Прерванная учеба

Состав дернулся раз, другой... Тронулся и начал уплывать, с каждой секундой ускоряя свой бег, полупустынный, сумрачный, словно лицо человека в минуты горя, вокзальный перрон. И даже солнечное июльское утро утратило, казалось, свою исконную ласковость, ощутимо дышало неестественным, нелетним холодком.

Война!

Это страшное известие застало меня далеко от Москвы, почти на самой западной границе. В то время мы, слушатели Военной академии имени М. В. Фрунзе, как раз были в летних лагерях, в старинной крепости Осовец. Правда, в Осовце находилась лишь половина нашего курса. Остальные размещались в окрестностях Гродно. И вот...

...Сразу же после прослушивания по радио выступления народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова, который по поручению Политбюро ВКП(б) и Советского правительства зачитал заявление о вероломном нападении фашистской Германии на СССР, мы во главе с заместителем начальника курса полковником И. В. Громовым тронулись в путь. Он, естественно, лежал в Гродно, где планировалось наше воссоединение. К сожалению, этого не произошло: гродненская часть курса, оказывается, снялась с места еще утром и, по словам местного коменданта, направилась на станцию Лида, на погрузку.

— Только вот удалось ли слушателям уехать, не знаю, — подытожил он свое сообщение. — По моим сведениям, станцию уже бомбили, так что поезда могут уже и не ходить.

Но что нам оставалось делать? Двинули колонну на Лиду. Вскоре убедились в достоверности сведений гродненского коменданта: Лида горела. Прилегавший к ней поселок тоже представлял собой страшное зрелище — кругом развалины, на улицах громадные воронки, людей почти не видно. [163]

И все-таки станция жила! Жила теперь уже обособленной, оторванной от внешнего мира жизнью. По оставшейся неповрежденной боковой ветке деловито сновал маленький паровозик — знакомая нам всем с детства «кукушка», толкая перед собой открытую платформу, на которую путейские рабочие грузили разбитые бомбами шпалы, покореженные рельсы. Их тут же заменяли запасными.

К полковнику И. В. Громову подошел и по-военному представился мужчина в железнодорожной форме:

— Начальник станции Желтов. Чем могу служить?

Выслушав полковшика, кивнул утвердительно головой:

— Да, часа четыре назад подъезжали фрунзевцы. Подъехали и уехали. Куда? А вот этого сказать не могу, не знаю. Одно достоверно, что на поезд они не попали. Да и какой сейчас поезд, если последний состав прошел через станцию еще утром, примерно за полчаса до бомбежки. А теперь вот... — Желтов повел рукой в сторону развороченных бомбами путей. — Станция, как видите, выведена из строя, связи нет. Но и это даже не главное. Тут на перегоне, километрах в десяти отсюда, эти изверги так пассажирский поезд раскромсали, что от него одни обгоревшие остовы остались. Вот ту пробку нам своими силами конечно же не растащить. Выходит, закупорили нас как в бутылке.

И снова наша колонна двинулась в путь. Куда? Полковник Громов решил идти на Барановичи. Может быть, хотя бы там еще не прервано железнодорожное сообщение.

Шоссе буквально запружено машинами, телегами, толпами беженцев. В рев моторов, хриплые окрики, детский плач вплетается жалобное мычание — чуть в стороне от дороги подростки гонят стада коров. Все на восток, на восток...

Но идут машины и на запад. Перед ними поспешно расступаются, сворачивают на обочину. И если в кузовах сидят бойцы или к машинам прицеплены артиллерийские орудия, то их провожают жадными, со светящейся надеждой глазами.

На нашу же колонну смотрят с удивлением. Как же! Военные, да притом еще и командиры, а едут в обратном от боя направлении.

От этих взглядов нам не по себе. Но не будешь же останавливаться и объяснять людям, кто мы и откуда.

И все-таки объясниться пришлось. Во время одной из остановок — где-то впереди опять образовалась пробка — к нашей машине подошел седой как лунь, но довольно еще крепкий старик. Приставив ко лбу ребро ладони, будто смотреть ему мешало солнце, он долго разглядывал нас хмурыми воспаленными глазами. Потом спросил, обращаясь почему-то именно ко мне:

— Вакуируемся, стало быть, товарищи командиры? Али попросту от войны бежим? А бойцов своих где ж бросили? Штой-то не зрю я средь вас ни одного красноармейца. Все при кубарях да шпалах. [164]

— А мы, отец, слушатели, — чувствуя, как краска смущения заливает лицо, ответил я как можно спокойнее. — И от войны не бежим, а следуем в заданном нам направлении.

— Слушатели?! — удивленно округлил некогда, видимо, синие, а сейчас выцветшие чуть ли не до белизны глаза старик. — А штой-то за прозвание такое? Должность али другое што?

Мудреное слово, услышанное от меня, заметно выбило его из загодя накрученного, агрессивного состояния. И теперь, ожидая ответа, дед вроде бы даже растерялся, не зная в каком тоне продолжать свои дальнейшие расспросы.

Ответить я не успел. Из толпы беженцев тут же выступила средних лет женщина, одетая, несмотря на жару, в коротенький, до пояса, плюшевый жакет. Лицо ее, страшно бледное, было сплошь покрыто бисером пота, который она то и дело смахивала рукавом. Сделав несколько неуверенных шагов в нашу сторону, она подошла к старику и тяжело оперлась о его плечо двумя руками. Пояснила тихо, с трудом растягивая иссохшиеся, в кровавых трещинах губы:

— Академисты это, дедуля. Ну те, что в академиях учатся. Потому и слушателями называются.

— Из академии? — смущенно затоптался на месте дед. — Эвон оно што! Стало быть, обмишурился я на старости лет, чуток людей не обидел. — Поинтересовался, теплинкой голоса стараясь, видимо, загладить свою первоначальную резковатость: — А где, ежели не секрет, тая ваша академия находится?

— В Москве, отец.

— В Москве-е?! — недоуменно протянул дед. — Вот те и на! А здеся пошто оказались?

— Да в летних лагерях были, — пояснил я. — В крепости Осовец, слышали о такой? Ну а тут война. Сейчас вот в академию возвращаемся.

— Вот теперича дошло, — кивнул головой старик. Попросил: — Вы уж извиняйте меня, товарищи командиры. Видит бог, не за тех вас принял. Как увидел, што столько командиров в обратную сторону от фронта едут, ну и взыграло... — Посоветовал, зачем-то понизив голос: — Токо ехали вы, милые, лучше бы не шоссейной, а проселочной какой-нито дорогой. А то налетят ихние еропланы, беды не оберешься. Мы в случае чего и в куветы посигаем, пересидим. А у вас, эвон, машины. Как пить дать пожгут их из пулеметов. Да и потом... Нас кого-нито ежели и настигнет смертушка, не велика потеря. А вот вы особая ценность по нонешним-то временам. Война! И академистам, которым потом полки да дивизии на германца водить, никак до времени загибать не след.

— Ну-у, вы, отец, слишком уж далеко хватили, — ответил старику сидевший у борта майор И. А. Говязин. — До полков и дивизий нам еще учиться да учиться. А война... Мы, глядишь, еще и [165] до Москвы доехать не успеем, как фашистов в пух и прах у границы расколошматят.

— Дай-то бог, сынок, — глянул в сторону Говязина дед. — Но только... Я германца с первой империалистической знаю. Упорный он на войну. К тому же и сила у него ноне, видать, немалая, Эвон как Лиду, станцию нашу, бомбил. Еропланов у него — што воронья на парах.

— И у нас не меньше, — не сдавался Иван Александрович.

— Оно, может, и так, — покачал головой старик, — но токо я штой-то покеда еще ни одного нашего не подметил. Все те, с крестами.

— А то, может быть, специально делается, отец, — высказал предположение Говязин. — Может, наше командование просто решило побольше сил противника заманить, а потом разом и прихлопнуть.

— Все может статься, — тяжело вздохнул старик. — Главному командованию, конешно, виднее. Только вот нам... — Он обвел глазами запыленные, измученные лица своих попутчиков. Взгляд его остановился на женщине, которая по-прежнему опиралась на его плечо. Будто что-то, вспомнив, он подхватил ее руками за талию, попросил: — Вы б вот што, товарищи командиры. Взяли б женщину к себе на машину, а? Учителка это наша, лидовская. Лихоманка ее бьет, боюсь, свалится по дороге. Ну а вы б довезли ее попутно до какого-нито лазарету, а?

— Ну о чем же разговор, отец, — засуетился я, слезая с машины. — Давно бы сказать про это надо было. Оно ж и видно, что не в себе она. А мы ее даже и уложить можем в кузове на шинелях. Потеснимся, что уж там. Ну-ка, товарищи, раскатайте-ка несколько скаток. И помогите гражданочку в кузов поднять. — Обращаясь к старику, заверил: — Вы за нее не сомневайтесь, отец. Сдадим в первый же попавшийся госпиталь.

— Вот и ладно, — удовлетворенно кивнул дед.

Хотел еще что-то сказать, да не успел. От головы колонны начал накатываться гул запускаемых моторов.

* * *

В Барановичах мы застали почти то же самое, что и в Лиде: станция уже дважды подвергалась воздушным налетам. Поэтому, не тратя времени на бесплодные препирательства с комендантом и начальником станции, полковник И. В. Громов принял решение продолжать движение своим ходом.

...Едем уже вторые сутки. Держим направление на Минск. Может быть, хоть там будет какая-нибудь определенность.

Не доезжая Минска, впервые попадаем под бомбежку. Правда, назвать бомбежкой этот скоротечный и в общем-то никому не причинивший вреда налет можно лишь с большой натяжкой. Просто пятерка фашистских бомбардировщиков, идущих с востока, несколько раз спикировала над колонной, сбросила тройку небольших [166] бомбочек (большего в бомболюках у них, по всей вероятности, ничего не осталось), повыла сиренами и ушла на запад. Величаво, безбоязненно. И это навело кое-кого из нас на невеселые размышления. Во всяком случае, тот же Гавязин, несколько часов назад внушавший старику стратегию «заманивания», теперь, побывав в придорожном кювете, начал рассуждать по-иному.

— Нет, братцы, тут что-то не то! — горячился он, сбивая рукой травяную труху с брюк и гимнастерки. — Будто на параде, гады, летают! Днем да еще и без прикрытия истребителями. Хорошо хоть бомбы где-то раньше поизрасходовали. А то бы... — И вглядываясь в сереющее небо, спрашивал с отчаянием: — А где же наши-то соколы, а? Ведь, помнится, на воздушном параде...

Ему никто не отвечал. Да и что отвечать-то? Ведь каждый из нас мысленно задавал себе примерно тот же вопрос.

В Минск приехали ночью. Остановились на окраине. Полковник Громов, оставив меня за старшего, уехал на одной из машин в город. Часа через четыре вернулся хмурый, неразговорчивый. Коротко бросил:

— Ночевки здесь не будет. Приказано ехать в Борисов. — Но, видя, что мы не расходимся, добавил: — Обстановка, товарищи, весьма серьезная. Мне удалось побывать в Цека партии республики, кое-что узнать. Фашисты идут вперед. За эти два дня их подвижные группы кое-где продвинулись в глубь нашей территории до ста километров.

До ста?! Немыслимо! Что же получается? По пятьдесят километров в день?! А что же наши войска? Отходят без боя?

Будто угадав эти мысли, И. В. Громов пояснил:

— Наши передовые части и пограничники сражаются мужественно. Даже оставаясь в полном окружении, они не прекращают борьбы. Фашисты несут большие потери. Так что недалек тот день, когда враг будет не только остановлен, но и наголову разгромлен!

Подсвечивая себе фонариком, полковник посмотрел на часы. И уже со стальной ноткой в голосе закончил:

— Все, товарищи! Время не ждет, пора трогаться в путь. По машинам!

И снова монотонно гудят моторы. Дорога хорошая, асфальт. Сейчас вздремнуть хотя бы сидя, тем более что двое суток никто из нас не сомкнул глаз. Но до сна ли, когда в голове целый сонм тревожных мыслей!

Слушатели часто курят, пряча огоньки папирос в сложенных лодочкой ладонях. Некоторые о чем-то шепчутся. Вслушиваюсь.

— Да неужели вас в такое время снова в аудитории засадят? — с придыханием сипит кто-то слева. — Нет уж, по мне хоть взвод под начало, хоть отделение, но на фронт! Вот вернемся в Москву, сразу же рапорт напишу. Пусть что хотят со мной делают, пусть даже из академии отчисляют — все равно! Только на фронт! [167]

Теперь говоривший уже переходит на полушепот. По голосу узнаю майора К. И. Королева. Да уж, эта горячая голова не утерпит, обязательно напишет рапорт.

А что же его собеседник?

— У меня брат под Брестом, — слышу я печальный голос. — Начальник погранзаставы, старший лейтенант. Жив ли? Если убит, я себе вот эту прогулку при луне никогда не прощу... Ну а насчет рапорта... Ты думаешь, что только один такой сообразительный? Да я...

Машину неожиданно сильно встряхивает на какой-то выбоине. Шепчущиеся умолкают. Но через минуту снова принимаются за прерванную тему.

Признаться, до этой минуты у меня даже в мыслях не возникало вопроса, который сейчас обсуждает с кем-то из товарищей майор Королев. Может быть, просто потому, что все увиденное и пережитое за эти два дня родило в голове невообразимый хаос. Но вот теперь разговор сокурсников явился тем началом, когда ясно определилось что-то цельное, направленное.

Действительно, что ждет нас в Москве? Об отпуске, который обычно следовал за лагерным выездом, сейчас просто смешно и думать. Значит, учеба? А война? Одно дело, если (в это еще верилось) в течение короткого времени Красная Армия все же не только остановит, но и наголову разобьет зарвавшегося противника, вышвырнет его с нашей территории. Временные успехи фашистов еще не показатель их силы, Пока на стороне врага факторы внезапности и полной отмобилизованности. Да и упоение легкими победами в Европе. Надолго ли хватит ему этих зарядов здесь, в единоборстве с такой армией, как наша? Ну пусть на неделю, даже на месяц... А если все-таки на больше? В такой вариант слабо верится, но все же... Тогда ускоренная программа третьего курса и — на фронт? Или как-то иначе?

Успокоил себя: чего гадать? Вот приедем в Москву, там все и прояснится.

* * *

Шестой день войны. Мы уже в Смоленске. Из Борисова прибыли сюда вчера вечером. И вчера же распрощались со своими машинами. По распоряжению штаба округа (видимо, это согласовано и с нашим академическим начальством) их передали в какую-то формирующуюся механизированную часть.

Выходит, что до Москвы будем добираться теперь по железной дороге. Но ни час, ни день погрузки пока не известны. Полковник И. В. Громов почти безвылазно находится в штабе округа. Сегодня утром, правда, приезжал на час, не больше. Посмотреть, как нас разместили. Сообщил кое-какие новости. Он, оказывается, сумел-таки связаться по телефону с начальником академии, сообщил о нашем местопребывании. Узнал, что вторая половина курса, которую мы так тщетно разыскивали, уже на месте, в академии. [168]

Есть и другие новости. Неутешительные. Пали Вильнюс и Каунас. Финны заняли Аландские острова, гитлеровцы оккупировали Петсамо, линия фронта прогибается в направлении на Киев. И это за какие-то несколько дней войны!

В полдень до нас дошла еще одна тревожная информация. Правда, пока это еще только слухи. Поговаривают, что сегодня танковые дивизии группы фашистских армий «Центр» сомкнули кольцо вокруг Минска, гитлеровские танки ворвались в пылающий город, там идут уличные бои.

К вечеру из штаба округа возвращается заместитель начальника курса. На сей раз полковник И. В. Громов чем-то явно доволен, даже лицом заметно посветлел. Оказывается, уладил-таки дело с нашей отправкой. Эшелон на Москву — через пять часов.

Быстро снимаемся и пешим порядком отправляемся в город, на вокзал. Грузимся. Но проходит еще часа два, прежде чем эшелон трогается в путь.

В Москву прибываем рано утром. Но нас уже ждут — у вокзала стоит несколько автобусов. Едем в академию.

...А ведь прав оказался в своем предсказании майор К. И. Королев, когда еще по дороге на Борисов обсуждал с сокурсником варианты того, что ждет нас в Москве. Действительно, мы сразу же включились в занятия, которые, по словам прибывших в академию раньше нас, шли вот уже почти неделю.

Снова лекции, самоподготовки, семинары. Все привычно, размеренно, будто и нет никакой войны. Но она шла. Мы жили сводками, которые день ото дня становились все тревожнее. В районе Белостока в окружение попала большая группировка наших войск. Фашистские танки вышли к Березине под Борисовом...

Мы писали рапорты, надоедали начальству бесконечными просьбами об отправке на фронт. Ответ всегда был один: ждите.

В начале июля было объявлено о формировании дивизий народного ополчения. Больше того, до нас дошло известие, что командиром одной из них назначен начальник первого факультета нашей академии генерал-майор Н. Н. Пронин, а комдивом другой — начальник третьего курса генерал-майор В. Р. Вашкевич.

Поток рапортов усилился. Многие из нас хотели воевать под началом известных всей академии генералов. Но случилось другое. Сначала кулуарно, но потом с каждым днем все определеннее начала распространяться весть о нашем досрочном выпуске.

Так оно и произошло. А 5 июля я уже был в отделе кадров. Там получил предписание: 8 июля отбыть в распоряжение командующего войсками Среднеазиатского военного округа.

Вначале было запротестовал. Как же так? Идет война, многие мои сокурсники, тоже выпущенные досрочно, получили направление в действующую армию. А мне, выходит, придется отправляться в Среднюю Азию, подальше от фронта? [169]

На мои протесты, конечно, в рамках, насколько это позволяла воинская субординация, полковник, вручавший предписание, устало заметил:

— Не спешите возмущаться, товарищ майор. Могу заверить, что вы тоже не на курорт едете. К вашему сведению, готовится особое решение правительства об отмобилизовании еще трех военных округов — Забайкальского, Дальневосточного и вашего, Среднеазиатского. Вот и подумайте, что вас там ждет.

... И вот теперь поезд увозит меня за тысячи верст от Москвы, в далекую и неведомую (раньше мне еще не приходилось бывать в тех местах) Среднюю Азию. Пункт назначения — город Ташкент.