Орудие к бою!

Хотя и не знойно летнее солнце в здешних местах, а быстро покрыло оно густым загаром наши осунувшиеся лица и огрубевшие руки. Полиняло обмундирование. Оно изрядно износилось. Спали мы одетыми, в обуви, не расставаясь с личным оружием, — так положено во фронтовой обстановке.

У всех в голове было одно: когда же в бой? Враг продолжал рваться к Волге, в глубь Кавказа. В сводках Совинформбюро назывались все новые районы, где развертывались упорные, кровопролитные бои. Наша дивизионная газета «Красный воин» в статье «Поможем Югу!» писала: «Пусть всюду фашистов настигает ваша месть за истоптанные донские и волжские поля, за нефтяные пожары Майкопа, за муки и страдания миллионов советских людей. Беспощадно бить, уничтожать захватчиков на каждом участке фронта — вот наша поддержка бойцам, сдерживающим натиск фашистского зверя на юге страны».

Что там говорить, тяжелые вести острой болью жгли сердца, но воли не ослабляли. Командир и комиссар батареи не раз благодарили наш орудийный расчет за качество окопных работ, за удачный выбор огневой позиции, за отличную маскировку, а ташке за меткость, дальность и быстроту гранатометания, за умение применять бутылки с горючей смесью в борьбе с танками. Четко, слаженно и быстро мы выполняли команды. Иной раз они слышались даже во сне. На потемневших от пушечной смазки ладонях все время как бы чувствовалась тяжесть снарядов.

Все напряженней становилась боевая подготовка. Батарея оборудовала огневые позиции расчетов в учебных, а потом и боевых целях в непосредственной близости одна от другой, чтобы все время обеспечивалась взаимная поддержка. Три расчета составляли как бы клин, острием обращенный к противнику. Орудие Колчкова находилось на острие клина. Вторым орудием командовал бывший пензенский зоотехник Николай Пивоваров, третьим — бывший тракторист из-под Ташкента Алексей Серов, с которым потом я очень подружился.

Бойцы нашей батареи все настойчивее рвались на передовую. Разговоримся, бывало: а может, придется скоро бить фашистов у стен Сталинграда, в самом пекле войны? Нет, в бой вступили на Угре. Вздохнули с облегчением: батарея получила приказ выступить на передовую.

В знакомом прибрежном лесу — запах горелых деревьев, голубоватый отсвет вражеских ракет, перестук пулеметных очередей, огненные пунктиры трассирующих пуль. Уже перед Угрой мы без машины, взявшись за поручни станин, навалившись на лямки, [74] руками тащим пушку. Трудно приходится на подъемах. Командир орудия ложится под колеса, подставляет плечо под ось, чтобы осторожное продвигать пушку.

Еще труднее спускать сорокапятку с обрывистого берегового уклона. При вспышке ракет прижимаемся к пушке, к земле, застываем и ждем: заметили нас гитлеровцы или нет? Потом сползаем дальше. Вскоре только Угра разделяла нас и гитлеровцев.

Сорокапятку устанавливаем в прочном, хорошо замаскированном дзоте. Теперь голубоватый свет виден только в прорезь амбразуры. То же промежутки между вспышками и пулеметными очередями. Очереди по-прежнему короткие. Значит, гитлеровцы нас не обнаружили.

Слышим рядом негромкий, стесненный трудным дыханием голос комиссара батареи:

— Бьют в божий свет как в копеечку. Хотят страх на нас нагнать.

Ильин отозвался солдатской шуткой. Порхнул смешок. Бойцы, севшие на станины изготовленной к бою пушки, зашевелились, задвигались. Колчков занавешивает амбразуру чехлом пушки и разрешает две минуты покурить. Горбунов высекает о кремень искры, и огонек фитилька пошел по кругу. Потом опять перед нами полнеба в голубоватом отсвете ракет. Еще много работы. Перетаскиваем в дзот снаряды. Метрах в пятнадцати, за верхней кромкой берега, оборудуем запасную огневую позицию, соединяем ее и дзот траншеей, траншею — ходом сообщения с окопом пехотинцев. Готовим укрытие для пушки, землянку с прочными накатами. Работы заканчиваем досрочно. Вот как пригодилась натренированность расчета!

Кто-то подал мысль использовать для запасной позиции глубокую воронку, что оказалась рядом. Старший политрук Иванов подсказал иное решение:

— Гитлеровцы обратят внимание: была воронка — и нет ее. травой поросла. Отроем в другом месте.

А мы уже сложили в воронку скатки, вещмешки. Поскольку принято другое решение, направились за Колчковым. Только шагов десять прошли — в ту самую воронку угодил тяжелый снаряд. От нашего имущества ничего не осталось. Хорошо, что сами целы остались. Когда опомнились, комиссар батареи пошутил:

— Судьба нас бережет, чтобы сполна дали фашистам.

А Ильин шепнул мне на ухо:

— Здорово догадался комиссар. Хоть и с гражданки, а военное дело знает.

Наш берег выше вражеского, где окопались гитлеровцы. От нашего дзота до их траншеи метров четыреста. Перед изгибами траншеи — два ряда колючей проволоки.

Я стою наблюдателем на запасной позиции. Привалился к [75] брустверу, стараюсь, чтобы окуляры бинокля оставались в тени. Увеличительные стекла резко крупнят земную пестроту. То одно, то другое привлекает внимание. Гитлеровцы ведут себя нагло, Видимо, уверены, что русским все равно скоро капут. Про «капут» этот они через громкоговорители горланят, зовут в плен сдаваться, есть белые пышки.

Ну погодите, будет вам вдосталь свинцовых пышек. Подавитесь ими.

Примечаю в бинокль, как меняются часовые перед первой траншеей, как солдат выплескивает воду из ведра за бруствер. Из траншеи фашисты лопатами выкидывают осыпавшуюся землю. Слышу то звуки губной гармошки, то веселенький мотив патефонной пластинки. А вот пожаловала точно в свое время на опушку леса полевая кухня.

Ладно, думаю, жрите, пока пушка наша молчит. Перевожу бинокль влево, потом вправо, ищу подходящие цели. Доты, дзоты, пулеметные точки, противотанковые орудия, командные и наблюдательные пункты вот что надо нам обнаруживать. Командир батареи приказал в ближайшие дни выявить опорные пункты и огневые точки противника. В орудийных расчетах началось своего рода соревнование, кто скорее выполнит такую задачу. Чем полнее удастся раскрыть систему огневых средств противника, тем легче будет их уничтожить. Большое внимание мы уделяем и огневому прикрытию переправы через Угру. Ведь она позволяет ночами обеспечивать наши подразделения, занявшие плацдарм в районе Красной горки.

* * *

Командир батареи уточнял характер обнаруженных целей, расстояние до них. Частенько бывал он у пехотинцев и от них приносил новые данные. Он учил нас: важио убедиться, что среди обнаруженных целей нет ложных, ведь у нас на счету каждый снаряд.

Слышу дробный стук станкового пулемета за Угрой. Короткие очереди — одна, другая... Улавливаю на слух, откуда стреляют, ощупываю взглядом каждую складку местности. Около одинокой сосны с искривленным стволом замечаю дымную струйку.

Неподалеку от меня у бруствера и тоже с биноклем стоит Колчков. Докладываю ему:

— Ориентир один, справа два пальца — пулемет противника.

— Вижу. Продолжать наблюдение.

Не отрываясь от бинокля, снова голос подаю:

— Кажется, товарищ старший сержант, уже немало целей засекли. Вот разом-то и накрыть.

Колчков отзывается сухо:

— Хорошо бы. Но разом не получится.

Да, была тогда у артиллеристов одна большая помеха — лимит на боепитание. Четыре снаряда на орудие в сутки. Такое количество [76] — это только примерка к цели. Недолет, перелет и пристрелка — три снаряда. А чем же цель поражать? Одним снарядом? Мы понимали: снаряды нужней на самых опасных участках фронта, там, где враг рвется вперед. Верили: скоро и у нас боеприпасов будет в достатке.

— А пока, — слышали от командира батареи, — надо подготовиться к тому, чтобы стрелять сверхметко, поражать цели пристрелочными снарядами.

— Чем больше пота прольем на тренировочных занятиях, тем меньше крови прольется в бою, — учили нас наши командиры.

Старший сержант Колчков имел часы. Считанные секунды давал он на то, чтобы изготовиться к бою и открыть огонь. Но нередко мы опережали время. Тогда Колчков потирал руки и окидывал нас довольным взглядом. Настроение у всех было боевое.

Старшина батареи Иван Бурцев и командир расчета следили за внешним видом бойцов. По утрам и вечерам мы мылись до пояса, подшивали чистые подворотнички. Брились перед круглым зеркальцем Колчкова и его безопасной бритвой, свои-то с вещмешками остались в той воронке.

Зеркальцем своим Колчков очень дорожил. Он получил его в одной из посылок. Со всех концов страны к нам, на фронт, приходили письма, подарки. Это было выражением всенародной любви к Красной Армии. Как частицу тепла бережно хранили кто кисет, кто носовой платочек, кто рукавицы. А вот Колчкову досталось кругленькое зеркальце с надписью: «Возвращайтесь с победой».

Через неделю после появления нашего расчета на передовой ему была поставлена задача поразить первую цель — станковый пулемет. Но не тот, что засекли мы с Колчковым, а обнаруженный другими наблюдателями накануне. Укрыт он был за березовой корягой. Ночью выкатываем орудие из дзота на запасную огневую, вернее, опять перетаскиваем его на руках, застывая каждый раз при вспышках ракет.

Ясно помню, как мы с Ильиным после команды «Орудие к бою!» стремительно раздвинули станины, быстро вбили в землю сошники, а потом удостоверились: прочно ли? Помню, как тщательно обтирали ветошью коричневую смазку с четырех снарядов Колчков складным ножом разрезал ивовый прут на три части, раздал Ильину, Горбунову, мне и сказал:

— Сожмите зубами. Не так оглушит.

Потом старший сержант молодцевато выпрямился, поднес к глазам бинокль и с какой-то еще незнакомой для нас властностью скомандовал:

— В створе первого и второго ориентиров — станковый пулемет. Прицел тридцать. Уровень нормальный. Осколочным. Один снаряд!..

Я услышал дыхание Карпова, прильнувшего к окуляру прицела. [77] Руки наводчика быстро и плавно вращали маховики грубой и тонкой наводки.

Выстрел, сотрясая воздух и землю, оглушил до звона в ушах. Интересно: попали или нет? Нам ничего не было видно из-за щитка. Колчков дал новую команду:

— Недолет. Прицел сорок. Уровень нормальный... — А через несколько секунд: — Цель! Перейти на поражение. Два снаряда беглым...

Вражеский станковый пулемет и его расчет взлетели на воздух. Теперь мы быстро тащим орудие в укрытие, уходим с запасной огневой. Сквозь бревенчатую толщу дзота доносятся разрывы вражеских мин. Они падают там, в районе запасной позиции, где только что мы были. Фашисты бьют минами десять — пятнадцать минут. У них лимита нет.

От командира батареи получили благодарность за успешное выполнение боевой задачи.

Что же теперь? Надо ждать следующих суток. Комиссар читает нам очередную сводку Совинформбюро. Узнаем, что положение под Сталинградом становится еще тяжелее. Все больше не по себе и нам, и командирам, и старшему политруку. Спросишь его про лимит на снаряды, он отвечает: «Надо ждать».

Старший лейтенант Бакунц отдал приказ прекратить огневые действия батареи, продолжать разведку целей. Неужто и на четыре снаряда в сутки поступил запрет?

Командир батареи объяснил:

— Посоветовались мы с комиссаром и решили лимит на снаряды за десять дней поднакопить и выдать фрицам все разом..

Как удался этот замысел и какие он имел последствия, рассказывают записи самого Григория Степановича Бакунца:

«У меня возникла идея изменить тактику ведения огня: накапливать снаряды, а потом бить фашистов сильнее, поражая сразу многие важные цели. Боевые соратники горячо поддержали такую мысль.

Комиссар Иванов внес предложение: о расходовании снарядов ежедневно доносить в штаб дивизиона. Если не будет такого донесения, не будет разрешения расходовать лимит в следующие сутки.

Мы призадумались: как быть? Есть один путь, строго говоря, неверный: ежесуточно авансом списывать еще неизрасходованные снаряды. Я стал горячо убеждать товарищей, что за десять суток мы обнаружим немало целей, а в назначенный день уничтожим их за считанные минуты. Так что лучше все-таки авансом списывать снаряды. Ведь важен результат, сила огневого воздействия на врага.

И стали мы готовиться к большому удару. Командиры орудий вместе с наблюдателями и наводчиками еще настойчивее выискивали цели. Усилилась тренировка бойцов. В первую очередь было решено «ослепить» гитлеровцев — разбить три их наблюдательных [78] пункта, затем разрушить четыре дзота с пулеметами, минометную батарею и два противотанковых орудия, скрытых на опушке рощи. Каждый расчет получил сектор, цели, была определена очередность подавления вражеских огневых точек... Бойцы обратились ко мне с просьбой: надо разбить и полевую кухню. Три раза в день она нахально появлялась на виду у нас на опушке той же рощи. Колчков умолял: «Разрешите оставить фрицев не жравши».

Все было подготовлено не за десять, как намечалось, а за семь дней. На каждое орудие приходилось почти по тридцать снарядов и по три-четыре цели. Можно было поработать. И мы поработали...

Наступило ясное августовское утро. Позиции гитлеровцев еще были скрыты туманом. Туман медленно редел, оседая на речную воду и прибрежные кусты. Вчера почти весь вечер я провел с командирами стрелковых рот, расположенных рядом с нами. Вместе обсудили вопросы взаимодействия. С согласия командира батальона в каждой роте выделили по два станковых пулемета в помощь артиллеристам для подавления живой силы противника. Договорились о сигналах.

Надо отметить, что наш участок обороны находился на стыке двух армий. Мы входили в 49-ю армию.

Около семи часов утра взвилась красная ракета. Прежде чем нажать на спусковой крючок ракетницы, я понял, что гитлеровцы, которым удастся уцелеть после нашего огневого удара, действительно останутся «не жравши». В бинокль хорошо различались только что появившаяся кухня и собравшиеся около нее солдаты с котелками.

Прошло всего пять минут. Пять минут огневого шквала наших пушек превращают в месиво все. Взлетела на воздух и кухня. Не описать ликования наших воинов. Командир стрелковой роты, чей наблюдательный пункт я использовал, воскликнул: «Ай да молодцы артиллеристы!»

Мы знали, что фашисты будут огрызаться. Поэтому и «ослепили» их артиллерийские НП. Пока противник восстанавливал линию связи, мы надежно укрыли орудийные расчеты и пушки. Надежно укрылись и пехотинцы, которые в первый момент боя, в порыве воодушевления, почти во весь рост поднялись из траншей, чтобы увидеть, как ударили сорокапятки по вражеским огневым точкам.

Гитлеровцы первым делом ответили нам автоматными очередями. Затем заговорили уцелевшие минометы. А через полчаса земля содрогнулась от разрывов тяжелых снарядов вражеской дальнобойной артиллерии. Около двух часов длилась обработка наших позиций. Почти вся линия телефонной связи вышла из строя. Провода, подвешенные низко над землей, превратились в спутанные обрывки.

Как только закончился вражеский обстрел, через связных мы [79] соединились с командиром соседней стрелковой роты. У пехотинцев оказалось всего двое легкораненых, да в нескольких местах обвалилась траншея. Командир роты сказал:

— Ради того, чтобы бить гитлеровцев, готовы рыть вдвое больше. Зато как поднялся дух моих бойцов!

У нас потерь не было. Собравшиеся на КП поздравили друг друга с успехом. Но радоваться было рано. Неожиданная перестрелка обеспокоила наше командование. Опасаясь вражеского наступления в этом районе, потеряв связь с нами, оно направило армейские резервы.

А когда стало ясно, что инициатива боя была наша, гнев обрушился на командира батареи. Его вызвали в штаб дивизии. Самовольные действия, обман командования (создание запаса снарядов) — все это грозило судом. И не миновать бы его, если б в это время не пришел приказ Ставки активизировать боевые действия на фронте, выводить артиллерию на прямую наводку, отменить лимит на боеприпасы.

Так наш командир батареи из штаба дивизии попал на совещание командного состава, где выступал и делился своим боевым опытом.

Григорий Степанович вернулся через несколько дней в приподнятом настроении. Забылась горечь обиды. Главное — его действия оказались правильными, он снова был среди боевых товарищей, там, где можно было применить накопленный опыт, использовать новые возможности для борьбы с врагом.

И мы все чаще стали поражать вражеские цели массированными ударами. Бойцы освоились с трудной и напряженной обстановкой переднего края, с огневым накалом наших действий, с грохотом пушек. Только мне казалось все время, что в уши попала вода.

Вели боевые стрельбы мы по-прежнему с запасной позиции. Дзот оставался на случай вражеского танкового удара. Однажды при ответном огневом налете фашистский снаряд разорвался у входа в наше укрытие. Осколки поцарапали станины, оставили вмятины на щитке пушки.

У Колчкова родилась идея переделать укрытие. Пусть оно будет в изогнутом виде, как улитка. Командир батареи поддержал такую инициативу. Улитками и стали называть укрытия для орудий, подготовленные во всем дивизионе по примеру нашего расчета.

Как-то комбат пришел на нашу огневую:

— Вы знаете, что лимит на снаряды отменен. Но теперь нас фрицы вроде бы лимитируют. Пять-шесть выстрелов — и укрываемся от ответного огня...

Ильин, не дослушав, басовито выпалил:

— А мы, сколько будет надо, выстоим под огнем. Только прикажите, товарищ старший лейтенант.

Георгий Степанович разгладил короткие усики и произнес: [80]

— Знаю. Когда надо будет, вместе выстоим до конца. Но излишний риск нам сейчас не нужен.

И он рассказал о том, что в 1-й батарее испытали новый способ стрельбы прямой наводкой. Расчет оборудовал три огневые позиции, соединил их укрытой трассой. С одной отстрелялись — сразу на вторую, потом на третью.

Кочующее орудие! Тогда это было новинкой. Вооружившись топорами и лопатами, мы по ночам прокладывали километровую трассу — где рубили просеки, где ставили мостки, где ветви втыкали, где насыпали бруствер. Трассу обкатали несколько раз — прошлись по ней с пушкой. Оборудовали на ней еще две огневые позиции. Там, где мы отстрелялись, рвутся вражеские снаряды, а расчет в другом месте открывает огонь. Новый способ поражения целей прямой наводкой начали широко применять во всем дивизионе.

Рост боевой активности был нашей помощью сражавшимся у стен Сталинграда. И вот наконец пришла великая радость для народа, для всего мира — окруженный враг разбит на берегах Волги! Эта победа стала предвестником скорого участия и нашего фронта в наступательных боях. Куда девалась спесь фашистов на берегу Угры! Что-то не стало слышно их хвастливых радиопередач. Зато захваченные «языки» теперь торопливо выкрикивали: «Гитлер капут!»

Но мы понимали, что впереди еще тяжелые, кровопролитные бои. И подготовка к ним — поражение все новых вражеских целей В нашем расчете потерь на Угре не было. Произошла только одна замена. Василий Ильин стал связным командира батареи. А его место занял мой младший брат Николай. Вот как это было.

Недалеко от нашего дзота в лесном рву находился наблюдательный пункт 910-го гаубичного артполка нашей дивизии. Это был дзот с прочным накатом и амбразурой для стереотрубы. В дзоте находились наблюдатель и связист. Иной раз пробираемся мимо за водой или за продуктами, словом обмолвимся, покурим вместе. Как-то у дзота окликает меня наблюдатель:

— Не найдется ли газетки для закрутки?

Газетки не было. Извлекаю из конверта последнее письмо брата. Конвертик даю на цигарки, а письмо сунул в карман. На конверте — обратный адрес. Гляжу, боец уставился, спрашивает:

— Это кто ж тебе с такой почты письма пишет?

— Брат.

— А где же он службу несет?

— А кто скажет? Может, на Кавказе, может, под Сталинградом...

— Далеко загадываешь, парень. Это ж полевая почта нашего полка. Вижу, фамилия на конверте Макаров, а звать-то не Николаем?

— Николаем.

— Так это же командир расчета. Хочешь с ним поговорить? — [81] И, не дожидаясь, пока я отвечу, сказал связисту: — Соединяй с «Незабудкой», срочно пусть покличут сержанта Николая Макарова.

Я так и обомлел. Вмешался связист:

— Брата твоего найти проще простого. Берись за наш провод и выйдешь на командный пункт их батареи.

Оказалось, до нее всего четыре километра.

Так мы с Николаем встретились.

Решили тут же подать рапорты с просьбой служить вместе.

Командование пошло навстречу. Явился брат в нашу землянку с вещевым мешком. Оказался он хорошей заменой Ильину. Все в расчете убедились в этом. Николай в бою был азартным. Когда Колчков, бывало, скомандует: «Огонь!», он громко добавит:

— Получайте за Сталинград! За сожженные деревни! За повешенных в Калуге!

Вместе мы уничтожали разные цели. Вот только еще не довелось помериться силами с вражескими танками. Но к встрече с ними расчет готовился упорно. Учились распознавать типы вражеских машин, находить их уязвимые места.

Редакция дивизионной газеты направила нашим родным вырезку из газеты — статью о передовом артиллерийском расчете старшего сержанта Колчкова и о том, что примерно служат в нем братья Макаровы из Калуги. И вот пришла весточка из дому: «Вырезку из газеты получили. Это праздник для нас...»