На минном поле

Под Оршей расчет в противотанковой засаде находился несколько суток, под Витебском — шесть месяцев. В ту пору в сводках Совинформбюро сообщались радостные вести: нарастали удары по гитлеровским захватчикам, все дальше откатывались они на запад.

Разгорелись бои под Оршей и Витебском. Под Витебском наша 338-я стрелковая дивизия продолжала наступление. Накануне перед нашей батареей поставили задачу: находиться в засаде у деревни Лагуны. Засада на танкоопасном направлении. Местность ровная, открытая. До нашего появления саперы установили сотни мин. Орудие поставили прямо на минном поле. [93]

На тот случай, если враги при помощи танка и катка попытались бы разминировать поле, в действие с близкого расстояния должна была вступить наша сорокапятка. Всего километр отделял огневую позицию от переднего края обороны гитлеровцев. Первая их траншея проходила по высотке, откуда все хорошо просматривалось. Поэтому маскироваться пришлось тщательно.

Землянка досталась от фашистов обшитая тесом, оклеенная журнальными страницами, с чугунной печкой. Днем полушубков в землянке не снимали. Ждали темноты; тогда у огонька можно погреться, чаю горячего выпить.

Труднее было пехотинцам. На передовой и ночью не обогреешься. Мы с ними по-прежнему находились в полном контакте, рады были всегда поддержать огоньком. Для этого раза два в неделю скрытно оставляли минное поле и с пушкой выдвигались в боевые порядки пехоты. Траншея пехотинцев тянулась неподалеку по опушке леса. Отстреляемся по заранее разведанным целям, как на Угре, и на следующую ночь — опять на минное поле, вроде и не покидали его.

Боевые задачи нам ставил новый командир батареи старший лейтенант Георгий Макарович Фролов. До войны он работал в органах милиции города Карачев. Начинал фронтовую службу на берегах Угры, в нашем же дивизионе. Был рядовым, заслужил звание сержанта, командовал орудийным расчетом.

Когда первый раз выдвигались на минное поле, он сказал:

— Нелегкое задание дается расчету. Больше внимания уделите молодым бойцам, расскажите им о традициях батареи, дивизиона. Спрос с новичков должен быть такой же, без всяких скидок...

После пятьсот пятого километра пришло новое пополнение. Ящичным в нашем расчете стал кубанский механизатор Василий Василенко. Ему лет тридцать, у него — крепкие руки, никогда не отмывавшиеся от солярки. Наводчиком — Борис Нифонтов, москвич, выпускник средней школы, высокий, статный паренек с большими ясными глазами. Хорошее знание математики ему очень пригодилось, когда стал у прицела пушки.

Ни Василий, ни Борис в боях еще не были. Мы помогали им быстрее овладеть своими специальностями, передавали фронтовой опыт, приучали к постоянной осторожности. Противотанковые мины человеку, конечно, не опасны. Но надо смотреть, чтобы сорокапятка не потревожила мину, когда расчет передвигается в боевые порядки пехоты и обратно. На минном поле для этого оставили узкий проход с малыми вешками. Ночью их нелегко обнаружить.

Во время коротких передышек между боями мы приводили себя в порядок, занимались благоустройством. Василенко, например, мастерил из консервных банок миски и кружки. Мы уже имели запас посуды. Другая склонность была у Резябкина. Он овладел профессией плотника, обувщика, обзавелся шилом, дратвой, нитками, [94] иголками и охотно брался то валенки подшить, то заплату на брюки поставить, то рукавицы починить.

А вообще-то на войне, в ее тяготах, поте и крови, особенно заметно раскрывалось то доброе, что есть в наших людях. Чем могли, они щедро делились, помогали друг другу. Борис Нифонтов в немногие свободные минуты исполнял русские песни. Голос у него был очень приятный. Мы прозвали молодого солдата Лемешевым. Как-то слово с него взяли, что после войны в консерваторию подастся.

Уж очень хотелось нам, чтобы хороший голос сохранился и для мирных дней. Приляжет, бывало, Нифонтов на земляные нары, голову рукой подопрет и запоет. Мы замрем. Жаль, в Лагунах петь громко нельзя было: фашисты близко.

Ночью через каждые два часа я просыпался и выходил наружу проведать часового на огневой. Подхожу и чувствую, с какой радостью окликает меня часовой. Настоишься одинешенек, по голосу живому соскучишься. Докладывает о состоянии поста, притоптывая валенками по слежалому снегу. Голос настуженный. Спрашиваю:

— Ноги не стынут, товарищ Резябкин?

— Никак нет. Морозы тут помягче нашенских.

На минном поле мы не чувствовали себя оторванными от других подразделений. Командир батареи, замполит и парторг по-прежнему частенько навещали нас, информировали о положении на фронтах и в тылу страны. Сводки читались тут же, на огневой. Остальное откладывали на вечер, когда оконце занавешивали плащ-палаткой, а на ящике из-под снарядов зажигали неяркий огонек коптилки. Обычно читали вслух Нифонтов, Медведев или я.

Мы продолжали бить фрицев прямой наводкой в боевых порядках взаимодействующей с нами пехоты. Помню, как Нифонтов и Василенко шли с нами в свой первый бой.

Накануне вечером появился в расчете связной командира батареи Ильин, протянул озябшие руки к печурке и сказал как о чем-то обыкновенном:

— Командир батареи велел передать: завтра на рассвете будет работа. Выступать в двадцать два ноль-ноль.

У нас всегда поддерживалась полная боеготовность. И все-таки опять тщательно осматриваем пушку, личное оружие, отбираем нужное количество ящиков со снарядами, снимаем с них смазку.

Потом тащим пушку через узкий проход в минном поле. За его чертой нас встречает командир батареи, ставит задачу, указывает направление. Наш передний край я уже облазил; ясно представляю, где встать для огневой поддержки пехоты. Сейчас барахтаемся в снегу, поднимаясь с орудием все круче по опушке леса — навстречу пулеметному перестуку, голубоватым вспышкам ракет. [95]

— Что, тяжеловато, браток? — сочувственно обращается Калянов к Василию, когда оба до боли в руках сжимают поручни станин.

Василенко промолчал. Задористо отзывается Нифонтов:

— Садись на станину, Каляныч. И тебя потащим.

Сочувственного тона Калянова не приняли. Новичкам хотелось поскорее стать равными с теми, кто уже побывал в боях.

Дружными усилиями сорокапятку подкатили поближе к траншее пехотинцев. Остановились возле «лисьих нор» дежурного стрелкового взвода. В этих «норах» мы, артиллеристы, расположились на ночевку. Совсем близко слышны шепот, приглушенные команды, шаги по окаменевшей земле. Усталость валит бойцов в глубокий сон. Я бы тоже с радостью поспал, да надо идти в землянку командира стрелковой роты. Здесь переношу на свою схему огневые точки. Вместе с командиром стрелкового подразделения обсуждаем вопросы организации взаимодействия в предстоящем бою. Наша задача — полностью овладеть небольшой вы сотой. Часть этой высоты взята раньше, так что траншея, опоясавшая гору, разделена примерно пополам. В одной половине — наши, в другой — гитлеровцы. Разделяют траншею мешки с песком. Если избавиться от такого соседства, удастся продвинуться вперед метров на двести.

Но вот последняя затяжка махорки перед началом боя. Нифонтову уже даны координаты первой цели. Она «привязана» к ясно видимому ориентиру — сосне с искривленным стволом. Наводчик очень волнуется. Слышу, как сзади то открывается, то закрывается ящик со снарядами. Оглядываюсь. Рука Василенко на крышке ящика. Губы бледные — конечно, волнуется.

— Выстрел!

— Откат нормальный.

Вижу, как рядом с одинокой сосной в черном дыму разрывов захлебнулась пепельная струйка пулеметной очереди. Уняв волнение, молодцами держатся наши новички, выдерживают трудный экзамен.

Больше часа длился бой за юго-западные скаты высоты. Ночью наш расчет отошел, и снова мы на минном поле, в своей землянке.

Затопили печурку, наполнили водой котелок. Заварки для чая не оказалось. А с мороза, после боя как же без чая? Особенно чаевнику Нифонтову. Это по его совету мы всегда берегли поджаренные сухари (они заменяли заварку). Нашлись сухари и на этот раз. Места новичкам отвели поудобнее — поближе к печурке. Заслужили.

Потом вновь и вновь выдвигался наш расчет в боевые порядки пехоты, бил прямой наводкой по разведанным целям. Все больше обстреливались фронтовые друзья, росло их воинское мастерство.

А вскоре мне посчастливилось стать первым в дивизионе, кого наградили новым орденом — орденом Славы I степени. Это была [96] награда за вражеский танк, подбитый под Оршей, и за бои у деревни Лагуны.

Изображение солдатской награды мы уже видели в газетах, знали ее статут.

Однажды в темноте в нашу землянку пришел старшина Бурцев с поручением от комбата:

— Макарыч, оставляй за себя наводчика и собирайся со мной. Бритву прихвати. Смени подворотничок.

— Зачем?

— Военная тайна. На КП батареи нынешнюю ночь скоротаешь, а дальше все разъяснится.

Утром, уже зная причину вызова, отправился я дальше на КП дивизии.

Утро выдалось ясное, легкий морозец. В лесу, неподалеку от штабных землянок, около развернутого знамени командир дивизии вручал ордена и медали построенным в две шеренги бойцам и офицерам. Одинаковую со мной награду получали двое пехотинцев. Их тоже поставили на правом фланге. С нас началось вручение наград.

Поочередно подходили мы строевым шагом к столику, покрытому красным. И как клятвой неукоснительной, заново со всей силой сказанной, были мои слова и слова каждого:

— Служу Советскому Союзу!

Памятна мне фронтовая служба боевым товариществом, близостью воинов друг другу. Памятным на всю жизнь стал и тот далекий день.