверить свои расчеты и соображения о необходимости эвакуации. Все мы в этот вечер пришли к твердому убеждению, что после ухода иностранных войск область не в состоянии бороться, а войска нуждаются в длительной работе, чтобы стать надежной и твердой опорой правительственной власти.
Создание тыла тоже стояло под большим знаком вопроса при недостатке офицерского состава даже на фронте. Продолжение борьбы, с нашей точки зрения, было невозможно.
На следующий день совещание состоялось в кабинете генерала Миллера в присутствии генерала Квенцинского, Клюева, вновь прибывшего в область генерала П., генерального штаба полковников Жилинского и Костанди и перечисленных мною представителей фронта.
На совещании обсуждались вопросы о возможности оставления войск в области, о возможности эвакуации без помощи англичан и, наконец, о возможности наступательных действий без участия английских войск.
Представители фронта высказались с полною откровенностью за невозможность продолжения борьбы, но встретили самые горячие возражения со стороны генерала П, и, главное, со стороны генерала Квенцинского.
Я держался в стороне и не хотел влиять на настроение членов совещания.
В конце концов совещание не пришло к решению вопроса по существу, а лишь высказалось за необходимость энергичного наступления, в котором-де, может быть, и англичане будут участвовать, а может быть, успех наступления убедит англичан и «остаться».
Зная отлично точку зрения английского командования на вопрос эвакуации по моим ежедневным беседам с Айронсайдом, я заранее мог ручаться за их ответ, а потому вышел из совещания неудовлетворенным. Зная вместе с тем истинные мысли моих строевых друзей, я убедил их посетить генерала Миллера еще раз и побеседовать с ним с полною откровенностью. [220]
Беседа эта состоялась в тот же день вечером, а на другой день все мы снова собрались у генерала Миллера в кабинете.
Решение вчерашнего дня, несмотря на вечернюю беседу с генералом Миллером, осталось в силе, и поднявшиеся разговоры снова попали в плоскость обсуждения коренного вопроса — оставаться или эвакуироваться.
Возмущенный нерешительностью присутствующих, я горячо заявил, что раз решено оставаться, так надо англичан «заставить» остаться и что я сам пойду говорить с Айронсайдом с револьвером в руке.
В ту минуту я готов был даже и на это средство. Кроме того, имея за спиною силы, вчетверо превышающие силы наличных английских контингентов и глубоко искренно англичан не терпевшие, можно было уже оставить в разговорах с ними тон почтительных просителей.
В двенадцать часов дня все совещание было уже в английском штабе.
Роулинсон принял нас, как какой-нибудь вице-король принял бы негритянскую депутацию. В его приеме была и снисходительная приветливость, и благоговейная твердость в отношении приказаний, полученных им от британского правительства. Об оставлении войск не могло быть и речи. Вопрос участия англичан в наступлении был решен условно, лишь в смысле занятия ими оборонительных позиций.
Генерал Айронсайд снова указал на всю несостоятельность решения оставаться в области после ухода англичан, сославшись на мнение присутствующих строевых начальников, не отвечавших за благонадежность своих частей.
Кроме того, ссылаясь на мою совместную с ним работу, Айронсайд снова указал на невозможность создать тыл, на обслуживании которого у англичан было несколько тысяч офицеров и сержантов.
После этих памятных дней решение оставить русские войска на фронте и продолжать борьбу оставалось все-таки в силе и было объявлено и войскам, и населению. [221]
Мое положение сделалось в высокой мере трудным.
Совещание, происходившее в секретном порядке, все же сделалось предметом общих обсуждений.
Офицерский состав глухо волновался и с резкой критикой относился к чинам нового штаба и в особенности к Квенцинскому.
Появились слухи о военном перевороте, причем выставлялись всевозможные кандидатуры на пост главнокомандующего.
Поразмыслив над этими явлениями, я решил, что мое присутствие в области может лишь стеснять действия главнокомандующего. В лояльности моей пока никто не сомневался, но с течением времени сами события, помимо моей воли, могли поставить меня против генерала Миллера, несмотря на глубокое мое почитание его как старшего и как начальника.
Я поехал к Евгению Карловичу и совершенно откровенно переговорил с ним по всем этим вопросам.
Результатом этого разговора явилась моя командировка в скандинавские страны, в силу чего я покинул Архангельск 23 августа. Вместе со мною уезжал Б. В. Романов и адъютант мой князь Л. А. Гагарин.
Я отбывал на пароходе «Новая Земля». С этим же пароходом уезжали мой друг Лелонг, откомандированный во Францию, военный представитель Италии князь Боргезе и несколько архангельских старожилов, направлявшихся искать счастья в другие страны.
На палубу взошел, чтобы проводить меня с женой, Е. К. Миллер.
При расставании, крепко обняв меня, он тихо сказал мне: «Я рад, что хоть вы останетесь живы». [222]