Христофоров

Человек лет под 50, маленький, толстый, лысый, большие рыжие усы, на кончике носа очки в белой оправе.

Одет неизменно в белую тонкую солдатскую рубашку, без малейшей складочки на толстом животе. На рубашке красные погоны с золотой фельдфебельской нашивкой. Фигурой и лицом необычайно похож на белую морскую свинку.

Говорит очень быстро, охотно и с хорошо знакомыми офицерами не прочь посплетничай, о полковых делах, которые знает в совершенстве. Характер веселый и смешливый. В разговоре часто хихикает, но отнюдь не подобострастно, а скорее сообщнически... Знает себе, иену.

Со старшими офицерами почтительно фамильярен, к младшим относится ласково-покровительственно. И «Ваше Превосходительство» и «Ваше Высокоблагородие» и «Ваше Сиятельство» — выходят у него на одни манер, как-то «Высс», похожее даже не на слог, а на нечленораздельный звук.

Писаря у него ходят по струнке, хотя никто никогда не видал, чтобы он накладывал на них взыскания, или даже строго с ними говорил.

Сколько лет он носил полковую форму, никто кроме него самого, кажется, не знал. Было известно, что кончил он в свое время полковую «Школу солдатских детей» и поступил в канцелярию писарем, но случилось это 25 или 30 лет тому назад, никто хорошенько сказать не мог, так как самый старший полковник поступил в полк уже при нем.

Владимир Васильевич Христофоров, старший писарь Строевого Отделения Полковой Канцелярии, официально правая рука полкового адъютанта, а неофициально — его наставник и учитель. Если принять во внимание, что при необычайной памяти и добросовестности он пересидел, по крайней мере, 12 полковых адъютантов, 6 или 8 командиров полка и десятка полтора начальников дивизии, можно себе представить, какой склад всевозможных постановлений, приказов, приказаний и распоряжений хранился у него в голове.

Вся строевая часть полкового приказа, все, что офицера непосредственно касается, все назначения, увольнения, командировки, отпуска, болезни, дежурства, караулы — все это проходило через его руки.

Бывало, клеят тебя несколько раз в месяц в караул в «Экспедицию Заготовления Государственных Бумаг», караул и далекий и скучный... Пойдешь наверх в канцелярию «выяснять». (Это уже начиная со [71] второго года службы. В первый год вообще разговаривать не полагалось. Назначили и иди!).

«Христофоров» или «Влад. Вас., опять меня в экспедицию закатили!»

— «Ей-Богу, Высс..., это полковой адъютант распорядились!» И хоть знаешь, что все наряды ведет он, особенно, когда адъютант с ленцой, — ничего с ним не поделаешь...

Начальник учебной команды, Шт.-капитан Алексей Матвеевич Поливанов был образцовый служака, но человек горячий. Чуть что, бывало, багровеет в лице, задыхается и придушенным, полным страдания голосом начинает вопить.

Весна. В учебной команде идут усиленные занятия перед экзаменами. Каждый час на счету. И вдруг, в проекте приказа вся команда по караулам! Это значит два дня пропало, день караула и второй день отдыха, как полагается по уставу.

«Матвеич» сжимает кулаки и наклонив голову, как бульдог, летит в полковую канцелярию.

— «Где этот Христофоров? Давайте мне Христофорова!»

С невинно-удивленным лицом появляется Христофоров.

— «Послушайте Христофоров, Вы скажите, Вы это нарочно? Вы это на зло мне делаете?!»

— «Высс..., Ей-Богу, это полковой адъютант!»

— «Давайте мне его сюда, полкового адъютанта!!»

— «Вес..., Высс..., Ей-Богу, не извольте волноваться, они с командиром полка в кабинете заняты». И показывает головой на закрытую дверь в адъютантский кабинет. А там, запершись, сидит адъютант один и ждет, пока «Матвеич» успокоится.

— «Взорвать вас всех здесь, всю вашу канцелярию. Бомбу вам сюда!!!» — шипит Матвеич.

— «И ей-Богу, Выс..., напрасно волнуетесь... все они Вас знают. И сколько лет в полку служу, никогда такой учебной команды не бывало... Ей-Богу, Высс... все говорят!»

— «Врете Вы все, старая лисица!» Но похвала всегда приятна и начальник учебной команды, полууспокоенный, уходит.

Христофоров стучится в кабинет к адъютанту.

— «Высс..., сейчас капитан Поливанов, ей-Богу, Высс..., умора... Всех нас чуть не разнес!»

— «А, может быть, их можно и не назначать?»

— «Высс.., Никак нельзя. Команда всегда три раза в год в караулы ходит, а в этом году только раз ходили... Ей-Богу, Высс.., им полезно... Практическое изучение устава гарнизонной службы!» И на этот раз уже откровенно хихикает. [72]

Учебная команда в караул, конечно, идет.

Как сверхсрочный фельдфебель, Христофоров имел тут же, через корридор, против канцелярии, комнату, двойной солдатский паек и рублей 25 в месяц жалованья. В комнате у него я никогда не был, но по аналогии с другими фельдфебельскими помещениями, она должна была быть разделена на три части: гостинную, она же и столовая со-столом, покрытым клеенкой, диваном и мягкими стульями, спальню и кухню. Жилищная площадь небольшая, но сам хозяин приходил домой только обедать и спать. В канцелярии он сидел с 8 утра и до 11 часов вечера, даже и в праздники.

Христофоров был человек семейный. Жену Христофорова я никогда не видал, но по корридору канцелярии иногда шмыгали рыженькие гимназистки, и исчезали в его двери.

Жить на 25 рублей в месяц, хотя бы и при квартире и пайке, — семейному человеку трудно, а потому из полковых сумм ему что-то уделялось. Кроме того существовало неписанное правило, что при каждом приятном событии в офицерской жизни, отмеченном в полковом приказе, — производство, отпуск, получение роты и т. д., — Христофорову презентовалось юбиляром от 3 до 5 рублей, а иногда и больше, по средствам каждого. Впоследствии дело это упростили и офицеры просто стали платить ему по 50 рублей в месяц, из своего кармана, установив на этот предмет особый вычет.

На войну Христофорова не взяли. Он был необходим для мирного времени, а для войны не годился.

Но и в Запасном батальоне в Петербурге, при весьма нестроевом командире П. И. Назимове и при прапорщике «со стороны» — адъютанте, при огромных комплектованиях и посылках в полк маршевых рот, — дела ему не прибавилось. К этому времени он был произведен в военные чиновники, но говоря со старыми офицерами еще долго сбивался на привычное «Высс...».

Войну Христофоров переживал плохо. В сентябре привезли раненым А. А. Рихтера, через несколько времени убитого Д. П. Коновалова, а на следующее лето Ф. Я. Сиверса. Все это были близкие ему люди, двое бывшие полковые адъютанты, один заведующий мобилизацией. Христофоров как-то сразу постарел, посерел, перестал хихикать и еще глубже ушел в свою канцелярскую писанину.

Февральская революция, как почти, всех его сверстников, старых слуг полка, его ошеломила. Писаря его немедленно же с восторгом нацепили на себя красные банты. Надел и он, но, видимо, без всякого удовольствия.

Помню в конце июля, уже в статском платье, по делу захожу как-то вечером в канцелярию. В этот день как раз была у Мариинского [73] дворца демонстрация солдатских толп, не желавших ни Константинополя, ни аннексий и ни контрибуций. Христофоров сидит за столом один и что-то по обыкновению проверяет. В канцелярии пусто. Все писаря ушли гулять.

Начали мы с ним говорить на злободневные темы.

— «Высс..., г-н капитан, что же теперь будет?»

— «Да что же будет, Владимир Васильевич, проиграли войну, разве Вы сами не видите?!»

— «А что ж дальше-то будет?»

— «Как-нибудь выкрутимся... Велик Бог земли Русской!...»

Больше я Христофорова не видал.

Когда настал октябрьский переворот и полк. Бржозовский умудрился превратить Семеновский полк в «Полк по охране Петрограда», Христофоров по-старому заведывал строевой канцелярией. В этих казармах на Загородном проспекте он вырос и состарился. Куда же ему было идти?

Что о ним случилось дальше — не знаю.