X. Апрель

Начало апреля для меня было неспокойным. Еще в конце марта мною был отдан приказ, в котором я давал разрешение всем несочувствующим установившемуся режиму — выехать в любезную им советскую Россию. Я предупреждал население, что все недоразумения и попытки противодействия власти, имевшие место в марте, мешают закономерной работе, а потому и предоставлял желающим выход. Срок для записи и регистрации я давал, если не ошибаюсь, до 10 апреля. Всем желающим был обещан трехдневный запас продовольствия.

Мера эта была, конечно, довольно рискованной; вызвана она была непрекращавшейся пропагандой, проникавшей не только в среду населения, но и в войска, и даже в мой собственный штаб. Надо было не только бороться всеми мерами против этой заразы, но и проявлять известного рода изобретательность в средствах борьбы.

Приказ мой был принят начальствующими лицами весьма неохотно. Командиры полков просто-напросто боялись, что [137] желающих будет так много, что части начнут разваливаться.

Вот почему первые дни апреля были для меня неспокойными. Я начинал сомневаться и опасался, как бы моя решимость не отозвалась на состоянии войск.

Однако назначенный срок прошел, и все обошлось наилучшим образом.

Всего из области выселилось, насколько я припоминаю, 5–6 тысяч человек, из коих половина приходилась на Мурманский край.

Отъезжающих можно было разделить на три категории:

а) Определенно сочувствующие большевикам. Таковых было огромное большинство из них.

б) Люди, стремившиеся к своим семьям.

в) Лица, имевшие материальные интересы в Сов-депии.

Именно ввиду того что первая группа оказалась весьма значительной, мне кажется, что принятая мною мера в значительной степени разрядила воздух и освободила область от зловредных элементов короче и чище, чем какие бы то ни было репрессии, которыми население тяготилось.

Нечего и говорить, что в области, конечно, остались те большевики, которые находились там, так сказать, по службе. Во всяком случае после этого приказа я мог рассматривать большевиствующие элементы как государственных преступников, что давало власти большую свободу действий.

В том же апреле дело формирования частей подвинулось вперед настолько, что можно уже было приступить к формированиям высших, после полков, соединений.

Ввиду предполагавшегося выдвижения 4-го полка из Холмогор в Двинский район явилась возможность объединить командование всеми русскими частями в районе в одних руках. [138]

На двинских позициях должны были сосредоточиться 3-й и 4-й стрелковые полки и весь 1-й артиллерийский дивизион.

Туда же направлялся саперный взвод и полуэскадрон конницы.

Всем этим отрядом я предложил командовать полковнику князю А. А. Мурузи, моему другу и сотруднику в деле командования русскими войсками во Франции.

Полковник Мурузи принимал должность командующего войсками Двинского района с правами корпусного командира в дисциплинарном и хозяйственном отношении.

Зная князя Мурузи за человека выдающейся доблести, я не сомневался, что 3-й и 4-й полки, равно как и остальные части отряда, в короткое время будут самыми блестящими частями Архангельского фронта. Александр Александрович не только действительно это сделал, но сумел еще создать на Двине и отличные отношения между своим штабом и представителями английского командования.

Одновременно с образованием штаба Двинского фронта по моему ходатайству правительство наградило чином генерала полковника Ш., работавшего в Мезенско-Печорском районе, а самый район получил наименование фронта. В ближайшем будущем я предполагал образовать в этом районе бригаду, с полком в Лешуконском и полком в Усть-Цыльме на Печоре.

В дальнейшем я предполагал объединить командование в Селецком районе, на Обозерской и в Чекуеве, поручив все эти части полковнику Д., старому моему сослуживцу по 22-му корпусу, георгиевскому кавалеру, отличному опытному боевому офицеру.

Его производство в генералы было решено, но назначение затягивалось, так как создание русского штаба и авторитетного начальства на Обозерской могло вызвать новые осложнения в отношениях с англичанами.

Чтобы пояснить это, я должен привести пример совершенно уже ненормальных отношений между русскою [139] властью и британским командованием в районе Онеги.

К апрелю 5-й стрелковый полк в Чекуеве имел уже 2 батальона в своих рядах, а в г. Онеге формировался и 3-й батальон этого полка. Силы эти далеко превосходили микроскопические взводы англичан, находившиеся в этом районе. Однако, несмотря на мои требования, командование в районе было в британских руках. Именно там представитель английской власти был крайне неудачным и всегда панически настроенным.

Постоянные недоразумения между ним и полковником Михеевым имели следствием ряд ходатайств английского командования о том, чтобы Михеева сменить. Я не был слеп в отношении Михеева. Все мои сотрудники по Северной области оценивали этого штаб-офицера как выдающегося во всех отношениях, поэтому, несмотря ни на что, он и остался на своем месте.

По этому поводу мне не раз приходилось объяснять в английском штабе, что я нуждаюсь уже в некоторых районах в английских силах как в таковых. Мне нужны были эти иностранные части лишь для службы военно-полицейского характера и как точка опоры для старших начальников.

С самого начала моей работы я много раз объяснял Айронсайду, что мало еще сформировать войска, надо еще и дать им окрепнуть и воспитать их.

Я указывал даже, что частичные возмущения в этих новых войсках надо считать явлением нормальным и не надо смущаться, если таковые будут. С первых же слов, сказанных мною Айронсайду, я доказывал, что пребывание союзных войск в области должно быть продолжительным. Только время могло дать возможность воссоздать корпус офицеров и кадр солдат дисциплинированных и надежных.

Я предполагаю, что уже в этот период англичане просто-напросто с опаскою смотрели на рост русских сил и боялись выпустить руководство операциями из своих рук, дабы из роли начальствующих не перейти [140] на роль подчиненных в очень сложной политической обстановке.

Я должен сказать, что в это время личные мои отношения с генералом Айронсайдом носили еще весьма дружественный и откровенный характер, но тем не менее я не мог, конечно, добиться того, чтобы он смотрел на события «русскими» глазами.

Тогда же и много раз я советовался с Айронсайдом по вопросам о подготовке нашего тыла и снабжений.

У британского командования на этой службе числилось более 4000 офицеров и сержантов, т.е. то количество офицерских и полуофицерских чинов, которого я не мог набрать во всей области.

Те малочисленные интендантские и тыловые артиллерийские чины, которые обслуживали русские склады, не могли не только принять, но даже и изучить весьма сложное английское тыловое устройство.

Тем не менее часть русских офицеров была выделена и дана в распоряжение английского тылового начальства для образования кадров русского тыла.

Дело не пошло совершенно. Англичане не имели ни малейшего доверия к этим офицерам и всюду склонны были ставить их под начало даже своих сержантов.

Старший из тыловых чинов, полковник Газенко, не владея английским языком, также не мог преуспеть в своих стараниях взять дело в свои руки. Кроме того, английское командование и не стремилось особенно помочь полковнику Газенко, не посвящая его в свои планы и соображения.

Нелегкое время пришлось переживать в этой работе, в полной зависимости от иностранных интересов и в атмосфере, во всяком случае, неоткровенной, неискренней политики.

В том же месяце случилось событие, давно ожидаемое мною и, в сущности, неизбежное. В одну из темных ночей красные незаметно подошли к с. Большие Озерки и, быстро опрокинув части, перебили тот взвод французского колониального батальона, который охранял это направление. [141]

Случилось то, что предсказывалось французским командующим железнодорожным районом и мною после моей первой поездки в этот район. Чтобы понять важность совершившегося, надо оценить огромное значение этого пункта на тракте Онега — Чекуево — Обозерская.

От Б. Озерок к Архангельску ведет целая сеть оленьих троп, отлично проходимых зимою.

Фактически с занятием Б. Озерок большевиками фронт являлся прорванным, а наши пути сообщения с Онежским районом оказались под ударами красных.

Положение сильно осложнялось еще тем, что командующий железнодорожным районом в момент занятия Б. Озерок был в 5-м полку в Чекуеве и чуть не попал в плен при обратном возвращении на железную дорогу. Едва выбравшись из этого положения, он отморозил руки и должен был направиться в госпиталь в Онегу.

Для генерала Айронсайда это был удобный момент, чтобы отделаться от французского командования на железнодорожном фронте и заменить его английским.

По получении известий о занятии Б. Озерок я счел своим долгом снова предложить свои услуги для ликвидации создавшегося положения и организации контрудара. Генерал Айронсайд решил ехать туда сам. В этот момент ожидался приезд еще одного генерала английской армии{25}, который, видимо, заранее предназначался на этот фронт. Айронсайд выждал его прибытия на Обозерской, передал ему командование и инструкции, а сам вернулся в Архангельск. В течение около недели против случившегося ничего предпринято не было.

Далее английский штаб разработал план атаки Б. Озерок двумя русскими и двумя американскими ротами со стороны Обозерской.

Всей операцией был назначен командовать начальник штаба Айронсайда Гард, блестящей храбрости солдат, весьма вместе с тем несведущий в азбуке военного дела. [142]

Операция разыгралась вновь совершенно просто. Гард поставил четыре роты в колонну, в затылок одна другой, и повел их прямо по дороге на Б. Озерки. Дорога идет все время по лесному дефиле.

Когда голова наткнулась на заставу красных на той же дороге, она сразу попала под пулеметный огонь. Люди побежали.

Гард вернулся в Архангельск, генерал Айронсайд совершенно спокойно заявил мне: «Вот мы и не взяли Б. Озерок».

Создавшееся положение становилось затяжным. Был момент, когда большевики угрожали нашему положению на Обозерской. В одну из таких минут Айронсайд собрал со всего Архангельска сборную команду человек в 250 англичан и лично повез ее в виде поддержки на Обозерскую. Я отдаю полную справедливость личной храбрости и решимости глубоко симпатичного мне генерала. Мне искренно жаль, что он смотрел на события чересчур через «английские очки». Несмотря на искреннее желание его понять русских и Россию, я позволю себе думать, что он совершенно не понимал нас до конца.

После долгих моих убеждений, наконец, решили использовать для овладения Б. Озерками сформированный французскими инструкторами 2-й артиллерийский дивизион.

Дивизион этот был выдвинут на Обозерскую и входил целиком в отряд, занимавший эту станцию. Подготовка его была блестящая, как я и писал об этом выше, а потому я не сомневался и в отличных результатах его деятельности.

Выдвинувшись под прикрытием пехоты на наиболее допустимое расстояние, полковник Барбович организовал артиллерийское наблюдение и, пристрелявшись по колокольне Б. Озерок, начал поражать деревню непрерывным огнем.

Здесь же произошел эпизод с одним из взводов этого дивизиона, который я не могу не назвать историческим. [143] Взвод этот был атакован колонною большевиков, вышедшей по глухому лесу на лыжах в глубокий тыл.

Оторванный случайно от своей пехоты, взвод повернул орудия на 180° и огнем в упор отбил эту атаку. Дай бог, чтобы старые испытанные войска могли воспитать в себе такую героическую стойкость.

С вступлением в дело артиллерии вопрос с Б. Озерками был ликвидирован в течение суток. Большевики побежали, и наша пехота легко восстановила положение, снова заняв и укрепив этот важный пункт.

Приближались дни Св. Пасхи. Правительство ассигновало особые суммы на организацию разговения в частях войск. Я решил выехать на заутреню в ближайший войсковой район.

В Обозерскую я прибыл поездом в Великую субботу и здесь в первый раз увиделся с новым английским командующим районом. Как этот генерал, так и его штаб произвели на меня скорее хорошее впечатление. Начать с того, что в штабе было несколько англичан-офицеров, вполне владеющих русским языком.

Познакомившись со штабом, я попросил проводить меня в близ расположенную роту французского Иностранного легиона, которой в этот день был назначен парад с раздачей французских наград.

Это была уже 2-я рота легиона, весьма недавно высланная на фронт и отлично проявившая себя в небольших стычках. Этою ротою командовал бывший русский генерал, капитан французской службы Самарин.

Я обратился к роте с краткою речью и от души благодарил ее за отличную службу. Полковник Доноп вручил французские Военные Кресты наиболее отличившимся чинам роты.

В тот же вечер я верхом поехал в Малые Озерки, где в сельской церкви мог встретить наибольшее число солдат отряда, стоявшего в Обозерской.

Разговение для всех бывших в церкви было организовано архангельским благотворительным обществом в местной школе. Было громадное количество столов, [144] уставленных пасхами, куличами, жареным мясом и окороками. Кроме того, были в изобилии красное вино, чай и кофе. Перехристосовался я с несколькими стами человек и засиделся среди солдат до шестого часа утра. И как весело было! Какие чудесные старые песни пели потом мои развеселившиеся северяне. Я выехал из М. Озерок в самом радостном настроении, столько хорошего можно было ожидать от этих отличных солдат.

В первый день праздника ранним утром я выехал на паровозе в район блокгаузов, занятых русскими ротами и частями 2-го артиллерийского дивизиона.

Несладко жилось им тут на лесной полянке, заваленной деревьями, разбитыми снарядами.

Тут же стоял бронепоезд «Адмирал Колчак», сооруженный стараниями флота и вооруженный пушками, снятыми с судов. И офицерский состав поезда и команда были в отличном настроении. Поезд этот оказывал огромные услуги защите станции в самые тяжелые минуты.

На блокгаузах жить приходилось уже в совершенно боевой обстановке. Набеги и налеты происходили весьма часто, причем, пользуясь проходимостью леса зимой, большевики совершенно неожиданно появлялись в тылу и нападали на наши железнодорожные составы. Ходить в одиночку даже на небольшие расстояния было опасно.

Рано утром на второй день праздника я выехал в отбитые нами Большие Озерки. Мы сделали около 30 верст по отвратительной вследствие оттепели дороге.

Подъезжая к деревне, мы въехали в район бывших застав большевиков, еще покрытый неубранными трупами убитых.

Осмотревшись в д. Б. Озерки, я заметил, что вся первая половина деревни была уставлена как бы «букетами» из огромных бревен. Впечатление это получилось от вида изб, в которых попадали тяжелые снаряды нашей артиллерии. От взрыва крепкий тяжелый лес северных построек не крошился и не ломался, но в буквальном смысле слова «становился на дыбы». Починка [145] этих домов была почти невозможна. Каждое исковерканное здание надо было начисто разбирать и строить заново.

Почти все стекла в деревне полопались от разрывов, и в домах стоял невыносимый холод. Измученное, изголодавшееся, иззябшее население бродило по деревне в каком-то отупении.

На южной окраине деревни были расположены две роты 6-го полка, принимавшие участие в бою и составлявшие теперь гарнизон селения. В северной половине расположился взвод 2-го артиллерийского дивизиона, тот самый, который так доблестно отбил своими собственными силами пехотную атаку.

Прежде всего надо было обойти все пехотное охранение, выставленное по дорогам к югу, в направлении на Шелексу.

На постах служба неслась отлично. Все унтер-офицеры щеголяли своей подготовкой и отличным знанием своих обязанности!. Солдаты в этих ротах, напротив, мне не понравились. Видно было, что они тяготятся службой. Ротные командиры лично мне были известны, и поэтому я не мог думать о каких-либо упущениях. Вернее всего, что эти роты были слишком рано выпущены на фронт.

Обойдя посты, мы направились к артиллеристам 2-го дивизиона. Великолепный вид имели эти люди, выстроенные к моему приезду около командирской избы. Видно было, насколько отличный офицерский состав дивизиона поработал над подготовкой этих героев. Удачные действия еще более подбодрили их, и настроение у солдат, несмотря на холод, полуразрушенную деревню и голод у жителей, было радостно-приподнятое.

Я горячо благодарил их всех, и не надо было искать слов для благодарности, достаточно было видеть эту молоденькую часть, чтобы сразу загореться ее могучим духом.

Я провел весь вечер с артиллеристами и заночевал у них в избе. [146]

На третий день праздника я распростился с моими гостеприимными хозяевами и двинулся в обратный путь.

В Архангельске в конце апреля в правительственных кругах царило самое оптимистическое настроение.

Сведения из Сибири были обнадеживающие и радостные. Правительство, признавшее уже адмирала Колчака Верховным правителем «де-факто», в своем постановлении 30 апреля решило оповестить сибирское правительство официально о своем подчинении верховной власти.

Английское командование составляло проекты широкой операции вверх по Двине в район Котласа на соединение с армиями адмирала Колчака. Из Англии шли уже транспорты с военными запасами для сибирских армий. Кроме того, генерал Айронсайд с нетерпением ждал прибытия двух бригад, сформированных в Англии из добровольцев-англичан, специально для операций на Северном фронте.

Русская мобилизация шла мерным порядком, и хотя мы уже приближались к пределу мобилизационной способности области (25 тысяч с трудом), тем не менее были надежды на продвижение в более населенные районы и, следовательно, на новые источники комплектования войск.

Казалось бы, область переживала период расцвета, дающего самые твердые надежды на будущее.

Однако уже тогда были кое-какие признаки, дававшие повод к весьма мрачным предположениям.

Прежде всего, из Архангельска исчезли все мало-мальски значительные представители союзных дипломатических миссий.

Уже уехали маркиз Торрета, представитель Италии, уехал серб Сполайкович. Остающиеся «заместители» представляли собою персонажи весьма невысокого ранга в дипломатических сферах.

Военные представители всех стран, наоборот, оставались в полном комплекте, что невольно заставляло [147] предполагать, что все «Северное действо» сводится к определенной части военной операции временного характера, до ратификации мирного договора.

Уход войск Северо-Американских Соединенных Штатов был уже решен бесповоротно, и эти части постепенно оттягивались с фронта. Для руководства эвакуацией в Архангельск прибыл американский генерал Роджер-сон. Сначала предполагалось вывезти войска, а затем и тыловые учреждения, передав все имущество русским.

Имея многочисленных друзей в рядах иностранного представительства, я весьма часто, в чисто товарищеских беседах и случайно, узнавал многие подробности политического положения всей Европы, что было невозможно для многих представителей даже правительственных кругов. Отрезанные почти от всего мира трудностями сообщений и стеснениями, скажем просто, английской «диктатуры», мы были положительно политически слепы. Малейшее желание проникнуть за эту завесу вызывало определенное противодействие со стороны английского командования. Связь с Н. В. Чайковским в Париже была слаба и заключалась в письмах, доходивших с редкими курьерами, другие сведения были случайными и проходили через английскую цензуру.

В это же время начали распространяться слухи об армии Юденича, о ее огромной силе, о близости занятия Петрограда. Я имел очень точные данные о предприятии Юденича и не возлагал на него много надежд, а между тем приходится сказать, что судьба этого предприятия могла иметь самые решительные последствия на судьбу Северной области. Какие усилия мы ни прилагали, мы не могли добиться ясных сведений об Юдениче, который находился в это время целиком в зоне английской политики.

Положение в Сибири тоже было далеко неясно. Как раз в конце апреля из состава правительства в Сибирь сухим путем отбыл князь И. А. Куракин, сдав управление отделом финансов П. Ю. Зубову. Представляя Северное правительство в Омске, князь Куракин должен [148] был координировать наши действия с Сибирью. На его работу мы возлагали много надежд, в особенности в смысле нашего осведомления.

В этой весьма неясной обстановке мы подошли к теплому времени на Севере, когда вместе с таянием снега и горячими лучами солнца начинает просыпаться и человеческая энергия. Мы подошли к началу брожения на фронте. [149]