Иван Андреевич Литовет
Человек неопределенного возраста, можно дать и 40 и 60. Высокий, лысоватый, еще довольно стройный, но уже сильно сел на ноги. Лицо темное, частью от природы, частью от скудного употребления мыла. Вид мрачный. Не разговаривает, а бурчит. Если начнешь с ним шутить, что-нибудь буркнет и уходит и только в самых исключительных случаях улыбнется застенчивой, детской улыбкой.
Одет всегда одинаково: довольно грязноватые воротничек и манишка, блестящий от долгого ношения фрак, старые огромные штиблеты на мягкой подошве и нитяные перчатки, которые когда-то были белыми.
Молодые офицеры называют его на «Вы», старшие — на «Ты».
Как-то при мне один из полковников, в виде дружеского совета, сказал ему:
«Литовет, Ты бы в баню сходил!»
«Я был», буркнул тот.
«Когда?»
«Прошлый месяц. В субботу опять пойду!»
И на разбитых ногах, лакейской рысцой побежал дальше.
Литовёт единственный вольнонаемный статский лакей в Офицерском Собрании. Раньше их было, кажется, больше. Когда я вышел в Полк, в 1905 году, был еще один, Григорий, но тот вскоре куда-то исчез.
Не знаю точно, сколько времени служил в Собрании Литовет, но что-то очень долго, во всяком случае не меньше двадцати лет.
Был он холост, жил и спал в комнате при буфете, и никакой частной жизни, повидимому, не имел.
Всего раз, помню, видел я его не в Собраньи. В побуревшем [67] пальто и порыжелом котелке, он, как-то раз, прошмыгнул мимо меня по тротуару на Загородном и сконфуженно раскланялся, точно ему было неловко, что знакомый человек встретил его в таком неподобающем месте, как улица.
Дела у Литовета было не так уже много. В обыкновенные дни от 12 до 1 ч. подать; вместе с другими, завтрак человекам 30-ти, а около 7 часов вечера, обед человекам 7 или 8. Вот и все. Вся чистка и уборка лежала на молодых расторопных «собранских», которые все до военной службы работали по лакейской части, кто в ресторанах, кто в частных домах. Все эти «собранские» относились к старику с почтением и, если бы только он хотел, он мог бы вообще ничего не делать. Но старик был трудолюбив. Всегда, бывало, что-нибудь перетирает или начищает. А во время завтрака случалось, бывало, вырвет блюдо у какого-нибудь белорубашечного вестового, буркнет: «Оставь, сам подам!» и несет.
Если несколько офицеров засидятся в Собрании до полуночи и за полночь, прислуживает им непременно сам Литовёт. Бывало, говорят ему: «Литовёт, идите Вы спать, ведь есть же дежурный!» Буркнет: «Я не устал!» И все-равно не ляжет, пока последний не уйдет и не потушат огни.
Кроме профессиональной амбиции и усердия, была этому и еще одна тайная причина. Литовёт любил выпить и превыше всего ценил шампанское. А так как после долгого «сиденья» в стаканах всегда оставалось порядочно, то все эти стаканы он на подносе тащил в свою комнату, из опасения, что глупые «собранские», в шампанском толка не понимавшие и, естественно, предпочитавшие водку, могут кощунственно выплеснуть благородную влагу в помойку.
Раз как-то в вечер такого «сиденья», когда за столом было не столько «выпито», сколько подано открытыми, бутылок 25 шампанского, мне случилось быть помощником дежурного по полку. Сидели очень долго, часов до 4-х утра. Литовёт, как полагается, лег спать последним. В качестве должностного лица, пил я мало и в восьмом часу позвонил, чтобы мне дали кофею. На звонок никто не пришел. Через несколько минут пошел узнать, в чем дело. В буфете не было ни души. Дежурный ушел, наверное, вниз в кухню, а остальные «собранские» еще не появлялись. На всякий случай сунул нос в Литоветову берлогу. Картину, которую я увидел, никогда не забуду. На столе стояло два больших серебряных подноса, сплошь уставленных недопитыми бокалами. Было их штук 60, не меньше. Спиной к двери в исподнем платье стоял старый Литовёт и через воронку сливал содержимое бокалов в бутылки, которые тут же закупоривал. В комнате, кроме присущего Литоветову помещению духа, стоял противный кислый запах давно [68] разлитого шампанского. Я поскорее закрыл дверь и меня он не видал.
Как-то раз спросили его шутя, какую марку он предпочитает.
«Уайт Стар, другого не пью», был ответ. Но это он, разумеется, сочинял. Вряд ли он мог различать марки шампанского иначе, как по бутылке. Он с одинаковым удовольствие сосал и Monopole Sec и Cordon Vert, одним словом всякую марку, которая в данное время была в моде в Собраньи.
Вообще под словом «вино» Литовет понимал исключительно шампанское. Как-то раз в самый обыкновенный день, за завтраком я сказал ему:
«Литовет, да я у Вас красного просил!»
«Так бы и сказали!» буркнул старик с явно недовольным видом.
Бутылку, разумеется, пришлось выпить.
Ко всем офицерам Литовет был не ласков (ласков он быть вообще не умел), а внимателен. Но были у него и любимцы. Главным обратом те, которые больше пили. Им он прислуживал особенно охотно. Но чинопочитание соблюдал строго, и старшим всегда подавал раньше, чем молодежи. Ревностно блюл полковые порядки.
Большой обеденный, стол в Собраньи стоял покоем, узкая середина и два длинных конца. В средней части центральное место, как раз под большим портретом Петра, было место командира полка, обыкновенно пустовавшее. Ближе к нему садились старшие, молодежь сидела на концах, чем моложе, тем дальше к концу.
Помню раз как-то мой ротный командир А. А. Швецов разговаривал со мной в читальне и мы оба, разговаривая, прошли в столовую завтракать. А. А. сел на одно из мест недалеко от Петра и любезным жестом показал мне на место рядом с собою. Хоть я и чувствовал, что сажусь не в свои сани (второй год службы), но раз капитан приглашает — сел.
Подошел Литовет. Заказали мы по завтраку. Швецову его «сижки обернуар» были поданы моментально, а я сижу и жду. Жду, жду, наконец, мне надоело.
«Литовет, дайте же мне завтрак!»
Буркнул что-то и ушел. Опять жду. В конце концов вступился за хеня сам А. А.:
«Литовет, дай же поручику завтракать, наконец».
Подошел Литовет, наклонился к моему уху и буркнул:
«Я Вам давно туда подал!» и показал головой на подпоручичий конец. Пришлось итти на свое место.
Строго говоря, вольнонаемные лакеи были в Собраньи не нужны. Из двух тысяч солдат всегда можно было выбрать 5–6 расторопных [68] молодцов, уже раньше знакомых с этим делом. Служить в Собрание шли очень охотно. Отличная офицерская еда, чистая и легкая служба и в материальном отношении не безвыгодно. За «недовольствие из котла», как говорили солдаты «за неудовольствие», полагалось каждому около 3 рублей в месяц. Собрание от себя давало по 5, а кроме того чаевые...
Но отпустить Литовета было совершенно немыслимо. Он был собранская реликвия и никакой Распорядительный комитет на это бы не решился. Кроме того он был сам Семеновец, старый солдат 9-й роты.
6-го декабря 9 рота праздновала свой ротный праздник. В роте был образ Николая Чудотворца. После молебна в роте и официальной части с поздравлениями, командир роты, офицеры и раньше служившие в роте, пришедшие на молебен, все в полной парадной форме, шли в собранье завтракать.
По случаю торжественного дня командир роты ставил «вино». Прислуживал всегда Литовет и, ему неизменно подносился стакан его любимого напитка.
Великая вещь умереть во время. Повезло в этом отношении и Литовету. Говорю «повезло», потому что не представляют себе, что бы он мог делать после революции... Он был совершенно одинок, в частные дома поступить было уже невозможно, в рестораны его бы не взяли, он был слишком стар и слаб на ноги... Другой работы он не знал. Предстояло бы ему кончить свою жизнь босяком...
Но судьба над ним смилостивилась. Года за два до войны, зимой он простудился и заболел воспалением легких. Поместили его в хорошую больницу, платную, каждый день от Собранья приходили его навещать — не нужно ли ему чего-нибудь. Но и это не помогло. Болезнь бросилась на почки. А тут сказалось долголетнее пристрастие к «шипучему». Открылся нефрит и через несколько дней Литовет помер.
Хоронили его все офицеры. Они, же и поставили ему на могиле чугунный крест с надписью:
«Старому слуге офицерского Собранья И. А. Литовету, Офицеры Семеновского Полка». [70]