Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава 8.

Здравствуй, Родина любимая!

Враг бежал на запад. Бежал, яростно огрызаясь на выгодных рубежах. Сильно был укреплен и насыщен войсками район Оломоуца. Подступы к нему с востока прикрывались мощной системой огня. Здесь наш 3-й горнострелковый корпус упорно взламывал оборону противника. Она опиралась на глубокий противотанковый ров и систему старых фортов. Оломоуц — узел дорог — немецкое командование стремилось удержать, чтобы дать возможность своим потрепанным войскам уйти в глубь Чехословакии.

Моральное состояние немецких войск после 30 апреля, когда пал Берлин, резко снизилось. И тем не менее наши части в Чехословакии, особенно на оломоуцко-пражском направлении, имели перед собой еще довольно боеспособного противника.

Командовал немецкими войсками в Чехословакии по-прежнему Шернер, матерый фашист, который вместе с преемником Гитлера гросс-адмиралом Деницем делал все возможное, чтобы увести фашистскую армию на запад и сдать ее американо-английским войскам, избежав капитуляции перед Красной Армией. Фашистские руководители Германии все еще рассчитывали договориться с США и Великобританией.

Крупный бой произошел у селения Грабувка, где немцы не выдержали нашей атаки. К 18.00 мы освободили и село Нова-Бялу, недалеко от Грабувки. Командир батальона Юрков после захвата Грабувки, не мешкая, организовал наступление на село Нова-Бяла, воспользовавшись тем, что немецкая артиллерия стреляла беспорядочно. Огонь велся вслепую, без разведки целей, без точного корректирования. Наши роты стремительно обходили зоны огня и без значительных потерь заняли село. [255]

Пожалуй, отважнейшим среди отважных в этот день был М. А. Игнатьев, заместитель командира 1-го батальона по политчасти. Он появлялся на решающих участках боя и личным примером увлекал бойцов и командиров. Вечером я говорил Михаилу Андреевичу:

— Конечно, война еще не кончилась. И тем не менее надо беречь людей и себя. Пускай часом позже, но все равно гитлеровцы село сдали бы...

— Все это так. Но вы и сами недалеко были...

— И меня надо одернуть. Победа не за горами.

— Вот и оно-то, близкая победа пьянит. И радует. Понимаете — словно крылья выросли, поднимают и несут вперед. И обо всем забываешь...

Старший лейтенант Игнатьев, обычно сдержанный, сейчас говорил горячо, с подъемом. Все мы тогда были в таком настроении.

К нам подошел капитан Юрков. А Михаил Андреевич, обращаясь ко мне, продолжал:

— А вы видели, товарищ гвардии майор, как артиллеристы красиво действовали?

— А как же, орлы!

— Да, орлы! Здорово нам помогли, — сказал Юрков.

Игнатьев и Юрков были правы в оценке артиллеристов. Взвод Оничко с двумя пушками шел со стрелковой ротой. Рота залегла перед селом под огнем немецких орудий. Оничко на открытой позиции развернул пушки и обрушился на гитлеровцев. Немецкие солдаты бросили свои позиции и удрали. Рота заняла восточную окраину села Нова-Бяла. В первой цепи атакующих бежал Игнатьев, рядом с ним — лейтенант Аленович, командовавший ротой.

Да, молодец был парторг Оничко, хороший командир взвода, опытный артиллерист. Уже после того как батальон ворвался в село, Оничко выдвигал свои орудия на прямую наводку и расчищал путь стрелковому батальону. В Нова-Бяле наши пушкари подвергли разгрому арьергардную группу немцев человек в тридцать. Эта группа пыталась прикрыть отход автоколонны с отступающей войсковой частью, но не выдержала нашего артиллерийского огня и пустилась в бегство. При этом большинство немецких солдат погибло. Автоколонне пришлось спешно уходить от наших снарядов. Одну из автомашин артиллеристы успели поджечь. [256]

В этом же бою мне представилась возможность наблюдать дерзкие действия Турхунбая Ахмедова. Минометный расчет сержанта Кузьмича из батареи 107-мм минометов метким огнем подавил сопротивление пехотного взвода противника, находившегося на окраине села. Ахмедов со своим взводом бросился к немецкому окопу. Гитлеровцы пытались отбить атаку наших гвардейцев, но это им не удалось. В окоп полетели гранаты, вслед за ними ворвался Ахмедов со своими бойцами. Все было сделано уверенно, стремительно.

* * *

Ночью полк отдыхал. Короток и неприхотлив солдатский отдых. Поужинав из походных кухонь, бойцы улеглись прямо на земле, завернувшись в плащ-палатки, ротами, чтобы не блуждать в поисках своего подразделения, если начнется ночная тревога. Бодрствовать остались часовые. Командному составу не пришлось отдыхать — одолевали неотложные заботы. Надо было учесть потери и трофеи прошедшего дня, представить отчеты и объяснения старшим начальникам, получить и уяснить задачу для боевых действий на предстоящий день... Бодрствовали и политработники, партийные активисты — им тоже не хватало времени: следовало помочь заполнить анкеты вступающим в партию, провести заседание партбюро, ротное партсобрание, проинструктировать комсоргов, агитаторов...

Разведка доложила, что противник остановился и занял оборону в деревнях Светлов и Кремлин. С подходом к этим населенным пунктам завязался бой. На него ушел весь день. Дело в том, что гитлеровцы, отступая, не успевали избегать нашего преследования. Почти во всех населенных пунктах они оставляли сильное прикрытие, оборонялись, не жалея мин и снарядов, тем более что при отступлении приходилось бросать много боеприпасов. Нам надо было почти каждое село брать с боем, стремительными атаками, часто — прямо с марша, без артподготовки.

В деревню Светлов мы вошли с севера. Вплотную к ее окраине подступал лес. Из этого леса мы выдвинулись к окраинному домику. Приближались сумерки. На моих глазах боец нашего полка вывел из дома 6 гитлеровцев. Они держали руки поднятыми над головой. Мы с Шульгой [257] подошли ближе. Заметив нас, пленные заговорили, повторяя одно и то же: «Гитлер капут», «Гитлер капут».

— Красноармеец Нешивец! — представился нам конвоир.

— Где захватили?

— В этом доме. Ели курицу. Рота ушла в село, наступать. А мне ротный приказал проверить крайние дома. Говорит, прочеши, не спрятались ли фрицы.

— Вы один?

— Двое нас. Но товарищ пошел посмотреть в том доме, — указал Нешивец на избу напротив нас. — А я заглянул сюда. А тут — фрицы.

— Стреляли они в вас?

— Нет. Только наставили автоматы и что-то бормотали, вроде — отпусти, мол, и показывали в сторону леса, близко, мол, убежим. Золотые и серебряные часы предлагали. Я наставил карабин и говорю: «Руки вверх! Бросай оружие!» Тогда вот этот, рыжий, закричал: «Не надо стреляйт! Гитлер капут». И бросил автомат. И остальные бросили оружие, руки подняли.

Подошедшие связисты по приказанию М. Г. Шульги вынесли из избы трофеи. Михаил Герасимович стал их рассматривать, а я продолжал беседовать с Нешивцом. Оказалось, ему 36 лет, призван в армию из Западной Украины в 1944 году. Беспартийный.

— Кончится война — поеду к себе, буду землю пахать, — сказал Нешивец. — Теперь есть у нас земля, Красная Армия помогла нам забрать ее у польских панов.

В листовке, написанной 2 мая, сообщалось, что в бою за Светлов показали вдохновляющий пример и вели всех за собой красноармейцы Нешивец, Иванов, Пархоменко и Атаманов. Все они представлены к правительственной награде.

Одну из листовок я послал со своим ординарцем Костей Точилиным красноармейцу Нешивцу. Ординарец, вернувшись, рассказывал, что Ф. В. Нешивец с благодарностью взял листовку, смутился, сказал, что прежде о нем нигде никогда не писали: «Пошлю своим на родину — пускай подивятся, что и Федор стал человеком».

Итак, бой за Светлов затих. Наступила ночь. Мы сидели в деревенской избе. Шульга что-то обсуждал с начальником штаба. При слабом свете свечи я торопился [258] поскорее закончить политдонесение, чтобы хоть немного в эту ночь поспать. Меня окликнул Михаил Герасимович:

— Комиссар, закусим. Пора и о себе подумать.

— С полным удовольствием.

— Не только закусим, но и по ковшичку выпьем, — послышался окающий голос. Конечно же, это был Иван Федорович Агеев со своим характерным волжским акцентом.

— Агеев? — начал Шульга. — Откуда ты свалился? И потом — что за бескультурье?.. «По ковшичку», — передразнил Михаил Герасимович. — Ковшами можно какую-нибудь бурду пить... А мы люди культурные...

Подали ужин. Шульга разлил вино в кружки и предложил:

— Ну, по ковшичку. За победу нашу близкую, братцы!

— За победу! — поддержали мы его.

— За артиллеристов выпью прямо из бутылки, — сказал Румянцев.

Весельчак был Румянцев, хороший артиллерист, товарищ отличный. Все мы в полку его любили.

* * *

3 мая полк ненадолго вывели из боя, чтобы он приготовился к выполнению новой задачи. Было это утром. Полк только что занял лесной массив. Кругом — сосны, ели; лес ухожен, во всем виден порядок. Население окружающих сел и местечек, как видно, сюда не допускалось. Так оно и оказалось: вскоре мы вышли к охотничьим домикам, блестевшим под утренними лучами солнца золотом сосновых досок.

Выйдя наружу, я оказался невольным свидетелем любопытного разговора. Группа бойцов из 3-й стрелковой роты осматривала домики. Солдаты цокали языками, охали, ахали, восторгаясь тишиной, лесом, комфортом.

— Вот бы нам такое... лес, домики, — говорил один из бойцов.

По акценту я понял, что этот боец из украинцев, которые пришли к нам в полк из-под Кракова.

— А что бы ты стал делать? — поинтересовался другой.

— В аренду сдай бы панам, большие деньги получил бы... [259]

— Тю, дурья твоя башка, — отозвался третий боец. — Вон куда тебя потянуло! Как же ты с торгашескими думками в Советском Союзе собираешься жить?

— Дом отдыха был бы здесь хорош для рабочих людей, — по-хозяйски рассматривая виллу, сказал старшина Г. Г. Иванов. — Если бы это было у нас...

— Пальнуть бы в эти дома, или, как их... виллы, — со злобой сказал боец из Кракова.

— Это зачем же? — остановил его Жвавый. наш боец, из колхозников Приазовья. — Пускай добро остается людям.

— Людям? Паны вернутся — им и достанется, — недовольно буркнул краковец.

— Трудно сказать, как дело повернется, — промолвил Иванов. — Только думаю, что здешнему народу наша победа поможет подняться...

Я поддержал мнение старшины Иванова и красноармейца Жвавого.

* * *

Продвигаясь к Оломоуцу, дивизия заняла более десятка крупных населенных пунктов, захватив при этом 500 пленных. Один из самых ожесточенных боев пришлось выдержать в Штадт-Либаве, важном узле шоссейных дорог на пути отступления фашистской армии. Этот крупный населенный пункт был занят подвижным отрядом 327-го полка — усиленной 2-й стрелковой ротой. Вот что доложил мне тогда замполит командира 1-го батальона М. А. Игнатьев: «Рано утром 3 мая рота Балова, погруженная на три «студебеккера», начала боевой марш в качестве подвижной группы полка. Ехали по шоссе, на полном ходу проскакивая второстепенные населенные пункты. К вечеру, проделав 70 километров, подъехали к городу Штадт-Либава. Здесь располагался сильный немецкий гарнизон. К городку двигались колонны отступающих. Предстоял бой. Спешились, развернули пушки, минометы и дали несколько залпов по шоссе, по городку, по развилке трех дорог, сходящихся в нем. Это вызвало панику у противника. На дорогах началась давка, поднялась беспорядочная стрельба. Воспользовавшись этим, рота ворвалась в городок, заняла развилку дорог. Пути отхода немцам с востока были отрезаны. С этого момента и началось самое трудное — рота удерживала перекресток [260] до подхода 1-го батальона, который шел в качестве передового отряда полка и сменил нас в Штадт-Либаве. Рота, сев на автомашины, двинулась как подвижной отряд».

В характеристике для наградного листа на помощника командира стрелкового взвода гвардии старшину В. И. Чербачиева, действовавшего на развилке дорог в Штадт-Либаво, Балов писал, что Чербачиев с группой бойцов проявил высокое мужество, захватил в плен немецкого полковника.

Вместе с ротой Балова в Штадт-Либаве были и минометчики Груздева. Из-за домов и строений они обрушивали на колонны врага, пытавшиеся прорваться через городок, град мин. Пожалуй, минометчики и сыграли главную роль в дезорганизации противника, в разгроме вражеских колонн. Заслуги минометной роты в этом бою высоко оценило командование полка. Сам Груздев был награжден боевым орденом.

Управление полка прибыло в Штадт-Либаву на рассвете. Мы с Шульгой и Берлезевым заняли одноэтажный домик на развилке дорог, недалеко от того перекрестка, где закрепился взвод старшины Иванова. Поднялась яростная перестрелка. Я решил пойти на перекресток. Шульга остался у рации — связывался с комдивом. К Иванову напрямик нельзя было пройти, и мы с автоматчиком, сопровождавшим меня, сделали большой крюк. Наконец добрались до еще чадившей сожженной грузовой автомашины, лежавшей вверх колесами у развилки дорог. Здесь был командир пулеметного взвода Савин с одним пулеметом. Потом подошел старшина пулеметной роты Гудков.

— А где Иванов?

— Вот, рядом. Под плащ-палаткой...

— Давно?

— Только что.

Мне передали партбилет Г. Г. Иванова.

— Вы все видели? — спросил я Савина.

— Конечно. Я же с третьей ротой шел в передовом отряде. А потом вот с Ивановым — на этой развилке.

— Расскажите.

И я узнал подробности.

3-й роте пришлось вести бой, прежде чем она вышла к развилке дорог, перекрытой старшиной Чербачиевым. [261]

Сначала столкнулись на окраине городка с немецкой колонной, потом — в городке, где немцы заправляли свои автомашины и готовили к отправке большую колонну. Эти две группы сразу же начали отступать в западную часть городка, и 3-й роте пришлось сражаться целый час, пока не пришел на помощь Балов.

Балов со своей ротой уехал на автомашинах дальше. 3-я же рота заняла в городке две позиции: один взвод взял под обстрел и наблюдение дорогу, подходившую к перекрестку с севера, а Иванов со своим взводом оседлал перекресток и шоссе, идущее с востока.

Расставили пулеметы и орудия. За один из пулеметов лег Савин. Стали ждать, когда появится колонна или обозы. Было темно. Ждать пришлось недолго — через полчаса появилась большая колонна на автомашинах. Сколько-то автомашин все же прорвалось, большинство же ринулось назад — искать обходные пути. Много немцев погибло, человек 15 сдалось в плен. В подразделении Иванова был ранен только сам командир — и то легко. Потом шли одиночные автомашины, повозки, брели немецкие солдаты, офицеры.

К утру в село вошел 1-й батальон. Начался бой за его юго-западную часть. А взвод Иванова по-прежнему перекрывал развилку дорог. На рассвете показалась колонна немцев. Впереди ехали мотоциклисты. Румянцев скомандовал орудиям бить по колонне, а пулеметчики открыли огонь по мотоциклам. Три мотоцикла, не останавливаясь, мчались на Иванова. Два из них были подбиты, на одном ехал немецкий майор. Савин взял его в плен. А третий мотоцикл увертывался от пуль.

Бойцы увидели, как мотоцикл полетел в сторону. Рослый немец, которого взрывом гранаты отбросило в кювет, вдруг поднялся и выпустил из автомата очередь по Иванову. Савин срезал гитлеровца. Наши бросились к Иванову. Тот был уже мертв. Пули пробили сердце, грудь, живот старшины. Умер он, должно быть, мгновенно.

Григорий Григорьевич Иванов был типичным представителем передовой советской молодежи 30–40-х годов; он полностью отдал себя служению Родине, строившей социализм. Родился он в 1917 году, к моменту гибели ему исполнилось 28 лет. Был пионером, потом комсомольцем. В ноябре 1938 года призван Тихорецким военкоматом Краснодарского края в Красную Армию; с первого же дня [262] войны — участник боев с немецко-фашистскими оккупантами. Был дважды ранен, награжден четырьмя боевыми орденами, многими медалями. На фронте стал членом Коммунистической партии, вел активную партийную работу, возглавлял парторганизацию роты. Короткая, но яркая жизнь.

До слез жаль было этого хорошего человека. Война закончилась, а кровь все еще лилась. Правда, не везде.

— У нас гибнут люди, а на западе американцы принимают капитуляцию городов по телефону, — удивлялся Савин. — Я вчера читал: в американский штаб позвонили из немецкого города, спрашивали, когда господа американцы примут капитуляцию...

— Да, это так, — отвечаю Савину, который ждал, видимо, каких-то объяснений. — Фашисты ведут с нами классовую воину, жестокую, бескомпромиссную. Сейчас у них план — сдать Германию американцам и англичанам. Рыбак рыбака видит издалека... Одним словом, классовая общность.

* * *

5 мая началось вооруженное восстание в Праге и в ряде районов Чехии. Командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Шернер приказал: «Восстание в Праге должно быть подавлено всеми средствами».

Восставшие, как потом мы узнали, по радио обратились за помощью к Красной Армии.

Широко известно, что в связи с этим обращением Пражская операция 1, 2, 4-го Украинских фронтов, назначенная на 7 мая, фактически началась 6 мая. Ее целью было окружить группу армий «Центр» и еще до подхода американских войск к Праге принудить ее к капитуляции (на американцев-то и рассчитывал Шернер и фашистские заправилы Германии).

Действия наших войск спасли Прагу от разрушения, а многих ее жителей — от гибели.

Преследуя противника со второй половины 5 мая и до утра 7 мая, наш полк прошел через крупные населенные пункты Домштадт, Гибау, Доланы и вышел на подступы к Оломоуцу. Чтобы уйти от расплаты, гитлеровцы, сопротивляясь, в последние дни войны стремились уйти на запад [263] и сдаться англо-американским войскам, найти там своих классовых союзников.

В период преследования противника партполитработа имела ряд особенностей, связанных с характером боев, протекавших в форме стремительных маршей и скоротечных схваток, в которых решающим фактором выступали не численное соотношение сил и средств борющихся сторон, а боевой дух войск, быстрота действий. Партийно-политическая работа, как и прежде, нами велась непрерывно. Она отвечала требованиям маршей и боевых действий с целью захвата узлов дорог, разгрома, окружения и пленения противника.

К Оломоуцу полк подошел 7 мая с северо-востока. Километров за восемь от города в чистом поле мы попали под массированный огонь вражеской артиллерии и спешно отошли в лес. Но и в лесу противник не оставил нас в покое — от рубежа к рубежу падали артиллерийские снаряды, все дальше и дальше на северо-восток отбрасывая полк. Отошли километра на полтора. Снарядов немцы и на сей раз не жалели, разбрасывая их в разных местах на подступах к городу. Было очевидно, что командование противника хотело выиграть время для вывода своих войск и вывоза имущества из Оломоуца на запад. К счастью, наши потери были невелики, так как вражеская артиллерия стреляла вслепую, по карте, по площадям вероятного скопления наших войск.

В этот же день наша дивизия овладела местечком Хвалковице, пригородом Оломоуца и железнодорожным узлом.

Мы получили приказ командира дивизии до наступления темноты захватить группу домов на восточной окраине Оломоуца. В нашем распоряжении оставалось не более трех часов светлого времени.

Пока полк сосредоточивался и обедал, Шульга провел ускоренную рекогносцировку. Мы вышли на окраину поселка. Отсюда просматривались все направления предстоящего наступления.

В полосе наступления полка простиралась низменность, местами заболоченная. К западу от нее раскинулся город. Наступать можно было только по шоссе. Вдоль шоссе шли кюветы, местами заполненные водой и заросшие болотной растительностью. Справа, в отдалении от шоссе, — цепь небольших лесистых возвышенностей, [264] занятых противником. Оттуда наши войска хорошо просматривались. Через каждые 5–10 минут немецкая артиллерия обрушивалась на шоссе.

— Вот это да-а, — протянул подполковник Шульга. — Если ринешься без головы, весь полк положишь... Начальник штаба, что скажешь?

— Что я скажу?.. Вести подразделения полка в наступление по этой открытой местности, без свободы маневра, без артиллерийской подготовки — это все равно что подставить полк под расстрел.

— Ну а как быть? — нетерпеливо спросил Шульга. — Задача поставлена, и время не ждет.

— Боевой приказ все равно надо выполнять. — Начальник штаба остановился, раздумывая.

Шульга некоторое время всматривался в окраину города, в шоссе, ведущее к домикам, потом повернулся к Берлезеву и спросил:

— А что вы думаете об этих кюветах?

— Думаю, что по ним небольшое подразделение может добраться до цели атаки незамеченным, — ответил, не торопясь, Берлезев.

— Так и сделаем. Сейчас же организуйте штурмовую группу человек в сорок. С группой пойдете вы. Колдубов требует, чтобы мой КП к вечеру был в этих проклятых домиках, ни дна им ни покрышки. Позади вас, тоже по кюветам, на дистанции в триста метров пускаю первый батальон. Потом пойдет второй. Понятно?

— Понятно, — ответил начальник штаба.

— Отправляйтесь!

Через час группа начала действовать. В ее состав вошли полковые разведчики, саперы, автоматчики, связисты. Командир полка тщательно проверил готовность и лично поставил группе задачу.

Километра полтора группа двигалась цепочкой, друг за другом, по кюветам, пригнувшись и маскируясь в буйной болотной траве. Потом попала в зону активного обстрела. К счастью, все обошлось благополучно, хоть кругом и свистели осколки, летела комьями земля.

Связисты все время тянули нитку полевого телефона, и Кармин, начальник связи, систематически докладывал командиру полка: «Прошли такой-то рубеж, потерь нет, идем дальше». [265]

Недалеко от окраины, перед домами, залегли. Наблюдения показали — сильной обороны там не было. Берлезев подозвал командира разведчиков Симакова и уточнил задачу: с концом очередного артналета противника его группа бросается вперед и занимает три окраинных дома.

И вот — атака. Группа Симакова скрылась у домиков. Послышались стрельба, взрывы гранат. Потом все стихло.

Оказывается, домики не были заняты противником, а небольшое немецкое подразделение, находившееся в окопах, спешно отошло к мосту, как только появились наши бойцы. Через несколько минут Берлезев уже был в одном из домов и докладывал по телефону командиру полка, что развернул здесь НП.

Вскоре прибыл 1-й батальон, за ним — 2-й.

Нам с Шульгой надо было как можно быстрее добраться до нового НП. Шел бой за город. Требовалось обеспечить четкое управление батальонами.

В Оломоуце было сосредоточено большое количество пехотных частей, артиллерии. Артиллерия стреляла непрерывно. Но уже ничто не могло остановить наших гвардейцев. К утру полк перешел на западный берег реки Моравы и начал продвигаться через центр города к его северной части. Судьба города была решена. Правда, из домов, с чердаков, верхних этажей раздавались отдельные выстрелы — это недобитые гитлеровцы, оставшиеся в городе, пытались как-то выместить злобу на наших военнослужащих, появлявшихся на улицах города.

К 18.00 полк вышел на северо-западную окраину Оломоуца. Здесь мы получили приказ закрепиться и привести личный состав и боевую технику в порядок.

Крупный промышленный центр и важный узел дорог, ведущих с востока в Чехию, город Оломоуц наши войска взяли штурмом. 128-я дивизия захватила в плен 300 гитлеровцев. План фашистского руководства — удержанием Оломоуца обеспечить организованное отступление своей армии на запад — провалился.

8 мая 1945 года в приказе № 365 Верховного Главнокомандующего войскам, штурмом взявшим Оломоуц, была объявлена благодарность. В тот же день столица нашей Родины салютовала освободителям этого города 12 артиллерийскими залпами из 124 орудий. Это был последний салют за последний город из числа тех, в освобождении [266] которых участвовал в ходе Великой Отечественной войны наш полк.

Наступила ночь на 9 мая — историческая ночь.

Весть о победе над гитлеровской Германией пришла в полк во втором часу ночи. По радио мы слушали сообщение о капитуляции фашистской Германии. Одновременно с этим сообщением был передан и Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР об объявлении 9 мая праздником Победы. Весь личный состав полка слушал эти сообщения, но слушал в разных местах, так как его подразделения еще вели боевые действия и собраться всем вместе не представлялось возможным. Уже поступил приказ с утра 9 мая продолжать преследование отказавшихся капитулировать войск фельдмаршала Франца Шернера.

Политработники разошлись по подразделениям. Сообщив в 1-м батальоне о победе, об окончании войны, я, по сути дела, ничего неожиданного бойцам и командирам не сказал — весь ход событий красноречивее всяких сообщений свидетельствовал о том, что война победоносно завершена. И тем не менее радость была неописуемая. Задумчивыми казались лишь отдельные воины, и среди них гвардии старший сержант Шота Берадзе, помкомвзвода минометчиков, комсорг подразделения. Подойдя ближе, я убедился, что он плачет.

— Что с вами? Радоваться же надо! — сказал я.

— А я от радости и плачу, товарищ гвардии майор. — Шота отнял от лица руки, глядя на меня блестящими, печальными глазами, сказал: — У меня отец на фронте погиб. Когда об этом узнал — не плакал. А теперь вот плачу.

— Давно на фронте?

— С сентября сорок второго. Мне тогда восемнадцати не было. В наш полк после ранения пришел.

— Дома, поди, ждут?

— Пятеро у матери, я — старший. Ждет не дождется.

Домой Шота Берадзе попал лишь в 1946 году. И вот уже многие годы работает методистом лечебной физкультуры в одном из санаториев Цхалтубо. Мне прислали газету «Кутаисская правда», где опубликован очерк «Люди из легенды». В нем приведен рассказ пожилого колхозника Романа Проца о том, как три отважных советских воина героически оборонялись в окруженном горном [267] дзоте. Двое из них погибли, третьего — грузина — крестьянам удалось спасти. Следопыты из города Львова во главе с Я. Денисовым начали поиск. Спасенным воином оказался Шота Берадзе.

Утром 9 мая почта доставила в полк дивизионную многотиражку, в которой был опубликован Акт о военной капитуляции Германии. Во всех населенных пунктах нас, освободителей, с неподдельной радостью встречало население. Женщины на руках держали детей. Отовсюду неслось приветствие «Наздар!», на лицах — улыбки, слезы. Усталые, но гордые, одухотворенные, наши люди проходили в этих плещущихся через край реках счастья подтянутые, энергичные.

К исходу 9 мая, как известно, Прага была освобождена войсками армии П. С. Рыбалко. Путь к отступлению на запад для немецких войск из группы армий «Центр» был отрезан.

12 мая для 327-го гвардейского горнострелкового полка был последним днем войны. На линии Хоенштадт, Высоке-Мото, Голинец, Братислава части нашего 3-го горнострелкового Карпатского корпуса во взаимодействии с войсками 1-й гвардейской и 60-й армий наголову разгромили войска Шернера. В этот день полк согласно приказу остановился в селе Бездеково в Чехии. В дальнейшем продвижении на запад необходимость отпала: к исходу 11 мая уже была пленена основная часть войск противника, оставались лишь мелкие группы.

В Бездекове состоялся митинг, посвященный окончанию войны. Наша страна уже отметила День Победы. Мы, солдаты 327-го полка, сделали это лишь 12 мая.

Один за другим выступают гвардейцы, выражая свою радость, славя свой народ, государство, родную Коммунистическую партию. Почти во всех выступлениях одна мысль: для нас война была исполнением воинского долга, святого долга перед Родиной, и мы рады, что долг этот выполнили.

Но вот оратор сказал о погибших, о тех, кто не дожил до победы. И весь личный состав полка в скорбном молчании обнажил голову. Боевое гвардейское Знамя полка склонилось к земле. У наших женщин-однополчанок лица были в слезах — женское сердце особенно чувствительно. Мужчины стояли как бы с застывшими лицами. [268]

12 мая полк оставил село Бездеково — самую западную точку, которой достиг в своем заграничном освободительном походе. К исходу дня наши подразделения сосредоточились в лесу северо-западнее сел Рзи и Добржиков.

Застучали топоры. Уже 14 мая полк жил в лесном лагере. Плащ-палатки, доски, сосновые ветки служили основным строительным материалом. Перед палатками разбили клумбы, появились цветы. Закипела лагерная жизнь.

128-я гвардейская горнострелковая дивизия перешла на лагерное положение. Наш полк приступил к плановой регулярной боевой подготовке. На совещании с командирами полков и их заместителями по политчасти комдив М. И. Колдубов, ставя перед нами очередные задачи, сказал:

— Здесь, на западе, мы войну закончили. Но если кто из вас сделал вывод, что война закончилась, он ошибается. Еще не разбит союзник Гитлера на востоке — милитаристская Япония. Что будет дальше, как будут развиваться события — увидим. Может оказаться, что война для нас с вами и не закончена. Что нам делать дальше? Заниматься. Изучать опыт Великой Отечественной войны. Организовать регулярную боевую и политическую подготовку. Вот это я вам и приказываю...

И солдаты, говоря словами поэта, «положив на бруствер автомат», занялись учебой. Для этого в полку были оборудованы учебные поля и стрельбища на пустующих площадях в районе чешского села Добржикова, составлены расписания боевой и политической подготовки. Партийное собрание полка обсудило задачи коммунистов в боевой и политической подготовке.

В идейно-политической работе, вполне естественно, всех нас занимали прежде всего итоги только что закончившейся войны с фашистской Германией, истоки нашей победы, устройство послевоенного мира, дальнейшие задачи Советских Вооруженных Сил.

В докладах и лекциях, а также на занятиях по политической подготовке наши командиры и политработники, партийный актив постоянно разъясняли возникавшие у личного состава вопросы об образе жизни в капиталистических странах, конкретные вопросы, относящиеся к Чехословакии, сопоставляли западный образ жизни с жизнью нашей страны, с перспективами ее хозяйственного [269] и культурного развития. В этой работе хорошо помогали нам инструкторы политотдела дивизии Войнилович и Кошевой.

Изучению опыта войны посвящались занятия в системе командирской подготовки, теоретические конференции, семинары политработников. На одном из семинаров мне довелось выступить с рефератом об опыте партполитработы в боевых условиях в стрелковом полку.

День за днем полк учился. А после напряженных учебных будней мои однополчане мечтали, строили планы на будущее.

Так уж устроена жизнь, что нормальным состоянием для человека, конечно, является мир, а не война. Только что отгремели пушки, а людей уже захватили мысли о мирной жизни.

Бойцы и командиры радовались победе, радовались тому, что враги Родины разбиты, что война окончилась, что теперь для каждого начнется мирная жизнь.

Перечитываю пожелтевший от времени номер дивизионной многотиражки за 17 мая 1945 года. Вот заметка, рассказывающая о том, что офицеры 327-го полка собрались за праздничным столом. За этот стол я сел, когда пришел из политотдела дивизии. В небольшой березовой роще, совсем такой же, как у нас в России, в Подмосковье, собрались мои друзья. Стройные в своем белом наряде березы заставили меня вспомнить конец сурового сорок первого года. На память пришли строки:

Белые березы,
Милые сестрички,
Свесили сережки,
Девичьи косички.

А вместе с этими строками вспомнилось и другое-Мела метель, на шоссе, которое вело к Москве, зияли воронки от бомб, и мы в Панфиловской дивизии не смыкали глаз уже трое суток, затыкая бреши в обороне. Совсем недалеко за нами была Москва. «Знаешь, я о березах стихи сочинил», — сказал я тогда товарищу. А тот, словно не слыша меня, тихо и как-то отрешенно промолвил: «Ну все... За этой березовой рощей — уже Москва...»

В тот день я был ранен. Через сутки мой товарищ погиб в бою, погиб как герой. Я вспоминаю его самым добрым словом... [270]

Открыл праздничный обед Михаил Герасимович Шульга, провозгласивший тост в честь Победы. Затем он предоставил слово мне. Я сказал о партии, о Родине, о людях полка и их верности своему воинскому долгу. Меня сменил А. В. Берлезев, командиры батальонов В. Е. Юрков, Ф. Г. Луков.

Добрыми и скорбными словами вспомнили тех, кто остался лежать на полях сражений, заплатив за победу своей жизнью.

Непринужденная обстановка располагала к товарищеским разговорам.

— Вернусь в свой институт, — делился с нами своими планами командир пулеметной роты Кокорин. — Я ведь геологом собирался стать. И стану.

— А мне институт не по зубам, рабочая я кость, — сказал командир минометной роты Груздев.

— А я что — барская? — усмехнулся Кокорин.

— Но ты уже учился, а у меня знаний маловато. Пойду мастеровым на фабрику.

— А мне дорога в хозяйственники, — вставил капитан Агеев. — Уже поздно учиться.

Говорили о разном — об общем, личном, большом, малом...

Праздничный обед был устроен и для рядового состава и младших командиров. Пришли начальники, поздравили наших гвардейцев с победой. А потом состоялся концерт полковой художественной самодеятельности, главная заслуга в подготовке которого принадлежала комсоргу полка Виктору Калинину, трудившемуся вместе с большой группой энтузиастов. У меня сохранилась фотография — на деревянном помосте все участники самодеятельности. Фотограф их запечатлел, когда они прощались со зрителями. На переднем плане танцевальная группа: в эффектных позах застыли минометчики старший сержант Шота Берадзе и санинструктор сержант Якушева. Позади танцоров другие участники концерта: командир артиллерийского взвода Оничко, старшина полковой батареи, лучший песенник полка Н. Ф. Харченко, санинструктор Ольга Рябичко.

Концерты художественной самодеятельности в то время в подразделениях полка устраивались часто — в плясках и песнях выплескивалась радость, бившая через край. [271]

В один из воскресных дней у меня в палатке сидели пожилой коновод Н. П. Жвавый и ординарец Костя Точилин. Инициативой беседы быстро завладел Жвавый, он мечтал о том, как вернется к себе в Ростовскую область, в колхоз, станет работать конюхом.

— А я по музыке соскучился... К своей профессии музыканта вернусь, — вставил Точилин. — Приеду домой, высплюсь досыта, а потом — за музыку...

Прошло много лет, и до сего времени я с благодарностью вспоминаю этих славных людей, немало мне помогавших во фронтовом быте.

Нашу беседу прервал начподив Г. А. Бойченко. Командование дивизии располагалось в лесу рядом с полком. Начальник политотдела решил посмотреть, чем люди занимаются в выходной день. Пошли в полковую пушечную батарею — оттуда до нас долетела песня. «Послушаем», — сказал Бойченко. Батарейцы сидели кто на пнях, кто на скамейках, сколоченных на скорую руку, кто на траве. Запевали Оничко, Харченко, Дробышев. Пела вся батарея. Увлекшись, к певцам присоединились и мы с Бойченко.

— О чем думаем-мечтаем, хлопцы? — спросил Бойченко, когда наступила пауза.

— О доме, — почти хором ответили бойцы.

— А что же о доме-то думаете? Какие планы?

— «Окончу с победой, к тебе я приеду» — как в песне, — сказал рыжеволосый, скуластый боец. Все заулыбались.

— И то верно. А вообще-то у каждого свое, — ответил гвардии старшина Метальников.

— Добраться бы поскорей домой, а там разберемся, что к чему, — весело посматривая на нас, молвил вислоусый боец.

— В колхозе ли, на заводе... Был бы рысак, а хомут всегда найдется. Там видно будет, кто куда подастся, — мрачновато отозвался еще кто-то.

— Ну, наш Емеля ухватился за свой конец, — урезонил его Оничко. — А я возвернусь на Сумщину. По сельской работе соскучился. Там у меня мать. Ждет.

В разведывательной роте нас встретил ее командир Симаков. Возле ленинской палатки в кругу разведчиков на ящике сидел солдат Грибко и, бойко перебирая лады и басы гармоники, наигрывал «цыганочку». [272]

Попробовали и разведчиков порасспрашивать об их планах — получили в ответ то же самое, что и в батарее: «Спешу на Родину», «Была война — терпел, кончилась — заскучал по семье, места не найду», «Вернусь, буду работать, как и прежде, трактористом», «А я на завод, где до войны был, — писали уж, ждут меня», «Пойду учиться на философский факультет, хочу мир переделывать на новый лад». Один сказал: «На сверхсрочную останусь в армии. Можно? У меня семья погибла под бомбежкой».

Мечтали и наши девушки — славные труженицы войны — фельдшеры и санинструкторы Еськина, Марговская, Рашевская, Рябичко, Белялова, военнослужащие штаба Мария Копылова и Саня Черная.

Многие фотографировались в те дни на память о друзьях-однополчанах.

* * *

С большой радостью мы узнали, что два боевых наших сержанта — полные кавалеры ордена Славы А. А. Гришин и Ф. Ф. Бородкин — будут участвовать в Параде Победы в столице нашей Родины Москве. Вскоре группа участников парада, представляющая 128-ю гвардейскую горнострелковую дивизию, возглавляемая командиром дивизии генерал-майором М. И. Колдубовым, уехала в Москву.

У меня о Колдубове сохранились самые теплые воспоминания. Это был способный, знающий командир. Боевой опыт он получил еще в первую мировую войну. Затем — служба в Красной Армии, в пограничных войсках, участие в Великой Отечественной войне, отмеченное высоким званием Героя Советского Союза. Михаила Ильича уже нет в живых.

Гвардии старший сержант А. А. Гришин, ветеран нашего полка, достойно представлял полк и дивизию на параде в Москве. Ему было 27 лет, когда началась Великая Отечественная война. С 1940 года Гришин проходил срочную службу в Ашхабаде, в том же горнострелковом полку, в котором прослужил все 6 лет до ухода в запас.

Вместе со своими однополчанами красноармеец, а позже сержант, Гришин сражался с немецко-фашистскими оккупантами под Туапсе и на Кубани, в Крыму, под [273] Керчью и Севастополем, в Карпатских горах и в Татрах — у Каленова, Звалы, у Бачкова и Даргова, за Кошице, Моравска Остраву и Оломоуц в братской Чехословакии, у Гуциско и Живеца в Польше.

За бои на Кубани Гришин был удостоен медали «За боевые заслуги» и ордена Красной Звезды. Александр Алексеевич до сих пор помнит, какие жаркие, кровопролитные бои провела его стрелковая рота, которой тогда командовал старший лейтенант Мигаль. Уцелели в тех боях лишь сам Иван Мигаль, он, Гришин, боец Федор Бородкин да еще горсточка красноармейцев. Из всей роты с трудом можно было собрать стрелковое отделение.

В боях под Керчью его приняли в члены партии. До сих пор у него в памяти образ парторга полка Киселева. В одной жаркой атаке Киселев был в солдатской цепи, недалеко от Гришина. Цепь залегла на самом невыгодном месте, и Киселев, поняв это, поднялся с земли во весь рост и с возгласом: «Коммунисты, вперед!» — бросился на врага. Рота поднялась за Киселевым — и коммунисты, и беспартийные. В той атаке Киселев погиб, заплатив своей жизнью за успех роты. Киселев готовил Гришина в партию, не раз беседовал с ним. Гришин считает парторга полка Киселева своим партийным учителем и наставником.

Орден Славы III степени А. А. Гришин получил из рук командира дивизии генерала Колдубова в июне 1944 года, под Севастополем, когда закончились бои по освобождению Крыма. В наградном листе командир полка писал: «В боях с немецко-фашистскими захватчиками в апреле — мае 1944 года в Крыму, в частности в районе Севастополя, старшина роты А. А. Гришин, не щадя жизни, подвергаясь постоянной опасности, в любой обстановке регулярно доставлял на передний край боеприпасы, пищу и воду. Участвуя в отражении вражеской контратаки на мысе Херсонес, Гришин проявил храбрость и отвагу, уничтожил 10 гитлеровцев. Возвращаясь из этого боя в тыл батальона, вынес двух тяжело раненных бойцов с оружием».

Орден Славы II степени А. А. Гришину вручил командующий 4-м Украинским фронтом генерал И. Е. Петров. Было это в августе 1944 года, когда дивизия прибыла в Карпаты.

Гришин — бессменный парторг роты, не раз шел в атаках [274] вперед со словами: «Коммунисты, вперед!» В Карпатах у него прибавилось наград — две медали «За отвагу» и орден Красной Звезды. А в самом конце войны за мужество, проявленное в боях за Моравска Остраву, гвардии старший сержант А. А. Гришин удостоен ордена Славы I степени.

После увольнения Гришина в запас его автомат ППШ № 5000 был вручен отличнику учебы гвардии ефрейтору 4-й роты Г. В. Васильчуку. Имя Гришина навечно осталось в строю.

Федор Филиппович Бородкин участвовал в Великой Отечественной войне с 25 июня 1941 года. В Михайловке Сталинградской области он оставил жену Марию Григорьевну с детьми.

Разведчиком стал в ноябре 1943 года. До этого воевал в качестве минометчика, стрелка. В нашем полку Бородкина назначают командиром разведотделения. С января 1944 года 327-й полк ведет напряженные бои на Керченском полуострове. Здесь Бородкин отличился и 15 февраля 1944 года был награжден орденом Славы III степени. В наградном листе рассказывалось о том, что 22 января в районе Керчи Федор Бородкин с группой разведчиков прошел в тыл немцев, обороняющих высоту Безымянную, и разведал наилучшие подходы к высоте, а также добыл другие ценные сведения. С началом атаки Бородкин был проводником у наступающих стрелковых подразделений, провел их до рубежа атаки, а затем участвовал в штурме и одним из первых ворвался на высоту, уничтожив в этом бою семь вражеских солдат.

Немало Федор Филиппович выполнил боевых заданий, каждый раз проявляя себя смелым, инициативным и разумным разведчиком. Вот что писал о Бородкине командир разведроты Симаков: «При разгроме гитлеровцев на севастопольском плацдарме Бородкин со своим отделением прорвался в глубину вражеских позиций и в момент наступления полка активно действовал в тылу у немцев, вызвал у них панику и облегчил полку решение боевой задачи. При этом отделение Бородкина уничтожило до взвода вражеских солдат. Командование высоко оценило дерзкие действия гвардии старшего сержанта помкомвзвода Ф. Ф. Бородкина: он был награжден орденом Славы II степени».

В той же характеристике Симаков сообщал: [275]

«В 1944 году полк вел тяжелые, кровопролитные бои в Карпатах. Однажды создалось такое положение, когда некоторые подразделения полка были отрезаны противником от наших основных сил. Бородкин был отправлен на разведку и поиск путей, по которым можно было бы пройти на помощь окруженным. Эта задача разведчиками под командованием Бородкина успешно выполнена». Был захвачен в плен немецкий фельдфебель. За смелые действия Федор Филиппович Бородкин был награжден орденом Славы I степени, став первым в 128-й дивизии полным кавалером ордена Славы. Генерал Колдубов вручил этот орден, горячо поздравив славного гвардейца-разведчика. Бородкин сказал тогда командиру дивизии, что, видимо, все получилось так потому, что командующий фронтом генерал И. Е. Петров еще в августе 1944 года предсказал ему и его другу Гришину, что они будут полными кавалерами ордена Славы. «Вот и отлично, — ответил ему Колдубов. — Мы с вами не верим ни в господа бога, ни в дьявола, и генерал Петров — тоже. Но раз он предсказывал, — значит, верил в вас. И я рад, что командующий не ошибся. Вы оказались отличным разведчиком, настоящим патриотом Советской Родины. Мы гордимся вами».

На всю жизнь Ф. Ф. Бородкин запомнил слова генерала — в них была справедливая оценка нелегкого труда полкового разведчика. Они сфотографировались — генерал Колдубов и старший сержант Бородкин. Уже после войны Федор Филиппович прислал мне эту фотографию. Наша дивизионная многотиражка «Ворошиловец» под крупной шапкой «Полный кавалер ордена Славы Ф. Ф. Бородкин» посвятила его подвигам целую страницу.

Не успел Федор Бородкин возвратиться из Москвы в родной полк и рассказать ребятам о московских впечатлениях, как его вызвали к командиру дивизии, а через полчаса машина уже мчала его в Прагу. На сей раз наш разведчик оказался участником Парада Победы в Праге. Церемониальным маршем прошел он по улицам и площадям чехословацкой столицы.

Вместе с родным полком возвратился Бородкин на Родину. Вскоре он уволился в запас. Его автомат ППШ № 456 был торжественно вручен отличнику боевой и политической подготовки молодому красноармейцу 2-й роты Б. П. Дробинке. [276]

Более четверти века Ф. Ф. Бородкин в запасе. Я переписываюсь с ним. Последние годы он работает старшим мастером на Михайловском заводе пусковых двигателей (Волгоградская область). Работает по-ударному, пользуется авторитетом. У него большая семья — два сына, четыре дочери, девять внуков, есть и правнуки. «Живем мы с Марией Григорьевной хорошо, в радости, дети нас не забывают, внуки и правнуки часто бывают у нас», — писал мне в одном из своих писем Федор Филиппович Бородкин.

* * *

...И вот наступил долгожданный день, когда 128-я гвардейская дивизия получила приказ начать марш на Родину. Наш полк вышел 5 июня. Надлежало в пешем строю, с обозами проделать около 1000 километров.

По дорогам с запада на восток тянулось множество колонн. Красная Армия возвращалась на родную землю. В колонне полка шли роты, двигались артиллерия на конной тяге, обозы.

Маршрут проходил примерно по тем же районам, по которым полк шел с боями на запад. Было о чем вспомнить, поговорить. Мы отдавали почести однополчанам, захороненным на чешской, словацкой и польской землях.

Повсеместно в населенных пунктах нас встречали и провожали местные жители — старики, молодежь, дети, женщины, мужчины. «Наздар!», «Нех жие!», «Да здравствует Красная Армия!» — слышалось со всех сторон. Нашим воинам подносили цветы. Возникали задушевные беседы.

В городе Лослау, где были захоронены участники боев у Гожице и фольварка Червин, состоялся митинг личного состава. Второй митинг мы провели на кладбище нашего полка на высоте с отметкой 752. Вдоль обелисков, расположенных на склоне высоты, в линию ротных колонн вытянулся полк, застывший в скорбном молчании. Приспущено полковое Знамя. Я волновался — нахлынули воспоминания о кровопролитнейших боях, которые наши батальоны вели здесь с 21 сентября по 3 октября 1944 года. С горы видны населенные пункты Каленов, Боров, Габуре. На юге вздымает вершины к небу горный хребет Камяна, у подножия которого погибли Ненахов, Ковшов, разорван вражескими самоходками лейтенант [277] Павлюк, истекал кровью батальон Брагина, пал смертью храбрых командир полка Моргуновский... Вдали, на востоке, синели горы, покрытые лесами, за ними где-то, не так уж и далеко, родная советская земля.

Не таясь, я вытер глаза платком. Волнение передалось и другим. Каждый думал свое, и вместе с тем у всех была общая дума: у каждого из нас здесь, за рубежом, в сырой земле оставались друзья, товарищи, для всех нас они — однополчане, соратники по войне. Гвардейцы полка произносили слова клятвы на верность Родине, ленинской партии, народу, на вечную память о погибших советских воинах. Раздался залп — полк отсалютовал своим героям, не дожившим до Дня Победы. Мы уходили, надеясь на то, что чехи и словаки позаботятся о своих освободителях, о тех, кого мы оставляем в их земле, оставляем навсегда.

Марш продолжался. Ко мне подошел майор Николай Игнатьевич Войнилович, суровый с виду человек, возмужавший в боях. «Хочу на память подарить сувенир. Я буду увольняться, — сдержанно произнес он. — Вот возьми книгу. Всю войну протаскал с собой — потрепанная, но мне дорога. Прими как искренний дар». Это оказался старый шахматный учебник. Я его и сейчас храню у себя.

Полковой парторг Петр Григорьевич Поштарук рассказал мне, что инструктор политотдела дивизии Войнилович на марше разговорился с одним красноармейцем. У того была лишь одна награда — медаль. Боец недавно пришел в полк с пополнением. Узнав о том, что красноармеец по сложившимся обстоятельствам (долго пролежал в госпитале) как-то был обойден другими наградами, Войнилович снял со своей гимнастерки орден Красной Звезды и приколол на грудь бойца: «Считай, что ошибку исправили». Орден Войниловичу спустя некоторое время вернули, а бойца командир дивизии наградил орденом Красной Звезды уже на законных основаниях. Этого и хотел человеколюб, старый большевик Войнилович.

* * *

19 июля на последней нашей дневке перед переходом советско-чехословацкой границы в селе Тибаве командир полка вручил большой группе бойцов и офицеров ордена [278] и медали. Стало известно, что командир дивизии принял решение — в город Ужгород, первый советский город на нашем пути, центр Закарпатской Украины, во главе колонны дивизии войдет наш 327-й полк. Стали решать, какому же подразделению возглавить колонну полка. Кандидатов оказалось немало. Лучшие показатели по итогам марша были у 2-й стрелковой роты гвардии старшего лейтенанта М. Б. Балова.

О Балове стоит рассказать подробнее...

Кавалеры ордена Славы Гришин и Бородкин, старший лейтенант Балов... Я не случайно выделяю этих людей из числа других хороших, отважных воинов нашего полка. Думая о наших людях, об их особенностях, я неизменно прихожу к выводу, что в офицере Балове так же как в Гришине и Бородкине, как-то по-особому счастливо, полно и ярко раскрылось то типичное, что было характерно для советского воина.

Вспоминаю слова Фридриха Энгельса: «Личность характеризуется не только тем, что она делает, но и тем, как она это делает». У Балова — командира, стойкого коммуниста — был свой почерк в работе с подчиненными, свой стиль. Особенности его заключались в умении слиться с подчиненными, как бы раствориться в них и вместе с тем остаться командиром-единоначальником с непререкаемой властью и авторитетом.

Балов умел увлекать за собой подчиненных. Ему редко приходилось прибегать к резким административным мерам. Командовал он внешне спокойно, без подчеркивания своей власти, как-то обыденно и просто, но не уговаривал, а убеждал и приказывал. В роте всегда были высокая дисциплина и хороший воинский порядок.

Балов никогда не выпячивал себя. Внимательно относился к опыту других. Он насаждал в роте дух коллективизма, товарищества, призывал бойцов учиться у достойных. Когда Мухтар Балов прибыл во 2-ю роту командиром стрелкового взвода, в боях погибли один за другим два командира роты, боевые, отличные молодые лейтенанты Молчанов и Киселев. И роту принял Балов. Пришло в роту пополнение. Я помню, как Валов выступал перед новыми бойцами. Он прежде всего рассказал о Молчанове, Киселеве, о лучших бойцах-ветеранах. О себе ничего не сказал, лишь представился: «Я ваш командир, мне приятно, что мы с вами будем служить Родине вместе». [279]

20 июля рано утром полк с развернутым Знаменем пересек государственную границу. Раскатами «ура» встретили гвардейцы родную советскую землю. Показался Ужгород. Был солнечный день. Перед зданием ЦК Коммунистической партии и Народной Рады Закарпатской Украины возвышалась украшенная трибуна — нас встречали местные руководители. Площадь была запружена народом.

Впереди колонны ехал командир корпуса генерал-майор А. Я. Веденин. Он перерезал ленту, подошел к руководителям партии и правительства Закарпатской Украины, отрапортовал о возвращении корпуса с фронта на Родину.

Рапорт принял секретарь ЦК КП(б) Закарпатской Украины (он же председатель Народной Рады Закарпатской Украины) Иван Иванович Туряница.

Грянул сводный оркестр. На площадь вышла колонна, возглавляемая командиром 128-й гвардейской горнострелковой Туркестанской Краснознаменной дивизии Героем Советского Союза генерал-майором М. И. Колдубовым. Первым шел 327-й гвардейский горнострелковый полк. На площади раздаются приветствия: «Да здравствует Советский Союз!», «Да здравствует советская гвардия!», «Да здравствует Красная Армия!». В ответ несется мощное гвардейское «ура».

А по площади все идут и идут колонны корпуса, забрасываемые цветами.

Вот она, Родина, вот она — советская земля.

Пришли!

* * *

345 дней и ночей наш полк в составе 4-го Украинского фронта совершал боевой поход по Карпатам. Из них более 200 дней находился в боях. Много мои однополчане-гвардейцы сделали, много пережили. Много отдали сил, жизней во имя Победы, во имя освобождения братских народов Чехословакии и Польши.

Список иллюстраций