Борьба с контрреволюцией
Разгром анархистов.
В Москве, как и в Петрограде, мне постоянно приходилось выполнять различные боевые задания, участвовать в многочисленных операциях, в разгроме контрреволюционных гнезд, подавлении мятежей, ликвидации заговоров. Такое уж было время!
В апреле 1918 года я принял участие в операциях по разгрому анархистов.
Первое время Советская власть терпела так называемых «идейных» анархистов, выступавших в дни Октября против помещиков и капиталистов. Анархистские группы и федерации существовали легально, представители анархистов даже входили в состав Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Однако, чем больше крепло Советское государство, чем решительнее вводился порядок во всех сферах общественной и государственной жизни, тем острее и непримиримее становились противоречия между Советской властью и «идейными» анархистами.
Анархисты — порождение наиболее разнузданной части мелкобуржуазной стихии — начертали на своих знаменах требование уничтожить всякую власть, организацию, дисциплину. Они призывали к неорганизованному разрушению основ государственного строя, к освобождению личности от всех законов и обязательств, что неизбежно вело к насилиям, эксцессам, личной выгоде в ущерб общественной.
К анархистам примазывался всякий уголовный сброд: хулиганы, мошенники, грабители, убийцы. Захваченные анархистами особняки, предназначавшиеся, по заверениям вожаков анархистов, для организации культурной работы, превратились в притоны разбоя и разврата. Нашли пристанище у анархистов и ярые белогвардейцы. Под флагом анархии открыто процветал не только бандитизм, но и готовились контрреволюционные заговоры.
К моменту переезда Советского правительства из Петрограда в Москву анархисты бесчинствовали здесь вовсю. Должных мер для борьбы с ними местные власти не предпринимали. В Москве легально выходили две анархистские газеты: «Анархия» и «Голос труда», на страницах которых велась гнусная кампания лжи и клеветы в адрес Советской власти. Открыто существовали анархистские группы и отряды, именовавшиеся «Немедленные социалисты», «Независимые», «Смерч», «Ураган» и т. п., которые захватили в центре города и на важнейших городских артериях ряд особняков, превратив их в настоящие крепости, вооруженные пулеметами, бомбометами и даже орудиями.
Анархисты открыто получали оружие с советских военных складов. Они захватывали среди бела дня целые дома; арестовывали и задерживали по своему усмотрению кого угодно; учиняли в любое время дня и ночи самочинные обыски в частных квартирах, кончавшиеся грабежами; под видом ревизий и конфискаций грабили склады, магазины, отдельных граждан. В официальном сообщении Президиума Моссовета указывалось, что в Москве «...не проходило дня без нескольких ограблений и убийств».
Враги революции всячески использовали кажущуюся силу анархистов, пытаясь дискредитировать Советскую власть перед всем миром. Анархия, вопили иностранные дипломаты и журналисты, русские белогвардейцы, меньшевики и эсеры, — вот к чему привела Октябрьская революция. Большевики, кричали они, сами породили анархию, а обуздать ее не могут!
Советская власть не собиралась терпеть беспрестанное нарушение революционного порядка, постоянные самочинные действия, разбои и грабежи. Безобразиям, творившимся под флагом анархии, нужно было положить конец.
11 апреля 1918 года под руководством Феликса Эдмундовича Дзержинского состоялось заседание Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, на которое были приглашены представители военного ведомства, городских и районных организаций Москвы. На заседании было принято решение ликвидировать анархистские гнезда и разоружить всех «черногвардейцев», как именовали себя анархисты. Тут же был утвержден план операции. К участию в разоружении анархистов привлекались отряды ЧК, воинские части и латышские стрелки из охраны Кремля.
За несколько дней до совещания, числа 8–9 апреля, вызвал меня Феликс Эдмундович. С анархистами, говорит, решено кончать. Надо составить план ликвидации анархистских гнезд. Займись, тебе не впервой, кое-какой опыт накопил в Питере.
В ЧК мне вручили адреса особняков, занятых анархистами, — их оказалось двадцать шесть. И все больше в центре города, поближе к Кремлю: на Поварской, Большой и Малой Дмитровке, на Мясницкой.
Вернувшись из ЧК, я вызвал Берзина, который теперь командовал 4-м Видземским полком латышских стрелков, охранявшим Кремль, и комиссара полка Озола и ввел их в курс дела.
Мы решили прежде всего провести разведку: изучить расположение особняков, занятых анархистами, обследовать подходы, выяснить возможные пути отступления наших противников.
Поделив между собой особняки, мы приступили к делу. Берзин отправился в Замоскворечье, Озол — в Хамовники, а я взял Поварскую, обе Дмитровки, Мясницкую. На машине объехал весь район предполагаемых действий. Невдалеке от каждого особняка останавливался, прятал машину куда-нибудь за угол, чтобы не привлекать излишнего внимания, и пешком обходил особняк со всех сторон. Каждый дом тщательно осмотрел, прикинул, откуда и как лучше вести наступление, изучил близлежащие переулки и проходные дворы.
Особо серьезное внимание я обратил на здание бывшего Купеческого собрания по Малой Дмитровке, дом 6 (ныне Театр Ленинского комсомола). В этом здании, именовавшемся «Дом анархии», помещался штаб так называемой «черной гвардии» анархистов. Сюда анархисты натащили уйму всякого оружия, из окон угрожающе торчали пулеметы, а возле подъезда было установлено даже горное орудие.
Когда с разведкой противника было покончено, мы вновь собрались к набросали примерный план действий. Сводился он вкратце к следующему: в заранее назначенное время, ночью, все особняки анархистов одновременно берутся в кольцо, анархистам предъявляется ультиматум с требованием немедленной сдачи оружия. На размышление — 5 минут. Не подчиняются — переходим в решительное наступление и разоружаем их силой.
С этим планом я отправился к Феликсу Эдмундовичу. На совещании 11 апреля план был окончательно доработан и утвержден. Операцию назначили на эту же ночь. Было решено всех захваченных анархистов отправлять под конвоем в Кремль, где я должен был разместить их на кремлевской гауптвахте и обеспечить надежной охраной.
На совещании определили, какие отряды участвуют в операции, и утвердили начальников отрядов. Мне с латышскими стрелками предстояло захватить дом на Большой Дмитровке, возле ломбарда, где ныне находится Академия строительства и архитектуры. Это был небольшой двухэтажный особняк (впоследствии его надстроили), стоявший в глубине обширного двора. Особняк отделяла от улицы высокая чугунная решетка примерно в два человеческих роста, с массивными двустворчатыми воротами, примыкавшая своими концами к фасадам соседних с особняком зданий. Решетка покоилась на каменном фундаменте, на полметра возвышавшемся над тротуаром.
Вскоре после полуночи отряд в двести латышских стрелков уже выходил из Кремля. На безлюдных улицах стояла глубокая тишина, изредка нарушавшаяся грохотом стремительно проносившихся грузовиков. Это разъезжались по отведенным участкам чекистские отряды и воинские части, принимавшие участие в операции.
Миновав Охотный ряд и Театральную площадь, мы свернули на Петровку. Возле Столешникова переулка отряд разделился. Примерно половина отряда во главе с Берзиным двинулась вверх по Петровке и свернула в Петровский переулок, а мы с Озолом повели остальных по Столешникову и Большой Дмитровке. По мере продвижения вперед отряд вытягивался цепочкой. Через каждые 5–10 шагов мы ставили по часовому. Так же действовал и Берзин. Прошло каких-нибудь 30–40 минут, и мы с Берзиным, двигаясь навстречу друг другу, сошлись против занятого анархистами особняка.
Весь квартал был замкнут в сплошное кольцо. По Столешникову переулку, Петровке, Петровскому переулку, Большой Дмитровке растянулась цепь настороженных, готовых к любой неожиданности латышских стрелков. Возле ломбарда, по соседству с особняком, сосредоточилась группа человек в пятьдесят, предназначенная для непосредственных действий против засевших в особняке анархистов.
Начало светать. В сером предутреннем сумраке четко проступали контуры особняка, угрюмо притаившегося за чугунной оградой. Ворота были наглухо заперты. Вдоль фасада особняка мрачно чернели распахнутые настежь окна. Это было необычно — ведь апрель только начался, было прохладно — и настораживало.
Разделив ударный отряд на две группы, я поставил одну из них, под командой Берзина, возле ломбарда, а вторую, под командой Озола, — за углом другого здания, у противоположного конца решетки. Обе группы со стороны особняка не просматривались. Едва я, закончив все приготовления, вышел из-за укрытия и громко окликнул обитателей особняка, как из окон загремели винтовочные выстрелы, рванула частая пулеметная очередь, дробью рассыпавшись по булыжнику мостовой.
Я поспешно отскочил за угол. К счастью, стреляли анархисты неважно, да и видели они меня плохо — еще не совсем рассвело, — и ни одна пуля меня не зацепила. А анархисты продолжали вести ожесточенную беспорядочную пальбу. Как видно, боеприпасы имелись у них в изобилии.
Поскольку моя попытка вступить в мирные переговоры окончилась безуспешно, я решил действовать иначе. Укрывшись за углом, я отстегнул от пояса ручную гранату и что было мочи швырнул ее вдоль решетки, целясь прямо в ворота.
Десятифунтовая граната взорвалась со страшным грохотом возле самых ворог, заглушив на мгновение ружейную трескотню. Стрельба было утихла, но через минуту возобновилась с еще большим ожесточением. Ворота же стояли себе как ни в чем не бывало.
Дело оборачивалось скверно. Операция могла затянуться, а идти на штурм особняка в лоб, через ограду, было безумием, грозило гибелью десяткам людей.
Берзин предложил вызвать артиллерию или броневик. Я и сам об этом подумывал, приглядываясь к массивной ограде, преграждавшей доступ к особняку. Как вдруг в голове мелькнула одна мысль.
— Постой, постой, — перебил я Берзина. — У тебя нет веревки?
— Какой веревки? — опешил тот.
— Ну, обыкновенной веревки. Шпагата там, что ли, или бечевки. Только попрочнее. Аршин этак двадцать пять — тридцать.
Берзин смотрел на меня во все глаза, ничего не понимая. У одного из латышей оказался прочный шнурок. Правда, не двадцать пять аршин, значительно меньше, но можно было обойтись и этим.
Когда я, засунув в карман шнурок, от которого отрезал предварительно небольшой конец, подошел к углу здания и лег на тротуаре, Берзин сообразил, в чем дело, Нагнувшись, он тронул меня за плечо:
— Павел Дмитриевич, давай-ка я...
Но я, плотно прижимаясь к тротуару, уже полз вдоль каменной опоры, в которую была вделана решетка, прямо к воротам.
Заметив мой маневр, анархисты усилили стрельбу. Вблизи противно взвизгивала пуля, но я был недосягаем. Каменный фундамент решетки служил надежным укрытием.
Вот и ворота. Закинув за прут решетки короткий шнурок, я прочно обвязал им тяжелую гранату и подвесил ее примерно на том уровне, где должен был находиться замок. Затем, прикрепив длинный шнурок к кольцу гранаты, я опять распластался на тротуаре и, пятясь, пополз обратно, осторожно разматывая веревку.
Как я и предполагал, веревка кончилась примерно на половине пути между воротами и спасительным углом, за которым можно было укрыться.
Эх, была не была! Прижавшись к холодному камню тротуара, я с силой дернул веревку. Грохнул взрыв, брызнули во все стороны осколки чугуна, и ворота распахнулись настежь. Путь был открыт.
Не теряя ни мгновения, я вскочил на ноги, выхватил из-за пояса кольт и кинулся к воротам. Навстречу вдоль ограды мчался саженными прыжками Озол. За ним, грозно выставив штыки, лавиной катились латыши. Топот десятков пар сапог гремел и у меня за спиной. Это спешил Берзин со своим отрядом.
Опережая один другого, Озол и я первыми ворвались во двор и увидели белую скатерть, которой размахивал какой-то анархист, стоя в окне второго этажа. Стрельба прекратилась, анархисты капитулировали.
Мы с Озолом остановились, молча взглянули друг на друга. Мимо нас, все так же со штыками наперевес, уже бежали латышский стрелки. Бежали они молча, и это жуткое молчание было куда страшнее любого, самого отчаянного крика.
— Стой! — оглушительно крикнул Берзин, вырываясь вперед и загораживая вход в особняк. — Стой, товарищи! Назад! Лежачего не бьют!
Из особняка потянулись гуськом понурые, взъерошенные фигуры. Впереди вышагивал пожилой тщедушный мужчина, с бородкой клинышком, в донельзя мятой фетровой шляпе. Я присмотрелся к нему.
— Ба. Никак, старый знакомый? Вот где встретились!
Он сумрачно глянул на меня из-под густых, косматых бровей.
— Мальков. Так? Комендант. Так! На революционеров со штыками пошел, с гранатами. Так.
Сейчас он не хорохорился, нет. Совсем не то, что четыре-пять месяцев назад, в Смольном. Во всей его пришибленной фигуре, во внезапно задрожавшем голосе столько было безысходной тоски, что мне стало далее немного жаль его.
— Эх, ты! Революционер! Ну, кой черт тебя дернул со всякой бандитской шпаной спутаться? А туда же, «идейный».
Он горестно махнул рукой и уныло зашагал к воротам, где латыши, окружив плотным кольцом, выстраивали бывших, обитателей особняка в колонну.
Я вошел в особняк, где Озол с группой латышей уже производил обыск. Представившееся моим глазам зрелище производило отталкивающее впечатление. Особняк был загажен до невероятности, Здесь и там виднелись пустые бутылки с отбитыми горлышками из-под водки, дорогих вин, коньяка. Под ногами хрустело стекло. По роскошному паркетному полу расплывались вонючие, омерзительные лужи. На столах и прямо на полу валялись разные объедки, обглоданные кости, пустые банки из-под консервов вперемешку с грязными, засаленными игральными картами. Обок на стенах висели лохмотьями, обивка на мебели была распорота и изорвана в клочья.
В одной из комнат на сдвинутых столах громоздилась куча ценностей и денег, обнаруженных при обыске. Здесь были и десятки пар золотых часов, и множество колец, ожерелий, колье, сережек, и массивные золотые и серебряные портсигары, и мельхиоровая посуда — одним словом, настоящий ювелирный магазин.
Много было изъято оружия: винтовок, револьверов, патронов, ручных гранат. Хранились в особняке и порядочные запасы продуктов и вин, во дворе же латыши обнаружили целый винный склад.
Пока я осматривал особняк я знакомился с «трофеями», латышские стрелки, участвовавшие в операции, собрались во дворе. Операция была закончена, можно было возвращаться в Кремль. Оставалось выставить охрану, чтобы в особняк не проник ненароком никто посторонний, пока не придут выделенные ЧК товарищи. Вдруг вбегают во двор двое чекистов из той группы, которая была направлена на ликвидацию главного гнезда анархистов — «Дома анархии» на Малой Дмитровке.
По их возбужденному виду я понял, что там что-то не ладится, да и стрельба в районе Страстной площади не стихает. Так и оказалось. Анархисты, засевшие в своей крепости, отчаянно сопротивлялись. Они поливали красноармейцев и чекистов ружейным и пулеметным огнем, палили из горного орудия шрапнелью, швыряли бомбы и ручные гранаты. Несколько человек было уже убито и ранено. Требовалась срочная помощь.
Предложив Озолу организовать охрану особняка, я захватил человек пятьдесят латышей, и мы беглым шагом поспешили на Малую Дмитровку.
Наступило утро, московские улицы ожили. Сновали прохожие, изредка громыхал трамвай, проносились одинокие автомобили, медленно тащились извозчичьи пролетки и телеги ломовиков. Становилось людно. На Страстном бульваре толпились кучки любопытных, неистово носились вездесущие мальчишки. В начале Малой Дмитровки стояла густая цепь красноармейцев, преграждая доступ на улицу.
Завидев наш отряд, красноармейцы дали дорогу, и мы направились на Малую Дмитровку. Как раз в это время со стороны Тверской подтащили трехдюймовое орудие и установили на углу Малой Дмитровки и Страстного бульвара. Один за другим ахнули два орудийных выстрела.
Первым же снарядом искусные артиллеристы снесли горную пушку, стоявшую у подъезда «Дома анархии». Второй выстрел разворотил стену, с треском полопались стекла во всех окнах.
Поняв бессмысленность дальнейшего сопротивления, анархисты выкинули белый флаг. Штаб «черной гвардии» капитулировал. Мы подоспели к шапочному разбору.
Отрядив группу латышских стрелков в помощь красноармейцам, выделенным для конвоирования задержанных анархистов, я отправился в Кремль. Пора было заняться приемкой арестованных.
Часам к двенадцати, к часу со всеми анархистскими гнездами было покончено. В подавляющем большинстве особняков анархисты сложили оружие, не оказав серьезного сопротивления. Бой пришлось вести только на Малой Дмитровке, на Поварской и Донской улицах. Как я узнал к вечеру, всего в результате перестрелки было убито и ранено с той и другой стороны около 40 человек. Из латышских стрелков не пострадал ни один.
Когда я вернулся в Кремль, гауптвахта была уже до отказа заполнена, а новые партии анархистов все продолжали поступать. К полудню набралось до восьмисот человек. Надо было их где-то размещать, чем-то кормить. Я позвонил Феликсу Эдмундовичу и попросил ускорить присылку следователей, которые должны были предварительно допросить арестованных, составить списки, отделить уголовные элементы и передать их в московскую милицию. Феликс Эдмундович обещал дать необходимое распоряжение, я вскоре в Кремле появилась группа следователей во главе с одним из членов коллегии ВЧК.
Допрашивали анархистов у меня в комендатуре. Впрочем, какие это были анархисты? Многие из участников анархистских отрядов и понятия не имели, что такое анархизм, не представляли себе ни основ анархистского учения, ни анархистских доктрин. Настоящих, «идейных», анархистов вроде моего питерского знакомца оказалось среди задержанных не более двух-трех десятков. Они сразу бросались в глаза в общей массе всякого сброда, взятого в анархистских особняках. В большинстве своем это был народ пожилой. У многих из них были за плечами годы борьбы с царизмом, каторга, тюрьмы, ссылки. Вряд ли все они понимали, к каким гибельным последствиям вела их пропаганда всеобщего разрушения, их разнузданная агитация против всякой государственной власти. Сами они, как правило, совершенно не были причастны к грабежам и разбою.
Следователи ЧК начали свою работу с того, что выделили из общей массы арестованных «идейных» анархистов (кстати, в большинстве известных чекистам) и тут же их освободили. Кое-кто из них вскоре понял всю глубину своих заблуждений и стал искренним сторонником Советской власти, те же, кто не пожелал пересмотреть анархистских убеждений, полностью скатились в болото контрреволюции и закончили свою бесславную карьеру в бандах Махно, Григорьева и прочих оголтелых врагов советского народа.
Разобравшись с «идейными» анархистами, следователи принялись за остальных. Среди задержанных попадались и такие, что сами толком не знали, как попали к анархистам, просто пришли, надеясь прожить на даровщину, не задумываясь над тем, чем все это может кончиться.
Один из допрашиваемых, например, заявил при мне следователю:
— Дайте квартиру и обед, ей-богу, никогда анархистом не буду.
Другой, недоучившийся студент-медик, говорил, что у него не было ни копейки, а в отряде «Буря» обещали платить жалованье, вот он и пошел.
Иначе держались на допросах матерые уголовники. Те всячески изворачивались, лгали, пытались выдать себя за настоящих анархистов, идейных врагов старого строя. Однако тут же обнаруживали свою чудовищную политическую неграмотность.
Чтобы как можно полнее выявить затесавшихся в анархистские отряды бандитов, громил и убийц, ВЧК 13 апреля 1918 года опубликовала в газетах следующее сообщение:
«От Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Совете Народных Комиссаров.
Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Совете Народных Комиссаров приглашает всех граждан, пострадавших от вооруженных ограблений, явиться в уголовно-розыскную милицию (3-й Знаменский переулок) для опознания грабителей, задержанных при разоружении анархистских групп, в течение 3 дней от 12 ч, до 2 ч., считая первым днем 13 апреля.
Председатель Комиссии Дзержинский».
Мне пришлось провозиться с анархистами около суток. За это время списки задержанных были составлены, предварительная проверка и опросы проведены, и в течение 13 апреля я постепенно передал всех арестованных московской милиции. С анархистскими бандами и отрядами, с бесчинствами и самоуправством анархистов в Москве было покончено раз и навсегда.