Немецкие коммунисты

Когда Королев, с ведомым вошли в землянку, они увидели капитана Ульянова. Тот сидел на нарах среди офицеров эскадрильи. Что ж, парторг полка пришел побеседовать с летчиками по душам, рассказать о последних новостях, посоветоваться с коммунистами, как лучше организовать работу. А может, и просто зашел отдохнуть, посмеяться вместе со всеми над немудреными шутками молодежи. Обычное явление... Но почему так хмуро взглянул на вошедших и сразу повернулся к парторгу Архипенко?

— Ну, теперь все, рассказывай, Ульянов.

Что там рассказывать... Жалели Чугунова, не брались за него по-настоящему... И я как-то мало с ним разговаривал. Все на разных аэродромах были. Он на одном, я на другом... Да и на вас надеялся... Кто же ему и помочь мог, если не вы — коммунисты, товарищи... Вот тебя, Пахомов, в кандидаты приняли. Сам знаешь, какое положение. Так работать нужно, болеть за товарища!..

— А что я мог? С ним командир сколько раз говорил, Королев. А что я?..

— Да что случилось-то? — перебил ведомого Виктор. — Он же в Никифоровке.

— В том-то и дело. Остался там, пьянствовать начал, хулиганить...

— Зверь, а не человек!

— Какой зверь?! — удивился Ульянов.

А разный, — пояснил свою мысль Виктор. — В воздухе он заяц, а на земле — лев! [122]

— Что ж, здеся, теперь будет?

Что будет? — повторил вопрос парторг. — Упустили время... Поздно теперь думать. Дело в трибунал направили. В штрафбат наверняка пошлют. За трусость, за пьянство, за все в общем... Эх, не поставили вовремя человека на место...

— Чего его жалеть? Давно нужно было этого Энея отправить.

— Нужно было... Не так, Королев. Может быть, он и докатился до такой жизни потому, что вы сразу на него рукой махнули, не помогли... Все мы виноваты, чего греха таить...

В этот день боев больше не было. Фашисты, очевидно, не считали нужным прикрывать свои окруженные войска. Собственно, они никогда не прикрывали наземные части. Немецкая авиация могла не показываться над линией фронта час, два, три, но потом приходила большая группа бомбардировщиков и истребителей. Таким образом, они стремились хоть на короткое время создать превосходство в силах над линией фронта. А их транспортная авиация предпочитала самую плохую погоду, когда под покровом низкой облачности и густой дымки или снегопада можно было незаметно пробраться в котел, подвезти туда боеприпасы и кресты, вывезти оттуда генералов и старших офицеров. В один из таких ненастных дней Гулаев натолкнулся на Ю-52 — трехмоторный транспортный «юнкерс». Конечно же «юнкерс» никуда больше не полетел, остался на месте встречи. Но в ясную погоду фашистские транспортники сидели дома.

К вечеру беспрерывный рев моторов на земле, гул самолетов над аэродромом, начавшийся с рассветом (к этому времени сюда перебазировалась почти вся истребительная и штурмовая авиация фронта), начал утихать. [123]

Солнце зашло, и небо сразу посерело. Летчикам на стоянках делать больше было нечего.

— Пойдем в столовую, Женька!

— Пошли... Только мне нужно сначала зайти сапоги взять. Сегодня обещал сделать...

Еще в Никифоровке он получил крой — готовых сапог не было — и отдал его одному из полковых умельцев, который по вечерам шил сапоги. Евгений хотел побыстрее надеть обновку и ходить «как люди». Ведь до сих пор он вынужден был в любую погоду и в любой обстановке ходить в унтах. А куда в них? Ни погулять, ни на танцы... В Никифоровке в пору осенней распутицы Молчанова несколько раз приглашала его погулять вечерком, но из-за такой прозаической причины, как отсутствие сапог, он отказывался. Потом приглашения прекратились, и он стороной узнал, что за Шурой ухаживает один из механиков второй же эскадрильи. И она отвечает ему взаимностью... Правда, между ними сохранились хорошие отношения, однако она вместо дружеского «Женя» называла его подчеркнуто официально — «товарищ гвардии младший лейтенант»...

— Ты там недолго? Я скажу, чтоб и тебе подавали, — предложил Виктор, когда они подошли к подъезду одного из немногих уцелевших четырехэтажных домов военного городка.

— Померяю сапоги, заберу и сразу спущусь.

— Давай побыстрей там!

Виктор толкнул дверь и вошел в столовую, а Евгений стал подниматься по лестнице на четвертый этаж — там находилась казарма младших авиаспециалистов. [124]

— А, товарищ младший лейтенант! Садитесь пока, вот заканчиваю... — сапожник сидел на скамеечке возле низенького столика, на котором горела «катюша» и в беспорядке валялись обрезки кожи, мотки дратвы, ножи, молотки, колодки, гвозди, и заколачивал последние шпильки в подметку правого сапога. — Или померяйте пока левый, а я как раз и этот закончу. — Он достал из-под стола сапог и протянул его летчику.

Евгений пододвинул табуретку поближе к огню, расстегнул куртку, чтобы удобнее было нагибаться, внимательно осмотрел сапог. Пошитый из мягкой юфти, он выглядел как, хромовый, выгодно отличаясь от стандартных армейских кирзовых сапог, в которых ходили все летчики. «Ну, теперь живем!» — улыбнулся он про себя и сел.

Сбросить опостылевший унт, заново навернуть портянку и натянуть сапог было делом одной минуты. Евгений встал, притопнул ногой и даже причмокнул от удовольствия — сапог сидел на ноге как влитой.

— Ну как? — приподнял голову и посмотрел ему на ноги сапожник.

— Хо...

У-вах! У-вах! У-вах! — грохот первых взрывов, донесшийся со стороны находящихся рядом стоянок, прервал его на полуслове. Дальше все слилось: гром одного взрыва — у-ва-у-вах! — накладывался на другой, где-то поблизости — тяф-тяф-тяф! — лаяли зенитки, сюда же вплетался — д-зинь! — звон разбитого стекла, и из-за плотно завешенного одеялом окна доносились крики людей. Стены здания ходили, как во время землетрясения. И среди этой какофонии звуков и впечатлений совсем по-домашнему прозвучал растерянный голос сапожника.

— Бомбят... — прошептал он, будто хотел сказать: «Гвоздей не хватило..,» — и бросился к выходу. [125]

— Куда?! Все равно не успеешь! — крикнул Евгений, но того и след простыл.

Евгений посмотрел на ноги, обутые в унт и сапог, вспомнил много раз виденные в кино и прочитанные в книгах эпизоды, когда белые выскакивали на улицу в нижнем белье, сел и стал переобуваться. Пришлось снова натянуть испытанный унт...

Взрывы затихли. Воцарилась тишина, и ничто не говорило о стоявшем только что грохоте, если не считать красноватых отблесков пожара на стоянке, проникающих сквозь щели между стеной и вздувающимся от ветра одеялом на окне.

Евгений не хотел уходить от готовых сапог, ждал возвращения сапожника. Но того все не было. «Долго он там еще?! До утра, что ли, в щели сидеть будет?» — Он не выдержал и пошел вниз.

Солдаты, сержанты, офицеры все еще стояли у щелей, вырытых вблизи здания. Одни вылезли наверх, другие сидели внизу и все смотрели в потемневшее небо, на зарево над стоянкой.

— Техсостав, бегом на стоянку! — раздалась команда Черкашина, временно исполнявшего обязанности инженера полка.

Техники — офицеры и младшие авиаспециалисты — бросились на стоянку. Евгений едва успел схватить за руку сапожника.

Куда ты?! Без тебя управятся. Сапоги давай, — и, увидев, что тот стоит в нерешимости, добавил: — Пошли!

Снова ноги обуты по-разному — одна в унте, вторая в сапоге. Правый сидит так же хорошо, как и левый.

— Хо... [126]

«Ув-вах!» — как по заказу в такой же точно момент, как и первый раз, раздался тяжелый взрыв.

Дом содрогнулся до основания, рама окна вместе о одеялом и остатками стекол с грохотом рухнула на пол, погасив коптилку, и в открытый оконный проем без помех ворвались упругие, ощутимые не только ушами, а всем телом, звуковые волны новых, более мелких взрывов: «У-вах! У-вах! У-вах!..»

Сапожника как ветром сдуло. Он пулей выскочил в открывшуюся от взрывной волны дверь. Евгений даже не заметил его бегства и подумал, что его пришибло упавшей рамой или чем-либо другим. Пошарил в темноте по полу, но, кроме унта и второго сапога, ничего, не нашел.

«Что обувать? Унты? К черту! Сапоги, конечно!» Через минуту он уже в сапогах и с унтами под мышкой стоял внизу, в подъезде, рядом с заместителем начальника штаба Земляченко.

— Ты что ж это, Женька, после бомбежки только выходишь? — спросил тот.

— Не идти же в сапоге и в унте! Примерял как раз.

— Смотри, ты, говорят, и по ночам, когда бомбят, не выходишь.

— Так, когда бомбы взрываются, поздно уже в щель прятаться. После драки кулаками не машут. Пока из хаты выйдешь — все кончится.

Действительно, теперь нечего было торопиться. Бомбежка кончилась, и только с запада доносился затихающий гул моторов «хейнкелей»...

К утру выяснились подробности бомбежки.

Гитлеровскому командованию здорово досаждали действия советской авиации. А ее немало сосредоточилось на этом аэродроме с бетонированной полосой и прекрасными рулежными дорожками. Фашисты решили нанести бомбовый удар по материальной части, вывести из строя бетонку. [127] Налеты одиночных ночных бомбардировщиков никакого ощутимого эффекта не давали. За все время было разрушено добрый десяток саманных хат в поселке, прилегающем к аэродрому. На аэродром же ни одна бомба не упала.

Тогда-то гитлеровские вояки и решили произвести налет в сумерки. Противодействия дневных истребителей в это время опасаться не приходилось, а цель — бетонная полоса и рулежные дорожки — просматривалась еще довольно прилично. В налете участвовали две группы по двенадцать ХЕ-111. Первая группа должна была нанести удар по стоянкам, чтобы возникшие в результате бомбежки пожары служили ориентиром для второй группы, идущей со значительным интервалом, в сгустившихся сумерках.

Вторая группа несла более тяжелые бомбы, предназначенные для разрушения взлетной полосы.

Однако замысел далеко не всегда приводится в исполнение. Так и на этот раз. И не по вине фашистских летчиков: бомбили они довольно точно. Прямым попаданием был подожжен транспортный ЛИ-2, несколько самолетов были повреждены осколками, вдребезги была разнесена «рама», оставленная фашистами при отступлении. И все. Это была капля в море при той скученности материальной части, которая царила на аэродроме.

Утром полеты все же не производились. Мелкие воронки тут же засыпали, а громадная воронка от тысячекилограммовой бомбы просто никому не мешала: она была в стороне от бетонки и от рулежных дорожек. Но возле взлетной полосы были обнаружены еще три ушедшие в землю и не взорвавшиеся тысячекилограммовые бомбы. Это было опасно. От любого сотрясения грунта при взлете самолетов они могли взорваться. Их осторожно вытащили, разрядили. Внутри вместо взрывчатки оказался песок.

А в одной еще и фанерная бирочка с корявой надписью на русском языке:

«Немецкие коммунисты рады помочь вам тем, чем могут»...