Опять Галя плакала...

Окончательно проснулся он поздно. Во дворе ярко светило солнце, но в комнату проникал только рассеянный зеленоватый свет: рядом с окнами раскинулся вишневый садик. Совсем как у Шевченко.

Воспоминание о Шевченко подтолкнуло другие. Вспомнилась школа, носившая имя Шевченко. Перед его мысленным взором пронеслась весна 1940 года, когда он оканчивал среднюю школу. Это было неподалеку отсюда. Одесская область... Сейчас она уже полностью освобождена от фашистов. А тогда они и не думали о возможности такого нашествия. Война будет идти только на территории противника...

В коридоре хозяйка загремела ведрами, и тотчас раздался громкий шепот:

— Тише... Там летчик спит...

Дверь потихоньку приоткрылась, и в комнату заглянула Евтеева.

— Товарищ командир, вы не спите? (Она была оружейницей в другом экипаже, но почему-то было принято называть всех летчиков не по воинскому званию, не по фамилии даже, а «товарищ командир».)

— Заходи, Маша. Ты что здесь делаешь?

— Дневалю... — Она зашла и села у стола.

А, так это ты не хотела пускать меня домой?

Евтеева покраснела.

— Я... А вы бы пустили?

— Конечно! Струсила? Ребята ж пустили.

— Видела я, как они пустили...

Ночью (вчера это было или уже сегодня, он не знал), когда он подошел к двери и постучал, его долго не хотели пускать.

— Кто там? — спросил женский голос,

— Я.

— Кто «я»?

 — Ну я, открывай! Не узнаешь, что ли?! — он назвал фамилию.

Он слышал, как открылась дверь в комнату, потом в коридоре раздался шепот. О чем говорили, разобрать было невозможно. Застучал снова.

— Открывайте!.. Долго я тут стоять буду?

— Кто там? — спросил голос Бургонова.

— Цыган, ты что, не узнаешь меня?! Оглохли тут все, что ли?

Молчание. И снова приглушенный шепот за дверью, доносятся и неразборчивые голоса из комнаты.

— Открывай... а то окно высажу!

— Сейчас, сейчас!

Угроза подействовала. Бургонов громыхнул засовом, но дверь осталась закрытой. Он толкнул дверь ногой, вошел. В коридоре никого не было. Ощупью прошел в комнату, зажег «катюшу». Сзади него сама собой закрылась дверь, взвизгнул засов в петлях. Он сел у стола, сбросил шлем, стащил сапоги, оглянулся кругом. Все летчики мирно похрапывали, накрывшись с головой одеялами. («Чего это они так укрылись?! Жарко!») Среди них где-то похрапывал и Бургонов, минуту назад открывший дверь. Когда только успел уснуть?!

— Дрыхните? Пожрать есть чего-нибудь?

Никто не отозвался. Только похрапывание зазвучало несколько громче. «Не хотят говорить. Почему?»

— Ладно, спите, сам найду...

Он подошел к лавке бати. У того всегда что-нибудь было в загашнике. Самого бати нет, постель пустая. Но запасы должны быть! Нагнулся, пошарил в густой темноте под лавкой, нащупал мешок и потащил его. За мешком тяжело покатился баллончик из-под кислорода. «Полный?! И не выпили?!» На всякий случай тронул и канистру: если уж начались чудеса, то они должны продолжаться. Тоже полная!..

«Ну что ж, они, наверное, выпили, и мне не грех!» Баллончик положил на стол, канистру поставил рядом, достал из мешка полбуханки хлеба, сало («И где это батя все достает?!»), луковицу, или цыбулю, как здесь говорили, выплеснул прямо на пол воду из стакана, налил самогона. Сел, выпил, стал закусывать. Сбоку скрипнула кровать. Из-под одеяла выглянула и сразу же скрылась голова Миши Лусто. «Чего это Пупок там спит?! А, Витька, наверное, не вернулся еще...»

Самогон пить больше не хотелось, и он выпил два или три стакана вина. По нарам прокатился шорох. Летчики откидывали одеяла, бросали взгляд на стол, и как по команде все вскочили.

— А, Женька, черт!

— Явился?!

— Сам пьешь, а нас не зовешь?!

— Давай уж вместе отметим твое возвращение с того света!

А утром, когда он стал подниматься вместе со всеми, Лусто, успевший куда-то сбегать, сказал:

— Спи. Архипенко сказал, чтобы тебя не беспокоили, отдыхай. Он и сам не пришел, чтобы не раз будить.

Так что ж, Маша, может, я и в самом деле привидение? — засмеялся Евгений. — Сейчас возьму и исчезну.

— А ну вас — Привидения самогон не пьют. — Это просто плохая осведомленность писателей. И самогон пьют, и вино. Вон стакан еще полный остался... А, выпил кто-то, не побрезгал после привидения! Может, ты выпила?

— Будет вам смеяться! Расскажите лучше... Вот так же она приходила и расспрашивала его утром после того боя, когда он сбил на горящем ястребке трех «юнкерсов» и сам чуть не погиб при посадке. А он и тогда и сейчас вспоминал, как пытался успокоить ее после гибели одного из корректировщиков.

Евтееву в полку считали скромницей, недотрогой, неприступной девушкой. За красивой стройной блондинкой даже не пытались ухаживать, не допускали мысли об этом. Но на одном аэродроме с ними стояло звено корректировщиков. Там не знали, наверное, о репутации Маши, и один из летчиков стал ухаживать за ней. Возможно, ее молодое сердце давно жаждало любви и только ждало внешнего толчка...

Но, вылетев корректировать огонь нашей артиллерии южнее Кировограда, этот летчик погиб.

После этого только и узнали о любви Маши Евтеевой — сквозь слезы рассказывала она об этом своим подругам...

— Что тут рассказывать... — начал Евгений. — Пришел в себя, зеленый свет кругом... Вот как сейчас, — он кивнул на окно. — Не пойму, где я, что со мной. На том свете уже или еще на этом? — Он не верил ни в бога, ни в черта, но сейчас нарочно заговорил об этом, чтобы напомнить еще раз о ночном переполохе. — Оглядываюсь кругом. На том свете тоже осмотрительность нужна. Смотрю, на мне дерево лежит, веточки шевелятся, листочки, а между ними приборная доска впереди, ноги под ней , на земле лежат. В кабине сижу, понял. Какая там кабина! Вылез, зажал руку, - он показал забинтованную кисть левой руки, - носовым платком, смотрю, что осталось от самолета. От кабины — только противокапотажная рама, сиденье и приборная доска. Ну, и я там сидел... Остальное все разбросано кругом — хвост, куски плоскостей, мотор, куча деревьев наломана... Пушка загнулась как вопросительный знак, пулеметы тоже... Первый удар пришелся по здоровенной, в два обхвата, груше. — Нажатие на педаль все же, видно, подействовало. Удар был нанесен боковой стороной кока винта. — Срезало ее начисто на метр от земли. Винт с редуктором тут же возле нее в землю ушли. Одна лопасть только целенькая прямо вверх торчит... Знаешь, как на могилах летчиков ставят. Так что памятник готовый был. Выбить только фамилию осталось и даты...

Евтеева слушала, стараясь не пропустить ни одного слова. При последних фразах она вздрогнула, отшатнулась.

— Бросьте вы... Шутите все...

— Нет, в самом деле! Я даже отверткой выцарапывать стал. Не поддается... А тут подбежали люди: майор, два капитана, еще офицеры, солдаты. Потом полковник какой-то подошел. Артиллеристы, оказывается. Упал рядом с их позициями... «Живой?» — спрашивают. А у меня в голове гудит, не пойму толком, что к чему. Сам спрашиваю: «А вы как думаете?» Говорят, живой. Порядок, значит. Стали обломки расматривать, увидели на приборной доске одиннадцать звездочек карандашом нарисованных. «Что это такое»? — спрашивают. «Сбил одиннадцать...» «Молодец», — говорят. Потащили к себе. Ну, перевязали мне рану, позвали завтракать. Время завтрака подошло как раз. Упал-то я у них в шесть сорок, они засекли, Собрались за столом начальник штаба артиллерийского полка майор Удотов, парторг полка капитан от Кибирев, капитан Галанин... Человек шесть всего. Закуску соорудили, будь здоров! Помидоры соленые... — Евгений даже зажмурился при одном воспоминании. — Огурчики... Говорят, «за геройскую посадку» нужно выпить — они думали, что я садился, а не падал. Чего-то из чайника по полстакана налили. Чокнулись. Самогон, думаю. А они сидят, смотрят на меня, ждут, пока я выпью. Выпил. Спирт чистый! Ну, выбрал помидор не, спеша, закусил. Они переглянулись, разбавили спирт водой, выпили. Потом мне еще спирту подливали. Тебе, мол, все равно сегодня уже не воевать. Сами не пили — на работе. Потом предложили поспать, а сами ушли по делам. «Завтра, — говорят, — у нас машина в Бельцы пойдет. На ней и уедешь». А так отсюда, мол, трудно выбраться... Хорошие люди. Фотокарточки вот на память подарили, — Евгений показал карточки. — Ну, лег, а сон не идет. Часов в десять пошел. К вечеру только перевалил гору, спустился в село Котнари, где проходила дорога...

Евгений рассказывал, не отделяя главного от второстепенного. Возле той деревушки в горах, где он упал, упали и три «фоккера» (один из них тот, который сбил его) и «мессершмитт», которого он сбил. Артиллеристы, оказывается, видели весь его бой: как он сбил «шмита», как дрался с шестеркой «фоккеров»...

В Котнари, за горой, упало еще два «фоккера» Там он встретил колонну пленных румынских солдат.

Конвойный — он один вел человек сто пленных, узнав в нем летчика, остановился закурить, спросил когда сбили. Он-то и сказал, что в Котнари в то же время упали два «фоккера», и побежал догонять своих подопечных.

Ночевать в дороге пришлось два раза. Попутная машина БАО довезла его вчера ночью до Ямполя. От Ямполя сюда, в Гальжбеевку, добирался пешком.

— Ну, а дальше ты сама лучше меня знаешь! — закончил Евгений. — Пойду на аэродром...

— Опять летать будете?.. — вздохнула Маша.

— А как же?! — удивился он вопросу. — Конечно!

— Сегодня бы хоть отдохнули.

— Так я, наверное, и не буду сегодня летать. Мишка же сказал.

— Зачем же тогда идете? Побудьте дома... — Маша исподлобья взглянула на Евгения и покраснела.

Он ничего не заметил — смотрел в окно.

— С ребятами повидаться нужно, с Волковым...

— Здравствуйте, товарищ командир! — подбежал к нему Волков, как только он появился на стоянке.

— Здоров, Коля! Опять без машины остались...

— Сами живы главное, а машина будет. Сегодня, говорят, будут нам перегонять самолеты из той дивизии. Они новые получают, а нам свои отдают. Старые, говорят... Моторы не тянут...

— Ничего. В воздух поднимаются, раз перегонять будут. А там как-нибудь...

Вокруг них собрался почти весь экипаж, свободные механики и мотористы с других самолетов — эскадрилья ушла на задание. Евгений по началу разговора понадеялся, было, что обойдется без расспросов. Не вышло!

— Здравствуйте, товарищ командир! — поздоровалась подбежавшая Бурмакова.

— Здравствуй, Галя.

— Что ж это вы нас пугаете? — спросил Николай, посмотрев на Бурмакову. — Галя за эти три дня все глаза выплакала! — У Гали на лице проступил густой румянец, заметный даже на ее смуглой коже. — Как тот раз...

Бурмакова покраснела еще больше и перебила Волкова:

А ты-то сам? Не плакал?

Теперь смутился Николай.

— Я?! — он попытался оправдаться. — Это мне что-то в глаза попало...

— Так попало, что два дня с красными глазами ходил, ни на кого не смотрел!

— Когда Галя еще плакала? — поинтересовался Евгений. — Их же эшелон отстал тогда, когда я здесь садился.

— Я разве вам не говорил? Это ж когда еще было! В Корсунь-Шевченковскую. Когда вы двенадцать дней на вынужденной сидели из-за бензина. Вы и записку уже насчет, колеса прислали, а она все плакала! От радости уже.

Бурмакова окончательно смутилась и убежала. Потом, когда Евгений стал рассказывать, как он добрался, она подошла и села за спиной у Николая...

Когда прилетел Архипенко, Евгений пошел с ним на командный пункт, стал проситься на задание.

— Нет, Жень. Сегодня, здеся, отдохни. Потом посмотрим. — Архипенко никогда не брал на задание только что пришедшего домой летчика, всегда давал ему денек отдохнуть.

Что, летать хочешь? — спросил Фигичев.

— А как же!

А рука как?

— Ерунда!.. — он пошевелил рукой. — Не больно даже.

— Тогда вот что: будешь перегонять самолеты. Тут недалеко. Километров десять. Туда на машине, оттуда на самолете. Идет?

— Ладно... — в его голосе прозвучало откровенное разочарование. — Хоть это...

И себе заодно самолет подберешь...

«Подберешь»! В этот день Евгений перегнал три самолета. Один из них принял Волков. Дрянь, а не машина. Мощности почти выработавшего ресурс мотора едва хватало для взлета. Но выбора не было. Другие тоже не лучше...

Через два дня вернулся батя. Пришел и сел на свою лавку, хмурый, ушедший в себя. Сына он не нашел. Были слухи, что в Сороках убили какого-то летчика, по описанию похожего на Виктора — в таких же бриджах, с таким же чубом. Но слух, кажется, не подтвердился. Где искать?..

— А в госпиталях, батя, бывал, спрашивал?

— Был и в Бельцах, и в Ботошани...

— А на месте, в районе боя?

— Туда не добрался... Времени не хватило. Вот думаю опять проситься... Может, в медсанбате где.

Вопрос решился просто. Через день полк перелетал в Румынию, в район боев. Плацдарм северо-западнее Тирасполя передали другому фронту, и прикрывать его больше не приходилось.

— Ты, здеся, по пути в госпиталях все еще разузнаешь. А в Румынии опять поедешь к линии фронта... — ответил бате Архипенко на его просьбу.

Целый месяц еще искал Григорий Сергеевич Виктора, но так никаких следов и не обнаружил. Время шло, и поиски все более затруднялись. Много самолетов падало вдоль линии фронта, в тылах. Разве упомнишь все? Старик больше не надеялся найти Виктора живым, он искал хотя бы могилу, место его гибели. Все напрасно. Даже обломков самолета не нашел...

Однажды мимо аэродрома провезли обломки ястребка, на котором Евгений упал возле Котнари. Груда искареженных кусков металла ничем не напоминала самолет.

— И вы вместе с самолетом упали?! — ужаснулся Волков. — Не может быть... Тут живым никак не останешься!

— Видишь, остался...

— Вот твой самолет провезли... — вздохнул батя. — Может, и Виктора самолет увезли. Как я найду его теперь?

— Это у инженера дивизии можно узнать или в корпусе — увезли самолет или нет...

Евгений остро переживал потерю Виктора, хотел бы помочь бате, но чем? Ехать искать? Не пустят. Да и прок едва ли будет. Он вспомнил свое падение. «Упал бы я километра на два дальше, — думал он. — Лес, обломков самолета не найдешь. Вон под Москвой целую неделю искали самолет и летчика, разбившегося в тренировочном полете. Здесь тем более. Там с аэродрома видели, куда падал... Наземные части все время меняются. Новые и хотели бы помочь, да ничем не могут. А все леса один не обшаришь...»

Наступление, начатое нашими войсками 2 мая в районе Тыргу-Фрумос в направлении на Роман, успеха не имело. Наземные войска натолкнулись на линию укреплений, подготовленную боярской Румынией еще в 1939 году, и перешли к обороне. Евгений слышал об этих укреплениях от артиллеристов, но думал, что это очередная фронтовая утка. Так, мол, они пытаются оправдать безрезультатность боев. Сейчас все подтвердилось.

Воздушные и наземные бои почти совсем прекратились, но все равно нечего было и думать летчику проситься на поиски друга...

Евгений чуть опять не остался без самолета. Аэродром, на котором они сидели, располагался на лугу в изгибе речушки Жижия. Размеры его были весьма, и весьма ограниченны. Едва хватало места для разбега перед взлетом и пробега после посадки. А с его мотором нечего было и думать взлететь отсюда. Обязательно в речку с обрыва загремишь. Вот одна такая попытка чуть было и не кончилась аварией. Пришлось подорвать самолет без скорости. С трудом удержал его Евгений от сваливания на крыло... Не было бы счастья, да несчастье помогло. В полк пригнали самолеты на пополнение. На одном из них летчик не рассчитал и сел с перелетом метров на сто... Самолет достали из речки. Его можно было восстановить только в мастерских. А мотор, кажется, хороший... Волков побил все рекорды — за пятнадцать часов переставил моторы с одного самолета на другой. За это получил благодарность в приказе от командира полка и простое «молодец» от Евгения.

Боев не было. Вылетов тоже. Летчики томились от бесплодного дежурства на аэродроме. Единственным их развлечением до начала занятий была стрельба. В эти дни приспособили один из капониров под тир и стали заново пристреливать там самолеты, стрелять из пистолета и ручного пулемета по мишеням. Но все же без настоящей работы было тоскливо.

Особенно тоскливо было, пожалуй, Евгению. Он все еще ждал каких-либо известий о Викторе. Хоть что-нибудь конкретное... Ничего...

Немного отвлекло его от мрачных мыслей пополнение летчиков, прибывшее в полк. В их эскадрилью попал москвич Борис Голованов — круглолицый, крепко сколоченный парень с озорными черными глазами. Правда, он прибыл только на стажировку — его оставляли инструктором в ЗАПе. Но он думал, что сумеет добиться пересмотра этого решения.

А через несколько дней надвинулись новые грозные события, которые оттеснили все воспоминания на задний план, приглушили их...