Тихоокеанский флот — Стрелок
К новому месту службы на Тихий океан я ехал поездом. Из Москвы до Владивостока продолжительность пути составляла тогда восемь с половиной суток.
В те времена такая дальняя поездка в купированном вагоне скорого поезда была приятным путешествием. В вагоне было два проводника, содержавшие свое заведение в чистоте и порядке. На узловых станциях состояние вагонов проверялось сотрудниками санитарного контроля.
Качество пищи в вагонах-ресторанах фирменных поездов было отменным.
Потом все изменилось, в вагонах стало грязно, а в поездных ресторанах как в забегаловках.
В середине пятидесятых годов на всех остановках поезда были привокзальные рынки с разнообразным и качественным набором всего съестного. Были и специализированные рынки. Например, ночью поезд проходил через какую-то станцию, где продавали только пуховые оренбургские платки, через какую-то другую, опять ночью, где были громадные связки чудесного репчатого лука. На станции Кунгур продавали игрушки и копилки, где-то рыбу, где-то баранину. Проводники заранее все объявляли, что позволяло принять наиболее оптимальное решение, где и как завтракать, обедать и ужинать.
Привокзальные рынки придавали дальней дороге на поезде неповторимую прелесть и своеобразие, которые безвозвратно утеряны.
В районе Байкала на скале был высечен барельеф с изображением Сталина, подсвечиваемый специальным прожектором. Работа великолепная и зрелище эффектное. Говорили, что это сделал какой-то заключенный, за что его вроде бы отпустили на свободу.
Во Владивосток поезд прибыл поздней ночью. Вышел на привокзальную площадь, пурга метет, за небольшим светлым кругом около здания вокзала — все остальное в [106] кромешной тьме. Спросил, где военная гостиница. Махнули рукой — тут недалеко. Как-то добрался, мест нет. Спасибо, положили в коридоре.
Утром вышел на улицу, а там резкий ветер несет тучи угольной пыли. Практически весь город на печном отоплении или от местных котельных, а топливо — дальневосточный уголь, сгорание плохое, все мелкие несгоревшие остатки в трубу и на улицу.
Поискал глазами бухту Золотой Рог, о великолепии которой много слышал и читал, толком ничего не увидел, только корабли, суда и портовые краны. Невольно вспомнил знаменитую фразу Остапа Бендера: «Нет, это не Рио-де-Жанейро» и пошел в отдел кадров.
В отделе кадров флота мне дали назначение начальником участка одного из УНР Военно-морского строительного управления «Дальвоенморстрой», располагавшегося в поселке Крым на расстоянии 99 км от Владивостока. Для меня это расстояние, именно в 99 км, не имело никакого значения, а вот для офицеров, которые служили во Владивостоке, а их переводили в Крым, — значило много. Дело в том, что при переводе офицера на новое место службы на расстояние больше 100 км денежное подъемное пособие выдавалось в полном размере. При этом, что для 101 км, что для 10 000 км, как было у меня, размер пособия не изменялся. Но за 99 км этот размер пособия уменьшался вдвое, что, естественно, вызывало недовольство офицеров.
Начальником Дальвоенморстроя был инженер-полковник Ю. Е. Васильев.
УНР, в который я прибыл для дальнейшего прохождения службы, командовал инженер-майор Клифус Н. А.
В состав Дальвоенморстроя входило до десятка УНР и других специальных организаций, с числом работающих около десяти тысяч человек.
Эта организация была создана специально для строительства новой базы Тихоокеанского флота. Параллельно на флоте существовало Строительное управление флота, [107] которое вело строительные работы на всех других объектах флота.
Создание специально для строительства новой базы флота, отдельной мощной организации, свидетельствовало о чрезвычайной важности этого дела.
Новая база была впоследствии названа Военно-морская база «Стрелок» по названию пролива между островом и материком на подходе к базе.
ВМБ «Стрелок» — это начало нового периода в развитии системы базирования Тихоокеанского флота, который планомерно превращался в мощную ракетно-ядерную группировку советского Военно-морского флота.
Новая база начала строиться строго по науке, т. е. не кусочками, а по заранее разработанным зональной схеме и генеральным планам отдельных площадок. Зональная схема включала не только гавань для стоянки кораблей, специальные площадки, жилые и казарменные городки, судоремонтный завод, дороги автомобильные и железные, но также производственную базу строителей.
Перед началом строительства строилась сперва промбаза, а потом на ее основе приступали к строительству основных объектов. Промбаза по тем временам была просто шикарная. Завод сборного железобетона, карьеры каменные и песчаные, база механизации, автобаза, автомобильные и железные дороги.
Военно-строительные отряды обустраивались в каменных зданиях, койки в один ярус, отличные бытовые комнаты.
На первых порах, естественно, были и сборно-щитовые казармы, в которых временно размещались конторы, общежития для офицеров, столовые и т. п.
Начальник нашего УНР Н. А. Клифус был призван в строительные органы флота из запаса. Его даже во время войны в армию не призывали, он был управляющим строительным трестом на Урале и обустраивал там заводы, эвакуированные с запада.
И таких примеров были десятки, когда уже немолодые [108] люди и с большим стажем работы призывались специально в Дальвоенморстрой. Звания они имели маленькие, так как были из запаса, а должности занимали большие, потому что за спиной у них был практический опыт. Укомплектование Дальвоенморстроя происходило исключительно высокими темпами.
Военно-строительные батальоны располагались в зимних палатках. Офицеров и служащих, прибывающих из самых различных мест, размещали в казармах, где в одном помещении спали более ста офицеров чином от полковника до лейтенанта. Койки стояли впритык, так что на койку можно было попасть, перелезая через спинку койки. Все удобства на улице. Электрический свет был только до 12 часов ночи. На улице мороз и темнота. Если удобства потребовались после полуночи, то пользоваться ими было крайне неудобно.
Несколько каменных казарм досталось Дальвоенморстрою от Шкотовского сектора береговой обороны, который ко времени моего приезда был уже расформирован.
Шкотовский сектор береговой обороны был в свое время флотским соединением, обеспечивающим защиту морского побережья от высадки десантов. В его состав входили береговые артиллерийские батареи и пулеметные батальоны, огневые точки которых тянулись вдоль побережья, а также батальоны морской пехоты. Сектор находился в непосредственной близости от Владивостока.
На западных рубежах страны шла война с Германией, а здесь рядом Япония — союзник Германии. Напряжение всю войну было высоким, во всем секторе круглосуточное дежурство.
Мои товарищи, которые прибыли в Дальвоенморстрой, когда управление Шкотовским сектором завершало процесс расформирования, наблюдали такую сцену. На середину бухты удивительной красоты вышли два гребных яла с матросами береговой обороны на веслах. На первом яле комендант сектора, его начальник штаба и замполит. Все с женами. На борту яла самовар. На втором [109] яле — духовой оркестр. Тишина. Вода — чистейшая. Видно дно. Видно рыбу. Берега — сказка. Уссурийская тайга. Кто не видел уссурийской тайги в ее первозданном виде, тому никакие описания не помогут, все равно не поймет, что это такое.
Оркестр играет вальсы, полковники с женами пьют чай.
И вот в эту тишину, в эту красоту, в это благолепие нахлынули тысячи людей, сотни автомашин, сотни тракторов, бульдозеров и экскаваторов. Загремели взрывы в карьерах, загрохотали землечерпалки.
Надо прямо сказать, об экологии тогда речи не было. Не было в проекте и раздела «Охрана окружающей среды».
Но в целом проект был сделан аккуратно, да и строители были не совсем варвары, поэтому природу, конечно, попортили, но в пределах терпимости.
Дальвоенморстроем было развернуто новое крупномасштабное строительство объектов, рассчитанных на защиту от средств массового поражения, т. е. от ядерных боеприпасов.
Ранее я писал, что береговые батареи строились из расчета сопротивляемости прямому попаданию артиллерийского снаряда. Здесь защитные сооружения строились из условия противостояния ударной волне ядерного взрыва.
Наш УНР занимался строительством собственной производственной базы Дал ьвоенморстроя, жилыхдомов и казарм для строителей. Проработав месяца четыре начальником участка, я был повышен в должности и назначен начальником технического отделения УНР. К моменту моего назначения УНР, как и все остальные, работал убыточно. Так как проектные организации не успевали разрабатывать рабочие чертежи в нужном объеме, то работали буквально с листа и без смет. Районные единичные расценки не учитывали реальные условия поставки песка, щебня, камня и доставки других строительных материалов. Производители работ и начальники [110] участков не всегда четко и правильно оформляли акты на выполненные работы.
Разобравшись во всей этой ситуации, мне удалось навести порядок в документообороте получения денег за выполненные работы, в результате чего УНР закончил год с приличной прибылью.
Начальник УНР даже мне сказал, что я перестарался, можно было бы прибыль и поменьше сделать.
Год кончился, прибыль девать было некуда. Если деньги не израсходовать, то они безвозвратно уйдут в бюджет. Покупать было особенно нечего. Купили бильярд — предмет зависти других УНР.
УНР работать лучше не стало, лучше стали вести документацию и только за счет этого пошла прибыль. Начальник УНР везде, где только можно, отмечал мои заслуги в деле «выбивания денег от заказчика», чем создал мне, как сейчас говорят, определенный имидж.
Военно-строительные отряды Дальвоенморстроя, где военные рабочие были материально заинтересованы в производительности труда, работали вполне прилично. В Севастополе, в Калининграде, в Кронштадте, где я раньше работал, солдат только принуждали и погоняли, и это было главной задачей многочисленных офицеров строительных батальонов. Теперь офицеров стало гораздо меньше, а толку на работе больше. В Дальвоенморстрое работал многочисленный контингент вольнонаемных рабочих высокой квалификации, так что в целом обстановка с рабочим классом на стройке была вполне удовлетворительной.
В начале стройки бытовые условия офицеров были, как говорится, «не тоё». Одной из маленьких радостей в серых буднях нашего быта была поездка во Владивосток. Тогда суббота была нормальным рабочим днем, поэтому в воскресенье во Владивосток офицеры добирались уже поздним утром. Сперва баня, потом обед в ресторане, а там, часов в семнадцать, и домой пора. Однажды я со своим товарищем после бани обедали в ресторане «Золотой [111] Рог». Как я, так и мой товарищ, не были корифеями по части пьянки, поэтому на столе стоял маленький графинчик с водкой и пара бутылок пива. Основное — еда. В «Золотом Роге» в те годы была чудесная кухня, разнообразно, вкусно и недорого. Время дневное, зал наполнен меньше чем на половину. Тихо, уютно, тепло.
В обеденный зал входит патрульный офицер и два матроса. Стоят у двери. В зале нас только двое военных. Патрульный офицер подходит к нашему столику, останавливается и молча смотрит на столик и на нас. Мы пьем пиво и жуем селедку. Патрульный офицер отходит. Минут через тридцать он снова подошел, посмотрел и молча ушел. Мы пообедали по полной программе, оделись и вышли в вестибюль, там нас поджидал уже известный нам патрульный офицер, который потребовал от нас документы. Взял документы, переписал их данные, отдал документы и отпустил нас. Мы вышли на улицу и не знаем, что нам делать, когда вернемся, докладывать командиру части о том, что нас записали, или нет.
Мой товарищ вернулся к патрульному офицеру и уточнил, надо ли докладывать, а если докладывать, то что мы нарушили. Патрульный офицер сказал, что докладывать не надо, что это военный комендант города проводит исследовательскую работу, целью которой является определение соединений и частей флота, офицеры которых имеют склонность к посещению ресторанов.
Теперь я вернулся к патрульному офицеру и попросил исключить наши фамилии из числа участников этой интересной и, безусловно, нужной научно-исследовательской работы.
Патрульному офицеру понравилась моя формулировка его действий, и он вычеркнул наши фамилии из своего списка.
Довольно быстро были построены жилые дома для строителей. Стали приезжать семьи, и я в том числе привез жену и двухлетнего сына.
В нашем гарнизоне купить продукты питания для семьи [112] было делом непростым, в ближайших селах тоже было негусто. Специально за продуктами ездили во Владивосток, где также были почти пустые прилавки продовольственных магазинов. На рынке Владивостока продукты были чрезвычайно дорогими, руководство города пыталось административными мерами регулировать цены. Я видел на рынке, как милиционер выгонял с рынка мужика, который продавал картошку за цену выше той, которая была установлена администрацией города. Кончилось это тем, что на рынке стояли одни милиционеры, а картошку и лук продавали по рыночным ценам на прилежащих к рынку улицах.
Рядом с нашей стройкой был консервный заводик, куда сейнера сгружали пойманных крабов. На причале образовывалась гора метра три высотой из живых шевелящихся крабов. Как-то я принес домой живого краба, пустил его по комнате ползать, мой сын Сережа испугался и быстренько забрался на диван спасаться от этого страшного зверя. А пугаться было чего — размер краба с клешнями был как раз под размер большого таза, в котором мы его потом и сварили.
Это было время, когда в продовольственных магазинах было пусто, а чтобы они не выглядели уж слишком тоскливо, все полки были заставлены консервами из крабов. Это было время, когда в Ленинграде на торцах домов висели громадные плакаты с призывом: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы». Это было время, когда про нынешнюю мудреную телевизионную кошачью еду никто ничего не слышал, а кошек кормили по-простому — крабовыми консервами.
Ко времени окончания моей службы на Тихоокеанском флоте достать хотя бы одну баночку крабов к празднику было очень большой задачей.
Структура политорганов в строительных частях периодически изменялась. В начале пятидесятых годов в УНР были политические отделы. Во время моего прибытия в Дальвоенморстрой в УНРах вместо политотделов были [113] только заместители начальников по политической части. Однажды начальника нашего УНР вместе с заместителем по политической части срочно вызвали в управление Дальвоенморстроя. Замполит где-то был на участках, его не нашли, и начальник УНР на единственной легковой машине уехал один.
Замполит вернулся, мы с ним вместе зашли в кабинет начальника УНР позвонить по единственному в УНР телефонному аппарату каждый по своим делам.
Пока мы дозванивались, вернулся начальник УНР, зашел в кабинет, вызвал дежурного и приказал снять со стены портрет Сталина и отнести его в кладовку. Замполит вскочил, заслонил портрет своим телом и потребовал объяснений. Начальник УНР объяснил, что начальник политического отдела Дальвоенморстроя только что на совещании начальников всех частей и учреждений и их замполитов сообщил суть решения Пленума Центрального Комитета партии о культе личности Сталина и распорядился немедленно снять портреты Сталина. Наш замполит потребовал письменного распоряжения начальника УНР, только тогда он отойдет от портрета. Начальник УНР сказал ему: «Стойте у портрета сколько хотите, а я пойду пока посмотреть, как там на участках идут дела».
Мы все вышли из кабинета, а замполит остался один с портретом Сталина. Через некоторое время замполит, видимо, дозвонившись до своего начальника, вышел из кабинета, махнул рукой и ушел из здания.
В УНР должность замполита была аннулирована, осталась должность секретаря партийного комитета. Стали бороться с культом личности.
Дело хоть и привычное — бороться, разоблачать и клеймить, — но три обстоятельства придавали этому процессу необычное ранее значение.
Первое — масштаб, что разоблачить и кого клеймить. Рушилось целое мировоззрение, у кого истинное, у кого притворное. Рушился уклад жизни. Происходила переоценка [114] ценностей. Историческая значимость этого момента была на виду.
Второе — одна часть населения и членов партии восприняла это как недоразумение, как ошибку Хрущева и Центрального Комитета. Об этом прямо говорили (но не писали!), хотя раньше об ошибке руководства партии никто бы не решился говорить в приватных беседах. Другая часть, в том числе и пострадавшие от репрессий, разоблачала и клеймила искренне и с открытым сердцем. Это было ими выстрадано, и им не надо было никаких указаний, они впервые говорили то, что думали, что у них на душе. Значительная часть населения и членов партии, десятилетиями воспитанная в жесткой дисциплине, отнеслась к этому процессу как к очередной директиве центра: надо разоблачать, так будем разоблачать, надо избавляться, так будем избавляться.
Третье — у определенной части населения и членов партии появились надежды на какую-то новую жизнь. Какая она будет — никто четко не формулировал, но разговоров было много.
Этот отрезок времени впоследствии назвали «оттепель».
В этот период я опять жил в замкнутом пространстве режимного гарнизона, среди солдат и офицеров, поэтому, естественно, мои записки касаются того, что было там, где я работал, и что я видел и слышал.
Сказать, что эти политические перемены стали главными в моей тогдашней жизни, я не могу. Я считал эти перемены своевременными, нужными и очень важными, но содержанием моей жизни по-прежнему были ежедневная работа, которая мне не только нравилась, она просто захватывала, моя семья, устройство более или менее нормального быта в тех непростых условиях. Служебные и житейские заботы были главной темой разговоров в нашей тогдашней среде. Я не помню среди нас разговоров, что это не жизнь, а кошмар и т. п. Было ощущение устойчивости и прогнозируемости. Не было страха за будущее свое и своих детей. Не было страшно жить. [115]
Одним из последствий разоблачения культа личности было упорядочение продолжительности рабочего дня. Известно, что Сталин работал по ночам, поэтому все, кто был непосредственно под его началом, тоже работали по ночам, а дальше эта цепочка доходила до директоров заводов, секретарей райкомов и т. п. В общем, все начальство страны сидело ночами у телефонов — вдруг позвонят. Вместе с руководителями заводов и предприятий допоздна находились на работе начальники цехов и соответствующие им работники. Хрущев дал команду работать нормально. Казалось бы, чего проще ее выполнить, но и тут пришлось прибегать к административным мерам. В Дальвоенморстрое специально ходили по конторам и отправляли домой сотрудников, засидевшихся на своих рабочих местах. Месяца через два все так привыкли со звонком заканчивать работу, что при необходимости приходилось напоминать, что определенная категория работников по КЗоТу имеет ненормированный рабочий день.
Приятным последствием нового курса стало издание ранее запрещенных книг, а также расширение круга издаваемой иностранной литературы. Даже у нас на окраине страны в закрытом гарнизоне был отличный книжный ларек. Более того, именно в нашем ларьке можно было приобрести те книги, которые мгновенно раскупались в фирменных магазинах центра страны.
Была предпринята попытка демократизировать партийную жизнь, избавить ее от излишней заорганизованности. Попытались заранее не предрешать повестку дня собрания и не готовить докладчика, а в определенные дни собирать членов партии на собрания и там решать, о чем говорить.
В нашем УНР это выглядело так. Собрали коммунистов после работы. Секретарь парторганизации говорит о том, что теперь будем жить по-новому, и спрашивает, как будем работать: то ли сперва выберем президиум собрания, то ли вначале утвердим повестку дня. Все молчат. Молчание затягивается. Секретарь нервничает. Из задних [116] рядов кто-то предлагает: «Сперва повестку утвердить, а под повестку президиум изберем». Секретарь предлагает голосовать. Предложение принято. Секретарь просит определиться с повесткой дня. Все молчат. Молчание становится тягостным. Вдруг вскакивает один из начальников участков и набрасывается на начальника снабжения за несвоевременную поставку стройматериалов на участок. Начальник снабжения в ответ упрекает начальника участка в превышении норм расхода строительных материалов. Все пошло по накатанной колее — партсобрание превратилось в нормальное и нужное всем собравшимся производственное совещание. В конце приняли решение продолжать жить по-старому, а именно, в плане партийной работы определять темы собраний и докладчика.
Министром обороны в это время был прославленный полководец Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Историческая значимость Жукова в победе над фашистской Германией не подвергается сомнению ни его почитателями, ни его недругами. Искренняя любовь народа к Жукову не зависит ни от каких политических конъюнктур. А. В. Суворов, М. И. Кутузов и Г. К. Жуков — вот три имени полководцев, которым нет равных в военной истории России. Дела и поступки Жукова, как и всех великих людей, неоднозначно оценивались его современниками.
Когда Жукова назначили министром обороны, то он стал жестко наводить порядок в войсках и на флотах. Требования его были своевременными, нужными и справедливыми. Никаких объяснений и оправданий при обнаружении неполадок Жуков не принимал. Нет порядка — значит, командир не хочет или не умеет командовать. А раз так, то он не может быть командиром, а раз не может быть командиром, то зачем он нужен в армии или на флоте. А то, что до этого служил и получил высокое воинское звание, — то это недоразумение. Он не достоин такого высокого воинского звания, его надо разжаловать. Появилась знаменитая «жуковская тройчатка»: [117] снять с должности, понизить в воинском звании, уволить из армии или флота. Такие приказы приходили пачками. Был даже выделен специальный день, когда собирали всех офицеров и читали эти приказы. Действовало на психику прилично. Отношение офицеров к этим приказам Жукова было двоякое. Требования были правильные, но если всех снять и выгнать, то кто же служить будет.
Инспекционные поездки Жукова по округам и флотам стали кошмаром для командиров всех степеней.
Жуков первым в стране начал борьбу с пьянством. Во всех закрытых гарнизонах, в том числе и у нас в Стрелке, была запрещена продажа алкоголя. Я видел, как на въезде в гарнизон осматривали военнослужащих, изымали бутылки со спиртным и тут же разбивали их о придорожный камень. Это не снизило уровень пьянства, так как водку можно было купить даже в автомобильной книжной лавке, не говоря о том, что во всех ближних деревнях ее было сколько угодно и когда угодно.
Жуков побывал в Индии, увидел там, как офицеры играют в гольф, плавают в бассейнах, занимаются конным, парусным и всеми другими красивыми видами спорта, увидел, что они подтянуты, ловко одеты и молодцевато выглядят. Вернувшись домой, он издал приказ по Министерству обороны: всем офицерам в течение недели в рабочее время шесть часов заниматься спортом. Исполнение этого приказа превратилось в профанацию. Спортивных сооружений, одежды, инвентаря нет, специалистов для проведения занятий нет. В инженерно-строительных, научных, управленческих, учебных и многих, многих других организациях офицеры и гражданские работают в одной технологической упряжке. Офицер ушел заниматься спортом — цепочка разорвалась, гражданские специалисты работают не так эффективно. Приказ предусматривал ежедневно по одному часу занятия спортом без учета времени на переход к месту спортивных занятий. Получалось, что минимум два часа рабочего времени, с учетом [118] перехода на спортивную площадку, офицера не было на его рабочем месте.
Начальник нашего Дальвоенморстроя со всем своим аппаратом первую неделю бегал вокруг здания управления, а из окошек на этот цирк смотрели гражданские сотрудники управления, с ближайших строек — солдаты. Смешно и жалко было смотреть, как пожилые люди в военной повседневной форме с большими воинскими званиями, неумелой трусцой, беспрерывно кашляя и охая, выполняли приказ министра обороны. Нам, молодым, было легче — мы играли в волейбол.
В это же время существовал приказ, чтобы и политические занятия с офицерским составом проводились в рабочее время. Был приказ, что военным охотникам — офицерам разрешалось охотиться в рабочее время.
Если добросовестно выполнять все приказы, то офицерам-строителям просто невозможно нормально руководить строительным производством, поэтому как ни грозен был Жуков, но в строительных организациях эти приказы исполнялись только на бумаге.
У офицеров Военно-морского флота сложилось мнение, что Жуков не совсем понимает роль флота в общей системе Вооруженных сил страны и не любит флот.
В офицерской среде циркулировало много разговоров, как Жуков пренебрежительно отзывается о флоте и о его роли в будущей войне.
Командир дизельной подводной лодки Северного флота рассказывал мне, как в 1955 году Жуков посетил его лодку. Спустился в люк, идет по лодке, все на своих местах. Каждого, мимо которого проходит, спрашивает должность и размер его денежного содержания. После ответа Жуков говорит, что солдат получает столько-то, а сержант столько-то, а командир мотострелкового взвода — столько-то. В его голосе, манере слышится упрек: дармоеды, получают больше солдат, сидят в тепле, да еще белые подворотнички носят. В конце Жуков спросил у командира лодки, каково его денежное содержание, и [119] возмутился тем, что у армейского офицера такого же ранга оно меньше.
Жуков прекрасно знал действительное положение с денежным содержанием военнослужащих армии и флота, но он специально демонстративно обидел экипаж лодки, а вместе с ней весь флот.
Через некоторое время размер денежного содержания отдельных категорий на флоте был урезан.
Как бы в подтверждение этих слухов был расформирован Главвоенморстрой, а его организации были переданы Главвоенстрою. Жуков приказал переодеть офицерский состав флотских строительных организаций в армейскую одежду.
Начался дурдом. Предметы обмундирования офицерам выдаются после истечения установленных сроков носки. Например, ботинки и брюки один раз в год, а шинель — раз в три года. У шинели срок носки еще не кончился, а у брюк уже истек. Значит, офицеру выдают армейские брюки к флотской шинели. В одной и той же части офицеры ходили в армейской одежде, а другие во флотской.
На флоте есть автобронетанковое управление, в ведении которого находится громадный автомобильный парк. Офицеров этого управления Жуков также приказал переодеть в армейскую форму.
Я уже точно не помню, но переодевали и еще целый ряд служб, которые с давних времен носили флотскую форму одежды. Я воспринял это не только негативно, но и болезненно. Принял решение за свой счет покупать флотскую форму и продолжать носить только ее. Успел купить только брюки.
При Жукове была сделана попытка при увольнении матросов и солдат в запас переодевать их в гражданскую одежду. К нам в «Стрелок» было завезено порядочное количество этой одежды. Мне довелось ее посмотреть. Это были дешевенькие костюмы, очень плохого покроя, просто страшненькие, такие же рубашки и пальтишки. Матросы [120] и солдаты встретили это новшество с возмущением. Они хотели вернуться домой воинами, а не жалкими «шпаками» в задрипанных костюмчиках. Матросы и солдаты всегда готовятся прибыть домой в новеньком обмундировании, для чего они предпринимают все законные, а иногда и незаконные средства.
Началось воровство, отбирание новой формы у молодых взамен старой.
За свою службу я впервые столкнулся именно в это время с открытой «дедовщиной», которая выражалась в отбирании силой новой формы у молодых солдат.
Жукова сняли с должности, приказы о переодевании отменили. Отменили и запрет на торговлю в закрытых гарнизонах алкоголем. Началась борьба теперь уже с культом Жукова. Все шло по известной схеме: пленум ЦК партии, партактив флота, партактивы в соединениях, партсобрания во всех частях и учреждениях флота. Пресса. Радио. Главное, в чем его обвиняли, — стремление свести к минимуму роль политработников, т. е. вывести Вооруженные силы страны из-под контроля партии. К главному обвинению добавили: бонапартизм, грубость, жестокость и т. п. Надо прямо сказать, что эта схема работала далеко не формально. У многих с Жуковым или с его действиями были серьезные разногласия, поэтому ругали его с чувством и выражением. На это время были забыты все его заслуги перед Отечеством, а выплыл весь негатив, как бывший на самом деле, так и придуманный.
Газета «Красная звезда» вышла с передовицей, где речь шла о возрождении офицерских традиций. Там, в частности, говорилось о том, что в царские времена командир полка регулярно приглашал весь офицерский состав к себе домой, угощал обедом и водкой.
Газета писала, что нет ничего страшного в том, что офицеры, собравшись вместе, выпьют по рюмке водки, наоборот, это хорошо сплачивает коллектив, развивает чувство товарищества. Надо эту традицию возрождать. По статусу наш начальник УНР приравнивался к командиру [121] полка. Но у нашего начальника УНР не было доходов командира полка царской армии, а традиции возрождать надо. Офицеры сбросились, сели за стол вместе с начальником УНР во вновь построенном офицерском кафе, пригласили за стол начальника политического отдела и делом доказали, что офицеры советского флотского УНР возродили традицию полковых обедов царского времени с употреблением горячительного.
Месяца через два эта же газета стала писать, что пьянство наносит ущерб боевой готовности, поэтому наш политический отдел больше не боролся за возрождение некоторых традиций царских полковых офицеров.
Строительство новой военно-морской базы шло довольно успешно, через два года после его начала прибыли первые корабли. Во вновь отстроенном жилом городке с четырехэтажными домами и комфортабельными квартирами открыли первую в этих краях отлично и с любовью сделанную школу, в которой стали учиться не только офицерские дети, но и дети жителей окрестных сел.
Первый урок во всех классах был посвящен одной и той же теме — как пользоваться унитазами.
Существование двух параллельных строительных организаций — Дальвоенморстроя и Строительного управления флота — имело свои плюсы и свои минусы.
К концу 1957 года минусов оказалось больше, и было принято решение об их объединении под общим названием «Военно-морское строительное управление Дальвоенморстрой», или сокращенное — ВМСУ ДВМС со штабом во Владивостоке.
В «Стрелке» был сформирован строительный отдел ДВМС, в ведение которого перешли работающие на месте строительные организации и предприятия. Объем работ не сократился — изменилась организационная структура.
Одновременно было организовано и новое флотское объединение, которое получило название Военно-морская база «Стрелок», первым командиром которой был [122] назначен Герой Советского Союза капитан I ранга Лозовский.
Термин «военно-морская база» имеет двоякое толкование.
Первое и самое распространенное: любой морской порт, который используется для базирования военных кораблей. В этом определении нет никаких ограничений по составу сооружений этого порта и по количеству базирующихся там сил. Это может быть один причал, у которого могут швартоваться два корабля, а могут быть десятки причалов, заводы, громадные склады и т. п. Если в этой базе расположен штаб флота и значительное количество кораблей, то она обычно именуется главной военно-морской базой флота. В те времена Владивосток был главной базой Тихоокеанского флота, Севастополь — Черноморского, Североморск — Северного, Калининград — Балтийского.
Второе толкование — штатно-организационное. Всем известно, что в армии есть такие структуры, которые именуются как дивизия, корпус, армия, военный округ. В военно-морском флоте им соответствуют: дивизия, военно-морская база, флотилия, флот. Это сравнение довольно условно, но дает представление о военно-морской базе как об одной из организационных структур Вооруженных сил страны.
В те времена заместителем командующего флота по строительству был генерал-майор Гордиенко Г. X. У него был богатейший опыт работы на крупных стройках в экстремальных условиях, которые выработали у него свой стиль руководства. Основой этого стиля была кадровая политика. Он назначал по делу, а не по анкете. У него работал начальником одного из самых крупных УНР офицер, уже в возрасте, без высшего образования и с не слишком чистой анкетой по части родственников. Политические и кадровые органы одолевали Гордиенко, чтобы он дал добро на его увольнение в запас по возрасту и по анкете, но он не давал, так как УНР был лучшим в ДВМС [123] по результатам работы. В одном военно-строительном отряде командиром был подполковник, абсолютно чистый по анкете, отлично закончивший университет марксизма-ленинизма. Его ВСО по дисциплине был одним из худших в ДВМС. Гордиенко снял его с должности и вопреки рекомендациям политических и кадровых органов назначил командиром ВСО молодого старшего лейтенанта. Через полгода этот ВСО стал одним из лучших в ДВМС.
У меня был подчиненный, который по дурацки сложившимся обстоятельствам ввязался в драку, попал в милицию, потом в военную комендатуру, потом в сводку наиболее серьезных нарушений. Ему грозило довольно строгое наказание. Гордиенко вызвал меня и спросил, кто такой этот нарушитель. Я сказал, что это талантливый инженер, отличный работник и порядочный человек. Гордиенко не стал его наказывать, просто поговорил, отругал и предупредил.
В начале 1958 года на флоте стали разворачиваться новые крупные работы по развитию системы базирования на Камчатке.
К этому времени мне было присвоено воинское звание «инженер-капитан».
Гордиенко выбрал из молодых офицеров Дальвоенморстроя двух капитанов, которых назначил на две ключевые должности по руководству развитием системы базирования на Камчатке. Н. В. Шустров был назначен главным инженером строительного отдела Камчатской военной флотилии, а я — главным инженером инженерного отдела флотилии. [124]