Конец заговора Локкарта

Было около часа ночи. Я сидел у себя в кабинете, в комендатуре Кремля, и старался вникнуть в накопившиеся за эти дни бумаги. Сосредоточиться, однако, никак не удавалось, и не потому, что шла вторая кряду бессонная ночь — это было не в диковинку, — но слишком сильно было потрясение от последних событий. Мысли невольно возвращались все к одному... Внезапно раздался резкий, пронзительный телефонный звонок. Я настолько глубоко задумался, что даже вздрогнул от неожиданности, поспешно хватая трубку.

— Мальков? — послышался глуховатый, неторопливый голос заместителя председателя ВЧК Петерса. — Приезжай сейчас в ЧК, ко мне. Есть срочное дело. Положив трубку, я пристегнул к ремню свой неизменный кольт, вызвал машину и, предупредив дежурного по комендатуре, что еду в ЧК, к Петерсу, вышел на улицу. Было еще по-летнему тепло. Высоко в небе мерцали звезды, из-за Кремлевской стены доносился чуть слышный шелест листвы деревьев в Александровском саду. Под сводами Троицких ворот привычно светилась лампочка возле поста проверки пропусков, неярко горели уличные фонари. Свет виднелся и во многих окнах Потешного дворца, Кавалерского корпуса и других зданий, выходивших на Дворцовую улицу. Там, по-видимому, не спали. Над Кремлем нависла какая-то необычная, напряженная, тревожная тишина. Шла ночь с 31 августа на 1 сентября 1918 года...

Немногим более суток прошло с тех пор, как шофер Ленина — Гиль привез с завода Михельсона раненого Ильича. На нашу молодую, истекающую кровью Республику обрушился самый страшный, самый тяжелый удар...

Между тем положение в августовские дни 1918 года и без того было крайне тяжелым. Крым, Дон, Украина, северо-западные губернии России, Прибалтика были захвачены немецкими оккупантами. В Архангельске и Мурманске хозяйничали английские, французские и американские интервенты. Десятками и сотнями хватали коммунистов, рабочих, бросали их в тюрьмы, ставили к стенке. По Уралу и Сибири мутной волной катились белогвардейские восстания и белочешский мятеж. В руках белогвардейцев и контрреволюционных чехословацких частей оказались Уфа, Екатеринбург, Самара, Казань, Симбирск, Оренбург. Ожесточенная борьба развернулась и в нашем глубоком тылу, по всей территории Советской России. То тут, то там вспыхивали белогвардейско-эсеровские мятежи, горели продовольственные склады, взрывались железнодорожные мосты. От вражеских пуль пали в Петрограде Володарский и Урицкий. Под Балашовом был пущен под откос поезд Подвойского, и Николай Ильич уцелел чудом. Шпионаж, диверсия, вредительство, террор — все наиболее гнусные, отвратительные средства пустила в ход контрреволюция, стремясь задушить первое в мире государство рабочих и крестьян.

В борьбе против Советской власти русские белогвардейцы, меньшевики и эсеры объединились с немецкими, английскими, американскими, французскими, японскими империалистами. Самые подлые заговоры зарождались в тиши дипломатических кабинетов, вынашивались за стенами иностранных миссий. Сотрудники представительств бывших союзных держав России — Англии, Франции, США, — прикрываясь дипломатической неприкосновенностью, нагло вмешивались в наши внутренние дела, тратили миллионы на подкуп советских граждан в контрреволюционных целях, на организацию диверсий, шпионажа, террора.

Чтобы пресечь преступную деятельность белогвардейских, эсеровских и иных заговорщиков, надо было ответить ударом на удар, обезглавить и уничтожить заговорщические центры. Накануне злодейского покушения на Ленина, 24–26 августа 1918 года, в Москве была раскрыта крупная белогвардейская контрреволюционная организация и арестовано свыше ста заговорщиков. Был ликвидирован и ряд других организаций, помельче. Следствие показало, что нити почти всех заговоров тянутся в британскую, американскую и французскую миссии. В руки ВЧК поступил за последние дни и новый материал, полностью изобличавший некоторых из находившихся в Москве иностранных дипломатов в организации контрреволюционного заговора с целью свержения Советской власти.

Кое-что об этом заговоре я слышал уже до звонка Петерса, но ни подробностей, заговора, ни как он был раскрыт не знал. Все это мне стало известно несколько позже. Не знал я, когда ехал по вызову Петерса в ЧК в ночь с 31 августа на 1 сентября, также и о том, что принято решение о ликвидации заговора и об аресте его главарей.

Подъехав к зданию ВЧК, я велел шоферу ждать, а сам быстро взбежал наверх, в кабинет Петерса. Навстречу мне из-за стола поднялся высокий, худощавый латыш с широким скуластым лицом. Говорил Петере всегда не спеша, медленно, как бы с трудом подбирая каждое слово, с сильным латышским акцентом. Движения у него были тоже медлительные, скупые, зато спокойные и уверенные. И сейчас Петерс был нетороплив и немногословен.

— Поедешь брать Локкарта, — сказал он, — вот ордер. Ты ведь его знаешь, тебе и карты в руки. В помощь возьми одного чекиста и милиционера. Хватит?

Я ответил, что хватит.

— Учти, — продолжал Петере, — действовать надо решительно, но... культурно. Как-никак фактический глава британской миссии в России. Так что постарайся быть с ним повежливей, поделикатней. Однако обыск проведи как следует, а если попытается оказать сопротивление, ну, тогда...

— Да нет, — отвечаю, — Локкарта я знаю. Он сопротивляться не будет.

С минуту подумав, Петерс заметил:

— Сопротивляться Локкарт, пожалуй, действительно не будет. Не его это стиль, да и трусоват он к тому же. Корчит из себя этакого святошу, самую грязную часть работы перекладывает на своих помощников, чтобы у самого руки оставались чистыми. Однако предусмотреть надо все. Сам понимаешь.

Я, конечно, понимал Локкарт — не простой белогвардеец, эсер или бандит. Дипломат!

Взяв ордер, я вышел из кабинета Петерса. В приемной уже ожидал выделенный мне в помощь сотрудник оперативного отдела, крепкий, подтянутый чекист лет тридцати пяти — сорока, в штатском. Все в нем — чистый, опрятный, хоть и поношенный костюм, немного сдвинутая на затылок кепка, въевшаяся в кожу рук черная металлическая пыль, мозоли, чувствовавшиеся на его ладонях при крепком рукопожатии, — выдавало коренного рабочего, скорее всего токаря или слесаря, недавно оставившего станок.

Чтобы не терять времени попусту, я решил проинструктировать его в машине по дороге к Локкарту, и, обменявшись несколькими незначительными фразами, мы спустились вниз, вышли на улицу и сели в поджидавшую машину. Шофер, выбравшись из машины, достал из-под сиденья заводную рукоятку, повозившись с полминуты, приладил ее, несколько раз крутанул (стартеров тогда еще не было и в помине), и мотор заработал. Мы тронулись.

Локкарт жил в Хлебном переулке, в районе Поварской. Туда мы и направились. Миновав просторную Лубянскую площадь, машина помчалась вниз, пересекла Театральную площадь, Никитскую и свернула на Воздвиженку. Моховая, Воздвиженка, как и другие центральные улицы, уж не говоря об окраинах, еле освещались тусклыми фонарями, горевшими на большом отдалении друг от друга. Целые кварталы тонули в сплошном мраке. Желтые, дрожащие снопы света, бросаемые фарами нашей машины, вырывали из темноты то стены домов, то заколоченные витрины давно бездействовавших магазинов. Прохожих почти не попадалось.

Пока мы ехали через центр и по Воздвиженке, я успел вкратце посвятить своего спутника в существо предстоящей операции. Она не казалась мне сложной, поскольку с Локкартом я не раз ранее встречался, он знал меня, и я был уверен, что ни особого шума он не поднимет, ни скандала устраивать не будет. Вообще это был скорее интриган, способный исподтишка строить любые козни, науськивать других, но вряд ли пожелавший бы даже в случае крайней нужды рисковать собственной шкурой.

Впервые я встретился с Локкартом еще в Питере, в Смольном, в конце февраля 1918 года, как раз в те дни, когда немецкий генеральный штаб, нарушив перемирие с Советской Россией, двинул на нас свои войска. Ленин, Свердлов и некоторые другие члены ЦК потребовали принятия германских условий и немедленного заключения мира. Троцкий упорно возражал, выдвинув хитроумный лозунг, грозивший гибелью Советской Республике: войны не ведем, мира не подписываем. «Левые коммунисты» во главе с Бухариным оголтело требовали «революционной войны», кричали о недопустимости «переговоров с империалистами», ведя, по существу, дело к срыву заключения мира с Германией. Вот тут-то и появился в Смольном глава британской миссии в Советской России господин Локкарт.

Локкарт приехал в Россию в конце января 1918 года в качестве агента Британского правительства и фактического руководителя британской миссии взамен уехавшего незадолго до этого в Англию посла Великобритании в России Джорджа Бьюкенена. Английские дипломаты, как и дипломаты США и Франции, стремились всеми силами и средствами воспрепятствовать выходу Советской России из войны, помешать заключению Брестского мира. Они были не прочь сыграть на внутрипартийных разногласиях и использовать в своих интересах противников Брестского мира, среди которых одним из наиболее яростных был Троцкий. Сам Локкарт в своих мемуарах впоследствии писал: «Лондон неоднократно рекомендовал мне заняться расследованием вопроса о резких противоречиях между Лениным и Троцким, на которые наше правительство возлагало большие надежды».

Очевидно, с целью «расследования» и «использования» той политики, которую Троцкий и его сторонники пытались противопоставить Ленину, Локкарт накануне того, как ЦК должен был принять окончательное решение о Брестском мире, и явился в Смольный для личных переговоров с Троцким, занимавшим тогда пост Народного комиссара по иностранным делам.

Числа 23–24 февраля ко мне в комендантский отдел в Смольном часовые привели задержанного у входа высокого, худощавого иностранца, одетого в хорошо сшитую военную форму цвета хаки. Его внешнее спокойствие, военная выправка, сухое, энергичное лицо под густой шапкой темно-русых, зачесанных назад волос говорили, что человек это бывалый, хотя на вид ему и нельзя было дать более тридцати — тридцати пяти лет. По-русски он говорил совершенно свободно, без всякого акцента.

На мои вопросы, кто он такой, зачем сюда явился и откуда достал пропуск в Смольный, задержанный ответил, что он агент британского правительства, зовут его Локкарт, а явился он к «мистеру Троцкому», с которым предварительно сговорился по телефону и который «любезно предоставил» ему пропуск.

Я тут же позвонил «мистеру Троцкому», а тот, резко указав мне, что я не имел права задерживать «иностранного дипломата», велел немедленно провести Локкарта к нему. (Троцкий вообще говорил почти со всеми оскорбительно, свысока, по-барски. Впрочем, с Локкартом он был весьма любезен.) Сам я, конечно, Локкарта к Троцкому не повел, поручив это часовому, и Локкарт довольно вежливо, хотя и слегка иронически распростился со мной и отправился к Троцкому. Так состоялось наше первое знакомство с мистером Локкартом.

Естественно, что этой мимолетной встречи было недостаточно, чтобы получить какое-то, кроме чисто внешнего, представление о Локкарте, однако в дальнейшем мне пришлось еще несколько раз пропускать его в Смольный к Троцкому, а затем и познакомиться с ним поближе. Произошло это в марте 3918 года при следующих обстоятельствах.

После отъезда Советского правительства в Москву я, как уже было сказано, по указанию Ильича задержался на несколько дней в Петрограде. Наконец все дела были закончены, можно было двигаться, а тут как раз ехал а Москву Троцкий. В поезде Наркоминдела мне и предоставили место. Ехал я просто пассажиром, к охране поезда никакого отношения не имел и кто, кроме Троцкого, едет в этом поезде, не знал.

В назначенное время я приехал на вокзал и забрался в свое купе. Поздним вечером, когда поезд уже тронулся, вышел я в коридор, вдруг вижу — Локкарт! Собственной персоной. Стоит себе, улыбается и этак рукой меня приветствует. Да не один. С ним еще какой-то долговязый, худой, с узким лицом и пепельно-серыми волосами, бесцветный англичанин — как я узнал потом, помощник Локкарта Гике — и тощая злобная секретарша.

Оказывается, Троцкий распорядился предоставить Локкарту и его ближайшим сотрудникам два купе в поезде Наркоминдела, и англичане разместились как раз по соседству со мной.

Вот тут-то у нас и состоялось более близкое знакомство с Локкартом. Хотя во время путешествия, длившегося около суток, Локкарт несколько раз по приглашению Троцкого бегал к нему в вагон и иногда подолгу там засиживался, он находил время и для того, чтобы (без всякого, конечно, приглашения) приходить ко мне в купе и приставать с бесконечными разговорами, расспросами, рассказами.

Говорун он был отменный. Занятно рассказывал о своих путешествиях, делился воспоминаниями о различных эпизодах из своей прошлой жизни в Москве, где, как оказалось, он работал в качестве английского консула еще до войны, чуть ли не с 1912 года, и откуда уехал уже после Февральской революции. Таким образом, в России Локкарт был далеко не впервые.

Рассказывая о себе, Локкарт заодно пытался осторожно расспрашивать и меня о моей службе во флоте (я не расставался с матросской формой), о работе в Смольном. Слушать-то его я слушал, а сам все больше помалкивал или отделывался односложными ответами. Так мы и беседовали. В результате я попал в число «знакомых» Локкарта, а заодно составил себе о нем некоторое представление. Теперь, когда мне предстояло арестовать Локкарта, это знакомство могло пригодиться.

Захватив в районной милиции одного милиционера, мы свернули к Хлебному переулку и, немного не доезжая до дома № 19, где жил Локкарт, остановились. Было уже около двух часов ночи.

Без труда отыскав нужный подъезд, мы, освещая себе дорогу зажигалками — на лестнице стояла кромешная тьма, света, конечно, не было, — поднялись на пятый этаж, где находилась квартира Локкарта. Поставив на всякий случай своих помощников несколько в стороне, так, чтобы, когда дверь откроется, их из квартиры не было видно, я энергично постучал в дверь{7}. Прошло минуты две-три, пока, после повторного стука, за дверью не послышались чьи-то шаркающие шаги. Загремел ключ, брякнула цепочка, и дверь слегка приоткрылась. В прихожей горел свет, и в образовавшуюся щель я увидел фигуру знакомой мне по путешествию из Петрограда в Москву секретарши Локкарта.

Попробовал потянуть дверь на себя, не тут-то было. Секретарша предусмотрительно не сняла цепочки, и дверь не поддавалась. Тогда я встал таким образом, чтобы свет из прихожей падал на меня, и, дав секретарше возможность рассмотреть меня со всех сторон, как мог любезнее поздоровался с ней и сказал, что мне необходимо немедленно видеть господина Локкарта. Секретарша не повела и бровью. Сделав вид, что не узнает меня, она ломаным русским языком начала расспрашивать, кто я такой и что мне нужно.

Вставив ногу в образовавшуюся щель, чтобы дверь нельзя было захлопнуть, я категорически заявил, что мне нужен сам господин Локкарт, которому я и объясню цель столь позднего визита. Секретарша, однако, не сдавалась и не выказывала ни малейшего намерения открыть дверь. Неизвестно, чем бы кончилась уже начавшая раздражать меня словесная перепалка, если бы в прихожей не появился помощник Локкарта Гике.

Увидев меня через щель, он изобразил на своей бесцветной физиономии подобие улыбки и скинул цепочку.

— Мистер Манков? — так англичане меня называли. — Чем могу быть полезен?

Я немедленно оттеснил Гикса и вместе со своими спутниками вошел в прихожую. Не вдаваясь в объяснения с Гиксом, я потребовал, чтобы он провел меня к Локкарту.

— Но, позвольте, мистер Локкарт почивает. Я должен предупредить его...

— Я сам предупрежу, — заявил я таким решительным тоном, что Гике, поняв, как видно, в чем дело, отступил в сторону и молча указал на дверь, ведущую в спальню Локкарта. Все четверо — мои помощники, я и Гикс — вошли в спальню. Мы оказались в небольшой узкой комнате, обстановка которой состояла из двух удобных мягких кресел, карельской березы платяного шкафа, того же, что и шкаф, дерева туалетного столика, уставленного изящными безделушками, и широкой оттоманки, покрытой свисавшим до пола большим красивым ковром. Пушистый расписной ковер лежал и на полу. Кровати в комнате не было. Локкарт спал на оттоманке, причем спал настолько крепко, что не проснулся, даже когда Гике зажег свет. Я вынужден был слегка тронуть его за плечо. Он открыл глаза.

— O-o! Мистер Манков?!

— Господин Локкарт, по постановлению ВЧК вы арестованы. Прошу вас одеться. Вам придется следовать со мной. Вот ордер.

Надо сказать, что ни особого недоумения, ни какого-либо протеста Локкарт не выразил. На ордер он только мельком глянул, даже не удосужившись как следует прочесть его. Как видно, арест не явился для него неожиданностью.

Чтобы не стеснять Локкарта, пока он будет одеваться, и не терять даром времени, я сообщил ему, что вынужден произвести обыск в его квартире, и, бегло осмотрев спальню, вышел вместе со своими помощниками и Гиксом в соседнюю комнату, смежную со спальней, — кабинет Локкарта.

Между прочим, Локкарт в своих мемуарах, о правдивости которых можно судить хотя бы по тому, как он описывает сцену своего ареста, изображает дело так:

«...В половине четвертого раздался грубый голос, приказывавший мне встать. Первое, что увидели мои глаза, было стальное дуло револьвера. В моей комнате стояло около десяти вооруженных людей. Предводителя их я знал, это был прежний комендант Смольного Манков. На мой вопрос, что все это означает, он ответил отрывисто и сухо:

— Оставьте ваши вопросы и одевайтесь! Вы будете отвезены на Лубянку, № 11... Пока я одевался, чекисты перерыли всю нашу квартиру в поисках уличающих нас бумаг».

Бывает, что у некоторых от страха двоится в глазах, у Локкарта, очевидно, троилось, если три человека превратились в десять, да еще вооруженных, хотя ни у кого из нас, кроме милиционера, никакого оружия Локкарт видеть никак не мог, да и милиционер не вынимал, конечно, своего нагана из кобуры, у меня же кольт висел под матроской, у чекиста пистолет лежал в заднем кармане брюк. Как я уже сказал, предоставив Локкарту возможность спокойно одеться, мы перешли из спальни в кабинет. Кабинет Локкарта был немного побольше спальни. Там стояли письменный стол красного дерева, такой же книжный шкаф, небольшая кушетка, несколько стульев и кресел. Мебель была стильная, дорогая. Пол, как и в спальне, был покрыт пушистым ковром.

Обыск кабинета я взял на себя, а мои помощники обыскивали остальные комнаты квартиры Локкарта.

В ящиках стола оказалось множество писем, различных бумаг, пистолет и патроны. Кроме того, там была весьма значительная сумма русских царских и советских денег в крупных купюрах, не считая «керенок». Ни в шкафу, ни где-либо в ином месте я больше ничего не нашел. Ничего не обнаружилось и в других комнатах, хотя мы тщательно все осмотрели, прощупали сиденья и спинки мягких кресел, кушеток и Диванов, простукали стены и полы во всех комбатах. Искали внимательно, но, как и предупреждал Петерс, деликатно: не вскрыли ни одного матраца, ничего из мягкой мебели. Пока я обыскивал кабинет, Локкарт успел одеться. Я предложил ему присутствовать при обыске и предъявил переписку, деньги и оружие, которое забирал с собой для передачи Петерсу.

По окончании обыска мы все: Локкарт, мои помощники и я — вышли на улицу и сели в поджидавшую нас машину. Было уже около пяти часов утра, рассвело, на востоке, за видневшимися с Воздвиженки стенами Кремля, разгоралась заря, вот-вот должно было взойти солнце...

Сдав арестованного дежурному по ВЧК, я поспешил в Кремль. Зайдя на несколько минут к себе в комендатуру и узнав, что никаких происшествий за время моего отсутствия не произошло, я пошел в Совнарком, надеясь встретить Николая Александровича Семашко, наркома здравоохранения, Бонч-Бруевича, а то и Якова Михайловича и от них узнать, как чувствует себя Ильич.

Быстро поднявшись на третий этаж здания Совнаркома, я прошел сначала в приемную — там никого не было, затем, по пустому коридору, к квартире Ильича. Завидев меня, постовой возле входа в квартиру поднялся и шепотом доложил, что на его посту все в порядке{8}. Я его расспросил, как прошла ночь, как себя чувствует Ильич, — уж он-то должен был хоть что-нибудь знать. Часовой сказал мне, что вроде ничего тревожного за ночь не было. Спит, говорят, Ильич спокойнее, чем вчера, врачи, судя по выражению их лиц, вроде немного повеселели.

Побеседовав с часовым, я спустился вниз, на улицу, и пошел проверять посты. Поднялся возле Спасской башни на Кремлевскую стену и обошел по стене весь Кремль, проверив каждого из стоявших на стене часовых, затем обошел посты внутри Кремля. Все было в порядке.

Тем временем Кремль уже проснулся, начался день, кончилась еще одна бессонная ночь. Зайдя домой — жил я напротив комендатуры, возле Троицких ворот — и наскоро перекусив, я вернулся в комендатуру, решил самые неотложные вопросы и снова приехал в ВЧК к Петерсу. Было около десяти часов утра.

Дежурный по приемной сказал, что Петерс только часа два назад лег спать, однако просил в 10 часов его разбудить. Я вошел а кабинет. Петерс крепко спал на простом кожаном диване, стоявшем тут же, в кабинете. Мне пришлось чуть не стащить его за ногу на пол, чтобы добудиться. Это и понятно, ведь за трое суток заместитель председателя ВЧК впервые прилег отдохнуть, и то всего на два часа. Трудно ему было в эти дни. Феликс Эдмундович еще не вернулся из Петрограда, куда он уехал 30 августа, сразу по получении известия об убийстве Урицкого, и где, как мы знали, он лично руководил операцией по ликвидации крупного заговора, организованного помощниками Локкарта в Петрограде. Как раз в прошедшую ночь там, в Петрограде, чекисты окружили здание британского посольства и накрыли многочисленное конспиративное сборище заговорщиков.

Контрреволюционеры пытались оказать вооруженное сопротивление, и в перестрелке было убито и тяжело ранено несколько человек. Сопротивление было сломлено, и заговорщиков арестовали. Среди них оказались ряд белогвардейцев, в том числе офицер царской армии князь Шаховской, и несколько сотрудников английского и американского посольств.

Я едва успел сообщить Петерсу подробности ареста Локкарта и выслушать его рассказ о событиях в Петрограде, как вошел дежурный и доложил, что «оттуда» привезли неизвестную женщину, задержанную засадой.

Я с недоумением посмотрел на Петерса. Он перехватил мой взгляд.

— Я велел на всякий случай возле квартиры Локкарта организовать засаду, — пояснил Петерс, — вот, по-видимому, кто-то и попался. Сейчас выясним. Пусть введут задержанную, — приказал он дежурному.

Дежурный впустил в кабинет двух молодых женщин и вышел, плотно прикрыв за собой двери. Одна из вошедших, чуть выше среднего роста, лет тридцати — тридцати двух, была очень хороша собой. Ее красивое лицо обрамляли густые каштановые волосы, с изящной небрежностью выбивавшиеся из-под модной шляпки. Одета она была в скромное, но очень элегантное, с большим вкусом сшитое платье, ловко облегавшее ее стройную фигуру. Через левую руку было перекинуто легкое летнее пальто, а в правой она держала жестяной бидон, совсем не шедший ко всему ее облику. Держалась она спокойно, уверенно.

Вторая, строгая, подтянутая девушка, в хорошо пригнанном полувоенном костюме, держала в руке толстый пакет. Она шагнула вперед, протянула Петерсу пакет и спокойно, четко доложила, что около часа назад возле квартиры № 24 в доме № 19 по Хлебному переулку засада задержала неизвестную гражданку, пытавшуюся пройти в указанную квартиру (кивком она указала на женщину с бидоном). При ней был обнаружен запечатанный пакет без адреса или каких-либо надписей. Пакет изъят.

— Вот он, — показала она на переданный Петерсу пакет.

Петере молча выслушал молодую разведчицу, не спеша поднялся из-за стола, пожал ей руку, поблагодарил за бдительность и отпустил, а задержанной кивнул на стул, стоявший против стола. Затем, так же молча, вскрыл пакет, просмотрел содержавшиеся в нем бумаги и протянул мне. Это были данные о дислокации частей Красной Армии и оперативные сводки с фронтов.

Во время всей этой немой сцены лицо Петерса оставалось хмурым и бесстрастным, словно было высечено из камня. Спокойно держалась и сидевшая напротив нас молодая женщина, и только легкий румянец, выступивший на ее лице, когда Петере начал читать содержимое пакета, да предательское дрожание нижней губы, которую она чуть прикусила, выдавали ее волнение{9}.

— Имя, фамилия? — спокойно спросил Петерс.

— Мария Фриде.

— К кому вы шли в ту квартиру, возле которой вас задержали? Зачем?

— Понимаете, это просто недоразумение. Я никого в этой квартире не знаю...

— Не знаете? А откуда у вас этот пакет, — Петерс чуть приподнял лежавшей перед ним конверт, — тоже не знаете?

— Нет, почему же, это я знаю. Мне вручил его какой-то незнакомый человек, но что в нем находится, мне совершенно неизвестно.

— Неизвестно?.. — Петерс все не повышал голоса, и тем суровее, жестче звучали его вопросы.

— Да, да. Прошу мне верить. Я вышла утром поискать молока. Видите? — Слегка на гнувшись, она показала на бидон, который поставила на пол возле своих ног, когда садилась к столу. — Иду по Хлебному переулку, вдруг подходит ко мне какой-то человек и говорит, что ему нужно передать этот пакет в двадцать четвертую квартиру того дома, с которым я как раз поравнялась, а он очень спешит, так не смогу ли я оказать ему одолжение и занести пакет. Просил он очень убедительно, производил впечатление вполне порядочного, интеллигентного человека, ну я и согласилась. Вот и все.

Она замолчала. Молчал, глядя на нее в упор, и Петерс. Прошла минута, две... Не выдержав, Мария Фриде начала вновь повторять с мельчайшими подробностями, как таинственный незнакомец вручил ей пакет, описывала его внешность, костюм.

— Врете, — внезапно, но все так же невозмутимо, по-прежнему не повышая голоса, перебил ее Петере.

Мария Фриде, словно споткнувшись с разбегу, прервала на полуслове:

— Что?

— Все. Все врете, — отрезал Петерс. — Откуда у вас пакет? Кому его несли?

— Но богом клянусь...

— Не клянитесь, в бога мы не верим. Родственники есть? Семья?

— Есть два брата.

— В Москве, работают в каком-то комиссариате, не знаю в каком.

— Так не намерены рассказывать правду? Надеетесь, что мы поверим нелепому вымыслу, будто вы сами не знали, куда, к кому и с чем шли?

— Я говорю все, как было.

Петерс вызвал дежурного:

— Уведите задержанную. Поместите в камере, в одиночке. Пусть на досуге подумает...

В тот же день были арестованы оба брата Марии Фриде, оказавшиеся махровыми белогвардейцами. Один — подполковник, другой — капитан царской армии. Братья в качестве военных специалистов пробрались на работу в Комиссариат по военным делам, похищали там секретные оперативные документы и через сестру передавали их Локкарту и его помощникам. Игра Марии Фриде была проиграна.

После того как Фриде увели, Петерс сказал мне, что Локкарта он решил выпустить. Я даже опешил от неожиданности. Однако Петерс успокоил меня. Он сказал, что сейчас, побывав под арестом, Локкарт не опасен, так как вынужден будет на время свернуть активную контрреволюционную деятельность, да и большинство его помощников и агентов арестовано. Находясь же на свободе, Локкарт может, сам того не подозревая, принести кое-какую пользу. За ним будет организовано тщательное наблюдение, и, глядишь, кто-нибудь из его сообщников, еще не известный чекистам, попытается с ним связаться и будет выявлен. Имеются и некоторые дипломатические соображения, говорящие в пользу освобождения Локкарта. Деваться же он никуда не денется и в случае необходимости в любой момент вновь окажется за решеткой. По словам Петерса, он уже советовался с Яковом Михайловичем и с Чичериным, (Народный комиссар иностранных дел) и получил соответствующие указания.

Рассказал, мне Петерс и некоторые подробности заговора Локкарта. Обстоятельнее я все узнал несколько позже от Аванесова. Довольно подробно писали о заговоре в первых числах сентября и наши газеты. Само собой разумеется, в газетах приводились не все подробности, не указывалось, как на самом деле был арестован Локкарт, тем более что для широкой публики, среди которой могли оказаться его сообщники, нужно было дать логичное объяснение его освобождению менее чем через сутки после ареста. Поэтому в газетных сообщениях указали, что Локкарта задержали будто бы случайно на конспиративной квартире и по установлении личности выпустили.

Заговор Локкарта был одним из самых крупных контрреволюционных заговоров в первые годы существования Советской власти и, пожалуй, одним из наиболее ярких примеров необычайно наглого, беззастенчивого вмешательства иностранных держав в наши внутренние дела. В самом деле, ведь надо только подумать: официальный представитель иностранного государства в нашей стране, глава иностранной миссии, вопреки всем законам, нормам и правилам взаимоотношений между государствами, вопреки элементарным требованиям совести, чести и морали, пользуясь правами дипломатической неприкосновенности, готовит свержение того самого правительства, с которым поддерживает официальные отношения, и убийство его руководителей. Он подкупает граждан той страны, которая гостеприимно приняла его в качестве дипломатического представителя, и швыряет им миллионы, требуя, чтобы они свергли свое правительство и уничтожили признанных вождей советского народа. Что может быть циничнее и гнуснее? Причем ставится еще и цель — страну, вышедшую из войны и заключившую мир, вновь втянуть в бойню, вновь погнать ее народ на поля сражений. Такова в основных чертах была суть заговора Локкарта, раскрытого и обезвреженного благодаря мужеству советских людей, их беспредельной преданности делу революции.

Локкарт развернул подрывную работу сразу же после своего приезда из Англии в Советскую Россию. Уже весной, а особенно летом 1918 года он установил тесные связи с целым рядом контрреволюционных организаций, которым постоянно оказывал значительную финансовую поддержку. У него регулярно бывали представители белогвардейских генералов Корнилова, Алексеева, Деникина, поднявших восстание на юге России. Он был связан с белогвардейско-эсеровской организацией террориста Савинкова. Локкарт выдал представителям Керенского подложные документы, снабдив их штампами и печатями британской миссии, при помощи которых Керенский пробрался в Архангельск и был с почетом вывезен оттуда в Англию. Но всего этого Локкарту и его помощникам из британской миссии было мало. В конце Лета 1918 года они попытались сами организовать государственный переворот, свергнуть власть Советов и установить в России военную диктатуру.

Локкарт и его помощник Сидней Рейли, уроженец Одессы, а затем лейтенант английской разведки, намеревались осуществить свои дьявольские замыслы следующим образом. Они решили подкупить воинские части, несшие охрану Кремля и правительства, с тем чтобы при их помощи на одном из пленарных заседаний ВЦИК, в десятых числах сентября 1918 года, арестовать Советское правительство и захватить власть. Будучи заранее уверены в успехе, агенты Локкарта установили даже связь с тогдашним главой русской православной церкви патриархом Тихоном, который дал согласие сразу же после переворота организовать во всех московских церквах торжественные богослужения «в ознаменование избавления России от ига большевиков» и во здравие заговорщиков.

Сразу после переворота заговорщики намеревались, используя ими самими сфабрикованные фальшивые документы, расторгнуть Брестский мир и принудить Россию возобновить участие в мировой войне на стороне Англии, Франции и США.

Членов Советского правительства заговорщики собирались отправить после ареста в Архангельск, захваченный в начале августа 1918 года англичанами, там посадить на английский военный корабль и увезти в Англию. Так они намеревались поступить со всеми, кроме Ленина. Ленина же, поскольку, как они говорили, его воздействие на простых людей столь велико, что он и охрану в пути может сагитировать, решили уничтожить, то есть попросту убить при первой же возможности.

Для осуществления намеченных планов агент Локкарта англичанин Шмедхен в начале августа 1918 года попытался завязать знакомство с командиром артиллерийского дивизиона Латышской стрелковой дивизии Берзиным и прощупать его настроение, чтобы определить возможность использования Берзина в качестве исполнителя планов заговорщиков{10}.

При первых же разговорах со Шмедхеном Берзин насторожился, хотя и не подал виду, но сразу же после встречи доложил обо всем комиссару Латышской стрелковой дивизии Петерсону, а тот сообщил в ВЧК Петерсу. Было решено проверить, чего добивается Шмедхен, и Петерсон возложил это дело на Берзина, поручив ему при встрече со Шмедхеном прикинуться человеком, несколько разочаровавшимся в большевиках. Берзин так и сделал, тогда Шмедхен с места в карьер повел его к своему шефу — Локкарту, встретившему командира советского артиллерийского дивизиона с распростертыми объятиями.

Эта встреча произошла 14 августа 1918 года на квартире Локкарта в Хлебном переулке. Локкарт предложил Берзину 5–6 миллионов рублей: для него лично и на подкуп латышских стрелков.

Дальнейшую связь Локкарт предложил Берзину поддерживать с лейтенантом Рейли, он же «Рейс» иди «Константин», как быстро выяснила ВЧК.

Берзин, отказавшийся вначале от денег, держал себя настолько ловко и умно, что полностью провел Локкарта, выведав его планы. Комиссар дивизии Петерсон представил Я. М. Свердлову после ликвидации заговора Локкарта подробный доклад, в котором, в частности, о встрече Берзина с Локкартом писал, что опытнейший дипломат «культурнейшей страны» Локкарт на этом экзамене позорно срезался, а товарищ Берзин, впервые в жизни соприкоснувшийся с дипломатией а с дипломатами, «выдержал экзамен на пятерку».

17 августа Берзин встретился уже с Рейли, вручившим ему 700 тысяч рублей. Эти деньги Берзин тут же передал Петерсону, а Петерсон отнес их непосредственно Ленину, доложив ему всю историю в малейших подробностях. Владимир Ильич посоветовал Петерсону передать деньги пока что в ВЧК — там, мол, разберемся, как с ними поступить, — что тот и сделал.

Через несколько дней Рейли передал Берзину 200 тысяч, а затем еще 300 тысяч рублей, все на подкуп латышских стрелков и в вознаграждение самому Берзину. Таким образом, в течение двух недель англичане вручили Берзину 1 миллион 200 тысяч рублей. Вся эта сумма надежно хранилась теперь в сейфах Всероссийской Чрезвычайной Комиссии.

В конце августа Рейли поручил Берзину выехать в Петроград и встретиться там с питерскими белогвардейцами, также участвующими в заговоре. 29 августа Берзин, получив соответствующие указания от Петерсона и ВЧК, был уже в Петрограде. Там он повидался с рядом заговорщиков, явки к которым получил от Рейли, и помог раскрыть крупную белогвардейскую организацию, работавшую под руководством англичан, которая после отъезда Берзина в Москву была ликвидирована.

Всецело доверяя Берзину и рассчитывая осуществить переворот при его помощи, Локкарт и Рейли сообщили ему свой план ареста Советского правительства на заседании ВЦИК. Осуществление ареста, как заявил Рейли, возлагается на руководимых Берзиным латышских стрелков, которые будут нести охрану заседания. Одновременно Рейли поручил Берзину подобрать надежных людей из охраны Кремля и обязать их впустить в Кремль вооруженные группы заговорщиков в тот момент, когда будет арестовано правительство на заседании ВЦИК. Рейли сообщил также Берзину, что Ленина необходимо будет «убрать» раньше, еще до заседания ВЦИК.

Берзин тотчас же доложил Петерсону об опасности, грозившей Ильичу, и просил немедленно предупредить Ленина. Не теряя ни минуты, Петерсон отправился к Владимиру Ильичу и подробнейшим образом его обо всем информировал.

Так благодаря мужеству, находчивости и доблести Берзина, проникшего в самое логово заговорщиков, планы и намерения Локкарта, Рейли и их сообщников были раскрыты и заговор был ликвидирован, Англичане намеревались сыграть на национальных чувствах латышей, думали, что латыши с неприязнью относятся к русскому народу. Матерым английским разведчикам было невдомек, что латышские трудящиеся связаны многолетней дружбой с рабочими России, что в рядах латышских стрелков преобладали стойкие, закаленные пролетарии Латвии, среди них было много большевиков, и латышские стрелки были беззаветно преданы пролетарской революции.

Комиссар Латышской стрелковой дивизии Петерсон, представив Я. М. Свердлову доклад о том, как был раскрыт заговор Локкарта, поставил вопрос: что делать с принадлежащими английскому правительству 1 миллионом 200 тысячами рублей, выданными Локкартом и Рейли Берзину «для латышских стрелков», которые по указанию Владимира Ильича до поры до времени находились в ВЧК (Владимир Ильич в это время еще не оправился от болезни, вызванной ранением). Что ж, ответил Яков Михайлович, раз деньги предназначались латышским стрелкам, пусть их и получат латышские стрелки. Надо использовать деньги так:

1. Создать фонд единовременных пособий семьям латышских стрелков, павших во время революции, и инвалидам — латышским стрелкам, получившим увечья в боях против контрреволюционеров всех мастей и в первую голову против английских и других иностранных интервентов. Отчислить в этот фонд из суммы, полученной от английского правительства через господина Локкарта, 1 миллион рублей.

2. Передать 100 тысяч рублей из той же суммы Исполнительному Комитету латышских стрелков с условием, что эти деньги будут израсходованы на издание агитационной литературы для латышских стрелков.

3. Отпустить 100 тысяч рублей артиллерийскому дивизиону латышских стрелков, которым командует товарищ Берзин, на создание клуба и на культурно-просветительные надобности.

Так распорядился Яков Михайлович израсходовать деньги, «поступившие» от английского правительства через мистера Локкарта.

Сам Локкарт, просидев в ЧК менее суток, был, как я уже говорил, выпущен. Однако на свободе он оставался недолго. Уже 4 сентября Локкарта арестовали вновь. На этот раз я в его аресте не участвовал и подробностей не знаю, не интересовался.

Передав 1 сентября арестованного Локкарта дежурному по ВЧК, я, признаться, не думал, что мне придется еще иметь с ним дело, однако не прошло и полутора недель, как я вновь встретился с Локкартом, причем на этот раз наша встреча затянулась на довольно длительное время.

Числа 9–10 сентября мне опять позвонил Петерс, днем.

— Послушай, Мальков, придется тебе забрать Локкарта.

— Как забрать? — спросил я с недоумением. — Да ведь он уже с неделю как сидит, чего же его забирать?

— Сидеть-то он сидит, — ответил Петерс, — и все же тебе придется его забрать. К себе.

Я понял. Значит, решено содержать Локкарта в Кремле.

Само собой разумеется, никакого тюремного помещения в Кремле не было и в помине, каждый раз приходилось что-либо придумывать. Локкарта я решил поместить в так называемых фрейлинских комнатах Большого Кремлевского дворца. Фрейлинские комнаты, как и почти весь дворец, тогда пустовали. Расположены они были в одном из крыльев дворца, несколько на отшибе, и организовать их охрану было сравнительно легко.

Локкарту я отвел три небольшие комнаты: спальня, столовая, кабинет. Была там и ванная комната. Одним словом, целая квартира.

Уборку квартиры и наблюдение за порядком в ней я решил поручить старику швейцару, убиравшему мою квартиру.

В честности и неподкупности старика швейцара я не сомневался ни минуты. Он никогда не согласился бы передать от Локкарта кому-нибудь тайком записку, ни за что не взялся бы за какое-либо сомнительное поручение. Его нельзя было ни уговорить, ни подкупить, слишком высоко было развито у него сознание долга и чувство дисциплины.

Для охраны Локкарта я подобрал несколько латышских стрелков-коммунистов и тщательно их проинструктировал. Каждого из них я предупредил, что глаз с Локкарта не спускать и следить за ним вовсю. Прогулки ему разрешать, когда он захочет и сколько захочет, но водить гулять только вниз, в Тайницкий сад, да и там не отходить далеко от Тайницкой башни. Ни на шаг от него во время прогулок не отходить, ни с кем не разрешать разговаривать и никуда, кроме сада, из отведенного ему помещения не выпускать.

Когда все было готово, я поехал в ВЧК, забрал Локкарта, привез его во дворец, в предназначенную ему квартиру, и выставил охрану.

Через несколько дней меня вызвал Феликс Эдмуидович и спросил, как я устроил Локкарта. Я ему подробно доложил, и Дзержинский со всем согласился.

Пока Локкарт находился в Кремле, я почти каждый день заходил к нему: справлялся, есть ли жалобы, претензии. В подробные разговоры с ним не вступал. Локкарт постоянно ныл и брюзжал. То ему не нравилось питание (а обед ему носили из той самой столовой, где и наркомы питались. Ну да обеды-то были действительно неважные, только лучших в Кремле тогда не было), то он просил свидания со своей сожительницей, некоей Мурой, коренной москвичкой, то с кем-либо из иностранных дипломатов. На такие просьбы я ему отвечал, что это дело не мое, пусть обращается к Дзержинскому или Петерсу.

Прошло что-то около месяца, надоел мне Локкарт изрядно, и я искренне обрадовался, получив распоряжение доставить его обратно в ВЧК. Советское правительство обменяло Локкарта из нашего представителя в Англии Литвинова, задержанного там после того, как появилось сообщение о раскрытии заговора Локкарта. Максима Максимовича Литвинова англичане доставили в Советскую Россию, а мы передали им их Локкарта. Так закончилась «дипломатическая миссия» господина Локкарта в нашей стране в 1918 году, в первый год существования Советской власти.