В третьей батарее

Два месяца в паре с Василием Юрасовым крутил я баранку на фронтовых дорогах. Потом мое место занял боец из нового пополнения, с шоферскими правами.

Вокруг происходили знаменательные перемены. Перестали доставлять на передовую сено для артиллерийских коней. Их заменили мотомехтягой. В стрелковые полки бригады привезли противотанковые пушки. В каждом из них была создана противотанковая батарея.

Нашу бригаду преобразовали в 338-ю стрелковую дивизию. При ней началось формирование 258-го отдельного противотанкового истребительного дивизиона. В него зачислили и «бесправников» из автороты. Размещался штаб дивизиона возле пепелища деревни Алешин. Тут находились штабные землянки. Около одной [70] из них командование 3-й батареи, в которую я попал, познакомилось с новым пополнением.

Встретил нас комиссар батареи старший политрук Михаил Иванов. Сказал:

— Я тоже в артиллерии новичок. До войны был на партийной работе в Мордовии. Будем артиллерию осваивать вместе.

Он стал предоставлять командиров. Тут мы узнали, что старший сержант Василий Колчков — шахтер из Шекино, еще в финскую войну командовал артиллерийским расчетом, награжден медалью «За отвагу», участвовал в оборонительных боях, а потом в разгроме гитлеровцев под Москвой.

— Василий Колчков, — сказал комиссар, — человек высокого мужества, и самом тяжелом бою не дрогнет. Он коммунист.

Последние слова старший политрук произнес как-то по-особенному. Каждый понимал, что ими выражено самое главное о человеке. С большой теплотой говорил он и о командире батареи Григории Степановиче Бакунце. Было нашему командиру двадцать два года. Кончил артиллерийской училище, командовал батареей под Москвой, удостоен боевых наград, был тяжело ранен.

Потом пришел комбат. Его смуглое лицо с мягкими, девичьими чертами слегка порозовело, а глаза пытливо вглядывались в нас.

Комбат и комиссар поздравили прибывших с рождением орудийных расчетов, пожелали успехов во фронтовой жизни.

Старший сержант Колчков построил свой расчет и повел за собой. Произнес на ходу:

— Сегодня же воротнички сменить. Пусть обмундирование не новое, но должна быть чистота, без этого к пушке не подходить.

Привел на край деревеньки. Здесь под березами стояли пушки-сорокапятки. Одна из них особенная — наша. Каждый окинул взглядом ствол, щиток, казенную часть. Да, тут надо будет хорошенько пригнуться, чтобы щиток всех укрыл, водь пушка — невеличка. Командир распределил обязанности так: Ильин и я — подносчики снарядов, Горбунов — заряжающий, Карпов — наводчик. Шестым в расчете оказался водитель полуторки Николай Красько, белорус из Полоцка, молоденький, белокурый, вскоре прозванный Красиком.

Тут же командир пояснил:

— Прямой наводкой орудие бьет на расстоянии восемьсот метров, пробивает броню толщиной семьдесят миллиметров, стреляет бронебойными, подкалиберными, осколочными, фугасными снарядами. Последнее время к нам стали поступать новые снаряды — кумулятивные. Они лучше пробивают броню. И пушка наша усовершенствованного образца — с затвором большей скорострельности, с удлиненным книзу щитком. Техника стоящая, но требует большого ухода. [71]

После первого знакомства с боевой техникой пошли мы к нолевой кухне, которой «командовал» пожилой повар Кочетков. Он наполнял котелок и говорил каждому:

— С прибытием, с начатием боевого пути! Не москвич ли часом?

Раньше Кочетков работал поваром в московском ресторане.

Подошла ночь. Устроились мы на ночлег, глядим на далекие звезды, курим, толкуем о новой службе, о наших командирах, о сорокапятке. Хоть час поздний, сон не берет. А во мне снова крепнет такое чувство, будто я очень давно, чуть ли не с детства, знаю тех, с кем свела меня фронтовая судьба у белых берез деревни Алешня.

* * *

Частенько захаживал к нам на огневую комиссар батареи Иванов. Как придет, бойцы разом к нему. Конечно, в первую очередь интересуют сводки Совинформбюро. До получения газет принимали их по телефону из редакции дивизионки. Если сводка в руках, комиссар дает общий обзор положения на фронтах и связывает его с нашими боевыми задачами.

Однажды Ильин спросил у комиссара:

— Товарищ старший политрук, какой уж день в сводках: «На фронтах ничего существенного не произошло». Или выдохся фриц, или уж так крепко перед нами уперся?

— А как вы сами думаете?

И вспыхнул короткий, но горячий разговор. Комиссар исподволь подвел нас к мысли: самое опасное сейчас — самоуспокоенность. По всем данным, враг накапливает силы для контрударов. Нам остается только одно: стоять насмерть, истреблять оккупантов, гнать их с родной земли. Победа рождается не только в крупных сражениях, но и каждодневно. Мы перешли на Угре к обороне. Она должна быть активной, наматывающей врага, упреждающей его попытки улучшить полиции. Пример тому — наш десант на Красной горке. Успех любого боя решается высокой огневой и тактической выучкой.

Мы не жалели сил, упорно занимались боевой подготовкой. Всей батареей часто располагались на танкоопасных направлениях, как бы дублируя стоявшие тут подразделения.

Нам выдали каски, винтовки, подсумки с патронами, гранаты. Получили и спички для зажигательной смеси, негасимые на ветру, саперные лопатки и другой шанцевый инструмент.

Горбунов смочил чернильный карандаш и вывел на черенке свою фамилию.

Другие последовали примеру пожилого солдата.

Первую нашу огневую позицию стали оборудовать в шести километрах от Угры, около деревни Каменка. Колчков топором вбил в затвердевшую почву обструганный колышек, от него натянул пушечную лямку. Другим колышком он очертил круг диаметром [72] шесть метров — контур огневой позиции. Здесь ставим пушку для кругового обстрела.

Но до этого надо землю по кругу отрыть на глубину двух штыков, уложить в бруствер, сделать укрытия для пушки и автомашины, погребок для снарядов, ровики для каждого в расчете соединить ролики траншеей, оборудовать землянку с накатником. Все это необходимо замаскировать под местность дерном.

Расстилаем за обведенной чертой плащ-палатки, кладем оружие, скатки, вещмешки, по примеру Колчкова расстегиваем гимнастерки и беремся за лопаты. Перед этим Горбунов обтер каждый черенок наждаком.

— Для чего? — поинтересовался Ильин.

— Для гладкости, — объяснил Горбунов, — для того, чтобы меньше мозолей было на твоих руках.

— Ну зачем, батя? — искренне удивляется Ильин. — Лопата нам привычна. Я один в деревне погреб выкапывал за полдня. И никаких мозолей.

— Верно, — спокойно отвечает Горбунов, — а тут без мозолей поначалу не обойтись.

Командир орудия советует:

— Отмашку лопатой — на вытянутую руку, дышите ровней.

Показалось, совет на всякий случай: не маленькие. Колчков первым вонзил лопату в землю. Комья ложатся на край будущей огневой. Начинаем от центра.

Почему это Сергей Иванович заговорил про мозоли? Ведь лопата легка, земля хоть и тверда, а все же податлива. Но так было до второго или третьего перекура. Потом лопата вроде бы потяжелела и земля потверже стала. Все больше ныла спина.

Очередной перекур. Сходимся, валимся замертво наземь. Ладони одеревенели. Полопались мозоли. Через силу достаем кисеты. Горбунов уперся локтем в землю, железным кресалом чиркает о кусочек камня. Обзавелся по старой солдатской привычке. Выручает нас огоньком, когда ветрено, дождливо. И сейчас, хотя тихо, фитилек передается из рук в руки по кругу. Затяжка вкусней от компанейского огонька.

Из-под белесых бровей Сергей Иванович, усмехаясь, поглядывает на Ильина: как, мол, здешний «погреб»?

Отдых недолог. И вот снова зазвенели лопаты. Работаем до глубокой ночи.

С утра до седьмого пота, до кровавых мозолей вгрызаемся в землю. В полдень работа подошла к концу. Чуть передохнули, расположились на огневой, подается команда: «Орудие на крюк!» Значит, снимаемся с места, уходим с огневой. Оборудуем другую. Потом третью... пятую... Я уж не помню, сколько позиций было отрыто, до того как мы вступили в бой. Горы земли переместили на своем пути. Земля и поныне хранит следы огневых позиций, [73] траншей, ходов сообщения, землянок. Они — подтверждение наших слов молодым о том, что каждый бой — это напряженный труд, без которого была бы невозможна победа.