На берегах янтарного моря
Во второй половине июня 1945 года меня командировали в Ригу. Работал я там в составе довольно многочисленной группы генералов и офицеров, принимавших войска, предназначавшиеся для будущего Прибалтийского военного округа.
Округ был создан 9 июля. Я был назначен туда помощником начальника политуправления по комсомольской работе. Сюда же получили назначение и все мои товарищи по комсомольскому отделу упраздненного политуправления Земландской группы войск. К ним прибавился еще один опытный товарищ — майор А. В. Сычев, спокойный и неторопливый человек с большим боевым опытом, хорошо знающий политическую работу в звене полк — дивизия и тем особенно ценный работник. Коллектив нашего отдела он, безусловно, укрепил.
Перестройка жизни войск на мирный лад потребовала от каждого из нас колоссальной работы с каждым комсомольцем, которому прежде всего необходимо было внушить, что нельзя жить вчерашними фронтовыми заслугами, нужны новые усилия новый напряженный труд: надо еще основательнее изучать свое оружие, боевую технику, тактику, воинские уставы.
Это оказалось не так-то просто. В боях люди учились урывками и привыкли к этому. На систематическую учебу, изо дня в день, по строго определенной программе, не у всех хватало терпения. Боевая обстановка сама сплачивала и дисциплинировала личный состав каждого подразделения, в новых условиях это достигалось лишь кропотливой воспитательной работой.
Далеко не последнюю роль тут должен был сыграть великий пример послевоенных трудовых усилий всего советского народа, его самодисциплина, его организованность. Политорганы старались все время держать войска в курсе больших событий, происходивших в [134] стране, не уставали информировать бойцов и командиров об оживающих заводах, электростанциях, шахтах, о крупных стройках на месте недавних руин, о ходе уборки первого послевоенного урожая.
В сентябре 1945 года во всех частях и соединениях округа состоялись митинги в честь победы Красной Армии над японскими милитаристами. Мы гордились тем, что в эту победу внесли свой вклад многие дивизии, входившие ранее в состав нашего 1-го Прибалтийского фронта и Земландской группы войск.
2 октября 1945 года вместе со всем комсомолом мы торжественно отметили 25-летие речи В. И. Ленина на III Всероссийском съезде РКСМ. Это событие активно использовали для дальнейшей мобилизации усилий комсомольцев на овладение новыми знаниями, на непрерывное повышение каждым из них уровня своей боевой и политической подготовки.
В докладе на собрании актива Рижского гарнизона я подчеркнул также, насколько актуален применительно к 1945 году ленинский анализ обстановки 1920 года. «Вы все знаете, — говорил тогда Ленин, — что перед нами сейчас же вслед за задачами военными, задачами охраны республики, встает задача хозяйственная... коммунистического общества нельзя построить, если не возродить промышленности и земледелия...»{25}
Мы, мне кажется, никогда не упускали случая ориентировать комсомольский актив на необходимость почаще обращаться к бессмертным ленинским трудам, к истории партии. И результаты не замедлили сказаться. В послевоенные годы сочинения В. И. Ленина у большинства комсомольских работников стали действительно настольными книгами.
Столь же усиленно мы изучали тогда и пропагандировали среди личного состава войск округа четвертый пятилетний план восстановления и развития народного хозяйства СССР, принятый на первой послевоенной сессии Верховного Совета СССР в марте 1946 года.
С первых послевоенных дней много хлопот и забот было связано с работой по демобилизации фронтовиков [135] старших возрастов. Уже в июле 1945 года мы проводили первые эшелоны демобилизованных. В октябре того же года прошла демобилизация второй очереди, в мае — сентябре 1946 года — третьей.
Отражая общее настроение всех, кто оставался служить в Прибалтийском военном округе, наша окружная газета «За Родину» писала 17 июля 1945 года:
«В этот час, когда эшелоны увозят в родные края наших боевых друзей, скажем им прощальное, напутственное слово.
Воин-прибалтиец! Ты прошел большую дорогу, сражался за Калинин и Ржев, за Духовщину и Витебск, за Митаву и Ригу. Ты зажал в стальное кольцо курляндскую группировку немецких войск, вернул Литве Клайпедскую область, сражался на землях Восточной Пруссии, разгромил вражеские дивизии на Земландском полуострове и сокрушил город-крепость Кенигсберг.
Уезжая из Красной Армии домой, ты возвращаешься к мирной жизни и труду, меняешь винтовку на плуг и станок.
Любое — большое и малое дело, которое поручат тебе, выполняй так же честно и самоотверженно, как на фронте.
Счастливого пути, наши славные боевые товарищи! Желаем вам успехов в жизни, труде, доброго здоровья!»
На смену демобилизованным фронтовикам прибывало молодое пополнение. Мы старались принять его как можно лучше. Торопились с оборудованием учебных классов, стрельбищ, полигонов. Делали все возможное, чтобы придать праздничный вид казармам, заранее утепляли их. Строили овощехранилища, приводили в порядок складские помещения. Во всех этих делах тон задавали коммунисты и комсомольцы. Такая деятельная подготовка к приему нового пополнения немаловажна и теперь, а тогда, в первые послевоенные годы, она по справедливости приравнивалась к выполнению боевой задачи.
Очень многое было сделано и для того, чтобы новички с первых дней службы в Прибалтийском военном округе узнали как можно больше о наших героях, с первых же дней службы стремились подражать им, прониклись любовью и гордостью к боевым традициям своих частей и подразделений. Передо [136] мной листовка о бессмертном подвиге воина-прибалтийца Анатолия Угловского. В ней воспроизводилось для новобранцев сообщение «Правды» от 15 января 1944 года:
«В боях обессмертил свое имя комсомолец Анатолий Угловский. Немцы бешено рвались вперед, пытаясь вернуть позиции, захваченные советскими войсками. Наши пехотинцы стойко отбивали вражеские контратаки. Тогда гитлеровцы двинули в бой 7 танков.
— Враг не должен пройти! — решили Угловский и его товарищи.
Когда танки стали приближаться, Угловский встал во весь рост и бросился навстречу головному «тигру». Это было короткое и беспримерное единоборство пехотинца с мощной бронированной машиной. Первая граната, брошенная Угловским, не причинила вреда танку. Тогда, подпустив грохочущую стальную громаду еще ближе, храбрец метнул вторую гранату под гусеницы «тигра». Грянул взрыв — и танк застыл на месте.
В этой неравной схватке Анатолий Угловский погиб, но атака остальных вражеских танков была успешно отражена его боевыми товарищами...»
Из подобной же листовки бойцы нового пополнения узнали о супругах Бойко. В разгар войны супруги Бойко купили на собственные сбережения танк ИС № 40356 и добились, чтобы их включили в состав экипажа этой боевой машины. Танк участвовал в освобождении Выборга, Тарту, Таллина, громил гитлеровцев в Латвии. По окончании войны экипаж его обновился. Из тех, кто воевал бок о бок с супругами Бойко, остался лишь командир орудия гвардии старшина Дадаян. Его мы часто приглашали для бесед с молодыми воинами, и эти беседы производили на них неизгладимое впечатление.
Для воспитания молодежи на боевых традициях широко использовался часто применяемый еще в годы войны церемониал торжественной передачи оружия героев. Много раз я видел, с каким волнением принимали молодые бойцы из рук фронтовиков, уходивших в запас, пушку героически погибшего в боях гвардии сержанта Дьяченко и пулемет гвардии сержанта Расиня, тоже, к сожалению, не дожившего до светлого дня Победы. Новые боевые расчеты, за [137] которыми закреплялось это грозное оружие, знали, какой боевой славой овеяно оно. Комсомольские вожаки заблаговременно рассказывали, что Григорий Дьяченко со своей пушкой № 13050 прошел по фронтовым дорогам больше 2000 километров, подавил свыше 40 огневых точек противника, разрушил 27 дзотов и блиндажей, уничтожил 29 автомашин и 40 подвод с грузами, истребил по меньшей мере 150 гитлеровцев. А гвардии сержант Расинь только в последнем своем бою сумел отразить девять фашистских атак. Перед огневой позицией его пулемета после боя товарищи насчитали более сорока трупов гитлеровцев.
Заслуженной славой пользовался в нашем округе и минометный расчет гвардии сержанта Червина. Лишь в один из последних дней войны он уничтожил 5 пулеметов врага и 50 гитлеровцев. Червив постоянно проявлял заботу и о жизни подчиненных, и о сохранности миномета — умел правильно выбрать огневую позицию, тщательно маскировал ее, заставлял расчет хорошенько окапываться.
И вот настал его черед прощаться с армией. В подразделении по этому случаю состоялся митинг, на котором мне тоже довелось побывать.
— Ухожу домой, дорогие мои, демобилизуюсь, — говорил там Червин, обращаясь к сослуживцам. — Всю жизнь буду помнить войну, свою часть, вас, живых, и конечно же тех. кого мы потеряли. — Протянул руку новому командиру расчета: — Принимай мое оружие, дорогой товарищ, и помни: будешь хорошо обращаться с ним — оно никогда не подведет...
После церемонии передачи миномета Червина окружили со всех сторон и старослужащие, и молодые бойцы, наперебой желая ему всего самого доброго в мирной жизни.
Я выразил уверенность, что, и восстанавливая разрушенное войной, он сумеет преодолеть любые трудности, как преодолевал их на войне. А молодые бойцы нового расчета еще раз пообещали содержать его миномет в постоянной боевой готовности!
Об этом трогательном прощании фронтовика со своими боевыми товарищами и новой сменой я доложил вскоре командующему войсками округа генералу армии И. X. Баграмяну, который внимательно выслушал меня, а затем сказал:
— Смену мы получаем хорошую. К фронтовикам [138] новобранцы относятся о понятным уважением и готовы во всем следовать их примеру. А ведь не секрет, что иные из фронтовиков ведут себя расхлябанно, считают, что им теперь все дозволено. Надо, Маринов, делать все, чтобы комсомольские организации развенчивали таких. Без этого могут пойти насмарку благие ваши намерения помогать командирам в формировании из каждого новобранца настоящего солдата. Почти то же самое я услышал вскоре и от очень уважаемого нами писателя Всеволода Витальевича Вишневского, приехавшего в Ригу и выступавшего у нас в сентябре 1945 года. И не только я один. Вишневский, выступая, как правило, всегда подчеркивал:
— Мы не дали разгуляться анархиствующим «братишкам» в гражданскую войну, а уж теперь-то и подавно никому не дозволено нарушать воинскую дисциплину, будь он хоть стократ заслуженный фронтовик.
Слово Всеволода Витальевича имело большой вес. За ним стоял авторитет участника Октябрьского восстания в Петрограде, пулеметчика 1-й Конной армии, активного защитника от немецко-фашистских захватчиков героического Ленинграда.
— Нам не дано права жить на этой земле только в свое удовольствие, — убежденно говорил он. — Совесть заест любого из нас, если не послужим верно и надежно Советской Родине. Давайте, товарищи, помнить об этом всегда и везде...
Выслушав мое выступление перед комсомольским активом, он без обиняков сказал:
— Больно уж вы нивелируете всех под один уровень, не пробуждаете у каждого комсомольца стремление быть «первым парнем на деревне». Коллектив состоит из людей, и каждый должен дерзать, испытывать неуемное желание проявить себя в полной мере, быть лучше других. Задор и самолюбие развивать надо у ребят.
Я по простоте душевной возразил: мол, от такого самолюбия недалеко до себялюбия, до эгоизма. Вишневский засмеялся:
— Если вы так понимаете эгоизм, то он нам вполне подойдет. Посмотрите — вся система армейских поощрений, направлена к тому, чтобы каждый стремился быть лучше других. Да что там армейские поощрения, бери выше — государственные награды. [139] Коллективизму они никак не помеха. Настоящих эгоистов, которым до своих товарищей нет никакого дела, солдаты и матросы быстренько сами приводят в чувство...
В принципе, Вишневский был прав. Проявление настоящего эгоизма пресекалось тогда повсюду незамедлительно. В одном из полков на вечере вопросов и ответов вдруг поднимается некий субъект и развязным тоном спрашивает:
— А почему, собственно, фронтовик не может позволить себе отдохнуть от дисциплины? Я два года соблюдал ее на войне. Теперь пусть молодые на полусогнутых походят, а нам кое-какие льготы по этой части полагаются!
Ответил ему участник вечера пожилой рижский рабочий из бывших латышских стрелков:
— Нам, дорогой товарищ, никак нельзя отдыхать от дисциплины. Рабочие должны разруху ликвидировать. Вам, солдатам, оборона страны доверена. Без дисциплины невозможно ни то, ни другое. Иначе развалим всю нашу страну...
В июне 1946 года был утвержден новый Дисциплинарный устав. Это было большим событием в послевоенной жизни Советской Армии. И. X. Баграмян и М. В. Рудаков провели с начальниками отделов политуправления округа обстоятельную беседу, рассказали, как готовился устав, какие изменения внесены в него по сравнению с уставом, действовавшим ранее.
— Главное сейчас, — подчеркнул командующий, — хорошо изучить этот основополагающий документ нам самим, проработать его со всеми командирами, политработниками, секретарями партийных и комсомольских организаций, а затем продвигаться дальше — шаг за шагом — до сержантов и рядовых.
Мы так и поступили.
Послевоенная обстановка в Прибалтике была довольно сложной. Фашисты оставили в Литве, Латвии, Эстонии свою агентуру. Вербовалась она главным образом из буржуазных националистов. Это отребье пыталось помешать восстановлению колхозов и совхозов. Случались убийства из-за угла партийных, комсомольских, советских активистов. Стреляли и в нас — военнослужащих. [140]
Вспоминается такой случай. В сентябре 1945 года к нам в округ приехала из Москвы группа работников ЦК ВЛКСМ. Они знакомились с жизнью личного состава латышского стрелкового корпуса и литовской стрелковой дивизии, интересовались вопросами интернационального воспитания молодежи. Закончив свои дела в Риге, попросили отвезти их в Литву. Начальник тыла округа по моей просьбе выделил для этого автобус, и рано утром я отправился вместе с ними в качестве сопровождающего.
Возле населенного пункта Ионишки водитель автобуса предложил сократить путь — свернуть с шоссе на проселок. Я согласился. И в первом же лесу мы напоролись на бандитскую засаду. У водителя был автомат, у меня пистолет. Стали отстреливаться. Из беды нас выручили связисты, тянувшие поблизости телефонную линию в район предстоящих учений. Услышав выстрелы, они сейчас же примчались к нам на мотоциклах.
За легкомыслие, проявленное в этой поездке, мне изрядно досталось от члена Военного совета округа генерал-лейтенанта Рудакова. Пришлось объясняться и о секретарем ЦК ВЛКСМ Михайловым.
И поделом. Ведь мне были прекрасно известны свежие случаи, когда наши партийные и комсомольские работники во время выступлений в отдаленных населенных пунктах не раз вместе с местными представителями Советской власти вынуждены были отбиваться от буржуазных националистов.
Фашистские прихвостни не раз пытались даже проникнуть в расположение наших войск, чтобы провести диверсию на одном из наших военных объектов или распространить среди личного состава свои злопыхательские антисоветские пасквили. Все эти факты вызывали необходимость не раз обсуждать на комсомольских собраниях вопросы о подрывных действиях буржуазного националистического подполья. Наши воины знали о том, как в годы войны гитлеровцы, опираясь на буржуазных националистов, пытались ликвидировать все, что напоминало трудящимся Эстонии, Латвии, Литвы о Советской власти.
По доносам буржуазных националистов десятки тысяч их соотечественников были брошены в концлагеря и тюрьмы, тысячи честных советских людей уничтожены. [141]
Зимой 1944 года гестапо схватило и казнило комсомольцев Иманта Судмалиса и Джемса Банковича. Эти верные сыны латышского народа организовали в Риге подпольную типографию, где печатались листовки, призывавшие рижан помогать наступающей Красной Армии. Лишь спустя год после освобождения Риги удалось установить, где находятся останки героев. 21 октября 1945 года состоялась мощная манифестация. Вся трудовая Рига и части Рижского гарнизона приняли участие в церемонии перенесения праха руководителей комсомольского подполья с тюремного кладбища на кладбище Райниса.
В конце января 1946 года в Риге начался судебный процесс по делу о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков и их пособников на территории советских республик Прибалтики. О ходе процесса политуправление округа оперативно и широко информировало личный состав. На многочисленных митингах воины вместе с трудящимися республик требовали сурового приговора палачам.
С переходом войск к мирной учебе еще более возросла тяга нашей молодежи к культуре. В часы досуга солдаты стремились попасть в клуб, посмотреть кинокартину, прочитать новую книгу.
Не так-то просто оказалось удовлетворить эти запросы. Маловато было кинозалов. Не всегда находились помещения, пригодные для клубов. Не хватало литературы.
Вспоминаю библиотеку одного артиллерийского полка. В ней имелось всего 450 книг и 200 брошюр, зачитанных до дыр. Заведующая библиотекой Таня Бессонова обратилась к офицерам: «Сдайте в библиотеку хоть что-нибудь из собственных книг». Сдали. Но все равно читательский спрос удовлетворить было невозможно. С разрешения начальника политотдела комсомольские ходоки направились в партийные и комсомольские организации города. Эта мера дала более ощутимые результаты — библиотека полка заметно пополнилась.
Инициатива артиллеристов была подхвачена и в других частях.
Повышенный спрос на такие книги, как «Василий Теркин» Александра Твардовского, «Непокоренные» [142] Бориса Горбатова, главы неоконченного романа «Они сражались за Родину» Михаила Шолохова, «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Дни и ночи» Константина Симонова, мы пытались удовлетворить о помощью коллективных громких читок. Коллективно читался и новый роман Александра Фадеева «Молодая гвардия».
Большой интерес проявляли бойцы к творчеству Вилиса Лациса. Еще бы! В буржуазной Латвии он был только рыбаком, а в Латвийской ССР возглавил Совет Министров. Но романов его в полковых библиотеках не было вовсе. В феврале 1946 года я доложил об этом начальнику политуправления округа, и он попросил В. Т. Лациса принять меня.
Встреча состоялась через несколько дней в помещении Союза писателей Латвии. Перед тем мне удалось всеми правдами и неправдами раздобыть и прочитать один из первых романов писателя «Старое моряцкое гнездо». Беседа началась именно с этого. Лацис поинтересовался, насколько осведомлен личный состав частей о других писателях Прибалтийских республик.
— Мы только что широко отметили юбилей Яниса Райниса, — рассказал я. — Во многих частях состоялись беседы о творчестве Упита, Цвирки, Нерис, Вильде, Хийр.
— Кто же вам помогает вести эту замечательную работу? — спросил Лацис.
Я назвал фамилии нескольких видных работников культуры Прибалтийских республик, выступавших в наших Домах офицеров, в клубах воинских частей. Заодно сообщил ему и о многочисленных наших экскурсиях для ознакомления солдат и офицеров с историей и памятниками культуры Латвии, Литвы, Эстонии. Рассказал, в частности, чем в первую очередь заинтересовались мы в Риге, Даугавпилсе, Вентспилсе. Лацис одобрил наш выбор.
Разговор перешел на другие темы. Лацис спросил:
— Из каких мест вы получаете пополнение? Что говорят молодые солдаты о положении дел в их родных краях?
— Разное, — ответил я. — У многих дома все порушено, уничтожено. Интересуются, насколько пострадали от фашистов латыши. Сравнивают. [143]
Лацис понимающе кивнул:
— Разрушения народного хозяйства и потери людей у нас в Латвии тоже большие. Но, конечно, не такие, как в России или Белоруссии... — Тяжело вздохнул и рассказал: — Население Латвии уменьшилось более чем на одну пятую. Превращены в руины многие города и села. Вывезены в Германию десятки тысяч голов скота, сельскохозяйственные машины...
На прощание Вилис Тенисович попросил меня передать армейским читателям большое спасибо за внимание к его творчеству и подарил комсомольскому отделу несколько экземпляров романа «Сын рыбака». Вскоре политуправление получило от местных органов власти некоторое количество литературы для военных библиотек. По ходатайству В. Т. Лациса увеличили нам лимиты на книги и в Москве.
Любимым комсомольским делом всегда были физкультура и спорт. Осенью 1945 года по решению Военного совета была проведена первая послевоенная Спартакиада частей Прибалтийского округа. Все оргмероприятия, связанные с нею, возглавил командующий артиллерией Н. М. Хлебников. Комсомольский отдел политуправления округа помогал ему всеми силами. Мы мобилизовали комсомольцев на дооборудование имевшихся и возведение новых спортсооружений, выявляли в частях солдат и офицеров, способных показать наилучшие спортивные результаты, предлагали кандидатов в судейские коллегии.
Прошла спартакиада довольно успешно. В состязаниях участвовало около 1200 спортсменов — как фронтовики, так и представители молодого пополнения. Отмечу, что более половины спортсменов из числа участников войны имели ранения. А зрителями и болельщиками на этом полезном мероприятии стали десятки тысяч военнослужащих и членов их семей, да и местное население.
Крупные окружные спортсоревнования провели мы и зимой 1946 года: по конькам, лыжам, тяжелой атлетике, боксу, борьбе, гимнастике и фехтованию. В них участвовало тоже до тысячи спортсменов. Из их числа 15 человек выполнили нормы первого всесоюзного разряда, 36 — второго разряда, 43 — третьего. Ныне эти цифры выглядят более чем скромно, но тогда мы вправе были гордиться ими. [144]
Спартакиада и окружные соревнования по зимним видам спорта, на которых, как я уже отмечал, было много гостей из местного населения, заметно сблизила нас с латышской, литовской, эстонской молодежью. У солдат, сержантов, офицеров завязались личные знакомства в городах и даже на хуторах. И чем больше становилось таких знакомств, тем разнообразнее были вопросы к нам — работникам комсомольского отдела, У молодежи возрос интерес к истории Прибалтийских республик, к специфическим для тогдашней Прибалтики социальным проблемам, к местным традициям и народным обычаям. А мы и сами остро ощущали ограниченность познаний в этой области.
Вместе со старшим инструктором комсомольского отдела А. В. Сычевым пошел я за помощью в Латвийский государственный университет. Там встретили нас очень сердечно. В университетской библиотеке познакомили с интереснейшими материалами. В то же время во время бесед лишний раз подтвердилось то, о чем меня уже информировали работники ЦК комсомола Латвии: местная молодежь проявляет не меньший интерес к нам, в особенности к жизни, боевой истории и заслугам латышского стрелкового корпуса.
В комсомольском отделе мы разработали довольно солидный план расширения контактов с молодежью Прибалтики и доложили его начальнику политуправления округа генералу Ф. Н. Воронину. План наш был утвержден с незначительными поправками, но очень важным уточнением.
— Прежде всего надо позаботиться о том, чтобы у личного состава сложилось достаточно ясное представление о вкладе народов Прибалтийских республик в общее наше дело — разгром фашизма, — посоветовал мне генерал Воронин. — Расскажите комсомольцам и всей нашей молодежи о партизанском движении на территории Латвии, Литвы, Эстонии, о здешнем партийном и комсомольском подполье, о том, как тысячи латышей, литовцев, эстонцев воевали бок о бок с нами в составе своих национальных формирований. Ну и, конечно, надо подключиться к работе среди местного населения другим нашим отделам: рассказать и населению, как проявили себя в боях — не только здесь, в Прибалтике, но и в Белоруссии, в центральных областях России — бойцы и командиры латышского корпуса, эстонского корпуса, литовской дивизии. Надеюсь, [145] не забыли, какой интерес проявили рижане к латышскому корпусу, когда он впервые промаршировал по улицам города в свои казармы?..
Об этом можно было бы и не спрашивать. Такое не забывается. Вся Рига вышла тогда на улицы и восхищалась бравым видом своих земляков. Их забрасывали цветами, обнимали, целовали. Матери зорко всматривались в лица воинов — искали среди них и, случалось, находили давно пропавших сыновей. Были, однако, и сомневающиеся — действительно ли этот могучий корпус сформирован из латышей? Такие пристраивались то к одному, то к другому подразделению, заговаривали с воинами на родном языке, допрашивали с пристрастием: «Откуда родом, ребята?» И в конце концов отходили удовлетворенными...
В первом послевоенном году население Прибалтийских республик очень страдало от бесчисленного множества мин, оставленных здесь немецко-фашистскими захватчиками. Гибли сотни людей. Тормозилась обработка земель. На помощь пришли наши саперы. Подразделения Терентьева, Салащенко, Кучерука, Мусипченко и других обезвредили более шести миллионов мин, снарядов и других взрывоопасных предметов.
Самоотверженная, связанная со смертельным риском работа саперов проходила на глазах у населения. О ней много писали местные газеты. Командирам и бойцам саперных подразделений Президиум Верховного Совета Латвийской Советской Социалистической Республики объявил благодарность. В январе 1946 года Центральный Комитет комсомола Латвии обратился к нам с предложением: провести встречи наиболее отличившихся саперов с сельской молодежью.
— Полезное дело для укрепления дружбы, — одобрил эту инициативу членов Военного совета округа генерал-лейтенант М. В. Рудаков.
По плану, разработанному совместно с ЦК комсомола республики, в каждой такой встрече должны были принять участие руководящие комсомольские работники. Мне довелось выехать в район Мадоны.
Собрались мы в помещении сельского почтового отделения довольно дружно. Этому, наверное, помог баянист, исполнявший песни военного времени и мелодии латышских народных танцев. Я кратко рассказал собравшимся [146] о большом объеме работ, проделанных нашими саперами по разминированию местности, о том риске, какому подвергал себя каждый из них, и затем предоставил слово младшему сержанту Петру Пархоменко. Он разминировал в здешних местах не одну сотню мин, но не избег при этом ранения, к счастью легкого.
Выступление его было прослушано с большим вниманием. На всех, кажется, произвело впечатление очень кстати зачитанное им письмо от матери. Пархоменко получил его уже в госпитале. Мать, конечно, сокрушалась: мол, для всех война окончилась, а для саперов все еще продолжается. Просила помнить — он у нее остался один (отец Петра, два его брата и сестра погибли на войне). Интересовалась, как живут латыши, как относятся к русским солдатам.
— Я ответил ей, — сказал Петр в заключение, — что латыши народ хороший, крепко стояли за Советскую власть в годы гражданской войны, стойко боролись с фашистами в Великую Отечественную. На добрые дела отвечают добром. Нас, саперов, потчуют молоком с очень вкусными лепешками...
Посыпались вопросы. Я собрался отвечать на них, но в этот самый миг на улице загремели автоматные очереди. В деревне появились бандиты с очевидным намерением расправиться с нами, но нарвались на охрану, предусмотрительно выставленную возле почтового отделения.
Фашистские прихвостни пытались мешать работе наших саперов, но во многих случаях местные коммунисты, комсомольцы, рабочие и крестьяне предупреждали командование подразделений об опасности. С каждым днем укреплялись наша дружба и братство.
Традиционно в густонаселенных районах Прибалтики тщательно оберегалась природа. В городах и селениях было много цветников. Соблюдалась чистота на улицах и в жилищах. Понравились нам и многие другие национальные обычаи, обряды латышей, литовцев, эстонцев.
К сожалению, некоторых из наших воинов долгие годы, проведенные на фронте, приучили к неряшливости, небрежному обращению с окружающей средой. Необходимо было заново осваивать культуру быта. [147]
Для того чтобы не попасть в неудобное положение и не оскорбить национальных чувств местного населения, мы с помощью товарищей из ЦК ЛКСМ Латвии издали специальную листовку-памятку об обычаях и обрядах латышского народа. Эта наша памятка сослужила свою добрую службу и положительно была оценена комсомольским отделом ГлавПУРа.
То же самое можно, мне думается, сказать и о других наших изданиях того времени. Выходили они под грифом «В помощь комсомольским организациям». В конце сорок пятого — начале сорок шестого года мы выпустили несколько таких сборников. В одном из них были опубликованы статьи и выступления М. И. Калинина, посвященные молодежи, а также некоторый цифровой материал, позволявший составить определенное представление о подвигах советской молодежи в дни войны на фронте и в тылу. Другой посвящался физкультурной работе и включал в себя довольно обширный раздел о правилах многих спортивных игр. Специально для запевал и баянистов подготовили песенник.
В горячке будничных дел мы задержали отчет «О работе комсомольских организаций 1-го Прибалтийского фронта (Земландской группы войск) в период Великой Отечественной войны». Из Главного политического управления потребовали ускорить его подготовку. В декабре 1945 года отчет ушел в Москву. К нему мы приложили множество боевых листков, решений комсомольских собраний, заявлений о приеме в комсомол, записок «Передай по цепи», листовок, написанных в окопе и отпечатанных в типографиях дивизионных газет, писем комсомольцев, фотографий героев боев, пробитых пулями и осколками комсомольских билетов. Предварительно эти бесценные реликвии Великой Отечественной войны были представлены на выставке в Рижском окружном Доме офицеров. В этом деле мы допустили большой просчет — не оставили у себя фотокопий многих из этих документов, лишив себя возможности использовать их в дальнейшем на выставках. [148]