Байер раскрывает тайны

Самолета никто не видел, слышали только его гул в черном ночном небе. Но уже утром в Шантаровщину нагрянула рота карателей. Фашисты обыскали все дома, подвалы, сараи, погреба, сеновалы. Солдаты без разбора хватали людей — мужчин, женщин, детей и, угрожая автоматами, отводили их к офицеру. Тот через переводчика задавал один и тот же вопрос:

— Кто был в деревне этой ночью?

Жители хмурились, отрицательно качали головами. Каратели били некоторых из них, приставляли к виску пистолет, требовали: «Говори, где спрятались парашютисты?» Однако обыски и допросы ничего не дали. Фашисты уехали ни с чем.

С того дня по гресским лесам пошли слухи о разведчиках-парашютистах с Большой земли. Командиру партизанского отряда имени Фрунзе Ивану Васильевичу Арестовичу докладывали разное: то какая-то молодая женщина спрашивала у колхозниц, как пройти в Омговичи; то кто-то нашел в лесу новенькую ложку с маркой Павловского завода; то видели двух мужчин, поспешно скрывшихся в чащобе.

Арестович искал разведчиков, посылал партизан и в Шантаровщину, и в Жилин Брод, и под самый Слуцк. Но парашютисты словно в воду канули — никакого следа.

— Напрасно время теряем, — пытался уговаривать Ивана Васильевича начальник штаба Прыгунов. — Может, они в другой район ушли. А может... сами немцы эту штуку подстроили. Выбросили лазутчиков, а теперь выжидают, когда лучше их к партизанам подпустить...

— В любом случае надо найти, — стоял на своем Арестович.

Однажды группа партизан возвращалась с задания на базу. Бойцы остановились на короткий привал возле лесной [299] речушки. Тут они заметили мальчишку-подростка, осторожно пробиравшегося через кусты к реке.

Паренька задержали. Стали спрашивать, откуда он, куда идет. Мальчишка отвечал бойко. По его выговору было видно, что он не местный.

— Как ты попал в Белоруссию? — спросил Иван Васильевич.

— Война, дяденька. Приехал из Москвы на каникулы к бабушке, да вот и остался, — ответил хлопчик и неожиданно спросил: — А вы кто будете?

— Мы-то? — улыбнулся Арестович. — Советские. Разве не видишь?

Мальчик недоверчиво оглядел окружавших его вооруженных людей.

— Пусть идет, товарищ старший лейтенант, — обратился к Арестовичу Прыгунов. — Испугался небось.

Паренек посмотрел сперва на Прыгунова, потом на Арестовича.

— Дяденька, вы партизаны? — обрадовался он. — С вами хочет встретиться один мой знакомый.

— Ну что ж, зови своего знакомого, — легонько хлопнул мальчонку по плечу Арестович.

— Он здесь. Недалеко. Пойдемте, — оживился паренек.

Партизаны направились в глубь леса. Юный незнакомец дал знать рукой: стойте, мол, а сам громко свистнул. Вскоре на тропинку вышел сухощавый мужчина средних лет с наганом на поясе.

— Куприянов, — подал он руку Арестовичу.

Это был командир специальной разведывательной группы, заброшенной в тыл противника командованием Западного фронта.

— Где же вы пропали? Почему не искали связи с нами? — поинтересовался Арестович.

— Устраивались. Дело это оказалось нелегким. — И Николай Константинович рассказал, как разведчики «устроились». Радистка Клавдия Петровна Сафронова обосновалась в Слуцке. С ней поддерживает связь Толя Гужев — тот самый мальчик, который встретился с партизанами. Разведчица Галина Иосифовна Спиридонова устроилась парикмахером в гарнизоне Омговичи; там же под видом ее брата проживает молодой разведчик Владимир Фролов.

Арестович взглянул на Толю Гужева и спросил:

— Такой маленький... и на парашюте? [300]

Куприянов, погладив подростка по голове, ответил:

— Несмотря на то, что ему всего пятнадцать лет, он стреляный воробей. На фронт уже два раза бегал, хотел к автоматчикам прибиться. А когда там не вышло, упросил военкома — к нам на курсы пристроили...

Николай Константинович доложил, что главная задача группы — вести наблюдение за шоссейной дорогой Варшава — Москва, сообщать данные о перебросках противника, обо всем важном, что будет замечено в районе Слуцк — Греск — Старые Дороги.

Иван Васильевич Арестович хорошо знал этот район, исходил его вдоль и поперек. Он родился и вырос в деревне Рыбак на Случчине. Летом 1941 года, когда его родная дивизия группами пробивалась по вражеским тылам на восток, старший лейтенант Арестович, как местный житель, решил остаться на оккупированной территории для организации партизанской борьбы. Иван Васильевич быстро создал группу народных мстителей из односельчан и воинов Красной Армии, которая целый год действовала в гресских лесах и выросла в крупный отряд.

— Я хорошо знаю этот край и вижу, что вы неправильно расставили свои силы, — сказал он Куприянову. — От Омговичей до «Варшавки» далеко, радистке в Слуцке будет опасно работать, с ней вы не всегда сумеете поддерживать связь. Я предлагаю вам влиться в наш отряд, сообща сможем лучше наладить разведку.

Куприянов связался с командованием Западного фронта, доложил соображения командира партизанского отряда и получил согласие на совместные действия. Подпольный обком партии назначил Николая Константиновича Куприянова комиссаром отряда имени Фрунзе. Разведчики-парашютисты были отозваны из Слуцка и Омговичей на базу.

Поскольку партизаны наладили постоянную связь со штабом фронта, перед ними поставили новую задачу: они должны были еще активнее заниматься разведкой. Фронту требовалась свежая информация о положении в районе. Эта задача наложила отпечаток на всю деятельность отряда, а потом и бригады имени Фрунзе. Командование позаботилось о создании широкой и разветвленной сети наблюдателей и связных. Во всем этом обширном районе — в Греске, в северной части Случчины и дальше, к Старым Дорогам, почти под самые Осиповичи — находились посты наблюдения, которые постоянно следили за продвижением противника [301] по дорогам, узнавали номера воинских частей, определяли их численность, калибр орудий и минометов, марки автомашин и танков. С постами наблюдения, которые обычно состояли из местных жителей, поддерживалась связь через специально подобранных связных. Разведку вели и партизаны. Все данные поступали командованию бригады, где своевременно обрабатывались и шифром передавались по радио в штаб фронта. Оттуда часто поступали радиограммы: «Принято к сведению. Благодарим». Это воодушевляло народных мстителей.

Как-то командир одного из отрядов Александр Фомин получил записку. «Шефа машинно-тракторной станции обер-лейтенанта Байера словно подменил кто, он начал лояльно относиться к местным жителям», — писала слуцкая подпольщица Валентина Алейник. Фомин, в недавнем прошлом армейский офицер, отнесся к сообщению подпольщицы настороженно. Посоветовался с Арестовичем. Тот сказал, что надо присмотреться к немцу. В Слуцк послали партизан-связных. Они передали подпольщикам задание командира бригады — как можно ближе познакомиться с Байером, выяснить его взгляды и намерения.

Валентина Алейник работала в местной больнице. Ей приходилось часто обращаться к шефу машинно-тракторной станции по разным делам: то помочь в заготовке дров, то достать нужные лекарства, то выделить для врача автомашину. Таким образом они познакомились. Байер не скрывал страха, когда говорил о наступлении советских войск, которые начали освобождать восточные районы Белоруссии. Как-то он высказал даже мысль, что навряд ли Германии удастся остановить натиск Красной Армии.

— Пропала Германия, — с отчаянием проговорил он.

— А стоит ли об этом жалеть, господин обер-лейтенант? — спросила подпольщица.

— Вам, конечно, нечего жалеть. Вы рады. А каково мне?

— Вы никогда не задумывались, что вместо нынешней Германии может быть создана другая, не похожая на эту?

— Какая же?

— Ну хотя бы такая, которая не будет больше посылать вас в чужие страны...

Байер долго молчал, опустив голову.

— Народ устал, — наконец сказал он. — Никому нет дела до новой Германии. [302]

— Напрасно вы так считаете. Настоящие немецкие патриоты думают иначе.

— Я не знаю таких патриотов. Подпольщица, усмехнувшись, сказала:

— Вам могут помочь найти к ним дорогу. Байер только пожал плечами.

Ночь Алейник провела у соседей, опасаясь, что обер-лейтенант арестует ее. Но Байер не собирался этого делать. Назавтра он позвал Валентину к себе и, когда подпольщица переступила порог кабинета, приветливо пригласил ее сесть.

— Я мог бы передать вас в руки оккупационных властей, — начал он задумчивым голосом, — но ваша смерть не спасет ни меня, ни мою Германию. Вчера вы сказали про новую Германию. Кто же будет ее строить?

— Есть патриоты, которые поведут за собой немецкий народ. Присоединяйтесь к ним, господин обер-лейтенант. Тогда вам не придется с тревогой думать о завтрашнем дне.

Вскоре подпольщица передала в штаб бригады новую записку: «Байер дал согласие на встречу».

В Слуцк отправился Александр Фомин. Встреча была назначена в доме № 13 по улице Вечеркевича. После короткого знакомства обер-лейтенант сказал Фомину:

— Мое решение перейти на вашу сторону обдумано до конца, и я хочу доказать это делом. Так вот, меня переводят отсюда: я назначен на должность руководителя хозяйства, которое раньше принадлежало Киселевичской МТС, что рядом с Бобруйском. Дайте мне шофера, и мы попробуем что-нибудь привезти партизанам.

В Бобруйск Байер поехал с Николаем Анохиным. А вскоре, как и было условлено, обер-лейтенант «случайно» наскочил на партизанскую засаду у деревни Кучино, и наши бойцы взяли его в плен. В качестве трофея партизанам досталась автомашина, груженная оружием, боеприпасами и продуктами питания.

В штабе бригады Байер рассказал, что в районе Кёльна, где он недавно побывал в отпуске, видел большое военное строительство. Знакомые офицеры говорили ему, что там возводятся стартовые площадки для обстрела Лондона «чудо-снарядами». Идут разговоры о том, что новые снаряды-ракеты будут применены и на Восточном фронте. Обер-лейтенант передал также сообщение о том, будто Гитлер готовит специальный десант для нападения на Тегеран, где [303] в скором времени соберутся руководители союзных держав.

Сообщение Байера вскоре подтвердил и другой немецкий военнослужащий — Рудольф М., инженер по образованию. До того как попасть в Белоруссию, Рудольф М. служил в ракетных войсках на территории Германии. Он многое знал и о стартовых площадках снарядов-ракет «ФАУ-2», и о самих ракетах.

Подпольный обком партии передал ценные сведения начальнику Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко. Байера и Рудольфа М. самолетом отправили в Москву.

Но фронт требовал от партизан не только разведданных. По указанию штаба Западного фронта народные мстители провели ряд операций по разрушению мостов на дорогах. Так, за пять дней августа 1942 года было взорвано шесть мостов на Варшавском шоссе и на шоссе Осиповичи — Бобовня. Был также взорван железнодорожный мост на участке Слуцк — Уречье. В сентябре того же года партизаны уничтожили восемь мостов через реки Случь и Весейку, а в ночь на 5 декабря Коновалов, Шестиков, Осокин, Носов и Сурда спалили мосты у Красной Горки и Бокшиц, что на шоссе Минск — Слуцк.

В 1943 году партизаны Арестовича приняли участие в «рельсовой войне». В соответствии с планом, который был разработан штабом нашего соединения, бригада совершила тяжелый переход к своему участку на железной дороге Брест — Москва. На рассвете 11 августа партизаны заняли позиции вдоль перегона между станциями Фаниполь и разъездом Волковичи. Смелой атакой была выбита из дзотов охрана дороги. Минеры подложили под рельсы взрывчатку. Загремели взрывы. Около тысячи рельсов были выведены из строя. Трое суток понадобилось гитлеровцам, чтобы восстановить движение на этом участке железной дороги.

Партизаны-фрунзенцы ни на один день не давали покоя врагу. Иван Васильевич Арестович был сторонником небольших по масштабу, но дерзких и стремительных налетов на противника. И нередко он комплектовал до десятка групп по нескольку человек и рассылал их на задания во все концы района. Случалось, что в один и тот же день в одном месте взрывался мост на шоссе, в другом горел вражеский продовольственный склад, в третьем партизанская [304] засада уничтожила автомашины неприятеля, в четвертом появлялись листовки во вражеском гарнизоне. Все это сильно тревожило фашистов. Немецкий комендант Слуцка не раз доносил в Минск о большом скоплении партизан в гресских лесах, хотя там действовали две средние по размерам бригады — имени Фрунзе и имени Суворова. Вот несколько выдержек из боевого журнала фрунзенцев.

28 ноября 1942 года. Рота под командованием Н. Макаревича разгромила фашистский гарнизон на торфозаводе «Радичево» близ Слуцка, захватила продовольственный склад и освободила 38 советских военнопленных. Роты под командованием Е. Лизюкова и Н. Степанова разгромили немецкое имение в деревне Весея Слуцкого района, захватили большое количество скота — коров, лошадей, овец, свиней. Часть скота была роздана населению.

5 декабря 1942 года. Группа партизан проникла в Слуцк и сожгла склад мельницы «Прогресс».

15 декабря 1942 года. Рота под командованием Георгия Авдюкевича устроила засаду на дороге Уречье — Кучино. В бою было уничтожено 15 гитлеровцев, в том числе 5 офицеров, сожжены легковая и грузовая автомашины, захвачены трофеи.

8 января 1943 года. Группа партизан во главе с начальником штаба Прыгуновым проникла во вражеский гарнизон в деревне Горки, сняла ночные караулы и уничтожила немало фашистов. 14 гитлеровцев было захвачено в плен.

19 января 1943 года. Рота Е. Лизюкова совершила налет на языльский гарнизон. Вскоре налет был повторен и гарнизон полностью разгромлен.

Гитлеровское командование не могло примириться с поражениями и большими потерями. Несколько раз предпринимались крупные карательные экспедиции против партизан. В конце января 1943 года для блокады леса были брошены многочисленные подразделения пехоты при поддержке авиации, танков и артиллерии. Фрунзенцы то в одном месте, то в другом навязывали карателям бои, изматывали их силы, а потом, совершив смелый ночной маневр, вышли возле деревни Застаричи в тыл противнику и неожиданным ударом разгромили одно из его подразделений. Массовый героизм проявили партизаны бригады имени Фрунзе и во время блокадных боев в июне 1944 года. Народные мстители помогли частям Красной Армии освободить город Слуцк. [305]

Наша, родная...

Товарищ полковник, к вам какая-то старушка, — доложил комсомолец Петр Новицкий, мой ординарец.

— Проси.

В комнату вошла укутанная шалью низенькая, сгорбленная женщина в овчинной шубе и залатанных валенках. Она молча поклонилась, хотела было перекреститься, но, увидев в углу портрет Ленина, опустила поднятую ко лбу руку и смутилась, растерянно глядя на сидевших вокруг стола командиров.

— Вам, бабушка, что нужно? — спросил я и поднялся ей навстречу.

— Мне бы старшего советского начальника, — смущенно заговорила она, теребя пальцами концы шали. — С жалобой я. За двадцать километров пришла. Из Амнишева...

Усадив старушку на стул, я приготовился слушать. Она посмотрела на меня, потом обвела медленным взглядом командиров и недоверчиво переспросила:

— Так, значит, вы и есть Советская власть? Ну, так вы мне и нужны. — Старушка оживилась и рассказала о том, что комендант деревни Амнишево вместе с инструктором райкома партии Кульгавым взяли у нее для отряда имени Калинина корову.

— Мы с сестрой живем, — говорила посетительница. — Обе старенькие, корова нас только и поддерживала. На молочко и кусок хлеба выменяем, и картошки... А тут пришел комендант и увел корову, — на довольствие, говорит, партизанам...

Нам стало ясно, что комендант деревни допустил орибку.

Я написал записку командиру и комиссару отряда имени Калинина и передал ее конному нарочному.

— Можете спокойно идти, бабушка. Пока вы вернетесь домой, ваша корова будет стоять уже в хлеву. А если, паче [306] чаяния, корову успели зарезать, то вам приведут новую, которая будет давать молока не меньше, чем ваша буренка.

Старушка поблагодарила, откланялась и вышла. Я приказал накормить ее.

Через несколько дней встретился мне секретарь Бегомльского райкома партии Степан Степанович Манкович.

— В Амнишеве побывал, — говорил он. — Там только и разговоров, что о корове. Вернул ее комендант, извинился перед сестрами-старушками да еще полвоза сена к ним во двор привез. Крестьяне очень довольны вашим распоряжением. Советская власть, говорят, никогда в обиду человека не даст. — После некоторого раздумья Степан Степанович добавил: — А ведь это замечательный факт, Роман Наумович! Не пошли крестьяне жаловаться на партизан в соседний фашистский гарнизон, а к своей родной власти за помощью обратились. Великая это сила — вера в нашу Советскую власть.

Фашисты на весь мир кричали о том, что они в оккупированных районах полные хозяева. Это было вранье, присущее гитлеровцам. Советские люди, оказавшиеся на временно захваченной врагом территории, не признавали чужеземную власть. К началу 1943 года Заславский, Логойский, Плещеницкий, Бегомльский, Холопеничский, Смолевичский и Борисовский районы были в основном освобождены партизанами от оккупантов. Образовалась Борисовско-Бегомльская партизанская зона, которая соединилась с Полоцко-Лепельской зоной. Они вместе составили обширный партизанский край, простирающийся почти от Минска до Полоцка и Витебска.

На территории Борисовско-Бегомльской партизанской зоны площадью 6 тысяч квадратных километров бригадами «Железняк», «Народные мстители», «Дяди Коли», «Штурмовая», «Смерть фашизму», имени Кирова, 1-й антифашистской, отрядами имени Калинина Плещеницкого района, «Большевик» № 1, «Большевик» № 2 Логойского района, «Гвардеец», «За Родину», имени Ворошилова, имени Суворова Борисовского района и имени Калинина Смолевичского района удерживалось 1088 населенных пунктов. В них проживало несколько десятков тысяч местного населения. Партизаны (а их было около 14 тысяч человек) вместе с жителями деревень построили полевые фортификационные укрепления по принципу круговой обороны. [307]

Удерживая занимаемый район, народные мстители вели активные боевые действия с противником: устраивали засады, нападали на вражеские гарнизоны, систематически проводили диверсии на железнодорожных коммуникациях Минск — Борисов — Крупки, Молодечно — Минск и Молодечно — Полоцк.

Партизаны бдительно охраняли границы зон, стойко отбивая попытки врага ворваться в деревни с целью грабежа и расправы над населением. Охрана населения считалась такой же важной боевой задачей, как и разгром фашистских гарнизонов, разрушение вражеских коммуникаций, срыв перевозок к фронту живой силы, техники, боеприпасов, продовольствия, диверсионно-подрывная работа в гарнизонах противника.

При защите сел и деревень партизаны, как и в любом другом бою, проявляли массовый героизм. Однажды крупное подразделение плещеницкого немецкого гарнизона попыталось ворваться в расположенную неподалеку от городского поселка деревню Соколы Каменского сельсовета. Плещеницкие подпольщики немедленно сообщили об этом намерении врага командованию 1-й антифашистской бригады. Партизаны вместе с группой деревенской самообороны устроили засаду и наголову разгромили подразделение карателей. На поле боя осталось 37 трупов гитлеровцев.

В один из осенних дней в деревню Мацки Заславского района ворвались на четырех автомашинах гитлеровцы. В тот момент в деревне находилось лишь пять партизан из отряда имени Фрунзе бригады «Штурмовая». Партизаны смело приняли неравный бой. Враг не ожидал встречи с партизанами и отступил. Через некоторое время фашистское командование повторило вылазку, направив в деревню свыше тысячи карателей с шестью пушками и пятью минометами. Но и на этот раз оккупантам не удалось пограбить население — на подступах к деревне их встретили мощным огнем три отряда бригады «Штурмовая». После шестичасового боя противник отступил, потеряв 67 солдат и офицеров убитыми и 117 ранеными.

Бригада «Железняк» только в октябре 1943 года провела свыше десяти боев с противником, пытавшимся ворваться в Бегомльский район с целью грабежа населения.

Партизанскому отряду «Штурм» стало известно, что 16 декабря 1943 года в деревню Митровщина Заславского района должны прибыть охранные войска противника, вооруженные [308] артиллерией и минометами. Народные мстители заняли оборону на выгодном рубеже и неожиданно напали на двигавшихся по дороге карателей. Враг в панике бежал.

16, 26 и 28 декабря 1943 года гитлеровцы из плещеницкого гарнизона пытались ворваться в населенные пункты района, но отряды «Борьба» и имени Калинина каждый раз преграждали им путь. 21 декабря зембинский гарнизон противника хотел занять близлежащую деревню Смоляны. Однако партизаны отряда «Коммунар» бригады «Дяди Коли» своевременно разгадали замысел врага, встретили его огнем и заставили вернуться назад.

Вооруженные силы партизанских зон, поддерживаемые местным населением, спасли от угона в фашистское рабство десятки тысяч мужчин, женщин и детей, сохранили огромное количество народного добра, уберегли от разрушения сотни деревень и сел.

Минский подпольный обком партии, командование соединения, бригад и отрядов придавали исключительно большое значение политической работе среди партизан и местного населения. Задача состояла в том, чтобы изо дня в день поддерживать высокую боеготовность бригад и отрядов, воспитывать народных мстителей в духе беспредельной преданности делу Коммунистической партии, в духе жгучей ненависти к врагу, сплачивать местное население, развивая в нем решимость сражаться с фашистскими оккупантами до полного их разгрома. Эту задачу успешно решали коммунисты и комсомольцы.

К 1 января 1944 года в Борисовско-Бегомльской партизанской зоне насчитывалось 104 первичные партийные организации, в состав которых входило 1285 членов и кандидатов партии. 303 комсомольские организации объединяли в своих рядах 3101 члена ВЛКСМ.

Во всех районах зоны действовали подпольные комитеты партии и комсомола. Райкомы КП(б)Б и некоторые бригады выпускали многотиражные газеты. Так, органом Плещеницкого райкома партии была газета «Ленинец», Холопеничского — «Красное знамя», Заславского — «Мы отомстим», Логойского — «За Советскую Белоруссию», Смолевичского — «Смерть фашизму», Бегомльского — «Советский патриот», Борисовского — «Большевистская трибуна», Крупского — «Партизанский путь»; бригада «Дяди Коли» имела газету «Большевистская правда», бригада «Народные [309] мстители» — «Котовец»; Заславский райком комсомола издавал молодежную газету «Партизан-комсомолец». Районные комитеты партии и бригады только в ноябре 1943 года выпустили 11063 экземпляра газет и 41 325 листовок. Значительное количество газет, листовок, книг и брошюр завозилось в нашу зону на самолетах из Москвы. Партизаны и местное население кроме подпольной печати сравнительно регулярно читали газеты «Правда», «Известия», «Красная звезда», «Советская Белоруссия» и другие.

В партийных и комсомольских организациях бригад и отрядов систематически проводились собрания. На них обсуждались решения партии и правительства, вопросы подготовки к боевым операциям, приема в партию и комсомол и т. д. Часто проводились и общеотрядные собрания. Наши агитаторы вели активную политическую работу в деревнях. Жители с охотой посещали собрания, беседы и доклады. Только в ноябре и декабре 1943 года было проведено свыше 500 собраний, на которых присутствовало более 52 тысяч жителей, проживавших в деревнях партизанской зоны. Партизанские агитаторы держали местное население в курсе всех событий, происходящих в нашей стране и за рубежом. Сообщения Совинформбюро о положении на фронтах доводились до населения в тот же день.

Мне часто приходилось бывать в отрядах и деревнях, беседовать с партизанами и крестьянами. И по одним только разговорам можно было судить, как поднялось у них настроение, как глубоко они чувствуют изменение военной обстановки в нашу пользу, близко к сердцу принимают все, чем живет Родина, что она делает для победы над врагом. Помню, в первые дни войны на юге Минщины нередко можно было слышать от крестьян: «Ох, где та Большая земля — пеший не дойдет, птица не долетит». А теперь партизаны и крестьяне вообще не употребляли слов «Большая земля». О чем бы они ни говорили — о трудовых подвигах металлургов Магнитки или угольщиков Караганды, о соревновании машиностроителей Москвы или об оказании помощи в восстановлении хозяйства районов, освобожденных от немецкой оккупации, — они всегда начинали разговор со слов: «У нас». Чувство связи с Родиной было настолько крепким, что казалось, будто между партизанской зоной и Большой землей нет вражеского фронта. Беседы о сводках Совинформбюро, Всесоюзном социалистическом соревновании, Тегеранской конференции глав правительств [310] трех великих держав, советско-чехословацком договоре о дружбе, взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве, боевых успехах югославских и греческих партизан проходили в нашей зоне так же активно, как и в любом другом уголке Советской страны.

Люди жили радостными надеждами. Все были твердо уверены: не за горами то время, когда Красная Армия очистит всю нашу родную землю от немецко-фашистской погани, разгромит гитлеровские орды и поможет народам Европы освободиться от ненавистного «коричневого нового порядка». Активность наших партизанских отрядов росла с каждым днем.

Однажды разведчики бригады «Штурмовая» обнаружили, что на станции Молодечно остановился на ночлег вражеский эшелон. Командир отряда «Грозный» Александр Григорьевич Кравченко немедленно вызвал группу подрывников во главе с опытным минером Гужвенко и приказал заминировать железнодорожную линию возле деревни Доманово. Подрывники точно выполнили приказ. Ночью 31 декабря 1943 года они подобрались к полотну и, подложив под рельс мину с дополнительным зарядом, отползли в перелесок. Командир группы замаскировался в снегу под кустом, взялся за шнур-»удочку» и стал терпеливо ждать подхода эшелона. Несколько часов партизаны пролежали на морозе. Но вот забрезжил рассвет. Со стороны Молодечно показался проверочный состав — паровоз и две платформы с балластом. Поезд пропустили. Вскоре послышался тяжелый гул — со станции вышел эшелон. Гужвенко замер в ожидании. Через несколько минут гул превратился в грохот. Поезд на всех парах приближался к месту, где залегли подрывники. Когда колеса паровоза приблизились к мине, Гужвенко дернул за шнур. Раздался мощный взрыв. Паровоз как бы встал на дыбы и свалился под откос, вагоны со страшным треском громоздились друг на друга. Были уничтожены паровоз и девятнадцать вагонов вместе с находившимися в них немецкими солдатами и офицерами.

В тот же день партизаны из отряда «Грозный» захватили в плен несколько гитлеровцев, которые рассказали, что эшелон направлялся под Витебск в распоряжение 3-й танковой армии. Пополнению ставилась задача охранять вместе с частями войск СС и СД подъездные пути к участку фронта, занимаемому армией.

Эти сведения представляли для нас немаловажную ценность. [311] Правда, мы и так знали, что настанет время, когда командование немецкой 3-й танковой армии поставит вопрос об обеспечении своих тылов. Дело в том, что фронт этой армии был прижат к обширному лесному массиву, через который проходила по существу одна пригодная для движения дорога Витебск — Ловжа — Улла — Лепель — Березино — Парафьяново. Дорога на значительном протяжении была занята партизанами. Было ясно, что оккупантам без этой дороги не обойтись. В то время командование гитлеровской армии уже не думало о продвижении вперед — оно заботилось лишь о путях отхода на случай наступления советских войск. Поэтому немцы решили отбить дорогу у партизан. Наша разведка донесла, что противник стянул для этой операции почти 40-тысячную армию, причем многие части были сняты с фронта.

Вскоре началось наступление против партизан Витебской области. Каратели оттеснили их от дороги, а потом атаковали партизан Борисовско-Бегомльской зоны, оседлавших эту дорогу на своем участке. Упорные бои продолжались две недели. Понеся большие потери, противник в конце концов овладел дорогой. Гитлеровцы установили свои гарнизоны в деревнях Пустоселье, Варлынь, Трамбин, Березино, Цегельная, Кадлубище, Беседа, Зальховье, Лобово, Савин Дуб, Путилковичи, Пышно и под их охраной начали восстанавливать отвоеванную у партизан и выведенную ими из строя дорогу. Рядом с ней специальные части стали прокладывать узкоколейную железную дорогу. Но наши отряды непрерывно нападали на эту растянувшуюся на сотни километров стройку. Не успеют фашисты исправить часть дороги и уложить полотно узкоколейки, как партизаны тут же ее разрушат. Таким образом, несмотря на то, что гитлеровское командование бросило на восстановление, строительство и охрану дороги большие силы, ему так и не удалось построить узкоколейку и обеспечить движение автотранспорта.

В первой половине января 1944 года гитлеровцы потеснили нас и с востока. Они захватили дорогу Лепель — Борисов, установили свои гарнизоны в деревнях Барань, Обча, Боровуха, Селец, Адамовка, Аношки, Сталюги, Гадзвиля, Вилы, Черноручье. Одновременно с этим оккупанты увеличили число гарнизонов вдоль железных дорог Минск — Борисов — Орша, Минск — Молодечно — Полоцк и автомагистрали Минск — Москва. [312]

Таким образом Борисовско-Бегомльская зона была отрезана от Полоцко-Лепельской зоны. Мы оказались в плотном кольце гарнизонов противника. Партизаны и местное население зоны усилили строительство оборонительных укреплений, готовясь дать отпор фашистам, если они будут пытаться проникнуть в нашу зону.

В один из тех напряженных дней мы получили телеграмму из БШПД и ЦК КП(б)Б. В ней предлагалось усилить удары по врагу, особенно на дороге Молодечно — Полоцк. Рядом командиров это распоряжение было встречено весьма нервозно. «Неужели партизанский штаб и Центральный Комитет не знают, в каком положении мы находимся?» — рассуждали они. Однако это указание было немедленно принято к исполнению.

И вдруг радостная весть, услышанная по радио: войска Ленинградского и Волховского фронтов при поддержке моряков Балтийского флота начали мощное наступление против гитлеровских войск в районе Ленинграда и полностью освободили славный город на Неве от вражеской блокады! В отрядах царил небывалый восторг. На проходивших собраниях партизаны клялись еще смелее бить врага, помогать воинам-ленинградцам и волховчанам. Народные мстители шли в бой с возгласом: «За город Ленина! За колыбель революции!»

Теперь уже смысл телеграммы БШПД и ЦК был всем совершенно ясен. Партизаны гордились тем, что их боевые дела находятся в тесном взаимодействии со стремительным наступлением войск Ленинградского и Волховского фронтов.

В соответствии с планом, разработанным штабом соединения, 17 января 1944 года силами двух отрядов бригады «Народные мстители» и четырех отрядов бригады «Железняк» были одновременно разгромлены три гарнизона противника в деревнях Пустоселье, Варлынь и Трамбин, Операция была тщательно подготовлена. Партизанская разведка предварительно установила, что в этих гарнизонах размещался 569-й немецкий батальон. В Пустоселье находилось около 200 фашистов, имевших на вооружении две пушки, четыре миномета, шесть станковых и шестнадцать ручных пулеметов, автоматы и винтовки. В гарнизоне Варлынь располагалось 180 гитлеровцев; их поддерживали две минометные батареи по три миномета в каждой. Трамбинский гарнизон состоял из 230 солдат и офицеров, имевших [313] шесть минометов, 4 станковых и 17 ручных пулеметов. Противник укрепил подступы к гарнизонам дзотами, траншеями, ходами сообщения и проволочными заграждениями.

Глубокой ночью партизаны скрытно приблизились к гарнизонам и внезапно их атаковали. Сопротивление противника было быстро сломлено, оставшиеся в живых гитлеровцы разбежались. Народные мстители разрушили десять вражеских дзотов, убили несколько десятков и ранили около сотни солдат и офицеров. 8 гитлеровцев были взяты в плен.

21 января бригада «Народные мстители» под руководством командира Василия Васильевича Семенова и комиссара Федора Спиридоновича Кузнецова, совершив смелый маневр, ворвалась во вражеский гарнизон, расположенный в деревне Ольковичи Вилейской области. В бою было убито и ранено свыше сотни гитлеровцев, сожжены столовая и казарма, здание полицейской управы, склад фуража и маслозавод. 31 января эта же бригада разгромила гарнизон противника в местечке Костеневичи.

В январе 1944 года подрывники бригад и отрядов нашей зоны спустили под откос 27 эшелонов противника, при этом было разбито 25 паровозов, 56 вагонов с живой силой, 123 платформы с техникой и военным снаряжением. Кроме того, был поврежден 31 паровоз, подбито и уничтожено 204 автомашины с живой силой и разными грузами, подорвано четыре танка и девять бронемашин. [314]

Сильные духом

Связные и подпольщики, как и партизаны, ни днем ни ночью не давали покоя гитлеровцам. Ежедневно и ежечасно рискуя жизнью, они выполняли ответственные поручения подпольных партийных комитетов, командования соединения, бригад и отрядов. Здесь мне хочется подробнее рассказать о Борисовской подпольной организации — одной из крупных в нашей области, о ее бесстрашных людях и их героических делах.

По численности населения и объему промышленного производства Борисов занимал до войны первое место в области после Минска. Через город проходят важные коммуникации: железнодорожная магистраль Минск — Москва, автомобильное шоссе Минск — Москва и водный путь по реке Березине. Отдельные города и районные центры (Лепель, Плещеницы, Бегомль) связаны с Борисовом шоссейной и улучшенными гравийными дорогами. И совершенно не случайно, что сразу же после оккупации Белоруссии гитлеровцы создали в Борисове крупный гарнизон, в котором обосновались ортс — и фельдкомендатуры, СД, части ГФП (тайная полевая полиция) и войска СС. Большие гарнизоны имели гитлеровцы и на окраине города — в Ледищах, в Печах.

Уже в первые месяцы своего хозяйничанья в Борисове захватчики убили и зверски замучили свыше 10 тысяч мирных жителей. Они полагали, что с помощью такой меры надежно установили в городе «новый порядок».

Но борисовчане не покорились врагу. В первые же дни оккупации в городе возникло коммунистическое подполье, которое быстро росло и крепло. По решению ЦК КП(б)Б в начале июля в район прибыл с группой коммунистов первый секретарь Борисовского горрайкома партии Иван Афанасьевич Ярош — опытный партийный работник, спокойный и выдержанный, но очень смелый и находчивый человек. [315] Он и его друзья, ежеминутно подвергаясь опасности, ходили из деревни в деревню, устанавливали связи с коммунистами и беспартийными патриотами, договаривались с ними о борьбе с оккупантами. В конце июля в лесу около деревни Пупеличи состоялось партийное собрание.

— Связь с надежными людьми, связь прочная, неразрывная — вот что сейчас для нас главное, — сказал на собрании Иван Афанасьевич. — Ни один коммунист не должен оставаться в стороне от борьбы. Там, где есть коммунист, там должна быть и боевая группа!

Собрание согласилось с этим мнением. Было решено немедленно приступить к созданию партизанских групп и отрядов и к широкому развертыванию подпольного движения в самом Борисове. В город ушли связные — работницы фанерно-спичечного комбината М. Шуцкая, И. Ермакович, И. Белкова. Вскоре райком партии уже имел связь с членами РК КП(б)Б довоенного состава Владимиром Александровичем Качаном и Трофимом Наумовичем Криушем, а также с коммунистами Владимиром Владимировичем Лозовским, Демьяном Моисеевичем Корнелюком, Екатериной Спиридоновкой Шапчиц и другими.

На встречи с борисовскими подпольщиками, которые обычно назначались на явочной квартире В. А. Качана, секретарь райкома часто посылал работника финансового отдела райисполкома Василия Матвеевича Брижевского, который умело выполнял задания.

Одной из первых начала действовать в городе подпольная группа, созданная на стеклозаводе. Ее возглавил В. Лозовский, работавший до войны главным инженером этого предприятия. Активную роль в группе играл беспартийный П. Долгалов. Подпольщики-стеклозаводцы были тесно связаны с подпольным райкомом партии. По заданию Яроша они создавали новые группы и устанавливали связи с действующими, передавали им указания партийного комитета.

В конце 1941 года в Борисове уже действовало более десяти подпольных групп: на электростанции, на заводах «Коминтерн» и имени Кирова, железнодорожной станции, в больнице, в немецких учреждениях и т. д. Позднее активную деятельность в городе развернули подпольщики, связанные с разведчиками партизанских бригад «Дяди Коли», имени Кирова, «Смерть фашизму», отрядов имени Ворошилова, «За Родину» и других партизанских подразделений. [316]

В частности, много замечательных боевых операций провела в Борисове подпольная молодежная организация во главе с Борисом Качаном. В нее входили Артур Ржеуцкий, Люся Чаловская, Николай Капшай, Григорий Носов, Борис Фролкин, Леонора Шапчиц, Мария Комар, Никифор Алехнович, Николай Гайдук и другие, позже ставшие партизанами бригады «Дяди Коли». Их деятельностью вначале руководил В. А. Качан, а позже заместители командира бригады Василий Аникушин, Владимир Рудак, Иван Золотарь.

Работа партизанских связных и подпольщиков в Борисове носила разнообразный характер. Она велась по следующим основным направлениям: пропаганда среди населения и вовлечение его в борьбу с оккупантами, разоблачение фашистской пропаганды; сбор разведывательных данных о противнике в самом гарнизоне, его окрестностях и проводимых им работах по сооружению крупного оборонительного рубежа по реке Березине в районе Борисова и передача этих данных партизанам; уничтожение живой силы врага; совершение на наиболее важных объектах (железнодорожной станции, мостах, различных складах и предприятиях, работающих на нужды немецко-фашистской армии) диверсионных актов с целью разрушения этих объектов, причинения материального ущерба оккупантам; оказание помощи партизанским бригадам и отрядам в разоблачении и уничтожении шпионов, диверсантов, террористов, засылаемых фашистской разведкой для подрывной деятельности. И наконец, сбор в гарнизоне и его окрестностях и передача партизанам оружия, боеприпасов и медикаментов.

Связные и подпольщики многое делали для того, чтобы донести до каждого жителя города правду о войне, о положении на фронтах. На квартирах П. Павловца, М. Мороза, Ю. Финдезиной и других были установлены радиоприемники. Подпольщики слушали передачи из Москвы, записывали выступления руководителей партии и правительства, сводки Совинформбюро. На квартире комсомолки Анны Пушкиной, которая по заданию подпольной группы устроилась инспектором здравотдела районной управы, организовали выпуск листовок. Девушка вместе со своей подругой Барановой достала пишущую машинку, запаслась копиркой и бумагой. По ночам Анна печатала листовки. Спала не больше трех-четырех часов в сутки. Приходила на работу утомленная, с воспаленными глазами. «Что с тобой?» — [317] не раз спрашивали ее в управе. «Нездоровится», — отвечала она.

Листовки (напечатанные на машинке и написанные от руки) распространяли десятки подпольщиков. Особенно искусно это делал Трифон Константинович Ермолович, член партии с 1928 года. Этот пожилой, болезненный с виду человек в рваной одежде появлялся то в одном, то в другом конце города. Его видели у заводских проходных, на рынке, у лагерей военнопленных. На стенах домов, фонарных столбах появлялись листовки, которых боялись фашисты. Ермолович умудрялся наклеивать листовки даже на развешанных повсюду фашистских приказах, угрожавших смертной казнью тем, кто распространяет «большевистские прокламации».

Гитлеровцы свирепствовали. Они усиленно искали коммунистов, подпольщиков, советских воинов. Многих жителей отправляли в Германию. Кажется, не было дома, который бы фашисты не обыскали. Тем не менее противнику так и не удалось установить, где в городе укрываются сотни подпольщиков, красноармейцев, командиров. Чтобы спасти советских воинов, жители города шли на любой риск. В родильном доме врачи во главе с Петром Николаевичем Вустиным создали подпольный госпиталь, где лечилось 60 тяжелораненых фронтовиков. Медицинские работники излечивали раненых и больных, снабжали их фиктивными документами и помогали уйти в партизанские отряды.

Подпольщица медсестра Анна Иосифовна Островская в начале 1942 года помогла связаться с партизанами 35 советским воинам. Е. Ф. Чернов помог выбраться из концлагеря 60 военнопленным и привел их в партизанский отряд. Соломатин и Подолян организовали побег из лагеря 41 военнопленного, которые прибыли в отряд на двух захваченных у противника автомашинах.

Борисовские патриоты помогали партизанам всем, чем могли. Широкий размах получил сбор оружия. Молодежная группа во главе с Борисом Петровичем Качаном собрала и отправила в лес 265 гранат, много винтовок, пистолетов, пулеметных лент. Коммунист Андрей Константинович Соломатин к сбору оружия привлек группу пионеров — Витю Пашкевича, Мелика Бутвиловского, Валю Соколову, Сашу Климковича. Ребятишки проникали в немецкие склады с оружием в военном городке Ледище и в разное время [318] похитили там 263 винтовки, 25 автоматов, несколько ручных пулеметов, большое количество гранат, патронов. Все это они передали партизанам.

День ото дня росло число диверсионных актов в городе. Подпольщики во главе с Пивоваровым и Саморядовым подорвали на Борисовской электростанции водонасосную трубу, сожгли три электромотора, неоднократно нарушали работу парового котла. Выполняя задание группы, электрик фабрики «Профинтерн» Сергей Николаевич Манкевич взорвал электрическую подстанцию, поджег лесоцех завода «Коминтерн». 27 декабря 1943 года стрелочник Петр Токарев с помощью своей дочери Надежды (подпольная кличка «Патриот») установил на городской железнодорожной станции большой заряд — сорок килограммов тола с магнитной миной. При взрыве было уничтожено два паровоза и три платформы с запасными частями для танков, убито 16 и ранено 11 немцев. Петр был арестован и расстрелян. Горе не сломило Надежду. Мстя за гибель отца, она продолжала совершать диверсии. Девушка взорвала нефтебазу, вела разведку. В одной из своих записок, направленных в партизанскую бригаду имени Кирова, она сообщала: «Моего отца посадили, и у меня нет уверенности в том, что его выпустят... Прошу вас, если можно, передать мне одну такую же мину. Если будете посылать, прошу крепко конспирировать, ибо на меня уже есть небольшое подозрение со стороны работников жандармерии. Сообщите, получили или нет список агентов гестапо на 26 человек, которых я точно узнала и своевременно сообщила. С приветом к Вам Н. П. «Патриот». 27.XII 1943 года».

В январе 1944 года Надежду Токареву немцы расстреляли. Одновременно за связь с ней были казнены трое немцев.

В городе проводились массовые аресты. В мае 1942 года было арестовано большое количество коммунистов, которые погибли в гитлеровских застенках. Среди них — В. Лозовский, И. Долгалов, В. Качан и другие активные подпольщики. Место погибших занимали новые бойцы. Борьба против оккупантов в городе особенно активизировалась во второй половине 1942 года, когда подпольщиками руководил Борисовский межрайком партии во главе с П. А. Жуковичем, а позже горрайком во главе с П. Ф. Смирновым.

Весной 1943 года командованию партизанской бригады «Дяди Коли» стало известно от подпольщиков, что где-то в [319] Борисове или поблизости от него гитлеровцы открыли разведывательную школу по подготовке лазутчиков и диверсантов для засылки в тыл Красной Армии и партизанские отряды. Начальник штаба бригады Виктор Большаков и заместитель командира по разведке Владимир Рудак поручили подпольщику борисовчанину Николаю Капшаю установить местонахождение школы.

Под видом художника-любителя Капшай облазил всю местность вокруг города и установил, что неподалеку от Ново-Борисова функционирует разведывательно-диверсионная школа, организованная военной разведкой «Абвер». Она размещалась в Печах и имела возле Ново-Борисова, в бараках бывшего дорожно-эксплуатационного управления (ДЭУ), свой филиал, который официально назывался школой старших специалистов при отделении «Волга» немецко-фашистской военно-строительной организации ТОДТ. Разведывательно-диверсионные школы готовили из числа предателей разведчиков-диверсантов для заброски в советский тыл, а также лазутчиков и диверсантов для засылки в партизанские отряды и бригады.

Школа разведки в районе действия нашего соединения да еще с филиалом и минимально коротким сроком обучения диверсантов и лазутчиков — лишнее свидетельство того, какое большое значение придавало немецкое командование организации подрывной шпионско-диверсионной работы в советском тылу и в партизанских подразделениях.

В связи с этим Минский обком партии еще раз напомнил командирам и комиссарам партизанских бригад и отрядов, партийным организациям, всем партизанам о необходимости всегда и во всем проявлять революционную бдительность, разгадывать коварные замыслы и происки врага и разоблачать гитлеровских лазутчиков, под какой бы личиной они ни были заброшены в наши ряды и как бы тщательно ни маскировали свою преступную деятельность.

Основываясь на сообщении Капшая, командование соединения поставило перед работниками партизанской разведки задачу — во что бы то ни стало проникнуть в немецко-фашистскую разведывательно-диверсионную школу. Для этой цели требовалось подобрать из числа борисовских подпольщиков такого человека, который сумел бы поступить на учебу в эту школу и был там нашим неусыпным глазом. Руководители разведки партизанских бригад, дислоцировавшихся в районе Борисова, назвали нам несколько [320] подходящих кандидатур. Выбор пал на связного, которого рекомендовал заместитель командира партизанской бригады имени Кирова по разведке С. К. Алай.

После нескольких бесед, проведенных с целью изучения деловых качеств рекомендуемого, заместитель командира соединения по разведке капитан К. И. Доморад на одной из встреч предложил ему попытаться поступить на учебу в «школу старших специалистов».

— Фашистским холуем хотите меня сделать? — с возмущением возразил связной.

Доморад рассказал все, что нам было известно о так называемой «школе старших специалистов», дал ему первое ответственное задание и, дружески хлопнув по плечу, сказал:

— Будешь работать в самом пекле. Так нужно для дела.

Работники партизанской разведки детально, до самых мельчайших подробностей, разработали план ввода связного в логово фашистской разведки. И если бы с того самого дня, когда состоялся у них разговор со связным, жители Борисова стали внимательнее наблюдать за поведением неказистого, обросшего колючей щетиной парня в рваной телогрейке, то они сразу же определили бы, что это предатель. Да и действовал этот опустившийся парень как настоящий изменник. Один раз он «обнаружил», что партизаны заминировали водосточную железобетонную трубу на автомагистрали Минск — Москва, и немедленно привел туда работников жандармерии. Гитлеровцы нашли три мины и устроили возле насыпи засаду. В ту же ночь между жандармами и партизанами произошла перестрелка. В другой раз парень «нашел» на рынке объемистую пачку советских листовок, поднял истошный крик, позвал полицейский патруль, но было уже поздно — большевистские агитаторы успели скрыться.

С каждым днем задания партизанскому подпольщику все более усложнялись. Парень стал «своим» человеком в полиции. Исключительным усердием он обратил на себя внимание и работников борисовского СД, которые также стали числить его в своем активе. Пошел второй месяц службы партизанского подпольщика в полиции. Однажды вслед за нашим связным в полутемный коридор здания полиции зашли два работника СД, одетые в тщательно отутюженные черные костюмы и белоснежные сорочки с черными [321] бабочками, и вежливо раскланялись, как будто были знакомы с ним давно. На ломаном русском языке они предложили ему прокатиться по городу. Через 15–20 минут автомашина была уже в Печах. Вышли у здания, находившегося в трехстах метрах от немецких казарм. Один из гитлеровцев, улыбаясь, сказал:

— А теперь мы познакомим вас с очень приятным человеком. Выполняйте его советы, и вы далеко пойдете.

В сопровождении одного из гитлеровцев связной вошел в кабинет «приятного человека». В ярко освещенной комнате за письменным столом сидел блондин средних лет в штатском костюме. Это был начальник школы немецкой военной разведки «Абвер» Юнг.

— Мы ценим ваше усердие в службе великой Германии, но хотели бы знать мотивы, побуждающие вас к активной борьбе против большевиков, — с такого вопроса начал Юнг беседу со связным на чистом русском языке.

— Я политикой не занимаюсь, против большевиков не воюю и вашему фюреру не служу...

— Забавно, — улыбнулся Юнг.

— Зарабатываю на хлеб и к хлебу. В полиции мне хорошо платят — значительно больше, чем на бирже, и теперь я всегда имею марки в кармане. А остальное меня не интересует...

— А если русские большевики вам будут платить больше, чем мы? Что тогда?

Гитлеровский разведчик так и впился взглядом в связного.

— Большевики, видимо, платить мне не будут. Вы же знаете, какая у них плата для таких, как я!

Парень иронически улыбнулся. В его глазах вспыхнули искорки.

Юнг также рассмеялся — ему понравился ответ этого русского.

— Вы достойны того, чтобы в вашем кармане прибавилась не одна тысяча марок, — сказал Юнг, испытующе глядя прямо в глаза собеседнику.

— Не откажусь, — с готовностью согласился связной.

— Но мы зря деньги не платим. Их надо заработать.

— Знаю. Я подачек не жду...

— К партизанам пойдете? — спросил фашист.

Связной ждал этого вопроса и давно был подготовлен к нему, но все же вопрос Юнга прозвучал неожиданно резко [322] и непривычно. Несмотря на огромное напряжение воли, парень вспыхнул, немного подался вперед, затем как-то сразу обмяк и трусливо съежился. Уж кому-кому, а Юнгу хорошо было известно, что трусость — неотъемлемое качество каждого предателя. Связной заметил, что произвел на гитлеровца должное впечатление, и с трудом ответил:

— Нет. Это слишком дорогие деньги. С партизанами шутки плохи...

— А вы не торопитесь с ответом. Мы умеем ценить жизнь своих друзей. — Юнг встал и этим дал понять, что беседа окончена. — Я готов принять вас в любой день.

В Борисов наш подпольщик возвратился в обществе все тех же двух работников СД.

Через неделю связной был зачислен в «школу старших специалистов», а точнее — в разведывательно-диверсионную школу «Абвера», и отныне свои сообщения в адрес партизанской разведки стал подписывать псевдонимом «Курсант».

Можно ли представить более трудное испытание для советского человека! С Родиной подпольщика связывала лишь тонюсенькая ниточка. О его опасной, рискованной работе в стане военно-фашистской разведки знали лишь двое — Доморад и Алай. Случись что с ними, и связному придется туго; даже родная мать отвернется от него. Но партизанский разведчик не думал об этом и начал прилежно учиться, учиться... на шпиона-диверсанта.

На «Курсанта» завели личное дело. В коричневой папке хранились, написанные собственноручно, заявление о приеме в школу, обязательство верно служить гитлеровской Германии, автобиография, подписка о сохранении тайны пребывания в школе, фотоснимки в анфас, профиль, в полный рост, в кругу немецких офицеров. Эти документы, как казалось руководителям школы, связывали «слушателей» с фашистами по рукам и ногам, отрезали им все пути к честной жизни.

В школе читался прежде всего политический цикл «Новая Европа и Россия». Основное время тратилось на изучение форм и методов разведывательно-диверсионной работы в тылу Красной Армии, партизанских отрядах, бригадах и их штабах.

Выпускникам, предназначавшимся для заброски в партизанскую зону, руководством разведывательной диверсионной школы ставилась задача проникнуть в тот или иной [323] отряд и любой ценой войти в доверие к партизанам и их командованию. От лазутчиков требовалось строжайше соблюдать партизанскую дисциплину, активно вести себя в боях с гитлеровцами, спасать раненых и т. д. — словом, делать все, чтобы авторитет в отряде был непререкаем. Давалось и такое наставление: «Если в бою случайно убьешь немца, то и это окупится твоей последующей работой».

Соблюдая величайшую осторожность, наш «Курсант» узнал фамилии «выпускников» и «слушателей» школы, их клички. Он сосредоточил также свое внимание на изучении внешнего портрета своих новых «друзей»: их примет, привычек, манер, наклонностей и т. д. Вскоре от «Курсанта» стали поступать ценные сообщения.

Одновременно в логове фашистских карательно-разведывательных органов Борисова работал еще один партизанский подпольщик — «Сокол».

Жители Борисова не раз встречали на улице и провожали презрительными взглядами опрятно одетого плотного усатого мужчину лет пятидесяти, который ежедневно утром в положенные часы с портфелем под мышкой аккуратно являлся на работу в здание городского управления полиции, а вечером уходил домой, подобострастно кланяясь всем попадавшимся навстречу чинам полиции. Это был следователь городского управления полиции, а после ее реорганизации в СД — следователь 2-го отдела полиции безопасности СД по политическим преступлениям борисовчанин Варфоломей Иванович Козыро.

Каким образом Козыро попал на службу в карательно-разведывательные органы противника и имели ли борисовчане основания так ненавидеть его?

Проживая с семьей в Борисове с первых дней войны, Варфоломей Иванович длительное время не мог найти себе работу и испытывал материальные затруднения. Один из его давнишних знакомых, работавший в городском управлении полиции в качестве следователя, весной 1943 года пообещал подыскать ему подходящую, хорошо оплачиваемую работу и дать о нем положительную рекомендацию. О предложении поступить работать в полицию Козыро в тот же день поставил в известность сапожника В. А. Данилова, который имел связь с партизанским отрядом имени Суворова и Борисовским подпольным райкомом КП(б)Б и еще осенью 1942 года приобщил Козыро к подпольной работе. По его заданию Варфоломей Иванович собирал через [324] знакомых разведывательные данные о продвижении вражеских эшелонов к фронту, а также оказал содействие подпольщикам в хищении из немецкого воинского склада в урочище Ледище нескольких винтовок для партизан.

Вскоре через Данилова Козыро получил от инструктора Борисовского подпольного райкома партии И. А. Шидловского записку, в которой ему рекомендовалось поступить на работу в полицию и выполнять задания подпольного горрайкома и командования партизанского отряда. Перед тем как подать в полицию заявление и другие необходимые для оформления на работу документы, в семье Козыро состоялся крупный разговор. Жена, поддержанная дочерью и восемнадцатилетним сыном, категорически и в резкой форме выступила против намерения Варфоломея Ивановича. Тогда он вынужден был дать ей понять, с какой целью идет на этот шаг.

Козыро начал службу в городском управлении полиции секретарем, но вскоре обратил на себя внимание начальства исключительным прилежанием, аккуратностью и исполнительностью. Эти качества выгодно отличали его от других сослуживцев, за которыми водились такие грешки, как пьянство, половая распущенность, взяточничество. 1 апреля 1943 года Козыро назначили следователем городского управления полиции, а позднее он стал следователем 2-го отдела полиции безопасности СД по политическим преступлениям. Так Варфоломей Иванович начал работать в самом логове немецко-фашистских карательно-разведывательных органов в Борисове, работать на... партизан. Он был в стане врага таким же нашим зорким глазом и бесценным помощником, как и «Курсант».

В течение первых пяти месяцев работы в полиции, а затем в СД Козыро передавал партизанам информацию через Данилова. В сентябре 1943 года, накануне своего ухода из Борисова в партизанскую зону, Данилов по поручению заместителя командира партизанского отряда «За Родину» В. С. Петриченко познакомил Козыро со связной этой бригады борисовчанкой Ольгой Ивановной Тарасенок и велел ему передавать отныне все материалы только ей.

На очередное дежурство по городскому управлению полиции Козыро явился с объемистой связкой ключей в портфеле. Когда из здания ушли все служащие, а во дворе на часах остался только один полицейский, партизанский разведчик [325] проник в кабинет начальника полиции, подобрал ключ к шкафу, в котором хранились секретные документы, и изъял список тайных агентов полиции на трех листах. Этот документ Варфоломей Иванович принес к себе домой и вместе со связной Тарасенок скопировал его; затем возвратился на дежурство и положил документ на прежнее место. Через несколько дней копия этого важного документа была доставлена командованию отряда.

С каждым днем работа партизанского подпольщика становилась все более сложной и рискованной, и он это чувствовал. Во время одной из встреч «Сокол» сказал Ольге Ивановне:

— Передайте командованию мою просьбу о зачислении в партизанский отряд. Сил больше нет продолжать работу в СД. Не только чужие люди — все родственники отвернулись. Того и жди, свои прикончат...

О просьбе «Сокола» Петриченко доложил заместителю командира соединения по разведке капитану Домораду, а он, в свою очередь, мне. И хотя командование отряда «За Родину» намеревалось удовлетворить просьбу «Сокола», все-таки было решено оставить его на работе в СД. Варфоломей Иванович продолжал оставаться на «службе» в СД вплоть до изгнания захватчиков из Борисова.

Однажды от «Сокола» поступил список агентов, заброшенных гитлеровской разведкой для подрывной деятельности в партизанские отряды и бригады нашего соединения. В этом списке сообщалось, что в бригаду «Дяди Коли» заброшена группа разведчиков-диверсантов во главе с резидентом по кличке «Петрович».

В свою очередь «Курсант» сообщил: «В бригаду «Дяди Коли» направлено восемь человек. Действуют группой. Будут говорить, что пробираются к фронту, чтобы вступить в Красную Армию. От предложения остаться в отряде не откажутся». Далее в донесении скупо сообщались приметы нескольких шпионов.

Нужно сказать, что в партизанские бригады нашего соединения влилось, особенно летом и осенью 1943 года, большое количество военнопленных бойцов и командиров, бежавших из фашистских лагерей группами и в одиночку. Поэтому, хотя «Сокол» и «Курсант» сообщили об одной и той же группе вражеской агентуры, проникшей в бригаду «Дяди Коли», разоблачена она была не сразу, а лишь после вторичного донесения «Сокола». [326]

В октябре 1943 года в штаб соединения была доставлена от «Сокола» записка, переданная им через связную партизанского отряда «За Родину» Александру Ивановну Столярову. «Борисовскому СД известно, — говорилось в ней, — что партийным подпольем и партизанским движением в северных районах Минской области руководит секретарь обкома партии Мачульский Роман Наумович...» Далее давалось описание моего внешнего вида и одежды, а в заключение указывалось: СД также известно, что «прошлой ночью на бегомльском аэродроме садилось два самолета, которые доставили партизанам автоматы, противотанковые ружья и патроны к ним, взрывчатку и большое количество мин».

Больше всего меня и капитана Доморада озадачила вторая часть записки «Сокола». Каким образом СД в Борисове стало известно буквально на второй или третий день о приземлении двух самолетов на партизанском аэродроме и точном наименовании груза, который они доставили? Мы пришли к выводу: фашистский лазутчик был вместе с нами на аэродроме, вместе с нами принимал груз. Явившийся по нашему вызову начальник аэродромной службы И. П. Воденков сообщил, что в ночь приземления самолетов за грузом на аэродром приезжали партизаны трех бригад: «Штурмовой», «Народных мстителей» и «Дяди Коли».

Оставшись наедине, я и Доморад стали прикидывать, откуда мог появиться в районе нашего аэродрома вражеский шпион.

— Лазутчик мог прибыть на аэродром только из бригады Лопатина, — после некоторого раздумья сказал Доморад.

— На чем вы основываете свое предположение? — поинтересовался я.

— Фашистским лазутчикам, пробравшимся в бригады «Штурмовая» и «Народные мстители», нет смысла работать на отдаленный Борисов, — ответил Доморад. — А если бы они и работали, то за такой короткий срок не успели бы связаться со своими хозяевами.

В тот же день руководитель разведки соединения выехал в бригаду «Дяди Коли» и вместе с Владимиром Рудаком стали проверять свое предположение, или, как принято говорить у разведчиков, легенду. Через два дня они доложили о первых результатах своей работы. [327]

Прежде всего было установлено, что за грузом на бегомльский аэродром приезжал с несколькими бойцами 8-го отряда один из недавно прибывших военнопленных. Пришел он к партизанам в составе группы из восьми военнослужащих, бежавших из плена. При самой беглой проверке внешность этих лиц совпала с приметами, которые сообщил в одном из своих донесений «Курсант». Было также установлено, каким образом названная группа связалась с лопатинцами и оказалась в их бригаде. Выяснилось, что всю группу привела в отряд связная бригады «Дяди Коли» молодая красивая девушка из местечка Зембин Нина Гунькевич, которая, кстати, после этого в гарнизон не пошла, а осталась в бригаде. Вот что рассказала Нина руководителям нашей разведки.

...На строительство оборонительных укреплений на правом берегу Березины в направлении Зембина захватчики пригнали летом 1943 года очередную партию советских военнопленных. На одной из вечеринок к Нине подошел военнопленный и отрекомендовался Петровичем. После разных пустых разговоров, которые велись наедине, он неожиданно спросил, не знает ли она, как лучше выбраться из гарнизона и попасть к партизанам. Нина промолчала. В конце вечеринки Петрович снова подошел к Нине и продолжил начатый ранее разговор. Он повторил свой вопрос и доверительно сообщил, что несколько военнопленных во главе с ним хотят бежать из плена, податься за линию фронта или вступить в партизаны, и попросил Нину, как уроженку здешних мест, помочь им в этом деле. Связная снова уклонилась от ответа. Через несколько дней Петрович встретил Нину и снова стал просить ее помочь бежать из плена. На этот раз связная дала свое согласие. Темной июльской ночью она незаметно вывела группу военнопленных во главе с Петровичем из зембинского гарнизона и вскоре доставила ее в 8-й отряд бригады «Дяди Коли».

То, что сообщила Нина, полностью соответствовало сообщению «Сокола». Кстати, кличка и настоящее отчество резидента Петровича совпадали. Круг, таким образом, замкнулся.

Командование зоны разрешило арестовать группу военнопленных, прибывших вместе с Петровичем.

В ходе следствия было установлено, что резидент Петрович, выполняя задания гитлеровской разведки, за короткое время сумел втереться в доверие к руководству [328] бригады «Дяди Коли» и пробраться на должность командира 8-го отряда. Он расставил своих подручных — разводчиков-диверсантов на самые ответственные посты в отряде: одного — командиром взвода, другого — командиром отделения, третьего — пулеметчиком и т. д. На следствии Петрович вынужден был сознаться, что после пленения гитлеровцы назначили его помощником коменданта одного из лагерей для военнопленных, затем комендантом подсобного хозяйства и наконец завербовали в качестве резидента и вместе с группой агентов подослали в строительную команду зембинского гарнизона для ухода в партизаны. Опираясь на резидентуру Петровича, гитлеровцы забросили в бригаду «Дяди Коли» еще несколько агентов.

Ну, а какова же роль во всем этом деле Нины, которая помогла шпионско-диверсионной группе без особого труда пробраться в партизанскую бригаду «Дяди Коли» и обосноваться в ней?

Много хороших дел было на счету у связной Гунькезич, работавшей в сильно укрепленном гарнизоне Зембип. С положительной стороны зарекомендовала она себя и в отряде в качестве партизанки. Все, кто мало-мальски знал Нину, не сомневались в ее честности и не допускали мысли, что она может стать на путь измены. Такого же мнения было и командование бригады «Дяди Коли». Но мнение мнением, а от факта никуда не уйдешь: Нина привела в бригаду целое отделение вражеских лазутчиков-диверсантов. Последнее слово о ней должно было сказать следствие. Тщательный и вдумчивый анализ всех обстоятельств дела помог установить непричастность Нины к преступной деятельности группы изменников Родины. Но она все же получила от командования бригады строгое взыскание. Случай с Ниной послужил серьезным уроком для всех связных и подпольщиков, работавших во вражеских гарнизонах. Засланные в бригаду диверсанты были обезврежены.

В конце октября 1943 года «Курсант» в своем очередном донесении сообщал, что с июня по сентябрь в «школе старших специалистов» при ТОДТ прошли обучение 70 разведчиков, большинство из которых уже заброшено в партизанские отряды Минской области, Лепельско-Полоцкой зоны и в тыл действующей Красной Армии.

«Сокол» и «Курсант» помогли разоблачить немало шпионов, диверсантов и террористов, посланных гитлеровцами [329] в партизанские бригады и отряды нашего соединения. Только в одном отряде «За Родину» по материалам «Сокола» было разоблачено и обезврежено 6 вражеских лазутчиков.

Партизанский отряд имени Суворова в 1944 году дважды получал от своей разведчицы Ольги Кузьмич подробные планы оборонительных укреплений немецко-фашистских войск как в городе Борисове, так и на его подступах. Эти планы были немедленно переданы командованию Красной Армии.

Нельзя не восхищаться смелостью и отвагой борисовчанки комсомолки Люси Чаловской. Она долгое время работала связной партизанской бригады «Дяди Коли», а затем, с согласия командования, пришла из Борисова в отряд и выполняла обычные обязанности партизанки. Наша разведка остро нуждалась в немецких документах, особенно паспортах, и добыть их взялась Люся. Для этого ей снова пришлось возвратиться в Борисов. Никто толком не знал и не мог ей подсказать, как лучше и безопаснее это сделать. Дело осложнялось тем, что у партизан бригады не было своего человека в паспортном бюро городской управы. Чаловская хорошо запомнила убедительную просьбу Владимира Рудака:

— Люся, бланки немецких паспортов нужно заполучить любой ценой. А вот как?..

Руководитель разведки бригады чувствовал себя неловко от сознания своего бессилия чем-либо помочь партизанке.

— Ну зачем нам, Володя, наперед гадать-загадывать. На месте будет виднее. Постараюсь, — ответила на прощание Люся.

Паспортное бюро борисовской немецкой городской управы размещалось в центре города. В час дня, когда в приемной не осталось ни одного посетителя, а большинство служащих ушло на обед, в кабинет заведующего паспортным бюро вошла без разрешения скромно одетая стройная девушка с небольшой хозяйственной сумкой в руках, из которой виднелся сверток с макаронами, и тихо сказала:

— Извините, пожалуйста, что потревожила вас в обеденное время. Очень прошу уделить мне всего лишь несколько минут.

— Что там еще у вас? [330]

— Я партизанка и имею задание от командования своей бригады обратиться к вам с одной просьбой. Времени у меня мало, и нам могут помешать, — сказала девушка и, подойдя к двери, бесшумно отпустила задвижку английского замка. — Если будут стучать, помолчим. Пусть считают, что вы ушли на обед.

— Никаких разговоров с тобой вести не буду.

— Жаль, что вы не признали меня. Я — Люся Чаловская, вы до войны не раз бывали в нашем доме и хорошо знали моего отца.

— Да, да, припоминаю тебя, — сказал Федоринчик. — Ты так повзрослела, а вид у тебя такой боевой... А все же, что тебе нужно?

— Командование нашей бригады просит вас выдать партизанам чистые бланки немецких паспортов для советских граждан.

Федоринчик подумал, подошел к сейфу, открыл его и подал Люсе семь небольших черных пакетов, которые вмиг очутились в сумке партизанки. Пряча последний, седьмой пакет, Люся вскрыла его и убедилась, что получила именно то, за чем пришла. В нем было десять чистых бланков паспортов для населения оккупированных районов БССР.

— В сумку вошло бы еще тридцать паспортов, — заметила Люся.

— На этот раз больше дать не могу. Головой за них отвечаю. Не знаю, как за эти отчитываться буду...

Девушка вышла на улицу и зашагала по узенькому тротуару. В душе она радовалась, что все обошлось благополучно, но нервы ее были напряжены до предела.

Вечером Люся была уже в штабе бригады. Она вошла в землянку, поздоровалась с комбригом П. Г. Лопатиным и его заместителем В. Рудаком и положила перед ними на стол семь аккуратных пакетов.

— Семьдесят паспортов, — улыбнулась Люся.

Чаловская рассказала о своем посещении паспортного бюро, о встрече с Федоринчиком. Ни Лопатин, ни Рудак не знали этого человека. Им не было известно, что он работал в паспортном бюро по заданию одной из спецгрупп.

Позднее Люся Чаловская снова принесла несколько пачек с бланками паспортов. Документы были пущены в дело. С ними партизанские разведчики и связные бригад чувствовали себя безопасно на улицах Борисова, Минска, Молодечно и других городов. [331]

Чаловская охотно выполняла задания командования бригады. Она установила связь с железнодорожниками, с рабочими спичечной фабрики и электростанции Борисова. С помощью мин, переданных ею подпольщикам, был взорван цех спичечной фабрики и спущены под откос два воинских эшелона.

Однажды Люся не вернулась с задания. Она была опознана на рынке членами борисовского штаба так называемого «Национально-трудового союза нового поколения» — белоэмигрантской фашистской организации, под ширмой которой орудовала главным образом гитлеровская военная разведка «Абвер». Партизанку первым узнал Евгений — сын белоэмигранта, выдававший себя за советского военнопленного Евгения Воробьева. Гитлеровцы схватили девушку и передали ее сотрудникам СД, которые тут же начали публично истязать партизанку. В кровь разбили лицо, разорвали блузку, сильными ударами сбивали с ног. Потом истерзанную девушку повели под конвоем по улице.

— Товарищи! — собрав последние силы, крикнула она прохожим. — Я — Чаловская... Передайте партизанам бригады «Дяди Коли», что меня схватил Евгений...

Ей не дали договорить. Гитлеровцы несколько суток мучили Люсю. С беспримерным мужеством и стойкостью переносила она изуверские пытки и на допросах ничего не сказала. Фашисты расстреляли советскую патриотку во дворе тюрьмы в ночь на 7 ноября 1943 года.

— Стреляйте, гады! Всех не убьете, нас миллионы! Да здравствует комсомол! — крикнула она перед смертью.

Через окна камер многие узники услышали эти последние слова славной дочери белорусского народа. Они звали людей на борьбу.

Трагическую смерть Люси Чаловской тяжело переживали в бригаде «Дяди Коли» все, кто мало-мальски знал ее, особенно школьные товарищи и организаторы комсомольского подполья в Борисове Борис Качан, Николай Капшай, Артур Ржеуцкий, партизаны-разведчики Григорий Носов и Иван Меняшкин, с которыми Люся не раз ходила во вражеский гарнизон и успешно выполняла сложные задания командования.

Вскоре в бригаде появилась мать Люси — Мария Гавриловна, проживавшая в деревне, в партизанской зоне. Она попросила Носова рассказать о последних днях своей любимой дочери. Григорий не выдержал и разрыдался. [332]

— Дорого заплатят фашистские палачи и их пособники из белоэмигрантского отродья за кровь нашей Люси! — поклялись Марии Гавриловне разведчики из группы Качана и Носова и занесли имена всех, причастных к гибели Чаловской, в список смертников.

Поклялись — и сдержали свою клятву.

Отважная партизанка Чаловская и после смерти продолжала оставаться в нашем строю. В боевые будни подразделений бригады «Дяди Коли» вошел девиз: «Отомстим за смерть Люси!» Многие партизаны записывали убитых ими гитлеровцев на лицевой счет комсомолки Люси Чаловской.

Как-то разведчики Григорий Носов и Иван Мепяшкин, выполняя очередное задание, проникли в город и на одной из улиц увидели Евгения Воробьева. Они схватили его и, искусно обойдя все заставы врага в черте Борисова, доставили на суд партизан бригады «Дяди Коли».

Вышколенный абверовец вынужден был развязать язык и дать ценные показания о преступной подрывной деятельности борисовского штаба фашистского «Национально-трудового союза нового поколения» — одного из филиалов «Абвера».

Долго просил у командования бригады «Дяди Коли» разрешения на выезд из борисовского гарнизона в партизанскую зону подпольщик Никифор Алехнович, но так и не получил его. Наоборот, в первых числах октября 1943 года ему было дано новое задание: попытаться устроиться на работу в качестве шофера к коменданту фельдкомендатуры в Борисове полковнику Кёрингу, который был повинен в массовых расстрелах советских военнопленных, партизан, подпольщиков и мирных жителей.

Алехнович неплохо водил машину и мог сойти за первоклассного шофера. С помощью Владимира Рудака связной подобрал «ключи» и к Кёрингу. Переводчица коменданта борисовчанка Женя Семенкова была своим человеком в комендатуре и выполняла не одно партизанское поручение. Под видом двоюродного брата Женя представила Никифора Кёрингу, сообщив, что он отлично водит автомобиль.

16 ноября 1943 года на квартире у Жени отмечался день рождения ее сына Валерия. Она пригласила на семейное торжество полковника Кёринга. Тот пообещал зайти. Правда, Семенкова не была уверена, что он «осчастливит» своим присутствием простую переводчицу. Но, к удивлению [333] хозяйки, ровно в назначенное время у крыльца дома остановился роскошный «мерседес-бенц». Из машины вышли грузный оберст и шофер Алехнович.

После нескольких рюмок крепкого вина «дорогой гость», который привез имениннику большой сверток подарков, основательно вспотел, снял с себя ремень с кобурой и передал Алехновичу, а тот положил их на туалетный столик. Комендант, предусмотрительно усаженный Женей за стол спиной к входной двери, был весел и болтлив.

За столом кроме него были Женя и ее пятилетний сынишка Валерка, «брат» Никифор и мать. Из всех присутствовавших только один комендант да, пожалуй, Валерик не знали, что Женя пригласила на именины еще четырех «гостей». В засаде около дома находились партизаны Борис Качан, Николай Капшай, Григорий Носов и Борис Фролкин.

Хлебосольная хозяйка усердно потчевала Кёринга. Он провозглашал один тост за другим, без умолку болтал на ломаном русском языке. Его пьяную болтовню прервал вышедший из засады Николай Капшай:

— Хватит, господин оберст! Вы находитесь в руках советских партизан!

Комендант повернул голову и наткнулся на холодное дуло автомата. Он побледнел, вскочил со стула, рванулся к кобуре, но она была пуста. Алехнович и Капшай охладили пыл Кёринга, схватили его за руки.

Немец направился к двери. Но вдруг неожиданно рванулся вперед и бросился на Капшая. Произошла короткая рукопашная схватка. Партизаны заткнули коменданту рот тряпкой, связали и потащили к машине. В это время кляп вывалился, и Кёринг истошно заорал, взывая о помощи. Вывезти немца из города было нелегко; к тому же рядом размещались казармы танковой части. Партизаны внесли Кёринга обратно в дом и после короткого совещания прикончили его на месте.

Не теряя ни минуты, Носов и Фролкин, захватив с собой кое-какие пожитки Семенковых, вместе с Женей, ее сыном и матерью незаметно оставили дом и огородами, переулками пробрались к лесу. Вечером следующего дня они уже были в расположении бригады.

После ухода партизан и семьи Жени Капшай, Качан и Алехнович вскочили в машину и выехали со двора. Капшай, переодевшийся в офицерскую форму оберста, уселся [334] рядом с шофером Алехновичем, Качан — на заднем сиденье. Перед приметной машиной коменданта, как всегда, предупредительно раскрывались шлагбаумы контрольных постов, а стоявшие на часах солдаты отдавали честь. «Мерседес» коменданта свободно выехал из города и благополучно подкатил к штабу бригады «Дяди Коли».

Много храбрых бойцов было среди борисовских подпольщиков. Одна из них — девятнадцатилетняя Мария Комар, работавшая в городской инфекционной больнице. Маша была связана с партизанами и бесстрашно выполняла их задания. Однажды она проникла на вражеский аэродром и совершила там крупную диверсию, в результате которой погибло немало фашистских летчиков. Девушка вела в городе разведку, добывала и переправляла в отряды медикаменты, взрывчатку; создала диверсионную группу, которая действовала в староборисовском санатории, где отдыхали и лечились офицеры-фронтовики, а также в столовой летного состава борисовского аэродрома. В группу патриоток входили врач Нина Кучинская, санитарка Людмила Яковлева, прачка Ольга Ходасевич и другие. Подпольщицы почти ежедневно совершали диверсии, от которых погибла не одна сотня фашистов. Сотрудники гитлеровской службы СД и полиции буквально сбились с ног — обыскивали всех врачей, сестер, санитарок, прачек, официанток. И все напрасно!

Мария Комар была верным товарищем, она никогда не оставляла друзей в беде. Однажды произошел такой случай. В город проникла Люся Чаловская с двумя товарищами. Они остановились на ночь в домике Люсиной матери — Марии Гавриловны. Женщина накормила дочь и гостей, уложила их спать, а сама до утра не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждому шороху на улице. Когда рассветало, Мария Гавриловна увидела, что около дома ходит немецкий автоматчик, посматривая на входные двери и на огород. Тревожно забилось сердце матери: с минуты на минуту могли ворваться гитлеровцы с обыском.

Мария Гавриловна взяла ведро, вышла во двор. Постояла у сарая, внимательно оглядывая огород — нет ли засады, а потом не спеша направилась к колодцу. По дороге завернула в домик Марии Комар и передала ей:

— У нас беда! Люся и двое партизан в хате, выйти не могут. Около дома фашистский часовой!

— Хорошо, тетя Маша. Я скоро приду! [335]

Через несколько минут Мария Гавриловна, Люся и партизаны уже наблюдали через щелку в завешенном окне такую сценку. Маша, одетая в новенькую шелковую кофточку и красивые туфельки, накрашенная, с гирляндой крупных бус на шее, покачиваясь, будто пьяная, подошла к солдату. Гитлеровец был явно польщен вниманием веселой девушки. Усмехаясь и подмигивая, Мария говорила что-то по-немецки. Часовой с трудом улавливал смысл ее слов и тоже улыбался. А девушка продолжала:

— День рождения... Знакомого хлопца нет... Но хорошо выпить и с немецким солдатом... Пойдем! Есть крепкий русский шнапс...

Мария заигрывала с гитлеровцем, стараясь подальше увести его от дома, но он упирался, повторяя: «Нельзя... потом...» Девушка уже хотела ударить фашиста, чтобы тот увел ее в полицию, но тут вышла Мария Гавриловна:

— Заходи, Машенька. Чего пристала к солдату?

У Марии отлегло от сердца. Она улыбнулась солдату и зашла к Чаловским.

— Убежали, слава богу, никто не заметил, — сказала в сенях Мария Гавриловна и, крепко обняв, расцеловала девушку.

А вскоре ушла из дома и Мария Гавриловна с малыми детьми. Фашисты ворвались в дом Чаловских, когда там уже никого не было.

По заданию партизанского командования Маша Комар часто распространяла листовки среди наших военнопленных. В Борисове было три лагеря, и девушка появлялась то у одного, то у другого. За какую-нибудь безделушку или советский рубль она продавала пленным сахарную свеклу. Голодные люди были довольны: свекла хоть немного подкрепляла их силы. А внутри корня пленные находили... листовки с последними сообщениями Совинформбюро, с партизанскими записками-призывами не склонять головы перед врагом.

Однажды Мария «продала» пленным, работавшим на дороге, почти целую корзину свеклы; на дне осталось лишь несколько корней. Вдруг неожиданно появился гитлеровский офицер. Он выхватил корзину и приказал денщику разрезать каждый корень. Солдат выполнил приказ. Там ничего не было. Офицер швырнул корзину на землю и процедил сквозь зубы: [336]

— Прочь отсюда! Чтобы я тебя больше не видел!..

Как Маша добралась домой, она не помнила. Но назавтра снова пошла к военнопленным.

Фашистам все же удалось напасть на след смелой подпольщицы. Она лежала, прикованная к постели тифом, когда в дом ворвались гитлеровцы. Мария вынесла нечеловеческие мучения во вражеском застенке. Гитлеровские палачи вырезали ей грудь, выкололи глаза, отрезали язык, а потом расстреляли.

В конце октября 1943 года в штабе соединения состоялась встреча с секретарем подпольного райкома партии Петром Смирновым и секретарем райкома комсомола Владимиром Грановым, командирами и комиссарами партизанских отрядов имени Ворошилова и «За Родину» бригады имени Кирова. С ними мы подробно обсудили вопросы, связанные с усилением борьбы с гитлеровцами в городе Борисове. Штаб соединения Борисовско-Бегомльской зоны выдал этим отрядам для подпольщиков города большое количество мин с часовым механизмом.

Вскоре мы получили донесение от командира отряда имени Ворошилова о том, что на Московской улице размещены фельдкомендатура и принадлежащие ей склады боеприпасов, продовольствия и горючего. Группа борисовских подпольщиков с помощью партизан подготовила операцию по уничтожению этих объектов. В ночь на 21 ноября 1943 года склад боеприпасов взлетел на воздух. От взрыва загорелись бензосклад, продовольственный склад и здание самой фельдкомендатуры. Было уничтожено много гитлеровцев.

Крупную диверсию борисовские подпольщики осуществили 20 ноября в столовой фельдкомендатуры. В результате ее, по данным разведки, погибло более сотни фашистов.

Диверсии в фельдкомендатуре и на складе боеприпасов осуществили подпольщики: учительница Валентина Морозова, агроном Виктор Шибалко, Петр Беляев по кличке «Верный», Василий Лизунов, Федор Кухарев и Иван Мицкевич по кличке «Иванов». Две крупные диверсии за одни сутки! Это был большой успех советских патриотов.

2 декабря 1943 года подпольная группа под руководством Владимира Ляшкевича в составе Силича, Василькова, Васильковой, Сманцера, Сизова, Лукьянова и Бобрика по заданию командования бригады имени Кирова уничтожила [337] пять небольших складов с горючим, радиоаппаратурой, стройматериалами, электрооборудованием, мотоциклами и велосипедами. Во время этой операции Владимир Ляшкевич и Григорий Лукьянов погибли.

В ночь на 11 декабря 1943 года подпольщик Юрий (по кличке Самцов) по заданию командования отряда «За Родину» взорвал склад с боеприпасами и вооружением. Были уничтожены один станковый и 12 ручных пулеметов, 334 винтовки, 410 гранат, один миномет, 12 ящиков мин и более 63 тысяч патронов.

Большую разведывательную работу проводила группа подпольщиков в составе Татьяны Гук, Александра Москалева, Марии Войцеховской, Нины и Анастасии Кошкиных. Возглавил работу этой группы заместитель командира Первой Белорусской бригады Серафим Александрович Бабенков. Все данные, собранные группой, по организации противником обороны вокруг Борисова и по реке Березине передавались на Большую землю для командования Красной Армии.

До войны жил в Борисове дорожный мастер Семен Никитич Книга. Обходил каждый день свой участок автомагистрали Минск — Москва, смотрел, чтобы на дороге было все в порядке, подметал выщербленные места и заделывал их горячим асфальтом.

Когда началась война и противник подошел к Борисову, Семен Никитич попрощался с семьей и подался на восток, чтобы вступить в ряды Красной Армии. Но фашистская пуля догнала его и приковала к земле. Кровью истекал дорожный мастер, теряя последние силы. Так бы, может, и умер, да встретился добрый человек, перевязал рану и ночью доставил домой. Только не нашел он своего дома: сожгли его немцы, а четырнадцатилетнюю дочку Аннушку тяжело ранили. И свалилось на Семена Никитича тяжкое горе: семья на улице, дочурка от раны умирает и сам он еле дышит.

Как выжил Семен Никитич, он не знает. Помнит лишь об одном: когда было очень тяжело, он подумал о том, что лежит у него спрятанная в укромном месте маленькая красная книжечка, которую вручил ему в 1919 году секретарь полковой партийной ячейки. Подумал об этом Никитич и сказал себе: «Негоже тебе, старому члену партии, перед смертью нос вешать».

Книга не дождался полного выздоровления: надо было [338] содержать семью. С помощью старшего мастера Бориса Елиневского он устроился на работу на тот же самый участок, где работал до войны. Большой железобетонный мост через Березину в районе Борисова также входил в этот участок.

Каждый день немецкая охрана видела медленно проходящего по мосту молчаливого мастера. Солдаты привыкли к Книге, иногда даже угощали его сигаретами. Охрана видела в мастере трудолюбивого человека, увлеченного своим делом.

А Книга думал об одном: как остановить бесконечный поток машин на Восточный фронт? И у него возникла мысль взорвать мост. Но как это сделать? Мост усиленно охранялся. После долгих раздумий Семен Никитич принял решение по одной-две шашки приносить тол на мост и прятать его на опоре под тавровую балку. Когда тола будет достаточно — взорвать мост. Через учительницу Слонскую, проживавшую в деревне Высокие Ляды, он установил связь с командованием бригады «Смерть фашизму» и получил от него согласие на проведение операции. В хибарку связной по Цветному переулку, 3 партизаны доставили 40 килограммов тола и мину с часовым механизмом. Книга вместе со своими сыновьями Леонидом и Борисом, рискуя жизнью, перенесли все это в карманах в свой дом, а оттуда должны были доставить под мост.

У коммуниста Книги потекли дни величайшего нервного напряжения. Он удачно подложил первую шашку. А ведь надо подложить еще две сотни! Где гарантия, что охрана не заметит, как он подкладывает пятую, десятую, пятнадцатую шашку? Где гарантия, что охранники в целях безопасности не станут осматривать внешние стороны моста? Шансы на благополучный исход операции были очень невелики. Но коммунист упорно шел к намеченной цели.

Наконец все шашки уложены. Семен Никитич взял заводную мину с часовым механизмом, вставил капсюль-взрыватель и пошел к мосту. Около соседнего дома, в переулке, он заметил подводу — это партизаны приехали за ним и его семьей. Партизанский возница увидел Книгу и чуть заметно кивнул ему головой.

— Что-то ты сегодня неважно выглядишь — бледный, глаза красные? — спросил дорожного мастера часовой на мосту. [339]

— Заболел немного. Видать, простыл, — ответил Книга, девая вид, что ему и в самом деле нездоровится.

— Попроси старшего мастера, пусть отпустит домой, — посоветовал немец.

— Отпустить-то он отпустит. Да кто платить будет? У меня ведь большая семья, — сказал Семен Никитич и медленно побрел по мосту.

Он тихонько постукивал ломиком по асфальту, проверяя его крепость; остановился около «своей» опоры и начал чистить ямку, которую специально оставил на сегодняшний день. Часовой прогуливался возле караульной будки — вперед-назад, вперед-назад... Семен Никитич слышал гулкие шаги кованых сапог, и ему казалось, что кто-то бьет его молотком по голове. Секунды, его единственные секунды! Что-то они сегодня долго не приходят? Но вот внизу кто-то громко закричал: женский голос звал какого-то Ваньку. Видимо, мальчишка слишком близко подошел к запретной зоне возле моста, где часовые стреляют в любого без предупреждения. Немец заинтересовался, перешел на другую сторону дороги. Этого только и ждал дорожный мастер. Положив мину, Семен Никитич еще повозился некоторое время возле ямки и направился к дому.

— Что, заболел-таки? — спросил его немец.

— Да, пойду к старшему мастеру. Лучше денек полежать, а то, неровен час, на целую неделю свалишься...

К концу дня Семен Никитич вместе с семьей прибыл в деревню Белые Лужи, откуда партизаны проводили его в Бабий Лес, где размещался штаб бригады «Смерть фашизму».

На рассвете мощный взрыв потряс город Борисов. Среди гитлеровцев начался переполох. Они прибежали к реке и увидели, что железобетонный мост накренился. Были немедленно вызваны ремонтные подразделения. Они попытались поднять провисший пролет, однако из этого ничего не получилось — он начал еще больше опускаться к воде. Движение по магистрали было прекращено на длительное время.

Когда комиссар бригады Дедюля и Семен Никитич прибыли в штаб соединения, мы горячо поблагодарили отважного коммуниста за подрыв моста и спросили:

— Трудно было при подготовке операции?

— Всякое, конечно, бывало. Ведь жизнь-то висела на волоске, — улыбнулся Семен Никитич. — Но у нас, коммунистов, [340] есть правило: если дело требует, то с готовностью и в огонь пойдешь...

Семен Никитич Книга быстро вошел в нашу боевую партизанскую колею. Вместе с другими бойцами он не раз участвовал в диверсионных операциях — вел обстрел из противотанковых ружей эшелонов противника. Командование бригады «Смерть фашизму» назначило смелого коммуниста политруком роты. Семен Никитич вел в подразделении большую политическую работу, воодушевляя партизан на подвиги. Однажды — это было в начале мая 1944 года — по инициативе Книги группа бойцов напала на гитлеровцев, проверявших узкоколейку между Жодино и Белыми Лужами. В бою было убито свыше 20 фашистов и двое взяты в плен.

Мужественная борьба подпольщиков и связных против немецко-фашистских захватчиков в оккупированном Борисове — яркое свидетельство пламенного патриотизма советских людей, нашей славной молодежи. Эта борьба убедительно говорит о том, что и в самих гарнизонах у врага постоянно земля горела под ногами и он не находил покоя ни днем ни ночью.

В заключение хочу сообщить о судьбе лиц, которые упоминались в настоящем разделе. Многие из них не дожили до радостного Дня Победы. Среди них — секретарь Борисовского подпольного райкома Иван Афанасьевич Ярош и секретарь межрайкома Павел Антонович Жукович, заместитель командира бригады «Дяди Коли» по разведке Владимир Рудак, партизаны-разведчики Борис Качан, Артур Ржеуцкий, Григорий Носов и Борис Фролкин.

В начале 1944 года Владимир Рудак и Борис Качан, а вместе с ними еще трое партизан при выполнении ответственного задания командования соединения попали в районе Смолевичей в засаду гитлеровцев, смело вступили в бой с численно превосходящим противником и, сопротивляясь до последнего вздоха, огнем своих автоматов уничтожили 12 гитлеровцев.

Ранней весной 1944 года Григорий Носов при выполнении очередного задания командования бригады «Дяди Коли» был остановлен гитлеровцами в Борисове около явочной квартиры связного. Он оказал вооруженное сопротивление, убил трех немецких солдат, а последним патроном остановил биение своего пламенного комсомольского сердца. [341]

Валентина Морозова, идя в партизанский отряд с медикаментами, типографской краской, копировальной бумагой и продуктами, была задержана оккупантами в деревне Кищина Слобода и после истязаний расстреляна вместе со своим мужем.

Коммунист Семен Никитич Книга сейчас пенсионер, проживает в Смолевичском районе.

Наш неутомимый партизанский «Сокол» — Варфоломей Иванович Козыро — в марте 1965 года умер в преклонном возрасте.

Велика была у борисовских подпольщиков любовь к Родине. Она рождала массовый героизм, звала патриотов на подвиги. [342]