С танковым десантом

Кончалась вторая военная зима. В снежный и ветреный день третью батарею отвели с передовой во второй эшелон. Это километрах в шести от Угры. Тут тоже надо быть в боеготовности номер один. Конечно, можно ходить в полный рост, разрешается костер развести. И печурку топим в землянке, даже ведро для маскировки не надеваем на трубу.

Долбили землянку с помощью лома. В мерзлый грунт лом ударял, словно в камень. А рыть надо. Старшина где-то пустых бутылок раздобыл, заложил ими маленький просвет в землянке — получилось окно. Хоть и слабый пробивается свет, а все же свет. Пахнет у нас овчинами, как в крестьянской избе. Выдали нам новенькие белые полушубки, шапки-ушанки, валенки. Любой мороз не страшен.

Около вашей сорокапятки хлопотливо орудует артиллерийский мастер Василий Михайлов. Проверяет каждый механизм, каждую деталь. Мастер доволен: пушка в полной исправности. Мы ежедневно тренируемся в наводке по внезапно появившимся целям, усиленно отрабатываем новую тактическую задачу — сопровождение батареей атакующих танков. Нет, судя по всему, отвели нас во второй эшелон не на отдых. [82]

Батарея теперь без комиссара. Должность такая упразднена в связи с усилением единоначалия в армии. Тепло простилась мы со старшим политруком Ивановым, откомандированный в другую часть. Все нити партийно-политической работы в подразделениях ныне сосредоточены в руках нового заместителя командира дивизиона по политчасти. Чаще стал бывать в орудийных расчетах парторг батареи туляк Василий Медведев. Его мы любили слушать. Медведев в первую очередь сообщал нам последние известия.

При каждой возможности навещал нас командир батареи. Без комиссара ему стало труднее. После одного жаркого боя Григория Степановича приняли кандидатом в члены партии. За бои на Угре старший лейтенант Бакунец и старший сержант Колчков были награждены орденом Красной Звезды. Награды получили многие командиры и бойцы дивизиона. Я удостоился медали «За отвагу». Высокая оценка нашей боевой службы на участке, где «пока ничего существенного не происходило», вызвала огромный прилив сил.

Жаль, что брат не смог разделить со мной радости. На КП батареи передали распоряжение срочно направить сержанта Николая Григорьевича Макарова в гаубичный полк, где он прежде служил. Прискакал нарочный на коне. Другой конь у него на поводу для брата.

Однажды, когда наступил вечер, командир орудия проверил, как мы храним опознавательные медальоны и индивидуальные пакеты. Все находилось где положено: медальоны — в поясных карманчиках брюк, а в правых карманах — индивидуальные пакеты. И был Колчков в тот вечер как-то по-особенному сосредоточен и строг.

А в это самое время наши саперы в белых маскхалатах на той стороне Угры ползли по минным нолям противника, проделывали проходы для танков. Для них же скрытно наращивался лед на реке. Готовилась разведка боем — предвестник наступательных боев. Как я узнал позднее, в разведотряд кроме танкового батальона и третьей батареи нашего дивизиона были включены стрелковый батальон и батарея легких минометов. Задача разведки — выяснение оборонительной системы врага на нашем участке фронта и расширение плацдарма в районе Красной горки.

Перед рассветом личный состав третьей батареи подняли по тревоге. Рядом с расчетами темнели силуэты пушек. Около каждого орудия высился невысокий штабель ящиков с бронебойными и осколочными снарядами.

Колчков отчеканил:

— После артподготовки садимся на броню танка, с орудием на прицепе врываемся на тот берег Угры. Танк я укажу. Крепче держитесь за трос у башни. У каждого — ящик снарядов. Дальнейшие действия — по обстановке. Командир батареи будет на переднем танке. Сейчас можно покурить. [83]

Стали в кружок, закурили по очереди от фитилька Горбунова. Руки его слегка дрожали. Как ни закаляйся, а ведь скоро идти в первый бой. Колчков закурил от своей трофейной зажигалки. Мне показалось, что он прикуривал намеренно не спеша. Огонек высветил его широкие, сильные руки.

Рассвет еще не наступил, когда к командному пункту батареи подошли танки. Моторы работали на малых оборотах. Сразу началось распределение бойцов по машинам. Командиры еще раз проинструктировали, как держаться на броне, как лучше покидать ее.

И вот мы на танке, теперь уже для броска. Одна рука сжала трос, что натянут вокруг башни, другая удерживает тяжелый ящик со снарядами. На груди — автомат. Взревели моторы, пахнуло выхлопными газами. Танк вздрогнул. Ветер хлестнул в лицо, полетели комья мокрого снега и грязи из-под гусениц передней машины. Стараюсь различить, что делается там впереди, где участилось голубоватое сияние ракет над верхней кромкой леса. Гитлеровцы не могли не услышать гул танков.

Вдруг танки остановились. Наши пехотинцы в белых маскхалатах ринулись к ним. На броне всем места не хватает. Размещаются на лафетах орудий, на зарядных ящиках. Слышу рядом размеренный, негромкий голос Горбунова:

— Что, парень, как на тройке с бубенцами катим? А снег мокрый валит — это к урожайному году.

Калянов отзывается охотно:

— Это уж точно.

Воздух сотрясается от грохота орудий. Должно быть, ударили орудия всех калибров дивизии. Различаются глуховатые, раскатистые выстрелы гаубиц.

Давай подсобляй, браток! Представляю себе Николая у пушки, когда с громкими возгласами он посылает снаряд за снарядом.

К гулу орудий танки добавляют рев своих моторов. Толчок нового рывка, лязг гусениц, нас опять бросает в тряску. Навстречу несутся деревья, кусты. Ветер сильнее прижимает к броне. Танк наклоняется вперед, резко ударяется о береговые уступы, потом выравнивается, и я вздрагиваю от выстрела его пушки. Выстрелы танков слышны со всех сторон.

На нашем пути разрозненно и нечасто взлетают черные сполохи разрывов и косо опадают, примятые ветром. Может быть, оттого, что разрывов почти не слышно, они не очень страшат.

Гитлеровцы усиливают огонь из глубины обороны, вступив в борьбу с нашей тяжелой артиллерией. Земля покрывается ребристыми следами гусениц, черными кругами воронок. Угра удаляется от нас, остается там, где тускнеет лес.

Танк ударяется о брустверы, об уступы полузасыпанных вражеских траншей, о выпирающие накаты разбитых землянок и дзотов, проносится над земными провалами, над неподвижными, [84] распластанными телами гитлеровцев. Замечаем искаженные ужасом лица фашистов.

Резкий толчок — и танк остановился. Колчков бросается с брони, командует:

— Орудие к бою!

С высоты бьют вражеские пулеметы. Вокруг разрываются мины. Справа и слева затихает гул наших танков. Они обтекают высоту, уходят дальше. Неподалеку изготовились к бою другие расчеты батареи. Между ними — сопровождавшая танки пехота. Команды Колчкова перекликаются с возгласами других командиров орудий. И вот там, где поднимаются к небу трубы печей, встают всплески разрывов. Пулеметные очереди сразу замолкают. Зато дружное «ура!» разносится над заснеженным полем. Пехотинцы бросаются вперед. Там, где еще недавно били фашистские пулеметы, слышны автоматные очереди атакующих.

А нам-то, артиллеристам, как одолеть это пространство, если увязает в снегу пушка? В бою нижний щиток очень нужен, а сейчас он загребает снег. Сами вязнем по пояс; полушубки намокли, отяжелели. Немного продвинулись по полю, а сил больше нет. В таком положении помогает солдату находчивость. Снег перед пушкой мы протоптали, лыжи зарядного ящика поставили под сошники. На трех опорах пушка сразу стала податливее. И вот наконец рядом с нами — закопченные печи. Из траншеи раздается крик:

— Скорее, братва! Следи за трассирующей пулей...

И сразу от траншеи уносится светящаяся точка, устремляется туда, где угадывается запорошенная снегом роща. Рядом с ней — прямая лента дороги на Угру. Ее пересекает проселок.

До развилки метров семьсот. Можно различить движение каких-то машин в нашу сторону.

— Орудие к бою! — командует Колчков, указывая рукой, где надо развернуть пушку. — Справа по ходу бронетранспортеры с пехотой противника... — И тут же: — Погодим немного. Пусть подойдут ближе.

От нас опять все скрыто стальным щитком. Поэтому каждый нерв чуток к голосам командира и наводчика. Пальцами обеих рук я вращаю в разные стороны два маховичка.

— В цепь развертываются, — сообщает Карпов.

Колчков командует:

— Прицел тридцать. Уровень нормальный. Один снаряд осколочным. Огонь!

Выстрел сливается с судорожным рывком ствола.

— Откат нормальный.

Еще бы не нормальный, если, кажется, даже в самой пушке все сейчас напряжено до предела.

Карпов прямо-таки ликует:

— Ага! Запрыгали гады!

Колчков поддерживает: [85]

— Сейчас не так запрыгают. Правее ноль десять. Три снаряда...

Не однажды гитлеровцы пытались вернуть себе высоту, где стояли закопченные печи. И каждый раз наши сорокапятки помогали пехоте отбивать контратаки, подавляли вражескую минометную батарею, открывшую огонь по этой высоте.

Потом все три орудия развернули в сторону Угры. Просочившиеся с фланга гитлеровские автоматчики отрезали десант от реки. Подоспели наши танки, завершившие рейд по вражеским тылам. У танков было на исходе горючее, у нас кончились снаряды. Третий приступ отбивали стрелковым оружием. Несколько раз поднимались врукопашную. Но всю землю, которую прошли за Угрой, удержали в своих руках.

* * *

В начале марта 1943 года наши войска, взломав сильно укрепленные оборонительные рубежи противника, перешли в наступление. Впереди была Вязьма, ждал освобождения Смоленск. Гитлеровцы пытались закрепиться на промежуточных рубежах, вводили в бой все новые резервы, но каждый раз с большими потерями откатывались назад.

Наши сорокапятки неизменно находились в боевых порядках пехоты, поддерживали ее огнем, уничтожали опорные пункты и живую силу врага.

Возле смоленской деревни Фирсаново-Пятница пал заряжающий нашего расчета красноармеец Сергей Иванович Горбунов. Похоронили Горбунова на берегу тихой луговой реки, где в тот день на утренней зорьке он вместе со всеми смывал с себя пыль трудного марш-броска.

Командир батареи сказал прощальное слово, назвал Горбунова непобедимым солдатом Страны Советов. Мы дали очередь из автоматов.

Остался позади небольшой холмик с деревянной дощечкой. Вещевой мешок, котелок, красноармейскую книжку Горбунова передали старшине. Его кремень и огниво командир орудия передал Калянову:

— Храни при себе.

Калянов бережно положил кремень и огниво в кисет.

Меня назначили заряжающим. Калянов занял мое место в расчете. На его пост встал мордвин Семен Резябкин, саранский пекарь.

Вскоре мне довелось пережить еще одно горе, заново почувствовать, какой дорогой ценой дается наша победа. С тех пор как пошли от Угры, два-три раза виделись мы на маршах с братом. То обняться успеем, то помашем друг другу рукой.

Однажды наша батарея продвигалась к новому рубежу. Гляжу, стоит на обочине артснабженец из того полка, где служил мой [86] брат, кого-то высматривает на идущих машинах. Увидел меня — и прыгнул на подножку:

— Крепись, друг. Брат твой, Николай, пал смертью храбрых. Выносил раненых с поля боя и погиб при бомбежке. Похоронили уже. Да ты слышишь ли меня?

А во мне так все и похолодело. Стиснул зубы, слова сказать не могу. Вот тогда появилась первая седая прядь в моих волосах.