Все для фронта, все для победы!
22 июня 1941 года началось для меня как обычное воскресенье. В ту пору это часто означало — выход на службу, как говорится, на добровольных началах. Ведь две недели назад многие руководящие работники политуправления и штаба округа уехали, как нас проинформировали, на плановые межокружные учения. Естественно, что на оставшихся в Москве легла дополнительная нагрузка. Существовало и еще одно обстоятельство, заставлявшее отказаться от воскресного отдыха: в понедельник я должен был отправиться в составе группы Главного управления политической пропаганды РККА на проверку состояния комсомольской работы в частях Западного Особого военного округа.
Около восьми утра, когда уже собрался выходить из дому, раздался телефонный звонок. Дежурный по управлению передал приказ явиться на службу немедленно. Я жил тогда там же, где живу и теперь, — в самом начале улицы Горького, а управления Московского военного округа располагались совсем недалеко. Спустился к гостинице «Москва», пересек Красную площадь у Василия Блаженного, сел на трамвай и через несколько минут уже докладывал о явке по экстренному вызову. Велели никуда не отлучаться — указания последуют.
В половине двенадцатого нас собрали в зале заседаний. В двенадцать часов мы слушали правительственное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Коммунистическая партия и Советское правительство призвали всех граждан страны встать на защиту социалистического Отечества. Твердо прозвучали заключительные слова сообщения: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Сразу пришло решение — я обязан сейчас же, здесь же, в зале, подать рапорт об отправке на фронт. Как [18] выяснилось позже, то же самое решили и все мои товарищи. Ответ мы получили не вдруг...
События первых дней войны были удручающими: под напором превосходящих сил немецко-фашистской армии наши войска отходили с боями в глубь страны. 3 июля выступил по радио председатель Государственного Комитета Обороны И. В. Сталин. Все ждали этого выступления и выслушали, что называется, на одном дыхании.
Сталин призывал народ и партию перестроиться на военный лад, подчинить и свою работу, и саму жизнь интересам фронта, отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, развертывать партизанское движение в районах, временно оккупированных врагом. Огромное впечатление произвели на меня его слова о том, что целью всенародной войны является не только ликвидация опасности, нависшей над СССР, но и помощь народам Европы, стонущим под игом германского фашизма.
Тогда мы еще не знали, что 29 июня СНК СССР и ЦК ВКП(б) издали директиву партийным и советским организациям прифронтовых областей, в которой определили программу борьбы с агрессором и провозгласили лозунг: «Все для фронта, все для победы!» Именно эту программу и обнародовал в своей речи И. В. Сталин.
В тот июльский день выступление Председателя ГКО обсуждалось работниками политуправления во всех деталях, мы находили в нем все новые и новые положения, доказывающие неизбежность нашей окончательной победы над фашистскими захватчиками. «Раз товарищ Сталин в такое тяжелое время говорит о предстоящем освобождении народов Европы, — думал я, — значит, у нас есть все необходимое для разгрома врага, а нам, политическим работникам, надо донести эту уверенность в наших возможностях до сознания каждого бойца». Словом, эта полная трагизма и политической мудрости речь умножала уверенность в правильности практических мер, принятых партией и правительством к отпору наглому фашистскому агрессору.
Но в речи было одно место, которое вызывало внутреннюю настороженность. Как известно, Сталин в конце речи сказал такие слова: «Государственный Комитет Обороны приступил к своей работе и призывает [19] весь народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота, для разгрома врага, для победы»{1}.
Волнующие и нужные слова, но почему ленинская партия большевиков названа именем Сталина? В конце концов, сказать это мог бы кто-то другой, но не сам же — такие примерно мысли ожгли меня, когда я выслушал фразу о партии Ленина — Сталина. Гнал свои мысли, как крамольные, но они оставались в голове.
Среди нас нашелся один товарищ, который высказал подобные сомнения вслух. Он был откомандирован из политуправления... Прошли годы, и я рад, что встретил его после войны с заслуженными в боях наградами на груди.
Вскоре после выступления Председателя ГКО новый начальник политуправления МВО дивизионный комиссар К. Ф. Телегин собрал нас и объявил:
— Партия и правительство ждут от нас с вами напряженной работы по подготовке резервов для фронта. Обучение и воспитание полноценного пополнения для действующей армии — главная наша задача.
Константин Федорович обвел строгим взглядом всех сидевших перед ним и продолжал:
— Знайте, кого надо было послать на фронт безотлагательно, мы уже послали. Из них сформировано и действует полевое управление одного из фронтов. Ваших рапортов об отправке в действующую армию рассматривать не будем. Вы кадровые политические работники, и, когда понадобится, отправим туда любого из вас, не спрашивая, хочет он того или не хочет. А пока что всем и всецело надо сосредоточиться на работе здесь. Московский военный округ должен стать подлинной кузницей боевых кадров...{2}
Теперь-то мы знаем, насколько это было важно. Столичный округ охватывал в то время территорию семи областей — Московской, Горьковской, Ивановской, Калининской, Рязанской, Тульской, Ярославской и трех автономных республик — Марийской, Мордовской [20] и Чувашской. Здесь были сосредоточены мощные людские резервы, с высоким процентом рабочего класса, многочисленной партийной и комсомольской прослойкой. Достаточно сказать, что на протяжении всей войны, при непрерывной отправке комсомольцев на фронт в составе маршевых рот, общая численность их в частях Московского военного округа постоянно удерживалась на уровне 140–170 тысяч.
В пределах МВО всегда было сосредоточено наибольшее число военно-учебных заведений. А во время войны к ним добавились новые учебные центры, запасные части и соединения, разного рода курсы и школы, где проходили подготовку и переподготовку сотни тысяч рядовых бойцов, младшие специалисты для всех родов войск, командиры и политработники.
Подготовке кадров для фронта требовалось подчинить и всю комсомольскую работу в округе, за которую я нес ответственность как помощник начальника политуправления по комсомолу. А все наши комсомольские работники сами рвались на фронт.
Особенно настойчив был в этом отношении помощник начальника политотдела Горьковского зенитно-артиллерийского училища старший лейтенант Павел Николаевич Шилов, который уже понюхал пороха в 1939–1940 годах, во время советско-финляндской войны. Он ушел тогда из института, добровольцем вступил в армию и стал комсоргом взвода разведки. В боях отличился. Такие работники с боевым опытом были для нас дороги вдвойне, тем более в училище. А Шилов хоть и работал старательно, но своими рапортами об откомандировании в действующую армию буквально замучил и училищное, и окружное начальство. Не помогали ни мои беседы с ним, ни разъяснения начальника политуправления округа. Дело дошло до того, что член Военного совета округа генерал Д. А. Гапанович (прибывший на эту должность в конце декабря 1942 года) объявил Шилову выговор, прослышав о его намерении поехать на фронт в качестве сопровождающего выпускников училища и самовольно остаться там. Генерал долго внушал мне мысль о необходимости держать в округе таких ценных организаторов комсомольской работы, как Шилов.
Со временем, однако, до каждого из нас дошла очередь. Все в свой срок получали предписание в действующую [21] армию. Наступил такой час и для меня, но об этом разговор впереди.
А сейчас — о пережитом летом и осенью 1941 года.
В комсомольском отделе политуправления округа висела на стене карта. Начертание линии фронта отражали на ней передвижные бумажные флажки.
Следя за быстрым приближением этих флажков к Москве, мы с каждым днем все больше убеждались в неизбежности скорой схватки с врагом у стен столицы. Сперва каждый из нас размышлял об этом про себя, потом стали делиться такими невеселыми мыслями друг с другом. Наконец 16 июля начальник политуправления округа бригадный комиссар Н. М. Миронов официально объявил нам, что получено постановление Государственного Комитета Обороны о строительстве Можайской линии обороны по рубежу река Лама, Волоколамск, Бородино, Ильинское, Детчино, Калуга, Тула. Он добавил, что надо готовиться к жестокой битве не только на дальних, но и на ближних подступах к Москве, а может быть, и на московских улицах.
Меня часто спрашивают, как мы восприняли это сообщение сами и как разъясняли возникшую ситуацию личному составу. Отвечаю: восприняли, конечно, тяжело, но в разъяснительной работе были предельно откровенны. Пример нам показал в этом отношении Центральный Комитет партии. Мы и умом и сердцем безоговорочно восприняли то, о чем говорил И. В. Сталин 3 июля. Фашистская Германия начала войну претив СССР в условиях, выгодных для гитлеровской армии и невыгодных для нас. Войска агрессора были к тому моменту целиком отмобилизованы, а советским войскам нужно было еще отмобилизоваться. Враг вероломно нарушил заключенный с СССР пакт о ненападении. Но отход Красной Армии в глубь страны — явление временное. В конечном счете враг должен быть и будет остановлен, а затем и разбит.
Наша уверенность в победе над фашизмом была неслучайна. Во-первых, мы, политработники, начавшие службу в Красной Армии до войны, были активнейшими участниками развернувшейся в войсках с весны 1940 года боевой подготовки, когда в основу обучения и воспитания войск был положен принцип «учить тому, [22] что нужно на войне» и «только так, как делается на войне». Фундамент, заложенный в то время, позволял войскам быстрее осваивать опыт войны. Во-вторых, каждый из нас видел хорошие боевые возможности резервных и вновь сформированных частей и соединений Красной Армии, знал о высоком политико-моральном состоянии красноармейцев и командиров, готовых отдать все свои силы разгрому гитлеровцев. Нам было ясно, что фашистам туго придется в борьбе с новыми пополнениями, отправляемыми на фронт. И наконец, огромное влияние на войска оказывали уверенный героический труд рабочих и колхозников, пример спокойствия и деловитости, показанный Центральным Комитетом партии с самого начала войны. Вся наша устная и печатная пропаганда исходила в те тяжелейшие дни из основополагающего тезиса — мы победим, несмотря на все тяготы и лишения, враг будет разгромлен, немецко-фашистские оккупанты будут уничтожены.
Сказанное мною не означает, что в годы войны не проявлялись в отдельных случаях пораженческие настроения. Но они всегда и всюду получали решительный отпор, и их носители беспощадно разоблачались и карались. Несколько опережая события, напомню, что, когда летом 1942 года быстрое продвижение фашистских войск к Волге и Северному Кавказу отрицательно сказалось на боеспособности частей Красной Армии, 28 июля Народный комиссар обороны издал приказ № 227. В нем от командного, политического и рядового состава требовалось любыми средствами повысить стойкость советских войск и создать перелом в ходе военных действий. Требование этого приказа «Ни шагу назад» стало законом жизни каждого бойца и командира. Стойкость наших частей возросла, враг был остановлен.
Важно отметить и такое обстоятельство — наше понимание складывающейся обстановки под Москвой в решающей степени формировалось под влиянием авторитетных разъяснений начальников. На всю жизнь мне запомнилось спокойное, аргументированное выступление командующего войсками округа и Московской зоны обороны генерал-лейтенанта П. А. Артемьева на совещании руководящего командного и политического состава в самый острый момент боев за Москву. Он закончил его словами: «Москву отстоим, для [23] втого есть силы, воля командования и огромный заряд энергии бойцов».
Многое дало нам для практической работы и выступление по Московскому радио 17 октября секретаря Центрального Комитета и Московского комитета партии А. С. Щербакова. Обращаясь к трудящимся города, он рассказал о том, почему проводится эвакуация заводов и населения, разоблачил клевету и панические слухи, распространяемые вражеской агентурой, твердо и решительно заявил: «...за Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови. Планы гитлеровцев мы должны сорвать во что бы то ни стало».
Но вернусь к напряженной работе штаба МВО по формированию новых частей и соединений для фронта. К осени 1941 года наш округ сформировал, обучил и отправил на фронт 10 стрелковых и 3 кавалерийские дивизии, 16 дивизий народного ополчения и десятки истребительных батальонов из московских добровольцев, 26 танковых бригад, 28 дивизионов реактивной артиллерии (М-13 и М-8), еще больше ствольной артиллерии, авиационных частей, инженерных подразделений. Громадные силы были брошены на строительство оборонительных сооружений Московской зоны обороны, которая включала полосу обеспечения и два оборонительных рубежа. Главный оборонительный рубеж проходил по линии Хлебниково, Сходня, Звенигород, Кубинка, Наро-Фоминск, Подольск, река Пахра. А за ним простирался еще и городской рубеж по окраинам Москвы. Возводились баррикады на перекрестках столичных улиц, оборудовались артиллерийские и пулеметные точки в жилых домах. Московскую зону обороны поначалу заняли четыре Коммунистические дивизии, срочно сформированные из москвичей. Потом они были подкреплены за счет военных училищ.
Московское пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР получило приказ выступить на фронт утром 6 октября, а уже 7 октября курсантский полк, совершив 70-километровый марш, занял оборону по левому берегу реки Лама северо-западнее Волоколамска. В Можайский укрепленный район прибыло Московское Краснознаменное военно-политическое училище имени В. И. Ленина, в Малоярославецкий укрепленный район — Подольские пехотное и артиллерийское училища. Артиллерийские дивизионы, сформированные [24] из курсантов 1-го Московского артиллерийского училища, и курсанты Военно-инженерного училища тоже вышли на главный рубеж Московской зоны обороны — к Волоколамску и Можайску. Для усиления гарнизонов в дотах политуправление МВО отобрало из числа добровольцев сто десять коммунистов.
Московская зона обороны тесно взаимодействовала с войсками Западного фронта. Это ярко проявилось, в частности, на реке Угра, где почти в течение недели натиск превосходящих сил противника сдерживал относительно небольшой отряд во главе с начальником парашютно-десантной службы фронта майором И. Г. Старчаком. Десантники вовремя были поддержаны курсантской ротой Подольского пехотного училища под командованием старшего лейтенанта Л. А. Мамчича и сводным дивизионом Подольского артучилища под командованием капитана Я. С. Россикова. Впоследствии И. Г. Старчак писал, что его отряд вступил в свой первый бой 4 октября на двести пятом километре Варшавского шоссе, а вывели его из-под огня лишь 9 октября 1941 года на стовосьмидесятом километре от Москвы. К этому моменту из 430 парашютистов в живых осталось только 59, да и те почти все раненные. От себя добавлю, что в тех же упорных боях большие потери понесли и курсантские подразделения. Их боевая доблесть и высокое воинское мастерство отмечены специальным приказом командующего 43-й армией.
А на волоколамском направлении отличился тем временем полк училища имени Верховного Совета РСФСР под командованием полковника С. И. Младенцева. 10 октября в бою у Лотошино на каждого курсанта приходилось по шесть — восемь гитлеровцев. И все-таки полк выстоял, удержал свои позиции.
В конце октября 2-й батальон того же полка, взаимодействуя с 316-й стрелковой дивизией генерал-майора И. В. Панфилова, провел дерзкую ночную атаку, в результате которой курсанты уничтожили сотни гитлеровцев, захватили пушку, несколько пулеметов, автоматы. Помнится, по этому случаю политуправление издало большим тиражом листовку, а заодно обнародовало в ней и непритязательную походную песню, сочиненную самими курсантами:
Давай подтянем23 ноября у деревни Некрасино две роты курсантов 4-го батальона, действуя из засады, уничтожили целый батальон противника. А на другой день, прорвав вражеские боевые порядки на рубеже Свистуха, Раково, Комаровка, Каменка и разгромив при этом штаб гитлеровского полка, курсантский полк Младенцева способствовал выходу из окружения ряда подразделений 16-й армии. На гарнизонном собрании комсомольского актива в Москве командующий войсками Московской зоны обороны П. А. Артемьев высоко оценил все эти действия.
— Можно считать, — сказал он, — что свои выпускные экзамены курсанты сдали в боях на отлично.
Был зачитан приказ о присвоении им воинского звания лейтенант. 58 выпускников и 30 командиров училища имени Верховного Совета РСФСР, отличившихся в боях на волоколамском направлении, получили ордена и медали.
Велики были заслуги и курсантов Московского военно-инженерного училища: они минировали танкоопасные направления, возводили другие инженерные заграждения на пути врага. Работали они так хорошо, решали поставленные перед ними инженерные задачи настолько грамотно, что командиры многих стрелковых частей и соединений Западного фронта ходатайствовали о немедленном зачислении их на командные должности.
Добрая слава шла о курсантах Рязанского и Владимирского пехотных училищ. Командование 10-й армии сформировало из курсантов Владимирского пехотного училища разведывательный отряд и поручило ему провести силовую разведку в направлении города Михайлов. При выполнении этой задачи отряд был атакован батальоном гитлеровцев. Курсанты ответили штыковой контратакой и заставили врага отступить в беспорядке. Разведывательные данные, добытые курсантами, по оценке командующего армией, имели очень важное значение.
Главным образом за счет комсомольцев и коммунистов комплектовались и так называемые специальные отряды, которые, обычно по требованию Ставки Верховного Командования, в критические моменты битвы [26] за Москву выдвигались на угрожаемые направления. Например, 18 ноября для прикрытия подступов к городу Клин был переброшен на автомашинах сводный отряд под командованием майора Дорогина, насчитывающий свыше 1500 человек. Второй примерно такой же отряд 21 ноября был послан в район Рогачева.
Вспоминаю такой случай. В срочно сформированном отряде, готовом уже к отправке на выполнение особо важного задания, оказалась вакантная должность заместителя командира по политической части. Командование решило назначить на эту должность кого-то из работников политуправления. Всех нас, кто не находился в тот день в войсках, построили в одну шеренгу в просторном коридоре. Член Военного совета округа дивизионный комиссар К. Ф. Телегин сказал:
— Сами понимаете, что ждет отряд впереди. Бои предстоят тяжелые, и от замполита наверняка потребуется личный пример отваги. Вызываю добровольцев на этот пост. Желающие — два шага вперед!
Я сделал эти два шага. И тут же обнаружил, что все мои сослуживцы опять стоят рядом со мной.
Телегин прошелся вдоль строя, строго оглядывая каждого, и обратился к начальнику политуправления Н. М. Миронову:
— Раз такое дело, получается, надо нам с тобой выбирать наиболее надежного.
Он вторично пошел вдоль строя и остановился возле меня. Я вытянулся в струнку, решив, что выбор сделан. Но дивизионный комиссар не подтвердил этого немедленно. Сказал только:
— Зайдете ко мне.
И распустил строй.
Через полчаса выяснилось, что члену Военного совета звонил секретарь ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайлов и просил подробно проинформировать его о боевых делах курсантов Московского Краснознаменного пехотного училища имени Верховного Совета РСФСР, а также питомцев других военных училищ, участвующих в битве за Москву. Надо было срочно пополнить имеющиеся у нас данные, побывать в училищах и на боевых позициях курсантских батальонов. Этим занялся весь комсомольский отдел.
Через три дня я повез Н. А. Михайлову докладную [27] записку. Вот лишь некоторые примеры, содержавшиеся в ней:
комсомолец Дорогов, выполняя разведывательное задание в тылу фашистов, захватил в плен шесть вражеских солдат;
комсомолец пулеметчик Бондарь, отбивая ожесточенную атаку противника, уничтожил до трех десятков гитлеровцев;
комсомолец Пашарин подбил из противотанкового ружья три танка;
расчетом одного из противотанковых орудий, в который входили комсомольцы-курсанты Федоров, Куренков и Морев, уничтожено шесть танков и два бронетранспортера;
с честью выдержал единоборство с танком комсомолец Иван Олейников — поджег его бутылкой с зажигательной смесью;
комсорг курсантского подразделения Георгий Иванов возглавил штыковую атаку против более многочисленного подразделения эсэсовцев, в результате чего удалось отбить у противника населенный пункт.
Приводились в нашей докладной и такие весьма красноречивые данные. Подольское пехотное училище из 3 тысяч обучавшихся там курсантов отправило на фронт 2900 человек, Подольское артиллерийское училище — из 1000 около 800. Курсантский полк училища имени Верховного Совета РСФСР насчитывал в своем составе 1330 бойцов.
А в устной беседе с Николаем Александровичем я поделился своими впечатлениями о курсантах Тульского оружейного военно-технического училища, которых сопровождал на боевые позиции в район Мценска. Ребята горели желанием поскорее вступить в бой с фашистами. Очень хотели, чтобы их оставили в действующей армии после выполнения боевой задачи на подступах к Туле. Интересовались настроениями немецких солдат: «Что говорят пленные, захваченные в ходе Московской битвы, как оценивают силу нашего сопротивления? И еще один вопрос — что слышно об Эрнсте Тельмане — жив ли он?»
— Ну и каков же был ваш ответ? — заинтересовался в свою очередь Михайлов.
— Относительно Тельмана?
— И всего остального...
О Тельмане в ту пору я и сам ничего не знал. Зато [28] рассказал о том, что говорят и пишут домой немецкие солдаты, испытывающие на себе мощные удары Красной Армии под Москвой. В политическом управлении округа был даже подготовлен обзор подобных писем, перехваченных партизанами и разведчиками. Я рассказал курсантам, что фашисты вынуждены считаться с боевой силой курсантских батальонов. Незадолго перед тем в расположение курсантского батальона Подольского пехотного училища были сброшены листовки:
«Доблестные красные юнкера! Вы мужественно сражались, но теперь ваше сопротивление потеряло смысл. Варшавское шоссе наше почти до самой Москвы. Через день-два мы войдем в нее. Вы — настоящие солдаты. Мы уважаем ваш героизм. Переходите на нашу сторону. У нас вы получите дружеский прием, вкусную еду и теплую одежду. Эта листовка будет служить вам пропуском».
Курсанты с негодованием рвали в клочки, топтали сапогами эти «пропуска». Несколько экземпляров наши товарищи доставили в политуправление округа, один мы приложили к докладной записке в ЦК ВЛКСМ о боевых делах курсантских подразделений.
— Скажите, Маринов, а чем вы объясняете причины особой боевой силы курсантских батальонов? — спросил меня Михайлов.
— Мы думали над этим, — ответил я. — Ребята эти шли до войны в училища добровольцами, решив посвятить свою жизнь службе в армии. Как правило, комсомольцы. Действуя все вместе, курсанты на виду у красноармейских частей стремятся особо образцово выполнять воинский долг, свято блюсти боевые традиции красных курсантов гражданской войны. Высокую стойкость курсантских частей обеспечивают и личная дружба между ребятами и слаженность, взаимопонимание, возникшие в курсантских ротах, взводах и батареях еще во время учебы. И последнее — курсанты почувствовали свое моральное и боевое превосходство над фашистами.
Николай Александрович согласился с моим мнением и заметил, что курсанты военных училищ в целом раньше, чем основная масса красноармейцев, преодолевают боязнь фашистских танков и самолетов, одними из первых осознают возможность в любых условиях бить наглого врага. В этом отношении курсанты [29] идут в ногу с бойцами лучших кадровых стрелковых дивизий...
Значительную роль в битве за Москву сыграла авиагруппа Московской зоны обороны, где тоже было очень много комсомольцев. В октябре только на малоярославецком направлении наши авиаторы вывели из строя более 120 фашистских танков и около 70 самолетов. А за последние пять дней ноября — накануне контрнаступления советских войск — ими же было уничтожено до 180 танков противника и более 700 автомашин с живой силой и военными грузами. Не говорю уж о ценнейших данных, добытых авиаразведкой, позволивших раскрыть оперативные планы фашистского командования.
«Родина-мать зовет!» Под этим лаконичным текстом — фигура женщины в красном. Ее лицо, волевое и взволнованное, обращено к каждому. В ее руке — военная присяга...
Этот плакат, работы Ираклия Моисеевича Тоидзе, появился на улицах наших городов и сел, в расположении воинских частей в грозном сорок первом году. Он и теперь тревожит душу. Даже у тех, кто родился после Великой Отечественной войны. Такова уж сила истинного искусства.
Я не случайно заговорил об этом плакате. В нем нашла ярчайшее выражение главная идея, которой мы стремились подчинить тогда работу комсомольских организаций. Везде и всюду, на фронте и в тылу, комсомолец обязан был помнить о своих сыновних обязанностях перед Родиной. Присяга обязывала его мужественно выполнять этот священный долг.
Соответственно формулировались и повестки дня тогдашних комсомольских собраний: «Что ты защищаешь в борьбе с фашистскими захватчиками», «Всегда быть верным военной присяге», «Поведение комсомольцев в бою» и т. п.
В деталях помню одно ротное комсомольское собрание, состоявшееся в октябре 1941 года после тяжелого боя. Для меня это был первый бой, и я не избежал обычного в таких случаях потрясения от гибели десятков бойцов, с которыми только что разговаривал, спорил, кому-то что-то обещал и еще не исполнил обещанного, а человека уже нет. [30]
Рота эта прибыла в Можайский укрепленный район на пополнение. Я сопровождал ее из Владимира.
После того как ребята отбили первые ожесточенные фашистские атаки, решено было провести комсомольское собрание. Комсомольцы собрались в полуразрушенном каменном амбаре: крыши не было, уцелели лишь три стены. Комсорг роты погиб. Вместо него собрание открыл командир взвода лейтенант Трифонов. Он-то и предложил обсудить поведение комсомольцев в первом бою. Но прежде чем начать такое обсуждение, все стоя почтили память погибших.
Лейтенант доложил, что командир роты боевой работой комсомольцев доволен, но есть у него и некоторые пожелания: надо научиться бросать гранаты как можно дальше, хладнокровнее, прицельнее стрелять, лучше освоить приемы штыкового боя. Выучки и опыта еще не хватает у бойцов, потому и погибли многие.
Выступил пулеметчик Александр Девятов. Заверил товарищей, что отныне будет действовать в бою расторопнее.
— Понимаете, — виновато объяснял он собранию, — поначалу руки у меня сильно дрожали, потому и задержки с огнем получались. Дело наладилось только, когда унял эту проклятую дрожь.
Он же предложил, чтобы сержант Николаев, заколовший в контратаке двух фашистов, подучил бы других, как лучше действовать штыком и прикладом.
Кто-то потребовал объяснения от комсомольца, который, как только началась атака врага, завалился со страху на дно окопа и позабыл все, чему его учили.
— Больше такого не будет, — заверил тот. — Не знаю, как и благодарить ребят, которые встряхнули меня и привели в чувство.
Собрание постановило принять это заявление к сведению.
Выслушали и сержанта Петра Николаева. Он пообещал увеличить в следующем бою свой личный счет уничтоженных гитлеровцев. И добавил убежденно:
— Фашистов можно крепко бить. Вон сколько их уничтожили сегодня! Указания командира роты выполним и к следующему бою подготовимся лучше.
Все эти практические вопросы были записаны в короткое решение собрания, и добавили к тому же еще один пункт: [31]
«Просить командира роты направить семьям погибших письма, сказать доброе слово об их мужестве и стойкости в бою».
С начала до конца собрания прошло всего-то минут двадцать. Но за эти быстротечные минуты удалось, по-моему, достигнуть важного результата: комсомольцы почувствовали себя сплоченнее, каждый проникся еще большей ответственностью за общее дело.
Значение таких собраний трудно переоценить. Как правило, они проводились в предвидении каких-то новых тяжких испытаний. Коммунисты и комсомольцы первыми узнавали суровую правду, а затем первыми поднимались в атаки и контратаки, увлекая за собой все подразделение.
В период ожесточенных боев за Москву в лагерях нашего округа готовились к отправке на фронт несколько маршевых команд специалистов артиллерии. Политический отдел рекомендовал провести в них комсомольские собрания с повесткой дня «Что ты будешь защищать в боях с гитлеровцами?». Я присутствовал на одном таком собрании и убедился в том, что оно, несомненно, подкрепило духовные силы и волю будущих фронтовиков.
В чем же состоял секрет политического успеха собрания?
Прежде всего в докладе комсорга Николая Шамаева. Он сделал, казалось бы, простую вещь. Вначале рассмотрел биографии нескольких присутствующих на собрании бойцов. При этом выяснилось: отцы ребят в своем большинстве были до Октябрьской революции крестьянами-бедняками, батраками, рабочими, которых нещадно эксплуатировали кулаки и капиталисты. Ни о какой грамотности и говорить не приходилось. Революция открыла им дорогу к новой светлой жизни.
— Я взял данные о ваших отцах, — говорил комсорг, — из бесед с вами, ребята. А теперь послушайте о себе: 30 процентов из вас имеют среднее образование, 60 процентов закончили семилетку. Большинство теперь — квалифицированные рабочие. Многие из вас хотели учиться дальше, но война сорвала это хорошев дело.
Была приведена еще одна цифровая выкладка, ее я не записал тогда. Шамаев напомнил бойцам о том, что часть из них создала свои семьи, а большинство уже встретились с любимыми девушками. [32]
— Жены, дети и невесты надеются на нас, товарищи, — вел свой рассказ комсорг, — они верят, что мы поможем стране разгромить заклятого врага. Ведь именно они, фашисты, хотят отнять у нас все построенное нами с таким большим трудом.
Я хорошо помню — слова комсорга затронули всех, многие захотели высказаться и предъявить свой счет немецко-фашистским захватчикам. Один из комсомольцев — учитель начальных классов — обратил внимание участников собрания на связь времен истории, на нашу общую ответственность за судьбы страны, за сохранение того, что было создано и защищено в прошлом нашими предками. Одним словом, собрание достигло своей цели. Ребята расходились взволнованные...
В первые же месяцы Великой Отечественной войны обрело вторую жизнь родившееся еще в огне боев гражданской войны, но постепенно забытое слово — «политбоец». Так опять называли лучших из лучших коммунистов и комсомольцев, направляемых на фронт по специальным партийным мобилизациям в качестве красноармейцев и краснофлотцев для укрепления рядов действующей армии, повышения их стойкости, боеспособности. По мобилизации ЦК ВКП(б) их было отобрано и соответствующим образом подготовлено в летние месяцы 1941 года около 200 тысяч человек. Политбойцы обязаны были прежде всего личным примером убеждать красноармейские массы в том, что мы не только должны, но и можем противостоять наглому врагу, можем сломить его натиск нашей самоотверженностью и героизмом.
В июле сорок первого года я участвовал в отправке на фронт с Белорусского вокзала большой группы политбойцов, отобранных из коммунистов и комсомольцев Москвы. У одного из них накануне отъезда врач обнаружил при осмотре нарыв под мышкой. Измерили температуру — под сорок. А человек помалкивал об этом, старался скрыть такое свое состояние — не хотел, чтобы товарищи уехали на фронт без него.
У другого политбойца в день отправки на фронт во время аварии на заводе была тяжело ранена дочь. Ему разрешили задержаться в Москве и следовать к месту назначения в одиночку. Но он присоединился к своим [33] товарищам еще до того, как их эшелон тронулся в путь.
Впрочем, так вели себя не только политбойцы. Это, можно сказать, было тогда нормой поведения подавляющего большинства коммунистов и комсомольцев. У меня сохранилась копия записки в комсомольский отдел Главного политического управления Красной Армии о том, как в авиационных частях Московского военного округа воспринят подвиг летчика 177-го истребительного авиаполка комсомольца Виктора Талалихина. Позволю себе привести здесь лишь одну короткую выдержку из этого документа — высказывание летчика-истребителя старшего лейтенанта Е. Соколова.
«Я тоже не смог бы смотреть в глаза своей матери, если бы пропустил вражеский бомбардировщик на Москву, не использовав последней возможности. Что из того, что в ночном небе нет свидетелей. Совесть моя собственная заела бы меня».
Мне, пожалуй, могут возразить: не всякое, мол, высказывание — стопроцентная истина, от слова до дела иногда ох как далеко. Иногда действительно далеко. Только не у всех и не во всякое время. В годы Великой Отечественной войны дистанция эта сократилась заметно.
Прошло всего три дня после тарана Виктора Талалихина, и уже 10 августа 1941 года другой комсомолец Московской зоны ПВО лейтенант Алексей Катрич повторил этот подвиг. Мне Алексей рассказал потом:
— Я летаю на прекрасном истребителе МиГ-3. У него и скорость, и потолок, и вооружение — все на должном уровне. И все-таки то, что я услышал на комсомольском собрании о ночном бое Виктора Талалихина, заставило крепко задуматься насчет тарана. Не удержался — сказал на том же собрании: любому летчику-истребителю таран всегда надо держать в уме на крайний случай. А уж коль обронил такие слова во всеуслышание — отступать некуда... Подняли меня по тревоге. Нашел вражеский самолет в небе по инверсии. Несколько раз заходил в атаку, израсходовал весь боезапас, а враг вот-вот улизнет. Что было делать? Сблизился с ним вплотную и ударил винтом по рулям...
Таран в воздушном бою всегда сопряжен с большим риском для собственной жизни. Тем не менее советские [34] летчики приняли его на вооружение буквально с первого дня войны. С достаточной достоверностью установлено, что уже 22 июня 1941 года наши истребители восемь раз таранили фашистские самолеты. А на протяжении войны около пятисот наших соколов совершили этот беспримерный подвиг.
Приближалась 24-я годовщина Октября. Накануне праздника наша окружная газета «Красный воин» опубликовала ответы молодых комсомольцев-красноармейцев из запасных частей на один и тот же вопрос: «О чем ты думаешь сегодня?» Ответы не отличались разнообразием, но тем, по-моему, они и замечательны, тем и дороги нам поныне.
Ким Радамышенский, до войны слесарь: «Отомстить за надругательства гитлеровских извергов над советскими людьми».
Николай Полежаев, до войны школьный учитель истории: «Беспощадно громить озверевшие гитлеровские банды».
Александр Заулин, до войны колхозник: «Отдать все силы на защиту Родины, не щадя крови и самой жизни, драться с фашистами».
Василий Бушуев, до войны художник: «Как можно скорее попасть на фронт. Беспощадно разить фашистских гадов пулей, штыком, гранатой».
Константин Бобров, до войны инструктор физкультуры: «Быть в рядах отважных защитников Москвы».
И у этих ребят слово не разошлось с делом. В последующем, судя по собранной по инициативе комсомольского отдела информации, каждый из них отличился по-своему. Москву они отстаивали, действительно «не щадя крови и самой жизни». Вечная слава им! И тем, которые пали в этой жестокой битве, и уцелевшим...
Да, бились тогда с гитлеровцами наши люди, как говорится, не на живот, а на смерть. Михаил Иванович Калинин разъяснял в ту пору бойцам: «Умереть — это большое дело, это подвиг. Но... нельзя умирать пассивно, без самой отчаянной борьбы. И если действительно понадобится умирать, то надо это делать так, чтобы отдавать с боем свою кровь, каплю за каплей, и чтобы до последней капли крови пулемет в руках бойца разил врага... Уж если человек собою жертвует, [35] то это самопожертвование должно как можно тяжелее ударить по противнику».
Этот принцип стал основополагающим в нашей агитационной работе. Призывая бойцов самоотверженно Выполнять свой воинский долг, мы акцентировали их внимание на том, как действовали, к примеру, 28 героев-панфиловцев у разъезда Дубосеково.
Употребил я это расхожее словцо «к примеру» и поймал себя на мысли, как он вроде бы не соответствует легендарному подвигу. И слух и глаз режет. Но это — сейчас, а тогда, в дни битвы за Москву, вероятно, не резануло бы. В те дни и печать, и радио, и донесения с поля боя были полны ярчайших примеров Мужества, массового героизма. Перечитываю сообщения Совинформбюро, датированные ноябрем 1941 года, и в каждом из них встречаю что-нибудь подобное жаркой схватке у легендарного разъезда. Только очень уж скупо подано: «Истребительный отряд старшего лейтенанта Котова, подпустив колонну немецких танков на близкое расстояние, поджег 8 машин врага... часть командира Таванцева стойко встретила атаку 100 фашистских танков и сожгла 17... экипаж танка младшего политрука Бирмина отбил атаку 14 танков, подбив 5 немецких машин... красноармеец Бадосов, оставшись один у орудия, меткими выстрелами уничтожил 2 танка... красноармеец Крупников уничтожил 3 немецких танка...» Но даже такие скупые сведения давали пищу для размышлений, вооружали агитаторов.
Был у меня такой случай. Следовал я с воинским эшелоном из города Горького. Собрал в одной из теплушек взводных агитаторов и стал разбирать с ними передовую статью «Правды» от 27 ноября. Заголовок у нее обнадеживающий и в то же время ко многому обязывающий каждого — «Под Москвой должен начаться разгром врага!». В тексте упор делался именно на каждого: «Необходимо, чтобы каждый защитник Москвы, на каком посту он ни стоял бы, проникся всецело мыслью: нельзя ни на шаг дальше подпускать врага к Москве! Пусть знает каждый боец, каждый командир и политработник: за их спиной город, дорогой всей нашей стране, сердце нашей Родины. Пусть знают: им доверили свою жизнь, свободу и честь жители Москвы, отцы, матери, жены, дети...»
И затем страстный призыв: [36]
«Товарищи красноармейцы, командиры, политработники, защитники Москвы! В эти грозные исторические часы на нас смотрит вся Родина. Она верит вам. Она знает, что вы не пощадите сил своих, своей жизни, чтобы отсечь кровавую фашистскую лапу, занесенную над Москвой... Вы будете бить немцев, бить нещадно, изматывать их силы — так, чтобы ослабевшая, отчаявшаяся фашистская орава не только остановилась, но и была отброшена, разгромлена, уничтожена.
Под Москвой должен начаться разгром врага!»
Зачитал я эту статью агитаторам и по установившейся уже хорошей традиции спрашиваю:
— А среди вас, товарищи, или в ваших подразделениях есть такие, кто уже крещен огнем на подступах к Москве? Вот их бы следовало послушать, когда будете проводить с бойцами беседу по передовой статье «Правды».
Откликнулся лейтенант с добрым, улыбчивым лицом:
— В моем взводе есть такой парень. Маланин его фамилия. Два часа держался один, прикрывая отход роты. Двадцать фашистов уложил перед своим окопом. И хоть сам был ранен, продолжал выполнять поставленную задачу.
На ближайшей остановке я пригласил Алексея Маланина в нашу теплушку, и сколько же интересного узнали от него агитаторы! Потом они поделились услышанным с личным составом своих подразделений. И у самого Маланина от приглашений в другие вагоны отбоя не было. Красноармейцы, которым предстояло не сегодня так завтра грудью заслонить Москву, искали встречи с бывалым фронтовиком. Стеснительный по натуре, Маланин даже растерялся от такого внимания к нему.
На протяжении всей войны армейские политорганы всегда тесно взаимодействовали с местными партийными и комсомольскими комитетами. Нас, работников комсомольского отдела, исполняющий обязанности начальника управления политической пропаганды бригадный комиссар Ф. К. Прудников уже в первые дни войны категорически предостерегал:
— Не обособляйтесь от комсомольских организаций заводов, фабрик, колхозов, совхозов. Установите [37] прочные связи с Московским горкомом комсомола, с обкомами ВЛКСМ по всей территории округа.
В напряженной обстановке тех дней я, признаться, не сразу занялся выполнением этого указания. Меня опередил А. М. Пегов — первый секретарь МК и МГК ВЛКСМ, который позвонил мне в конце июня и пригласил на беседу. При встрече упрекнул шутливо:
— Негоже, товарищ бывший секретарь Ленинградского горкома комсомола, обходить стороной столичный горком. — И тут же перешел на деловой тон: — Теперь ты должен почаще бывать у нас. Мы хотим побольше знать о сегодняшнем житье-бытье армейской молодежи, ее настроениях. Хотим оказывать вам посильную помощь в подготовке резервов для фронта. Учти это в дальнейшем и ставь практические вопросы перед бюро горкома и обкома ВЛКСМ.
Анатолий Михайлович Пегов был опытным и авторитетным комсомольским работником, входил в состав бюро МГК ВКП(б). В Москве он пользовался широкой известностью. Не только молодежь, но и партийный актив, хозяйственные руководители ценили его кипучую энергию, смелость в решениях. Мне потом много лет довелось общаться с ним на комсомольской работе, и я во всем этом убедился сам.
Сразу после нашей цервой встречи меня стали систематически приглашать на заседание бюро Московского городского комитета ВЛКСМ, а затем я был избран и в его состав. Участие в обсуждении на бюро многих острых вопросов того времени расширяло кругозор, обогащало мой политический опыт. Не было мне здесь отказа и в помощи практической. Комсомольский отдел политуправления МВО и Московский городской комитет комсомола жили тогда одними заботами. По крайней мере — в основном, в главном.
Достаточно сказать, что только с начала войны и до конца 1941 года Московский комсомол дал фронту 260 тысяч бойцов. Значителен его вклад в систему Всевобуча, созданную 17 сентября 1941 года. За сентябрь — декабрь этого года там было подготовлено 4800 истребителей танков, 387 снайперов, 850 пулеметчиков, 120 минометчиков, 200 шоферов, 1000 лыжников, более 3000 сандружинниц и медсестер{3}. [38]
Цифры эти, в сопоставлении с тогдашней многомиллионной действующей армией, могут показаться сегодня не столь уж внушительными. Но мне думается, правильнее будет сопоставлять их с тем, что засвидетельствовано в воспоминаниях К. К. Рокоссовского, одного из прославленных наших полководцев, командовавшего тогда 16-й армией. Касаясь именно этого периода, он писал:
«В критические моменты, создававшиеся на фронте, интересовался обстановкой и Верховный Главнокомандующий Сталин... Обычно после каждого такого разговора следовало и усиление армии различного рода средствами и людьми. Помощь иногда была очень скромной, но тогда мы были всему рады...»
Комсомольцы Москвы, прошедшие военное обучение, влились в октябре в рабочие батальоны. В пятидневный срок Москва сформировала 25 таких батальонов общей численностью свыше 11 тысяч бойцов. Незадолго до этого политическое управление округа выделило в распоряжение военкоматов группу опытных агитаторов, но агитировать им никого не пришлось. Поток добровольцев буквально захлестывал пункты формирования.
Велики заслуги столичного комсомола и в строительстве оборонительных сооружений на подступах к Москве. Свыше 200 тысяч юношей и девушек создавали Вяземский и Можайский оборонительные рубежи. Я бывал тогда под Можайском и видел, в каких тяжелейших условиях трудились они: их бомбили, их обстреливали, они несли потери убитыми и ранеными, были перебои с питанием, но, несмотря ни на что, появлялись все новые и новые противотанковые рвы, надолбы, доты, дзоты.
Не жалея сил работали комсомольцы на столичных предприятиях В октябре 1941 года свыше 15 тысяч комсомольцев Москвы, занятых в промышленности, выполнили производственную норму на 200 процентов и более, а к концу 1941 года «двухсотником» стал каждый третий из членов заводских комсомольских организаций.
После эвакуации многих московских заводов и фабрик в глубокий тыл страны встал вопрос о возобновлении выпуска оборонной продукции на оставшихся производственных площадях. Комсомольцы искали и находили старые, списанные, но еще пригодные для [39] работы станки, дефицитный металл и другие материалы. Повсеместно в цехах эвакуированных заводов был организован ремонт либо стрелкового оружия, либо танков и автомашин, изготовлялись гранаты, артснаряды, мины.
Многое, очень многое сделали комсомольцы для защиты Москвы от пожаров. После неудавшегося первого воздушного налета на Москву в ночь на 22 июля и последующих попыток разрушить ее тяжелыми фугасными бомбами враг сделал ставку именно на пожары. Те относительно немногие из фашистских бомбардировщиков, которым удавалось прорваться через столичную систему ПВО, несли к целям большое количество зажигательных бомб. Сейчас установлено, что зажигалок было сброшено на Москву более 100 тысяч. Однако и этот замысел врага провалился, и здесь опять-таки сыграла видную роль столичная комсомольская организация. Из комсомольцев формировались специальные подразделения и группы добровольцев по обезвреживанию зажигательных бомб. Был даже сформирован комсомольско-молодежный полк противопожарной обороны, состоявший из 5 тысяч человек. Их героическими усилиями спасены, вероятно, тысячи московских жилых домов, сотни индустриальных и административных зданий, культурно-просветительных учреждений, бесценных исторических памятников.
Предметом совместных забот Московской комсомольской организации и комсомольского отдела политуправления МВО были многочисленные госпитали. Комсомолки самых различных профессий — от учащихся ФЗУ и заводских работниц до студенток вузов, школьных учительниц, актрис — главные свои дела совмещали с уходом за ранеными бойцами. Проработав 9–11 часов на основном месте, они мчались в госпитальные палаты и находились там еще по нескольку часов, выполняли самые тяжелые обязанности санитарок, сиделок, посудомоек, писали письма под диктовку тех, кто лишился возможности сделать это самостоятельно, радовали раненых самодеятельными концертами. Хватало здесь забот и для нас, работников комсомольского отдела политуправления округа, иногда совершенно неожиданных, но всегда так или иначе связанных с необходимостью облегчить страдания человека, пролившего кровь на поле боя. [40]
Выступал я однажды о докладом «О текущем моменте» в нейрохирургическом госпитале. Сделал доклад, ответил на вопросы и, когда собрался уже уходить, слышу, зовут меня с одной из коек. Подошел.
Передо мною лежал совсем юный парнишка с измученным страданиями лицом, глубоко запавшими черными глазами. На лбу испарина, говорит с трудом:
— Товарищ батальонный комиссар... найдите мою часть... сообщите, что не в плену я, на излечении.
Спрашиваю его:
— Почему вы полагаете, что вас считают попавшим в плен?
— А как же иначе...
Произнес он эти четыре слова и замолк. Я взял со спинки койки полотенце, вытер парню лицо, повторил свой вопрос. Тут он собрался наконец с силами и продолжал:
— Нас, пятерых, послали в разведку... Очнулся здесь после операции...
— Вы зря беспокоитесь, — говорю. — Из товарищей ваших кто-нибудь, наверное, вернулся в часть и доложил о вас.
— Вряд ли...
Я присел на край его койки, записал в блокнот с его слов: «Красноармеец Яков Львович Агранов, 17 лет, по окончании средней школы добровольно вступил в народное ополчение Ленинграда».
Поинтересовался:
— Скажите, Яша, домой-то вы отсюда писали?
— Замполит госпиталя написал... сам не могу...
Я видел, как он устал от этого нашего разговора. Даже глаза закрыл. А все-таки меня не отпускает. Вцепился за рукав и шепчет:
— Прошу вас... обязательно сообщить в мою часть... Помогите мне...
Остается добавить: из Ленинграда на письмо замполита никто не ответил, потому что родственники красноармейца — отец и две сестры — находились в эвакуации; я в конце концов разыскал их, связался и с батальоном, где служил Агранов. В батальоне и его, и четырех бойцов, посланных вместе с ним в разведку, считали пропавшими без вести — никто из них не вернулся. Кто вытащил Якова к своим, выяснить не удалось. Не удалось мне и сообщить Якову о выполнении [41] его просьбы: Агранова эвакуировали из прифронтовой Москвы на Урал, и там он скончался.
В госпиталях лечились многие бойцы и командиры, вышедшие из окружения. Они прошли сотни километров от западных границ страны на восток, видели столько человеческого горя, пережили столько лишений и страданий, что мечтали только об одном: добраться до своих и за все сполна отомстить фашистским варварам.
После выздоровления и соответствующей проверки окруженцев направляли в запасные части округа для переподготовки и отправки на фронт. Там красноармейцы, не бывавшие еще в боях, забрасывали их вопросами: так ли уж фашисты сильны, как кажется, в чем их слабые места, выдерживают ли они штыковой бой, что они говорят на допросах в плену и многими другими. Мы, работники политуправления, считали такие беседы полезными. Бойцы узнавали о зверствах гитлеровцев над советскими людьми, не успевшими уйти с отходящими войсками. Многие рассказывали о том, что, пробиваясь к своим, стремились при малейшей возможности нанести гитлеровцам потери, шли с присвоенными воинскими знаками различия, с закрепленным за красноармейцами и командирами штатным оружием, с документами, с партийными и комсомольскими билетами.
Хочу сказать, что среди нас не было единодушия по поводу привлечения к агитационной работе бойцов, вышедших из окружения. Некоторые товарищи считали, раз человек был в окружении, и не дай бог еще в плену, верить ему нельзя. И в самом деле, масса воинов, выходящих из окружения, не была однородной. Были среди них и такие, кто растерялся и вел себя в тылу врага пассивно, а отдельные неустойчивые люди даже вербовались фашистами и становились агентами врага. Потому и нужна высокая бдительность, внимательное отношение к организации таких бесед, участие в них нас, политических и комсомольских работников. Потому и была необходимой система проверки всех выходящих из окружения.
Кто-то из перестраховщиков выдвинул против комсомольского отдела обвинение: мол, товарищи эти теряют бдительность, излишне поощряя выступления окруженцев перед молодыми красноармейцами. Надо их одернуть... Николай Михайлович Миронов лично [42] разбирался в этом вопросе и разъяснил на очередном партийном собрании: недоверия к выходящим из окружения допускать нельзя, люди в тяжелейших условиях проявили верность Советской Родине. Их рассказы воспитывают ненависть к фашистским оккупантам. Так что «одергивать» никого не надо.
...Продолжая разговор о взаимодействии в работе с комсомольцами столицы, не могу не коснуться их решительных действий по поддержанию в городе общественного порядка в те дни, когда враг приближался к Москве. А то, что это происходило, прослеживалось по сообщениям Совинформбюро. До 7 октября эти сводки звучали хоть и тревожно, но в какой-то мере привычно: «...наши войска вели бои с противником на всем фронте». Чуть позже формулировка была усилена — подчеркивалось, что бои отличаются особой напряженностью на вяземском и брянском направлениях. Потом стали упоминаться калининское и западное направления. А 15 октября вечером Совинформбюро сообщило: «В течение ночи с 14 на 15 октября положение на западном направлении ухудшилось...»
Это уже выходило за рамки привычного. Москвичи с удесятеренной энергией стали готовиться к отпору. Город ощетинился противотанковыми ежами и надолбами. На некоторых улицах появились баррикады. Активизировалась и вражеская агентура: засланные в город гитлеровские лазутчики пытались провоцировать панику, дезорганизовывать эвакуацию части населения, заводов и государственных учреждений, оживилась деятельность уголовников.
Ранним утром 16 октября я возвращался в Москву на Тулы на попутном грузовике. Настроение было неважное. Очень беспокоило и положение на фронте. Волновался и за судьбу жены и шестимесячного сына, эвакуированных за Урал. Писем оттуда пока не было. Здоровы ли? Как у них с жильем и питанием? Словом, тоскливых вопросов хватало.
Трижды наш грузовик был атакован с воздуха. Мне и водителю пришлось отлеживаться в придорожных канавах — промокли насквозь, извозились в осенней грязи.
Но вот наконец и Москва. При въезде в город на контрольно-пропускном пункте предъявили, как полагалось, [43] документы. Водитель, воспользовавшись остановкой, хорошенько осмотрел машину. Кузов весь был изрешечен пулеметными очередями. Двигатель каким-то чудом уцелел — только чуточку подтекал радиатор. Надо было долить воды.
С этим намерением мы свернули с шоссе к ближайшим домам и увидели такую картину: несколько женщин и трое подростков теснили к стене двоих мужчин. У одного из них обрез, другой размахивает топориком. Раздался выстрел, одна женщина упала. Мы кинулись на помощь. Я выхватил из кобуры пистолет, водитель угрожающе щелкнул затвором своего солдатского карабина. Это и решило исход инцидента.
Задержанные оказались грабителями промтоварного магазина, подростки — комсомольским патрулем из учащихся ФЗУ. Ну а женщины — просто случайные прохожие.
Обезоруженные бандиты были связаны и брошены в кузов нашей машины. Туда же поднялся и я вместе с патрулями, а раненную в ногу женщину мы перевязали и посадили в кабину к водителю.
Поехали в военную комендатуру города. На протяжении всего пути мордастый дядя, у которого был изъят обрез, яростно матерился и, сверкая белесыми злыми глазами, угрожал мне:
— Висеть тебе, комиссар, на фонаре. Крышка вашей комиссарской власти. Немцы не сегодня завтра будут в Москве.
В комендатуру мы доставили его уже охрипшим от этих криков. Там при обыске у обоих задержанных были обнаружены фашистские листовки «с пропуском», гарантирующим «предъявителю сего» жизнь и неприкосновенность. Точно такие же листовки-пропуска мне довелось увидеть на позициях нашего пулеметно-артиллерийского батальона под Тулой. Бойцы сгребали их в кучи, как пакостный мусор, и жгли.
С 20 октября Государственный Комитет Обороны ввел в Москве и прилегающих к ней районах осадное положение. Тем же постановлением ГКО от 19 октября были разграничены обязанности по обороне столицы между командующим Западным фронтом генералом армии Г. К. Жуковым и начальником гарнизона города Москвы генерал-лейтенантом П. А. Артемьевым, которому в недалеком будущем предстояло возглавить [44] крупное оперативное объединение советских войск — Московскую зону обороны.
Поддержание строжайшего порядка в столице и ее пригородах Государственный Комитет Обороны возложил на военного коменданта Москвы, подчинив ему войска внутренней охраны НКВД, милицию и добровольческие рабочие отряды. «Нарушителей порядка, — указывалось в постановлении, — немедленно привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте...»
Буквально за считанные часы с момента введения осадного положения хулиганствующие элементы, паникеры и трусы почувствовали на себе твердую руку Советской власти, Немалую роль в этом деле сыграл и начальник гарнизона генерал-лейтенант П. А. Артемьев.
У него была славная боевая биография: участник гражданской войны, шесть лет политический работник, затем на командных должностях — комендант пограничного участка, командир полка, начальник военного училища, командир дивизии, наконец — командующий столичным военным округом. Решительности его действий и вместе с тем осмотрительности, когда дело касалось человеческой судьбы, можно было позавидовать.
Как-то в конце октября сорок первого года я докладывал члену Военного совета округа К. Ф. Телегину о результатах работы комсомольцев по выявлению в военных академиях, училищах, школах и на складах военных учреждений излишков стрелкового оружия, которого так недоставало тогда в запасных частях. Результаты были достаточно внушительными, и Константин Федорович позвонил командующему войсками округа, попросил выслушать мой доклад.
Когда я явился к командующему, он стоя разговаривал с кем-то по телефону. Собственно, я застал лишь конец разговора, последнюю фразу Артемьева: «Слушаюсь, немедленно направлю человека на место». После этого П. А. Артемьев еще некоторое время постоял с телефонной трубкой в руке и обратился ко мне:
— Вот что, Маринов, о выявленном оружии доложите после, а сейчас поедете по важному заданию. [45]
Документы, карту и машину получите через тридцать минут. Задача ваша состоит в том, чтобы...
Короче говоря, мне надлежало добраться в район боев с гитлеровцами западнее Инши и выяснить на месте, почему один из командиров оборонявшихся там рот оказался в Москве.
— По возвращении, — сказал командующий, — в любое время суток доложите об этом мне лично.
Через полчаса я выехал. На Дмитровском шоссе несколько раз попадали под бомбежку, но, как бы то ни было, до указанного места добрались благополучно. Однако здесь держал оборону уже другой полк. Заместитель командира этого полка сообщил, что из личного состава тех подразделений, которые оборонялись тут раньше, уцелело лишь несколько человек, в том числе и ротный, да и те все были ранены и поэтому отправлены на излечение в Москву.
Я вернулся в штаб МВО на следующий день утром и немедленно доложил обо всем генерал-лейтенанту Артемьеву. А чем была вызвана моя поездка и что было потом, узнал от него же лишь после войны. Оказывается, к И. В. Сталину поступила необъективная информация: не было сообщено, что задержанный командир ранен. Последовал звонок П. А. Артемьеву с категорическим требованием: «Решить судьбу задержанного». Кто знает, как бы она решилась в то крутое время, если бы на месте Артемьева оказался кто-то другой. Но Артемьев посчитал необходимым основательно разобраться, в чем тут дело, и послал на место нарочного. После моего доклада командира роты освободили из-под ареста и направили в госпиталь. Человека удалось спасти от несправедливой кары.
Мы, работники политуправления округа, постоянно ощущали огромный интерес трудящихся к положению дел на фронтах, к тому, как идет боевая подготовка пополнения для действующей армии, как настроены бойцы запасных частей. Военных, особенно фронтовиков, принимали на предприятиях с распростертыми объятиями. Мы видели, что советские люди стремились помочь Красной Армии всем чем могли, в том числе и тем, в чем сами остро нуждались. Повсеместно [46] принимались решения о сокращении сроков исполнения полученных оборонных заказов.
Помню, как в один из последних ноябрьских дней 1941 года я выступал с информацией о положении на фронтах перед группой рабочих завода «Серп и молот». Рассказал о тяжелых, кровопролитных боях за Москву, о неизбежном разгроме фашистских оккупантов, о возрастающей силе Красной Армии, о том, что усиливается борьба с фашистами в оккупированных странах Европы и, конечно, о славных трудовых подвигах москвичей. Вместе с пожилыми рабочими слушали информацию и подростки. Они забросали меня вопросами — как можно попасть в запасную часть, изучить там оружие и пойти на фронт? Выступавший вместе со мной сержант Поляков, только что выписавшийся после залечивания ран из Лефортовского госпиталя, горячо убеждал ребят: «Вы, хлопцы, такие же бойцы, как и мы. Без ваших рук трудно будет заводу. В оружии мы очень нуждаемся. Так что оставайтесь на этом фронте».
После выступления сержанта я зачитал рабочим письмо-благодарность командующего войсками округа и Московской зоны обороны генерала Артемьева за хорошо налаженный ремонт пулеметов и танков. «Вашу продукцию ждут в частях, она теперь на вес золота», — заканчивал свое письмо генерал.
Во время встречи прямо передо мной на табурете сидел мальчишка лет десяти, который отчаянно боролся со сном. На его лице в нескольких местах багровели фурункулы. Оказалось, что парнишка пристал к заводским, когда те выезжали на заготовку оставшейся неубранной капусты. Мать его и сестра были убиты фашистами, а отец и старший брат воевали где-то на фронте. Питался он и жил у всех рабочих по очереди (карточки на хлеб и продукты на него не были оформлены). Каждый день приходил в цех и работал посыльным.
Я предложил Валентину, так звали мальчика, поехать со мной и поступить воспитанником в одну из запасных бригад. Он поначалу решительно отказывался и даже слезу пустил, но, когда я рассказал о военной форме, которую сошьют ему красноармейцы, о том, что он будет изучать оружие и, гляди, разведчиком на фронт попадет, Валентин согласился. Были довольны за парнишку и рабочие. Тысячи таких ребят, [47] потерявших на войне родителей, жили в детских домах, при воинских частях, в семьях рабочих и крестьян. Народ делал все, чтобы сохранить им жизнь, дать образование. Ведь речь шла о будущем страны.
Интересная деталь. Рабочие цеха попросили меня проинформировать их, где и как будет устроен мальчик. Позднее я сообщил им о том, что Валентин был определен воспитанником в одну из частей гарнизона города Владимира.
Зимой 1942 года вместе с танкистами вновь формируемой части я несколько дней провел на прославленном заводе «Красное Сормово» в городе Горьком. Завод к тому времени развернул производство танков Т-34. (Сейчас мы знаем, что за годы войны здесь сделано 12 тысяч танков.) Меня попросили выступить на заводской «Комсомольской пятнице», организуемой комитетом ВЛКСМ, рассказать о подвигах комсомольцев-воинов на фронтах, о подготовив резервов, о том, как нужны танки сейчас действующей армии. После выступления побывал в цехах и в заводской школе ФЗО. То, что я увидел, хорошо запомнил и много, много раз рассказывал молодым воинам.
14–15-летние подростки старательно учились и трудились, как взрослые рабочие. Питались впроголодь, мерзли в общежитии, им недоставало теплой одежды. Все эти тяготы и невзгоды переносились без хныканья. Ребята мечтали быстрее встать на самостоятельную работу в заводских цехах, считали себя бойцами с фашистами. Типичным представителем этой молодежи был 15-летний Коля Анищенков. Он эвакуировался в Горький из Смоленской области и поступил в школу ФЗО. Я прочел о нем добрые слова мастера производственного обучения, напечатанные в заводской многотиражке. Он ставил его в пример за настойчивость в освоении специальности, хвалил за то, что урывает час-другой от отдыха для работы на заводе сверх всяких заданий. Еще одно качество отмечал мастер у Коли — стремление помочь отстающим в учебе, подтянуть их.
Случилось так, что через 22 года, в апреле 1974 года, мне вновь довелось побывать на заводе «Краснов Сормово» и беседовать с рабочими бригады сталевара Героя Социалистического Труда Николая Ивановича Анищенкова. Да, это был тот самый Коля Анищенков. Он рассказал, что окончил школу ФЗО и в январе [48] 1943 года был зачислен в мартеновский цех подручным сталевара. В 17 лет он уже самостоятельно варил сталь, а завод день и ночь делал из нее танки для фронта. После войны Анищенков — плавильный мастер мартеновских печей.
Возвращаясь к годам войны, скажу о том, что в политической работе с личным составом мы широко использовали могучее влияние рабочих и крестьян на красноармейцев, на их настроение и активность. Передовики производства рассказывали воинам о своих достижениях, комсомольские бригады из рабочих проверяли ход выполнения бойцами социалистических обязательств в боевой и политической подготовке, и наоборот, комсомольцы частей участвовали в определении молодежных производственных бригад, добившихся права именоваться фронтовыми. Проводили мы и совместные комсомольские активы в городах и районах, обменивались политической информацией с гражданскими комсомольскими работниками, вместе чествовали воинов, отличившихся в боях и в труде для нужд фронта.
Начался декабрь, а я и мои товарищи по комсомольскому отделу политуправления Московского военного округа ничего еще не знали о готовящемся контрнаступлении. По инерции все наши помыслы были сосредоточены на обороне. Да и могло ли быть иначе, если по-прежнему существовала Московская зона обороны?
Однако в самом начале декабря это название обрело принципиально иной смысл. Если в октябре — ноябре оно означало систему оборонительных инженерных сооружений на ближних подступах к столице, то по решению Ставки Верховного Главнокомандования от 2 декабря так стало именоваться довольно мощное объединение советских войск. В него были включены: 12 стрелковых и одна кавалерийская дивизии, 19 стрелковых бригад, 5 пулеметных и 9 отдельных стрелковых батальонов, 9 артполков и 8 отдельных артдивизионов. Общая численность личного состава достигала 200 тысяч человек, соединения и части имели 1720 орудий и минометов, 1450 станковых и 2600 ручных пулеметов. Плюс к тому в резерве Московской зоны обороны насчитывалось свыше 20 тысяч человек народного ополчения. [49]
В ходе контрнаступления силы эти, разумеется, не бездействовали. В разное время и по-разному все они участвовали в наступательных боях. Да и по завершении контрнаступления Московская зона обороны не прекратила своего существования вплоть до 15 октября 1943 года, выполняя практически роль резервного франта.
Менялась обстановка на фронтах, и соответственно ставились новые задачи в подготовке резервов. Политорганы, партийные и комсомольские организации проделывали огромную работу по мобилизации личного состава на их выполнение.
27 февраля 1942 года «Правда» опубликовала передовую статью о неотложных задачах комсомола. «Из комсомола, — говорилось в статье, — уже вышло много героев, имена которых останутся в летописи борьбы советского народа, поступкам их будут подражать, на их примерах будут учиться миллионы юношей и девушек. За подвигами этих героев стоит презрение к смерти во имя победы».
Орган Центрального Комитета партии призывал нас воспитывать у воинов презрение к смерти. Я впервые тогда встретился с этой формулировкой, и она поначалу показалась мне слишком гиперболичной, что ли. Как практически выполнить такую задачу? Обсуждали мы этот вопрос в отделе, но к единому мнению так я не пришли. Обратились за разъяснением в отделы пропаганды и агитации, в оргинструкторский. В итоге бесед, споров появились следующие тезисы:
1. Враг пытается запугать советских людей, спекулируя на естественном для каждого человека чувстве самосохранения, но надо уметь управлять своими чувствами. Честь и свобода Родины превыше всего. Ради этого и жизни щадить нельзя.
2. Презрение к смерти — это не отсутствие жизнелюбия, а понимание бойцом святой необходимости уничтожить врага, выполнить приказ командира и все же... постараться сохранить свою жизнь.
3. Презрение к смерти — это презрение к трусости и предательству.
4. Презрение к смерти нашло выражение в словах В. И. Ленина, обращенных к защитникам Советской власти в годы гражданской войны: «Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую [50] пядь земли, будьте стойки до конца... победа будет за нами!»{4}
«К рабочим и крестьянам всей России обращаемся мы... Все должны отдать жизнь, если понадобится, для защиты Советской власти, для защиты интересов трудящихся, эксплуатируемых, бедных, для защиты социализма!»{5}
В первых числах марта я принес эти тезисы в комсомольский отдел ГлавПУРа. Начальник этого отдела Иван Максимович Видюков выслушал меня очень внимательно, тезисы наши одобрил и тут же предложил:
— Знаете, Маринов, я завтра еду на фронт, под Юхнов. На семинар комсоргов рот и батальонов в одной из стрелковых дивизий. Поедемте вместе. Там и посоветуемся, не только как понимать, но и как реализовать призыв «Правды». Послушаем, что скажут об этом те, кто находится под огнем врага.
Я с радостью принял это предложение, получил разрешение у начальника политуправления округа я отправился в командировку. На участке обороны дивизии в тот момент было относительно спокойно, я представилась возможность побеседовать с комсомольским активом на любую тему. Бригадный комиссар Видюков обстоятельно проинформировал комсоргов о положении на фронтах. Потом дошла очередь и до меня. Участники семинара дотошно расспрашивали о подготовке резервов, о настроениях бойцов в запасных частях, хватает ли людей для работы на заводах и в сельской местности, как организована помощь престарелым, оставшимся без кормильца.
Затем и мы попросили комсомольцев высказаться, подумать, исходя из фронтового опыта: что практически требуется сделать для воспитания презрения к смерти? Ответы последовали такие:
— Самое главное — нацелить бойца на конкретное боевое дело, хорошенько разъяснить боевую задачу и вызвать у него стремление образцово выполнить приказ. Тому, кто активен в бою, некогда задумываться о смерти.
— Каждый боец должен знать о зверских расправах гитлеровцев над мирным населением, о расстрелах [51] женщин, стариков и детей, о замученных в фашистском плену. Справедливый гнев и ненависть к врагу удесятеряют нравственные силы солдата.
— На фронте у каждого бывают тяжелые минуты — погиб друг, самого оставляют последние силы, не пришла обещанная помощь, не поднесли боеприпасы... Да мало ли еще что!.. Огромное значение имеет в такой момент ободряющее слово товарища, его поддержка. Без этого на фронте жить и сражаться нельзя.
Хочу обязательно рассказать еще об одном эпизоде прошедшего в дивизии семинара. Его организаторы показали участникам эсэсовского офицера, только что взятого в плен группой дивизионных разведчиков. Перед нами стоял высокий, плотного сложения оберштурмфюрер. По центру через всю массивную голову был уложен зализанный пробор. На лице гримаса презрения, глаза злые, но в них явно затаилась тревога.
Появившись в сопровождении начальника разведки, майора, и сержанта-разведчика, взявшего гитлеровца в плен, эсэсовец стал сразу же истерично выкрикивать:
— Хайль Гитлер! Германия все равно победит Советы. Дождемся лета и завершим ваш разгром. Большевикам не на что рассчитывать. Хайль...
Прокричав эти несколько фраз, оберштурмфюрер уселся на поставленный для него табурет.
— Подождите орать «хайль», — сказал ему майор. — Лучше объясните, зачем вешали детей и расстреливали наших людей. Вот здесь, на отобранных у вас фотографиях, красуетесь вы, а рядом подросток с петлей на шее и группа стариков у отрытого рва. И опять же твоя фашистская персона с изготовленным к стрельбе автоматом.
Эсэсовец вскочил и прокричал: «Это не дети и старики, это партизаны. Их надо было уничтожить».
Кто-то из ребят, не выдержав, крикнул: «Заткните ему хлотку кляпом. Хватит представления. Ты, подлюга, не ожидал такого поворота, не думал оказаться у нас в плену. А теперь будешь отвечать за злодеяния своей жизнью, гад!»
Фашист, выслушав перевод, нагло заявил: «Не посмеете, а вот вас всех будем скоро ликвидировать».
Едва переводчик закончил фразу, как сержант-разведчик [52] вскочил и сильным ударом ноги выбил из-под оберштурмфюрера табурет. Эсэсовец грохнулся на пол, как-то сразу сник, замолчал, словом, потерял свое красноречие.
Майор зачитал присутствующим письмо, найденное у фашиста. Писала ему невеста из Гамбурга. Содержание письма поражало своим грабительским цинизмом. «Милый Ганс, — обращалась она к жениху. — То, что ты присылаешь, может быть гораздо более ценным. Если конфискуешь меха, то бери лучшие (ношеных вещей у меня теперь много), если попадаются картины, то бери известных художников...»
И как выяснилось из рассказа сержанта, фашист и попался-то в руки разведчиков благодаря своей грабительской натуре. Готовя в горнице очередную посылку, он так старательно ощупывал, рассматривал награбленные вещи, что не заметил бесшумно вошедших разведчиков и очнулся уже с кляпом во рту и со связанными руками.
Увели оберштурмфюрера, но участники семинара долго не могли успокоиться. Мы в упор увидели лицо нашего страшного и беспощадного врага, лицо фашиста. Хорошо сказал обо всем этом один из комсоргов: «Я и мои ребята встречаемся с фашистами в боях. Уничтожаем их, действуем по приказу Родины — «Смерть немецким оккупантам». А вот так поглядеть на них живых и узнать, что они думают о нас, не доводилось».
От себя скажу — хороший урок преподал нам, участникам семинара, оберштурмфюрер. Еще раз мы прочувствовали лютую ненависть фашистов к Стране Советов, их желание огнем и мечом уничтожить на нашей земле все советское. Даже мне, политическому работнику, батальонному комиссару, такой урок был полезен.
Возвратившись в Москву, я доложил обо всем увиденном и услышанном и, конечно, соображения фронтовиков Николаю Михайловичу Миронову. Заодно напомнил и наши тезисы о том, что такое презрение к смерти. Слушая меня, Николай Михайлович все время согласно кивал. Но стоило мне замолчать, как задал вопрос:
— Это все?
Я не сразу понял его.
— Этого недопустимо мало, — пояснил Николай [53] Михайлович. — План конкретных действий нужен. Продумайте совместно с другими отделами тематику докладов и бесед с личным составом, какие статьи следует дать в окружной газете, в многотиражках, что должны сделать библиотеки, клубы. Кроме того, листовки следует подготовить.
Мне остается добавить, что мы не только разработали: такой план, но и осуществили его.
— Кстати о листовках... — Миронов встал, подошел к столу, нашел в стопке бумаг, лежащих на его краю, нужный документ и передал мне. — Здесь выписки из дневника такого же грабителя и мародера, как оберштурмфюрер, о котором вы мне рассказывали. Используйте эти материалы вместе со Стрельниковым.
Изданная нами листовка воспроизводила записи в дневнике фашистского солдата из Баден-Бадена. Буквально каждый день этот бандит силой отбирал у населения вещи и отправлял домой родственникам в Германию. Отправил две посылки — такая запись сделана им 22 августа 1942 года. И далее день за днем до тех пор, пока его не прикончили: 2 посылки с бельем, посылку с веревками и 2 посылки с пальто, 4 посылки с бельем и одеждой, 3 посылки с шубами, 2 посылки с обувью и будильником, 1 посылку с кожей и мылом... Как попали к Николаю Михайловичу эти выписки, не знаю, но позднее дневник мародера полностью был опубликован в газете «Красная звезда». Листовка горячо затронула сердца красноармейцев.
В числе прочих полезных мероприятий далеко не последнее место занимало собрание комсомольского актива частей Московского гарнизона с докладом «О мужестве комсомольцев на фронтах Отечественной войны». Состоялось оно в апреле 1942 года. Сделать доклад мы попросили Ивана Максимовича Видюкова, Ему не занимать было ярких, впечатляющих примеров — он не раз бывал на Западном, Северо-Западном, Ленинградском, Калининском, Южном фронтах, его отличало умение презирать смерть, когда это диктовалось необходимостью. Знавал он и героев нашего Московского военного округа — хорошо рассказал о боевых успехах комсомольцев-летчиков, сбивших на подступах к столице до 500 фашистских самолетов. Десять из них приходились на долю Героя Советского Союза [54] лейтенанта И. П. Шумилова, который присутствовал на собрании. Его мы тоже попросили выступить, поделиться своим опытом с товарищами. С интересом выслушали собравшиеся и стрелка-радиста Бабина, на счету которого было уже три сбитых «мессершмитта».
Комсомольский актив в запасных стрелковых полках много помогал командирам и политработникам готовить личный состав к преодолению танкобоязни. В этих целях широко практиковалась так называемая обкатка бойцов танками. В глубоком окопе укрывались добровольцы-активисты. Танк шел прямо на них, переваливал через окоп, и необстрелянные красноармейцы воочию убеждались, что человек остался невредим. Мало того, он мог эффективно использовать против танка гранату или бутылку с зажигательной смесью.
Комсомольцы же стали душой снайперского движения. Трудно сказать, на каком фронте оно зародилось, но давний мой товарищ, помощник по комсомолу начальника политуправления Ленинградского фронта подполковник И. С. Бучурин, встретив меня в Главном политическом управлении Красной Армии, твердо заявил, что здесь пальма первенства принадлежит ленинградцам. Он рассказал, что член Военного совета фронта А. А. Жданов, узнав о первых успехах снайперов Феодосия Смолячкова, Петра Голиченкова в Владимира Пчелинцева, сказал: «Ведь это же стахановцы войны! Нужно, чтобы их начинание было поддержано массами». И снайперское движение действительно стало массовым, приобрело широчайший размах во всей действующей армии. Да и в запасных частях подготовке снайперов уделялось немало внимания.
Московский военный округ дал фронту сотню мастеров сверхметкого огня. Некоторые из них после стажировки на фронте, обогащенные боевым опытом, вновь возвращались к нам, чтобы учить снайперскому искусству других бойцов и младших командиров. В октябре сорок второго года мне довелось близко познакомиться с ними и с результатами их боевой работы. Каждому из них было чем гордиться. Например, сержант Н. Сажченко за время своей фронтовой стажировки истребил 47 гитлеровцев, красноармеец И. Гнедин — 37, старший сержант Б, Назаров — 36, старший сержант А. Муссов — 35. [55]
Делилась своим богатым опытом с личным составом наших снайперских школ, выступала в запасных полках, встречалась с комсомольцами столичного гарнизона выдающийся снайпер Людмила Михайловна Павличенко. Потом нам удалось заполучить на довольно продолжительный срок приглашенного в Москву на антифашистский митинг молодежи Героя Советского Союза Владимира Николаевича Пчелинцева. Много полезных советов получили от него слушатели снайперских школ МВО. Он не только рассказывал, но и показывал на местности, как надо выбирать и готовить позицию для снайперской стрельбы, как вести себя на ней. Впечатляющими были его обстоятельные разборы причин гибели некоторых снайперов: один поленился сменить после выстрела боевую позицию, другой, избалованный удачами, перестал заботиться о маскировке...
Прекрасно проявили себя Л. М. Павличенко и В. Н. Пчелинцев и на «дипломатическом» поприще. В августе 1942 года они в составе делегации советской молодежи выезжали в США, затем в Англию. Высокая общая культура, опыт пережитого на войне, наконец, личное обаяние Людмилы Михайловны и Владимира Николаевича способствовали успеху их благородной миссии. Миллионы молодых, и не только молодых, американцев и англичан после встречи с ними требовали от своих правительств активнее помогать СССР в борьбе с фашизмом, собирали денежные средства в фонд этой помощи. После возвращения наших героев из зарубежной поездки комсомольский отдел организовал их выступления перед воинами МВО...
Да, очень разносторонней была деятельность комсомола, одетого в солдатские шинели. Не перечесть его славных дел, полезных инициатив.
...Мы широко пропагандировали замечательную традицию торжественного вручения молодым бойцам оружия героев. В каждом запасном полку и даже, пожалуй, в каждом подразделении имелась реликвия с табличкой: «Винтовка Героя Советского Союза Юрия Смирнова» или: «Принадлежала лучшему бойцу нашей роты, ныне Герою Советского Союза А. М. Кузнецову». Получить такое оружие перед строем из рук командира подразделения или даже части за честь считалось. А честь обязывает... [56]
В моих блокнотах военных лет сохранились торопливые записи о лучших достижениях комсомольцев округа в боевой подготовке: «Бросок гранаты на 68 метров» (красноармеец Петряков, лейтенант Павлов); «40 секунд — 20 гранат в цель» (курсант комсомолец Михайлов); «За 58 секунд 25 прицельных выстрелов из винтовки» (старший сержант Зарипов, красноармеец Косых); «50 метров по-пластунски за 36 секунд» (комсорг батальона Журбин, красноармеец Воинов)...
Нынешний солдат, располагающий отличным автоматическим оружием, может скептически улыбнуться: экое, мол, достижение — 25 выстрелов за минуту. Да, по сегодняшним понятиям — это не достижение. Но и сегодня для того, чтобы метнуть гранату чуть не на 70 метров или проползти полсотни метров за 36 секунд, требуется очень упорная тренировка.
Много разумной инициативы проявили комсомольские организации округа, добиваясь полной взаимозаменяемости в артиллерийских расчетах и танковых экипажах, стимулируя трудовой энтузиазм и смекалку у личного состава ремонтно-восстановительных подразделений и мастерских. Сколько благодаря этому отремонтировано, казалось бы, бросового стрелкового оружия! Сколько возвращено в строй боевой техники, считавшейся потерянной безвозвратно! Мне не раз доводилось бывать у авиаремонтников майора Ковалева. Так вот, это подразделение полностью восстановило 46 таких самолетов, а на других 200 боевых машинах устранило серьезные повреждения.
Я уже упоминал о том, каких прекрасных инструкторов-комсомольцев имели мы в школах снайпинга. Но куда больше было истинных мастеров подготовки боевых резервов в запасных полках, в учебных авиаэскадрильях. И среди них комсомольцы опять-таки занимали весьма видное место.
Снова листаю пожелтевшие от времени листочки блокнота, и память восстанавливает образцы замечательных комсомольцев. Назову некоторых из них.
Десятки классных летчиков подготовил за годы войны лейтенант Михаил Безуглый. Свое высокое боевое мастерство он блестяще продемонстрировал во время стажировки на фронте: совершил много разведывательных вылетов, не раз сопровождал на задание наши штурмовики, да и сам ходил на штурмовку, [57] а в воздушных боях лично сбил три фашистских самолета. Со стажировки лейтенант Безуглый вернулся с орденом Отечественной войны I степени.
Много и плодотворно трудились над обучением и воспитанием молодых летчиков капитан Григорьев (кстати, сам сбивший девять вражеских бомбардировщиков), майоры Даргис и Герой Советского Союза Зеленцов.
250 зенитчиков подготовил к маю 1943 года старшина В. Базелев. А командир отделения А. Золотухин, прибывший в МВО после двух ранений, обучил своей специальности более 100 бойцов.
А вот еще интересная запись. Командир взвода одной из запасных частей лейтенант Ефимов готовил для фронта механиков-водителей танков. К апрелю 1943 года он провел семь выпусков этих специалистов — около 300 человек. Все его воспитанники прекрасно показали себя в боях: старший сержант Перепелица стал Героем Советского Союза; механики-водители Спивак и Дежурный были награждены орденом Красной Звезды; экипаж механика-водителя Быстрова только в одном бою уничтожил до 50 гитлеровцев, 2 пулемета и минометную батарею.
Руководство политуправления округа постоянно требовало всеми силами, всей энергией комсомольских организаций помогать этим замечательным командирам, ставшим подлинными мастерами подготовки боевых резервов, пропагандировать их опыт воспитания людей. О капитане Григорьеве, лейтенанте Безуглом, старшине Базелеве, командире отделения Золотухине и других передовых командирах мы много рассказывали на семинарах комсоргов и помощников начальников политических отделов по комсомольской работе, разъясняли, как им удается добиться, чтобы каждый обучаемый красноармеец отдавал свои силы учебе, ценил время, старательно перенимал приемы борьбы с врагом на поле боя, ясно представлял, что на фронте доучиваться будет труднее, а главное — придется платить за это большой кровью.
Через Москву и в довоенное-то время непрерывно тек людской поток со всех концов нашей страны. А Великая Отечественная война увеличила его во много раз. И поэтому в военных госпиталях, в столичном гарнизоне, в запасных полках, разбросанных по всему округу, я нередко встречал своих земляков-ленинградцев. [58] Каждая такая встреча вызывала воспоминания о недавнем прошлом, убеждала в том, насколько правильно вели до войны подготовку молодежи к защите Родины. При встрече сказал об этом первому секретарю ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайлову и услышал в ответ:
— Довоенный опыт надо изучить. Все хорошее из этого опыта использовать и теперь. Подумайте над этим.
Я с большим желанием взялся за выполнение данного поручения.
Припомнил февраль 1939 года. Выступая тогда на собрании комсомольского актива Ленинградского гарнизона, член Военного совета округа корпусной комиссар Н. Н. Вашугин сообщил, что в одной из воинских частей обнаружены позолоченные Георгиевские трубы — подарок русским воинам за взятие Берлина в середине XVIII века.
— Русская армия, — подчеркнул Вашугин, — уже тогда показала свое превосходство над пруссаками. Это — славная страница нашей отечественной истории. Этим мы вправе гордиться.
Первый секретарь обкома и горкома комсомола Г. К. Дмитриев, секретари обкома И. О. Сехчин и И. С. Бучурин живо откликнулись на его призыв. Мы договорились широко распропагандировать ценную историческую реликвию, организовать выступления ученых-историков о взятии русскими войсками Берлина в 1760 году. Такие выступления состоялись во многих комсомольских организациях.
В том же 1939 году исполнялось 20 лет с начала боев Красной Армии за Луганск. Луганчане ознаменовали эту дату массовым социалистическим соревнованием за лучшую постановку оборонной работы. По их примеру коллектив ленинградского завода «Красный Октябрь» призвал всех ленинградцев развернуть соревнование в честь 20-летия обороны Петрограда.
«Пусть знают враги, — писали краснооктябрьцы 11 июля 1939 года в газете «Смена», — что никто еще никогда не побеждал великий русский народ. Город, который стоит на берегу Невы, у ворот Балтики, не раз утверждал славу оружия своего народа. И если мы гнали и били вооруженных до зубов врагов в тяжелые годы гражданской войны, то счастливые и могучие народы, населяющие необъятную страну социализма, [59] будут с удесятеренной силой громить неприятеля и впредь, откуда бы он ни появился».
Соревнование это совпало по времени с подготовкой к 21-й годовщине РККА и ВМФ. Наша газета «Смена» стала систематически публиковать обязательства молодежных коллективов и отдельных комсомольцев:
«Подготовлю 15 пулеметчиков...»
«Готовлю 40 Ворошиловских стрелков...»
«Вся наша рабочая смена овладеет стрелковым делом...»
«Станем медсестрами...»
«Сдадим нормы ГТО...»
«Научимся хорошо ходить на лыжах».
Создавались кружки по изучению автомобиля, танка, артиллерийских орудий, по подготовке к прыжку с парашютом.
Ветераны гражданской войны выступали перед молодежью с воспоминаниями о боях с Юденичем, Деникиным, Колчаком, Врангелем, о героической борьбе советского народа против иностранных интервентов — японских, французских, английских, американских, немецких. При этом нам, работникам городского комитета комсомола, пришлось с сожалением убедиться, что и мы сами недостаточно знаем о том героическом времени. Более того, нам гражданская война виделась из какого-то далека, а ведь рядом жили и трудились десятки тысяч людей, всего 20 лет назад сражавшихся с врагами пролетарской революции.
Надо было сделать все возможное, чтобы комсомольцы узнали как можно больше о подвигах красноармейцев, матросов и петроградских рабочих в годы гражданской войны, узнали, что в 1919 году Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов наградил питерских рабочих за разгром Юденича Почетным революционным знаменем. Вручая награду, М. И. Калинин сказал тогда:
— Это Знамя на веки вечные водрузится здесь, и петроградский пролетариат будет высоко держать его перед всем миром...
И вот наши усилия увенчались успехом. Через годы после того на заводах, фабриках, в воинских частях Ленинграда будто эхо откликнулось Всесоюзному старосте. [60]
— Так и будет! — пообещали тысячи комсомольцев в 1939 году.
— Так и есть! — засвидетельствовали сотни тысяч защитников осажденного Ленинграда осенью 1942 года{6}.
И еще одно событие предвоенной поры хорошо сохранилось у меня в памяти. В августе 1939 года горком комсомола проводил общегородские военно-тактические учения молодежи на Пулковских высотах. Около 10 тысяч человек были сведены в четыре полка, вооружены винтовками и пулеметами. Каждый райком комсомола выставлял по батальону. Отрабатывались наступление и оборона.
Утром 24 августа учения закончились. Сразу после разбора поступили свежие газеты, и все мы прочли в них экстренное сообщение: заключен советско-германский договор о ненападении. Посыпались вопросы: как же так — договор с фашистами?
— Только вчера докладчик говорил об агрессивных действиях фашистской Германии в Европе и призывал быть начеку, а теперь, значит, такая необходимость отпадает?
Одним словом, ребята задавали и задавали вопросы, причем в формулировках не стеснялись, и надо было немедленно давать ответы. А у нас самих, как говорится, голова шла кругом. На протяжении многих лет мы убеждались и окончательно убедились в человеконенавистнической сущности фашизма, в том, что фашизм — это война, порабощение народов, что ему надо дать решительный отпор. И вдруг такой неожиданный, вроде бы противоестественный поворот!
Теперь-то скрытые пружины сложнейшей международной обстановки 1939 года ясны. Всем известна тогдашняя попытка западноевропейских правительств и оголтелых антисоветчиков из США повернуть гитлеровскую военную машину на восток, поскорее столкнуть Германию с СССР. Все понимают, тот дипломатический маневр, какой предприняло тогда наше правительство, был вполне разумным, потому что почти на два года отсрочил вторжение фашистов на советскую землю. [61]
Но нельзя к нам, комсомольским работникам тридцатых, подходить с сегодняшней меркой. Тогда для нас возможны были лишь робкие предположения на этот счет. Но мы безоговорочно верили в мудрость партии, в непогрешимость И. В. Сталина. Так я и ответил на все вопросы окружающих меня комсомольцев:
— В сообщении указывается, что на беседе между товарищем Молотовым и Риббентропом о заключении пакта присутствовал сам товарищ Сталин, а он ошибиться не мог.
И, как ни странно выглядит это сейчас, такой мой ответ всеми был воспринят как совершенно бесспорная истина... Хотя, исходя опять-таки из неоднократных высказываний И. В. Сталина, мы единодушно сошлись на том, что оборону страны надо крепить и что фашисты не становятся отныне нашими друзьями.
Расходились мы с учений очень усталые, но с чувством исполненного комсомольского долга, гордые тем, что, по оценке присутствовавших военных товарищей, показали неплохую военную подготовку и огромное желание стать достойной сменой воинам РККА.
Экскурс в прошлое оказался весьма полезным. Мы продумали в отделе меры по более широкому использованию в агитационной и пропагандистской работе материалов о славных победах русских воинов над немецкими псами-рыцарями, Ливонским орденом, пруссаками. Было решено раздобыть в библиотеках и переснять для наглядной агитации ряд документов периода гражданской войны — обращения реввоенсоветов фронтов, решения партийных и комсомольских собраний, приказов командиров о подвигах красноармейцев, телеграмм В. И. Ленина на фронты. В проведении этой работы нам хорошо помогли преподаватели истории Московского государственного университета. И еще: перебирая в памяти дела Ленинградского комсомола накануне войны, можно было с удовлетворением сделать вывод — для подготовки молодежи к грядущим боям было сделано немало. Партия предупреждала об опасности, и комсомол делал практические выводы в своей работе.
Как ни дороги мне воспоминания о довоенных делах Ленинградской комсомольской организации, но пора возвращаться в сорок второй год. [62]
21 января я докладывал начальнику политуправления округа о результатах очередной поездки в войска. Выслушав доклад, Н. М. Миронов вручил мне пригласительный билет на торжественно-траурное заседание, посвященное 18-й годовщине со дня смерти В. И. Ленина.
— В вашем распоряжении полчаса, — сказал Н. М. Миронов. — Побрейтесь, приведите себя в порядок и поднимайтесь к командующему. Поедем вместе...
От подъезда штаба округа быстро промчались на машине командующего к станции метро «Маяковская». Вошли в подземный вестибюль, предъявляя документы и пригласительный билет нескольким постам охраны. Там — по всей платформе — ряды стульев и кресел, на противоположной от входа стороне оборудована сцена. А на путях стояли поезда метро, двери вагонов закрыты.
Торжественно-траурное заседание началось в 18 часов 50 минут. В президиуме — И. В. Сталин, В. М. Молотов, М, И. Калинин, А. С. Щербаков... Вступительную речь произнес М. И. Калинин.
— У нас, товарищи, — подчеркивал Михаил Иванович, — есть все необходимое для победы над врагом. Силы для борьбы с фашистскими захватчиками наш народ, Коммунистическая партия находят в неиссякаемом источнике — ленинизме{7}.
Докладчик А. С. Щербаков, развивая эту мысль, говорил о мужестве и героизме советских людей, о крепком союзе рабочих, крестьян и интеллигенции, о нерушимой дружбе народов СССР.
— У Страны Советов, — заявил он, — хватит сил и выдержки, чтобы окончательно разгромить фашистом, добиться полной победы. Все — для победы! Все — для фронта!..{8}
Дух бодрости и уверенности царил здесь. Да иначе и быть не могло, когда так успешно развивалось контрнаступление наших войск под Москвой.
«Дело Ленина отстоим!» — с таким настроем расходились с этого заседания его участники. И именно эту мысль мы, работники политуправления округа, стремились довести до всего личного состава наших войск. [63]
С торжественным заседанием на «Маяковской» у меня связаны и весьма неприятные воспоминания. Дело в том, что, проходя посты охраны и предъявляя документы, я вслед за генералами Артемьевым и Мироновым на вопрос сотрудников НКВД: «Оружие есть?» — не задумываясь отвечал: «Нет». Сняли шинели в импровизированной раздевалке, заняли места (меня начальники посадили между собой), прослушали выступления М. И. Калинина и А. С. Щербакова, а когда перед концертом объявили перерыв, я вдруг почувствовал, что у меня на ремне под кителем с правой стороны находится пистолет ТТ, да еще с патронами. (Привык к нему и перестал чувствовать, потому и забыл.)
В голову ударила кровь, стало нестерпимо жарко, на лице выступил пот. Командующий, вероятно, заметил мое состояние и спросил:
— Что с вами, Маринов?
Я торопясь объяснил ему и сказал, что сейчас же пойду и сдам оружие охране.
— Сиди и не смей никуда ходить, — отрезал командующий.
Артемьев словно забыл о моем признании и сосредоточенно смотрел концерт. Сталин, Молотов, Калинин сидели впереди нас и вместе со всеми горячо аплодировали артистам. Особый успех выпал тогда на долю певцов М. Д. Михайлова и И. С. Козловского. Они блестяще исполнили дуэт Вильбуа «Нелюдимо наше море» и повторяли его на бис несколько раз. А я сидел и тяжело переживал свою оплошность, ждал, когда командующий что-то скажет. Но он молчал. И заговорил только во дворе штаба округа. Тогда, когда мы были уже у себя.
— Запомните, Маринов, ваше ротозейство и беспечность могли привести к непоправимым последствиям. На этом поставим точку и забудем наши разговоры на эту тему. Поняли?
Я с радостью ответил утвердительно. Что же касается «непоправимых последствий» моего добровольного признания, то всю опасность сложившейся тогда ситуации я понял значительно позднее.
Приближалось 25-летие ВЛКСМ. В комсомольских организациях округа подготовка к юбилею началась уже с 1942 года. Проходила она под лозунгом «Дело Ленина отстоим!». [64]
В самый канун юбилея — уже в следующем, 1943 году — более 17 миллионов комсомольцев и молодых граждан Советского Союза дали клятву верности Коммунистической партии. В числе их были и сотни тысяч молодых воинов Московского военного округа. Советская молодежь заверила партию:
Клянемся мы ленинской правдой нетленной,И клятва эта выполнялась свято.
Из Московского военного округа уходил на фронт лейтенант Александр Космодемьянский. 2 сентября 1943 года он опубликовал в окружной газете «Красный воин» следующее письмо:
«Позади месяцы учебы. Я — офицер, командир танка. В моем экипаже и фронтовики, и впервые идущие в действующую армию. Всех нас объединяет крепкая дружба, одно желание — скорее встретиться с врагом, испробовать на его шкуре силу своего оружия...
У меня свои, особые счеты с фашистами. То, что гитлеровцы сделали с моей сестрой, Зоей Космодемьянской, рождает гнев у каждого советского человека, у каждого воина. Велика моя ненависть!..
Недавно в газетах сообщалось, что на одном из участков фронта действует 332-й немецкий пехотный полк. Тот самый полк, солдаты и офицеры которого казнили Зою. Командир полка немецкий полковник Рюдерер приказал повесить мою сестру. Как мне хочется попасть именно туда, где наши воины бьют немецких бандитов из 332-го полка...
Образ Зои стоит передо мной. Он зовет к мести!»
В последующих публикациях окружной газеты неоднократно сообщалось, что экипаж Александра Космодемьянского успешно единоборствует с гитлеровскими танками и самоходными орудиями, подавляет огневые точки врага, уничтожил минометную батарею и большое количество пехоты противника. Александр, сообщая об этом и в комсомольский отдел политуправления округа, советовал нам побольше уделять внимания воспитанию у бойцов веры в силу своего оружия. «Оружие наше надежное», — писал он. [65]
В ту пору Александр Анатольевич Космодемьянский стал уже старшим лейтенантом, заслужил высокое звание Героя Советского Союза. Военная его судьба была яркой, но, к сожалению, короткой.
С боями он дошел до Восточной Пруссии. Участвуя в штурме Кенигсберга, мощная самоходная артиллерийская установка гвардии старшего лейтенанта Космодемьянского обеспечила захват форта и пленение более 300 фашистов. Вскоре самоходка была отрезана от своего полка. Экипажу Космодемьянского пришлось вести неравный бой с артиллерией и пехотой противника в течение трех суток, и все-таки он смог вернуться в полк.
Беда настигла Сашу 13 апреля 1945 года при ликвидации одного из последних очагов фашистского сопротивления на Земландском полуострове. Здесь Саша был убит осколком снаряда. Чуть-чуть не дожил до светлого дня великой нашей Победы.
Почти одновременно с А. А. Космодемьянским проводили мы на фронт осенью 1943 года и еще одного героя — старшего лейтенанта И. В. Туркенича. Никто из нас тогда еще не знал, что Туркенич был командиром «Молодой гвардии». Он скромно умолчал об этом, выступая перед комсомольскими работниками Московского военного округа. Говорил лишь о своих боевых друзьях и о зверствах немецко-фашистских захватчиков в оккупированном Краснодоне. Мы записали это его выступление и затем многократно сами пересказывали его в запасных полках, в училищах. Свидетельство живого участника борьбы с гитлеровцами в их глубоком тылу сослужило добрую службу в нашей воспитательной работе.
О судьбе Туркенича я услышал от начальника комсомольского отдела политуправления 1-го Украинского фронта В. Ф. Цыганкова. Туркенич воевал на этом фронте в должности помощника по комсомолу начальника политотдела 99-й стрелковой дивизии. Репутация его была очень высока. Валентин Цыганков не раз предлагал Туркеничу работу в комсомольском отделе политуправления, но тот просил повременить. Так продолжалось до августа 1944 года. А в августовских боях на Висле И. В. Туркенич был смертельно ранен осколком в сердце.
В его записной книжке боевые товарищи нашли [66] несколько написанных им стихотворений. И среди них — такое:
Нет! Нашу юность не убитьЯ уже рассказывал о боевых заслугах военных училищ и школ Московского военного округа. Тема эта требует, однако, продолжения.
В округе действовало тогда 98 военно-учебных заведений. В них одновременно обучалось до 60 тысяч курсантов. За время войны здесь подготовлены сотни тысяч командиров среднего звена и младших командиров.
Названные выше цифры говорят о том, что в делах политуправления вопросы организации политической работы в учебных заведениях занимали большое место. Разумеется, и комсомольский отдел прилагал на этом участке значительные усилия. Все мы много работали в училищах, но обязанности координатора исполнял инструктор отдела старший лейтенант Борис Подгорнов. Он лучше всех нас знал курсантскую жизнь, учебный процесс, комсомольские дела в училищах. Именно Подгорнов выдвинул предложение — установить связь с комсомольскими работниками действующей армии, с тем чтобы получать от них советы по улучшению воспитания курсантов. Приведу в этой связи один пример.
Из комсомольского отдела ГлавПУРа нам передали письмо комсомольского отделения 31-й армии, в котором сообщалось: прибывающие выпускники училищ, обладая в целом высокими морально-боевыми качествами, все же имеют такие недостатки, как недооценка противника, недостаточная информированность в его коварных приемах, неумение использовать трофейное оружие. Интересным было замечание и о том, что молодые командиры из-за значительной разницы в возрасте испытывают затруднения при общении с пожилыми бойцами. Информация о таких замечаниях [67] встречалась комсомольским активом училища с глубоким интересом и ориентировала на напряженную дополнительную работу. Наши проверки подтверждали — многое учитывалось и исправлялось.
Сразу после того, как была ликвидирована непосредственная угроза Москве, во всех военно-учебных заведениях округа возобновилась плановая учеба. Только протекала она еще более напряженно.
В июне 1942 года курсанты пехотного училища имени Верховного Совета РСФСР призвали личный состав всех учебных заведений округа включиться в социалистическое соревнование, взяв за основу такие показатели:
в совершенстве изучить материальную часть оружия, состоящего на вооружении стрелкового батальона, технику меткого выстрела довести до автоматизма;
начальные и боевые стрельбы из этого оружия выполнить подразделениями только на отлично;
ознакомиться с трофейным стрелковым оружием, научиться пользоваться в бою немецким автоматом, пулеметом МГ-34, ротным минометом гитлеровцев, их легким пулеметом, их ручными гранатами;
умело применять разнообразные средства истребления вражеских танков: противотанковые ружья, гранаты, бутылки с горючей жидкостью, противотанковые мины. Уметь организовать активную и упорную борьбу с танками{11}.
Политическое управление округа поддержало эту инициативу. Во всех военно-учебных заведениях округа состоялись открытые комсомольские собрания, где предложенные условия соревнования дополнялись новыми, уточнялись, конкретизировались применительно к особенностям их специальности. Комсомольский отдел очень много поработал в этом направлении.
В округе все время и на всех уровнях проявлялась забота о максимальном использовании в училищах и школах боевого опыта действующей армии. Выполнению этой задачи способствовало то, что среди преподавателей и курсантов прослойка фронтовиков продолжала увеличиваться. Например, в пехотном училище имени Верховного Совета РСФСР в 1942 году учились 2122 фронтовика, а в 1944 году число таких курсантов возросло уже до 5259. Во Владимирском [68] пехотном училище 198 курсантов имели боевые награды. В Муромском училище связи в одном из наборов оказалось 26 Героев Советского Союза. Влияние их на курсантов, еще не нюхавших пороха, было огромно.
Какими многоопытными, закаленными в боях людьми укомплектовывались наши училища, можно судить по письму курсанта Н. Коканкова, опубликованному 3 февраля 1944 года на страницах газеты «Красный воин».
«Я в прошлом — боец 62-й армии генерала Чуйкова, известной сейчас на весь мир. Боевая жизнь наша была обыкновенной: немцы в 60 метрах впереди, а позади — Волга. Бились гранатами. Помню, мы, пять автоматчиков, с сержантом Слепых пошли на вылазку. В сумерках подползли к немецкому блиндажу и сняли часового так тихо, что этого не услышал даже боец, замыкавший нашу группу. Я в блиндаж ворвался третьим. Да делать там было уже нечего: всех четырех фашистов без меня прикончили. Утащили мы с собой немецкий пулемет. Потом из него же били по врагу.
Когда после ранения выздоровел, служил в запасной части. Командовал отделением автоматчиков. Учил их, когда попадут на фронт, драться по-сталинградски. Разный был у меня народ. Некоторые не любили окапываться, никак не могли понять, что, если не окопаешься, тебя закопают. Пришлось показать, как можно за 8–12 минут отрыть ячейку для стрельбы лежа. В Сталинграде мы и быстрей окапывались.
Сейчас я курсант Второго Московского пехотного училища. Буду офицером. Верю, что успею немало наколотить фрицев...»
Комсомольский отдел провел большую работу, чтобы курсанты высказались на собраниях по письму фронтовика, сделали для себя выводы о необходимости тщательной подготовки к боям с фашистами. Мы добивались такого положения, чтобы молодые командиры, попав на фронт, считали своим долгом написать в военные училища и школы о своих боевых делах, дать полезные советы. Часто в этих письмах сообщалось, с какими трудностями встретились их авторы по прибытии на фронт уже в офицерском звании, содержалась товарищеская критика учебных программ, отставания учебного процесса от боевой практики. [69]
Нет нужды рассказывать здесь о том, насколько ценна была такая информация, как много извлекали из нее для совершенствования подготовки резервов и командование округа, и преподавательско-инструкторский состав, и политорганы, включая, разумеется, и комсомольский отдел политуправления.
Все трудились тогда в поте лица, а уж курсанты-то — и вовсе, можно сказать, до седьмого пота. Например, в Рязанском пехотном училище их трудовой день был расписан так: 8 часов занятий в классах и в поле, 4 часа — самоподготовка. И кроме того — обширные хозяйственные работы! При таком суровом режиме, казалось бы, и думать было нечего об удовлетворении каких-то культурных запросов. АН нет! Курсанты много читали: за год училищная библиотека выдала 73 тысячи книг, в том числе 46 тысяч произведений художественной литературы. В училище проводились даже читательские конференции по произведениям любимых писателей. Мне случилось принять участие в одной из них — от вопросов отбоя не было:
— Какие литературные новинки советуете прочесть?
— Почему в литературных журналах не печатается Зощенко?
— Нельзя ли пригласить в училище Николая Тихонова?
— Не организуете ли нам встречу с Шолоховым, Алексеем Толстым, Фединым, Симоновым?
— Кто из писателей находится на фронте?
Должен сказать, что политуправление округа на протяжении всей войны поддерживало активные связи с писателями, причем мы всегда встречали у них самое доброе отношение к нашим нуждам. Во многих военных училищах и запасных полках не раз побывали Илья Эренбург, Алексей Новиков-Лрибой, Леонид Леонов, Федор Гладков, Микола Бажан, Анна Караваева, Лев Никулин, Александр Жаров, Леонид Ленч, Павел Антокольский, Борис Горбатов, Елена Кононенко, Виктор Шкловский.
Очень любили в округе Илью Эренбурга. Печатные и устные выступления этого писателя пользовались тогда исключительной популярностью, потому что были проникнуты глубокой верой в правоту нашего дела, отличались большой взрывной силой, убедительностью. [70]
Все они били в одну точку — оголтелым фашистам не должно быть пощады.
В то же время писатель умел подбодрить нас, заставлял поверить в собственные силы, вселял надежду в счастливый для нас исход борьбы с фашизмом. Чего стоили сами заголовки его статей: «Мы выстоим», «В боях решается судьба нашего народа», «Месть наша священна», «Мы придем в Германию»...
Не могу забыть свою встречу с Ильей Григорьевичем в редакции газеты «Красная звезда». А было так.
7 июня 1942 года в Москве, в Колонном зале Дома Союзов, состоялся антифашистский митинг молодежи. В нем участвовали фронтовики и партизаны, рабочие, деятели культуры, представители молодежи стран — союзниц в нашей борьбе с гитлеровцами. Был приглашен на этот митинг и я. Вместе со всеми голосовал за принятое там обращение к молодежи мира. Имелся в этом обращении и специальный раздел, адресованный немецкой молодежи.
В частях и училищах округа комсомольцы проявили большой интерес и к этому обращению, и к митингу в целом: расспрашивали меня, кто там выступал, о чем говорил, как относится молодежь Англии и США к открытию второго фронта. Много было суждений, и притом разноречивых, относительно нашего призыва к немецкой молодежи. Мне очень хотелось, чтобы на очередном окружном семинаре комсомольских работников выступил Илья Эренбург, поделился с нами своими впечатлениями об антифашистском митинге и, в частности, прокомментировал наш призыв к немецкой молодежи. Позвонил ему в «Красную звезду», и мы встретились.
— Уверен, вас интересует, когда же будет пролетарская революция в Германии? — спросил меня Эренбург с подчеркнутой иронией.
Я не успел ответить ему — он продолжил со злостью:
— Не дождетесь! Ни революции в Германии, ни братания! Фашисты будут по-прежнему безжалостно уничтожать все советское, все русское. Остановить их может только сила! Об этом, батальонный комиссар, надо вести речь на вашем совещании.
— Как раз об этом, Илья Григорьевич, политуправление округа и просит вас поговорить с комсомольским активом, — согласился я. [71]
Эренбург одобрительно кивнул, но тут же вдруг опять загорячился:
— Молодые гитлеровцы и не почешутся, почитав наше воззвание к ним. Их надо заставить поползать на брюхе под губительным огнем, почувствовать страх перед неотвратимым возмездием. Вот тогда они начнут думать над нашими воззваниями и листовками. Полюбуйтесь, что пишет домой фашистский ефрейтор, бесчинствующий сейчас на юге нашей страны.
Илья Григорьевич подошел к столу, выдвинул боковой ящик и подал мне листок с переводом письма, адресованного в Гамбург: «Дорогая мама, посылаю тебе посылку и сообщаю — потрошим и бьем мы советских до последнего. Всех их надо истребить, только тогда можно будет жить спокойно. Я горд своим предназначением...»
— Согласитесь, — прервал мое чтение Эренбург, — такого фашистского негодяя не остановят слова. Даже самые взволнованные! Его приведут в чувство только пуля, снаряд, штык...
В тот раз, к сожалению, что-то помешало Эренбургу выступить на семинаре, но о мыслях его я, как мог, рассказал комсомольским работникам. Зато в мае 1943 года он встретился с курсантами и преподавателями авиационного училища, с личным составом нескольких запасных полков, поделился впечатлениями о своих поездках в Курск, Гжатск и другие города, освобожденные к тому времени от немецких оккупантов. С возмущением говорил о зверствах фашистов, о разрушениях, произведенных ими, о лютой ненависти гитлеровцев к советским людям.
А в январе 1944 года в 1-м Московском авиационном училище связи так же интересно прошла встреча с Борисом Горбатовым — автором повести «Непокоренные». Ею тогда зачитывались все. Борис Леонтьевич рассказал о работе над повестью, о своей комсомольской юности двадцатых годов. И закончил он это свое выступление словами:
— Я увидел здесь таких ребят, которые очень нужны фронту. Раз народ дает такое пополнение — врагу не на что рассчитывать. Фронт ждет вас, товарищи!
Я неоднократно обращался в комсомольский отдел Главного политического управления с просьбой хотя бы временно, в порядке стажировки, командировать [72] меня на более или менее длительный срок на фронт. В конце 1943 года мечта моя наконец сбылась: мне вручили командировочное предписание — выехать на Ленинградский фронт.
Успел как раз к началу наступления войск фронта из района Пулкова и южнее Ораниенбаума. Наступление развивалось успешно: за пять дней прорвали сильно укрепленную оборону немцев и овладели Красным Селом, превращенным в крепость. Вслед за тем в результате умелого обходного маневра наши войска овладели городами Пушкин, Павловск, Гатчина. За 12 дней боев было освобождено более 700 населенных пунктов. Противник был отброшен от Ленинграда по всему фронту на 65–100 километров.
Помощник начальника политуправления Ленинградского фронта по комсомольской работе подполковник И. С. Бучурин помог мне в эти 12 дней побывать в комсомольских организациях нескольких полков, а после завершения наступления основательно познакомиться с боевым опытом политорганов. Запомнилось многое. В частности, беседа с комсомольцами, принятыми в партию. Собралось человек 50 в политотделе одной из дивизий 42-й армии. Начальник политуправления фронта генерал-майор Д. И. Холостов попросил рассказать, что в данный момент волнует бойцов, какие вопросы возникли у них в дни наступления? Я старательно записывал суть услышанного. Вот они, эти записи:
«У нас во взводе в ходе наступления убит уже второй взводный. Молодые командиры, только что прибывшие из училищ, не в меру горячатся, потому и гибнут. Надо остеречь их» (красноармеец Архипов Петр).
«Надо бы занятия по гранатометанию организовать. Мы долго сидели в обороне и привыкли метать гранаты только из окопа, а в атаке, на бегу — это куда труднее» (красноармеец Белявский Андрей).
«Некоторые бойцы почти не используют гранат в атаке, боятся, как бы на их осколки не напороться» (красноармеец Майсурадзе Вахтанг).
«С первых дней наступления мозоли стали натирать. За время сидения в окопах разучились ходить. Много потертостей ног» (младший сержант Косолапов Александр).
«Некоторые забыли о происках врага. Едят трофейные продукты без проверки» (сержант Рогов Петр). [73]
«На минах, оставленных противником, гибнут люди. Следует провести разъяснение бойцам о способах установки и маскировки мин фашистами» (старшина Дегтев Ефим).
«С почтой не все в порядке. Отстает, не в пример кухням. Бойцы обижаются» (красноармеец Носов Николай).
Мне рассказали, с каким вниманием отнесся к высказанным соображениям бойцов и младших командиров командующий фронтом Л. А. Говоров. Он отметил на Военном совете фронта тот знаменательный факт, что бойцы и сержанты подсказывают, как и что надо исправить, чему необходимо подучить личный состав для более успешных действий в наступательном бою. Нелегко сразу избавиться от навыков, приобретенных в длительной обороне, и с этим нельзя не считаться, подчеркнул он. Да и командующий войсками МВО, когда я вернулся из командировки, с интересом выслушал мою информацию. О виденном на фронте и некоторых выводах для нашего комсомольского отдела я доложил Н. М. Миронову и своим товарищам, а впоследствии не раз выступал и на семинарах комсомольского актива в частях.
Пережил на Ленинградском фронте и весьма неприятные минуты. Они навсегда остались в памяти, и о них, пожалуй, тоже следует рассказать.
Во время наступления на Гатчину оказался я на КП полка, в полуразрушенном здании какого-то полустанка. Начинался поздний январский рассвет. Я и Бучурин с интересом слушали допрос фашистского офицера, только что доставленного на КП группой разведчиков во главе с сержантом комсомольцем Иваном Стекловым. Гитлеровец был явно подавлен случившимся и давал ценные показания о численности войск, противостоящих наступающим, о тяжелом моральном состоянии своего подразделения и просил сохранить ему жизнь. Закончив ответ на очередной вопрос, он показывал фотографию, где был снят с женой и детьми, и слезливо спрашивал: «Вы не будете расстреливать меня?»
Неожиданно началась ожесточенная стрельба. До роты фашистской пехоты атаковало командный пункт. Все, кто был в тот момент на КП, залегли и стали отстреливаться. Плотный минометный огонь не давал поднять голову. А гитлеровцы все ближе и ближе — перевес [74] в силах на их стороне. В пылу боя забыли о пленном. Вспомнили, когда по нашей цепи раздались выстрелы из здания полустанка. Фашист, оставшись один, без охраны, взял кем-то оставленную винтовку и решил помочь своим.
Трудно сказать, чем бы все это закончилось, не подоспей на помощь нам автодрезина со счетверенной пулеметной установкой.
Скоротечен был этот бой — всего несколько минут, — но для меня он показался очень долгим. Во всяком случае, я успел подумать о многом: и об убитом рядом со мной лейтенанте, и о том, как хороша жизнь, и, наконец, о главном — как сам способен расстаться с ней, если окажусь в безвыходном положении.
А что касается фашистского негодяя, открывшего огонь нам в спину, то его обезвредил и взял второй раз в плен все тот же Иван Стеклов. Я смотрел в злые, на этот раз полные ненависти глаза фашиста и думал: «Сам враг преподает нам уроки быть с ним беспощадными в бою».
На многих совещаниях и комсомольских собраниях в частях округа рассказывал я о сержанте Иване Стеклове. И в самом деле, его боевые подвиги заслуживали этого.
Война застала Ивана в Ленинграде, куда он приехал просить руки любимой девушки, с которой познакомился у себя в Челябинске. Родители девушки уговорили парня подождать с год, а тут грянула война. Таня, так звали его невесту, жила у знакомых на даче в Луге и не смогла вернуться в Ленинград. Иван вступил добровольцем в армию, служил под Ленинградом и тяжело переживал случившееся.
— Получилось так, — рассказывал Стеклов, — что командование выделило меня в группу бойцов, идущих в тыл фашистов. Разумеется, я и мои товарищи понятия не имели тогда, где мы будем действовать, но мысль о возможной встрече с Таней не оставляла меня.
Стеклов замолчал, снял с головы свою видавшую виды шапку-ушанку и тут же опять надел ее.
— Ну, а дальше как сложились дела? — спросил я.
— Дальше, все как в доброй сказке. Оказались мы под Лугой, повоевали там, пообвыклись, и я о своей мечте встретиться с Таней доложил командиру. Мне повезло, нам нужен был медик, а Таня до войны училась [75] в мединституте. Послали к ней гонца, передали мой привет и просьбу встретиться. Остальное уже зависело от времени.
Я с волнением записал в свою тетрадку: «Война свела и опять разлучила ребят. Ивана вернули после выполнения задания в часть, а Таня воюет в партизанах».
Сержант Стеклов многое позаимствовал у партизан для своей практики разведчика. Вот один пример.
Научили его в отряде играть на трофейной губной гармошке. (Для немцев это была любимая забава.) Но Иван пошел дальше своих учителей. Он разучил не только советские песни, но и некоторые из тех, что напевали фрицы. Помог ему в этом пленный немецкий солдат, дожидавшийся на партизанской базе отправки на Большую землю. Свое умение играть на губной гармошке Иван использовал в вылазках за «языками». Устроят наши разведчики засаду, а сам сержант выдвинется немного вперед и тихонько наигрывает что-либо из популярных немецких мотивов. Частенько находились любопытные, подходили и попадали прямо в руки наших воинов.
Не сразу командиры признали этот прием находчивого разведчика. Говорили ему и о том, что инструкциями такой образ действий в разведке не предусмотрен, но сержант стоял на своем, и «языки» попадались на «музыкальную приманку». Сколько лет прошло, а этот симпатичный белокурый парень стоит перед моими глазами.
В те же дни под Ленинградом встретил я неожиданно друга детства — Алексея Павлищева. Мы с ним семь лет прожили вместе в 5-й Детскосельской школе-колонии. Это был очень способный и добрый парень. Одна беда — никак не мог избавиться от привычки промышлять карманными кражами. Всех ребят наши воспитатели вывели на верную дорогу: после детдома одни пошли на заводы, другие — в техникумы, лишь Алексей остался при своем ремесле.
Последняя моя встреча с ним произошла летом 1939 года. Я работал уже секретарем Ленинградского горкома комсомола, и Алексей обратился ко мне за помощью: попросил определить в одну из больниц его тяжело заболевшую мать. Я сделал все необходимое, ее успешно оперировали. Тогда между нами состоялся нелегкий, но откровенный, дружеский разговор. В который [76] уже раз я убеждал Алексея, что пора кончать с преступной его «профессией», приводил в пример судьбы бывших детдомовцев, ставших крепко на ноги. Он пообещал:
— Все хорошо будет. Жди, скоро позвоню.
Но звонка не последовало. Исчез Алексей с моего горизонта.
И вдруг такая оказия. Ехал я с Бучуриным из одного полка в другой. На опушке леса шофер остановил машину — надо было переждать, пока пройдут танки и колонна пехоты. Вышли мы из машины, стоим на обочине дороги. Тут-то я и столкнулся чуть не нос к носу с Алексеем Павлищевым. Он прошел было мимо, да вдруг обернулся в мою сторону.
— Саша!.. Виноват, товарищ майор Маринов?
Мы обнялись.
— Дружка встретил? — улыбаясь, спросил Бучурин.
— Да еще какого!
— На фронте чего не бывает...
Я не мог насмотреться на Алексея. Он словно бы и выше стал, и шире в плечах. Шинель сидела на нем ладно, на груди — автомат. Сразу видно, что бывалый воин, обстрелянный. Голубые ясные глаза Алексея из-под лихо сбитой на лоб ушанки смотрели прямо, открыто. Не косили тревожно по сторонам, как в последнюю нашу встречу в Ленинграде.
— Давно, Леша, воюешь? — поинтересовался я.
— Третий год.
— И награды есть?
— Спрашиваешь! — весело подмигнул Алексей. — Людям в глаза глядеть не стыдно.
— Что же ты, Лешка, не позвонил тогда? — упрекнул я.
С лица Алексея исчезла радостная улыбка. Ответил хмуро:
— Неужели не понял? Хоть ты мне и большой друг... Но и от тебя не мог принять покровительства. Уж таким уродился. Люблю, чтобы все было на равных... Вот теперь конец войны показался, встретимся после победы. Тогда...
Он не успел досказать, что будет тогда. Воздух вдруг всколыхнулся, блеснул ослепляюще огонь, взметнулся снег, запахло порохом и железом, меня швырнуло куда-то в сторону... [77]
Когда очнулся, увидел над собой встревоженное лицо Ивана Степановича Бучурина. Болел затылок, тошнило, левую руку почти совсем не чувствовал.
— Надо его перенести в машину, — услышал я голос шофера.
— Придется. Сам он едва ли...
Однако я встал сам. С трудом разлепив губы, спросил:
— Где Алексей?
Бучурин молча кивнул в сторону придорожной елки. Там я увидел распростертое на еловом лапнике безжизненное тело. На лбу выступил холодный пот, в ногах я почувствовал страшную слабость.
— Как же это? Как?
Незнакомый офицер пояснил:
— Проходивший мимо танк зацепил мину. Замаскирована была, ну и... Тут уж судьба, и ничего больше...
Похоронили мы Алексея Павлищева здесь же, у обочины лесной дороги. Я стоял над его могилой и плакал, чего со мной не случалось уже давно...
Наступил последний день моей командировки. Доложил о результатах работы начальнику политуправления фронта, попрощался с работниками комсомольского отдела. Оставалось свободное время, и я сел писать письмо брату Константину. Хотелось рассказать ему о родном для нас Ленинграде. По письмам от брата догадывался о том, что он воюет на соседнем, Волховском фронте.
Дальнейшие события разворачивались как в сказке. Подполковник Бучурин, взявший мое письмо для отправки, через несколько минут вернулся и сообщил:
— Саша, полевая почта, указанная тобою, совсем недалеко — на Карельском перешейке. До твоего отлета еще восемь часов. Достану тебе машину, и ты успеешь повидаться с братом...
Старшину Маринова Константина Александровича я застал на занятиях с его подчиненными. Они изучали какой-то агрегат радиолокационной станции. Брат бросился ко мне. Конечно же, мы одинаково были рады этой встрече и тому, что оба пока живы и здоровы. Костя пережил куда больше моего, особенно в страшное время ленинградской блокады. Да и до войны он [78] основательно хлебнул солдатского лиха — в 1938–1939 годах воевал добровольцем в Народно-освободительной армии Китая. Поговорили мы часок и распрощались.
К счастью, после войны увиделись вновь.
...Наступил май 1944 года. Близилось полное освобождение страны от фашистских захватчиков. Советские войска вступили в северо-восточные районы Румынии, не за горами было и начало освобождения Польши и Чехословакии. А затем боевые действия должны переместиться на территорию фашистской Германии, где будут протекать в непривычной для Красной Армии обстановке. Необходимо было хорошенько подготовиться к этому, сориентировать должным образом командиров, политработников, партийные и комсомольские организации.
Главное политическое управление собрало в Москве помощников начальников политуправлений фронтов, флотов, военных округов и политотделов армий по комсомольской работе. Сперва нас инструктировали многоопытные военные политработники и ответственные представители Наркомата обороны, а затем — 15 мая — принял М. И. Калинин.
Михаилу Ивановичу шел уже 69-й год, а главное — он был не совсем здоров. Поэтому нас предупредили, что не следует изо всех сил крепко жать ему руку, слишком громогласно приветствовать его и постараться не утомлять длинными речами. Однако сам Калинин сразу же отменил все эти ограничения, попросил нас чувствовать себя так, как это свойственно молодым и энергичным людям. И сразу возникла атмосфера, располагавшая к непринужденной беседе. Михаил Иванович обратил наше внимание на необходимость постоянной учебы, говорил об огромном значении боевой спайки и дружбы комсомольцев, о воинской дисциплине, о разумном стремлении уничтожить врага и вместе с тем сберечь себя самого и своих товарищей. Если бойцы сплочены волей командира, если чувствуют локоть товарища и взаимную выручку, то боеспособность их во много раз выше. Минувший период войны полон примеров, подтверждающих это.
Изложил он свою точку зрения и на то, каким должен быть командир-комсомолец, выделив требование: [79] иметь у подчиненных не только должностной авторитет, но и авторитет знатока своего дела, разумного человека, политического руководителя.
Прямое практическое значение для нас имело предостережение Михаила Ивановича не рассматривать комсомольскую работу, комсомольские поручения как самоцель, а помнить простую истину: ценность комсомольца определяется прежде всего тем, как он воюет, как справляется с той основной — военной работой, которая ему поручена.
Михаил Иванович предупредил нас о том, что летом предстоят большие бои и надо подготовить к ним людей. Воюя на территории иностранных государств, каждый должен помнить о своем высоком звании советского человека, вести себя достойно, гуманно, благородно по отношению к местному населению.
«Наконец-то, — думал я обрадованно, — мы по всему фронту вот-вот перешагнем границы СССР. Дожили до этого светлого дня. Настает и на нашей улице праздник. И как же здорово, что бок о бок с нашими войсками поведут бои за освобождение своих земель поляки, чехи, румыны! Наш Московский военный округ сделал для этого немало: сформировал дивизию имени Тадеуша Костюшко, затем 2-ю и 3-ю польские дивизии, румынскую дивизию имени Тудора Владимиреску, 1-ю чехословацкую воздушно-десантную бригаду...»
Я жадно ловил каждое слово М. И. Калинина. Да иначе и быть не могло — перед нами же выступал соратник Ленина, один из тех легендарных революционеров, что стояли у колыбели Советской власти. Умный, душевный человек!..
По окончании беседы М. И. Калинин сфотографировался вместе с нами и распорядился, чтобы не позже завтрашнего дня фотографии были вручены каждому.
Выйдя из Кремля на Красную площадь, мы остановились там, горячо обсуждали услышанное. Мне понравилось, что и секретари ЦК ВЛКСМ остались с нами, активно участвовали в обмене мнениями. Вероятно, они тоже ощущали потребность проверить свое понимание рекомендаций, полученных от Михаила Ивановича. Что касается меня, то в тот же день по свежей памяти тщательно записал все, о чем говорил [80] нам М. И. Калинин, и записи эти мне очень пригодились впоследствии.
В октябре 1944 года в гарнизонах Московского военного округа проводились собрания комсомольского актива, на которых речь шла о ходе соревнования в честь 25-летия ВЛКСМ, о результатах боевой и политической подготовки, достигнутых за год. Перед активом столичного гарнизона с таким докладом должен был выступить я. Стали в комсомольском отделе думать, что положить в основу доклада, на каких конкретных делах сосредоточиться. Начальник политуправления посоветовал:
— Сосредоточьтесь на главном — на качестве резервов, подготовленных для фронта, работе комсомольских организаций в этом именно направлении.
Так мы и поступили. Данные штаба округа свидетельствовали, что боевая выучка и воспитание личного состава в запасных полках и училищах заметно улучшились. Тысячи красноармейцев и командиров, подготовленных в частях округа, были отмечены наградами. В течение не закончившегося еще года 87 комсомольцев, отправленных на фронт из МВО, удостоились звания Героя Советского Союза.
Воспользовался я и советом заместителя начальника комсомольского отдела Главного политического управления РККА подполковника А. А. Кудрина — рассказал активу о подвиге Юрия Васильевича Смирнова. Он ведь тоже получил первую солдатскую закалку в одной из запасных частей нашего округа.
В ночь на 25 июня 1944 года Юрий Смирнов, гвардии рядовой 77-го гвардейского стрелкового полка 26-й гвардейской стрелковой дивизии, действовал в составе танкового десанта. Был тяжело ранен и попал в плен. В ту же ночь наши наступающие войска обнаружили его распятым в одном из блиндажей противника, близ деревни Шалашино Оршанского района Витебской области. Выяснилось, что все попытки гитлеровцев получить от Смирнова нужные им сведения ни к чему не привели. Казнен он был таким изуверским способом по приказу генерала Траута, командира 78-й штурмовой дивизии.
Ознакомил я наш актив и с решением комсомольской [81] организации гвардейского батальона, в котором служил Смирнов. Вот оно, это решение:
«1. Клянемся, что мы пойдем в бой и будем бить врага без жалости, без пощады. Это будет наша месть за муки Юрия Смирнова.
2. Клянемся, что каждый из нас будет таким же, как наш боевой товарищ Юрий, — верным военной присяге, надежным помощником командира, дисциплинированным, стойким и бесстрашным в бою.
Вечная слава мученику — герою комсомольцу Юрию Смирнову, павшему в бою за свободу и независимость нашей Родины!»
Этот документ был размножен и разослан по всем гарнизонам МВО. В запасных частях, в военных училищах состоялись комсомольские собрания с повесткой дня «Верность присяге — закон воина».
А чуть позже, когда я сам уже воевал на 1-м Прибалтийском фронте, к нам в Восточную Пруссию приезжала мама Юрия Смирнова Мария Федоровна, выступала перед красноармейцами и сержантами, перед офицерами. На этих встречах комсомольские работники рассказывали бойцам, что 78-я штурмовая дивизия гитлеровцев разгромлена еще в Белоруссии, ее командир генерал Траут, по приказу которого мучили Юрия, взят в плен и ответит за содеянные преступления перед военным трибуналом.
Рассказывая о службе в политуправлении МВО, не могу не воздать должного моим партийным наставникам, а также тем, кто делил со мною ответственность за состояние комсомольской работы в округе, — офицерам комсомольского отдела.
Начну с Николая Михайловича Миронова. Не потому, что так гласит «табель о рангах», а по велению души. И еще потому, что хочу быть справедливым к тем, кто во многом определял успех комсомольской работы в округе.
Основательный, спокойный, ровный в отношениях с подчиненными, начальник политического управления округа был примером для каждого из нас. Он хорошо знал специфику партийной работы, накопив немалый опыт партийного руководителя еще до призыва на военную службу. Умел четко поставить задачу и строго спросить за ее исполнение, но в то же время давал [82] возможность исполнителям проявить личную инициативу. Начальники отделов, да и не только они, всегда уходили от Миронова удовлетворенными, с пониманием необходимости полученного от него задания и ясной перспективой.
Одной из отличительных черт Николая Михайловича была исключительная тщательность в подборе и расстановке кадров, в том числе и комсомольских работников. Подметив у человека те или иные склонности и способности, он давал ему соответствующее поручение, проверяя и его и себя — не ошибся ли? Но и после того не решал дальнейшую его судьбу единолично. По каждой кандидатуре на выдвижение или перемещение непременно советовался с подчиненными.
Как-то Николай Михайлович пригласил к себе и поинтересовался моим мнением об инструкторе отдела кадров старшем лейтенанте Д. С. Пудикове.
— Я давал Пудикову несколько поручений, — сказал он, — брал с собой в войска и убедился, что это человек обязательный, исполнительный, знает и любит комсомольскую работу, способен решительно действовать в трудных ситуациях. Если у вас нет возражений, давайте назначим его помощником по комсомолу в политотдел Московской зоны обороны.
С моей стороны возражений не последовало. Назначение состоялось. Д. С. Пудиков успешно работал начальником комсомольского отделения Московской зоны обороны до июня 1943 года, а затем был откомандирован на фронт, стал помощником начальника политотдела стрелкового корпуса.
Николай Михайлович Миронов не имел тогда специального военного образования. Но он очень упорно самостоятельно изучал тактику, оперативное искусство, штудировал уставы Красной Армии. И от каждого из нас требовал того же. Не уставал напоминать, что авторитет работников политуправления в немалой мере зависит от их компетентности в военном деле.
Не меньшее значение придавал он знанию отечественной истории, высоко ценил как источник духовного самоусовершенствования художественную литературу. На рабочем столе в его кабинете я постоянно видел, с многочисленными закладками, то «Курс русской истории» В. О. Ключевского, то «Очерки истории Нижегородского ополчения 1611–1613 гг.», то «Дневник партизанских действий 1812 года» Д. В. Давыдова, [83] а также «Историю гражданской войны СССР», сочинения М. В. Фрунзе, «Севастопольскую страду» и «Брусиловский прорыв» С. Н. Сергеева-Ценского, «Порт-Артур» А. Н. Степанова.
Николай Михайлович уделял большое внимание вопросам организации работы комсомольского отдела. В принципе он считал приемлемым установленное у нас распределение обязанностей между инструкторами — персональная ответственность за состояние комсомольской работы в стрелковых, артиллерийских и танковых частях, военных училищах, Военно-воздушных силах. И действительно, такое закрепление четко определяло, в каком направлении инструктору надлежало повышать свои военные знания, позволяло ему целеустремленно накапливать конкретный опыт комсомольской работы. Вместе с тем, подчеркивал начальник политуправления, помимо своего участка работы каждый инструктор должен уметь видеть всю картину комсомольских дел в целом, быть способным оперативно реагировать на новые явления в жизни комсомольских организаций, вовремя предлагать меры по преодолению слабых мест. В этом плане не все у нас ладилось, были упущения, иногда проявлялась медлительность. Приведу такой пример.
В ходе битвы под Москвой части округа стали получать в значительном количестве противотанковые ружья конструкций В. А. Дегтярева и С. Г. Симонова. Гитлеровцы к тому времени еще имели превосходство в танках, и фронт остро нуждался в бойцах, обученных эффективно применять это новое оружие. К сожалению, поначалу ПТР не произвело на бойцов запасных частей должного впечатления. Было много разговоров о том, можно ли остановить громаду танка огнем из такого ружья. Мы, работая в частях, знали об этих настроениях, но сразу не поставили этот вопрос перед командованием и политорганами соединений: не предложили организовать дополнительную разъяснительную работу о боевых возможностях ПТР, не просигнализировали о необходимости повторения показательных стрельб, проведенных во многих частях наспех. В результате процесс ликвидации недооценки ПТР среди бойцов несколько затянулся. Комсомольский отдел в дальнейшем повысил свою активность в выдвижении перед руководством политуправления важных вопросов политико-воспитательной работы. Об [84] этом я и пытался рассказать на предыдущих страницах.
Работники комсомольского отдела — А. Г. Зорина, И. М. Пасечник, Б. И. Подгорнов, А. Рыкунов, А. С. Сказобцев, А. И. Тихомиров — пользовались у начальника политуправления хорошей репутацией. И они, мне кажется, заслуживали того.
Взять, к примеру, капитана Алексея Сказобцева. Он был в высшей степени трудолюбив и дисциплинирован. Не помню случая, когда ему нужно бы было напомнить об исполнении какого-нибудь поручения. Тонко понимал суть работы первичных комсомольских организаций и умел передать их руководителям свой большой опыт. В соединениях и частях округа знали — если приехал Сказобцев, можно твердо рассчитывать на основательную практическую помощь. Отличала его и скромность, умение промолчать о том, что сделал сам, но преподнести в самом лучшем виде дела товарищей.
Алексей имел хорошую военную подготовку. Однажды на ночных учениях в районе Муромских лесов один из командиров батальона потерял ориентировку и не смог вывести свое подразделение в заданный район. Сказобцев, находившийся в этом батальоне, проявил твердость характера, взял управление на себя, вывел подразделение на назначенный рубеж и обеспечил своевременное выполнение учебно-боевого задания. Командующий войсками округа дал тогда высокую оценку действиям инструктора комсомольского отдела.
И еще одно из многих положительных качеств Сказобцева — он отлично стрелял из пистолета, винтовки и пулемета. В этой связи мне запомнился такой эпизод.
Проводили мы окружной семинар комсомольских работников. Член Военного совета округа генерал-майор Д. А. Гапанович прослушал основной доклад, выступления нескольких комсоргов и помощников начальников политотделов по комсомолу, посоветовал, как вести семинар дальше, и, собравшись уже уезжать, несколько неожиданно сказал:
— Подумай о кадрах. Кое-кого пора переводить на другую работу, не связанную с молодежью. Посмотри в зал, сколько там ребят в очках. Какие из них комсомольские работники? Они, пожалуй, и стрелять не умеют. [85]
Я сам ношу очки и поэтому растерялся. Выручил Сказобцев, который доложил:
— Товарищ генерал, через десять минут согласно программе все участники семинара, включая и работников комсомольского отдела, будут стрелять из пистолета, винтовки и ручного пулемета. Разрешите позже доложить вам, как отстреляются те, кто в очках.
Гапанович строго, как мне показалось, взглянул на Алексея, но тут же широко улыбнулся, спросил, как стреляет сам Сказобцев. Я ответил:
— Отлично.
— Ну тогда и я пойду с вами в тир. Там проверим друг друга, — сказал член Военного совета.
Итог стрельбы из пистолета был таков: Гапанович — удовлетворительно, Сказобцев — отлично, Маринов — удовлетворительно.
Д. А. Гапанович тут же вспомнил и рассказал нам похожий случай с командиром их дивизии в годы гражданской войны. Тот очень недолюбливал бойцов и командиров из бывших студентов потому именно, что многие из них носили очки. И вдруг в бою один такой бывший студент проявил себя как лихой рубака, хотя и носил пенсне, да еще и стихи сочинял.
— С тех пор, — завершил свой рассказ Дмитрий Афанасьевич, — очкастые и даже стихотворцы получили у нас в дивизии полную реабилитацию.
Реабилитировали себя в ходе стрельб и «очкастые» участники семинара. Как бы сговорившись, они явно опережали тех, кто без очков. И впоследствии Д. А. Гапанович не раз с похвалой отзывался о Сказобцеве за умение не пасовать перед начальством, не спешить поддакивать, когда чувствовал, что начальник не прав.
Отличным работником была в нашем отделе и старший лейтенант Ангелина Зорина. Она, я бы сказал, вносила в наш в общем-то хороший, дружный коллектив культурное начало. Жизнерадостная, высокообразованная и женственная, Ангелина одним своим присутствием исключала среди нас проявления грубости, пошлости. Между прочим, Михаил Иванович Калинин, отмечая заслуги женщин-военнослужащих в годы войны, всегда подчеркивал их облагораживающее влияние на личный состав своего подразделения. Так было и у нас. Работала Зорина напряженно, как и все мы, никаких скидок ей не делалось, да она их и не потерпела бы. Мы были спокойны за ее повседневную, хлопотливую [86] работу среди девушек-медиков, снайперов, связисток, регулировщиц, водителей автомашин. А кроме того, Зорина была у нас в отделе вроде начальника штаба — вела учет заданий, следила за сроками исполнения, хранила документацию.
Заслуживают доброго слова и остальные мои сослуживцы по отделу. Всегда энергичный, находчивый, умевший увлекать за собой молодежь капитан Иван Пасечник, вдумчивые и обстоятельные в подходе к любому делу старшие лейтенанты Борис Подгорнов и Александр Рекунов, обладающий крепкой командирской хваткой капитан Александр Тихомиров. Все они с честью выполняли свой воинский и комсомольский долг. Все работали с высоким патриотическим подъемом. Каждый старался сделать все для успешного решения главной задачи МВО — подготовки резервов для фронта.
Внимание к комсомольскому отделу, комсомольским кадрам в целом, столь характерное для генерал-майора Н. М. Миронова, передалось всем руководящим работникам политуправления округа. Заместители начальника политуправления полковники П. В. Сытенко, И. Т. Стрельников, опытные оргработники А. М. Фадеев, В. Г. Чмыхов и другие товарищи рассматривали работу с молодежью как первостепенную. Они выступали на наших семинарах и сборах, многое подсказывали нам, требовали столь же внимательного отношения к комсомолу от начальников политотделов соединений и училищ, от политических и партийных работников частей. Состояние партийного руководства комсомолом систематически обсуждалось на окружных совещаниях партийно-политических работников, непременно учитывалось при инспектировании войск и военно-учебных заведений, при аттестовании начальников политорганов и заместителей командиров по политической части.
Не могу обойти молчанием и еще одного человека, о котором всегда вспоминаю с благодарностью. Это Наум Маркович Анцелович. Он из славной когорты старых большевиков: член партии с 1905 года, один из организаторов Красной гвардии в Петрограде, член Петроградского военно-революционного комитета. В годы гражданской войны Наум Маркович был на политработе в Красной Армии. Во время мирного строительства занимал ответственные посты в народном хозяйстве. [87] А как только началась Отечественная война, попросился добровольцем в армию, и его прикомандировали к политуправлению МВО в красноармейском звании.
Анцелович всегда был переполнен интересными идеями и планами. Наш комсомольский отдел получил от него немало дельных советов. Это он порекомендовал однажды составить для комсомольских работников памятку, соединив в ней высказывания прославленных военных деятелей России и русских писателей о храбрости, долге перед Родиной, чести воинов, презрении к трусам. Больше того, Наум Маркович сам засел со мной и Алексеем Сказобцевым в библиотеке за подготовку такой памятки. Написали мы ее очень быстро, отпечатали в типографии окружной газеты и раздали участникам очередного семинара комсомольских работников округа. Отзывы она получила самые положительные.
Кому-то из сегодняшних читателей дело это, может быть, покажется пустячным. Не исключаю даже упрека: люди, мол, воевали, а вы занимались составлением цитатника, зря время убивали. Нет, не зря!
В другой раз Н. М. Анцелович принес мне замечательный документ гражданской войны — «Книжку красноармейца», утвержденную в конце 1918 года В. И. Лениным и Я. М. Свердловым. Ее вручали в те годы каждому бойцу Красной Армии. В книжке отмечалось прохождение службы красноармейцем, перечислялось выданное ему оружие, снаряжение, обмундирование. Здесь же были напечатаны основные положения Конституции РСФСР, некоторых декретов Советского правительства, приказы и положения Наркомвоена, касающиеся прав и обязанностей красноармейцев, а также «Заповеди красноармейца», первая наша формула торжественного обещания, текст суворовской «Науки побеждать». И все это сопровождалось соответствующими разъяснениями, призывами:
«Слушай, товарищ! Изучи присягу перед тем, как подписать. На что ты призван? Кто тебя призвал? Тебя призвал трудящийся народ, и дело, для которого ты призван, — твое собственное дело... Великой честью облекла тебя Республика, отдав тебе свое доверие. Будь его достоин. Принося присягу перед Советской властью, запечатлей ее у себя в сердце...» [88]
«Солдат Красной Армии! Ты защитник интересов рабочих и беднейшего крестьянства, защитник ими поставленной Советской власти от всех ее врагов. Помни же всегда о своем высоком звании, никогда и ничем не унижай его... Никогда не ропщи против своей власти, но всячески содействуй ей в ее великой работе на благо трудящихся масс. Помни, что ошибки этой власти — твои ошибки, и дружески помогай ей исправлять их... Будь всегда достойным сыном трудового народа, будь стойким борцом Великой Революции».
Краткие выдержки из этого документа мы тоже размножили в типографии окружной газеты и снабдили ими комсомольских работников. И тоже не зря. О том свидетельствовали многочисленные отклики из войск и одобрение нашей инициативы комсомольским отделом Главного политического управления.
Много внимания уделял комсомолу МВО и Центральный Комитет ВЛКСМ. Я не помню точного названия отдела, который возглавлял там Дмитрий Васильевич Постников. Мы обычно именовали его военным. Зато не забыл, как внимательно относились в этом отделе к любому армейскому или флотскому комсомольскому руководителю, немедленно откликались на его вопросы и запросы.
Сам Дмитрий Васильевич частенько бывал в действующей армии и по возвращении обычно подробно информировал нас, как показали себя в боях выпускники военных училищ МВО, о наших недоработках и упущениях в подготовке резервов для фронта. Не раз я в его кабинете знакомился с разнообразными фронтовыми реликвиями: решениями комсомольских собраний, клятвами бойцов, листовками, письмами. Товарищеские беседы с заведующим военным отделом ЦК ВЛКСМ очень помогали в повседневной моей работе.
В начале января 1942 года, явившись в ЦК ВЛКСМ по приглашению Постникова, я застал у него И. М. Видюкова и нескольких совершенно незнакомых мне лейтенантов и младших лейтенантов. Оказалось, что это командиры взводов, отличившиеся в боях на Западном фронте и приглашенные в Москву для получения наград. Представив их, Дмитрий Васильевич сказал:
— В нашем распоряжении есть часа три для того, чтобы обменяться с фронтовиками соображениями по весьма острому вопросу: как в действующей армии используются подразделения, вооруженные автоматами, [89] и что делается комсомольскими организациями для повышения их активности в боях?
Вопрос этот действительно был тогда очень важным и для фронта, и для Московского военного округа. Части Красной Армии все в большем количестве получали на вооружение пистолеты-пулеметы Шпагина и Дегтярева. Гитлеровцы несли большие потери от нашего автоматного огня. Об этом все чаще и чаще сообщалось в печати.
Командиры взводов живо откликнулись на предложение Постникова. Они говорили, что в последних наступательных боях хорошо подготовленные автоматчики, действуя дерзко, находчиво, внезапно, часто прокладывали путь главным силам. Зимние условия позволили поставить красноармейцев, вооруженных ППШ и ППД, на лыжи, в результате чего они стали более подвижны и маневренны. Командиры-фронтовики высказали пожелание, чтобы автоматчики подбирались из наиболее стойких и физически крепких бойцов.
В общем, беседа была полезной. Я многое записал и доложил затем начальнику политуправления, сориентировал в подсказанном фронтовиками направлении помощников начальников политотделов по комсомольской работе соединений и военных училищ.
Нет, по-видимому, необходимости рассказывать о наших контактах с комсомольским отделом Главного политического управления. Я уже рассказывал об этом выше. Добавлю лишь, что и с начальником этого отдела И. М. Видюковым, и с его заместителем А. А. Кудриным, и со всем инструкторским составом отношения у нас были самые короткие и добрые.
Опыт комсомольской работы в запасных частях и военных училищах МВО очень интересовал комсомольский отдел ГлавПУРа, и естественно, что после ознакомления с теми или иными нашими начинаниями товарищи давали рекомендации в другие округа. Этот процесс был взаимообогащающим. Мы, по советам И. М. Видюкова, А. А. Кудрина и инструкторов отдела, многое заимствовали из опыта подготовки резервов для фронта у сибиряков и уральцев. В госпиталях, расположенных на территории округа, лечилось много раненых, в военных училищах занимались тысячи комсомольцев-фронтовиков. Комсомольский отдел ГлавПУРа обязывал нас докладывать об их настроениях и замечаниях. [90] Н. М. Миронов не раз поручал нашему отделу готовить такие интересные информации.
В начале декабря 1944 года И. М. Видюков предупредил меня о предстоящем откомандирования на фронт. Рекомендовал заблаговременно ознакомиться с последними отчетами комсомольских отделов политических управлений фронтов, докладными записками об итогах проверки их Главным политическим управлением.
Я был очень обрадован этим сообщением. [91]