У меня нового ничего нет

Со мной, Чугунов, пойдешь, — объявил Архипенко на следующий день — Цыгану отдохнуть нужно сегодня. Только, здеся, смотри, в случае чего сам собью

— Да что вы?! — как будто искренне возмутился Чугунов. Зубами держаться буду!

Но шел снег, вылетов не было, и день тянулся в томительном отдании. Это однообразие нарушилось только приходом на аэродром Ивана Гурова, сбитого почти два месяца назад 21 октября…

А с самого утра 17 декабря на безоблачном морозном небе засияло солнце и аэродром снова ожил.

— Ну, Чугунов, готовься, — сказал Архипенко, появляясь в землянке эскадрильи, — Вылет через два часа. — Ты, Цыган, отдохни пока, здеся.

— Какой отдых? У меня все нормально!

— Ладно, один вылет слетает Чугунов, а там посмотрим. Если все в ажуре будет, то Чугунов у меня ведомым останется, а ты пару водить будешь. Пора уже...

Чугунов убежал на стоянку принимать самолет. Он дотошно заглядывал во все лючки, проверял заправку самолета и даже заставил еще раз опробовать мотор.

— Зачем гонять лишний раз? Мы и так за ночь по четыре раза вставали прогревать моторы да вот полчаса назад еще опробовали... — убеждал его механик.

В БАО не было средств подогрева, и с наступлением холодов механикам приходилось вставать по нескольку раз за ночь и прогревать моторы. Только так можно было держать самолеты в боевой готовности, предохранить от замерзания систему охлаждающей жидкости. Уставшие, не выспавшиеся, с синими кругами под глазами, механики добросовестно выполняли свою работу. Требовать от них большего было, пожалуй, жестокостью. Кроме того, работа моторов на земле уменьшала моторесурс и вообще не рекомендовалась из-за плохого охлаждения водо- и маслорадиаторов. Но Чугунов дорвался до власти, и спорить с ним было бесполезно.

— Разговорчики! Выполняйте то, что вам приказано!

Пока запускали и опробовали мотор, вернулась с задания вторая эскадрилья. Летчики снова вели бой, и на этот раз не совсем удачный: сбили три фашистских самолета, но и своих потеряли два. В бою были сбиты Фомин и Ремез…

Когда подошло время вылета, Чугунова на стоянке не оказалось. Искали всюду, посылали на КП полка, но его и след простыл.

— А, чертов Эней, — повторил Архипенко выражение Королева. — Услышал, что двое не вернулись, и в кусты!

Говоря так, Архипенко и не подозревал, что невольно сказал правду. Чугунов действительно забрался подальше в кусты, принял позу деда Щукаря, в которой тот пребывал длительное время, объевшись мяса прирезанной телушки, и выглядывал оттуда, ожидая, пока вылетит эскадрилья.

Архипенко в который раз осмотрел стоянку, все еще надеясь на появление Чугунова, плюнул и повернулся к Бургонову, шедшему следом за ним.

— Придется, Цыган, тебе идти...

— А я и иду...

Потом Чугунов доказывал, что у него схватило живот, и, хоть никто с ним не спорил — все устали после боя, — долго продолжал оправдываться.

— Да и вообще я думал, — закончил он, — что вы меня не возьмете. Такие бои идут! Если бы боя не было...

— А боев-то не было бы, так на кой черт ты, Эней, нужен там?! Тогда и летать незачем! — возмутился Королев. — Тебе бы летать на прогулку к линий фронта и обратно и ордена загребать! — вспомнил он позавчерашний ужин.

* * *

Загребать ордена... Когда-то, еще в летном училище и в запасном полку Евгений мечтал получить орден Красного Знамени. Сейчас его желания были гораздо скромнее. Сбить бы хоть одного «лаптежника»!.. [72] Тогда, думал он, можно считать что не зря находишься на фронте. Почему именно Ю-87? Просто ему казалось, что этого «юнкерса» легче всего сбить.

Он вовсе не думал о смерти, но считал, что к ней нужно быть готовым, а прикрытие ведущего еще не оправдывает его пребывания на фронте. Королев при нем сбил три самолета. Так это Королев! Самому бы... А пока это «самому» не удавалось. После того как 15 декабря 2-й Украинский фронт соединился с Черкасской группировкой войск, были освобождены Черкассы, Чигирин, Знаменка, Александрия и Новая Прага, линия фронта на некоторое время стабилизировалась. Утихли и воздушные бои. Правда, полк вел боевую работу. Летали на разведку, на прикрытие наземных войск, сопровождали корректировщиков ИЛ-2. Но фашистские самолеты в воздухе почти не появлялись, и сбивать было некого.

В общем, Евгений был недоволен обстановкой, сложившейся в воздухе. А тут еще Королев однажды невольно затронул больную струну.

— Ты так и не написал матери, что на фронте? — спросил он, прочитав только что полученное письмо.

— Нет. Я же говорил.

— Зря. Там семьям фронтовиков льготы какие-то положены. Мать-то у тебя на иждивении? Аттестат высылаешь?

— На иждивении? Не знаю... Аттестат только с фронта выслал. В ЗАПе нам по семьдесят рублей давали, а стакан махорки там стоил сто десять... I

— Все равно, аттестат есть. Напиши, что на фронте сейчас.

«О чем писать? — думал Евгений. — О том, что летаю, утюжу воздух?» Он знал, что Виктор понимает его мысли, и тот действительно их понимал. [75]

«О чем он может написать?» — подумал Королев. Он постепенно разобрался в довольно сложном характере ведомого. Вообще характер у него был открытый, общительный. Но в этом и заключалась вся сложность. От некоторых, кажется безобидных, вопросов он почему-то сразу замыкался, уходил в скорлупу, и после этого его трудно было втянуть не только в откровенный, но и вообще в разговор. Сначала это было заметнее, потом понемногу шероховатости сгладились, но до конца ведомый все же никогда не раскрывался. Однако и того, что он знал, было достаточно, чтобы с уверенностью сказать: нет, Евгению мало быть только ведомым, прикрывать ведущего...

И все же не удержался, сказал: — Напиши, что помог ведущему сбить три самолета. Обеспечил, так сказать...

Он и сам не думал того, что говорил. «Обеспечил»... Ему самому сбивать надо. Но въевшееся уже в кровь газетное выражение: «Ведомый — щит ведущего» — как-то довлело над ним. Эта формула, конечно, правильная, что и говорить. С плохим ведомым никого не собьешь. Тебя скорее собьют. Но кому охота быть только щитом? Истребитель — это разящий меч, а все они учились в истребительных авиационных школах, мечтали сбивать фашистские самолеты. Ведомые нужны, без них не обойдешься, но... пусть ведомыми будут другие... Королев знал, что ведомый думает так же, однако ответил Евгений по-другому:

— Ладно. Я напишу...

«Обеспечил»... Отец командовал дивизией в гражданскую войну, под Царицыном воевал, Кронштадтский мятеж подавлял, а тут «обеспечил»! [76]

«Не то, не то… — понял Виктор. — Ничего он не напишет... Пора ему самому ведущим стать. А кого во.дить? Мне, что ли, ведомым к нему?!»

— Вот что, Женька, будем теперь так летать: кому удобнее, тот и атакует, а второй прикрывает. В бою меняться местами, в общем. — Решение оказалось неожиданно простым и взаимно приемлемым.

— Ну и правильно! Гулаев вон учит Букчина воевать, пускает его вперед, так тот в одном бою двух сбил. И Гулаеву обижаться не приходится. Уже тридцать штук на его счету.

Письмо все-таки пришлось написать. Ведь чтобы он раньше ни писал, идет война, и мать все равно беспокоится. Не писать совсем — еще хуже... Нужно написать...

И он написал.

«У меня нового ничего нет, — говорилось в этом письме. — Разве только то, что уже три месяца на фронте. Но боев нет, летать не приходится. Сидим на аэродроме и скучаем...»

Через два дня он мог бы написать другое письмо...

Сопровождали звено корректировщиков ИЛ-2 на фотографирование фашистских укреплений севернее Кривого Рога. Этот вылет, как и многие предыдущие, не сулил ничего интересного. Но сопровождать нужно. Мало ли что может случиться!

«Горбатые» шли над немецкими оборонительными линиями, фотографировали их. «Что они там фотографируют?» — с интересом посмотрел Евгений на землю. Но ничего не увидел. Ночью была обычная для Украины оттепель, и сейчас снизу расстилался пестрый ковер из белых и черных пятен. «Ни черта там не разберешь, камуфляж какой-то»... [77]

Не увидев ничего интересного на земле, он все свое внимание перенес на воздух. Однако и там ничего нет. Только тонкая серенькая пелена, сквозь которую просвечивают солнце и голубизна неба. Никого... Еще и еще раз просматривается воздух впереди, с боков, сзади, сверху, снизу... Что-то мелькнуло чуть левее неяркого солнечного диска. Пара «худых»? Слишком близко друг к другу...

— Архипенко! Слева выше «рама». — Теперь на серо-голубом фоне тонкой облачности отчетливо выделялся двухфюзеляжный двухмоторный корректировщик ФВ-189, который кружил над нашими войсками, выискивая цели для артиллерии и авиации. Его узнали по голосу.

— Атакуй, четверка! — отозвался Архипенко. — Евгений находился в самом выгодном из всей группы положении для атаки.

Боевым разворотом он снизу атаковал «раму». ФВ-189 не ожидал нападения. Гитлеровцы, увлеченные разведкой, очевидно, не видели советских истребителей на пестром фоне земли. Евгений спокойно прицелился, нажал гашетку и с удовлетворением увидел, как его очередь пересекла фашистский самолет. Первый снаряд разорвался в левой плоскости, второй, бронебойный (не было видно разрыва), прошел через кабину экипажа, а третий разорвался в правом моторе. Кроме трех тридцатисемимиллиметровых снарядов еще добрых два десятка бронебойных и зажигательных крупнокалиберных пуль из этой очереди вошло в стервятника.

Резким переворотом, так что сжатый воздух широкими белыми полотнищами сорвался не только с консолей, но и со всего крыла, вплоть до кабины экипажа, расположенной в центре «рамы», между моторами, фашист попытался выйти из-под удара. [78]

Попытался ли? Едва ли управляемый самолет способен на такой резкий маневр. Только что он летел одним курсом с ястребком Евгения, а теперь почти отвесным пикированием уходил в обратную сторону Это все равно что на полной скорости врезаться в каменную стену. Скорее всего, «маневр» был результатом повреждений, полученных «рамой».

Однако Евгению некогда было думать над этим. В бою не думают, а действуют.

Во всяком случае, уходить «раме» было поздно. Правый мотор ее горел, молчал убитый стрелок, развороченное снарядом крыло и вывалившаяся нога шасси ухудшили маневренные качества самолета. Не спасло «раму» и почти отвесное пикирование: ястребок быстро догнал ее.

Еще одна очередь — и гитлеровский стервятник врезался в землю. [79]

На этот раз ничто не помешало Евгению убедиться в результатах своего огня. Видели падение «рамы» все экипажи летавших самолетов — истребители и корректировщики. А на утро следующего дня пришло подтверждение и от наземных войск.