На Северо-Западный фронт
«Туда-туда, туда-туда», — мерно постукивают на стыках вагонные колеса. А куда «туда»? Одно пока ясно: едем в Москву. А потом? Тоже вроде бы ясно. На фронт. Но на какой?
Наш эшелон четвертые сутки в пути. Останавливаемся на станциях редко: воинскому — зеленая улица. Скоро и Москва.
Я лежу на верхней полке и делаю вид, что сплю. Но до сна ли? Прямо подо мной разговаривают двое. Одного определяю по голосу безошибочно — начальник политотдела дивизии батальонный комиссар А. Ф. Галушко. Александр Фомич, видимо, все-таки успел на последней остановке сбегать к военному коменданту станции и вот теперь делится с собеседником новостями. А они неутешительные. Фашисты уже на Десне. Пали Рославль, Ельня. Под угрозой Киев. Выходит, враг снова идет вперед. А ведь как радостно была воспринята еще в Алма-Ате весть о том, что 27 июля войска Красной Армии вышвырнули его из древнего Смоленска! Даже подумалось: вот он, коренной перелом в войне! Теперь-то наш путь только на запад!
Подумалось... А на практике вон как выходит.
Думы, думы... Усилием воли переключаюсь, как говорится, с общего на частное. О нашей 316-й стрелковой. Всего только сорок дней продолжалось ее формирование. И вот уже идут [183] эшелоны. Готовы ли мы к боям, которые теперь — это уже ясно каждому — не только не за горами, но вряд ли и за холмиками? Однозначно ответить на этот вопрос трудно даже самому себе. С одной стороны, вроде бы и готовы. Полки сформированы до полного состава, почти все эти сорок дней днем и ночью шла напряженнейшая боевая учеба. Моральный дух личного состава высок, бойцы и командиры буквально рвутся в бой. Коммунисты и комсомольцы — эти цифры врезались в память из недавнего разговора с комиссаром дивизии старшим батальонным комиссаром С. А. Егоровым — составляют 35 процентов всего личного состава соединения. В 84 первичных партийных организациях, созданных в частях и подразделениях дивизии, — 984 коммуниста! Эта великая сила. Но...
Ох уж эти «но»! Только споткнешься о них, как сразу же полезет в голову нерадостное: около двух третей бойцов и младших командиров дивизионов ранее не служили в кадровой армии, а проходили лишь учебные сборы продолжительностью от одного до трех месяцев в системе вневойсковой или допризывной подготовки. А за сорок дней сделаешь ли из них настоящих артиллеристов? Тем более что в Алма-Ате нам не удалось произвести ни одной практической стрельбы. Ибо полигон оборудовали буквально за день до погрузки в эшелоны.
Волнует и положение с артиллерией в стрелковых полках. Там на вооружении батарей — семидесятишестимиллиметровые горные пушки. Горные. А что это значит? Да то, что для борьбы с бронированными целями они совершенно непригодны: траектория полета их снарядов круто навесная, на прямую наводку такое орудие не поставишь. Да в боекомплекте этих пушек вообще не предусмотрен бронебойный снаряд.
И это еще не все. Приспособленные к вьюкам, горные пушки имеют узкий ход. При быстрой езде в компонованном состоянии то и дело происходит опрокидывание орудий. Значит, наша пехота почти не защищена от танков противника. Один выход: в предстоящих боях придется распылять силы артполка, придавать стрелковым частям по батарее, а то и по дивизиону из 857-го.
А с зенитным дивизионом? Того вообще нет. Точнее, есть. Люди. А матчасть так и не прислали. А ведь сколько раз напоминал об этом генералу П. С. Рябову. При каждом докладе просил: пришлите зенитки. Ведь ими бы можно в случае нужды прикрыть и стрелковые полки. Зенитка против танка — вещь серьезная. Так нет, не прислали. Видимо, не смогли. А может быть, просто не успели. Ведь я-то сужу, образно выражаясь, со своей, начальника артиллерии дивизии, колокольни. А в округе иной кругозор. Вернее, возможности. Может быть, и рады были бы дать, да нет всего, что для дивизии нужно. Ведь война!
Кстати, о моей новой должности. Да, теперь я уже начальник артиллерии дивизии. Такое повышение по службе произошло [184] неожиданно и не очень-то понятно. Просто за неделю до погрузки дивизии в эшелоны из штаба округа пришел приказ: майора В. И. Маркова вывести в резерв для последующего назначения на должность начальника артиллерии энской бригады. А формирование этой бригады еще только намечалось. Вот тут-то генерал И. В. Панфилов и проявил свой характер. Благодаря его настойчивости я не только остался в 316-й, но и стал начальником артиллерии дивизии. Правда, по-прежнему в единственном числе. Начальника штаба артиллерии дивизии и даже его помощника так и не прислали. Временно исполнял обе эти должности... старший сержант Е. М. Колокольников.
О Евгении Михайловиче хочется сказать особо. Вначале он прибыл ко мне просто на должность писаря штаба. Находясь, как уже говорилось выше, един в трех лицах, я порой поручал ему дела, весьма далекие от его компетенции. И Колокольников блестяще (не боюсь употребить это слово) справлялся с ними. Так со временем он стал моим незаменимым помощником. Забегая вперед, скажу, что под Москвой Евгений Михайлович по нашему ходатайству получил офицерское звание и уже вполне законно занял должность помощника начальника штаба артиллерии дивизии. Дослужился до старшего лейтенанта. А в марте сорок второго, когда мы, совершив рейд по тылам врага, вышли на Ловать, Е. М. Колокольникова, в прошлом известного спортсмена-альпиниста, отозвали из нашей дивизии. Как впоследствии стало известно, от нас он попал на Кавказ, где был назначен командиром горно-стрелкового батальона.
Ныне Евгений Михайлович проживает в городе Алма-Ате. По-прежнему, несмотря на возраст, верен спорту — работает преподавателем в республиканском институте физкультуры.
Но вернемся снова в двадцатые числа августа 1941 года, когда наш эшелон, за четверо суток пройдя многие тысячи километров, уже приближался к Москве.
...Занятый своими думами, я как-то и не заметил, что А. Ф. Галушко и его собеседник уже переключились на другую тему разговора. Теперь они гадали, куда может быть направлена наша дивизия по прибытии в столицу. Начальник политотдела горячо доказывал, что дальнейший наш маршрут будет лежать непременно на Киев. Его собеседник называл Ленинград, где к тому времени тоже сложилась довольно сложная обстановка.
Вот тут-то я уже не мог остаться беспристрастным. Слез со своей полки и присоединился к говорившим. Александр Фомич встретил мое появление с радостью, сразу же попытался «завербовать» меня к себе в союзники.
— Слышишь, Виталий Иванович, — азартно блестя глазами, задергал он меня за рукав гимнастерки, — что говорит Константин Николаевич? Утверждает, что нас непременно отправят под Ленинград. А я уверен, что в Киев! Там сейчас самый ответственный участок. [185]
Но капитан К. Н. Гофман (странно, почему я сразу не узнал его по голосу? Ведь с ним, начальником оперативного отделения дивизии, мы не только все дни формирования работали, как говорится, бок о бок, но даже успели и подружиться...), покачивая своей курчавой, красиво посаженной головой, не соглашался.
— Нет уж, Александр Фомич, и не спорьте. Чует мое сердце, что нас сразу же бросят под Ленинград. На чем основано это убеждение? Ленинград — колыбель революции. К тому же и ворота на Балтику. Не-ет, Питер не сдадут! Все силы бросят, но удержат!
— А Киев? — не сдавался А. Ф. Галушко. — Да там...
Их спор обещал затянуться. Поэтому, чтобы утихомирить страсти, я сказал примиряюще:
— Нечего, братцы, гадать на кофейной гуще. Куда пошлют, туда и пошлют. Верховному виднее. Главное, что в бой.
— Вот это верно, — немедленно согласился К. Н. Гофман. — Главное, в бой! А то, верите, вся душа там, в Алма-Ате изболелась. Люди на фронте каждый метр земли своей кровью поливают, а мы...
Он не закончил. Поезд вдруг резко затормозил. Раз, другой. Словно машинист захотел сбить подрастянувшиеся за долгий путь вагоны.
— Неужели остановка? — прильнул к окну А. Ф. Галушко. — Точно. Вон и пристанционные постройки. — Поднялся, рывком расправил под ремнем складки гимнастерки. Сказал: — Ну, кто как, товарищи, а я — к бойцам. Проеду в какой-нибудь теплушке перегон, побеседую с коммунистами и комсомольцами.
— Пожалуй, мне тоже не мешает сходить к артиллеристам, — поддержал я начпо дивизии.
Эшелон все больше сбавлял ход.
В Москву приехали уже в сумерках. Покружив по кольцевой, эшелон остановился на сортировочной станции, как раз напротив завода «Фрезер». Радостно забилось сердце. Ведь здесь, буквально в нескольких сотнях метров от станции, живет моя старшая сестра. И если эшелон простоит несколько часов...
В вагон стремительно вошел подтянутый подполковник. Заметив нас, козырнул, коротко спросил:
— В каком купе генерал Панфилов?
Мы сказали ему. Постучавшись, подполковник открыл дверь, громко доложил:
— Товарищ генерал, вас ждут в Генеральном штабе. Машина подана.
Вот оно, начинается! Конечно же комдива вызывают для получения боевой задачи. Интересно, чьи предположения окажутся верными — Галушко или Гофмана? А может быть, ни того и ни другого? [186]
Из купе вышел генерал И. В. Панфилов в сопровождении комиссара дивизии старшего батальонного комиссара С. А. Егорова и начальника штаба полковника И. И. Серебрякова. Командир дивизии, как всегда, до синевы выбрит, подтянут. Пожав руку генштабовскому подполковнику, поинтересовался у него — ехать ли ему по вызову одному или с комиссаром и начальником штаба? Тот ответил, что приказано доставить только комдива 316-й.
— Тогда оставайтесь, товарищи, — повернулся генерал к своим спутникам. — Обеспечьте тут порядок, проследите, чтобы из эшелона никто не отлучался.
Панфилов и сопровождавший его подполковник вышли из вагона. А я досадливо чертыхнулся.
— Ты что, Виталий Иванович? — удивленно посмотрел на меня А. Ф. Галушко. — Случилось что?
— Да как же, Александр Фомич, — удрученно махнул я рукой. — Сестра у меня, понимаете ли, рядом живет. Думал, заскочу на полчасика, глядишь, и о семье что-нибудь узнаю. А сейчас... Генерал ведь приказал никому из эшелона не отлучаться.
— Действительно, положеньице, — сочувственно покачал головой начальник политотдела. — И приказ вроде бы нарушать нельзя, но в то же время... Когда еще такая возможность представится...
— Что это вы там обсуждаете, товарищи? — подошел к нам С. А. Егоров. — Гляжу, мрачные оба.
— Да дело тут одно, Сергей Александрович, — ответил Галушко. Кивнул в мою сторону: — У нашего начальника артиллерии сестра рядом живет. Забежать бы надо. А комдив, сами же слышали, запретил кому бы то ни было из эшелона отлучаться.
— Ну-у, это-то дело поправимое, — улыбнулся Егоров. — И — Серебрякову: — Как, Иван Иванович, возьмем на себя ответственность? Виталию Ивановичу к сестре нужно бы подскочить. Она у него, оказывается, в этом районе проживает.
— И не только в этом районе, а буквально в трехстах метрах от станции, — подсказал я.
— Тогда 6 чем же разговор, Сергей Александрович? — развел руками Серебряков. — Конечно же возьмем. Тем более что Иван Васильевич вряд ли и через три часа из Генштаба вернется. Так что... Иди, Виталий Иванович, побудь у сестры часок-другой. Да, вот только что. Ты оставь на всякий случай ее адресок. Мало ли что! Может, раньше потребуешься, послать за тобой придется.
Милые вы мои люди! От радости я готов был расцеловать и Галушко, и Егорова, и «старика» — так мы ласково называли между собой начальника штаба дивизии полковника И. И. Серебрякова. Выглядевший гораздо старше своих лет — тогда ему было около пятидесяти, — Иван Иванович пользовался у нас непререкаемым авторитетом. Не только мы с Галушко, стоящие, [187] казалось бы, по служебному положению на одном уровне с Серебряковым, но и Егоров, занимавший, как комиссар, ступеньку повыше, всегда очень внимательно прислушивались к его советам. И вот сейчас...
Сборы были недолгими. Затолкав в чей-то подвернувшийся под руку пустой вещмешок несколько банок консервов, буханку хлеба, галеты и сахар, написав на клочке бумаги адрес сестры и отдав его Серебрякову, я уже через десять минут не шел, а буквально летел к знакомому дому. И лишь у подъезда невольно замедлил шаг, обеспокоенный неожиданно пришедшей мыслью: а вдруг Анна с мужем эвакуировалась из Москвы?
К счастью, мои опасения оказались напрасными. Сестру я застал дома, притом не одну, а в обществе какого-то старшины с петлицами войск НКВД на гимнастерке. И только присмотревшись повнимательнее к нему, я удивленно ахнул. Так это же Жорж, муж Анны! Вот тебе и бухгалтер!
Встреча всех нас обрадовала несказанно. За обоюдными восклицаниями и объятиями мне все никак не удавалось спросить о главном — о письмах жены. А когда все-таки спросил, сестра помрачнела.
— Писем не было, Виталий. Я уже и сама беспокоюсь, доехала ли до места Шура с детьми. Знаешь, сейчас ведь всякое бывает...
Радость встречи заметно померкла. Что с семьей? Почему за столько времени жена не смогла сообщить сестре о себе? Ведь она же записала ее адрес. Неужели действительно что-то случилось? Но что?
Так оборвалась еще и не налаженная связь с семьей. Это страшное неведение тянулось чуть ли не два года, до тех пор пока каким-то поистине чудом мне удалось в сорок третьем отыскать ее... в Средней Азии. А все объяснилось очень просто. В спешке сборов жена потеряла куда-то листок с адресом моей сестры. И все это время тоже искала меня всеми возможными в военное время способами.
Но все это еще будет. А пока же я, побыв у сестры часа два, возвращался в эшелон с тяжелым чувством: что с семьей?
Генерал И. В. Панфилов не вернулся из Генштаба ни через три часа, как предполагал полковник И. И. Серебряков, ни даже утром. И лишь к исходу дня к станции подкатила знакомая уже нам эмка. Иван Васильевич, выйдя из нее, собрал нас, штаб и управление дивизии, прямо на перроне. Довел полученную в Генеральном штабе задачу:
— Завтра снова в путь, товарищи. Нас направляют на Северо-Западный фронт, в состав пятьдесят второй армии. Но... — генерал обвел понимающим взглядом наши радостно оживившиеся лица, отрицательно покачал головой. И следующей же фразой [188] охладил пыл: — Нам приказано занять оборону во втором эшелоне армии. — Предваряя готовые вырваться у каждого из нас возгласы разочарования, сразу же пояснил: — В Генштабе, товарищи, отлично понимают, что за сорок дней сформировать (да к тому же и подготовить), дивизию к боям практически невозможно. Потому-то и изыскали возможность дать нам еще некоторое время на учебу. Причем — что особенно ценно — в условиях, максимально приближенных к боевым. Это надо понять, товарищи. Понять самим и в соответствующем плане довести до всего личного состава соединения. Разъяснить каждому бойцу и командиру, что, несмотря на сложнейшую обстановку на фронте, нас, слабообученных, во избежание напрасных жертв не бросают сразу в пекло, а дают возможность как можно лучше подготовиться к встрече с коварным и сильным врагом. А в ответ на это мы должны будем забыть об усталости, забыть, что в сутках всего лишь двадцать четыре часа, и учиться, учиться. Ибо ожесточеннейшие бои для нас не за горами. Так что за работу, товарищи.
Мы начали расходиться по местам.
...27 августа 1941 года. Утро. Полки дивизии выгружаются в Боровичах — небольшой тихой станции в Новгородской области. Спешим. И все-таки не успеваем. Едва голова колонны артиллерийского полка достигает леса, налетают фашистские бомбардировщики. Свистят и рвутся бомбы, дико ржут испуганные лошади. Бомбежка продолжается минут двадцать. Наконец самолеты улетают. Ко мне подходит подполковник Г. Ф. Курганов. Хмуро докладывает:
— Убиты младший лейтенант Соловей, красноармейцы Петров и Сергейкин. Ранено семеро бойцов, четверо из них тяжело. Убито несколько лошадей.
Вот они — первые потери. До боя. От сознания этого на душе становится прескверно.
Нас находит комиссар полка А. И. Скоробогат-Ляховский. Говорит возбужденно:
— Бойцы утверждают, что во время налета видели несколько ракет, выпущенных из леса в нашу сторону. Не иначе — фашистские сигнальщики. Может быть, прочесать окрестности?
— А толку? — пожимает плечами Курганов. — Лес-то, гляди, без конца и краю. Да и не будут эти гады на месте сидеть. Их теперь днем с огнем не найдешь.
Но все-таки выделяет одну батарею на прочесывание. С ней уходит и комиссар. Через час бойцы догоняют полк. Скоробогат-Ляховский докладывает: безрезультатно.
— Что и следовало ожидать. — роняет Георгий Федорович. И тут же приказывает: — Передайте всем командирам батарей и дивизионов — усилить бдительность. По всему видать, в этих лесах немало фашистских диверсионных групп шляется. И покою они нам определенно не дадут. [189]
Как в воду глядел! Наутро его новый тревожный доклад:
— Убит командир дивизиона старший лейтенант Гвоздецкий. Ночью проверял боевое охранение и...
Час от часу не легче!
Но тут же беру себя в руки, спрашиваю:
— Кто принял командование дивизионом?
— Заместитель Гвоздецкого старший лейтенант Снегин.
Снегин, Снегин... Кажется, раньше я не слышал такой фамилии. Или запамятовал? Не может быть. Уж кого-кого, а эту-то категорию командиров...
— Старший лейтенант Снегин — он же Поцелуев Дмитрий Федорович, — подметив мое замешательство, поясняет Курганов. — Поцелуев — это псевдоним Снегина. Но им он пользуется постоянно. Видно, привык.
Вот теперь все становится на свои места. Поцелуев... Именно так тогда, еще в Алма-Ате, и представился мне высокий стройный старший лейтенант. На худощавом лице — веселые серые глаза. Рассказал о себе. До войны был одним из переводчиков Джамбула. Имеет и свои поэтические сборники. Подписывает их тоже — «Д. Ф. Поцелуев». А на самом-то деле он, оказывается, Снегин.
...И. В. Панфилов выслушал меня молча, только накрепко свел к переносью свои слегка кустистые брови. Но потом все-таки не выдержал, сказал с досадой:
— Еще ни в одном бою не побывали, а уже теряем людей!
Замолчал, прошелся взад-вперед по комнате (мы были тогда как раз на дневке в деревне Дубки), остановился. Качнувшись с пяток на носки, задумчиво посмотрел на меня и приказал:
— Вот что, Виталий Иванович. С этого дня вы до конца марша будете неотлучно находиться в артполку. Помогите Курганову навести в хозяйстве (он так и сказал — «в хозяйстве») порядок.
— Слушаюсь, товарищ генерал.
...Уже четвертые сутки полки дивизии на марше. Идем по раскисшим от дождей проселочным дорогам, подчас гатим их, строим переправы через встречающиеся на пути реки и речушки. Наш путь — к населенному пункту Крестцы.
Подмечаю закономерность: стоит какой-либо из колонн хоть на короткое время покинуть спасительные лесные гущи, как тут же в небе появляются фашистские самолеты. То же самое и во время привалов. Словно кто-то действительно наводит их на нас.
Но и мы теперь, как говорится, не лыком шиты. Кое-чему уже научились. На привалах рассредоточиваем полк побатарейно, а порой даже и поорудийно. Командиры, еще в начале марша терявшиеся в сложной обстановке, теперь действуют увереннее: научились в короткие минуты привалов накормить и людей, и лошадей, организовать надлежащую охрану как во время движения, так и на отдыхе. Радуюсь, видя, как все грамотнее управляют они [190] подразделениями в обстановке, максимально приближенной к боевой. А отсюда и результаты — отсутствие потерь от воздушных налетов противника.
В Крестцы прибыли лишь 8 сентября, форсировав перед этим хоть и неширокую, но довольно бурную речушку Усть-Вольму. Устали неимоверно. Грезили хотя бы коротким отдыхом. Не пришлось. В Крестцах нас уже поджидал представитель штаба 52-й армии. Передал комдиву приказ: с ходу занять позиции во втором эшелоне армии. Подобная спешка объяснялась очень просто: войска Северо-Западного фронта вели беспрерывные сражения с фашистскими захватчиками, стремившимися завершить полное окружение города Ленина. Не выходила из боев и 52-я армия. Ей, обескровленной, с большим трудом удерживающей свои позиции, было очень важно иметь в тылу хотя бы одну свежую, в любую минуту готовую к боям дивизию.
Больше недели я не был в дивизии. Точнее, не только я. Еще в тот день, 8 сентября, представитель штаба армии, уезжая, забрал меня, начальника оперативного отделения и инженера дивизии с собой. На рекогносцировку. И вот теперь, закончив работу, мы все втроем возвращаемся в родное соединение. Не терпится поскорее увидеть своих, узнать, что же произошло в дивизии за это время.
...Генерал И. В. Панфилов встретил нас радостным возгласом:
— Наконец-то явились, пропавшие души! А я уж думал, не навсегда ли вы подрядились к штабу армии? Все нет и нет... — Кивнул головой, распорядился: — Майор Оверинов и капитан Гофман могут идти. Занимайтесь своим делом, товарищи. — Повернулся ко мне: — А вы, Виталий Иванович, останьтесь. Тут у меня для вас кое-что есть.
Дивизионный инженер и начальник оперативного отделения вышли. А Иван Васильевич, усадив меня рядом с собой, сразу же приступил к делу:
— Командующий армией дал нам «добро» на проведение батарейных стрельб, Виталий Иванович. Надо опробовать орудия, А заодно и людей испытать, так сказать, на живом деле. Довольно им заниматься лишь оборудованием позиций да перекатывать пушки с места на место. Кстати, по этой части у них опыта уже достаточно. За ваше отсутствие мы уже трижды меняли позиции. Все воздушную разведку противника запутываем.
— Боевые стрельбы это прекрасно, товарищ генерал, — обрадовался я. Поинтересовался: — А когда можно приступить к ним?
— «Когда», — улыбнулся комдив. — Вы бы лучше спросили «где», Виталий Иванович. Вернее, это я у вас опрошу. И не позже, как сегодня вечером. Так что вот вам задача: немедленно отправляйтесь в артполк, берите с собой Курганова и еще кого сочтете [191] нужным, ищите подходящее место для полигона, а уж завтра с утра... — Спохватился: — Нет, завтра с утра не выйдет. Ведь нужно еще подготовить мишенное поле. Словом, действуйте!
— Слушаюсь, товарищ генерал!
...Подполковник Г. Ф. Курганов и комиссар полка А. И. Скороботат-Ляховский встретили мое сообщение с не меньшей радостью, чем и я при разговоре с комдивом.
— Вот это что-то уже похоже на настоящее дело! — довольно потер руки Александр Иванович.
Георгий Федорович выразился несколько сдержаннее комиссара:
— Давно пора. А то до сих пор точно и не знаю, кто есть кто.
Тут же отправились на поиски полигона. Вернее, не на поиски, а на смотр такового, уже заранее облюбованного подполковником Кургановым. Георгий Федорович будто заранее предугадал возможный ход событий я уже присмотрел место, отвечающее всем требованиям полигонного поля.
...Батарейные стрельбы начались через день. Утро выдалось как по заказу. Дул порывистый северный ветер, гоня по небу низкие тучи, которые то и дело проливались холодным мелким дождиком. Над полигонным полем, кое-где поросшим кустарником, Стлался туман. Вести огонь в таких условиях нелегко. Но вместе с тем — это и было особенно важно — нам не могла помешать вражеская авиация. Погода-то нелетная.
На первые артиллерийские стрельбы прибыл и генерал И. В. Панфилов. Обмолвившись с нами, командирами, несколькими словами, подошел к расчетам, готовившим орудия. Те трудились с подъемом, явно довольные представившейся возможностью подкрепить свои теоретические знания практикой.
Вот генерал остановился возле одного из орудий. К нему шагнул широкоплечий, в ладно подогнанной шинели младший командир с двумя треугольниками в петлицах. Четко доложил:
— Товарищ генерал, вверенный мне расчет занимается изготовкой орудия к бою. Командир расчета сержант Нефедов.
— Хорошо работают ваши подчиненные, товарищ сержант, — похвалил И. В. Панфилов. — Без суетливости, во быстро. Вот так бы да в настоящем бою.
— А мы я там не подкачаем, товарищ генерал! — твердо заверил командир расчета.
И нужно сказать, что эти слова сержанта А. А. Нефедова впоследствии не разошлись с его делами. Возглавляемый им расчет храбро сражался на полях Подмосковья. Так, только в одном из боев бойцы Нефедова сожгли вражеский танк, уничтожили три огневые точки противника и не меньше десятка фашистских автоматчиков. Сам сержант в тот день был ранен, но не покинул поля боя. И лишь получив второе, тяжелое, ранение, позволил отнести себя в медсанбат. [192]
...Те батарейные стрельбы прошли конечно же не на высоком уровне. Да мы и не ожидали от них чего-либо подобного. Знали: это первая проба сил. За ней последует вторая, третья. Люди освоятся, поверят в себя и свое оружие. И вот тогда... Только выделит ли война нам на это достаточно времени?
Выделила. И не война, а кто-то умный и дальновидный там, в штабе 52-й армии. Почти месяц мы простояли во втором эшелоне. Занимались по 10–14 часов в сутки. Даже организовали при дивизии курсы младших командиров. Все это, вместе взятое, и помогло нам потом, на волоколамском направлении, вступить в схватку с врагом уже готовыми к боям.