На новую границу

Сказать этого никто не мог. Только обстановка на линии фронта на следующий день говорила сама за себя. Группа за группой истребители уходили на задание и возвращались обратно, не обнаружив противника. Внизу не было сплошной пелены пыли и дыма, больше недели закрывавшей передний край.. Обычная голубоватая дымка простиралась над землей.

Летчики садились дежурить в первой готовности и опять вылезали из кабин, не дождавшись ракеты на вылет. Фашисты в воздухе не появлялись, и поднимать дежурных истребителей не приходилось.

А к обеду пришел приказ: вылеты на прикрытие прекратить. Попытка наступления немцев с треском провалилась, и бои полностью затихли.

Осталось только дежурство в первой готовности. Усталые летчики, механики, техники отдыхали. Они лежали под плоскостями самолетов и недоверчиво посматривали в сторону командного пункта. Вдруг опять ракета? Снова такие бои?

Ракеты не было. Вместо нее с командного пункта вернулся Архипенко и привел с собой молоденького младшего лейтенанта. Небольшого роста паренек — ниже Миши Лусто — с кругленьким мальчишечьим лицом, на котором выделялись большие, чуть припухшие черные глаза, и с девичьим румянцем на щеках, еще не знавших прикосновения бритвы, смущенно остановился рядом с командиром эскадрильи, посматривая из-под длинных ресниц на приподнявших головы летчиков. Всем своим обликом он резко отличался от присутствующих — тоже молодых, но уже опаленных огнем войны.

— Что там нового, Федор Федорович? — спросил Ипполитов, приподнявшись на локте.

— Новостей вагон и маленькая тележка. Вот, здеся, знакомьтесь. Новый летчик к нам прибыл. Степанов.

И Архипенко стал представлять Степанову летчиков.

— Лусто, мой боевой заместитель...

Миша лежа протянул руку.

— Михаил Васильевич.

— Сергей...

«Пупок — заместитель?! А Виктор? Значит, все...» Архипенко продолжал:

— Пахомов, командир звена.

Евгений, услышав свою фамилию, тоже протянул руку.

— Евгений. Только не командир звена, а просто летчик.

— Приказ, здеся, уже есть на тебя и на Лусто.

Командир звена.

«О Викторе больше месяца ничего не известно. Отдали приказом, наверное, что пропал без вести...» О летчиках, не вернувшихся с задания, если не было точных сведений о их гибели или о том, что они попали в госпиталь, через месяц отдавали приказ: «Считать пропавшим без вести...»

— Я же и старшим летчиком не был!

— Назначили, здеся, сразу командиром звена. Ну ладно, Степанов, с остальными сам потом познакомишься... Вот что, орелики. Американцы и англичане вчера во Франции высаживаться начали.

— Это что, в газетах есть? — спросил Лебедев.

— Откуда, здеся, в газетах?! Вчера только выса дились! По радио передавали.

— Ну и как?

— Захватили плацдармы. Авиации там!.. Больше десяти тысяч! Да, а ты, Лебедев, — вдруг вспомнил Архипенко, — уходишь от нас.

— Куда?!

— В соседнюю дивизию.

— Почему?

— Обмен. Оттуда к нам летчика переводят.

— Почему же меня?! Вон из пополнения кого-нибудь пускай пошлют. Они только прибыли, им все равно, где служить...

Степанов поежился. Хоть Лебедев и не имел именно его в виду, он принял все на свой счет. С таким трудом удалось добраться до боевого полка, и, на тебе, обратно куда-то отправляют...

— Нужно боевого летчика послать. Такого же, как и они нам дают.

— Может, из второй или третьей?

— Наша эскадрилья, здеся, целее всех осталась. Фигичев и решил от нас взять летчика. Кого же, кроме тебя?

Лебедев посмотрел на лежащего Ипполитова.

— Вон Ивана, может?

Архипенко даже не счел нужным ответить, а Ипполитов обиженно фыркнул:

— А почему меня?!

Лебедев вздохнул, посмотрел вопросительно на командира, на Лусто — может, шутят? — и спросил:

— Когда отправляться?

— Не знаю. Скажут, здеся...

— А как насчет вылетов? — поинтересовался Лусто.

— Не будет вылетов. Отвоевали пока, здеся, — Архипенко не мог успокоиться после короткого разговора с Лебедевым. Он представил себя на месте Сергея. Кому охота уходить из родного полка, где начал свою фронтовую жизнь? Да и жалко расставаться с хорошим летчиком. Сергей только за эти бои троих срубил. Да до этого пару... — Выдохлись немцы, — ответил наконец он Лусто.

Началась мирная жизнь. Летчики все так же приезжали к рассвету на аэродром, но большую часть времени находились под плоскостями самолетов и травили баланду. Стреляли в тире из пулемета, прицеливались по силуэтам... Вводили в строй молодое пополнение. Пока на земле. Рассказывали о боях. Даже будто и не рассказывали, а беседовали между собой, вспоминая разные эпизоды и разбирая возможные в таком положении действия. Ни Архипенко, ни Лусто, ни другие летчики, собственно, ничего
нового тут не придумали. Давно уже у них в такой форме проводились разборы воздушных боев и боевых вылетов. С жадным вниманием прислушивался к этим разговорам Степанов. Разгоревшимися глазами смотрел он на остальных летчиков, которые, казалось ему, все превзошли, ничего не боятся. И даже летать не просятся! «Вот бы на несколько дней раньше приехать... И я бы, может, в этих боях побывал!» — думал он. Ведь по отдельным репликам, энергичным жестам можно было представить, что ничего страшного там не было. Развернулся, прицелился, нажал гашетку, сбил!..

Хорошо, Сергей, что ты позже приехал, — заметил его настроение Архипенко. — А то, здеся, четверо приехали перед самыми боями. Тоже, наверно, думали сбивать только. Их и посбивали. Двое погибли, а один в госпитале. Голованов, четвертый, вот тоже без бензина упал после боя, в госпитале...

— А какая разница, товарищ командир? Bce равно когда-нибудь начинать надо. Еще бои будут? — не совсем уверенно спросил он,

Евгений улыбнулся. Он тоже когда-то думал, что на его долю не достанется боев...

— Э, нет! Не все равно. Ты, здеся, полетаешь пока в тылу, над аэродромом, потренируешься, а по том потихонечку и на задания ходить начнешь. Не сразу в такие бои! Тут и старые зубры только успевали поворачиваться!.. Молодежь я в такие бои сразу не беру.

Архипенко имел основания так говорить. Он жалел молодых летчиков, прибывающих на пополнение, не брал их сразу на задания. Поэтому и потери в эскадрилье были минимальными. Вот и в этой операции. Как бы трудно ни приходилось им вчетвером, он долго не хотел брать на задание Бориса Голованова. Они тогда почти не вылезали из кабин — то полеты, то дежурство, — но, он только и позволял себе, что полежать под плоскостью, а Бориса заставить дежурить в кабине. Но успевал вылететь вместе со всеми, а Голованова по радио отправить на стоянку. Только потом, когда напряжение боев утихло, он стал брать Бориса на задания.

— Так вы же меня и летать не пускаете. Дайте я хоть тут слетаю... — возразил Степанов.

— Летать хочешь? Я думал, нам не хочется, так и никому не хочется... Ладно, здеся, сегодня и слетаешь. С Женькой. Слышишь, Женька?

Евгений в это время болтал с Мишей Лусто и Ипполитовым. Хотя он и весьма скептически относился ко второму фронту, открытому союзниками на севере Франции, но внимательно следил по газетам и по радио за военными действиями в Нормандии. Ипполитов, наоборот, возлагал слишком большие надежды на американцев и англичан.

— Ты говоришь. А вот они только высадились шестого, а седьмого у нас бои уже кончились. Это что? Немцы туда стали оттягивать авиацию.

— Ишь ты, как быстро! Они ж еще с первого и второго числа меньше стали летать. А потом, Утин говорил, перехватили разговор по радио, немцы вообще стали бояться нас. Еще до линии фронта заворачивали обратно. Мы, мол, не хотим драться с этими сумасшедшими! — Как иначе со своей колокольни могли рассудить гитлеровцы? Четверо советских летчиков без колебаний бросаются в бой против любой группы фашистов. И бьют их. Сумасшедшие, конечно! — Ты-то не каждый день летал, а у нас это на глазах все делалось... И на земле. За восемь дней таких боев всего на пять километров продвинулись. Это ж поражение! Самое настоящее!

Ипполитов смутился. Однако не сдался. Пользуясь тем, что Лусто придерживался строгого нейтралитета в споре, никак не высказывал своего мнения, он продолжал настаивать на своем.

— Слышал, они же за эти дни тридцать пять тысяч самолето-вылетов на плацдарм сделали! Это ж сила! Только авиадесант двадцать тысяч выса дили!

— Ну и что же? Сколько они на Берлин летали? Тысячами. А тебе от этого легче было? У нас вроде немцев не убавлялось.

— Женька! Ты что, здеся, заболтался? Не слышишь?

— Что такое?

— Слетаешь четверкой сегодня на облет района. Степанова ведомым возьмешь. Над аэродромом бой с ним проведешь.

— Ладно. Когда?

— К вечеру, видно. Я пойду с Фигичевым договорюсь. — Архипенко поднялся, поправил свой реглан (он даже в жару лета 1944 года в Румынии ни на минуту не расставался с ним) и направился через летное поле к командному пункту.

— Федор Федорович! — остановил его Евгений. — Реглан хоть оставь. Сваришься в нем. Как ты его в такую жару таскаешь?! И летаешь все время в нем! Не жарко? Бросил бы давно рвань такую.

— Чудак! Это ж кожа! Единственное спасение при пожаре. Почему у тебя ноги не обгорели, когда ты, здеся, на горящем бой вел, садился? Сапоги кожаные спасли. А то бы повалялся в госпитале!

— Так сейчас же не летишь. Оставь его здесь.

Нема дурных! Выбросите, где я другой возьму? Это у меня талисман. В нем сколько летаю за всю войну, еще ни одной пробоины не привез. Как-то летчики уже пытались отучить своего командира от реглана, которым побрезговал бы, наверное, даже Плюшкин, прятали его, но Федор Федорович пришел в такое отчаяние, что над ним невольно сжалились и вернули ему эту смесь эмалита и кожи.

— Давно пора выбросить. В нем же эмалита больше, чем кожи. Не то что от огня закроет, сам гореть будет будь здоров!

— Ты мне, здеся, брось! Реглан еще что надо! В нем как до войны можно еще на танцы идти, стать там, достать из кармана папиросы, — он показал, как достает коробку папирос. — Знаешь, какие мы тогда курили? Во! Метр куришь — два бросаешь!

Это была его любимая поговорка. И чем дальше наши войска продвигались на запад, тем чаще он вспоминал папиросы, которые курил до войны. Может, и курил-то он обыкновенный «Беломор» — эту марку почему-то всегда предпочитали летчики, — но за годы войны, когда приходилось курить черт знает что, обыкновенные папиросы выросли в его воображении в трехметровые: «метр куришь — два бросаешь».

Архипенко махнул рукой — что, мол, вы в этом понимаете! — и пошел дальше. Вернулся он примерно через полчаса.

— Давай, Женька, собирай своих ореликов, вылетай. Только, смотри, далеко не уводи. Так, вокруг аэродрома проведи. На линию фронта не надо. А то, знаешь, Степанов, здеся, с тобой...

Архипенко, как и все летчики, с недоверием относился к наступившему затишью на фронте. Летающие на разведку экипажи докладывали, что на прифронтовых аэродромах еще порядочно фашистских самолетов. Конечно, их в любую минуту можно было встретить в воздухе.

— Ладно... Тут вот проведу, и домой, — Евгений достал карту и ткнул в нее пальцем, а сам подумал: «Линию фронта не показать? Какой же это облет района боевых действий? Втроем-то убережем одного Степанова!»

Прошли над линией фронта от Тыргу-Фрумоса до Ясс, заходили на немецкую территорию, но все обошлось благополучно. В воздухе было спокойно. И земля молчала. Ни одна зенитка не тявкнула. Вернулись к аэродрому. Евгений отпустил вторую пару на посадку, а сам со Степановым остался в воздухе.

— Держись в хвосте, Сергей! — какой еще воздушный бой? Научить молодого летчика хорошо держаться в хвосте — в этом главное.

Евгений ввел ястребок в вираж, оглядываясь через плечо на Степанова. «Хорошо держится, молодец!» С виража он перевел самолет в переворот. «Правильно, молодец! Боевой теперь...» Все так же через плечо он смотрит вниз на ведомого. «Мессеры» научили не смотреть на приборы, чувствовать скорость в любом положении. Степанов тянется сзади внизу. Евгений кладет самолет на спину, чтобы вывести из боевого разворота, а Сергей продолжает идти с набором, нос его ястребка все так же направлен вертикально вверх. «Ишь ты, хитрый какой! На новом самолете нетрудно выше меня забраться!» За время боев мотор на его самолете окончательно подносился. Его мощности едва хватало для взлета с этого ограниченного аэродрома. «Пора и ему выводить! Так никакого мотора не хватит!»

Но что это?! Самолет Степанова резко опустил нос и начал отсчитывать витки штопора...

— Выводи! — невольно крикнул по радио Евгений, будто Степанов сам не знал, что нужно выводить.

Вывел... И снова боевым разворотом тянется вверх. «Опять сорвется!..» Евгений не стал ждать нового срыва — слишком мало высоты осталось у Степанова — и поспешил вниз, ему навстречу.

— Пристраивайся!

Сергей занял свое место. Евгений выполнил еще несколько вялых эволюции (вдруг опять сорвется... Разобьется еще!..) и пошел на посадку.

— У тебя что, Сергей, мотор не тянет? Почему же тогда вверх лез? — спросил он на стоянке и с сомнением добавил: — Самолет-то новый, должен хорошо тянуть...

— Нет, хорошо тянет...

— Почему же в штопор сорвался?

— Не знаю... Стал выводить из боевого разворота, он и сорвался...

— Выводить?! — Евгений удивленно пожал плечами. Когда же он выводил? Все время вверх шел... — Разве ты выводил?

— Ну да...

— Ты и не думал выводить! Выше меня, наверное, хотел залезть.

— Нет, правда...

Долго еще оставался тайной для Евгения и других летчиков этот срыв в штопор. Но и в последующих полетах Степанов регулярно по нескольку раз срывался в штопор и мастерски выводил из него, хотя, по общему мнению, этот тип самолета вывести из штопора было очень трудно, почти невозможно: ручка управления вырывалась из рук, била по ним, по коленям, носилась по кабине... Только впоследствии удалось выяснить, что Степанова обучал технике пилотирования какой-то инструктор-недоучка. В любом положении самолета при потере скорости он рекомендовал один-единственный способ — отдавать ручку от себя. Даже если самолет идет вертикально вверх. Конечно, при этом срыв в штопор неизбежен... С трудом удалось тогда убедить Сергея, что в таких положениях нужно сваливать самолет на крыло или класть его на спину.

— Да нет же, неправильно! — возражал Сергей. — Нас учили всегда отдавать ручку от себя.

Пришлось привлечь на помощь аэродинамику и доказать ему, что при потере скорости в вертикальном положении не хватит ни рулей, ни скорости для выполнения заключительной части обратной петли.

Через несколько дней в обмен на Лебедева в полк перевели Николая Глотова. Он быстро прижился в эскадрилье, и его полюбили за веселый нрав.

Вскоре в полк из госпиталей стали возвращаться летчики, раненные в боях под Яссами. Вернулся и Голованов. За время лечения он еще больше округлился, пополнел и... сразу заработал прозвище.

— Ты смотри, Юрик пришел! — приветствовал его Архипенко, поднимаясь навстречу и протягивая руку.

Борис удивленно оглянулся по сторонам. Какой Юрик?!

— Ты чего, здеся, смотришь? Это повар у нас Юрик. Такой же толстый, как ты. Или, наоборот, ты, как он.

И, хотя три Головановых нужно было, чтобы составить одного Юрика, прозвище закрепилось. С тех пор не стало Бориса Голованова. Остался Юрик.

Шли дни. Усталость давно прошла, и летчики стали томиться от безделья.

Приезжали на аэродром поздно, к восходу солнца. Только дежурное звено заранее занимало боевую готовность. Остальные летчики и после приезда на аэродром не торопились к самолетам. Все толпились на командном пункте полка, расспрашивали о новостях. Кому, как не штабным работникам знать последние сводки Совинформбюро. И свои, кровно всех касающиеся новости: когда прибудут новые самолеты, моторы, будет ли какое задание.

— Вон Белорусские фронты опять наступают, а мы сидим... — ворчали летчики, забывая, что в Белоруссии в этом году еще не было наступления, а их фронт успел пройти всю Правобережную Украину, Бессарабию, вступил в Румынию.

— Так мы только что отбили немецкое наступление, — возражали некоторые.

— Ну и что же? Под Белгородом отбили и сразу сами пошли наступать! Так и здесь нужно.

— Нас, видно, с тобой спросить забыли, где наступать...

— Слушай, Земляченко, — подошел Евгений к заместителю начальника штаба. — Когда самолеты пригонят новые?

— Тебе-то какая разница? У тебя же есть самолет. Исправный.

— Исправный!.. Полетал бы кто на этом драндулете! Мотор не тянет, и планер ни к черту не годится.

— Все равно новый не дадут.

— Не дадут? На этом летать нельзя. Того и гляди ла взлете свернется...

— Ну-ну, потише, подумают, что нарочно разбить хочешь... Ладно уж... Сегодня обещают. Только не дадут же...

— Посмотрим!

На стоянку Евгений шел в приподнятом настроении. Были бы самолеты, а добиться он сумеет!

— Федор Федорович, сегодня самолеты пригонят.

— Знаю.

— Мне новый нужен.

— А этот куда?

— В ремонт. Пускай в тыл отправляют.

— Посмотрим. Говорят, здеся, будут лишние, запасные самолеты. Возьмешь себе.

Они как раз подходили к самолету Евгения. Он остановился, а Архипенко направился дальше.

— Товарищ командир... — начал докладывать Волков, но Евгений перебил его.

— Ладно-ладно, Коля, не надо. Сегодня новый ястребок получу, наверное.

— А я, а мы, — испуганно начал и тут же поправился Николай, взглянув на стоящих рядом Карпушкина и Бурмакову, — а мы как же? С этим останемся? Галя вся слезами изойдет. — Бурмакова покраснела, но не отвернулась, а только опустила глаза. — Да и Тихонович тоже не хочет от вас отставать.

Смутился и Сергей Карпушкин.

— Не бойтесь! Сдадите эту лайбу и примете новый самолет.

— Вот хорошо! А то с этим я уже не знал, что делать. Все разваливается... Центроплан вон весь деформирован. Видно, давали ему перегрузочки в этих боях.

— Приходилось немножко...

— Ну, братцы, — вернулся с командного пункта Архипенко, — новостей куча!

— Что такое?
— Отвоевались мы на этом фронте.

— Почему?

— Ватутина ранили бендеровцы, он умер, слышали?

Тогда все говорили не «бандеровцы», а «бендеровцы». Наверное, потому что очень хорошо всем запомнился известный герой книги Ильфа и Петрова Остап Бендер. А о Бандере кто слышал? Во всяком случае, в полку никому не приходилось.

— Слышали, конечно. Ну и что же?

— Конева переводят командующим 1-м Украинским фронтом.

— Ну?..

— Ну и наш, здеся, корпус туда переходит. Во 2-ю воздушную. Готовиться к перелету, сказали.

— Когда перелет?

— Скоро, наверное. Пока не говорят. На сегодня только задание дали. Ты, Женька, парой пойдешь сопровождать ЛИ-2 с техимуществом. Оставите там свои самолеты и обратно вернетесь на этом же ЛИ-2.

— Куда лететь?

Архипенко показал на карте расположение нового аэродрома и предупредил:

— Внимательнее, здеся, смотрите. Там, говорят, «шмиты» частенько ходят. Как бы не срубили ЛИ-2.

— Ладно, не первый раз. Сопровождали их с Королевым сколько... — Евгений вздохнул при воспоминании о Викторе и еще раз посмотрел на карту в руках Архипенко. — Так у нас же нет этого листа.

— Сейчас Лусто пойдет получит карты на всех. — На, посмотри пока мою.

Евгений внимательно стал рассматривать карту, стараясь запомнить маршрут предполагаемого полета.

— Значит, на новую границу летим?

— На какую, здеся, новую?

— Ну, тут Румыния, а там Польша рядом. Новый аэродром располагался северо-восточнее Львова. Львов, правда, находился еще в руках гитлеровцев, но граница все же была не так далеко.

— Подожди радоваться, здеся. Это ж Западная Украина. Там, говорят, бандеровцев полно. Вон даже Ватутина, командующего фронтом, убили...

— Западная Украина... Там Советской власти почти не было. Но все равно это ж Украина. Не так много их там, наверное.

Все летчики да и большинство технического состава родились и выросли при Советской власти. Они и представить себе не могли, чтобы можно было воевать против своей, народной власти. Там же не немцы живут, а такие же украинцы, как и на остальной территории Украины. При этом как-то забывали, сколько крови пролили, сколько жизней положили их отцы в борьбе за дело революции. То была гражданская война, там были капиталисты, помещики, кулаки... Но не буржуи же сидели в окопах, ходили в атаки. Они отсиживались в тылах. Дрались против своих же братьев, сыновей, отцов одураченные крестьяне. Что знала тогда колеблющаяся крестьянская масса о Советской власти? Ничего... А когда крестьяне узнали, что несет им возвращение помещиков и капиталистов, горой стали на защиту революционных завоеваний. И гражданская война пришла к своему логическому концу.

А здесь, в западных областях, перед войной только присоединившихся к Советскому Союзу? Десятилетиями пропагандистская машина панской Польши вдалбливала в умы людей всяческие небылицы о Советской власти. Позже, в самой Польше уже, летчикам приходилось сталкиваться с совершенно дикими представлениями. Забитые польские крестьяне со страхом высматривали на головах у большевиков — они всех советских солдат и офицеров так называли — рога антихриста.

Ко всему этому добавилась еще оккупация. Фашисты использовали в своих целях все контрреволюционные элементы, а те в свою очередь разжигали национализм, пользовались старыми петлюровскими лозунгами о самостийной Украине. В общем, здесь гражданская война только разгоралась. В форме бандитизма, выстрелов из-за угла...

Но всего этого летчики пока не понимали. До сих пор им приходилось проходить с фронтом по областям, где сразу после революции и гражданской войны установилась Советская власть. С радостью встречало все население Красную Армию. И, казалось, так должно быть, так будет везде.

ЛИ-2 стал набирать высоту. Пошли на взлет и истребители. Они пробежали половину аэродрома, три четверти... Сейчас оторвутся. Действительно, ястребок Ипполитова взмыл в воздух и стал постепенно отходить от земли, одновременно убирая шасси. «А что же мой-то... — подумал Волков. — Конец аэродрома уже...» Самолет Евгения никак не мог оторваться...

Катастрофически быстро приближается граница аэродрома. Прекратить взлет уже невозможно: не хватит места для торможения. Путь один — в воздух. Иначе — обрыв к речке, узенькая полоска воды, самолет проваливается вниз и врезается в обрыв противоположного берега. Евгений давит сектор газа, но бесполезно, он и так полностью дан вперед, мотор работает на полных оборотах, больше из него ничего не выжмешь...

«Сейчас, сейчас... — напряженно смотрит вслед взлетающему Волков. — Ну что же ты?! Давай отрывай его!..»

Евгений жмет сектор газа, пробует подорвать самолет. Напрасно... «Бак чертов!» — он рванул ручку сброса бака...

На границе аэродрома блеснул огонь, и громадный шар черного дыма, сквозь который пробивалось ярко-красное пламя, поглотил самолет...

«Все... — Волков в ужасе отвернулся, чтобы не видеть этого зловещего клубка огня и дыма. — Сколько воевал, и ничего, а тут у себя на аэродроме разбился... Не нужно было его пускать на этой лайбе... Да еще с подвесным баком!..»

— Летит, летит! — вывел Николая из оцепенения ликующий голос Бурмаковой.

«Кто летит? Чего она там?» — он все же посмотрел в сторону взлета. На земле продолжало бушевать пламя, но выше сквозь дым просматривался самолет его командира. Он шел уже с набором высоты. Подвесного бака под фюзеляжем не было...