Голос родной столицы

Шестое апреля 1942 года. Ясный солнечный день. На голубом небе ни облачка. Дует тихий теплый ветерок. В стороне от деревни слышен шум прилетевших болотных птиц. На многих домах и сараях ремонтируют свои гнезда аисты. Весна... В деревне Фомин Рог Любанского района в одном из крестьянских домов царит большое оживление. Здесь кроме членов обкома собрались секретари райкомов партии и командиры отрядов В. Меркуль, А. Луферов, П. Петрушеня, В. Заяц, И. Жижик, А. Далидович, Д. Гуляев, Н. Розов, А. Львов, А. Патрин, Г. Столяров, А. Пакуш и другие. Люди сидят на лавках, стоят у печки и у дверей, курят, переговариваются друг с другом. У всех приподнятое настроение.

Скоро начнется расширенное заседание областного комитета партии. Я гляжу на товарищей, и мне почему-то припоминаются довоенные дни. Не так ли, как сегодня, мы собирались когда-то в Минске, в обкоме партии! Бывало, до начала заседания встретишься и переговоришь со всеми друзьями. И тобой владеет такое чувство, будто сам во всех уголках области побывал, на все своими глазами посмотрел.

— Ну что ж, товарищи, зиму-то пережили! — говорит Василий Тимофеевич Меркуль. Он улыбается, глаза его светятся радостью. Но в голосе угадываются лукавинки. Василий Тимофеевич посматривает на собравшихся, хитровато щурит глаза: — А ведь кое у кого прошлой осенью поджилочки тряслись. Не перезимуем, мол...

— Кто старое помянет, тому глаз вон, — прерывает Меркуля Александр Иванович Далидович.

Люди смеются.

Но вот секретарь подпольного обкома партии Василий Иванович Козлов постучал карандашом по столу. Все притихли, успокоились. [88]

— Ты, Александр Иванович, нам не угрожай, — шутливо обратился он к Далидовичу. — Глаз — штука полезная, его беречь надо. А старое вспомнить не мешает. Мы сегодня и собрались для того, чтобы подвести итоги первой военной зимы. Нужно поговорить, что у нас было хорошего, что мы недоделали, в чем ошибались. Партия учит нас извлекать уроки и из хорошего, и из плохого. Все это на будущее пригодится...

Секретарь обкома был, разумеется, прав. Сейчас даже трудно себе представить, как бы развивалось партизанское движение на Минщине, если бы обком и созданные летом и осенью партизанские отряды ушли на зиму в советский тыл.

Выступавшие говорили о том, что зима не прошла даром. Отряды стойко преодолевали трудности, накопили немалый боевой опыт, выросли численно, нанесли ощутимый урон противнику.

А сейчас весна. Скоро наступит лето. Перед нами встанут новые, более серьезные задачи, которые потребуют максимального напряжения сил. К этому нам надо быть готовыми.

На заседании шла деловая, непринужденная беседа с подробным разбором положительных моментов в работе, с острой критикой промахов, недостатков. Не было ни одного, кто бы отмолчался. Люди говорили о том, что волновало их. Я слушал товарищей, и в памяти одна за другой вставали картины недавнего прошлого.

Еще года нет, как началась война, а сколько за это время сделано! Помню наш первый шалашик на островке среди бескрайнего болота. Местопребывание обкома знал тогда только один человек — директор совхоза «Жалы» А. Калганов. Единственная ниточка, связывавшая нас с внешним миром! А теперь? За короткий срок обкому партии с помощью Центрального Комитета КП(б)Б удалось создать на оккупированной территории области широкую сеть партийного и комсомольского подполья, организовать большое количество партизанских отрядов и групп, которые ведут активную борьбу с врагом.

Коммунисты и комсомольцы, преодолевая трудности, смело идут навстречу опасностям, делают все для того, чтобы поддержать у партизан и населения боевой дух и веру в победу над врагом. И люди верят им, идут за ними на героические дела. [89]

В ряды партизан вступают рабочие, колхозники, интеллигенция, партийные и беспартийные патриоты, мужчины и женщины, старики и молодежь. Значительную прослойку в отрядах составляют военнослужащие, попавшие в окружение или бежавшие из плена. Партизанское движение против немецко-фашистских захватчиков по своему существу с самого его зарождения является всенародным. Его питают все слои населения. Плечом к плечу с героическими сыновьями и дочерьми белорусского народа сражаются русские и украинцы, латыши и литовцы, грузины и армяне, узбеки и казахи — представители всех братских народов великого Советского Союза.

Большое уважение среди партизан и населения завоевал секретарь Плещеницкого райкома партии Иван Иосифович Ясинович. В первые дни войны Центральный Комитет направил его во главе группы коммунистов в Смолевичский район. Ясинович хорошо повел дело. В декабре 1941 года он перешел на новый участок — в Плещеницкий район. И здесь уверенно включился в работу, сколотил вокруг себя крепкий актив, который умело руководит партийным подпольем и партизанским движением. Опытными организаторами зарекомендовали себя секретари подпольных райкомов партии и уполномоченные ЦК и обкома КП(б)Б по Старобинскому, Любанскому, Руденскому, Борисовскому, Логойскому, Бегомльскому, Стародорожскому, Копыльскому, Гресскому, Заславскому и другим районам области.

Во всех партизанских отрядах и группах созданы первичные партийные и комсомольские организации. Разветвленную сеть получило коммунистическое подполье в Минске, Борисове и во многих районных центрах.

Мы закончили зиму созданием партизанской зоны. Правда, не очень большой. Но ведь это лишь начало. С наступлением лета она непременно увеличится.

О лете говорилось на заседании много. И не случайно: ведь это самый благоприятный период для развертывания борьбы народных мстителей. Успех этой борьбы зависит от того, насколько умелым, оперативным и действенным будет партийное руководство партизанским движением.

Борьба с врагом идет жестокая — не на жизнь, а на смерть. Мы потеряли немало боевых товарищей, сложивших свои головы в боях за свободу и независимость нашей [90] Родины. Смертью храбрых погибли секретарь обкома партии Алексей Федорович Брагин, Евстрат Денисович Горбачев, секретарь Борисовского райкома Иван Афанасьевич Ярош, секретарь Краснослободского райкома партии Михаил Иванович Жуковский, председатель колхоза деревни Озерное Андрей Михайлович Трутиков, учительница комсомолка Феня Кононова. Особенно зверски расправляются оккупанты с подпольщиками города Минска.

Память погибших партизан и подпольщиков почтили вставанием. Все стояли в скорбном молчании и мысленно клялись жестоко отомстить врагу за смерть боевых друзей. Сердце и разум никак не могли смириться с тем, что их уже больше нет среди нас. Нет, они всегда с нами, в боевом строю! Их имена будут вдохновлять партизан на новые подвиги во славу Родины.

Я думал о погибших товарищах. Вот Алексей Федорович Брагин. Кажется, только что вернулся он из очередного похода по деревням, осунувшийся, но неизменно бодрый, готовый, если потребуется, снова идти на выполнение нового задания. Во время одного из таких походов враги схватили Алексея Федоровича. От какого-то предателя фашисты узнали, что перед ними секретарь подпольного обкома партии. Гитлеровцы сначала пытались привлечь Брагина на свою сторону, но он решительно отверг эти попытки. Тогда фашисты начали его мучить, изощряясь в нечеловеческих пытках. Все перенес Алексей Федорович, но не сказал захватчикам ни слова. Ничто не смогло сломить волю закаленного коммуниста. Враги расстреляли его.

Евстрат Денисович Горбачев. Этот молодой, голубоглазый, с задорным мальчишеским лицом коммунист показал пример воинской доблести и безграничной преданности партии. Уже одно только имя его наводило ужас на врага. Фашисты дорого оценили его голову; они обещали большую награду тому, кто доставит им Горбачева — живого или мертвого. Евстрат Денисович пробирался во вражеские гарнизоны, организовывал там коммунистическое подполье. Он обладал особым чутьем на хороших людей, не допустил ни одной ошибки в подборе подпольщиков. Горбачев не знал страха в бою, всегда находился там, где было наиболее трудно и опасно. Он любил говорить: «Партизан — неприступная огневая точка», и своими делами оправдывал эти слова.

Евстрат Денисович погиб как герой. Произошло это так. [91]

У деревни Азломль Горбачев лицом к лицу столкнулся с большой группой эсэсовцев. Они окружили вооруженного партизана. Евстрат Денисович вырвался из вражеского кольца, но уйти не мог — его тяжело ранило. Истекая кровью, он упал на снег и продолжал отстреливаться. У Горбачева кончились автоматные и пистолетные патроны. Эсэсовцы поняли это и набросились на истекающего кровью партизана. В последнюю секунду Евстрат Денисович вытянул из оставшейся гранаты чеку и взорвал себя... Такой же героической смертью погибла и наша любимица Феня Кононова. Учительница из деревни Нижин по праву считалась одним из боевых руководителей комсомольского подполья на Любанщине. При ее активном участии создавались подпольные комсомольские организации во многих деревнях и в самом районном центре. Закаленное в борьбе с врагом, мужественное сердце Фени было крепче стали. Не дрогнув ни одним мускулом лица, она разговаривала с оккупантами, прикидываясь то взбалмошной девчонкой, то обиженной сиротой. Однажды ночью Феня попала в засаду. Гитлеровцы пытались захватить ее живой. Со всех сторон слышались крики:

— Держи ее! Лови!

В таком переплете растерялся бы иной мужчина-партизан. Но девушка в тяжелые минуты забывала об опасности, проявляла хладнокровие; ее острый ум мгновенно оценивал обстановку и подсказывал единственно правильное решение. Так произошло и тут. Феня встретила подбегавших гитлеровцев автоматной очередью, заставила их залечь. А сама, отстреливаясь, перебегала от дерева к дереву и скрылась в густых зарослях кустарника.

Вот такой бесстрашный человек и связывал обком партии с комсомольским подпольем Любанщины. Феня знала в районе каждую тропинку, ходила на задания днем и ночью. Но фашистам все же удалось выследить и схватить ее. Они жестоко били девушку, жгли ей руки и лицо, кололи иголками. Комсомолка молчала. Морозным днем эсэсовцы вывели подпольщицу, разутую и раздетую, на улицу, куда уже были согнаны десятки девушек.

— Кто из них партизаны? Называй! — кричал комендант.

Учительница шла мимо подруг, заглядывала каждой в глаза и чуть заметно улыбалась. Комендант клокотал от ярости и бессильной злобы, от того, что он, представитель [92] арийской расы, ревностный исполнитель приказов фюрера, не может заставить заговорить простую белорусскую девчонку.

Феня молчала. Тут же, на улице, гитлеровцы зверски истязали ее, а потом бросили под лед в реку Орессу.

Добрую память оставил о себе и председатель колхоза деревни Озерное Любанского района Андрей Михайлович Трутиков. Это был неутомимый организатор. Летом 1941 года он поднял на полевые работы всех колхозников, и те в течение нескольких суток убрали артельный хлеб, обмолотили и спрятали его. Общественный скот тоже был укрыт в надежных местах.

Андрей Михайлович наладил в колхозе размол зерна и выпечку хлеба для партизан: В Озерном долгое время работал пункт питания. Сюда заходили воины Красной Армии, пробивавшиеся из вражеского окружения на восток, и получали пищу.

В одну из морозных январских ночей в деревню ворвались каратели. Они схватили Андрея Михайловича и его жену Ирину Михайловну.

— Нам известно, что ты вчера был в подпольном обкоме партии. Скажи, где он находится? — спросил Трутикова немецкий офицер.

— Я в обкоме не был и его местонахождения не знаю, — ответил Андрей Михайлович.

Трутикову обещали большие деньги, говорили, что дадут много земли и скота.

— Скажи, где расположен обком, и ты будешь самым богатым человеком в районе, — уговаривал его офицер.

— Я ничего не знаю. Вам кто-то напрасно на меня наговорил, — продолжал утверждать председатель колхоза.

Фашисты начали пытать Андрея Михайловича и его жену. Патриоты стойко переносили нечеловеческие муки, не проронив ни слова. Они погибли как герои.

Да, надо мстить, жестоко мстить за таких людей!

На этом заседании было принято решение о создании в каждом районе подпольных райкомов партии и комсомола. Было условлено, что, как правило, секретари райкомов партии назначаются комиссарами ведущих отрядов в районах, а секретари райкомов комсомола — помощниками комиссаров по комсомолу.

Было признано необходимым установить тесный контакт с полесскими партизанами. После заседания обкома [93] В. И. Козлов предложил мне отправиться в Полесскую область с тем, чтобы на месте выработать общий план борьбы против оккупантов.

Я переговорил с Герасимом Гальченей, Антоном Филиппушко, Алтаром Кустановичем, Михаилом Довгучицем и Николаем Шуляковским. В тот же день мы отправились в путь. Погода была чудесная. По-летнему пригревало солнышко. Где-то вверху звенели жаворонки. Земля дышала теплом.

— В самую пору сейчас в поле выезжать, земельку готовить, сев начинать, — проговорил Гальченя, глядя на пустующие колхозные поля. Он глубоко вздохнул: — Э-эх, война, война! Горе-горькое...

— Мы засеем поля фашистскими костями, — вступил в разговор тихий, несловоохотливый Николай. — Это наша будет посевная, партизанская...

— Я бы сейчас с удовольствием прошелся за плугом, — сказал Гальченя, не обращая внимания на слова Николая. — Люблю это дело. Для хлебороба нет большего счастья, чем чувствовать, как земля материнством дышит...

За разговорами не замечали пути. Герасим Маркович вел нас одному ему известными тропами, умело обходя вражеские гарнизоны и места возможных встреч с противником. Через день мы были в Октябрьском районе. Я вспомнил июль 1941 года и эти места, когда мы ехали в тыл противника. Здесь были нанесены первые ощутимые партизанские удары по врагу. Весть о славных боевых делах отрядов, которыми командовали тогда секретарь Октябрьского райкома партии Тихон Бумажков и уполномоченный Министерства заготовок БССР Федор Павловский, облетела всю страну.

6 августа 1941 года Советское правительство присвоило Т. Бумажкову и Ф. Павловскому звание Героя Советского Союза. Это были первые Герои Советского Союза среди партизан.

Радость от этих воспоминаний вскоре омрачилась страшной картиной, которая открылась перед нами. Выйдя из леса, мы увидели большую деревню, в которой не осталось ни одного целого дома, ни одного деревца — все сгорело. Остались только сиротливо торчащие печные трубы и взметнувшиеся ввысь колодезные журавли. Было ясно: здесь орудовали фашистские каратели. [94]

Мы зашли в деревню и присели на уцелевшем от огня бревне.

— Отдохнем малость, — устало проговорил Герасим Гальченя. — Народ, видно, в лесу скрылся. Может, и придет кто-нибудь.

Отдыхали часа полтора, но за это время никто из жителей не появился. Мы уже собрались было идти дальше, как вдруг увидели на пепелище сгорбленную старушку в грязной фуфайке. Она подошла к груде черных углей, молча постояла минуту-другую и начала палкой разгребать пепел. Набежавший ветерок выбил из-под платка прядь длинных седых волос.

Мы подошли к ней, поздоровались. Женщина испугалась, вскрикнула, шарахнулась было в сторону, но остановилась. Внимательно поглядела на каждого из нас и спросила:

— А вы кто будете? Полицейские или партизаны?

— Партизаны, старая, — обиделся Герасим Маркович. — Как ты могла подумать, что я могу принять позор на свою бороду! — Он привычным движением разгладил свою красивую бороду, которой гордился.

Женщина как-то неловко, через силу улыбнулась и неожиданно для нас горько расплакалась.

— Милые вы мои, — сквозь слезы заговорила она. — Какая же я старуха? Мне только сорок минуло. Муженек мой в армии, добровольцем ушел...

Она еще больше расплакалась, упала на колени и, сгребая руками пепел, запричитала:

— Деточки родимые! Василечек ты мой, Иринушка ты моя, голубка! Где вы, родимые мои? Сожгли вас окаянные! Погубили изверги души ваши светлые! — Мы попытались приподнять женщину, успокоить, но она, словно невменяемая, билась головой о землю и приговаривала: — Мамочка, мамусенька моя! Ты хоть последи за Васенькой и Иринушкой на том свете, приголубь их!..

Несколько минут женщина горько рыдала, переживая страшное горе. Потом встала и, продолжая тихо всхлипывать, сказала:

— Почти всех людей сожгли немцы. Никому не дали из домов выйти. В тех, кто выбегал, стреляли, а раненых бросали в огонь. Я не помню, как вылезла из горящего дома сама и вытащила своих ребятишек. В огороде нас заметил немец, он оторвал от меня сынишку и дочурку, схватил [95] их в охапку и на моих глазах бросил в огонь. Я потеряла сознание. Когда сгорела деревня, как уехали каратели — не знаю. Мне все равно не пережить этого, я сойду с ума. — И она снова расплакалась.

Мы успокаивали ее, как могли. Когда она перестала плакать, я ласково сказал ей:

— Везде сейчас горе, родная. Мы, партизаны, тоже не знаем, где сейчас наши семьи, живы ли они. Может, вот так же сожжены, как и твои дети. Но слезами горю не поможешь. Надо бить фашистских извергов, как бешеных собак. Бить каждый день, чтобы спасти жизнь других людей. — И я посоветовал ей идти в партизаны.

— Чем же вам помогу, родные? — спросила она, удивленно пожимая плечами. — Видите, какая я стала, — совсем старуха. И руки у меня дрожат, и сердце комком сжалось от горя, и голова словно свинцом налита. Такие вам не нужны.

— Нужны, мамаша, — сказал Антон Филиппушко.

— Спасибо на добром слове, — поблагодарила она. — Вот сейчас соберу горсточку пепла, выкопаю ямку, схороню своих детишек и пойду. Все равно одной на черных пепелищах делать нечего.

Мы распрощались с женщиной и ушли. И чем дальше углублялись на территорию Октябрьского района, тем страшнее картины попадались нам на пути.

Гитлеровские каратели, осуществляя тщательно разработанную людоедскую программу массового истребления советских людей, до основания сожгли деревни Курин, Смута, Хлебова Поляна, Ковали, Ловстыки, Карпиловка, Рудня, Лески, Рудобелка, Смыковичи. В огне пожарищ погибло более четырех тысяч жителей — в основном стариков, женщин и детей.

Мы зашли в деревню Ловстыки. Деревни, собственно, не было. На пепелище мы встретили лишь несколько человек — все, что осталось от большого сельского коллектива. Они остались в живых только потому, что до прихода карателей успели убежать в лес. Нам рассказали, что фашисты согнали все население деревни в сарай и подожгли его.

В деревне Рудобелка каратели штыками и дубинками согнали женщин, детей, стариков — всех, кого схватили, — в клуб спиртзавода, заколотили двери и подожгли здание. Солдаты подали генералу, руководившему карателями, стул. Он развалился на нем в небрежной позе и, попыхивая [96] сигарой, наблюдал за горящим зданием. Фашист ухмылялся, когда слышал крики гибнущих людей. Он заметил, как одна обезумевшая от ужаса женщина вытолкнула из окна трехлетнего ребенка. Генерал дал знак, и солдаты схватили ребенка, подняли его на штыки и кинули в огонь. Каратели не отходили до тех пор, пока помещение полностью не сгорело, а потом подожгли деревню и поехали дальше продолжать свои злодеяния.

Мы узнали также о чудовищных преступлениях гитлеровцев в Поречском сельсовете. Фашистские людоеды зверски расправились с семьями партизан Аникея Костюкевича, Андрея Есмановнча, Ивана Костюкевича и других. Дочку Есмановича — медицинскую сестру Веру — в сильный мороз они водили по деревне, голую и босую, надругались над ней, а потом бросили в горящую баню. Партизану Клепусевичу каратели выкололи глаза и повесили его.

И так на всем пути сплошные пепелища.

Наконец мы добрались до отряда Героя Советского Союза Федора Илларионовича Павловского. Он встретил нас любезно и гостеприимно, информировал об обстановке в районе, о недавних боях с карателями. Мы узнали, что отряды, общее руководство которыми осуществлял Павловский, провели ряд успешных боев с гитлеровцами. Партизаны разгромили несколько гарнизонов, нападали из засад на вражеские колонны, захватили в плен много гитлеровцев. Все это вывело из себя фашистское командование. Оно бросило против партизан эсэсовскую дивизию, но отряды, нанося удары по карателям, смелым маневром сумели расстроить планы противника и уйти от преследования.

— Гитлеровцы учинили неслыханное злодейство, — говорил Павловский. — Под видом борьбы с партизанами они нападали на мирных советских жителей, сожгли немало деревень. Каратели превратили часть района в «зону пустыни». В огне погибло много женщин, детей, стариков.

Павловский достал из полевой сумки и подал мне фашистскую газету, издававшуюся на русском языке под названием «Новый путь».

— Почитай, — сказал он, показав на подчеркнутые карандашом строки.

В заметке сообщалось, что «доблестные воины фюрера уничтожили на территории бывшего Октябрьского района шесть тысяч партизан». [97]

— Сколько людей вы потеряли в боях? — спросил я у Федора Илларионовича.

— Немного, — ответил он.

— Значит, шесть тысяч убитых партизан, о которых сообщают фашисты, — ни в чем не повинные женщины, дети и старики? — переспросил я.

— Да, это наши мирные люди...

«Есть ли предел жестокостям и подлости гитлеровцев? — подумал я. — Как могут эти звери ходить по нашей земле, дышать нашим воздухом?».

— Что вы собираетесь делать? — поинтересовался я у Павловского.

— Четких планов пока нет...

Этот ответ, особенно тон — спокойный, вялый — меня удивил.

Я побывал в отрядах и заметил, что после недавних боев чувствуется спад боевой активности, появилось настроение немного передохнуть.

Возвратившись в обком, я доложил о своих наблюдениях и разговорах с командирами партизанских отрядов Полесской области на специальном заседании областного комитета партии. С информацией выступили и другие представители, побывавшие в Полесье. Во второй половине апреля 1942 года обком принял решение взять на себя руководство партийным подпольем и партизанским движением в Полесской области, а партизанские отряды подчинить штабу соединения. С этого времени наше соединение стало называться «Партизанское соединение Минской и Полесской областей».

Жизнь выдвигала перед нами и другую ответственную задачу: требовалось усилить партизанское движение в районах, расположенных вблизи Минска. Ведь именно через этот город проходили основные коммуникации, связывающие Германию с центральной группой войск. В районе Минска можно было наносить наиболее ощутимые удары по врагу. Для улучшения руководства партийным подпольем и борьбой с оккупантами в тех районах обком партии и ЦК КП(б)Б в мае — октябре 1942 года создали Слуцкий межрайонный комитет партии во главе с секретарем обкома Иваном Денисовичем Варвашеней и Минский — во главе с Иваном Леоновичем Сацункевичем. Для руководства партийным подпольем и партизанским движением в северных районах области Центральный Комитет КП(б)Б направил [98] из-за линии фронта Борисовский межрайком, который возглавил Павел Антонович Жукович. Этот партийный орган приступил к работе в начале октября 1942 года. ЦК постоянно заботился о подборе партийных кадров. Из Москвы были присланы секретари Смолевичского, Заславского и Узденского подпольных райкомов партии Г. Д. Довгаленок, Н. С. Степанов и И. Ф. Дубовик.

Слуцкий, Минский и Борисовский межрайонные комитеты партии сыграли важную роль в организации партийного подполья и партизанского движения. Они были тесно связаны с массами, хорошо знали положение дел в каждом отряде, конкретно, по-деловому руководили партийной работой на местах.

На повестку дня встал вопрос об установлении и поддержании прочной и надежной связи со всеми районами и партизанскими отрядами области. Особенно остро чувствовалась необходимость связи с Центральным Комитетом Компартии Белоруссии.

Наши инструкторы и связные ходили во все районы Минщины, передавали указания обкома районным комитетам партии, командирам отрядов, приносили от них нужные нам сведения. Но эта связь была трудной, опасной и, главное, неоперативной. На первых порах она в какой-то мере устраивала нас, но теперь, когда партизанское движение разрослось вширь и вглубь, уже не могла удовлетворить.

Значительно труднее было организовать связь с советским тылом — Большой землей. Я уже не говорю о том, что по оккупированной территории надо было пройти несколько сот километров. Наши люди не считали это особой трудностью. Они научились выбирать нужные дорожки и тропинки, обходить вражеские гарнизоны и посты, обманывать гитлеровцев. Главное препятствие — прифронтовая полоса и сам фронт. Здесь трудно остаться незамеченным. Связного подстерегали патрули, минные поля и проволочные заграждения. Наугад здесь не пойдешь: надо до мелочей знать местность, стыки между частями и подразделениями, стоящими на фронте.

Несмотря на это, охотники перейти фронт находились. Правда, не все достигали цели, но некоторым удавалось добраться до Москвы. Неоценимую помощь нашим связным оказывали жители деревень, расположенных в прифронтовой полосе. Находились проводники — местные старожилы, [99] знавшие наименее опасные пути перехода через линию фронта.

Но к весне 1942 года такой вид связи с Москвой нас уже не устраивал. Центральный Комитет Компартии Белоруссии давно уже думал об установлении с нами радиосвязи и принимал необходимые меры. Но, к сожалению, долгое время они не давали результатов. Группы радистов, которые переходили фронт или выбрасывались на парашютах, не находили нас, либо попадали в плен и гибли в неравных схватках с врагом.

Но вот в один из майских дней до штаба соединения дошел слух, что над деревнями Убибачки и Кузьмичи пролетал ночью самолет, сбросивший парашютистов. Партизаны попытались найти их, но безуспешно. Через несколько дней нам сообщили, что трое неизвестных хотят видеть руководство Минского обкома. На встречу с ними поехал Василий Иванович Козлов. Вскоре он вернулся в штаб с тремя парашютистами и радиостанцией. Нашей радости не было границ. Отныне мы можем поддерживать связь непосредственно с Москвой!

В первой радиограмме Москва спрашивала у Василия Ивановича, когда он последний раз был на приеме у секретаря ЦК Компартии Белоруссии Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, о чем тогда шел разговор, кто присутствовал при этом. Было ясно: Москва проверяет, действительно ли разговор идет с Козловым. Вскоре пришла новая радиограмма с просьбой точно указать место, куда самолет может выбросить груз и сбросить на парашюте радиста с новым шифром.

— Нам надо позаботиться не только о том, чтобы принимать грузы с воздуха, но и о собственном аэродроме, — решили мы.

Партизанский аэродром — дело совершенно новое. У нас не было ни одного специалиста, который хотя бы самую малость разбирался в строительстве посадочных площадок. Но больше всего нас волновало: где построить аэродром?

После долгого обсуждения пришли к выводу, что лучшим местом для аэродрома будет один из островов возле деревни Старосек. Он окружен со всех сторон болотами и даже летом подступы к нему затруднены. На острове имеется ровная площадка длиной в полкилометра. Если убрать кочки, выкорчевать кусты, завалить овражки и выбоины — площадка будет хоть куда. [100]

Строительство решено было начать немедленно. Члены обкома разъехались по отрядам, чтобы договориться, когда и сколько людей выделить на земляные работы. А мы с работниками штаба Николаем Шуляковским, Антоном Филиппушко, Филиппом Костюковцом, Михаилом Довгучицем и Герасимом Гальченей подобрали на «Добром острове» площадку для приема грузов, сбрасываемых с самолетов. Штаб соединения сообщил в Москву координаты острова, передал сведения о сигнализации (костры будут расположены большим конвертом — четыре по углам и один в середине площадки).

Наконец поступила долгожданная радиограмма: «Встречайте самолет в ночь на 29 мая».

Мы отправились на площадку. Собирали сухие ветки, заготовили много дров. Герасим Маркович Гальченя привез из деревни Альбинск воз прошлогодней соломы. Топлива заготовили столько, что, если сразу его поджечь, отблески нашего пламени можно было бы увидеть за десятки километров. Вот вам, получайте, господа фашисты! Вы хотели задушить партизанское движение, десятки раз сообщали своему бесноватому фюреру о ликвидации партизан и большевистского подполья в Белоруссии, а мы живем и здравствуем, даже готовимся самолеты из Москвы принимать!

По краям и в середине большой поляны появились высокие кучи хвороста. Около каждой из них поставили дежурных; с наступлением темноты они обязаны были разжечь огни, а как только послышится гул самолета — набросить на костры сухую солому, чтобы они запылали в полную силу.

— Готовы хоть целую неделю дежурить, — говорили партизаны, радостные и довольные.

Около часа ночи послышались тихие, едва уловимые звуки. С каждой секундой они нарастали и вскоре превратились в мощный гул: это прибыл долгожданный самолет с Большой земли.

Дежурные подбросили в костры соломы, и они превратились в высокие яркие свечи. Самолет прошел над самой площадкой, мы все стояли на поляне и приветливо махали руками, бросали вверх шапки. Не успел стихнуть гул машины, как из ночной темноты вынырнули белые парашютные купола. Партизаны бросились встречать груз. Почти на самую поляну приземлились двое парашютистов: радист-шифровальщик [101] и специалист по подрывному долу. Они сразу же попали в объятия бойцов.

Москва прислала нам четыре ящика тола, несколько ящиков винтовочных и автоматных патронов, автоматы, медикаменты, сапоги, одежду, табак, папиросы, сахар, конфеты. В подарках нашлось и несколько бутылок «Московской».

Все это штаб разделил между отрядами. Досталось, конечно, понемногу. Но с каким чувством принимались подарки! Что, скажем, для человека папироса и конфета? Вроде бы пустяк. Тогда же это казалось величайшей драгоценностью. Партизан, которому досталась папироса, не сразу курил ее, а показывал товарищам, и на лице у него сияла светлая, довольная улыбка, она как бы говорила: «Вот смотрите, это наша, московская папироса!» Папиросы раскуривались по очереди, по одной затяжке. Рюмкой столичной водки угощали только самых уважаемых партизан. А конфеты роздали деревенским детишкам. Радости-то у всех было!..

Самолеты стали прилетать к нам все чаще, доставляя необходимые грузы. И было очень жаль, что некоторые парашютные мешки, не найденные нами, пропадали в болотах. Партизаны с горечью узнавали об этом и с еще большей энергией готовили аэродром.

И вот настал долгожданный день, когда штаб сообщил в Москву, что может принять самолет на своем аэродроме. Нашелся у нас и авиационный специалист — летчик бомбардировочного полка Павел Анасенко; он и возглавил аэродромную службу по приему самолетов.

Нам назначили время встречи первого самолета с посадкой. Мы с вечера собрались на острове Зыслов. Слабо горели костры, готовые в любую секунду вспыхнуть, как порох. На аэродром прибыло много командиров и комиссаров отрядов, пришли партизаны. Я подсел к группе бойцов, среди которых шел взволнованный разговор.

— Ведь если пешком топать, от нас до Москвы и за месяц не доберешься. А тут пара часов — и в столице...

— И фронт теперь не помеха!

— Письма, поди, разрешат писать. Вот счастье-то будет родным и знакомым! Целый год от нас ни слуху ни духу. Может, уже заживо похоронили?

— Чем-то и нам надо Москве ответить на ее заботу.

— У нас ответ один: колоти сильнее фашистов!.. [102]

Я настолько увлекся беседой, что не слышал гула приближавшегося самолета. Увидел лишь, как ярко вспыхнули все костры. Самолет с включенными фарами пронесся над площадкой, потом развернулся и пошел на посадку. Тяжелая машина пробежала аэродром из конца в конец и остановилась у самого кустарника. Партизаны с радостными возгласами бросились к самолету.

Летчики не сразу вышли из машины. Лишь убедившись, что имеют дело с партизанами, они выбросили трап и спустились на землю. В тот же миг пилоты снова оказались в воздухе. Их подхватили сильные партизанские руки и начали подбрасывать вверх. Потом все обменивались с ними крепкими рукопожатиями, целовались и обнимались. Партизаны смотрели на летчиков с восхищением: «Это же родные наши соколы! С Большой земли, из самой Москвы!»

Припомнилось, как еще совсем недавно мы искали в лесу грузы, сбрасываемые с самолетов. Почти на каждом мешке были надписи: «Привет белорусским партизанам!», «Летчики желают успехов вам, боевые друзья». А теперь перед нами авторы этих сердечных строк — бесстрашные советские авиаторы. Тут же, у самолета, завязывается оживленная беседа. Посланцы Москвы не успевают отвечать на наши вопросы. Они рассказывают о родной столице: как она выглядит, как живут москвичи. Нам приятно было узнать, что в Москве поддерживается образцовый порядок, что люди работают с глубокой верой в победу над врагом.

За несколько минут партизаны разгрузили самолет. Груз оказался очень ценный — автоматы, противотанковые ружья, патроны, тол, капсюли-детонаторы. Один из летчиков достал целый мешок газет. По рукам пошли «Правда», «Известия», «Советская Белоруссия». Тут же, у костров, люди читали газеты.

В машину внесли тяжелораненых и больных. Летчики попрощались с нами. Вскоре самолет плавно взмыл в небо и скрылся в ночной темноте.

Сердца наши наполнились большой радостью и гордостью. Мы физически ощущали близость Москвы, словно между нами и столицей не существовало ни многокилометрового пространства, ни вражеского фронта.

— Теперь не надо будет жалеть каждый патрон, — говорил [103] один из партизан, показывая товарищам на полученный груз. — Повоюем...

— Да, теперь красота, — подтвердил другой.

— А я больше всего боялся, как бы не ранило в бою, — вступил в разговор третий. — Если ранят, куда, думаю, деваться? Лекарств мало, больницы поблизости нет. А сейчас? В случае чего на Большую землю отправят, там подлечат — и назад. Как в армии...

Много нового внесла в партизанскую жизнь надежная связь с Москвой. Штаб соединения получил возможность лучше снабжать отряды оружием и боеприпасами, особенно взрывчаткой и капсюлями-детонаторами, противотанковыми ружьями, магнитными минами с часовым механизмом. В отрядах появились подразделения автоматчиков и подрывников. Создались условия для широкого применения новых форм борьбы с оккупантами. [104]

Эшелоны летят под откос

Мне не приходилось испытать более тяжелого чувства, чем то, когда лежишь у железной дороги и смотришь, как мимо тебя проносятся вагоны с солдатами, платформы, груженные танками, орудиями, цистерны с горючим. И все это непрерывным потоком движется на фронт. Ты знаешь, что эти солдаты, танки и орудия через день-два навалятся на твоих братьев-красноармейцев, а ты лежишь и ничем помочь им не можешь. Злым взглядом провожаешь состав, уходящий на фронт, и от досады до крови кусаешь губы. Такое чувство, по-видимому, испытал каждый партизан, которому при выполнении задания приходилось пересекать железную дорогу.

В штабе нашего соединения и в отрядах, конечно, понимали необходимость диверсионно-подрывной работы на железнодорожных магистралях. Но уж слишком ограничены были наши возможности! У нас долгое время не было самого необходимого — капсюлей-детонаторов. Партизаны выплавляли тол из неразорвавшихся бомб и снарядов. В некоторых отрядах был даже создан небольшой запас взрывчатого вещества. Но что оно без капсюлей? Мертвый груз. Правда, партизаны пытались найти выход из положения. Они иной раз отвинчивали гайки и вынимали болты на стыке рельсов, но это успеха не приносило. Фашистские патрули и обходчики обнаруживали повреждения и устраняли их.

Иное положение стало после того, как мы начали получать из Москвы тол и капсюли-детонаторы. В отрядах были созданы диверсионно-подрывные группы. Центральный Комитет КП(б)Б прислал в соединение инструктора-подрывника Владимира Шимченка. Он приступил к обучению партизан минноподрывному делу. Вскоре в отрядах появилась новая специальность — подрывник. [105]

Подрывником был, как правило, коммунист или комсомолец, самый смелый и бесстрашный боец, добровольно взявшийся за это опасное дело. Незаметно подползти к полотну, спокойно, не торопясь, устанавливать и маскировать мину в то время, когда тебя в любой момент может обнаружить вражеский патруль, — на это действительно могли идти только люди с отважными сердцами. Горячий, суетливый и тем более трусливый человек для этого не годился. Но и среди подрывников, отличавшихся исключительной храбростью и выдержкой, выделялась группа, выполнявшая наиболее опасные задания. Это так называемые «удочники». Подрывник обычно действовал так: подложит мину под рельс и быстро отходит от полотна, наблюдая за взрывом издалека. А «удочник» привязывает к боевой чеке бечевку или провод длиной метров сто и, как рыбак, ожидает своей «добычи», взрывая мину под паровозом. «Удочники» действовали наверняка, подрывая не первый попавшийся эшелон, а тот, который везет важный груз — живую силу и технику.

Одним из таких «удочников» был партизан из отряда имени Суворова, бывший председатель Краснослободского сельсовета Афанасий Федорович Цагельник. Этот высокий светловолосый тридцатилетний мужчина, с сильными мозолистыми руками, привыкший к тяжелому крестьянскому труду, обладал небывалой выдержкой и спокойствием. Он мог сутками — под дождем и в жару, без воды и пищи — лежать у железной дороги, выжидая подходящий момент для выполнения задания. Даже в самой трудной обстановке Афанасий был невозмутим, расчетлив и рассудителен. Только такой и мог быть подрывником.

Вечером 21 июня 1942 года Афанасий построил свою группу, проверил готовность каждого бойца и первым зашагал по тропинке к железной дороге. За ним цепочкой потянулись Степан Костюкевич, Вячеслав Вечер, Григорий Щедько, Петр Рощин, Виктор Санчуковский и Николай Некрашевич. Партизаны шли всю ночь и на рассвете залегли у полотна между станциями Копцевичи и Старушки.

— Сегодня ровно год, как на нас напали фашисты, — сказал друзьям Афанасий Федорович. — Давайте годовщину войны отметим по-партизански — покрепче ударим по врагу. [106]

— Не уйдем отсюда, пока не увидим обломки поезда, — твердо заявил Григорий Щедько.

Костюкевич и Вечер ушли в боевое охранение. Цагельник подполз к шпалам, огляделся по сторонам. Затем кинжалом быстро выкопал ямку под рельсом, установил мину, привязал шпагат к колечку чеки и все это засыпал песком. Виктор Санчуковский воткнул возле полотна палочку, набросил на нее колечком шпагат, а Цагельник начал быстро удаляться в придорожный кустарник, разматывая клубок. По сигналу Афанасия Виктор отвязал от колышка шпагат, замаскировал его, еще раз окинул взглядом место работы и, убедившись, что все сделано честь по чести, отполз к Цагельнику. Остальные партизаны заняли позиции слева, справа и позади, охраняя товарищей от внезапного нападения немцев.

Афанасий лежит в траве, чутко прислушивается, не идет ли поезд. Сколько раз вот так же, как сегодня, Афанасий лежал на берегу своей родной реки Орессы с удочкой-донкой, подкарауливая хитрую щуку. Рыбная ловля была его любимым отдыхом, без богатого улова он редко возвращался. И когда стали комплектовать группы подрывников, он вполне серьезно сказал:

— Очень хочу быть «удочником». К этому мне не привыкать.

В томительном ожидании проходят десять, двадцать минут. Вот уже часы отстучали полчаса, час. У Виктора Санчуковского не хватает терпения, и он недовольно шепчет Афанасию:

— Не пускают эшелон. Может, зря пролежим?

— Лежи, — приказывает ему Цагельник. — Эшелон стоит того, чтобы мы и сутки пролежали.

Вдали из-за поворота дороги показалась группа людей: четверо немецких солдат с автоматами и двое в гражданском с кирками и лопатами. Патруль вместе с обходчиками! У Афанасия часто-часто застучало сердце. Вдруг обнаружат? Тогда придется попусту взрывать мину, и весь труд пойдет насмарку. Гитлеровцы идут медленно, они часто останавливаются, вглядываются в придорожные кусты. Обходчики проверяют рельсы, шпалы, иногда подсыпают под шпалы гравий, стучат по рельсам молотками.

Неужели заметят мину? Замаскирована она, кажется, здорово — комар носа не подточит. Нервы у Афанасия напряжены до предела. Неужели операция сорвется? Но все [107] обошлось благополучно. Гитлеровцы не обнаружили мины. Подрывники облегченно вздохнули.

— Видишь, какое тонкое у нас дело, — тихо говорит Афанасий Виктору. — Малейший нздосмотр — и все пропало: мина будет обнаружена.

— Да, это верно, — подтверждает Санчуковский.

Со стороны станции Копцевичи послышался гул. Он нарастал с каждой минутой. Затем показался паровоз, который тянул длинный состав.

— Приготовься, Апанас, — волнуясь, сказал товарищу Виктор.

— Пусть идет, — ответил Цагельник. — Это порожняк с фронта. Нам нужна рыба покрупнее.

Вскоре мимо партизан прогромыхал эшелон. И действительно, почти все вагоны были открыты — значит, пустые; лишь в четырех пассажирских вагонах везли раненых.

Прошло еще с полчаса. Наконец подрывники дождались своего: со стороны Старушек на большой скорости шел длинный состав. Машинист ничего не опасался: ведь только что прошел встречный эшелон.

Афанасий впился взглядом в паровоз, отсчитывая метры, оставшиеся до мины. Тихонько отвязал шпагат от деревца и обмотал палец правой руки. И вот локомотив уже над нужной точкой. Цагельник резко дернул шпагат, и тут же под колесами паровоза поднялось серое облако взрыва.

Паровоз вздрогнул и резко повернул вправо, сваливаясь под откос. Вагоны в страшном грохоте и треске лезли один на другой, кренились набок и падали под откос. С крутой насыпи валились покореженные танки и орудия. Из-под обломков слышались стоны и крики раненых солдат.

Наши подрывники успели скрыться в лесу. Они не шли, а словно на крыльях летели на базу — возбужденные, довольные итогами операции.

Так удачно было положено начало новой форме борьбы с врагом — диверсиям на железных дорогах. Некоторое время спустя Афанасий Цагельник снова вышел со своей группой на дорогу. Между станциями Копцевичи и Оголицкая Рудня ими был спущен под откос вражеский эшелон с горючим. Сгорели десятки цистерн. Долго тогда бушевало пламя над болотами Полесья. Цагельник со [108] своими хлопцами на этот раз не сразу ушел с места катастрофы. Он правильно решил, что сюда должны приехать фашисты из ближайшего гарнизона, расположенного на станции Копцевичи. Это подтвердила и встретившаяся партизанам крестьянка из Оголич Ксения Полторан.

— Тревогу в гарнизоне сыграли, — сказала она подрывникам. — Ждите, скоро подъедут на машинах.

Подрывники быстро заминировали большим зарядом тола небольшой мост на окраине деревни Оголичи. И первая же машина, мчавшаяся на большой скорости, взлетела на воздух. Все находившиеся в кузове гитлеровцы погибли.

В штаб нашего соединения все чаще стали поступать донесения о смелых действиях подрывников. Вот донесение командира отряда Михайловского от 7 июля 1942 года:

«Группой подрывников в составе Александра Гладкова, Николая Шибута, Василия Савонь, Федора Непляка, Владимира Кулака, Владимира Круковича, Василия Будовича, Павла Ежкова во главе с Вениамином Андреевичем Малинцом между станцией Птичь и поселком Мышанка спущен под откос эшелон противника. Разбито много вагонов с живой силой».

Командир отряда Николай Храпко 10 июля доложил, что партизаны-подрывники Владимир Широгов, Моисей Фуксон, Никита Храпко под руководством командира взвода Кучугурова произвели диверсию на железной дороге Минск — Бобруйск. В районе станции Мирадино был спущен под откос вражеский эшелон с танками, бронемашинами и горючим. На месте крушения возник большой пожар. Фашистам пришлось много повозиться, прежде чем удалось растащить разбитую боевую технику и освободить пути для движения других эшелонов к фронту.

Почти ежедневно выходили на железную дорогу подрывники из Старобинского отряда. И они часто возвращались с удачей. 22 июня произвели большое крушение между станциями Лунинец — Лахва: на партизанскую мину наскочил двигавшийся к фронту эшелон противника. Под откос свалились два паровоза, шесть пассажирских вагонов и 19 платформ с бронемашинами и пушками; при этом погибло около двухсот гитлеровцев. 30 июня старобинские партизаны подорвали между станциями Микашевичи — Дедовка бронепоезд, а 3 июля спустили под откос в районе Житковичей еще один эшелон. [109]

В короткий срок группы подрывников появились во всех отрядах соединения. При штабе была организована специальная служба, которая ведала распределением тола и капсюлей-детонаторов и руководила диверсионно-подрывной работой в отрядах. От нас шли заявки в Центральный Комитет КП(б)Б на новые партии взрывчатки и приспособления для взрыва. И Москва делала все, что могла, чтобы удовлетворить наши просьбы. Взрывы на железных дорогах гремели все сильнее, все чаще летели под откос эшелоны с живой силой и техникой противника.

Это встревожило гитлеровцев. Они усилили охрану дорог, стали пускать впереди эшелонов платформы с песком, уменьшили скорость движения составов. Но партизаны предприняли свои контрмеры: в отрядах было увеличено число «удочников» — специалистов по проведению направленных взрывов.

Москва прислала большую партию противотанковых ружей. Мы создали группу подрывников-бронебойщиков, которые подходили к железной дороге на 100–150 метров, выбирали удобную позицию и обстреливали из ПТР вражеские эшелоны. Огонь велся главным образом по паровозам и цистернам с горючим.

Все шло хорошо. Но вот в первой половине июля в штаб соединения поступило сразу несколько донесений о том, что полученные нами из-за линии фронта мины нажимного действия (ПМС) не всегда срабатывают. Требовалось немедленно выяснить причины. Я с группой партизан отправился на железную дорогу. Утром 22 июля мы подошли к железнодорожному полотну в двух километрах западнее станции Старушки, бесшумно сняли охрану и аккуратно подложили под рельс мину, добавив к ней три килограмма тола и 15 килограммов аммонала.

— Вот грохнет так грохнет! — говорили партизаны.

Минут через пятнадцать — двадцать показался вражеский эшелон. Мы на всякий случай отползли подальше в лесок и с замиранием сердца ждем взрыва. Но эшелон промчался мимо. В чем дело? Тут же подползли к заряду, посмотрели, как он себя «чувствует». И докопались до причины. Оказывается, еще задолго до войны на дороге были уложены тяжеловесные рельсы; под немецкими паровозами, которые значительно легче наших, они почти не прогибались. Рельс не нажимал кнопку на мине, и она не срабатывала. Тогда выбрали удобный момент и рядом с первым [110] зарядом поставили вторую мину, действие которой основано на замыкании двух проводков внешней цепи: стоит колесу паровоза прикоснуться к проводам и оголить их, как тут же происходит взрыв.

И действительно, едва мы сползли с насыпи, как вдали показался состав, направляющийся к фронту на большой скорости. Наш заряд сработал! Взрывом огромной силы паровоз приподняло в воздух, и он слетел под откос. Не уцелело ни одной платформы с техникой. Мы подбежали к месту катастрофы, надеясь прихватить «языка», но в груде обломков не нашли ни одного живого охранника.

По возвращении в штаб соединения я дал указание подрывникам, чтобы они на железной дороге пользовались минами контактного действия или применяли метод «удочки». После этого случаев отказа мин почти не было.

Взрывы на дорогах крепко портили нервы фашистскому командованию. Мало того, что при крушениях уничтожалось много солдат и офицеров, военной техники, боеприпасов и горючего, но и нарушался график движения остальных эшелонов; их отправка на фронт иногда задерживалась на несколько суток. Движение поездов ночью было приостановлено. Но и это захватчиков не спасало Количество подорванных эшелонов не уменьшалось, а росло. И тогда немецкое командование пошло на изуверскую меру — стало привлекать для охраны дороги местное население. Каждому населенному пункту выделялся определенный участок. И если на этом участке происходил взрыв, то крестьян расстреливали, а их деревню сжигали. Охранникам из числа населения вменялось в обязанность: если заметят партизан, немедленно передавать об этом по цепочке немецким караулам, которые обычно располагались на станциях, разъездах и в дзотах. Местное население было привлечено также к работам по расчистке придорожной полосы от кустарников и леса.

Мы задумались: как действовать в такой обстановке? Ведь каждая наша операция могла вызвать дикую расправу озлобленных фашистов над местным населением. Выход помогли найти сами крестьяне. Они говорили партизанам: «Приходите. Не бойтесь — не выдадим». Подрывники днем и ночью смело подходили к полотну, зная, что среди крестьян не найдется предателя, который бы просигналил фашистам. Наши подрывники устанавливали мины, внимательно следя за тем, чтобы неожиданно не появился с какой-нибудь [111] стороны фашистский патруль. Когда мина была установлена, люди просили партизан:

— Свяжите нас, заткните рот кляпом, оттащите подальше в кусты, чтобы при взрыве не убило.

Так подрывники и поступали.

Фашисты вскоре убедились, что надежды на русских «охранников» не оправдались, и выделили для охраны железных дорог дополнительные войска. Это было нам на руку. Пусть фашистский солдат лучше сидит в Копцевичах или Птичи, в Пуховичах или Осиповичах, Смолевичах или Жодино, лишь бы он не появлялся на фронте. Так скорее придет победа!

Наши отряды наращивали удары по коммуникациям противника. Каждый день мы узнавали имена новых героев. Хорошо действовала, в частности, группа подрывников во главе с Григорием Токуевым. В ее состав входили инженер Федор Малышев, пограничник Владимир Петухов, артиллерист Дмитрий Лукьянович, кавалерист Николай Яковлев и учитель Василий Будович. Каждый из них не уступал в смелости своему командиру, а командир являл собой пример исключительной храбрости и героизма. Однажды подрывники подошли к железной дороге между станциями Оголицкая Рудня и Муляровка. Ночью они заминировали железнодорожное полотно и замаскировались в лесу, ожидая, когда пройдет первый эшелон. Но партизан на этот раз постигла неудача: охрана обнаружила мину и обезвредила ее.

— Пошли на перегон Коржовка — Птичь, — распорядился Григорий.

В тот момент никто из подрывников не сожалел о том, что напрасно пропала ночь; не думал и о том, что, может быть, еще сутки придется провести в лесу, страдать от мошкары.

К полудню группа добралась до нового места. И тут Токуев принял решение:

— Заминировать дорогу днем!

— Но как это сделать? — переспросил Федор Малышев. — Ведь поезда проходят через каждые пятнадцать минут.

— Надо, Федя, — только и мог сказать Токуев.

По команде подрывники мгновенно заняли свои боевые места в тыловом и боковых охранениях. А Токуев, зажав кинжал в руке, пополз по откосу насыпи к полотну; за ним [112] последовал Малышев с десятикилограммовой миной. Как только они приблизились к рельсам, справа показался фашистский патруль. Григорий и Федор на животах сползли вниз по насыпи и притаились в кустах. Они выждали, пока гитлеровцы скрылись за поворотом, и снова подползли к полотну. Мина была быстро поставлена и искусно замаскирована.

Не успели партизаны отбежать от железной дороги метров на сто, как из-за леса послышался гул эшелона. Вскоре он полетел под откос. Паровоз и почти все вагоны превратились в груду искореженного металла и переломанных досок. Много гитлеровцев было убито и ранено.

После этого Григорий Токуев и его товарищи сделали вывод: минировать железную дорогу надо не только ночью, но и днем. Смелый подрывник всегда найдет способ обмануть бдительность фашистской охраны и выполнить задание.

Мастерски подрывали вражеские эшелоны и партизаны Александра Далидовича. Здесь находился коммунист Иван Венедиктович Сытько — житель деревни Старосек Любанского района. Это был смелый боец. Он успешно закончил курсы подрывников, вернулся в отряд и создал подрывную группу, в которую вошли Андрей Перекотин, Моисей Урицкий, Николай Власов, Семен Лагун, Леонид Хотеев и Абрам Гельфанд. 18 августа 1942 года они совершили первую вылазку на железную дорогу и заминировали ее. При крушении эшелона были разбиты паровоз и три вагона с мукой. Партизаны остались недовольны таким результатом.

— Надо подрывать так, чтобы весь эшелон выходил из строя, — сказал Иван Венедиктович.

Бойцы долго думали, как этого добиться. И они решили ставить мины не на первом попавшемся участке, а на поворотах железнодорожного полотна. Причем старались выбирать места с высокой насыпью и поближе к вражеским гарнизонам, где поезда идут с большой скоростью. И получилось здорово! Группа подорвала 14 эшелонов, и каждый раз при крушении они почти полностью слетали под откос.

Иван Сытько не знал устали. Не успеет вернуться с задания на базу, как уже начинает готовиться к очередной операции. В этом замечательном советском человеке билось мужественное сердце. В одном из номеров газеты [113] «Клiч Радзiмы», издаваемой Любанским подпольным райкомом партии, Иван Венедиктович писал: «Горячая любовь к Родине дает мне силы в борьбе с гитлеровскими захватчиками. Пока в моей груди бьется сердце, я беспощадно буду уничтожать немецко-фашистских поработителей, а если понадобится, то и самое дорогое, что есть у человека, — жизнь отдам на алтарь Отечества». Коммунист Сытько погиб в одном из жестоких боев с оккупантами. Клятву свою он сдержал — бился с врагом до последнего вздоха.

Партизаны нашего соединения действовали на всех железных дорогах, проходящих по территории Минской и Полесской областей. Подрывники из отрядов Шашуры и Кудашева несколько раз минировали полотно на перегонах Осиповичи — Старые Дороги и Осиповичи — Бобруйск и за сравнительно короткий срок спустили под откос свыше десяти вражеских эшелонов с живой силой, техникой и боеприпасами. А подрывники из отряда «Дяди Коли» провели одиннадцать удачных подрывов поездов на железной дороге Минск — Борисов.

Особенно трудно приходилось подрывникам, действовавшим под Минском. Здесь была в основном открытая местность, много гарнизонов противника. Подойти к полотну железной дороги гораздо труднее, чем в других местах, да и отойти после подрыва эшелона было не так-то просто. Но партизан ничто не останавливало. Они старались проникнуть как можно ближе к городу, где поезда ходили на более высоких скоростях. И пусть тебя на каждом шагу подстерегает опасность, пусть на подготовку и проведение операции уходят лишние сутки, но зато при удачном подрыве под откос летят десятки вагонов!

25 мая 1942 года группа партизан из отряда «Штурм» во главе с сапером Ипполитом Тимохиным вышла к железной дороге Молодечно — Минск на перегоне между станциями Радошковичи — Беларусь. Они решили положить восьмикилограммовый заряд недалеко от моста через реку Свислочь — там, где полотно делает поворот по высокой насыпи.

Над землей закурился туман. С каждой минутой сгущалась темнота. Тимохин произвел боевой расчет, и партизаны приступили к делу. Владимир Праслов, замаскировавшись в кустах, остался лежать недалеко от дороги, держа в руке конец шнура; Илья Худяков и Валентин Богданов ушли в боковые охранения; Ипполит Тимохин и [114] Семен Кулакович, захватив мину, направились к полотну. За ними тянулся длинный шнур.

Партизаны бесшумно забрались на насыпь. Осмотрелись, прислушались. Вокруг никого. Тишина. Подрывники переползли первую колею, протянули под рельсами шнур и подвели его ко второму пути. В ход пошли кинжалы. Нужно было как можно скорее выкопать ямку для мины, заложить заряд и замаскировать его. Слежавшаяся щебенка поддавалась с трудом. Подрывники грудью наваливались на рукоятки кинжалов, осторожно, чтобы не делать шума, выбирали камешки из ямки. Наконец место для мины готово. И в этот момент к Тимохину и Кулаковичу подбежал запыхавшийся Богданов.

— Патруль! — шепнул он.

Все трое замерли, насторожились. Отчетливо слышались шаги.

— Вниз! — скомандовал Тимохин.

Партизаны скатились по насыпи в кусты. Тимохин остался на полотне один. Он установил заряд, вставил капсюль, привязал к кольцу чеки шнур и начал быстро все это засыпать щебнем. Подрывник закончил работу вовремя: в темноте на фоне неба показались фигуры пятерых немецких солдат. Тимохин вьюном сполз с насыпи и скрылся в кустах, где лежали Кулакович и Богданов. Командир группы взял шнур. Партизаны неотрывно следили за дорогой, по которой медленно двигался вражеский патруль.

Немцы то и дело останавливаются, прислушиваются, осматривают шпалы и рельсы. До места минирования остается десять, пять, три метра... Тимохин — весь внимание. Партизаны облегченно вздохнули, когда увидели, что патруль, не задерживаясь, прошел мимо мины.

Часа через полтора ночную тишину нарушил отдаленный гул. Со стороны Радошковичей двигался немецкий воинский эшелон. На повороте эшелон изогнулся длинной змеей.

Кулакович взял у командира шнур и, как только паровоз приблизился к мине, сильно дернул за конец шнура. Темноту разорвала огненная вспышка. Грохнул оглушительный взрыв. Было видно, как паровоз приподнялся, потом накренился и свалился под откос. Вагоны с треском наваливались один на другой. Через головы подрывников со свистом летели доски и куски металла. Несколько [115] вагонов загорелось. Начали рваться снаряды, которые фашисты везли на фронт.

Партизаны, довольные успехом, вернулись на базу. Связной отряда Петр Полещук, работавший ремонтником на железной дороге, через два дня сообщил, что под откос свалились паровоз и восемнадцать вагонов и платформы, груженные танками, пушками, минометами и снарядами. Трое суток восстановительный батальон противника потратил на подъем паровоза, пушек и танков. Все это время дорога бездействовала.

Однажды смелую диверсию провела группа подрывников во главе с комиссаром отряда В. Яковенко. Минеры В. Катков, Н. Семенчук, А. Сивец, В. Басов, Н. Дешевой, Ф. Долгий, И. Нагайцев под прикрытием пулеметчиков и автоматчиков подобрались к железнодорожному полотну возле станции Дороганово и заложили под рельс 20-килограммовую мину и снаряд от 120-миллиметровой пушки.

— Мы не только подорвем эшелон, но и обстреляем солдат противника, — сказал Яковенко.

И он расположил бойцов в ближнем кустарнике вдоль насыпи. Один из минеров взял конец шнура, готовый в нужный момент произвести взрыв.

В восемь часов утра со станции Дороганово вышел вражеский эшелон. Вдали показался паровоз, за ним длинной цепью тянулись платформы и вагоны-теплушки.

— Приготовиться! — скомандовал комиссар.

Прошло несколько минут, и под паровозом сверкнула огненная вспышка, раздался сильный взрыв. Некоторые платформы и теплушки повалились под откос. В это же время заработали партизанские пулеметы и автоматы. Часть вагонов загорелась. В результате крушения были разбиты паровоз и 31 вагон. Под обломками эшелона погибло свыше 350 гитлеровцев. 8 мая 1942 года на боевое задание вышла группа партизан из Бегомльского отряда Р. Дьякова — А. Чернов, Н. Луничев, Ф. Полянский, П. Штукарев и И. Милованов. Недалеко от станции Крупки они спустили под откос вражеский эшелон. В результате были разбиты паровоз, три платформы с танками, два вагона с живой силой и четыре — с боеприпасами. Дорога не работала сутки.

Через неделю, 15 мая, западнее станции Крупки произошло еще одно крушение. Партизаны того же отряда С. Гунин, Т. Дрентусов, И. Жаворонков, И. Кулешов, [116] П. Шильников и И. Морозов подорвали эшелон противника, направлявшийся к фронту. Были разбиты паровоз и пять вагонов, 11 вагонов получили повреждения. В поезде возник пожар, начали рваться боеприпасы.

Поскольку нам стали присылать из Москвы все больше взрывчатки и капсюлей-детонаторов, штаб соединения решил проводить диверсионно-подрывную работу с применением мин не только на железных дорогах, но и на шоссе и наиболее оживленных грунтовых дорогах. Надо было наносить урон и железнодорожным эшелонам, и автомобильным колоннам.

Первого мая мы с Петром Петрушеней, Антоном Филиппушко и Ольгой Гальченей возвращались с задания. Около деревни Плюсна обнаружили новый, только что построенный мост через болотистую речушку.

— Давайте сожжем этот мост, — предложил я товарищам.

Неподалеку находился смолокуренный завод. Мы взяли там две бочки мазута, телегу дров и все это выгрузили на мост. Скоро он запылал ярким пламенем. Ну какой, казалось, вред мы нанесли фашистам, спалив мост через небольшую речушку! А на поверку вышло иное. Гитлеровцы построили на этом месте примитивный мостик, причем на это ушло немало времени. Почти на неделю застопорилось движение по дороге Красная Слобода — Бобруйск. Вот вам и мостик!

Значит, подрывать и сжигать мосты через речушки есть резон. Вскоре после этого группа партизан из отряда Розова поставила мину и устроила засаду на дороге Любань — Сосны. Народные мстители уничтожили одну грузовую и две легковые машины. От взрыва мины и партизанского огня погибли несколько гитлеровских офицеров и четырнадцать солдат. В числе трофеев оказался чемодан, полный наградных знаков, которые немцы везли для того, чтобы поднять дух своих вояк в борьбе против партизан.

Летели под откос вражеские эшелоны. Высокими факелами вспыхивали подбитые и подорванные автомашины. Народные мстители делали все для того, чтобы сорвать доставку к линии фронта живой силы и техники противника, боеприпасов и продовольствия и тем самым облегчить Красной Армии борьбу с фашистскими полчищами. [117]

Партизанская зона

Одновременно с диверсионной работой в городах, на железнодорожных магистралях, шоссейных и грунтовых дорогах партизанские отряды часто нападали на вражеские гарнизоны. Оккупационные власти с помощью охранных войск начали усиленно укреплять старые и создавать новые гарнизоны, особенно вдоль железных и шоссейных дорог. Некоторым гарнизонам были приданы артиллерийские и минометные части. Для борьбы с партизанами выделялись специальные эскадрильи разведывательной и бомбардировочной авиации, которые дислоцировались на минском, бобруйском и борисовском аэродромах. Самолеты ежедневно кружились над лесами и деревнями партизанской зоны, подвергая их бомбардировке и обстреливая из пулеметов и пушек.

Помнится солнечное весеннее утро 19 апреля 1942 года. Мы стояли в деревне Альбинск. Я вышел во двор и прислушался. Сверху, из прозрачной небесной сини, доносился слабенький гул. Мне с трудом удалось различить две малюсенькие темные точки. Самолеты шли на очень большой высоте.

«Может, наши?» — подумал я. Хотелось верить, что это были советские самолеты.

Но нет. Машины развернулись, еще раз прошли над деревней, снова сделали крутой разворот и устремились в пике. И едва я успел крикнуть: «Воздух!», как вдоль улицы начали рваться бомбы. Одна упала рядом с нашим домом. Взрывом разрушило две стены, но, к счастью, никто не пострадал.

Жители деревни устремились в сторону леса. Самолеты снова развернулись и с бреющего полета обстреляли бегущих женщин и детей из пушек и пулеметов. Во время этого налета погибло четверо крестьян, несколько человек было ранено. [118]

В тот же день бомбардировке подверглись деревни Живунь и Фомин Рог Любанского района. Немецкая авиация совершала налеты на деревни не только днем, но и ночью. Мы приняли меры к тому, чтобы обезопасить жителей деревень и партизан от вражеских бомбардировок и обстрелов. Были созданы посты воздушного оповещения. Партизаны стали больше заботиться о маскировке, выкопали траншеи, в которых можно было бы укрыться при воздушных налетах. В некоторых отрядах для отражения атак немецких самолетов приспособили станковые пулеметы.

Противник стал все чаще бомбить Альбинск. В один из июньских дней второго года войны фашистские самолеты предприняли особенно ожесточенную бомбардировку. Не успели отгрохотать последние взрывы, как к деревне на машинах прибыли каратели из охранных отрядов.

Пьяные гитлеровцы пошли в психическую атаку. Между лесом и деревней простирался широкий ровный луг. Каратели двигались несколькими цепями — сначала молча, потом по команде бросились вперед, истошно крича и стреляя из автоматов на ходу. Они бежали по открытой местности, и у партизан была полная возможность отбить атаку.

Народные мстители встретили атакующих фашистов огнем. Но силы были слишком неравные. Гитлеровцы ворвались в деревню.

Правда, долго они не удержались: подкрепления, вызванные штабом, мощным ударом выбили врага.

Весной 1942 года нам стало известно, что противник ведет усиленную пропаганду в лагерях советских военнопленных, стараясь склонить на свою сторону оказавшихся в беде красноармейцев и командиров, заставить их служить в так называемых «русских подразделениях». Эти «подразделения» предназначались для подавления партизанского движения. Оккупанты сначала выискивали среди военнопленных самых неустойчивых: выходцев из семей раскулаченных во время коллективизации сельского хозяйства, тех, кто до войны был осужден советским судом за кражу, хулиганство, взяточничество. Но таких оказалось мало. Тогда немецкое командование создало в лагерях и без того невыносимые условия: морило военнопленных голодом, устраивало массовые избиения и расстрелы. Фашистские агитаторы, посланные в лагеря для отбора «добровольцев» [119] в «русские подразделения», нагло заявляли военнопленным: «Не пойдете служить — умрете здесь с голоду».

Так под угрозой смерти в бобруйском лагере военнопленных были сформированы два батальона — «Днепр» и «Березина». Для того чтобы руководить этими батальонами и направлять их на борьбу с партизанами, гитлеровцы создали специальный штаб «Гольфельд». К нам в руки попал приказ этого штаба от 14 сентября 1942 года. Батальонам «Березина» и «Днепр» предписывалось совместно с сильными местными гарнизонами охранять территорию населенных пунктов Любань, Доколь, Барбарово, Катка, Березовка, Зубаревичи, Ратмировичи, не допускать просачивания партизан севернее линии этих пунктов, обеспечить охрану дорог Глуск — Любань и Глуск — Городок — Бобруйск, заботиться о выполнении селами поставок сельхозпродуктов для немецких войск и Германии. Личному составу батальонов предлагалось немедленно приступить к инженерному оборудованию опорных пунктов в гарнизонах: строить дзоты и бункера с ходами сообщения, обнести занимаемые гитлеровцами и полицейскими дома пуленепроницаемыми заборами, перекрытия в дзотах и бункерах делать не менее чем в три наката, чтобы в гарнизоны не могли прорваться даже сильные партизанские отряды, вооруженные тяжелым оружием.

Члены обкома партии, командиры и комиссары партизанских отрядов, познакомившись с приказом, сделали для себя практические выводы. Штаб соединения потребовал от партизан быть готовыми к борьбе с батальонами «Днепр» и «Березина».

Через трое суток после своего приказа штаб «Гольфельд» бросил батальон «Днепр» в бой против партизан. При первом же столкновении мы убедились, что боеспособность этого батальона очень низка; многие «добровольцы» не хотели воевать против партизан, сразу же сдались в плен, а 17 сентября 1942 года вторая рота полностью перешла на нашу сторону. Было это так.

...9 сентября наша разведка донесла, что в деревнях Андреевка, Доколь, Прусы, Чабусы и в районном центре Любань расположились подразделения батальона «Днепр». Мы установили за ними непрерывное наблюдение. Командир отряда Плышевский отправил в Любань партизанку-разведчицу Анну Батюк, чтобы узнать о намерении «русских [120] добровольцев». Девушка нарядилась в рваную одежду, взяла корзинку и отправилась в гарнизон. Она пришла к зданию средней школы, в котором размещалась вторая рота батальона «Днепр», и разговорилась с солдатами.

— Нет ли у вас лишнего мыла? — спрашивала она то у одной, то у другой группы. — Ребятишки грязные ходят, чесотка у них появилась, а помыться нечем.

Анна пристально наблюдала за всем, что делается в роте, чутко прислушивалась к солдатским разговорам. Она узнала, что через несколько дней батальон собирается выступить в поход, и, выменяв несколько кусков мыла, начала прощаться. В это время к ней подбежал солдат и сказал:

— Эй, красотка! Тебя господин старший лейтенант зовет.

Аня поборола страх и, улыбнувшись солдату, спокойно направилась за ним в школу. Ее привели в кабинет. Там сидели двое — командир роты старший лейтенант Сорвин и командир взвода младший лейтенант Фелько. Они приказали солдату уйти и пригласили девушку присесть возле стола.

— Откуда ты пришла? — спросил ее Сорвин.

— Из деревни Пласток. За мылом я. Детишки...

— Почему не выменивала мыло на рынке? — в упор посмотрел на нее Фелько.

— Какое там мыло? — не растерялась девушка. — Подделки разные. А у вас — настоящее.

— Партизаны в деревне есть? — поинтересовался командир роты.

— Нет. Никого у нас нет — ни партизан, ни полицейских...

— А бывают? — не унимался Сорвин.

— Партизаны иногда заходят, — неопределенно пожала плечами разведчица.

И тут Анна услышала то, что поразило ее. «Русские командиры», не опасаясь посторонней девушки, начали разговор о предстоящей операции, стали обсуждать, как рота направится в деревню Пласток, сколько человек пойдет, какой будет порядок движения. А потом командир роты, словно спохватившись, взглянул на Аню и сказал:

— Можешь идти. Извини, что задержали.

Обо всем этом Анна Батюк в тот же день подробно рассказала [121] командиру отряда Плышевскому. Тот приказал установить наблюдение за гарнизоном Любань, не переставая размышлять о том, почему командование роты из батальона «Днепр» изложило при посторонней девушке планы военных действий против партизан. Где-то в глубине сознания у командира отряда возникла мысль: а не ищут ли «русские добровольцы» путей к партизанам, не хотят ли они перейти на нашу сторону?

Утром 16 сентября разведка донесла Плышевскому: из Любани вышла колонна. Впереди движется немецкий взвод, за ним — полицейские, позади — рота из батальона «Днепр». Вдруг на подступах к деревне Пласток затрещали автоматы и пулеметы, послышались взрывы гранат. Минут через двадцать снова наступила тишина. К полудню партизанские разведчики сообщили, что немецкий взвод и полицейские вернулись в Любань, привезли на подводах много убитых и раненых. А рота из батальона «Днепр» скрылась в лесу. Было ясно, что это она завязала бой с гитлеровцами и полицейскими. Штаб соединения сразу же отдал приказ отрядам, располагавшимся в Любанском районе, найти вторую роту «русских добровольцев» и вступить с ними в связь. В деревнях были оставлены наши посты и секреты. Рота была обнаружена сначала в деревне Озерное, а потом ее увидели в Ямном. Через связных нам стало известно, что «днепровцы» ищут партизан, хотят влиться в их ряды. Связному из Ямного было приказано проводить роту в деревню Баяничи, в районе которой располагался штаб отряда Плышевского. Старик-связной подошел к старшему лейтенанту Сорвину и изъявил желание быть проводником. Рота направилась за ним. Солдаты выпросили у одной из колхозниц кусок красной материи, прикрепили ее к древку и установили флаг на подводе. Все солдаты привязали к винтовкам куски белой материи.

В Баяничах «дпепровцев» встретил партизанский разведчик Артем Чечуха.

— Доложите о нашем прибытии командованию, — попросил партизана Сорвин.

— Мне приказано передать, чтобы вы до прихода нашего командира сложили оружие, — передал Артем наше распоряжение Сорвину.

Это приказание было немедленно выполнено.

На другой день я встретился с Ефимом Фелько и попросил [122] его рассказать о том, как был подготовлен и осуществлен переход роты к партизанам.

— В начале войны я служил в танковом полку, — начал он. — Под Смоленском мы попали в окружение, вели жестокие бои с превосходящими силами противника. Однако прорвать вражеское кольцо не удалось, мы не смогли соединиться с частями Красной Армии. Многие танкисты пробились в Брянские леса, где влились в партизанские отряды. В одном из боев в июле 1942 года я с группой бойцов попал в плен и был отправлен в бобруйский лагерь военнопленных. Там, как я заметил, фашисты уже вели широкую агитацию за то, чтобы красноармейцы и командиры вступали в «русские подразделения». Однажды мой товарищ Вальков при поездке на кухню за баландой, которой кормили военнопленных, привез кусок хлеба, который подала ему одна старушка. Когда мы его разломили, чтобы раздать более слабым военнопленным, то в середине обнаружили записку: «Товарищи, организуйте побеги из лагеря. Приходите в Славковичи. Мы, партизаны, вас встретим. Нас уже много».

Партизанская записка взбудоражила нас. Мы днем и ночью думали о том, как вырваться из плена. Но сделать это было почти невозможно — лагерь охранялся усиленными фашистскими нарядами. Тогда появилась мысль записаться в «русское подразделение», получить у немцев оружие и при первой же возможности перейти к партизанам. Так и сделали. Я и мои товарищи Вальков, Щербаков, Смирнов, Алахьяров, Фомин, Моисеенко, Закиров, Вишневский и другие оказались в казармах, окруженных колючей проволокой. Здесь располагался формируемый немцами батальон «Днепр». Гитлеровцы установили жестокий режим. За малейшие нарушения людей хватали, били и отправляли обратно в лагерь. Вскоре нам выдали обмундирование, оружие, по четыре патрона и отправили в местечко Городок Глусского района для охраны моста через реку Птичь. И здесь я заметил, что в батальоне действует какая-то патриотическая организация: среди солдат распространялись листовки, по вечерам втайне собирались маленькие группы и вели разговор о нашей стране, о долге советских людей, о чести воина Красной Армии. Через несколько дней заболел командир взвода Смирнов. На его место назначили меня. Я стал бывать на совещаниях командного состава, проводимых шефом-гитлеровцем, [123] близко познакомился с командиром роты Сорвиным. В тот день, когда батальон перебрасывали в Любанский район, спросил Сорвина:

— Господин комроты, что мы будем делать, если встретим партизан?

— А ты кто будешь? — спросил он и обжег меня суровым взглядом.

Я не понял, что он хочет, и ответил:

— Офицер.

— Какой? — переспросил он.

— Русский.

— Советский, — добавил Сорвин и тут же сказал: — Поклянись честью офицера Красной Армии, что не выдашь тайну, которую я тебе сообщу.

— Клянусь!

И Сорвин рассказал мне, что в батальоне действует патриотическая организация, готовящая переход личного состава на сторону партизан. От имени этой организации он приказал мне провести необходимую работу во взводе, подобрать надежных людей.

— Как только прибудем в Любань, сразу же свяжемся с партизанами, — добавил он.

В Любани к нам пришла Анна Батюк. Я только сегодня узнал, что эта девушка является разведчицей партизанского отряда. А тогда мы с Сорвиным пригласили ее на беседу и при ней повели разговор о предстоящей операции, зная, что если Аня является настоящим советским патриотом, то она обязательно передаст наш разговор партизанскому командованию. И мы не ошиблись. Так наша организация искала связи с партизанами и одновременно готовила переход на вашу сторону.

15 сентября шеф-немец созвал совещание командного состава роты и любанской полиции. Он сказал, что в ночь на 16 сентября вторая рота батальона «Днепр», полицейский и немецкий взводы на трехстах подводах должны выступить на операцию и забрать у населения деревень Пласток, Заельное, Озломль, Баяничи весь хлеб и скот, чтобы лишить партизан продовольственной базы. Шеф назвал эту операцию «Альбин».

Когда мы вернулись с совещания, Сорвин сказал, что этой ночью надо перейти к партизанам. Был выработан конкретный план перехода. Решено было разгромить полицейских и гитлеровцев в лесу возле деревни Пласток [124] и направиться по лесным тропам в сторону деревни Баяничи. Членам организации, служившим в роте (а их насчитывалось 45 человек — половина всего состава), был передан условный сигнал: «Уходим!» Сразу же началась усиленная подготовка. Группа Моисеенко взяла три подводы, вскрыла дверь кладовой и нагрузила в телеги боеприпасы, хлеб, табак, плащ-палатки. Около пустой кладовой был поставлен часовой. Закиров, находившийся вечером в карауле у немецкого штаба руководства операцией «Альбин», незаметно проник в здание и унес топографическую карту Минской области. Группе Злотникова были переданы пулеметы и автоматы; она находилась в готовности немедленно вступить в бой, если бы фашистам удалось узнать о нашем намерении.

Но все обошлось благополучно. Ночью мы вместе с гитлеровцами и полицейскими выехали на операцию. Несколько фашистских солдат и офицер разместились на подводах нашей роты. При подходе к деревне Пласток старший лейтенант Сорвин скомандовал:

— По фашистам и полицейским — огонь!

Боевые расчеты нашей организации сразу же приступили к делу. Пулеметчик Вальков дал несколько очередей по ехавшим впереди полицейским и гитлеровцам. Несколько бойцов набросились на фашистов, находившихся в нашей роте, и расстреляли их в упор. Все это было настолько неожиданным для противника, что он растерялся. Полицейские и гитлеровцы бросились врассыпную. А мы, воспользовавшись паникой, свернули с дороги и углубились в лес. Вскоре встретились с вашими людьми. Они и помогли нам связаться с партизанским отрядом.

Так бесславно для оккупантов закончилась операция «Альбин». Одновременно против партизан был брошен батальон «Березина», но и там начался переход на нашу сторону.

В суровые летние дни партизаны с тревогой следили за событиями на южном крыле советско-германского фронта. С болью в сердце люди узнавали о том, что наши войска вынуждены были оставить Керчь, Севастополь, Харьков, с тяжелыми боями отходя на восток. Не считаясь с потерями, враг рвался к Волге. Тогда-то в нашу партизанскую жизнь вошел боевой девиз: «Убей фашиста в Белоруссии, чтобы он не появился на Волге!»

Лето проходило в непрерывных схватках с врагом. Отряды [125] Н. Розова, А. Патрина, А. Далидовича, Д. Гуляева, А. Шубы, Г. Столярова, Н. Храпко, М. Бумажкова, А. Пакуша, И. Жулего, Г. Вежновца, А. Ахраменко, У. Шваякова, В. Шантора, В. Коржа и другие за летние месяцы разгромили гарнизоны противника в деревнях Яминск, Макаричи, Гостино, Погост, Шкава, Березовка, Касаричи, Зеленковичи и многие другие. А в сентябре силами отрядов Далидовича, Гуляева, Розова, Патрина, Пакуша, Бумажкова и бригады Павловского был разбит последний и главный опорный пункт врага в районе нашей зоны — в деревне Катка. Одновременно были уничтожены близлежащие гарнизоны в Слободке и Холопеничах.

Таким образом, к исходу лета 1942 года южные районы Минской области и северные районы Полесской области были почти полностью очищены от оккупантов. Образовался огромный партизанский край с территорией свыше 17 тысяч квадратных километров. В этой зоне уцелели лишь отдельные вражеские гарнизоны, однако они не имели связи друг с другом, и их военное значение было невелико. Партизаны держали в своих руках подходы к железнодорожным магистралям Брест — Калинковичи — Мозырь, Осиповичи — Бобруйск и Осиповичи — Старые Дороги — Слуцк.

Значительных успехов добились также партизаны, действовавшие в центральной части и на севере Минской области. Были расширены Минская (Червенская) и Борисовско-Бегомльская партизанские зоны.

Народные мстители всюду преследовали врага, не давали ему покоя ни днем ни ночью. [126]