От Минска до Кенигсберга
Рано утром 2 июля поступил приказ о дальнейшем наступлении на Минск. Когда наша рота вытягивалась на лесную дорогу, чтобы занять свое место в походном порядке батальона, я обратил внимание на танк с открытым люком, что стоял на опушке леса, и группу командиров возле него.
— Генерал Бурдейный, командир корпуса, — сказал лейтенант Веселов, указывая на стоявшего впереди группы военного в кожаном реглане.
Я узнал генерала. Он не раз появлялся в боевых порядках подразделений во время боев под Смоленском, у Орши.
Ушел вперед авангард. Бурдейный занял место в танке, и его машина возглавила колонну главных сил. Следом двинулся танк командира 4-й танковой бригады полковника О. А. Лосика.
Олега Александровича Лосика в бригаде любили все. Я помнил, как мужественно сражался он в предыдущих боях, освобождая родную Смоленщину. Родом Олег Александрович из города Ярцево Смоленской области. 4-й гвардейской танковой бригадой он командовал с декабря 1943 года. И вот теперь он вел нас на Минск. [361]
За день 2 июля корпус совершил почти шестидесятикилометровый бросок и к вечеру вышел на подступы к столице Белоруссии. Всю ночь длился ожесточенный бой. В 3 часа утра 3 июля тацинцы были уже на окраине Минска, а через два часа ворвались в город с северо-востока. Первой на улицы белорусской столицы вступила 4-я танковая бригада под командованием полковника Лосика. А первым экипажем, ворвавшимся в столицу Белоруссии, был экипаж командира танкового взвода гвардии младшего лейтенанта Д. Г. Фроликова. В состав этого экипажа входили старший сержант П. Карпушев, сержанты В. Зотов, В. Косяков, В. Костюк. В бою на улицах города отважные танкисты Фроликова уничтожили самоходное орудие «фердинанд», два зенитных орудия, противотанковую пушку. Д. Г. Фроликову 24 марта 1945 года было присвоено звание Героя Советского Союза, а его танк и поныне стоит на высоком пьедестале у окружного Дома офицеров в Минске как памятник мужеству и героизму советских танкистов.
Я вел свой танк по изрытым снарядами улицам Минска, мимо парка Челюскинцев и смотрел на варварски разрушенный фашистами город. На местах домов лежали груды развалин. У некоторых зданий уцелели лишь стены с пустыми проемами окон. На южной окраине еще шел бой, а здесь, в северо-восточной части города, уже стояла тишина и редкие жители выходили на улицы.
Я вспомнил свой давний рейд по этим улицам ровно три года назад. Тогда тоже, как и сейчас, было 3 июля. Только в тот день мы прорывались к своим в одинокой машине сквозь скопище врагов и под их ураганным огнем, а теперь шествовали в колонне грозных боевых машин, только что разгромивших противника и принесших освобождение.
Когда въехали на Комаровку, я увидел у развилки улиц обгоревший остов танка и узнал в нем свой Т-28. От волнения у меня сдавило горло. С разрешения командира я остановился у обгорелой машины, выскочил из люка своей тридцатьчетверки и подошел к остову танка, который уже покрылся ржавчиной. Центральная башня была сорвана, в моторной части зияла огромная дыра, правая гусеница перебита, и куски ее валялись тут же. Но даже и в таком безжизненном и искореженном виде танк все еще выглядел довольно внушительно.
Ко мне подошли Гоги и Веселов. Возле нас стали собираться жители, выбравшиеся из подвалов. Это были в основном женщины, старики и дети.
— Здравствуйте, спасители наши, — сказал один старик и низко поклонился.
— Здравствуйте, здравствуйте! — ответили мы.
Я спросил у старика, кивнув в сторону обгоревшей машины:
— Дедушка, вы ничего не помните об этом танке?
— Как же не помнить? Помню, — отозвался дед. — На нем [362] наши герои в сорок первом мчались по Минску и били немчуру. Ох и наколотили они тогда фашистов!
— Вы видели, как подбили танк? — допытывался я.
— Видел. Я прятался вон в тех развалинах, — махнул дед рукой в сторону разрушенного дома на Красной улице. — Когда танк остановился, продолжая гореть, фашисты долго боялись к нему подойти.
— А из экипажа танка спасся кто-нибудь? — продолжал я спрашивать. — Не слышали о спасшихся?
— Говорили тогда, что кто-то спасся, — ответил дед. — Но кто, я не знаю. Трупы же возле танка лежали, их немцы потом во двор утащили.
Дед помолчал немного, потом рассказал:
— Немецкие офицеры затем часто приводили к этому танку своих солдат и что-то втолковывали им, даже какой-то церемониал устраивали, будто клятву принимали. Я дивился этому и не мог понять, в чем дело. Потом сообразил, что фашистские командиры требовали от своих солдат воевать так же храбро, как те советские танкисты, которые осмелились одни пройти по всему городу да еще причинили такой урон противнику.
Наступила ночь, которую мы проводили в машинах. Кое-где еще слышалась перестрелка. Я спросил у лейтенанта, не мог бы он отпустить до утра к своим, в деревню Ефимово.
— Что ты, да еще ночью! Слышишь — стреляют. Подожди до утра.
Но утром раздалась команда «По машинам!» и корпус двинулся дальше на запад.
Продолжая вести бои за окончательное освобождение родной земли, части 2-го гвардейского танкового корпуса к концу июля достигли Немана и переправились через реку. Действуя в составе 33-й армии, они вскоре вышли на подступы к Восточной Пруссии.
В конце августа корпус был выведен в резерв фронта, а вскоре меня направили на офицерские курсы. После их окончания я вернулся в свою бригаду уже младшим лейтенантом. Был назначен командиром экипажа.
В то время, в октябре 1944 года, развернулось наступление на гумбиненском направлении, в котором участвовал 2-й гвардейский танковый корпус. Противник оказывал яростное сопротивление. Танкистам вместе со стрелковыми подразделениями приходилось на каждом шагу преодолевать сильные укрепления противника. В тех боях наш танк был подбит, но экипаж сумел выбраться из горящей машины и затем снова продолжал сражаться с врагом.
Трудными были зимние бои 1945 года на территории Восточной Пруссии. 13 января началась Инстербургско-Кенигсбергская наступательная операция 3-го Белорусского фронта. 2-й гвардейский танковый корпус входил в состав ударной группировки фронта. В то время я уже командовал взводом и имел звание лейтенанта. [363]
Об одном из боев не могу не вспомнить более подробно. Ранним утром мы двинулись на прорыв вражеских позиций. Однако гитлеровцы встретили нас ураганным огнем. Стояла пасмурная погода, видимость была плохая, поэтому наша авиация не могла оказывать действенной поддержки наступавшим. Да и ведение прицельного огня артиллерией тоже было затруднено. Несколько раз танки подступали к переднему краю противника и несколько раз вынуждены были отойти, натолкнувшись на мощные оборонительные сооружения.
После очередной атаки вражеских укреплений командир одного из танков моего взвода по радио доложил, что его машина подбита. Ее уже окутывал столб дыма.
— Покинуть машину через нижний люк! — приказал я. — Ждать нас!
Надо было спасать попавший в беду экипаж.
Своему механику-водителю я отдал распоряжение развернуться и подойти к подбитой машине. Механик-водитель действовал четко, умело и сноровисто. Наша тридцатьчетверка быстро приблизилась к подбитому танку и встала возле него так, чтобы экипаж мог быстро перебраться к нам. Затем на полном ходу мы устремились на исходный рубеж.
Через два дня погода улучшилась и наша авиация нанесла ряд мощных ударов по укреплению противника. Снова на штурм его переднего края двинулись танковые части. На этот раз успешно. К концу дня 15 января главная полоса вражеской обороны была прорвана. А 22 января сильно укрепленный опорный пункт противника — город Инстербург был взят советскими войсками. До конца января войска 3-го Белорусского фронта продвинулись в глубину до 130 километров. За отличия в этой операции 2-й гвардейский танковый корпус был награжден орденом Суворова II степени, а многие воины — орденами и медалями. Всего за время войны около 14 тысяч бойцов и командиров нашего корпуса удостоились наград. Шестнадцати из них было присвоено звание Героя Советского Союза.
В апреле 1945 года мне довелось участвовать в штурме Кенигсберга, мощного узла сопротивления гитлеровцев, настоящей крепости, города, являвшегося цитаделью милитаризма.
Мы знали, что еще в зимних боях, в ходе Инстербургско-Кенигсбергской операции, наши войска вышли на подступы к столице Восточной Пруссии и преодолели внешний оборонительный обвод Кенигсберга. Потребовалась длительная и тщательная подготовка дальнейшего наступления, поскольку предстояло прорвать три сильно укрепленные позиции на подступах, окраинах и непосредственно в самом городе. Незадолго до начала наступления я стал заместителем командира роты, на моих погонах появилась третья маленькая звездочка.
Утром 6 апреля задрожала земля. Началась мощная артиллерийская [364] подготовка, которая продолжалась полтора часа. Я забрался на башню танка, встал во весь рост и смотрел вперед. Однако ничего, кроме клубов дыма и пыли, закрывших горизонт, разглядеть было невозможно. И вот наконец в небо взвились ракеты. Наши танки рванулись вперед, за ними развернулись в цепи стрелковые подразделения. К концу дня наступавшие прорвали вражескую оборону и вплотную подошли к городу. Он горел, но сопротивление врага по-прежнему было сильным.
С утра следующего дня наша танковая рота наступала в направлении железнодорожного вокзала. Пришлось преодолеть несколько противотанковых заграждений и баррикад, установленных на перекрестках улиц, подавить огонь из дота, из каменных зданий, приспособленных к обороне. Продвижению сильно мешал огонь из ближайшего форта, пока он не был разрушен ударами нашей авиации. К исходу третьего дня наступления наши части овладели железнодорожным узлом и портом. В последующем мы участвовали в очищении городских кварталов от гитлеровских артиллеристов и фольксштурмовцев, в срыве контратак танковой дивизии немцев, пытавшейся прорваться в Кенигсберг с Земландского полуострова. Вечером 9 апреля вражеский гарнизон города капитулировал. О тех тяжелых боях мне постоянно напоминает медаль «За взятие Кенигсберга».
На территории Восточной Пруссии меня и застало окончание войны, там я услышал долгожданную весть о великой Победе.