В Тацинском гвардейском

Много еще было боев в моей военной судьбе. Боев наступательных, стремительных, когда танковая лавина мчалась вперед, сметая на своем пути укрепления врага, давя его технику и уничтожая живую силу; и оборонительных, когда танкистам вместе с пехотинцами и артиллеристами приходилось отражать атаки механизированных войск. Боев из засад с прорвавшимися танками противника и разведывательных поисков с целью выяснения системы обороны врага. Боев, в которых схлестывались стальные громады, когда, казалось, плавился металл, и в которых побеждали не только мощь огня и брони, но и сила духа, воли, человеческого напряжения. Я участвовал в [353] таких боях под Сталинградом, где пришлось отражать массированные атаки танков Манштейна, пытавшегося деблокировать кольцо окружения вокруг армии Паулюса, под Харьковом и в других местах.

Довелось мне воевать на различных машинах, своих и иностранных — английских и американских, получаемых по ленд-лизу. Ходил в атаки на «Черчилле», «Матильде», «Валентайне». Сравнивал их с отечественными, и всегда это сравнение было не в пользу «англичан» или «американцев». Те имели много уязвимых мест, часто горели — не то что наши Т-34, которые значительно превосходили как немецкие танки, так и танки союзников по антигитлеровской коалиции. Одиннадцать раз горел в танках, нередко бывал ранен, после излечения снова возвращался в строй — в другие экипажи, на другие участки фронта.

В 1943 году, летом, после очередного ранения и выписки из госпиталя я снова попал на Западный фронт. С этого времени и до конца войны мне довелось служить во 2-м гвардейском Тацинском Краснознаменном, ордена Суворова танковом корпусе. Это был прославленный корпус. Созданный весной 1942 года, он участвовал в разгроме немецко-фашистских войск на Дону и овладении важным опорным пунктом Тацинская, воевал в Донбассе, в районе Харькова, успешно действовал Б Курской битве. С переходом в состав Западного фронта 2-й танковый корпус принимал активное участие в подготовке и проведении Смоленской наступательной операции.

Наша бригада вместе с другими частями корпуса действовала юго-восточнее Смоленска и наступала на Ельню — важный железнодорожный узел, прикрывавший Смоленск с востока. Немцы сильно укрепили подступы к Ельне: на высотах перед городом установили заграждения, все танкоопасные направления заминировали, стянули сюда много противотанковой артиллерии. После мощной артиллерийской подготовки и ударов авиации наши стрелковые части ринулись на штурм вражеских укреплений и в первый же день прорвали их. Успех развили конники из кавалерийского корпуса, расширив прорыв по фронту и в глубину. В этот прорыв и был введен 2-й гвардейский танковый корпус.

Хорошо помнится день 30 августа 1943 года. Ранним утром мы получили приказ о наступлении, и наши танки пошли вперед по местности, только что освобожденной передовыми стрелковыми и кавалерийскими частями. Повсюду были видны следы жаркого боя: воронки от снарядов и бомб, догорающие вражеские танки, искореженная боевая техника.

Вот впереди показалась окутанная дымом высота. Наши стрелковые подразделения штурмовали ее, но чувствовалось, что гитлеровцы сопротивлялись яростно и пока прочно удерживали свои позиции. Не знаю, заметили они приближение нашей танковой роты или нет, но из-за высоты, справа от нас, показались [354] их танки. Я стал считать, но, досчитав до десяти, сбился. До гитлеровских машин было еще далеко, и они то и дело скрывались из глаз в складках местности.

Сразу обнажился и замысел врага: очевидно, гитлеровцы собирались ударить нам во фланг. Это понял и наш командир роты. Поступила команда, и мы, развернувшись в боевую линию, продолжали движение уступом вправо.

Расстояние до врага быстро сокращалось. Вот уже стали видны кресты на башнях, жерла направленных на нас пушек. Мы вели огонь на ходу, и танк вздрагивал от выстрелов.

— Видишь вот тот, что из-за куста выскочил? — крикнул мне командир взвода, и я сразу обратил внимание на фашистский средний танк. — Давай на него, прямо...

Маневр был ясен мне. Танковый бой распался на множество мелких схваток. При примерном равенстве сил некогда было отвлекаться, рассеивать свое внимание на многие машины, предстояло каждому выбрать свою, конкретную цель. И командир экипажа выбрал ее. Я потянул на себя рычаг, и танк, повернув вправо, пошел на врага. Мы быстро сближались. Вражеские снаряды отскакивали от нашей лобовой брони, но и мы никак не могли поразить в лоб танк гитлеровцев.

Когда между машинами оставались считанные десятки метров, гитлеровцы не выдержали. Их танк метнулся в сторону, подставил левый борт и тут же получил метко выпущенный снаряд. Следовавшая за нами тридцатьчетверка почти в упор добила его.

А перед нами оказался еще один вражеский танк. Командир экипажа взял его на прицел, и, когда машина с крестом стала поворачивать, чтобы обойти глубокую воронку от бомбы, он выстрелил и попал в борт, ниже черного креста. Фашистский танк запылал. Мне было видно, что на подступах к высоте горело еще несколько танков. Остальные повернули назад и на большой скорости скрылись за высотой. Вражеская контратака сорвалась.

Мы продолжали стремительно двигаться вперед и с ходу ворвались на высоту. Когда дым и пыль рассеялись, увидели впереди город, во многих местах охваченный пожаром. Немцы жгли Ельню, разрушали железнодорожный узел. А к городу со всех сторон приближались наши стрелковые цепи, мчались танки.

За 30 августа наш корпус продвинулся вперед километров на двадцать. К исходу дня танкисты совместно со стрелковыми частями овладели городом Ельней.

Гитлеровцы откатились к промежуточному рубежу, где оказали яростное сопротивление наступающим войскам. Много дней на этом рубеже шли ожесточенные бои. Наконец сопротивление врага было сломлено, и наши войска устремились вперед, к Смоленску. Наступающие соединения, в том числе и 2-й гвардейский танковый корпус, охватили город с севера [355] и юга. Были заняты Ярцево и много других населенных пунктов. 25 сентября наши войска ворвались в Смоленск и освободили от врага этот древний русский город.

Освобождение Смоленска имело важное значение для дальнейшего развития боевых действий наших войск. В газете «Правда» от 27 сентября 1943 года мы читали: «Смоленск снова в родной советской семье! Трудно найти слова для оценки всего огромного значения этого события... Советские воины вернулись в Смоленск. Богатырским натиском они распахнули смоленские ворота с востока. Они раскрыли перед собой смоленские ворота на запад, в Белоруссию, в братскую республику, героически ведущую борьбу за свое освобождение».

В последующем наш экипаж участвовал в боях на оршанском направлении. Я опять был ранен, больше месяца пролежал в госпитале. Снова вернулся в свою часть.

* * *

Ярко запечатлелось в моей памяти лето 1944 года. Уже в начале июня мы почувствовали приближение важных, грандиозных событий.

О наступлении ничего конкретного не сообщалось, но о том, что оно близко, все догадывались по сосредоточению огромных масс войск. Обратили мы внимание и на то, что командиров часто вызывали на разные совещания, возили на рекогносцировку местности.

Особое значение приобрела маскировка. Все перемещения боевой техники и автотранспорта подвоза проводились только ночью. Войска занимались боевой учебой, отрабатывали действия по прорыву глубоко эшелонированной обороны противника и развитию успеха в глубине.

Наша бригада размещалась в лесу северо-восточнее Орши. Мы замаскировали свою тридцатьчетверку в густом кустарнике, поставили палатку. Я не отходил от машины. Проверял все узлы и механизмы, заботясь о том, чтобы работали они безотказно.

Настроение было бодрым, приподнятым.

Вечером, а было это 22 июня 1944 года, наш экипаж после ужина собрался возле палатки. Присели на бревнышко, разговорились. Темы были разные. Как всегда, больше всех говорил заряжающий, или, как его называли, башнер, Гоги. Он писал письмо домой и то и дело отрывался, чтобы что-то сказать. Он уже несколько раз приглашал всех нас после войны к себе в Грузию, в гости.

— Спасибо за приглашение, — ответил ему стрелок-радист Степан Кравцов. — До конца войны еще дожить надо.

— Опять ты со своим «дожить»! — начал горячиться Гоги. — Обязательно доживем! Нудный ты человек, Степан. Неужели умирать собрался?

— Ладно, пиши письмо, а то скоро некогда будет. [356]

— Да-да, вот теперь ты прав, надо сейчас же написать, — заторопился Гоги.

Дописав страничку, он свернул ее треугольничком и на чистой стороне письма аккуратно вывел адрес. Наутро мы проснулись от оглушительного грохота. Нашу палатку раскачивало, как при землетрясении. Все вскочили с топчанов и смотрели друг на друга. Гоги первым пришел в себя и выскочил из палатки.

— Идите сюда, наши бьют!..

Мы тоже выбежали из палатки.

Казалось, стреляли одновременно тысячи орудий.

— Вот это дают жару, — восхищенно проговорил Степан. — Теперь наши быстро прорвут немецкую оборону. Скоро пойдем и мы.

— Давайте-ка готовить машину! — сказал командир экипажа лейтенант Веселов.

Мы бросились к танку, но... команды на движение так и не поступало. Канонада уже удалилась на запад и стала еле слышна, а танки оставались на исходных позициях.

Команда последовала лишь на третий день наступления, утром 26 июня. К тому времени наши войска прорвали вражескую оборону между Витебском и Оршей и продвинулись в глубину. В прорыв был введен 2-й гвардейский танковый корпус. Мощным ударом северо-западнее Орши он перерезал шоссейную и железнодорожную магистрали Москва — Минск и вместе с другими соединениями участвовал в освобождении города.

В подразделениях царил небывалый подъем. Воины всех национальностей мужественно сражались, освобождая земли Советской Белоруссии, на которых три года хозяйничали гитлеровские захватчики. Каждый день политработники рассказывали нам на привалах о беспримерных подвигах бойцов и командиров бригады и корпуса.

Хорошо запомнилась одна из таких бесед.

Наша рота остановилась в кустарнике, недалеко от разрушенной деревни, на короткий отдых. Нужно было заправить машины, пополнить боезапас, привести себя в порядок после ожесточенных боев. Пока топливные баки заливали горючим, замполит роты собрал всех свободных членов экипажей на политинформацию. Вначале он сделал беглый обзор боевых действий, рассказал об успешном наступлении войск 3, 2 и 1-го Белорусских фронтов, о героизме воинов. Затем зачитал листовку о самоотверженном поступке комсомольца Юрия Смирнова. Я впервые услышал тогда о Смирнове, совершившем высочайший подвиг солдатской доблести, и навсегда запомнил его имя.

В листовке говорилось, что рядовой 77-го гвардейского стрелкового полка 26-й гвардейской стрелковой дивизии Юрий Васильевич Смирнов во время боев в районе Орши добровольно [357] вызвался участвовать в танковом десанте. У деревни Шалашино он был ранен и упал с танка. В бессознательном состоянии его схватили фашисты, допрашивали, пытаясь выведать номера частей, силы и планы наступающих. К нему применяли самые жестокие пытки, но герой ничего не сказал, не выдал палачам военной тайны. Тогда враги распяли его. Смирнов погиб, до конца оставшись верным военной присяге.

Выслушав в глубоком молчании текст листовки и рассказ замполита, мы поклялись отомстить фашистам за смерть товарища и действовать в боях еще более самоотверженно. И доказали это в последующем наступлении.

Нанося сокрушительные удары по фашистам, пытавшимся оказывать сопротивление на промежуточных рубежах, советские войска все дальше продвигались вперед по территории Белоруссии.

Наша рота наступала по знакомым местам. Именно здесь три года назад, летом сорок первого, я пробирался вместе со своими товарищами-окруженцами по вражеским тылам на восток. Вспомнил и встречу с группой Горохова, выносившей знамя полка. Сохранилось ли оно? Цела ли деревня и жива ли та семья? А когда я рассмотрел карту, то увидел, что деревня Шиловичи, где осталось знамя, находилась недалеко от направления нашего наступления.

Я рассказал командиру экипажа о том, что в этой деревне было оставлено на сохранение знамя стрелкового полка. Когда вошли в Шиловичи, то вдвоем с командиром направились к дому, который я с тех пор помнил. Во дворе нас встретили хозяин дома Ефрем и его дочь Анна Горохова.

— Здравствуйте! — сказал я.

— Здравствуйте, избавители наши, — заговорил Ефрем, кланяясь нам.

Мы поздоровались. Пожимая руку Анне, я спросил:

— А меня помните?

— Стойте, стойте! — воскликнула Анна, вглядываясь в мое закопченное лицо. — Что-то знакомое...

— Три года назад мы были у вас, когда выходили из окружения, — напомнил я. — Вместе с вашим мужем.

— А-а, узнаю, — обрадованно сказала Анна, — вы тогда с летчиком приходили и с моим Иваном. Как только вы ушли, нагрянули немцы и схватили Ивана.

— Что же с ним стало? — перебил я.

— Слышали мы, что в Могилеве он убежал от немцев. А что потом — ничего не знаем.

— А знамя цело?

— Цело, цело, — подтвердила Анна.

— Знамя вы пока храните. Если за ним не приедут, то передадите в военкомат. Спасибо, что сберегли, — сказал я, прощаясь с Ефремом и Анной.

Впоследствии мне стало известно, что знамя было передано [358] к Могилевский облвоенкомат и что за его сохранение и проявленное при этом мужество Анна Ефремовна Горохова была награждена орденом Отечественной войны I степени.

* * *

К исходу дня 30 июня 2-й гвардейский танковый корпус, наступая в общем направлении на Минск, подошел к Березине и ночью по наведенному мосту переправился через реку южнее Борисова. Когда под гусеницами моего танка заколыхался зыбкий понтонный мост, я вдруг вспомнил, как три года назад мы переправлялись через Березину на лодке... Это было где-то недалеко. Припомнился и старик, перевозивший нас. Мы тогда подарили деду парабеллум.

«Партизанил, наверное, старый», — подумалось мне. А еще вспомнился старик из деревни недалеко от местечка Березине, пасший гусей и угощавший самосадом. Вот бы встретиться и сказать: «Я говорил, дедушка, что вернемся. Вот и вернулись».

Гитлеровцы обстреливали переправу. Высокие султаны воды от снарядных разрывов вырастали то справа, то слева от моста. Я до боли в глазах всматривался вперед. Вскоре зыбкое раскачивание под машиной прекратилось, и я почувствовал, что она идет по твердой почве. Преодолев небольшой подъем, танк оказался на берегу. И тут же прозвучала команда:

— К бою!

Впереди замелькали вспышки выстрелов. Загрохотали разрывы, дождь осколков ударил по броне. Оказалось, что в момент нашей переправы на плацдарм гитлеровцы начали очередную контратаку, стремясь помешать продвижению наших частей вперед. Завязался жестокий бой. Вражеские танки один за другим вырастали из предрассветной дымки, из тумана, гнездившегося в низинах. За ними в атаку шли цепи автоматчиков.

— Вперед! — приказал командир экипажа.

Встречный бой жесток и быстротечен. Я маневрировал, стараясь не подставлять борта под удары танковых пушек гитлеровцев. Первый танк гитлеровцев вышел на нас внезапно. Ствол его пушки стал медленно опускаться, а наш командир что-то медлил.

«Скорее же, скорее!» — хотелось закричать мне. Яркая вспышка на мгновение ослепила меня — так близко был враг. И трудно предугадать последствия, если б за мгновение до того я не потянул на себя левый рычаг механизма поворота. Снаряд скользнул по броне и ушел рикошетом в сторону.

Вот когда я снова порадовался, что шел в этот бой не на «Валентайне», «Черчилле» или еще на какой-нибудь неповоротливой машине. Там бы сманеврировать столь быстро не удалось, да и броня вряд ли выдержала мощный удар в упор.

Все эти мысли промелькнули в какие-то мгновения, и тут же последовали резкий толчок, хлопок и грохот впереди. Снаряд нашей пушки вспорол броню гитлеровского среднего танка. Я прибавил обороты, и тридцатьчетверка рванулась [359] вперед. Заработал пулемет. Бросились врассыпную гитлеровцы, наступавшие за подбитым нами гитлеровским танком.

А бой продолжался. Мы отразили контратаку, однако дальше продвинуться на плечах отходящего противника не удалось, ибо к гитлеровцам подоспели подкрепления. И снова на поле разгорелись жестокие поединки между нашими и вражескими танками.

Наш экипаж одержал еще одну победу, но перед этим мы чуть было не попали в беду...

Тот гитлеровский танк мы заметили слишком поздно. Позиция у него оказалась более выгодной, да и преимущество в подготовке к выстрелу было тоже не у нас.

— Справа танк противника! — крикнул я, заметив гитлеровскую машину, притаившуюся в густом кустарнике.

Тридцатьчетверка разворачивалась на месте, чтобы встретить врага лобовой броней. Грохот выстрела, скрежет... Я на мгновение зажмурился, ожидая удара, но... снаряд снова срикошетил. И снова мы подбили вражеский танк с первого выстрела.

...Теперь мне часто приходится бывать в частях, беседовать с танкистами, нынешними защитниками Родины. Знаю я о том, что в танковых подразделениях учеба идет под девизом: «Поражать каждую цель с первого снаряда!» И в разговорах с солдатами, сержантами, офицерами я часто вспоминаю тот свой бой на берегах Березины. Тогда наводчик нашего танка поразил две цели, и обе с первого выстрела. А ведь второго выстрела могло и не быть...

Но вернемся к событиям того жаркого летнего дня 1944 года.

Бой гремел до позднего вечера. Какие только ухищрения ни предпринимал враг! Тщетно. Неудержим был наступательный порыв наших частей. Подразделения бригады во взаимодействии со стрелковыми частями разгромили опорные пункты оборонявшихся, уничтожили много живой силы и техники противника, а уцелевшие разрозненные группы гитлеровцев были рассеяны. Севернее войска 5-й гвардейской танковой армии также прорвали вражескую оборону. 1 июля был освобожден город Борисов.

Пока подходили стрелковые части, танкисты получили небольшую передышку для пополнения боезапаса, горючего и подтягивания тылов. Расположились в густом смешанном лесу. Подошли машины с боеприпасами и горючим, подтянулись кухни. Закипела работа у боевых машин: заливка баков, подноска снарядов и патронов, проверка механизмов. Потом мы с Гоги и Степаном умылись, пообедали и устроились возле танка отдохнуть.

Тут меня пригласили на партийное собрание. Еще перед началом общего наступления я подал парторгу заявление с просьбой о приеме в партию. Подали заявления и другие танкисты. Однако начавшиеся бои и беспрерывное движение вперед не позволяли быстро рассмотреть их, не было возможности собрать коммунистов. Теперь такая возможность представилась. [360]

Когда я подошел к палатке, в которой было назначено партсобрание, там уже собралось свыше десятка коммунистов роты. Парторг огласил мое заявление, зачитал рекомендации и предоставил мне слово. Рассказав биографию, я поделился воспоминаниями о службе в армии, о своих боевых делах.

— Парень ты уже немолодой, в армии давно служишь и на фронте с начала войны, а в партию только теперь вступаешь. Почему раньше не вступил? — спросил меня механик-водитель из соседнего экипажа.

Я смутился. В самом деле, столько прослужил в армии, такие бои прошел, а собрался в партию лишь сейчас. Преодолев смущение, я твердо заявил:

— Понимаете, товарищи, я всегда считал, что звание члена партии очень ко многому обязывает, что его надо заслужить и оправдывать достойными делами. Пока же не был готов к этому. А теперь, во время такого наступления, когда мы освобождаем белорусскую землю, и особенно перед боями за Минск, где я служил, воевал и неподалеку от которого осталась моя семья, хочу связать свою судьбу с родной партией. Клянусь, что оправдаю высокое звание коммуниста.

Мне задавали еще вопросы, потом были выступления. А. когда стали голосовать, то все подняли руки. Парторг тепло поздравил меня с вступлением в ряды большевистской партии.