За нами — Москва
Войну я встретил слушателем Военной академии имени М. В. Фрунзе. В первые же дни, как многие мои товарищи, подал рапорт с просьбой направить меня на фронт. Однако нам ответили, что Красной Армии нужны хорошо подготовленные командные кадры и мы должны учиться. Более того, в ноябре 1941 года объявили о предстоящей эвакуации в глубокий тыл.
Нелегко было покидать в то суровое время Москву, у стен которой стоял враг. Мыслями своими мы были там, где решалась судьба столицы.
На одной из приволжских станций поезд внезапно остановился. Нас построили на полузаметенном перроне и зачитали фамилии слушателей, которым надлежало немедленно отправиться в Куйбышев для получения назначений во вновь формируемые части и соединения.
В Куйбышеве царил строгий порядок: светомаскировка, камуфляжи на административных и общественных зданиях, ограниченное движение по центральным улицам, всюду контрольно-пропускные пункты. Впрочем, долго в городе быть не пришлось. В тот же день меня направили в Новосибирск на должность помощника начальника оперативного отделения штаба курсантской стрелковой бригады. [4]
Новосибирск встретил тридцатипятиградусным морозом. С непривычки перехватывало дыхание. Звон трамваев в полном безветрии, казалось, слышен был за несколько километров. Внешне здесь не чувствовалось войны, но о тяжелых боях на фронте ежедневно напоминали сводки Совинформбюро, газеты, плакаты, письма... Тяжелым камнем легла война на сердце каждого советского человека.
В городе формировалась 43-я отдельная стрелковая бригада. Это было не простое соединение. Воины ее — курсанты военных училищ, созданных в начале войны. Они готовились по сокращенной программе и уже вполне могли командовать взводами, однако обстановка сложилась так, что их пришлось направить на фронт рядовыми.
Это были отличные бойцы: грамотные, хорошо подготовленные, почти все — спортсмены, как правило — прекрасные лыжники. Большинство до призыва были охотниками, а значит, меткими стрелками и хорошими следопытами. Каждый умел сварить обед на костре или в охотничьей избушке, привык ночевать в шалаше, на лапнике, или у того же костра, прикрывшись курткой.
На формирование нам выделили четыре дня.
Командовал бригадой участник боев под Ельней Герой Советского Союза полковник И. М. Некрасов, кадровый командир. Внушала уважение и его внешность. Высокий, крепкого телосложения, он поражал выносливостью, работоспособностью.
Комиссаром бригады стал полковой комиссар С. Г. Галиакберов. Саида Галиакберовича я запомнил особенно хорошо, ведь с ним довелось пройти по Подмосковью, освобождая от фашистов родные края, деля все тяготы и невзгоды. Пришел к нам Галиакберов с партийной работы, был уже в годах. Он подкупал скромностью, вниманием к людям, но отличался и жесткой требовательностью.
По боевому составу наша бригада, конечно, уступала стрелковой дивизии, но имела немалые по тем временам огневые возможности. В нее кроме трех отдельных стрелковых батальонов входили дивизионы 76-мм пушек и 120-мм минометов, а также роты: противотанковых ружей, автоматчиков, разведывательная, связи и медико-санитарная.
19 ноября 1941 года мы погрузились в эшелоны. [5]
Уже в пути, на промежуточных станциях Сибири и Урала, бригаду обеспечили всем необходимым: артиллерийским вооружением, минометами, пулеметами, автоматами, боеприпасами и имуществом.
Командование и штаб находились в первом железнодорожном эшелоне. Мы знали, что едем под Москву. В дороге время даром не теряли. Каждую минуту использовали для подготовки к грядущим боям. Полковник Некрасов рассказывал о тяжелых боях под Ельней, о тактике действий фашистов, об особенностях организации нашей обороны под Москвой. Под его руководством мы решали различные задачки, изучали штатную структуру вражеских войск.
Комиссар бригады организовал беседы с личным составом на военно-патриотические темы. И прежде всего, конечно, речь шла о Москве. Мы тогда еще не подозревали о чудовищных планах Гитлера, не знали, что фашистские заправилы решили полностью уничтожить Москву и на ее месте создать искусственное море. Но мы знали из истории, что сотворили с Москвой в 1812 году французы.
Об этом было очень своевременно напомнить тем, кто спешил к столице, чтобы стать грудью на пути врага, во сто крат более чудовищного и жестокого. Командиры и политработники у нас были достаточно грамотными и подготовленными во всех отношениях. Они умело оперировали цифрами и фактами.
Вот только некоторые из них, свидетельствующие о планомерном уничтожении французами Москвы и крайней их жестокости в отношении русских военнопленных.
Захватчики, в рядах которых были представители многих народов Европы, грабили и жгли целые кварталы вполне сознательно и преднамеренно. Если дом не загорался сразу, они стреляли в него из пушек зажигательной смесью или посыпали порохом места, которые плохо воспламенялись. Но самое ужасное, что вражеские солдаты специально поджигали дома, в которых находились русские раненые воины.
Даже сами французы вынуждены были признать вопиющий факт преднамеренного истребления раненых солдат и офицеров русской армии. Изданная во Франции под редакцией профессоров Лависса и Рамбо «История XIX века» содержит признание совершившегося в Москве факта — из числа русских раненых, оставшихся [6] в госпиталях Москвы, 15 тысяч было сожжено французами.
Во время одной из бесед с курсантами я привел пример, известный мне из документов Отечественной войны 1812 года, изданных П. И. Щукиным, свидетельствующий о гибели тяжелораненых русских солдат и офицеров в госпитале, помещавшемся во вдовьем доме: «Кудринский вдовий дом сгорел 3 сентября, во вторник, не от соседственных дворов, но явно от зажигательства французов, которые, видя, что в том доме русских раненых было около 3000 человек, стреляли в оный горючими веществами, и сколько смотритель Мирицкий ни просил варваров о пощаде дома, до 700 раненых наших в оном сгорело; имевшие силы выбежали и кой-куда разбрелись...»
Кстати, один из приближенных Наполеона граф Сегюр впоследствии писал: «Что скажет о нас Европа? Мы становились армией преступников, которых осудит провидение, небо и весь цивилизованный мир».
Все эти факты производили на наших курсантов огромное впечатление, тем более что печать и радио с первых месяцев войны приносили известия о чудовищной жестокости гитлеровских захватчиков. Каждый задумывался, что будет с Москвой, если туда войдут фашистские варвары.
И ведя разговор на эту тему, я рассказывал о том, что в Москве после пребывания французов из 9128 каменных зданий осталось 1725, а из 8788 деревянных — 2479. Покидая Москву, Наполеон приказал взорвать храм Василия Блаженного, Кремль и соборы в нем, Арсенал.
К счастью, не всем этим планам суждено было сбыться. Французам удалось взорвать Арсенал, часть Кремлевской стены, Водовзводную, Петровскую, а также частично Никольскую и Боровицкую башни и башни, обращенные к Москве-реке, поджечь Грановитую палату и соборы.
Полному уничтожению Кремля помешали москвичи и подоспевшие казачьи части генералов Ивана Дмитриевича и Василия Дмитриевича Иловайских.
Беседы проходили под мерный стук колес. Курсанты сидели тихо, слушали внимательно, вникали, вдумывались в каждое слово. Трудно было с изучением истории в тридцатые годы. Всякого можно было начитаться в периодических изданиях. Предлагалось уничтожить [7] многие памятники, даже памятник тысячелетия России в Новгороде. Как-то я прочел в «Литературной газете» выступление на пленуме Союза писателей СССР поэта Станислава Куняева. Обожгли приведенные им строки из одного журнала тридцатых годов:
Я предлагаю Минина расплавить...Я разделяю гнев и боль Станислава Куняева. Ужасные строки он нашел в старых изданиях. Издевательские, мерзкие, да и не соответствующие истине. Поэт Джек Алтаузен, если вообще можно назвать поэтом автора этих строк, показал свою полную неграмотность, он даже не ведал, кем были Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский. А ведь действительно были попытки уничтожить памятник выдающимся историческим деятелям России, возглавившим национально-освободительную борьбу русского народа в период так называемого Смутного времени в начале XVII века, завершившуюся полной победой патриотических сил.
В те годы, когда появились в журнале такие строки, был взорван храм Христа Спасителя, возведенный на народные средства в честь победы над грабительскими бандами Наполеона, вторгшимися в Россию в 1812 году, в те годы антипатриотические силы уничтожили могилу Багратиона на Бородинском поле, в те годы они погубили тысячи других исторических памятников.
О пренебрежении поэта ко всему русскому говорит даже то, что написал он «спасли Расею». Расею, а не Россию.
А сколько еще подобных публикаций появлялось тогда?!
Да, на какое-то время была забыта история. А ведь ее забывать нельзя. Мне вспоминаются слова, приведенные поэтом-декабристом К. Ф. Рылеевым в предисловии к одному из сборников: «Напоминать юношеству о подвигах предков, знакомить его со светлейшими эпохами народной истории, сдружить любовь к отечеству [8] с первыми впечатлениями памяти — вот верный способ для привития народу сильной привязанности родине: ничто уже тогда сих первых впечатлений, сих ранних понятий не в состоянии изгладить. Они крепнут с летами и творят храбрых для бою ратников, мужей доблестных для совета». Эти слова принадлежат польскому поэту Юлиану Немцевичу, но близки они и понятны человеку любой национальности...
Враг стоял у ворот Москвы. Нам предстояло спасать и Россию, о которой с такой издевкой писал стихоплет тридцатых годов, и Советский Союз, сердцевиной которого стала многонациональная и великая Россия. Другого нам дано не было — мы, дети России, вместе с воинами разных ее национальностей, разных республик должны были стать на пути врага на подступах к Москве. И в каждом воине вместе с ненавистью к врагу росла и поднималась гордость за свое Отечество, разгромившее немало иноземных завоевателей. Мы словно бы мысленно обращались за моральной поддержкой к светлым образам наших далеких предков.
Это поднималось с низов, об этом говорили те, кто по-настоящему любил Отечество, кто верил, что оно выстоит в схватке с напавшим на нас сильным, коварным и жестоким врагом.
Уже в первые месяцы войны мы по-иному, более пристально, взглянули на свою историю. Это началось стихийно, в строю тех, кто умирал и побеждал на священных рубежах Родины, заступая пути врагу, это встретило понимание и поддержку и вылилось в слова Верховного Главнокомандующего на беспримерном историческом параде на Красной площади в Москве 7 ноября 1941 года: «...Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
Каждый из нас душой и сердцем воспринял тот памятный призыв. Бойцы и командиры буквально рвались в бой.
В Подмосковье мы прибыли в знаменательные дни — завершалась подготовка к решительному контрнаступлению против зарвавшегося врага. 3 декабря бригада сосредоточилась в районе Николиной Горы — [9] дачного поселка, расположенного в излучине реки Москвы, в получасе езды от города. Это живописное место всегда привлекало москвичей: летом — обилием грибов, рыбалкой, зимой — лыжными трассами.
Но 3 декабря 1941 года этот живописный уголок был не похож на место отдыха.
Вернувшись от генерала Говорова, командир бригады собрал нас на совещание.
— Командующий принял хорошо, — сказал он. — Был доволен пополнению и даже пошутил, что предоставляет охотникам-сибирякам лицензию на неограниченный отстрел фашистского зверья в подмосковных лесах.
Затем полковник Некрасов ввел нас в обстановку и изложил указания Говорова, суть которых заключалась в следующем. Поскольку боевые действия велись в лесах, где была ограничена свобода маневра, отсутствовала сплошная линия фронта, фашисты превращали прифронтовые деревни и села в опорные пункты, а небольшие города — в узлы сопротивления. Командующий требовал от подразделений смелых, решительных действий, с использованием обходов и охватов врага, учил инициативе и самостоятельности в бою, достижению победы над врагом путем нанесения ударов во фланги и тыл.
И вот утром 5 декабря 1941 года поступил боевой приказ, в котором указывались конкретные задачи бригады в контрнаступлении советских войск, развертывающемся под Москвой.
К первому бою мы готовились особенно тщательно, стараясь все учесть до мелочей. К концу дня 5 декабря заняли исходное положение. В подразделениях никто не спал, у всех было приподнятое настроение. С нетерпением ждали сигнала, который должен прозвучать на рассвете. И вдруг ночью повалил снег. Сначала я не придал этому значения. Но когда стало светать, поразился — в сорока шагах ничего не было видно. Как наступать? Удастся ли выдержать направление атаки? Это беспокоило и командира бригады и комбатов. Однако из штаба армии пришло распоряжение перенести начало атаки на вторую половину дня. К полудню снегопад уменьшился, видимость стала достаточной, стих ветер и наступил момент, когда перед схваткой с врагом все замерло в боевых порядках наших частей. [10]
Ровно в 12.00 прозвучал первый артиллерийский выстрел, а через минуту все слилось в мощный гул канонады. В траншеях противника и на восточной окраине поселка Палицы выросли огромные кусты разрывов, которые быстро слились в сплошное черно-белое облако дыма и земли.
Через несколько минут гитлеровцы ответили артиллерийским огнем. Лес, на опушке которого был наш передний край, гудел и трещал. Некоторые снаряды, попадая в стволы деревьев, рвались вверху, заваливая окопы обломками деревьев, осколками, от которых было трудно укрыться. Появились раненые. Наконец взвилась ракета и послышалась команда:
— В атаку, вперед!
Казалось, невозможно оторваться от земли, чтобы двинуться в этот бушующий ураган огня. Но курсанты дружно поднялись в атаку, броском достигли окопов противника и после рукопашной схватки захватили первую траншею. Затем, преследуя врага, они с ходу попытались занять и вторую, но были прижаты к земле фланговым огнем пулеметов. Атака захлебнулась. Только первый батальон майора А. Е. Меньшикова, наступавший справа на северо-восточную окраину поселка Палицы, сумел захватить вторую траншею, но дальше продвинуться тоже не смог.
Чтобы восстановить положение, фашисты после артиллерийского и минометного обстрела перешли в контратаку, но успеха не имели. Сибиряки подпустили батальон пехоты и роту танков на близкое расстояние, фланкирующим огнем пулеметов отрезали пехоту от танков и расстреляли первый эшелон атакующих, подбив при этом два танка.
Гитлеровцы еще несколько раз контратаковали, однако всякий раз откатывались назад с большими потерями.
...День быстро угасал, надвигались сумерки. Тяжелый бой, длившийся четыре часа, постепенно затих. Умолкли артиллерия и пулеметы. Лишь тяжелые дальнобойные орудия, расположенные в тылу противника, продолжали методический обстрел наших коммуникаций да осветительные ракеты прочерчивали темное небо и освещали местность перед позициями врага.
В 20.00 полковник Некрасов собрал на разбор первого боя командиров подразделений. Невеселым был тот разбор. Поставленную задачу мы выполнили не [11] полностью. В чем же дело? Почему? Об этом заговорил командир бригады. Он никого не распекал, не укорял, а доверительно предложил:
— Давайте поразмышляем вместе, что же помешало добиться успеха?
Подождав немного, сам и ответил на вопрос:
— Думаю, одна из главных причин — слабое артиллерийское обеспечение атаки. Мы ведь даже не смогли подавить огневые точки на переднем крае обороны противника. Мало, очень мало у нас огневых средств. Но больше никто не даст. Значит, прикрываться этой причиной права не имеем... Предложения?
Заговорил начальник артиллерии бригады капитан Умнов. Это был талантливый артиллерист, прекрасный знаток своего дела. К тому же храбрый, инициативный воин.
— А что, если всю артиллерию, кроме гаубичной, выдвинуть в боевые порядки? Сопровождать пехоту огнем и колесами?!
— Да, огонь прямой наводкой будет эффективным, — согласился командир бригады. — Оформляйте приказ, — обратился он ко мне. — Батальонам задачи прежние.
И вот на следующий день, едва рассвело, бригада вновь атаковала противника. Ожившие огневые средства с успехом уничтожались нашими артиллеристами, которые шли сразу за батальонами и вели огонь в промежутки.
Мы выполнили задачу, но в бою был ранен осколком командир бригады. Рану ему обрабатывали при мне. На глазах полковника Некрасова я увидел слезы. Перехватив мой взгляд, он сказал:
— Это не от боли... С такими орлами, как мои сибиряки, до Берлина мечтал дойти, а тут... Обидно.
Больше мы с Некрасовым не встречались, но мне известно, что во время Курской битвы он командовал 62-й гвардейской стрелковой дивизией, получил звание генерал-майора.
А между тем гитлеровцы, выбитые из населенного пункта Палицы, срочно укреплялись в поселке Липки.
Прибывший на смену Некрасову полковник Степан Трофимович Гладышев сразу включился в дело. Оценив обстановку, он понял, что штурмовать поселок с [12] фронта бесполезно. Решил провести тщательную разведку и уже после этого наметить план действий.
Вскоре разведчики сообщили, что в тыл вражеского опорного пункта им удалось проникнуть без особого труда. Ночью гитлеровцы спасались от холода в домах поселка или в утепленных блиндажах, а потому не очень внимательно следили за промежутками между своими позициями.
— Вот и решение, — сказал командир бригады. — Пошлем один батальон в тыл, а потом ударим одновременно с двух направлений. Какое подразделение посоветуете направить на столь ответственное задание? — спросил он у меня.
— Батальон майора Меньшикова, — не задумываясь ответил я. — Агафон Ефимович грамотный, инициативный командир. В сложной обстановке не теряется. Думаю, вполне справится с поставленной задачей.
— Согласен, — кивнул полковник Гладышев. — Пригласите ко мне комбата. Задачу поставлю лично.
Снежной морозной ночью сводный отряд майора А. Е. Меньшикова сделал бросок в тыл и к 2.00 достиг дороги Липки — Козьмино. Сибиряки, рассредоточившись, незаметно подкрались к объекту атаки и разгромили противника. Сообщение об этом вскоре поступило на командный пункт бригады. И уже в 4.00 наши батальоны после короткого огневого налета преодолели по проделанным проходам проволочные заграждения, ворвались в траншеи противника и очистили их. Впереди лежал поселок...
Зная, что гитлеровцы выгнали из домов всех жителей, полковник Гладышев приказал выдвинуть артиллерию на огневые позиции для стрельбы прямой наводкой, подавить вражеские огневые точки и уничтожить дома, в которых размещались штаб пехотного полка и командные пункты приданных ему танковых и артиллерийских подразделений.
Вскоре сопротивление гитлеровцев было сломлено окончательно. Потеряв убитыми более 800 солдат и офицеров, они отошли. В поселке мы нашли следы злодеяний оккупантов. Около 60 военнопленных гитлеровцы заживо сожгли в сарае. Местные жители, возвратившиеся из леса, где они прятались до освобождения поселка нашими войсками, рассказали, что фашисты [13] отбирали у них теплые вещи, натягивали на себя даже женские кофты и юбки, чтобы согреться. Они перетаскивали в землянки матрацы, одеяла, простыни, отнимали у местных жителей продукты, разбирали дома, чтобы соорудить блиндажи.
Все эти зверства и насилия фашистских ублюдков вызывали в сердцах наших бойцов ненависть и жажду мести. Курсанты рвались в бой, но громить врага было нелегко: даже численного превосходства мы не имели, а что говорить о техническом оснащении, о вооружении?!
Помню, как-то вечером командир бригады собрал в своем просторном блиндаже ближайших помощников — заместителей, работников штаба, начальника разведки. Он подытожил первый полученный нами опыт, а потом вдруг сказал:
— Думаю, нам есть что позаимствовать и у наших предков. Вы знаете, что Кутузов создал немало летучих армейских отрядов, которые с успехом действовали в этих местах в тысяча восемьсот двенадцатом году? Кое-что можно взять на вооружение.
И командир бригады рассказал о тактике действий летучих армейских отрядов Давыдова и Дорохова, Фигнера и Сеславина, заметил, что в подобные отряды выделялись наиболее храбрые, решительные и инициативные воины. Запомнилась его беседа о том, как били врага русские солдаты и офицеры на тех же самых рубежах, на которых сражались с фашистами мы.
— Передвигались отряды почти всегда ночью, выбирая проселочные дороги и тропы, четко организовывали службу охранения, не делали ни шагу без разведки, — говорил полковник Гладышев. — Вот и отряд Меньшикова в минувшем бою действовал так же. Только он выполнял конкретную задачу, целью своей имел выход в тыл противника. В двенадцатом году задачи ставились более широкие...
Одним из летучих армейских отрядов командовал артиллерии капитан А. С. Фигнер. Очень молодой и прекрасно образованный офицер, он блестяще владел французским, итальянским, немецким, польским и английским языками, отличался хладнокровием, выдержкой и отчаянной храбростью. Однажды, узнав, что из Москвы вышел французский отряд, усиленный шестью орудиями, Фигнер лично направился в разведку, переодевшись крестьянином. Расчет был точен. [14]
Командир неприятельского отряда, увидев местного жителя, за которого он принял Фигнера, велел взять его в проводники. Никому и в голову не могло прийти, что «проводник» прекрасно понимает все, о чем говорили французы.
А он вел спокойно отряд к якобы не разграбленным деревням, в которых есть чем поживиться, и привел его к засаде.
Атака гусаров и казаков была столь внезапной, что французы практически не сопротивлялись. В числе других был пленен и полковник, возглавлявший отряд, которого взял Фигнер, совершенно неожиданно для того заговоривший по-французски.
Об этом своем налете Фигнер доложил рапортом Кутузову, сообщив, что, действуя на Можайской дороге, захватил шесть больших пушек, взорвал артиллерийский парк и восемнадцать орудийных ящиков со снарядами, взял в плен полковника, еще 4 офицеров и 58 французских солдат, уничтожил 3 офицеров и свыше сотни солдат.
Опыт героев Отечественной войны 1812 года привлекал внимание. Нужно было только развить его с учетом иных средств борьбы. Мы решили организовать разведывательно-диверсионные отряды для действий в тылу врага.
И вот для получения задачи на первый рейд в блиндаж вошел командир пулеметной роты старший лейтенант Комлев, который, на наш взгляд, вполне соответствовал тому заданию, которое мы хотели ему дать.
К сожалению, далеко не всех командиров рот и взводов, а тем более курсантов, запомнил я по именам. Память сохранила фамилии, более того, я до сих пор представляю себе каждого. А вот имена, увы, имена запомнил не все.
То же и с Комлевым. Я и сейчас могу описать его, словно видел только вчера, подтянутого, стройного, порывистого, а вот имени не запомнил.
Комлев доложил о прибытии.
— Здравствуйте! — сказал командир бригады. — Садитесь к столу. Разговор будет долгим...
Гладышев рассказал о задачах, потом спросил, знает ли старший лейтенант, на каких местах приходится воевать? [15]
— Конечно! — воскликнул Комлев. — Еще в дороге нам рассказывали.
— Вот и прекрасно, — заключил Гладышев. — А теперь, Маковеев, — повернулся он ко мне, — дайте старшему лейтенанту почитать о том, как били французов летучие армейские отряды Дорохова, Давыдова, Сеславина, Фигнера... Кстати, — обратился он к Комлеву, — вам ночью действовать приходилось?
— Приходилось, товарищ полковник, — кивнул Комлев. — На Карельском перешейке в сороковом году принял я боевое крещение...
— Вот и хорошо. Я назначаю вас командиром сводного отряда, который будет создан по типу летучих армейских отрядов двенадцатого года и предназначен для диверсионных действий на коммуникациях врага.
Сделав паузу, командир бригады поставил конкретную задачу: перехватить важную дорогу в тылу врага.
— Состав отряда? — спросил старший лейтенант.
— Кроме вашей роты в него войдут два пулеметных взвода, взвод разведчиков, взвод автоматчиков, саперный взвод и радист с радиостанцией... Так что, как видите, возможности у вас повыше, чем у наших предков...
— Но и противник иной, — вставил кто-то из присутствующих.
— Не спорю, — не оборачиваясь на голос, сказал Гладышев. — Но и мы другие — мы же советские люди! Помните, главное — внезапность, а чтобы ее достичь, вы должны о противнике заранее знать все, а он о вас — ничего!
Детально растолковав порядок действий отряда, Гладышев поручил мне помочь Комлеву подготовить личный состав к боевым действиям и поддерживать с ним постоянную связь по радио.
Используя промежутки между вражескими опорными пунктами, отряд преодолел передний край, прошел пятнадцать километров и достиг опорного пункта врага, который было намечено атаковать с тыла. Действия наших лыжников оказались внезапными для врага. Выполнив поставленные задачи, отряд обеспечил успех главным силам.
Получив сообщение о действиях отряда, полковник Гладышев принял решение частью сил нанести удар с фронта, а основными силами — с фланга, совершив маневр по маршруту, уже проложенному нашими лыжниками. [16] За ночь подразделения были выдвинуты к переднему краю и окопались в непосредственной близости от противника.
Еще в то самое время, когда старший лейтенант Комлев громил в тылу у фашистов их резервный батальон, командир бригады отдал распоряжение капитану А. Д. Умнову уничтожить огнем артиллерии и минометов ранее разведанные огневые точки противника. И вот после переноса огня в глубину обороны врага батальоны решительной атакой выбили немцев из первой траншеи и нависли над Козьмине.
Гитлеровцы бросили в контратаку два батальона пехоты и танки, но успеха достичь не смогли. Командование вражеской пехотной дивизии, оборонявшей Козьмине, встревоженное действиями русских на тыльной коммуникации, предположило, видно, что там находятся большие силы. Наши разведчики установили: на помощь неприятелю следует колонна пехоты и танков. Гладышев посмотрел на карту и, убедившись, что маршрут вражеских резервов проходит в непосредственной близости от района расположения нашего сводного отряда, приказал мне связаться с Комлевым и передать ему распоряжение атаковать врага.
На радиосвязь я вышел немедленно. Ответил лейтенант Н, Сульнов, командир стрелковой роты.
— Старший лейтенант Комлев тяжело ранен в грудь, — сообщил он. — Я принял командование.
Справившись о состоянии Комлева, передал распоряжение.
— Вас понял. Задачу выполним, — послышалось в ответ.
— Только вот что, — прибавил я, — командир приказал в серьезный бой не ввязываться, действовать короткими налетами с разных направлений... Нужно беречь людей.
И снова в тылу врага вспыхнула перестрелка. Сводный отряд задержал вражеские подкрепления, а тем временем части бригады решительной атакой овладели Козьмино.
В боях за освобождение поселков Липки и Козьмино, благодаря диверсиям в тылу врага на его коммуникациях, бригада добилась заметных успехов. Толчком к формированию истребительно-диверсионных групп для действий в тылу противника послужило указание генерала Говорова, в котором говорилось, что в [17] сильные морозы гитлеровцы, не получившие теплого обмундирования, вынуждены обогреваться в населенных пунктах, землянках и блиндажах. Командующий приказал приступить к широким и внезапный действиям с общей задачей — держать противника непрерывно на морозе. На дороги, в глубину расположения войск противника высылать засады, небольшие отряды из лучших бойцов и командиров, преимущественно охотников... Все ночные действия подготавливать засветло...
Во исполнение данного указания в каждом батальоне были сформированы истребительно-диверсионные отряды по 30–40 человек в каждом. Подбор проводился на добровольных началах из таежных охотников. Коммунисты и комсомольцы цементировали эти отряды, показывали личный пример выдержки и хладнокровия при действиях в тылу противника.
В последние дни сильный снег покрыл полуметровым слоем поля и леса Подмосковья. Вот когда особенно пригодились лыжи. Тем более что объект нашей задачи — поселок Наташино — лежал в стороне от наезженных дорог. Для курсантов-лыжников бездорожья Ее существовало, а вот для артиллерии и автотранспорта пришлось пробивать дорогу.
Капитан Поташников организовал разведку лесного массива вокруг Наташино. Нужен был «язык» для выяснения данных о противнике. По распоряжению начальника штаба бригады полковника Бобкова я с оперативной группой и ротой автоматчиков вслед за разведкой на лыжах пробрался по занесенным лесным дорогам на западную опушку леса, что в километре восточнее Наташино, чтобы развернуть командный пункт.
Вскоре на КП прибыли командир бригады и комиссар. В 16.00 Гладышев собрал командиров частей и подразделений, чтобы поставить новые задачи. Поташников добыл данные о противнике и сообщил, что, по показаниям пленного, захваченного разведчиками лейтенанта Морозова, Наташино обороняет пехотный полк с ротой танков и дивизионом артиллерии. Окопы полного профиля в три линии, с ходами сообщения в поселок. В обороне масса пулеметов в дзотах. На выходах из поселка — по батарее противотанковых пушек и танки, зарытые в землю. [18]
— Будем атаковать! — решил командир бригады. — Нельзя оставлять у себя в тылу целый полк противника. Вы, Маковеев, отправляйтесь в батальон Меньшикова, помогите организовать бой.
Командира батальона я нашел на НП, с которого хорошо просматривался вражеский передний край обороны и весь поселок, располагавшийся в низине.
Мы обговорили все необходимые вопросы и вышли на опушку леса. Фашисты вели себя тихо. Сильный мороз загнал их в дома, блиндажи и землянки.
В 21.00 после десятиминутного артналета, во время которого подразделения скрытно приблизились к переднему краю обороны противника, курсанты забросали гранатами первую траншею и очистили ее от фашистов. Не останавливаясь, бросились ко второй, но пулеметный огонь танков и дзотов прижал курсантов к земле, а затем заставил отползти в первую траншею.
Второй батальон, сбив боевое охранение противника, выскочил на опушку леса, где был встречен сильным артиллерийским и минометным огнем. Бойцы залегли, а потом отошли в лес. То же получилось с атакой третьего батальона.
Я убедился, что без подавления пулеметов в дзотах и танков наше продвижение вперед невозможно. Доложил начальнику штаба бригады о положении на участках первого и второго батальонов. Тут же последовал приказ командиру второго батальона: оставив прикрытие, основные силы перебросить на левый фланг и оттуда нанести удар по поселку. Но фашисты упредили этот маневр, они бросили наперерез батальону роту танков и две роты автоматчиков. Западнее поселка, в лесу, завязался сильный бой. Танки гитлеровцев с автоматчиками простреливали лес. Сибирякам пришлось отойти.
Тогда командир бригады направил во фланг контратакующим гитлеровцам свой резерв. Это решило успех боя.
Боясь оказаться в окружении, гитлеровцы покинули поселок и, преследуемые нашими частями, стали пробиваться на запад. Однако на восточной окраине все еще слышались пулеметные очереди. Стреляли из дзота. Курсанты блокировали огневую точку, хотели забросать ее гранатами, но только тут заметили, что огонь ведется беспорядочно. Ворвались в дзот. У пулемета лежал мертвецки пьяный гитлеровец и жал на [19] гашетку. Увидев русских, он вскочил, потом повалился на колени и завыл, мотая головой. Знаменательный конец вражеского гарнизона!..
В последующие дни бригада продолжала наступление, как и прежде, широко применяя рейды истребительно-диверсионных отрядов, обходы и охваты опорных пунктов противника, нанося врагу большой урон в живой силе и технике. Только 18 декабря 1941 года в ночном бою было подбито 18 танков, 12 бронетранспортеров, захвачено более сотни автомашин, 82 исправных орудия разных калибров, 32 миномета и много другого оружия. Достался нам и весьма полезный трофей — штабной автобус. Документы тут же передали в вышестоящий штаб, а его использовали для работы оперативного отделения.
После обильных снегопадов, прошедших в первой половине декабря 1941 года, глубина снежного покрова еще более увеличилась, а мороз держался прямо-таки сибирский. Но именно такая погода давала нам, сибирякам, некоторые преимущества. Бригаду хорошо экипировали, обеспечили лыжами. Что еще нужно для ведения боевых действий в заснеженных лесах, в полном почти бездорожье?
А между тем наступательные действия продолжались... Полковника Гладышева пригласили к командующему. Вернувшись, он вызвал меня и сказал, что в связи с назначением полковника Бобкова на вышестоящую должность в другое соединение на меня временно возлагаются обязанности начальника штаба бригады.
— Нам предстоит горячая работа, — предупредил он. — Получено распоряжение срочно перебросить бригаду под город Рузу. Берите оперативную группу и на штабном автобусе езжайте в район Румянцева. Там свяжитесь со штабом сменяемой дивизии, детально ознакомьтесь с обстановкой и разработайте порядок смены частей.
Захватив с собой начальников отделений штаба, я выехал к месту предстоящих боевых действий бригады.
В районе Рузы сложилась напряженная обстановка. Еще 18 декабря части ударной группировки 5-й [20] армии достигли реки Руза и форсировали ее на отдельных участках. Передовые подразделения ворвались на восточную и северо-восточную части города и уже несколько дней вели ожесточенные бои.
Фашисты непрерывно контратаковали. Отдельные здания и целые кварталы по нескольку раз переходили из рук в руки. Первый день боя за город не принес нам успеха. И снова, как несколько недель назад после первой неудачной атаки, командиры частей и подразделений, штабные работники собрались на совещание. Только теперь проводил его полковник Гладышев. Советоваться с подчиненными в трудные минуты стало и для него доброй традицией.
— Давайте вместе проанализируем причины неудач, — сказал Степан Трофимович. — Что мешает одолеть врага?
Я попросил слова и сразу же предложил:
— Нужно попробовать использовать штурмовые отряды и истребителыю-диверсионные группы...
— Мысль хорошая, — согласился Гладышев, — но ведь до сих пор мы действовали в лесу. Там истребительно-диверсионные группы себя оправдали. Штурмовые же отряды вообще дело для нас новое. Это надо учесть.
— Да, опыта боев в городе у нас нет, — сказал начальник разведки капитан Поташников. — Но зато есть опыт ночных действий. Давайте все-таки проламывать оборону врага штурмовыми отрядами и группами, но ночью!
В следующую же ночь несколько групп отправились на задание. Курсанты под командованием сержанта Е. М. Дрягина, приблизившись к дзоту, особенно мешавшему продвижению вперед наших подразделений, уничтожили расчет пулемета и блокировали дом, забитый спящими фашистами. Дрягин подал сигнал, и стрелковый взвод, следовавший за группой, уничтожил фашистов. Группа же, не задерживаясь, пошла дальше. Аналогично действовали и остальные. Курсанты одной из них пробрались в тыл артиллерийского дота, уничтожили его расчет, а наступавший следом взвод занял дот и траншею на подступах к нему. Так постепенно вырабатывалась нами своя тактика боев в городе.
Первые успехи окрылили. С тех пор разведывательно-диверсионные группы начинали боевые действия [21] каждый вечер. Постепенно мы приближались к центру города. Однако противник не собирался сдавать позиций. К фашистам все время подходили подкрепления. Контратаки следовали одна за другой. Иногда днем врагу удавалось возвратить то, что мы взяли у него ночью. К тому же и наша тактика стала известна, а потому все чаще разведывательно-диверсионные группы наталкивались на засады и не добивались успеха.
Бои в городе приняли затяжной характер.
Командующий армией почти ежедневно интересовался положением дел в бригаде, ходом боев за город. Поняв, что наши части выдыхаются, он отдал приказ вывести их на восточный берег реки Рузы, оставив на переднем крае лишь небольшие прикрытия и боевые охранения.
Командир бригады, доводивший до нас этот приказ, пояснил, что основная цель, которую преследовал командующий, отдавая его, сократить потери от огня артиллерии противника.
Наша бригада расположилась в лесу, восточнее поселка Румянцево. Кроме окопов полного профиля там были построены землянки, оборудована баня.
На одном из совещаний командир бригады предложил подумать о тактике наших дальнейших действий.
— Капитан Поташников, — сказал он, — расскажите командирам, как построена оборона противника, как организована служба на позициях в ночное время.
Начальник разведки встал, поправил обмундирование, начал говорить четко, ясно. Чувствовалось, что его подчиненные поработали основательно.
— Не любят фашисты наших русских морозов. Ночами сидят в блиндажах, а то и в населенные пункты перебираются.
— Ну а что у них на переднем крае? — спросил майор Меньшиков.
— В первой траншее дежурят наблюдатели, причем сидят они в основном в дотах и дзотах. По траншее ходят парные патрули.
— Много патрулей?
— На сто метров один парный патруль...
— Значит, товарищи, можно вполне просочиться в тыл, — подытожил командир бригады.
— Небольшой группой, — прибавил Поташников. — Ну а если бесшумно снять один, а лучше два патрульных [22] наряда, удастся провести и подразделение. Вчера ночью группа разведчиков во главе с сержантом Тюрюминым ходила в тыл. Проникла она через боевые порядки между высотой и поселком Лукипо. Назад разведчики вернулись так же тихо. Никто их не обнаружил...
— Все слышали? — спросил Гладышев. — Грех не использовать такую возможность. Пришлите ко мне Тюрюмина, хочу сам расспросить сержанта и поставить ему важную задачу...
Забегая вперед, скажу, что сведения, которые добыл сержант, очень помогли нам в планировании боевых действий.
Разведке мы всегда уделяли особое внимание. Нередко и мне приходилось участвовать в различных мероприятиях, проводимых капитаном Поташниковым. Помню, однажды присутствовал на разборе действий разведывательно-диверсионных групп. Поташников особенно отметил бойцов отделения сержанта И. И. Татарчука. Иван Ильич был грамотным, опытным, инициативным младшим командиром. Он как-то сразу завоевал доверие подчиненных, их авторитет. Вот и в тот день, когда капитан Поташников предоставил ему слово, все притихли.
Сержант делился опытом подготовки отделения к действиям в тылу врага, рассказывал, как лучше проникать в тыл через передний край, как добиваться полнейшей скрытности действий.
Надо заметить, что подобные разборы-совещания стали хорошей традицией у наших разведчиков. На них обычно царила товарищеская атмосфера, каждый имел право высказаться, сделать свои замечания — да и как иначе, делали-то все одно, общее дело.
В тот день, подводя итог предметному и интересному разговору, я обратил внимание разведчиков на то, что им необходимо неустанно совершенствовать свои навыки, вырабатывать физическую выносливость.
Участвовать в ночных вылазках в тыл врага стремились все курсанты, но мы выбирали наиболее достойных, тех, кто уже проявил себя при выполнении заданий.
Командирами групп назначали опытных командиров, в прошлом таежных охотников, следопытов, умеющих ориентироваться в лесу, на незнакомой местности. Нередко водили за линию фронта свои группы [23] лейтенант С. Г. Акиров, старшина Е. С. Молоков, старший сержант С. С. Панин, сержанты Е. М. Дрягин, И. И. Татарчук, М. Т. Фролов и другие.
Овладеть городом Рузой было решено с помощью разведывательно-диверсионных групп. Сил у нас к этому времени прибавилось — вместе с бригадой действовали два стрелковых полка.
Полковник Гладышев провел рекогносцировку и отдал приказ, в котором указал объекты атаки. Особое внимание командиров частей он обратил на скрытность действий. Нужно было провести подготовку к атаке и выдвинуть подразделения на исходные позиции незаметно от противника.
Раньше других начал выдвижение батальон майора Меньшикова, в задачу которого входило ударить по противнику с тыла. Следом двинулись разведывательно-диверсионные группы, которым было поручено проложить путь подразделениям, наступающим с фронта.
В 2.00 я получил сообщение о том, что батальон майора Меньшикова занял исходное для атаки положение в тылу противника юго-западнее поселка Брыньково. К этому времени все было готово для наступательных действий и командир бригады подал сигнал.
После артиллерийской подготовки второй батальон майора И. А. Жучкова атаковал передний край обороны противника, ворвался в первую траншею и очистил ее от гитлеровцев. С ходу удалось занять четыре дома на окраине города, захватить вражескую артиллерийскую батарею с полным боекомплектом снарядов. Курсанты тут же развернули ее и открыли огонь по врагу из его же пушек.
Майор Жучков перенес свой наблюдательный пункт в один из захваченных домов. Оттуда был хорошо виден участок атаки третьего батальона майора Брыля. Продвигаясь вдоль улицы и обходя траншеи фашистов с флангов, он вынуждал врага отходить.
В это время капитан Поташников доложил о том, что сводный отряд майора Меньшикова, развивая успех, очистил посёлок Брыньково от противника. Вскоре артиллеристы открыли беглый огонь из захваченных у гитлеровцев батарей по южной окраине города.
Командование гарнизона города Рузы, боясь оказаться в окружении, бросило свой резерв — батальон [24] пехоты и батальон танков — в Брыньково, чтобы очистить дорогу для возможного отхода.
Майор Меньшиков, предполагая, что враг попытается ликвидировать угрозу у себя в тылу, предупредил всех командиров, чтобы хорошо закрепились в траншеях и домах. Сибиряки подготовились к встрече противника. Ждать долго не пришлось. Вскоре из города выползла на дорогу к Брыньково колонна танков, за ней показалась пехота. Артиллеристы, подпустив танки поближе, открыли беглый огонь из трофейных орудий. Танки ускорили ход, но две передние машины подорвались на минах, поставленных саперами, и загородили дорогу. Пока остальные разворачивались, взвод ПТР подбил еще две машины. Следовавший за танками батальон фашистов залег за дорогой, а затем пошел в контратаку, но был отсечен от танков и прижат к земле.
Основные силы бригады и действовавшие на ее правом фланге приданные полки медленно теснила противника, отбивая у него дом за домом. Город горел. Бой в Рузе шел уже третий час. Гитлеровцы, поднятые ночью, мерзли, их сопротивление заметно ослабевало. Второй батальон, поддерживаемый артиллерийской батареей, орудия которой были захвачены у врага, продвинулся на двести метров, захватил несколько кирпичных зданий на магистральной улице города. Из штаба бригады я получил приказ подобрать место для НП в одном из зданий с хорошим обзором, Я доложил, что с НП командира второго батальона просматривается вся южная часть города. Через несколько минут на новый НП прибыли командир бригады о начальником артиллерии и начальником связи.
Четвертый час в городе шел кровопролитный бой. Во время последней контратаки гитлеровцы бросили роту танков и роту автоматчиков по главной улице. Пропустив танки, стрелковая рота лейтенанта Ананьева огнем отсекла пехоту, прижала ее к земле, а затем в рукопашной схватке уничтожила. Танки попятились, но два из них уйти не успели...
Наблюдая за боем, я обратил внимание на большое скопление фашистов, ринувшихся по улице к реке. На мосту образовалась пробка. Указал на это начальнику штаба, и тот, посмотрев в бинокль, распорядился: [25]
— Умнов! Дайте команду дивизиону! Хорошая цель...
Спустя считанные минуты на скопившихся у моста гитлеровцев обрушились снаряды. Урон врагу был нанесен огромный.
А между тем обстановка в Рузе становилась все более напряженной для гитлеровцев. Начальник вражеского гарнизона принял решение начать под прикрытием танков и пехоты отход на Ватулино.
Получив разрешение от полковника Гладышева, я переместил командный пункт бригады в Брыньково и уже оттуда написал в штаб армии внеочередное боевое донесение, в котором указал, что 43-я стрелковая бригада во взаимодействии с 1128-м и 1132-м стрелковыми полками 19-й стрелковой дивизии к 7.00 17 января 1942 года освободила город Рузу.
Это был первый город, очищенный от врага нашими курсантами. Радости не описать. Но каждый знал, что впереди еще у нас тысячи городов и населенных пунктов, томящихся под гнетом оккупантов. Мы спешили вперед, на запад.
В последних числах января бригада вступила на территорию Смоленской области и сразу наткнулась на заранее подготовленный глубокоэшелонированный рубеж обороны врага.
В те дни в моей военной судьбе произошло немаловажное событие. Во время одного из боев вышел из строя командир второго батальона майор Жучков. Этот батальон полковник Гладышев приказал возглавить мне. Новая должность принесла новые испытания. Давно я уже стал штабным работником, а потому не мог не волноваться, направляясь в батальон, перед которым стояла серьезная и ответственная задача.
Дело в том, что еще 4 февраля бригада сосредоточилась в районе поселка Иванники и получила задачу овладеть высотой, господствующей над окружающей местностью западнее поселка.
Второй батальон занимал позиции восточнее высоты — ему и предстояло выполнить задачу, поставленную перед бригадой. Но как это сделать? Такой вопрос сразу встал передо мной, едва я вступил в должность. Начал с разведки. Данные об обороне противника были неутешительными. Гитлеровцы сильно укрепили высоту, опоясали ее несколькими линиями траншей, установили на скатах пулеметные дзоты, артиллерийские [26] орудия, выдвинутые на позиции для стрельбы прямой наводкой.
Понял, что атака с фронта, проведенная по всем правилам, успеха не принесет. И тогда решил использовать штурмовые группы, которые двинуть на врага ночью без артподготовки. Учел и то, что в начале февраля зима была еще сурова, морозы не спадали, к тому же начались сильные метели. Непогода наверняка загнала гитлеровцев в блиндажи и землянки, которых, как сообщили разведчики, немало оказалось на обратных скатах высоты.
Штурмовым группам я поставил задачу просочиться в тыл врага, блокировать блиндажи и землянки, после чего подать сигнал, по которому роты поднимутся в атаку.
Ночь выдалась темная и ненастная: метель, снег, видимость — не более десяти метров. В 20.00, когда совсем уже стемнело, штурмовые группы сосредоточились на исходном положении. Саперы осторожно разминировали проходы. Курсанты медленно двинулись вперед.
Гитлеровцы периодически пускали осветительные ракеты, но, во-первых, трудно было различить на снегу бойцов в маскхалатах, а во-вторых, снежные заряды были столь сильными, что сквозь них свет не пробивался.
Я с волнением ждал сигнала. Десять, двадцать, тридцать минут минуло, но на высоте по-прежнему было тихо. И вдруг прогремели взрывы, застрекотали автоматы. Тут же подал команду, и роты дружно ринулись в атаку. А впереди все гремело и грохотало.
С ходу были захвачены первая, затем вторая траншеи. Вот уже наши цепи преодолели гребень высоты, стали спускаться по обратным скатам. И тут враг наконец опомнился, встретил нас сильным огнем. Огонь был неприцельным, но я решил прекратить преследование отходящих с высоты гитлеровцев, поскольку задачу выполнил и нужно было закрепиться на высоте. Понимал, что утром непременно начнутся контратаки.
На сей раз ошибся. Весь день враг не предпринимал никаких активных действий, ограничиваясь методическим обстрелом высоты. Восстановить положение гитлеровцы попытались лишь на вторые сутки, однако мы уже успели хорошо закрепиться и выдержали [27] натиск, несмотря на то что против нас были брошены танки и значительные силы пехоты.
К вечеру все стихло. Я обошел роты. Бойцы и командиры отдыхали. Встречали меня приветливо, а в одном из блиндажей упросили задержаться, выполнить обещанное — рассказать о действиях летучих армейских отрядов русской армии.
Взглянув на часы, согласился. В просторный блиндаж собралось около взвода курсантов, расселись на нарах, приготовились слушать.
— Расскажу вам об отряде генерала Ивана Семеновича Дорохова, который был образован в начале сентября тысяча восемьсот двенадцатого года. В него вошли три казачьих, один гусарский и один драгунский полки с полуротой конной артиллерии.
8 сентября М. И. Кутузов приказал Дорохову выйти в район села Перхушково, расположенного между Москвой и Можайском, и нанести удар по коммуникациям неприятеля.
И вот только за несколько дней, с 9 по 15 сентября, отряд Дорохова полностью истребил 4 кавалерийских полка и колонну французов численностью в 800 человек пехоты и конницы. Были в тот же период уничтожены артиллерийский парк, состоящий из 80 ящиков с боеприпасами, перехвачены несколько неприятельских обозов, пленены 1500 человек, в том числе 48 офицеров.
Вскоре отряд вновь был направлен в тыл противника и по приказу Кутузова взял сильно укрепленный населенный пункт Верею.
Рассказал я в тот день и о подвигах летучего армейского отряда, возглавляемого Денисом Давыдовым. Так, 6 сентября отряд совершил нападение близ села Царево-Займище на неприятельский обоз с продовольствием, состоящий из 30 подвод и охраняемый 215 солдатами противника.
Организовав засаду на пути следования неприятеля, летучий армейский отряд Дениса Давыдова разгромил обоз, захватил продовольствие и пленил 98 солдат. Остальные были уничтожены в схватке. В тот же день Давыдов захватил и еще один неприятельский транспорт, следовавший параллельным маршрутом.
16 сентября — новая победа. Летучий отряд напал на французов, прикрывавших обоз с артиллерийскими [28] боеприпасами, разбил его и уничтожил до 250 солдат, а 2 офицеров и 146 рядовых пленил.
И так почти ежедневно. Не сладко было французам на русской земле, всюду их подстерегала смерть.
Закончив рассказ, я как бы подытожил:
— Так что, товарищи, нам есть с кого брать пример... Но мы должны еще крепче бить врага, лютого, жестокого.
Ранним утром меня вызвал на командный пункт бригады полковник Гладышев. В его блиндаже я увидел незнакомого майора лет пятидесяти с черной бородкой.
— Ну вот, капитан Маковеев, — сказал командир бригады, — на должность командира второго батальона прибыл майор Дергачев Михаил Иванович. Знакомьтесь...
Мы обменялись рукопожатием.
— Ну а теперь ступайте в батальон, на месте разберетесь, что к чему. Да не затягивайте дело, — сказал Гладышев. — У вас здесь работы поднакопилось.
По дороге я успел рассказать Дергачеву о бойцах и командирах, о пройденном боевом пути, об обстановке, сложившейся в районе высоты.
— Комиссар в батальоне хороший, грамотный. Зовут его Виктор Иванович, фамилия — Дулашев. С ним разберетесь во всем, — закончил я, когда мы подошли к самому опасному месту своего пути.
Восточный склон безымянной высоты находился под артобстрелом и пулеметным огнем. Охотились за нами и гитлеровские снайперы. На этом опасном участке уже погибло немало нерасторопных бойцов. Эти двести метров надо было преодолевать где по-пластунски, а где короткими перебежками, так, чтобы вражеский снайпер не успел произвести прицельный выстрел. Дергачева предупредил сразу:
— Смотрите и делайте как я.
Пояснил, даже показал в безопасном месте все приемы. Потом посоветовал спрятать черную бороду под маскхалат. Она демаскировала.
— Ну все... Я вперед, вы — за мной. И внимательнее...
Едва я сделал первую перебежку, засвистели вражеские пули. Понял, что стреляют снайперы. До предела сосредоточился — нелегко выиграть такой поединок со смертью. Преодолев опасное место и добравшись [29] до кустарника, я лег на спину в полном изнеможении. Белые облака плыли надо мной, редкие снежинки медленно опускались на землю. Решил отдохнуть, дожидаясь Дергачева. Его, однако, не было слишком долго. Тут-то и появилось недоброе предчувствие. Я оглядел поле, но ничего не увидел. Тогда вскочил и перебежками помчался назад. Майор Дергачев лежал у дороги. Я упал в углубление и осторожно оттащил его в укрытие. Лицо Дергачева было залито кровью. На лбу около виска зияла маленькая дырочка, из нее-то и сочилась кровь... Вот ведь как случалось на фронте. Иной проходил через жестокие бои, не получая даже царапины, а другому не доводилось сделать по врагу и одного выстрела. Но была и какая-то закономерность. Хорошо подготовленные, опытные, обстрелянные воины реже становились жертвами войны. Да, не уберег майора, укорял я себя. Предупреждал же об осторожности, да, видно, плохо предупреждал.
Вернувшись в батальон, доложил комбригу о случившемся.
— Что делать, товарищ Маковеев, майора не воскресишь. Придется тебе пока остаться в батальоне.
Бои продолжались. 9 февраля передовые части 5-й армии вышли к реке Воря. На противоположном берегу находились сильные опорные пункты врага, устроенные в поселках Язево, Ворганово, Сергиевское. Форсировать реку с ходу не удалось, нужно было время, чтобы хорошо подготовиться к прорыву обороны противника.
Но и гитлеровцы не дремали. Обеспокоенные продвижением вперед наших войск, они подтянули на этот участок значительные силы и 18 февраля предприняли наступательные действия на флангах ударной группировки армии. Завязались ожесточенные бои, в одном из которых пал смертью храбрых командир 32-й стрелковой дивизии полковник Виктор Иванович Полосухин. Дивизию принял полковник Гладышев, временное исполнение обязанностей командира бригады было возложено на начальника штаба полковника Серьдюченко, недавно назначенного на эту должность.
Нелегкие испытания выпали на его долю. Обстановка на участке обороны бригады резко обострилась — [30] враг охватил наши части с флангов и стремился замкнуть окружение.
Приказ об отходе на новый рубеж поступил к нам слишком поздно. Единственный путь, пролегавший через поселок Васильки, был перерезан противником. Серьдюченко, оценив обстановку, принял решение идти на прорыв.
Мы начали движение, но уже через каких-нибудь триста метров были прижаты к земле пулеметным огнем с южной окраины поселка, а потом среди наших цепей стали рваться снаряды и мины. На окраине Васильков появились танки. Мы медленно отошли под прикрытие леса. Западнее КП послышалась пулеметная и автоматная стрельба. Это боевое охранение бригады дралось с наступающими гитлеровцами.
Учитывая создавшееся положение, полковник Серьдюченко собрал офицеров у командного пункта:
— Товарищи! Положение очень сложное, противник во много раз превосходит наши силы. Мы должны немедленно организовать круговую оборону. Ответственным за нее назначаю начальника оперативного отделения бригады капитана Маковеева.
Едва отошло боевое охранение, фашисты навалились на нас. Мы подпустили их на пятьдесят метров и огнем из пулеметов и автоматов положили на землю. Через некоторое время они опять пошли в атаку, но не смогли сделать и пяти шагов, как снова были прижаты к земле. Так продолжалось около часа. Стало темно, фашисты, подобрав раненых, отошли и до утра больше не появлялись.
Серьдюченко связался по рации с командованием, доложил обстановку и получил приказ организованной ночной атакой всего личного состава выбить противника из Васильков и выйти из окружения. Начать атаку предполагалось в 21.00 после тридцатиминутной артподготовки силами артиллерии соседних дивизий. Нам навстречу должны были выйти танки 20-й танковой бригады.
Курсанты-сибиряки восприняли создавшуюся обстановку спокойно, как частный случай боевой деятельности бригады. Мы сами десятки раз специально проникали в тыл врага. И сейчас, встав на лыжи, могли бы в считанные часы пройти между опорными пунктами противника и выйти к своим. Но нас по рукам и ногам связывал медсанбат, а в нем — 94 раненых [31] бойца, 48 из них не могли двигаться самостоятельно.
Серьдюченко собрал в своем блиндаже командиров подразделений.
— Товарищи, — сказал он, — прошу учесть, что прорваться с боем через Васильки даже ночью — дело сложное. Месяц назад мы двумя соединениями в течение двух суток пытались взять Васильки. Сегодня фашисты, сбив отряд 32-й стрелковой дивизии, прикрывавший поселок с севера, занимают его полком пехоты и танками, организовали в Васильках круговую оборону, поставили пулеметы и артиллерию на прямую наводку. Они ждут нас, поэтому внезапности достичь не удастся. Хочу послушать ваши предложения.
Неожиданно слова попросила Александра Ивановна Романова, начальник санитарной службы бригады. Она заговорила о раненых:
— Вы распорядились сделать для них волокуши из лыж. Это хорошо. Но чтобы вытащить на них раненых, надо по одному здоровому парню.
— Волокуши, Александра Ивановна, будут готовы через пару часов, вы сами проконтролируйте это. И не волнуйтесь, раненых мы не бросим. Капитан Маковеев, сколько людей у нас в строю?
Я доложил, что в строю 450 бойцов и командиров.
— Сколько пулеметов? — спросил он.
— Восемь станковых и двенадцать ручных. Есть еще трофей — шесть немецких ручных пулеметов. Артиллерия только карманная: в наличии две сотни противопехотных и двенадцать противотанковых гранат.
— Ну что ж, с этими силами можно рассчитывать на успех, — заключил начальник штаба.
До начала атаки командиры подразделений довели до каждого бойца суть предстоящей задачи, порядок взаимодействия.
Я прошел по подразделениям, наблюдая за подготовкой к бою, вслушиваясь в разговоры курсантов. Беседуя с ними, не заметил ни у кого и тени подавленности или растерянности. Может, они не осознали всей сложности обстановки? Ведь мы в окружении, и очень непросто будет вырваться из него. Нет, я не прав! Это ж курсанты, сибиряки, закаленные ежедневными боями в течение трех месяцев на полях Подмосковья, [32] каждый из них не раз был в тылу врага, и назвать наших бойцов окруженцами я не мог — не были они окруженцами и не чувствовали себя ими.
Вернувшись на КП бригады, доложил начальнику штаба о готовности. И вот в 21.00 мы услышали выстрелы, а затем увидели огненные вспышки разрывов в поселке. Фашисты молчали, словно их там не было. Но мы точно знали, что они притаились, попрятались в норы.
— Ну, братцы, пора и нам! — тихо сказал Серьдюченко.
Бойцы бесшумно заскользили на лыжах к Василькам. Я с отделением разведки, двумя связистами, тянущими за собой телефонный провод, тоже двинулся вперед. На исходном положении у телефона остались полковник Серьдюченко, взвод автоматчиков и санитарная рота с ранеными.
Цепи бойцов подтянулись к самой кромке разрывов снарядов нашей артиллерии, примерно в ста метрах от поселка, и окопались в снегу, ожидая переноса артогня. Я устроился рядом с дорогой в воронке от авиабомбы и стал наблюдать. Гитлеровцы молчали. Казалось, что они оставили поселок. Но едва разрывы снарядов стали отступать к центру Васильков и бойцы, поднятые по моей команде, молча и быстро устремились вперед, полукольцом обтекая поселок, как от крайних домов взвились осветительные ракеты и ураган пулеметного, минометного и артиллерийского огня обрушился на нас.
Гитлеровцы бросили в контратаку свежий батальон пехоты и танки. Пришлось отсекать пехоту от танков. Командир отделения роты автоматчиков сержант М. Т. Фролов приказал своим подчиненным выкатить захваченное у немцев орудие к дому, и, когда появился танк, курсанты подбили его. Вторую машину уничтожили противотанковыми гранатами. Остальные попятились в укрытие.
Бой длился уже четыре часа. Когда рота первого батальона выбила фашистов из нескольких домов и стала обходить поселок с запада, к гитлеровцам подошел резерв — батальон пехоты — и с ходу ударил по ее флангу. Завязалась рукопашная схватка. Командир пулеметной роты старший лейтенант Анищенко выдвинул вперед два расчета; они положили фланговым [33] огнем вражеский батальон. Контратака захлебнулась.
Продвинувшись с ротой автоматчиков в крайний дом и устроив там КП, я доложил обстановку Серьдюченко и попросил выяснить, когда же будет обещанная танковая поддержка. Минут через десять Серьдюченко сообщил, что 20-я танковая бригада не смогла прорваться в Васильки, потому что была встречена сильным артогнем, кроме того, гитлеровцы заминировали подходы, и бригада, потеряв два танка, отошла на исходное положение.
Гитлеровцы, несмотря на большие потери, пытались выбить нас из Васильков. Но мы упорно отстаивали занятую половину поселка. Ночной бой давал нам большие преимущества. Используя поселковые строения и траншеи противника, сибиряки, подпуская фашистов на пятьдесят метров, гранатами и пулеметным огнем уничтожали их.
Близился рассвет. Нам уже стало ясно, что без поддержки извне мы не сможем одолеть во много раз превосходящие силы врага, не пробьемся к своим, не вынесем раненых, во имя спасения которых и затеяли этот неравный бой.
Необходимо было, пока не рассвело и пока противнику неизвестны наши силы, принять решение на вывод остатка отряда под прикрытие леса.
Выслушав мои соображения, Серьдюченко приказал мелкими группами, взаимодействуя со средствами прикрытия, постепенно отходить в лес в район командного пункта.
Нам не удалось с боем вырваться из окружения, потому что силы были слишком неравны: противник имел почти десятикратный перевес. Мы рассчитывали на ночь, как на союзницу, и на боевой порыв курсантов, имевших большой опыт ночных действий. Но артиллерийская поддержка без корректировки была малоэффективной. Только благодаря исключительному мужеству курсантов, умелым и инициативным действиям всего личного состава мы нанесли противнику немалые потери, уничтожив около пятисот гитлеровцев, два танка, два противотанковых орудия, захватив восемь пулеметов, много боеприпасов и гранат, которые тут же использовали в бою. Однако и наши потери были немалыми.
Не успели бойцы привести себя в порядок после [34] тяжелого ночного боя, как гитлеровцы напомнили о себе. Одно их отделение, видимо с целью разведки, проникло к командному пункту, но было тут же уничтожено. После этого фашисты стали осторожнее. Не зная точно начертания переднего края нашей обороны в лесу, они просто прочесывали его автоматными очередями.
У нас было мало патронов, и мы вынуждены были ждать, когда оккупанты приблизятся метров на сорок — пятьдесят, чтобы бить их наверняка.
Атаки обычно продолжались непрерывно в течение двух-трех часов, после чего гитлеровцы собирали раненых и уходили, а мы подбирали оружие и боеприпасы, разбросанные по полю. После отражения очередного натиска врага я направился в штабной блиндаж.
По дороге отметил, что, несмотря на тяжелое положение, среди бойцов не чувствуется подавленности. Раскуривая трофейные сигареты, курсанты улыбались, отпускали шутки в адрес тех, кто во время боя допустил какую-либо оплошность.
Меня остановил командир комендантского взвода сержант Панин:
— Товарищ капитан, Серьдюченко тяжело ранен.
Я бегом бросился к блиндажу, вошел и увидел Серьдюченко лежащим на топчане. Он был бледен. Александра Ивановна Романова сделала ему укол.
— Товарищ капитан, ранение смертельное, еще несколько минут — и все, — шепнула она мне.
Приказав собрать командиров, я связался по рации с командованием и доложил, используя код, о нашем несчастье. Сообщил об отражении последней атаки и о том, что у нас после ночного боя патроны и гранаты на исходе, что мы вынуждены собирать немецкое оружие и боеприпасы. Сообщил и о решении выслать в 20.00 разведку по трем маршрутам с целью найти проход для вывода отряда из окружения.
Через несколько минут я получил ответ: «Командование отрядом принять капитану Маковееву и вывести его из окружения».
Полковник Серьдюченко скончался в 17 часов 28 февраля 1942 года. Мы почтили его память минутой молчания и, поклялись выполнить свой долг до конца.
Объявил решение командования о назначении меня командиром отряда. Напомнил о строгой бдительности [35] в обороне и отдал распоряжение организовать посменный отдых бойцов и командиров в промежутках, когда поблизости нет противника.
Оставшись один, крепко задумался над создавшимся положением. Ну, допустим, подбросят нам боеприпасы, продукты. И мы будем драться. Сколько это может продолжаться? Вероятно, не очень долго: двое, трое, максимум — пять суток. Фашисты постараются нас ликвидировать. Допустим, мы найдем лазейку в их обороне, но без боя не прорвемся. Надо проверить, кто из раненых способен двигаться сам и для всех ли тяжелораненых изготовлены волокуши.
В 2.00 полковник Галиакберов кодом по радио сообщил, что два наших разведчика пробрались в штаб бригады. Вывод отряда из окружения был намечен на следующую ночь. Начать выдвижение предполагалось в 22.00 после отвлекающего огневого налета продолжительностью до двух часов, имитирующего артподготовку наступления на соседнем участке.
«Это уже кое-что!» — подумал я и, собрав командиров подразделений, сообщил им о радиограмме, предупредив, чтобы о ней пока никому не говорили.
Ночью гитлеровцы трижды пытались прощупать нас, но из этого ничего не вышло. С рассветом они открыли сильный артиллерийский и минометный огонь. Снаряды и мины рвались в кронах деревьев, укрыться от осколков даже в окопах полного профиля было невозможно. Пришлось оставить в щелях лишь наблюдателей, а всех увести в блиндажи и землянки. В десять часов последовал авианалет, но немецкие летчики промахнулись метров на двести.
Ровно в полдень гитлеровцы с трех сторон подошли к нашей обороне, и начались их яростные атаки. Крики команд офицеров, подгонявших солдат, трескотня автоматов и пулеметов наполнили лес невероятным шумом, Гитлеровцы, уперев автоматы в животы, поворачивай их стволы вправо и влево, прочесывали лес, приближаясь к нам. Курсанты, спокойно наблюдая за ними, приговаривали:
— Давай, давай, строчите!
Когда до врага оставалось около сотни метров, прицельный огонь курсантов уложил цепи в снег. Тогда гитлеровцы открыли огонь из пулеметов и автоматов. Так продолжалось минут пятнадцать, затем гитлеровцы поднялись в атаку, Цепи атакующих были густыми, [36] но быстро редели от огня пулеметов и автоматов сибиряков. Фашисты подтягивали свежие силы, снова бросались вперед, но безуспешно. Так продолжалось четыре часа подряд, пока не наступили сумерки.
Мы выставили боевое охранение, собрали немецкое оружие и боеприпасы. Я вызвал командиров подразделений, изложил им порядок отхода, маршрут движения, который пролегал в двухстах метрах восточнее Васильков по пойме занесенной снегом речки, под носом у гитлеровцев. Предупредил, чтобы никто не смел кричать, даже если будет ранен случайной нулей. При вспышках осветительных ракет всем мгновенно падать в снег и замирать. Лейтенанту Лаврову с двумя отделениями приказал вести разведку и охранять маршрут, по которому туда и обратно прошли разведчики, а также прокладывать лыжню колонне. Двигаться велел на расстоянии пятидесяти метров. Следом за ними направил раненых под охраной стрелкового отделения. Это тех, кто мог идти сам. За ними бойцы должны были тащить 51 волокушу с тяжелоранеными. За эвакуацию отвечали командир разведроты старший лейтенант Баранов и командир санитарной роты Романова со своим медперсоналом.
Остальные должны были двигаться в арьергарде, прикрывая колонну с тыла и флангов.
До намеченного срока оставалось три часа. Я приказал накормить людей остатками НЗ, напоить горячим чаем. Противник пока не беспокоил.
В 21 час появилась вражеская разведка. Курсанты сторожевого охранения срезали двоих автоматной очередью, остальные скрылись. Затем разведка появилась с северной стороны. Проверяя нашу бдительность, гитлеровцы атаковали наше боевое охранение в лесу, западнее нашей обороны. В это время отряд был построен в колонну и готов к выступлению. Пришлось усилить охранение взводом автоматчиков, и атака фашистов была отбита.
И вот мы услышали гул артиллерийской стрельбы и разрывы снарядов. Этот отвлекающий огневой удар по соседнему участку обороны противника — по селу Семеновскому — приподнял настроение и напомнил о том, что нам пора выступать. Первая группа разведчиков растаяла в темноте почти беззвучно. Через пять [37] минут вышла группа легкораненых, а когда она скрылась, еще через пять минут потянулась колонна с тяжелоранеными бойцами. И наконец колонна тыльного охранения. Вот и она скрылась из виду. До боли в ушах я вслушивался в ночную тишину. К нашей общей радости, кругом было тихо, только в стороне шла артиллерийская дуэль.
Я приказал снять охранение, на что ушло минут десять. За это время мы обошли все землянки и блиндажи, убедились, что в них не остался раненый или уснувший после бессонных ночей боец, и, встав на лыжи, двинулись по широкой лыжне догонять колонну. Я удивился, как быстро она ушла вперед. Видимо, исключительное напряжение, в котором мы находились несколько суток подряд, помогло мобилизовать все силы, всю энергию. Раненые, которым каждое движение причиняло боль, терпели.
Наш небольшой арьергард молча догонял колонну, вслушивался в ночные звуки. Мы еще не ушли от смертельной опасности, она была рядом, всего в двухстах метрах слева — в Васильках, забитых фашистами, в полукилометре справа — на опушке леса, занятой гитлеровцами. В любую минуту они могли обнаружить нас, и нам пришлось бы вступить в неравный бой. Только сила воли удерживала бойцов от желания броситься в спасительный лес, где уже не страшен пулеметный огонь врага.
Вот и арьергард достиг леса. До переднего края бригады осталось всего полтора километра, простреливавшихся врагом. Но все обошлось. На опушке леса нас встретили разведчики. Выход из окружения закончился успешно.
Я построил подразделения на лесной дороге под густыми кронами деревьев, сердечно поблагодарил личный состав за выдержку, мужество и отвагу, проявленные в тылу врага, пожелал хорошо отдохнуть, выспаться, чтобы снова громить фашистскую нечисть.
На этом закончились многодневные ожесточенные бои, в которых активно участвовала наша бригада.
В соответствии с решением командующего армией генерала Говорова об организации прорыва обороны противника на новом направлении 12 марта 1942 года ударная группировка 5-й армии в составе 32, 50, 108-й стрелковых дивизий, нашей и 20-й танковой бригад была переброшена на правый фланг армии в район [38] Рыльково. По плану операции намечалось, сковывая противника активными действиями на других участках полосы армии, прорвать его оборону в районе Долгинево, охватывающим ударом с северо-востока и с севера овладеть городом Гжатском и создать угрозу жизненно важному узлу железных и шоссейных дорог — Вязьме.
Части 43-й бригады были сосредоточены в лесу в двух километрах восточнее поселка Долгинево, а в ночь на 14 марта заняли исходное положение.
Впереди, за открытой долиной с небольшой речкой, занесенной снегом, виднелся поселок. Густой лес охватывал его полукольцом. Оборона противника здесь была долговременной, глубокоэшелонированной, оборудованной системой опорных пунктов. Но из-за сильных морозов она опиралась главным образом на деревни, где располагались штабы и обогревались солдаты.
В Долгинево и прилегающих к нему высотах, по данным разведки смененных нами частей, находились пехотный и артиллерийский полки, один танковый и два минометных батальона, большое количество пулеметов.
Все подступы к переднему краю и на нейтральной полосе занесло снегом.
Получив приказ из штаба армии, командир бригады провел тщательную рекогносцировку с командирами подразделений и поставил каждому конкретные задачи.
Отработав боевые документы, я прошел на НП бригады.
Здесь уже находились начальник артиллерии майор Умнов и начальник разведки майор Поташников.
— Что нового у противника, Николай Иванович? — спросил я Поташникова.
— Пока никаких изменений. Днем за поселком в лесу был слышен шум танковых моторов. Прошло несколько грузовых машин из леса в поселок и обратно. Гитлеровцы провели несколько артналетов из леса, — рассказал тот.
— А у вас, Александр Дмитриевич, как планируется сопровождение пехоты артиллерией в наступлении? — обратился я к Умнову.
— Противотанковая батарея лейтенанта Михеева и батарея полковой артиллерии лейтенанта Гришина уже в боевых порядках. С наступлением темноты в [39] глубоком снегу будем рыть траншеи в сторону противника, а во время атаки потянем орудия на руках.
— Ну что ж, сложно, трудно, но других возможностей нет. Танков в 20-й бригаде всего восемь, — заключил я.
Под вечер новый командир бригады полковник Исаков собрал в штаб командиров частей, спецподразделений и средств обеспечения. На совещание прибыл командующий 5-й армией генерал Говоров.
— Вы все знаете цель и задачу предстоящего наступления, — негромко начал он. — Ваша бригада в предыдущих боях под Москвой показала хорошие боевые качества, высокий моральный дух, волю к победе. Именно поэтому в данной операции на вас возложена почетная задача — действовать на главном направлении. Военный совет армии надеется, что личный состав бригады оправдает это доверие.
Напутствие командарма сразу же стало достоянием всего личного состава бригады, о нем велась речь на партийно-комсомольских собраниях, в беседах командиров и политработников.
Непомерно длинна и холодна ночь в поле перед атакой, в открытом, промерзшем снежном окопе. Никто не спал. Да и как уснешь, когда 30-градусный мороз проникает всюду. И костра не развести, даже курить приходилось под плащ-палаткой.
А от дум — куда деться? Каждый боец представлял картину грядущего боя по-своему. Сколько боевых товарищей, близких друзей вырваны из жизни во время прошедших боев! Каждый из нас знает, что и те бои, и предстоящий — во имя защиты Родины, но умирать не хочется никому, и каждый надеется, что повезет.
Редко выдается свободная минутка у командира, еще реже у штабного работника. Документы, документы, документы... Все и не перечислишь. А готовить необходимо. И все же, когда дела закончены, как не вспомнить о доме, о семье... На руках у моей жены остались три сына, совсем еще малыши — один родился в 1937 году, второй в 1939-м, третий — в 1940-м. Как-то им там живется в тылу? Жена писала бодрые письма, ни на что не жаловалась, так ведь и другим моим сослуживцам такие же приходили, но известно нам было, что нелегко приходится нашим семьям, как и всем советским людям. [40]
А как поможешь? Помощь только одна — идти вперед, уничтожать ненавистного врага, освобождая родную землю.
Ровно в 6.00 раздался сигнальный выстрел, его сразу же поддержали несколько десятков орудий. Артиллерия армейской группы старательно обрабатывала передний край обороны врага, уничтожая доты, дзоты, артиллерийские и минометные позиции, наблюдательные пункты и живую силу. Тяжелая артиллерия била по резервам и базам гитлеровцев. Включились в работу саперы, проделывая проходы в минных полях и проволочных заграждениях.
Стрелковые подразделения, прикрываясь завесой разрывов, поднялись по команде и сначала медленно, утопая в глубоком снегу, а затем, ускоряя движение, перебежками сближались с противником. Рыхлый, глубокий снег задерживал продвижение, но курсанты знали, что за время артподготовки надо успеть выйти на рубеж перехода в атаку, а с переносом огня в глубину обороны противника дружным броском, пока враг не пришел в себя, обрушиться на него, действуя гранатой, штыком и прикладом, захватить первую траншею и, не давая опомниться, неотступно преследовать.
Гитлеровцы, застигнутые врасплох мощной артподготовкой, с опозданием поняли, что готовится атака, и открыли ответный огонь. Но сибиряки были уже рядом с траншеей противника. Крики «Ура!» всколыхнули цепи атакующих. Короткие рукопашные схватки, и вот уже замелькали на окраине поселка наши воины.
Для спасения положения гитлеровцы бросили в контратаку полк пехоты и танки. Но не успели они выйти из леса, как были встречены заградительным огнем артиллерии и пулеметными очередями. Первый батальон быстро занял круговую оборону на западной окраине Долгинево, используя для отражения контратак вражеские инженерные сооружения и два десятка захваченных пулеметов.
Гитлеровцы решили вернуть Долгинево, и в течение часа буквально не осталось в поселке места, куда бы не упали снаряд или мина. Затем пехотный полк врага, поддерживаемый танками, пошел в контратаку. Курсанты отразили шесть контратак, подбили четыре танка, уничтожили около шестисот гитлеровцев. [41]
В два часа дня фашисты успокоились, даже прекратили артиллерийский и минометный огонь. Но вскоре появились тридцать бомбардировщиков и начали бомбить Долгинево. У нас же на этом участке не было ни авиации, ни зенитных средств, чтобы хоть как-то прикрыть наши части с воздуха. Только на поселок гитлеровцы совершили около двухсот самолето-вылетов. Весь этот небольшой населенный пункт был полностью разрушен, вся земля перепахана бомбами. После налета бомбардировщиков пехотный полк гитлеровцев с танковым батальоном перешел в контратаку и захватил Долгинево.
От батальона Меньшикова осталось вместе с командиром и комиссаром около тридцати человек. Но, когда позвонили из штаба армии, об этом не спрашивали. Вопрос прозвучал жестко:
— Почему сдали Долгинево?
Командир бригады доложил, что поселок разрушен до основания и почти все его защитники погибли.
Виновниками сдачи населенного пункта Долгинево были признаны командир первого батальона майор Агафон Ефимович Меньшиков и комиссар батальона старший политрук Григорий Иванович Кяряков. Наказание было суровым.
Заместитель командующего 5-й армией приказал:
— Бригада сдала Долгинево, бригаде и взять его обратно! Время на подготовку и проведение атаки — восемь часов. Боевое распоряжение получите через два часа. Атаку поддержат двадцатая танковая бригада и корпусные артполки.
— Товарищ генерал, у меня в батальонах не более половины штатного состава, — доложил командир бригады. — А у противника в Долгинево пехотный полк, батальон танков и много артиллерии.
— Батальоны пополните за счет тыловых подразделений, — приказал заместитель командующего. — Желаю успеха! — закончил он и положил трубку.
На командном пункте бригады долго было тихо.
— Что ж, приказы не обсуждаются, — сказал комиссар. — Я соберу коммунистов и комсомольцев, поговорю с ними. А вы займитесь доукомплектованием батальонов за счет тыловиков... Кстати, многие из них рвутся в бой. [42]
Рекогносцировку провели под вечер. Долгинево находилось в километре от нас. В нем виднелось лишь одно здание — двухэтажная кирпичная школа на юго-восточной окраине.
Внезапно враг начал огневой налет. Снаряды рвались, ударяясь в стволы деревьев. Полковник охнул я рухнул в снег. Рана оказалась тяжелой. Превозмогая боль, он распорядился:
— Маковеев, примите командование бригадой! Отбей, во что бы то ни стало отбей Долгинево, — прибавил он с надрывом.
Санитары уже прибежали, один из них достал индивидуальный пакет.
— Благодарю за доверие, — сказал я и, приблизившись к командиру, которого уже положили на носилки, прибавил: — Обещаю выполнить задачу!
Когда огневой налет кончился, я расположился в траншее, выбрав такой ее участок, откуда хорошо просматривалось Долгинево. Новых дотов и дзотов фашисты за сутки не могли построить. Наступать решили ночью, без артподготовки, чтобы не насторожить гитлеровцев. Да и снарядов у нас оставалось мало.
Вернувшись на КП, я быстро оформил письменный приказ, написал очередное боевое донесение в штаб армии, уточнил целый ряд оргвопросов с комиссаром бригады Галиакберовым. Затем мы отправились в батальоны: он — во второй, я — в третий.
Пройдя по траншеям и поговорив с бойцами, я убедился, что настроение у всех бодрое, боевое. У меня появилась уверенность, что ночная атака пройдет успешно. До ее начала оставалось двадцать минут, и я вернулся на командный пункт бригады.
Движение разведчиков и штурмовых групп батальонов началось в намеченное время по трем направлениям. Выбравшись через бруствер из своих окопов, они рассредоточились: впереди — саперы с миноискателями, за ними — штурмовые группы. Курсанты, прижимаясь к земле, медленно приближались к переднему краю обороны противника.
И вот автоматная очередь разорвала тишину. Сразу разгорелась перестрелка. Но наши подразделения уже были в первой траншее. Они захватили два дзота и блокировали здание школы, в котором спали гитлеровцы. Те даже не успели выскочить на улицу. Попытка [43] вырваться из школы с боем не увенчалась успехом.
Я сказал майору Умнову:
— Александр Дмитриевич, пора! Включайте свою музыку!
Два дивизиона артиллерии открыли огонь по западной окраине поселка, прижав к земле поднявшихся было фашистов. Бой штурмовых групп продолжался по плану.
Инженерные сооружения противника были в основном на окраинах поселка, а в центре его гитлеровцы прикрывались разрушенными домами и сараями. Второй батальон, пробиваясь через центр, действуя гранатами, выковыривал фашистов из разрушенных домов и подвалов. Первый и третий, взаимодействуя со вторым, скорректированные мною по телефону, развернулись флангами на северную и южную окраины поселка и с тыла гитлеровской обороны стали выбивать оккупантов в поле.
Упорный бой разгорелся на западной окраине Долгинево. Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно, ведь позади у них было поле, а на открытом месте их легко могли уничтожить наши артиллеристы. Но боевой порыв курсантов был неукротим, и вскоре поступило сообщение о том, что южная и юго-западная части поселка освобождены.
Надо было подумать о том, как удержать позиции. Приказал Умнову создать противотанковую оборону на наиболее опасных направлениях, поставив на позиции для стрельбы прямой наводкой и свою артиллерию и трофейные орудия.
Затем занялся школой, которая все еще находилась в руках гитлеровцев. Ликвидацию этого очага сопротивления поручил разведчикам, которым было не привыкать выкуривать врага из различных укреплений. Однако, как мне доложили потом, гитлеровцы, отклонив предложение о сдаче, попытались даже прорваться на соединение с гитлеровцами, бежавшими из поселка. Однако их быстро усмирили. 68 вояк, оставшихся от пехотного батальона, который оборонялся на этом участке, вывесили белый флаг.
17 марта в четыре утра населенный пункт Долгинево был полностью занят нашей бригадой. Гитлеровцы [44] в ночном бою потеряли около двух тысяч солдат и офицеров, шесть танков, две противотанковые батареи, десятки станковых и ручных пулеметов.
Я не спешил докладывать об этом заместителю командующего армией. Решил сам проверить, что сделано и что можно сделать, чтобы поселок и его оборона были неприступны для врага. Это надо было сделать сейчас, ночью, пока противник находился в шоковом состоянии.
По опыту прошедших боев я знал, что гитлеровцы сейчас не пойдут в контратаку, потому что избегают ночных действий, а с рассветом будут пытаться восстановить положение. У них для этого достаточно сил и средств.
Распорядившись развернуть командный пункт бригады в немецком доте у дороги, я прошел по переднему краю нашей обороны и на месте с комбатами уточнил, что надо сделать для ее усиления.
Вернувшись на НП, доложил начальнику штаба армии, что приказ заместителя командующего армией выполнен, населенный пункт Долгинево отбит у фашистов и мы прочно закрепились в нем.
В 10.00 мы услышали орудийные выстрелы, а затем масса снарядов и мин обрушилась на поселок. Противник бил с закрытых позиций по центру поселка, где у нас никого не было, поэтому потерь мы не несли.
— Началось! — заметил майор Умнов. — Сейчас наши звукометристы засекут расположение артпозиций гитлеровцев, и минут через десять мы ответим им.
— Товарищ капитан! Командир первого батальона просит вас к телефону, — сказал связист.
Я взял трубку и услышал:
— Густые цепи гитлеровцев силой до батальона и рота танков вышли из леса, идут на нас по открытому полю, севернее дороги.
— Вижу! Сейчас примем меры, а вы пока не стреляйте, пусть подойдут ближе.
До переднего танка оставалось не более ста метров, когда огромный столб огня и дыма поднялся над снежной траншеей. Это отделение сержанта Дрягина, пропустив два танка, взорвало подвижный фугас под третьим. Передний танк, продвинувшись чуть дальше, подорвался на мине, а средний замер в ловушке. Наступавший по полю батальон автоматчиков уже приблизился [45] для броска в атаку, но тут в цепи атакующих загремели взрывы — фашисты напоролись на мины, и в это время их начали косить десятки пулеметов, к которым присоединился бригадный артдивизион. Контратака гитлеровцев захлебнулась, и вдвое поредевшие цепи их откатились назад.
В полдень прилетели 24 бомбардировщика, и над поселком началась карусель. Они безнаказанно один за другим пикировали на нас, сбрасывая бомбы, строча из пулеметов.
После авианалета два полка гитлеровцев при поддержке артиллерии и минометов перешли в атаку. Но открытое поле, глубокий снег, огневые налеты двух дивизионов бригадной артиллерии и минометов, помощь корпусных артполков, плотный пулеметный огонь решили участь и этой контратаки. Так закончилось 17 марта 1942 года. День угас, наступили сумерки, затихла с обеих сторон даже артиллерийская стрельба.
На следующий день в десять утра снова начался артиллерийский обстрел. Значит, фашисты не оставили надежды восстановить положение и вернуть Долгинево.
Наблюдая за опушкой леса, бывшей в полукилометре от нашего переднего края, я остался на НП с телефонистом и радистом. Остальные командиры штаба выполняли задания. Рядом с НП разорвался снаряд. От перепада давления погибли телефонист и радист. Их не отбросило, не ранило, они как сидели, так и остались сидеть, склонившись над столиком, но были мертвы.
Я находился в пяти метрах от них, в нише у стереотрубы, и меня отбросило взрывной волной. При падении потерял сознание. Очнулся через час в медсанбате, в помещении школы. Голова, левая нога и правый бок — в бинтах. Из левого уха текла кровь, и я ничего не слышал. Состояние было скверное, голова раскалывалась от боли.
Первая мысль — как с обороной Долгинево? Ко мне подошла врач Александра Ивановна Романова, что-то сказала, но я не услышал ее. Она догадалась и написала на клочке бумаги: все, мол, в порядке, просто оглушило, но это пройдет.
Я попросил вызвать ко мне помощника начальника оперативного отделения бригады лейтенанта Панкрашкина. [46] Он тут же явился и доложил, что фашисты после массированной артподготовки двумя батальонами перешли в атаку. Артиллеристы майора Умнова заставили их залечь, и теперь идет пулеметная и артиллерийская перестрелка.
— Василий Филимонович, — прервала Панкрашкина Александра Ивановна, — вас надо эвакуировать в госпиталь.
— Сейчас не до этого, — отмахнулся я, — мы должны удержать поселок. Лучше перенесите меня в штаб бригады, чтобы я был в курсе событий.
Обстановка в Долгинево стабилизировалась. Гитлеровцы, не имея возможности из-за глубокого снега использовать танки, так ни разу и не дошли до боевых порядков курсантов, а 24 марта 1942 года 43-я отдельная стрелковая курсантская бригада сибиряков по распоряжению командования была выведена в резерв, где ее переформировали в 258-ю стрелковую дивизию, в которой я получил должность командира 405-го стрелкового полка и стал готовить его для новых боев, как оказалось, под Сталинградом. Но командовать пришлось не долго. Сказалось ранение. Я попал в госпиталь.