Солнце сильнее!

На севере Минской области среди лесов раскинулся городской поселок Плещеницы.

Удивительно красивы здешние места. Сосновые боры перемежаются с полями, березовыми рощами, перелесками. В низинах, среди цветущих лугов, застыли голубые ленты рек Двиносы, Цны, Веинки, Ночвихи, Лонвы...

Плещеницы понравились мне. Приехал я в район в сентябре 1940 года, поглядел на здешнее приволье и подумал: Левитана бы сюда или Шишкина. Писать не переписать бы им плещеницкие красоты. Что ни уголок, то картина. Но больше всего понравились мне люди — трудолюбивые, скромные, гостеприимные. До начала освободительного похода Красной Армии в западные районы Белоруссии в сентябре 1939 года они жили на границе. Близость старого мира — помещичье-буржуазной Польши — вызывала у них обостренное чувство любви к Советской Родине, давно избавившей трудовой народ от ужасов капитализма. Не раз глухой ночью и ясным днем, в лютую зимнюю стужу и летний зной тревожный сигнал пограничников поднимал жителей плещеницких сел и уводил их навстречу опасности. Многие колхозники имели благодарности и награды за участие в поимке лазутчиков из-за кордона. Это край не только трудолюбивых, но и отважных людей.

Помню, однажды под вечер приехал я в деревню Хотаевичи. У правления колхоза собралось много народу. В толпе заметил председателя колхоза имени Энгельса Запольского сельсовета Бориса Руднера — пышноволосого крепыша в выгоревшей на солнце, мытой-перемытой дождями клетчатой кепке. Это один из наших лучших руководителей-хозяйственников.

К высокому крыльцу направился председатель Хотаевичского колхоза Вацлав Чапковский. Он пригласил меня, шепнув на ухо: «Вместо трибуны». Позвал на [8] «трибуну» Руднера и, улыбаясь, обратился к колхозникам:

— Позвольте, граждане, собрание считать открытым. День-то у нас сегодня какой! Наши друзья из колхоза имени Энгельса приехали заключить с нами новый договор на социалистическое соревнование...

— Разве с ними потягаешься: они впереди, а мы в хвосте! — послышались голоса. — Погодить надо, как бы нам животы не надорвать...

— Вот то-то и оно, что потягаемся, — уверенно произнес председатель. — Энгельсовцы решили помочь нам, а мы слово дадим, что покончим со своим отставанием, не будем больше залезать в долг к государству, подтянемся. Авось через годик-другой передовикам на пятки наступим, а там, может, и сами в первую шеренгу вырвемся. Ну как, согласны?

Люди зашумели.

— Согласны!

— К добру бы!

К краю крыльца подошел Борис Руднер. Он снял кепку и начал спокойно, рассудительно:

— Мы в гору сейчас идем. А каждый из нас знает, что в гору сподручнее подниматься не в одиночку, а вместе, держась за руки, помогая друг другу. Вот мы вам и протягиваем свою руку: беритесь за нее крепче, свой шаг с нашим соразмеряйте. Если же в добрый час обгонять нас начнете, — обижаться не будем. Ведь успех каждого из нас — на общую пользу, на радость всем...

Когда Руднер закончил речь, на крыльцо поднялся пожилой, уважаемый всеми колхозник Николай Казимирович Мицкевич. Он понимал толк в земле, в хозяйстве, интересовался агрономией и слыл на селе ученым человеком. Крестьяне знали: раз Казимирович хочет что-то сказать, значит, обязательно скажет интересное, полезное. Все смолкли, приготовившись слушать. Мицкевич обвел медленным взором односельчан, откашлялся и начал свою речь.

— Я вас вот что спытаю, мои дороженькие. Разве мы хуже наших соседей? Разве землица у нас слабее, чем у них?

— Нет! — загудело собрание.

— Тогда в чем же дело? Почему соседи быстрый ход набирают, а мы на месте топчемся? — Колхозники молчали. [9] И Мицкевич ответил: — Я думаю, что наше правление во главе с Вацлавом Чапковским не все делает как надо. Вот давайте и попросим товарища Руднера: пусть он наших правленцев и бригадиров на буксир возьмет, научит их работать по-настоящему, без ошибок. А мы не подведем, приналяжем, чтобы не стыдно было глядеть в глаза соседям.

— Правильно! — послышались со всех сторон одобрительные голоса.

Видать, у хотаевичских колхозников наболело на душе. Говорили они горячо, резко. По всему чувствовалось, что надоело им ходить в отстающих, слышать упреки.

— А что скажет секретарь райкома партии? — обратился ко мне Чапковский.

— Хорошее дело начинают товарищи из колхоза имени Энгельса, — сказал я и поблагодарил Бориса Руднера за замечательную инициативу. Я напомнил колхозникам, что наша партия, развертывая социалистическое соревнование, заботится о том, чтобы люди больше помогали друг другу, делились опытом, подтягивали отстающих, вместе добивались общего успеха. А потом посоветовал Вацлаву Чайковскому, хотаевичским бригадирам побывать в колхозе имени Энгельса, присмотреться к их работе и все лучшее применить у себя.

— Так и сделаем, — заверил Чапковский. — Поучимся у соседей и постараемся их догнать.

— Будем рады поделиться с вами всем, что есть у нас хорошего, — сказал Руднер.

Вот какие отношения, думалось мне, рождает колхозная деревня! Вместо зависти и скаредности единоличника, желания одного вырваться вперед за счет другого появилось новое: товарищеская взаимопомощь, чуткое, заботливое отношение не только человека к человеку, но и коллектива к коллективу.

Вернулся домой поздно, усталый, но очень довольный. Однако поднялся с постели рано. Надо было еще раз посмотреть тезисы доклада на районном партийном собрании.

В докладе было много цифр, таблиц. Не очень мне нравятся цифры, они сушат выступление; но тем цифрам был рад от души. Хлеборобы района дружно и организованно провели весеннюю посевную кампанию. Было посеяно больше, чем в 1940 году, земля лучше удобрена, сев закончили [10] раньше. Если еще потрудиться как следует на уходе за посевами, то быть хорошему урожаю!

Наступило утро воскресного дня. Ожили плещеницкие улицы, по которым непрерывным потоком тянулись подводы. Колхозники везли на базар мясо, молоко, поросят, кур, яйца, ранние овощи. А иные ехали за покупками.

В последнее время трудодень в колхозах стал весомей, у людей появилось больше денег. Их хватало не только на покупку товаров первой необходимости, но и на более дорогие вещи, о которых раньше деревня и понятия не имела. У колхозников появились велосипеды, городская мебель, хорошие костюмы и платья. Это радовало всех, особенно нас, партийных работников. Ведь крепнущий трудодень, все эти велосипеды, диваны, шелковые и шерстяные отрезы, обозы с хлебом государству — ощутимые показатели нашей партийной работы.

К десяти часам в Доме культуры собрались все коммунисты района. У входа в помещение, в фойе, в зале — всюду группы беседующих людей. У одних разговор течет тихо, мирно, у других проходит на высоких нотах, выливается в спор. Мне очень нравятся эти минуты, когда коммунисты собираются вместе. Силища-то какая! Среди таких людей и сам чувствуешь себя сильнее, увереннее.

Я подходил то к одной, то к другой группе товарищей, слушал их разговоры. Видно было, что настроение у людей хорошее, все стремятся добиться большего. Чувствовалось, что собрание и на этот раз пройдет по-боевому, о откровенным разговором, с острой критикой. Конечно, я не сомневался, что кое-кому достанется; может, и мне выступающие всыплют, как говорится, по первое число: ведь что греха таить, в работе райкома идет не все гладко, имеется немало недочетов. Но это не беда. Важно, что каждый получит добрую зарядку новой энергии. Дел впереди предстояло много. Об этом говорила и повестка дня «Итоги весенних полевых работ и задачи районной партийной организации в дальнейшей борьбе за получение высокого урожая, подготовке к уборке и сдаче сельхозпродуктов государству».

В 10 часов утра было открыто собрание, и я начал свой доклад. Речь шла о наших успехах на весеннем севе, о том, как идет уход за посевами. В докладе были затронуты вопросы, [11] связанные с подготовкой людей и техники к жатве, говорилось об организованном проведении продажи хлеба государству.

В самый разгар нашего разговора о насущных партийных и хозяйственных делах мне сообщили, что из Минска попросили срочно позвонить в обком. Пришлось сделать перерыв, и я поспешил в райком. Шел не чувствуя под собою ног, испытывая какое-то непонятное ощущение — не то волнение, не то тревогу. Войдя в свой кабинет, снял трубку и попросил телефонистку немедленно соединить меня с обкомом партии.

— Важное сообщение, Роман Наумович, — услышал я голос Павла Романовича Бастуна.

— Что случилось?

— Сегодня началась война. Немецкие фашисты напали на нашу Родину.

— А может, это провокация, недоразумение?

— Нет, — повторил он, — уже около восьми часов идут жестокие бои. В двенадцать часов дня по московскому радио будет передано правительственное сообщение. Послушайте его и заканчивайте собрание. Не допускайте суеты и тем более паники. Пошли актив на предприятия и в колхозы, надо подробно рассказать людям о вражеском нападении. Помните — больше организованности и дисциплины. В этом сейчас главное.

Я вернулся на собрание. Стараюсь не показывать своего волнения. Правда, чувствую, что сердце бьется ненормально — громко и часто. Но почему замер зал, почему все насторожились? Я ведь еще не сказал ни одного слова. Иду к столу и, кажется, никак не могу добраться до него, а в голове одна мысль — как бы не сорвался голос.

Кто-то крикнул:

— Что произошло?

Я повернулся к залу:

— Из Минска сообщили: началась война... На нас напали немецкие фашисты. На границе идут кровопролитные бои...

Зал ответил одним тяжелым вздохом. И снова — мертвая тишина...

Но вот минутное оцепенение прошло. Зал забурлил. Люди поднялись со своих мест, что-то выкрикивали, но в общем гуле я не мог разобрать ни одного слова. [12]

— Включите радио. Сейчас будет говорить Москва, — сказал я инструктору райкома, сидевшему за столиком секретариата.

Зал замолчал. Все подались вперед, к репродуктору. Минуты, да что минуты — секунды казались вечностью. Скорее, скорее! Ведь уже несколько часов по нашей земле идет война! Не можем же мы так долго быть в неведении.

И вот наконец заговорила Москва. Перед микрофоном выступил первый заместитель Председателя Совнаркома СССР, Народный комиссар иностранных дел В. М. Молотов. Он сообщил о вероломном вторжении фашистских войск в пределы нашей страны и в заключение выразил твердую уверенность в том, что правое дело советского народа восторжествует, победа будет за нами!

Хотя мы уже знали, что началась война, но заявление Советского правительства прозвучало все-таки неожиданно, как гром среди ясного неба. Люди были поражены и в первый момент словно окаменели.

— У-у, гады! Бить их надо, бить смертным боем! — разорвал тишину громкий голос сидевшего в первом ряду секретаря партийной организации Запольского сельсовета Георгия Кутенкова. Он поднялся со стула и направился к трибуне. Его нельзя было узнать. Обычно спокойный, с легкой улыбкой на лице, он в тот момент был бледен, суров, глаза горели ненавистью к врагу.

— Извините, что я без разрешения, — кивнул Кутенков головой в сторону президиума и поднялся на трибуну, тяжело опершись на согнутые в локтях руки. — Видите, товарищи, что делается? — Голос его звучал сильно. — Фашисты захватили пол-Европы, и все им мало. Теперь на нашу землю полезли. Что ж, пусть лезут. Нам, русским людям, не впервые встречать непрошеных гостей. Встретим и на этот раз так, чтобы они ног своих не унесли, забыли навсегда дорогу к рубежам нашей Родины. — Кутенков обернулся к президиуму и обратился ко мне: — Роман Наумович, рассуждать долго не приходится. Разрешите мне сдать дела и пойти в армию.

В зале послышались голоса:

— Все пойдем!

— Записывайте всех!

Вырос лес рук. Каждому хотелось высказаться. То один, то другой вставал с места и просил: «Дайте слово!». [13]

«Разрешите мне!» Люди поднимались на трибуну, говорили страстно, от всего сердца. Их выступления звучали как клятва.

Все ораторы клонили к тому, что надо немедля сдать дела и идти в армию, ехать на фронт. Пришлось выступить с разъяснением.

— Райкому партии понятно стремление коммунистов помочь Красной Армии, — начал я как можно спокойнее. — Но обком от нас потребовал разъезжаться по домам, соблюдать строжайшую дисциплину, вести активную разъяснительную работу среди населения, работать не покладая рук. А в армию пойдет тот, кто получит повестку из военкомата.

На площади перед Домом культуры собралось много людей — почти все население районного центра. Состоялся митинг. После моего краткого сообщения слово попросила Евдокия Пустоход — повар местной столовой, жизнерадостная светловолосая женщина. В Плещеницах ее знали как очень доброго и заботливого человека. Не было, казалось, у нее большего счастья, чем услужить посетителям столовой, накормить их получше, чтобы все были довольны.

— О люди, добрые люди, большое горе обрушилось на нас! — говорила она. — Сердце у меня словно кто клещами сжал и не отпускает. Болит, дышать тяжело. Но я перенесу эту боль. Фашисты не дождутся, чтобы советская женщина голову перед ними склонила. Мне пятьдесят лет. Дайте любое дело — справлюсь, сил не пожалею, лишь бы только врага проклятого остановить, не дать ему на поругание нашу землю. Нам без Родины жизни нет. — Евдокия обвела взглядом толпу. — К вам, мужчины, обращаюсь я. Идите, родные, в армию, бейте фашистов! А за нас и детей своих не беспокойтесь. Мы заменим вас у станка и у плуга. Женщины не подведут вас. С этой минуты мы тоже бойцы...

На митинге было принято письмо Центральному Комитету ВКП(б), в котором жители поселка клялись сражаться с врагом до последней капли крови. Кто-то запел «Интернационал». Песню дружно подхватили, и вскоре революционный гимн мощно и торжественно звучал над широкой площадью, выражая безграничную любовь людей к родной партии, их готовность любой ценой защищать Родину. [14]

Начались дни, полные забот, постоянных тревог и нечеловеческого труда. Райкомовцы, все коммунисты потеряли счет времени. Они работали сутками без сна и отдыха. Никого не удивляло, если кто-нибудь из работников возвращался из колхоза в райком и замертво валился от усталости на диван. Его накрывали пальто и разрешали немного поспать.

Как-то под вечер я решил заглянуть на призывной пункт — посмотреть, что там делается. Сотни людей скопились у небольшого домика комиссариата. Ко мне подошло несколько парней. У каждого горят глаза, каждый чем-то крайне недоволен.

— Товарищ Мачульский, — начали они наперебой. — Мы пришли добровольцами, родные нас на бой благословили, а тут, — парни угрожающе замахали кулаками, — засели какие-то бюрократы, говорят: ждите, вызовем. Да разве же можно сейчас ждать, когда каждый час дорог!..

— Вот что, друзья, — сказал я. — Отойдите в сторону, не привлекайте внимания других. А я поговорю с военкомом — он примет в удобную минуту.

Прошло немного времени, хлопцы разыскали меня и сердечно поблагодарили, довольные тем, что отправляются в воинскую часть.

На призывном пункте были сотни женщин, стариков, детей: они пришли провожать отцов, братьев, родных. Многие плакали, обнимали своих любимых. Но не было случая, чтобы кто-нибудь не пускал своего отца или брата на фронт.

В многоголосом шуме то и дело слышалось:

— Иди, возвращайся с победой!

— Бей их, поганых!

— Слушайся командиров. Не трусь!

Я вернулся в райком. Дежурный выложил на стол с десяток телефонограмм и начал докладывать, что по каждой сделано. Наш разговор прерывает телефонный звонок. Говорит председатель Октябрьского сельсовета Касперович:

— Только что на дороге возле Хотаевичей фашистские самолеты обстреляли женщин и детей, идущих на восток. Есть убитые и раненые. Убитых хороним, а раненых отправили на подводах к вам, в Плещеницы. Есть ли места в больнице? [15]

— Мест нет, — отвечаю, — но везите. Как-нибудь разместим, без помощи не оставим.

Едва положил трубку, как снова звонок. Слышу голос председателя Запольского сельсовета Войцеховского. Он передает, что днем немецкие самолеты сбросили несколько бомб и обстреляли из пулеметов женщин, работавших в поле.

И так беспрерывно звонки, звонки, звонки... Однажды с поста ВНОС сообщили, что на территории Октябрьского сельсовета упал какой-то самолет. Я был уверен, что подбили фашиста, и мне захотелось выехать на место и посмотреть, что осталось от вражеской машины. На лугу за деревней Хотаевичи мы увидели обломки самолета, около которых копошились люди. На покореженном крыле я заметил красную звездочку и не поверил своим глазам: «Неужели наш?» Самолет оказался нашим истребителем. Колхозники успели вытащить раненого летчика и сделали ему перевязку. Глядя на забинтованного пилота и разбитый истребитель, я впервые подумал о том, что, видимо, война предстоит тяжелая, что мы имеем дело с коварным и сильным противником.

Летчика доставили в больницу, и я поспешил в райком, где меня ожидал директор банка И. Дыскин. Он был бледен и растерян, долго мялся, наконец вытащил из кармана свежую газету и ткнул пальцем в сводку Совинформбюро.

— Видите, противник-то как прет, — заговорил Дыскин. — Не остановим, поди...

— Как это не остановим? — чуть не закричал я. — Остановим! Обязательно остановим!

— А все же разрешите мне забрать ценности банка и эвакуироваться на восток.

— Ты что, панику хочешь пустить? Иди и работай. А если попытаешься удрать — расстреляем как труса и паникера.

Дыскин ушел. Банк продолжал работать.

Ночью, до предела усталый, я решил заглянуть домой. Но едва вышел на улицу, как увидел на южном небосклоне огромное зарево. Оно становилось то темно-багровым, то ярко вспыхивало, разбрасывая далеко вокруг красные отблески. Зловещая краснота пожарища смешивалась с густой темнотой — и от этого становилось жутко.

В конце июня фашисты ворвались на территорию нашего района и заняли Крайский, Запольский, Завишенский [16] и Октябрьский сельские Советы. Угроза быть захваченным нависла и над районным центром. Что делать райкому? Я решил посоветоваться с обкомом партии, позвонил в областной центр, но Минск не отвечал.

Как же быть? Мы оказались в сложном положении. Раньше, до войны, когда было трудно, позвонишь в обком или ЦК, посоветуешься — и все становится ясно. А сейчас? Как поступить? Какое принять решение?

Сомнения мучили недолго. Оторванные от областного центра, мы продолжали заниматься обыденными делами и всеми силами старались помогать фронтовикам.

Тяжелые бои развернулись уже на окраине Плещениц. Рано утром 2 июля в райком пришел командир воинской части — усталый, небритый, с распухшими от бессонницы красными глазами, в пропитанной потом, запыленной гимнастерке. Он был удивительно спокоен, присел на стул, закурил, прислушался к орудийной канонаде и пулеметной трескотне и сказал:

— Немцы усиливают атаки. Мне приказано перейти на другой, более выгодный рубеж. Я продержусь еще немного. Так что давайте заканчивайте эвакуацию. И последнее: в лесу есть склад оружия, мне его не поднять. Раздайте оставшиеся винтовки, пулеметы и патроны партийному активу, а остальное оружие укройте в надежных местах. Пригодится! — Он почему-то усмехнулся. Я не понял его улыбки. То ли он хотел ободрить меня, то ли сожалел, что приходится разбирать склад.

В это время к райкому подъехала грузовая машина, в кузове которой находились милиционеры.

— Роман Наумович! — крикнул мне начальник милиции. — Разрешите нам отправляться.

— Поедете последними. Сначала раздайте оружие из склада и отправьте машины с населением.

Неразберихи было много: то где-то старушке не помогли собраться, то у кого-то ребенок затерялся, то машина не заводится. И в этой сутолоке я забыл о гостившей у меня сестре-школьнице Ане. Она уехала на автомашине, на которой увозились партийные документы в глубь страны, без копейки денег и без куска хлеба. Вспомнил я об этом только тогда, когда отправилась последняя машина.

Плещеницы опустели. Я зашел в свой кабинет, мучительно раздумывая над тем, что же делать дальше. Вдруг раздался телефонный звонок. Звонил секретарь Бегомльского [17] райкома партии. Он передал распоряжение обкома КП(б)Б о том, чтобы я немедленно выезжал в Холопеничи: там решено собрать первых секретарей райкомов партии северных районов области для ознакомления с письмом ЦК ВКП(б).

Забежав к командиру части и бросив на прощание «До скорой встречи», я сел в машину.

— Может быть, и не доведется больше встретиться, — крикнул он вслед. — Обстановка меняется, словно в калейдоскопе...

Командир оказался прав. Едва я приехал в Холопеничи, как поступило новое распоряжение: совещание откладывается, всем возвращаться по местам. Причина для этого была серьезная — фашисты подтянули резервы и усилили нажим на наши войска в районе Борисова.

— Скорее! Скорее! — торопил я шофера. Мне представлялось, что сейчас, в эти минуты, под Плещеницами идет тяжелый бой. Красноармейцы, наши добровольцы, бойцы истребительного отряда, наверное, отстаивают каждый бугорок, каждый кустик. «Надо быть с ними», — сверлила мозг неотвязчивая мысль.

— Скорее! Нажимай, браток! — напоминал я водителю, хотя он без того выжимал из машины все, на что она была способна. Позади остались лес, поле, дорога нырнула в перелесок. И тут нам пришлось остановиться. Навстречу двигались подводы, на которых сидели женщины и дети. Подростки гнали коров, овец, коз. Обгоняя подводы, двигались военные машины и санитарные двуколки с ранеными бойцами.

Пыль, шум, стоны раненых... Встречный поток с каждой минутой становился шире и гуще, он заполнил не только дорогу, но и ее обочины. Мы свернули в сторону и устроились под деревом, надеясь, что когда-нибудь движение стихнет и мы сможем добраться до Плещениц. Потянулись томительные часы. Только к полудню наша машина смогла, хотя и с большим трудом, продвигаться вперед.

Вскоре нас остановил военный патруль.

— Вы куда? — спросил меня лейтенант.

— В Плещеницы.

— Опоздали. Наши войска уже оставили поселок, и на Березине подорван мост.

Мое сердце сжалось от жгучей боли. [18]

— Как же быть? — спросил я у лейтенанта.

Он только пожал плечами.

Я долго думал над тем, какое же принять решение. Может быть, подождать командира части и попроситься к нему? А как же обком партии? Ведь он не будет знать, где мы. И я решил поехать в обком, чтобы посоветоваться и получить указания, что делать дальше, а товарищам — работникам райкома, райисполкома, другим активистам, выехавшим из района, — предложил двигаться на восток и вступить в ряды Красной Армии.

Но не так-то просто в этих условиях оказалось найти областной комитет партии. Одни говорили, что он в Могилеве, другие называли иные места. Наконец удалось узнать точный адрес: Горки Могилевской области. Я приехал в город. Мне показали здание, где разместился областной партийный комитет. Трудно было узнать секретарей обкома — так сильно изменились они за последние дни. Осунулись, на лицах прибавилось морщин, глаза воспалились — давали себя знать тревожные бессонные ночи.

— Приехал посоветоваться, как быть, что делать дальше, — сказал я, здороваясь.

— Надо быть со своим народом, — ответил В. И. Козлов. Я не понял и недоуменно взглянул на него, а он устало улыбнулся и пояснил: — Что же тут непонятного? Дело ясное. Мы — партийные работники Минской области, значит, и во время войны должны продолжать работу в этой области...

— Но ведь она занята врагом, — сказал я, не скрывая своего удивления.

— Ну и что же? — спокойно продолжал Василий Иванович. — Мы должны быть на Минщине. Конечно, обстановка серьезно изменилась, а работа нас ждет все та же — партийная. — Козлов с минуту-другую размышлял над чем-то, пристально глядя на меня, потом сказал: — Центральный Комитет предложил работникам обкома партии выехать в свою область. Поедешь с нами. Кстати, слушал выступление по радио товарища Сталина?

— Нет. Я был в дороге.

— Тогда вот возьми газету, прочитай.

Речь И. В. Сталина произвела на меня огромное впечатление. Я понял, что нам, партийным работникам, нужно быть в самой гуще масс, поднимать их на борьбу с оккупантами. [19] С первого дня войны я, как и каждый коммунист, каждый советский человек, старался найти для себя такое место, на котором можно было бы принести как можно больше пользы Родине, лучше всего содействовать победе над врагом. У меня была мысль, что это место в армии, на фронте. И когда я, пробираясь в Горки, видел воинские части, особенно артиллерийские, то думал об одном: вот бы и мне с ними, стрелять по врагу. Ведь незадолго до войны я прошел переподготовку в артиллерийском противотанковом подразделении, знал, как обращаться с пушкой, стрелять из нее.

Но когда Василий Иванович предложил мне ехать во вражеский тыл и сослался при этом на директиву ЦК ВКП(б) и речь И. В. Сталина, я понял: этот трудный участок и есть мое место в общей борьбе, Правда, почти никакого понятия о том, как мы должны действовать за линией фронта, я не имел, если не считать нескольких давно прочитанных книжек о партизанах гражданской войны. Но тогда условия были мало похожи на нынешние. Козлов, угадав мои мысли, сказал:

— Нам будет там тяжело. И не только потому, что фашисты вокруг, что опасность на каждом шагу будет подстерегать. А потому, что опыта борьбы в тылу противника у нас нет. — Василий Иванович легонько стукнул меня по плечу: — Ну и что же? Не боги горшки обжигают. Поживем — научимся...

В. И. Козлов рассказал, что в первые военные дни, несмотря на сложность обстановки, областная парторганизация сумела многое сделать. Обком и горком партии провели по указанию ЦК КП(б)Б 22 июня собрание партийного актива города, на котором выступил первый секретарь Центрального Комитета Компартии Белоруссии П. К. Пономаренко. В тот же день состоялись собрания актива почти во всех районных парторганизациях. Это сыграло большую роль в крутой перестройке всей работы партийных, советских, комсомольских и хозяйственных органов на военный лад, в мобилизации всех сил и средств на борьбу с захватчиками.

Гитлеровцы рвались к Минску, стремились как можно скорее захватить город, откуда открывалась прямая дорога на Москву. Но продвижение вперед давалось противнику тяжело, ценой немалых потерь. Под Минском, как и под Брестом, фашисты встретили ожесточенное сопротивление [20] наших войск. Как стало известно позже, 100-я и 64-я дивизии, оборонявшие подступы к городу, дрались геройски, не только отразили массированные танковые атаки врага, но и отбросили его назад на 10–14 километров. За три дня боев противник потерял под Минском более 300 танков, много другой техники, было уничтожено большое количество солдат и офицеров. Но силы были слишком неравными. 28 июня фашисты ворвались в разрушенный и горящий Минск.

Центральный Комитет Компартии Белоруссии, Минский обком действовали оперативно, сумели в некоторых районах подобрать надежных людей и оставить их для подпольной работы во вражеском тылу. Кое-где районный и городской партийный актив почти целиком остался на захваченной фашистами территории. Значит, будет на кого опереться! Ну, а главное было то, что народ-то в тылу остался наш: советские крестьяне-колхозники, рабочие, интеллигенция. Следовательно, мы будем работать дома, среди своих людей. Все это вселяло уверенность в успехе. И я согласился.

Сборы были недолги. Никаких особых приготовлений не делалось. Мы спешили: хотелось поскорее приехать на место, а там, мол, все приложится. 7 июля мы были уже в Гомеле на приеме у первого секретаря ЦК КП(б)Б П. К. Пономаренко. После короткой беседы выехали в Мозырь, а оттуда через несколько дней отправились дальше на запад. В первой машине находились секретарь обкома Василий Иванович Козлов, областной прокурор Алексей Георгиевич Бондарь, секретарь Слуцкого райкома партии Александра Игнатьевна Степанова и я. Вторую машину заняли секретари областного комитета партии Иосиф Александрович Бельский, Иван Денисович Варвашеня, Алексей Федорович Брагин; в третью сели секретарь обкома Павел Романович Бастун, работник обкома партии Иван Михайлович Миронович и заместитель председателя облисполкома Свинцов.

Решение было такое: ехать на машинах до тех пор, пока это будет возможно, а потом пробираться пешком. Наш маршрут пролегал через Калинковичи — Озаричи — Карпиловку Полесской области, а дальше — на юг Минщины, в Любанский район. Ехать было тяжело. День и ночь над дорогами стояла горькая пыль. Армия под натиском гитлеровских полчищ с боями отходила на восток. Красноармейцы [21] — потные, усталые, запыленные — шли молча, опустив головы.

Иногда наши машины застревали где-нибудь в колдобинах, мешали движению. Тогда на нас обрушивались потоки упреков:

— Куда вас черт несет? Все на восток, а они на запад!

— Поворачивайте! Иначе, как миленькие, попадете немцам прямо в лапы!

Однажды наши машины едва выбрались из леса на поле, как появились два фашистских истребителя и устремились прямо на нас. Я почему-то смотрел не на стервятников, с ревом приближавшихся к нам, а на их черные тени, бежавшие по полю, и на бурунчики пыли, которые поднимали на дороге пулеметные очереди. Свинцовый ливень вот-вот накроет и наши машины.

— Тормози! — приказал Козлов шоферу и тут нее крикнул: — В кюветы!

Грохот и треск оглушили нас. К счастью, никто не пострадал и машины остались целы, хотя в кузове нашей оказалось семь пробоин.

— Ухо держите востро, — сказал Козлов, — за воздухом наблюдайте. Иначе, чего доброго, до места не доберемся.

Часа через два мы были в Карпиловке — центре Октябрьского района. Хотелось встретиться с секретарем райкома партии Тихоном Бумажковым. Но оказалось, что он создал истребительный отряд и уже воюет с немецкими оккупантами. Дежурный райкома дал нам провожатого — местного жителя, который хорошо знал Полесье, и мы, не задерживаясь, тронулись дальше. Узенькая дорожка привела нас в глухой сосновый бор. Там совершенно случайно наткнулись на штаб воинской части. Командир, узнав о цели нашей поездки, охотно согласился помочь.

— Сейчас идут две наши машины в разведку, — сказал он. — Пристраивайтесь к ним. Мои бойцы должны захватить «языка» и вернуться назад. А вам — счастливого пути!

Военные грузовики с разведчиками мчались быстро, мы едва поспевали за ними. Вдруг передние машины резко затормозили, солдаты выскочили из них, а через несколько минут перед нами стоял трясущийся от страха гитлеровец, оказавшийся связистом, проверявшим линию. [22]

Я глядел на вражеского солдата, встреченного мною впервые в жизни, и думал: «Какой же ты неказистый. Если развернуться и дать тебе кулаком по уху, то сразу дух испустишь».

— И они хотят быть хозяевами нашей земли! — задумчиво произнесла Степанова, с презрением и брезгливостью глядя на пленного фашиста.

Разведчики отправили пленного под конвоем в штаб, а сами, замаскировав машины, пошли вдоль провода, который только что проверял захваченный в плен немец. Мы постояли еще минутку, осмотрелись и, свернув на глухую лесную дорогу, направились на запад. Наш провожатый выбирал такие дороги, на которых мы ни разу не наткнулись на немцев, хотя часто слышали в стороне шум фашистских колонн.

К вечеру 20 июля мы добрались до деревни Заболотье Полесской области. Решили заночевать. Это была наша первая ночь в тылу противника. К нам пришли председатель колхоза Пакуш, ветеринарный врач Левкович, врач Крук, учитель Жулего, колхозник Морозов. Вскоре возле нас собралось человек сорок. Мы расспрашивали их, как они живут в эти тревожные дни, что собираются делать.

— Нам-то что, — сказал Пакуш, — хоть и трудно разобраться, что к чему, но мы на месте, у себя дома. Будем действовать по обстановке. А вот вы куда едете?

— Мы тоже будем действовать по обстановке, — усмехнулся Козлов. Он предложил людям газету «Правда», в которой была опубликована речь И. В. Сталина. — Возьмите и внимательно прочитайте. В ней ясно сказано, что нам надо делать.

Оставшуюся часть ночи мы провели в одном из классов школы и рано утром, поблагодарив гостеприимных хозяев, снова отправились в путь.

А вот наконец и наша цель. Мы добрались до Минской области — приехали в деревню Загалье Любанского района, которая была далеко за линией фронта, в тылу оккупантов. К сожалению, прибыли не все машины, а только две. Автомашина, в которой ехали Бастун, Миронович и Свинцов, отстала в пути и затерялась.

21 июля 1941 года. Стоял чудесный летний день. Ослепительно сияло солнце. Но откуда-то издалека доносились громовые раскаты. Я посмотрел вокруг: не выплывает ли где из-за леса грозовая туча. Но нет, небо всюду было [23] прозрачно-синим. Видимо, где-то стреляла вражеская артиллерия.

И мне почему-то припомнилась недавняя гроза, которая застала меня в холопеничском лесу. Черная туча закрыла весь небосвод. Стало заметно темнее, подул холодный ветер. Но вскоре гроза прошла и снова засверкало солнце. Оно сильнее любой грозы!

...Я глядел в сторону леса, за которым двигались вражеские войска, откуда доносился тяжелый артиллерийский гул. Мне явственно виделась черная военная туча, надвигавшаяся на нашу страну. Но солнце! Вон как оно ярко светит! И мне вдруг вспомнились слова лейтенанта, встреченного под Плещеницами:

— Солнце сильнее!

Эти слова приобрели для меня сегодня иной, более глубокий смысл. [24]

Первые шаги

Наши машины остановились возле школы. Мы вышли, и, естественно, перед каждым встал вопрос: «С чего же начать? Как сделать первые шаги в своей новой, пока неизвестной подпольной работе?» Не прошло и пятнадцати минут, как к нам подошел председатель сельского Совета Степан Корнеев, а вскоре появился и председатель колхоза Григорий Плышевский. Мы поговорили с ними накоротке и попросили собрать колхозников. Жители деревни собрались быстро. Мы поинтересовались, как они живут, что намерены делать дальше, а потом рассказали в основных чертах о том, что требуют от народа партия и правительство в своей директиве от 29 июня 1941 года, передали содержание речи И. В. Сталина, ответили на многочисленные вопросы. Эта встреча произвела на нас хорошее впечатление. У людей не чувствовалось растерянности. Все они высказывали горячее желание до конца биться с врагом.

Попрощавшись, мы уехали в поселок Сосны совхоза «Жалы». Через полчаса наши автомашины стояли около конторы. В поселке, как и в деревне Загалье, поначалу никого не было видно. Мы прохаживались возле конторы, надеясь, что кто-нибудь все же подойдет к нам. И действительно, вскоре мимо прошел какой-то мужчина. Он поглядел на нас и скрылся за углом ближайшего дома. Минут через десять у канцелярии собрались все жители поселка.

Вскоре пришел, запыхавшись, и директор совхоза Александр Калганов.

— Ушам своим не поверил, — возбужденно говорил он, здороваясь с нами. — Передают: весь обком приехал! — Калганов замялся немного: — Я видел издалека машины, да разве можно было подумать, что это вы. Сейчас только фашисты раскатывают на машинах... — Калганов закончил [25] шуткой: — Уж не выездное ли бюро хотите провести в нашем совхозе?

— Да, проведем и бюро, — серьезно ответил Козлов. — И тебя послушаем, правильно ли действуешь, верно ли понимаешь свои задачи.

— Готов отчитаться, — ответил Калганов. — Поправите, если что не так.

Завязалась оживленная беседа с жителями. Люди говорили обо всем, что их волновало, как жить дальше, что делать. К нам подошел старый, чуть сгорбившийся рабочий с черным от загара, морщинистым лицом. Назвал себя: «Серпинский Станислав Ксаверьянович» — и спросил:

— Вы надолго к нам?

— Насовсем, — спокойно ответили мы. — Сначала врага разобьем, а потом опять мирную жизнь строить будем.

— Это хорошо, — заулыбался Серпинский. — На нас можете тоже рассчитывать.

Беседа затянулась до позднего вечера. Расспросам, казалось, не будет конца. И мы бы, верно, проговорили до утра, если бы директор совхоза не сказал рабочим:

— Пора, товарищи, расходиться. Члены обкома не в первый и не в последний раз у нас. Еще поговорим. А сейчас им с дороги надо отдохнуть, перекусить.

И он пригласил нас в столовую, а потом проводил на ночлег в сарай, наполненный душистым клеверным сеном. Я в ту ночь долго не мог уснуть, да, видно, и мои товарищи тоже не спали. Думы роились в голове. С чего начать? Как быстрее поднять народ на борьбу с врагом? Как должен строить свою работу обком партии, чтобы его влияние чувствовалось во всей области? Я припоминал все, что раньше слышал и читал о партизанах гражданской войны. Но из того, что удалось припомнить, для нас подходило очень немногое. Обстановка иная, условия не те. Ну что ж, опыт — дело наживное.

На следующий день нам сообщили, что на «Жалы» движется фашистская танковая часть. Мы загнали свои машины в березняк, росший на торфянике, а сами отошли чуть подальше и расположились на сухом месте под густыми деревьями. Мне припомнилось, как еще совсем недавно приходилось бывать в Минске, в обкоме партии. Большое здание, куда то и дело приходили и уходили люди, из кабинетов доносились телефонные звонки, почтальоны приносили сумки, набитые письмами. Всюду велись [26] оживленные разговоры, тут же принимались решения, отдавались распоряжения... Обком — мозг области — работал напряженно, был связан с каждым уголком Минщины. А сейчас? Островок среди бескрайнего болота, о нашем местонахождении знает лишь один человек — директор совхоза Калганов. Это пока единственная ниточка, которая должна связать обком с народными массами. Да, пока одна ниточка. А что будет потом?

Мы попросили Калганова сообщить о нашем приезде председателю Дюбанского райисполкома Андрею Степановичу Луферову и начальнику районного отделения милиции Н. Ермаковичу, которые в тот же день пришли к нам.

— Гора с горой не сходятся, а человек с человеком обязательно сойдутся, — обрадованно заговорил Андрей Степанович, крепко пожимая нам руки. — Знал, был уверен, что приедете.

— Такова воля ЦК, — подтвердили мы.

— Очень хорошо, — согласился Луферов. — Центральный Комитет не теряет времени. И правильно. Он на днях заслал в наш район группу партизан во главе с Александром Ивановичем Далидовичем. Мы уже с ними встречались.

— Хорошо, Андрей Степанович. Рассказывай, что еще у вас новенького.

— Вот у Ермаковича дела неплохо пошли. Он первым создал в районе небольшой партизанский отряд. Уже выходил на дорогу и разгромил немецкий обоз.

Андрей Степанович сообщил также, что на Любанщине расположилась группа слуцких партизан, которую возглавляет член бюро Слуцкого райкома партии А. Пашун. Эта группа уже несколько раз нападала на мелкие подразделения гитлеровцев.

— По слухам, и во многих других районах начали действовать партизанские группы, — сказал в заключение Луферов.

«Для начала неплохо», — подумали мы.

С этого дня созданный по решению ЦК КП(б)Б от 7 июля 1941 года Минский подпольный обком партии в составе В. И. Козлова, А. Ф. Брагина, И. А. Бельского, А. Г. Бондаря, И. Д. Варвашени, Р. Н. Мачульского и А. И. Степановой начал свою деятельность в тылу противника на территории области. Каждый понимал, какая ответственность [27] возложена на него партией и народом. Всего лишь месяц назад мы занимались мирными делами, а сейчас — члены подпольного обкома партии, и нам надо браться за незнакомую работу, учиться самим и учить других. Причем жизнь никаких скидок на неопытность не даст.

23 июля по нашему предложению А. Луферов собрал всех оставшихся в районе коммунистов на первое подпольное партийное собрание. На нем присутствовали также коммунисты, прибывшие с А. Далидовичем из-за линии фронта, несколько человек из отряда А. Пашуна. Члены обкома познакомились с каждым коммунистом лично. Собрание проходило на небольшой лесной поляне неподалеку от поселка Сосны.

Открыл собрание Андрей Степанович Луферов. Он предложил собравшимся предъявить партийные документы (за исключением тех товарищей, которые прибыли из-за линии фронта, так как они свои документы сдали на хранение в ЦК партии). У одного партбилета не оказалось, и ему было предложено оставить собрание. Это не было проявлением формализма. Время было тяжелое, отсутствие документов вызвало подозрение: а не сплоховал ли этот человек, не струсил ли, не уничтожил ли свой партийный документ?

С докладом «О задачах партийной организации в тылу немецко-фашистских оккупантов» на собрании выступил секретарь обкома партии В. И. Козлов. Коммунисты внимательно слушали Василия Ивановича.

— Мы, конечно, не ожидали, что враг будет топтать нашу землю, что нам придется собираться здесь, на этой лесной поляне, уходить в подполье, — говорил В. И. Козлов. — Но случилось именно так. Гитлеровские захватчики оккупировали родную Белоруссию. И не только Белоруссию. Что же нам делать? Главное — не падать духом. Мы должны быть глубоко убеждены в том, что Центральный Комитет партии, наше родное правительство примут все меры к тому, чтобы изменить ход событий. Нет никакого сомнения в том, что скоро враг будет остановлен и вышиблен с нашей земли. С такой верой должен жить каждый советский человек. Мы обязаны убедить население в неизбежной победе над врагом. Но победа сама собой не приходит. Ее надо завоевать. И наш долг — сделать все необходимое для того, чтобы здесь, во вражеском тылу, поднять [28] наших людей, организовать их и повести на беспощадную борьбу с немецкими фашистами.

Затем с речью выступил М. М. Лагун.

— Дорогие друзья, я и мои товарищи прибыли сюда из-за линии фронта, — говорил он. — Мы прошли нелегкий и неблизкий путь. Теперь будем действовать вместе с вами. Что конкретно нужно делать? Во-первых, разрушать мосты и дороги, по которым движутся на восток фашистские войска. Во-вторых, уничтожать, где это возможно, живую силу противника, чтобы как можно меньше гитлеровцев доходило до фронта. В-третьих, срывать распоряжения оккупационной администрации и вражеских комендатур. Короче, наносить противнику урон везде и всегда, днем и ночью, на дорогах и в гарнизонах...

На собрании выступили также И. А. Бельский, А. С. Луферов, Е. Д. Горбачев, М. А. Трескунов и другие. Коммунисты Любанщины поклялись неустанно поднимать народ на борьбу с оккупантами, решили руководствоваться требованиями директивы Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 года и речью И. В. Сталина от 3 июля.

На этом собрании был избран подпольный райком партии. В его состав вошли: А. С. Луферов, избранный секретарем, а также секретарь парторганизации партизанского отряда М. А. Трескунов, командир отряда А. И. Далидович, Е. Д. Горбачев и Н. Я. Ермакович.

Адаму Майстренко и Фене Кононовой собрание поручило организовать и возглавить комсомольское подполье.

Феню Кононову я увидел в тот день впервые. Запомнились ее взволнованные слова о том, что она постарается оправдать доверие старших товарищей, что в борьбе за дело партии и народа, за счастье Советской Родины не пожалеет своих сил и самой жизни.

Собрание окончилось пением «Интернационала». Партийный гимн прозвучал как присяга на верность Родине и советскому народу, как клятва бороться с врагом не на жизнь, а на смерть.

После собрания Василий Иванович шутливо произнес:

— Ну что ж, друзья, спасибо этому дому, пойдем к другому.

И мы отправились в путь. С полночи отдохнули в лесу возле поселка Богуславка — отделения совхоза «10 лет БССР» и 24 июля утром провели заседание подпольного обкома партии. На нем обсуждался вопрос о том, как быстрее [29] и лучше наладить связь с массами. Решили в первую очередь связаться с оставленными на оккупированной врагом территории области и в городе Минске ответственными партийными, комсомольскими и советскими работниками. Без прочных связей с ними и населением существование подпольного областного комитета партии было малоэффективным. Решили провести работу в ближайших районах, а потом пробиваться дальше. Было намечено побывать в Борисовском районе у секретаря райкома партии И. А. Яроша, который вместе с председателем райисполкома К. И. Акуличем, районным прокурором А. Г. Ходаркевичем и другими членами райкома вернулся в район и начал борьбу с оккупантами; в Руденске у секретаря райкома партии Н. П. Покровского; связаться с секретарем Краснослободского райкома М. И. Жуковским. Предстояло встретиться со всеми партийными и советскими работниками, со всеми активистами, оставленными в тылу врага, помочь им создать подпольные райкомы или партийные тройки, установить связь с партизанскими отрядами и группами, подобрать надежных людей и разослать их в города, райцентры и села для организации партийного и комсомольского подполья, разведывательно-диверсионных групп и вовлечения населения в партизанское движение.

Задачи определены. Теперь требовалось правильно расставить свои силы. Мы договорились, что Иван Денисович Варвашеня и Алексей Федорович Брагин останутся на Любанщине; Александра Игнатьевна Степанова пойдет в свой Слуцкий район, а Василий Иванович Козлов, Иосиф Александрович Бельский, Алексей Георгиевич Бондарь и я направимся на Старобинщину, где на первых порах рредполагалось разместить основную базу подпольного Обкома КП(б)Б.

На этом же заседании обком утвердил состав Любанского подпольного райкома партии во главе с Андреем Степановичем Луферовым. В специальном постановлении говорилось, что по примеру любанских товарищей следует провести организационные партийные собрания во всех районах области. Коммунистам предлагалось создать в партизанских отрядах и группах первичные партийные и комсомольские организации, вести активную работу среди населения по вовлечению его в борьбу с оккупантами. [30]

Мы отдельно обсудили вопрос о подпольной деятельности в городах. Если во многих деревнях фашисты еще не успели побывать, то захваченные города и районные центры старались прибрать к рукам. В них появились военные комендатуры, подразделения полевой жандармерии и полиции. Вражеские войска, двигавшиеся к фронту, проходили через города, останавливались в них на отдых. Следовательно, там особенно важно было вести разведывательную и диверсионную работу. Поэтому обком партии потребовал от партийных, советских и комсомольских работников, командиров партизанских отрядов и групп проникать в города, устанавливать связь с находящимися там коммунистами, комсомольцами и беспартийными патриотами и создавать строго законспирированные подпольные партийные организации и диверсионные группы. Они должны выводить из строя оборудование на фабриках и заводах, в железнодорожных депо, путевое хозяйство на станциях, всячески мешать оккупантам налаживать производство, особенно ремонт танков, автомашин, артиллерии.

И еще один вопрос требовал незамедлительного решения: как быть с общественным хлебом, скотом, машинами, которые остались на оккупированной территории? Находились такие руководители, которые говорили крестьянам: «Поджигайте колхозные хлеба, убивайте скот, ломайте машины, чтобы ничего не досталось врагу!» Но нам колхозники говорили:

— Если мы уничтожим все общественное добро, то чем будем питаться сами, что дадим партизанам, как прокормим городских беженцев, которых много осело в наших деревнях?

Об этом был обстоятельный разговор на заседании обкома. Было подчеркнуто, что директиву Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня нужно выполнять со всей настойчивостью, но подходить к этому делу следует творчески, с полным учетом местных условий. И мы решили рекомендовать убирать и обмолачивать колхозный и совхозный хлеб, раздать населению и надежно укрыть его от врага. Общественный скот предлагалось раздать колхозникам, рабочим совхозов, семьям, переселившимся из городов, а часть угнать в недоступные для противника глухие места, подальше от проезжих дорог. Этот скот имелось в виду использовать для создания продовольственных баз партизанских [31] отрядов. Ни одного килограмма хлеба, ни одного килограмма мяса врагу — такова наша задача. Обком партии призвал коммунистов и комсомольцев, беспартийный актив немедленно укрыть тракторы в глухих лесах, а в безлесных местностях закопать сельскохозяйственные машины в разобранном виде на песчаных, безводных пригорках. Вскоре мы убедились в правильности этого указания. Оккупационные власти вывешивали в городах и селах много приказов, в которых объявляли фабрики и заводы, мастерские МТС, имущество колхозов и совхозов «собственностью германского государства», угрожали расстрелом за саботаж и порчу оборудования. Но советские люди в абсолютном своем большинстве не подчинялись распоряжениям гитлеровского командования. Они, часто рискуя жизнью, выводили из строя оборудование заводов, угоняли в леса тракторы и комбайны, разбирали в мастерских МТС станки, поджигали склады с горючим.

...Наступил час расставания. Слегка хмурилось небо, накрапывал мелкий дождик. Первой ушла Александра Игнатьевна Степанова. На ее лице мы не заметили даже признаков волнения. Ушла спокойно, как это делала до войны, когда хотела пешком прогуляться до ближайшего колхоза. Хоть Степанова и секретарь райкома партии, но она — женщина, и ей ли идти одной. Так и хотелось мне крикнуть вслед: «Оставайся с нами, Игнатьевна!»

Закончила сборы и наша группа.

— Ну, в добрый путь! — сказал Василий Иванович, прощаясь с Брагиным и Варвашеней.

— Мы оглядимся маленько здесь и направимся в Старые Дороги, в Пуховичи, заглянем в Червень, — сказал Иван Денисович.

Через день Козлов, Бельский, Бондарь и я благополучно прибыли в старобинскую деревню Скавшин, а потом в Крушники. Место очень удобное: кругом лес, рядом болото. Здесь мы встретились со Старобинской подпольной группой, которую возглавлял председатель райисполкома Василий Тимофеевич Меркуль. Я хорошо знал его еще до войны — одно время вместе работали в Червенском районе: он — заведующим райфо, я — вторым секретарем райкома партии. Василий с тех пор почти не изменился, разве лишь похудел немного, да черные глаза провалились — видать, от усталости. А по натуре остался таким, каким был и прежде: неторопливый, но деятельный, говорит мягко, [32] с картавинкой, у него все хорошо получается, без шума и без суеты.

— Как дела у вас, Василий Тимофеевич? — спросили мы.

— Живем помаленьку, — спокойно ответил Меркуль. — Группа растет, скоро превратится в солидный отряд. Товарищи бывают почти во всех деревнях. Так что с народом связь не теряем. Не проходит дня, чтобы мы новое пополнение не встречали. Люди идут, вот только оружия пока маловато. Но сложа руки не сидим. Партизаны на дороги выходят, устраивают засады, захватывают оружие.

— Пора вам и организационно оформиться, — посоветовал Василий Иванович. — Поучитесь у своих соседей-любанцев. Они районное партийное собрание провели, райком партии создали. Мы у них пробыли несколько дней и убедились: райком активно берется за дело.

— Спасибо за совет. Мы сделаем так же, — сказал Меркуль.

Вскоре старобинские коммунисты провели общее собрание. Обсудили свои задачи и наметили план действий на ближайший период. Избрали подпольный райком партии во главе с Василием Тимофеевичем Меркулем, решили из имеющихся партизанских групп создать три отряда. В первый вошли руководящие районные работники, партийно-советский и хозяйственный актив района — всего около 60 человек. Командиром этого отряда был утвержден Иван Мурашко, а позднее его заменил А. З. Протасеня. Второй отряд образовали из жителей деревень Долговского сельсовета. Его возглавил председатель сельского Совета Гавриил Стешиц. Колхозники Домановичского и Червоноозерского сельсоветов создали свой партизанский отряд, командиром которого вначале был Яков Бердникович, потом сержант-пограничник Иван Петренко.

Члены обкома в первые месяцы своей подпольной деятельности побывали в Краснослободском, Слуцком, Копыльском, Стародорожском, Узденском, Пуховичском и некоторых других районах. Мне пришлось побывать в Гресском, Дзержинском, Заславском, Минском и других районах области и в городе Минске.

Первую информацию о том, что делается в Минске, мы получили в конце июля 1941 года от студентки Белорусского государственного института народного хозяйства имени В. В. Куйбышева Ольги Гальчени. Война застала [33] ее в городе Соколки Белостокской области, где она проходила студенческую практику. С отступающими войсками Красной Армии девушка дошла до Минска и остановилась в общежитии своего института. Вскоре в город ворвались немецко-фашистские захватчики. Ольга несколько дней пробыла в Минске, а потом ушла в деревню Пласток Любанского района, где жили ее родственники. Встретившись с нами, студентка Гальченя подробно рассказала обо всем, что видела и слышала в городе. Ее сведения пригодились нам для налаживания связей с городскими коммунистами.

Через некоторое время обком послал в Минск члена партии с 1919 года Герасима Марковича Гальченю и довоенного инструктора Минского обкома партии Романа (Ирму) Кацнельсона с целью более подробного изучения положения дел в Минске. Им было поручено также распространить среди горожан газеты и листовки с речью И. В. Сталина от 3 июля 1941 года.

Для того чтобы пройти от южных районов области до Минска, требовалось миновать большое количество вражеских гарнизонов, не показать волнения при проверке документов патрулями, — нужны были железные нервы, хладнокровие, умение держать себя в руках при любых сложных обстоятельствах.

Особенно удачно ходил в Минск Герасим Маркович Гальченя. Опыт у него был немалый, он еще в гражданскую войну партизанил. Наденет, бывало, на себя поношенный зипунишко, возьмет посошок, набросит на плечи сумку с куском хлеба, снимет повязку с глаза, который потерял в первую мировую войну, взлохматит свою бородку и пошел. Посмотришь на него — не то нищий, не то какой-то бездомный крестьянин, ищущий работу. Умный, сосредоточенный, сметливый, он неизменно выходил сухим из воды, обводил вокруг пальца немецких патрулей и полицейских. При виде Гальчени у врага даже и мысли не возникало, что это опытный партизанский связной и разведчик.

Но те сведения, которые приносили связные, нас уже не удовлетворяли. Требовалось самим членам обкома побывать в городе, лично встретиться с активистами, помочь им организовать дело. По решению обкома мне довелось первым отправиться в город. Это было во второй половине сентября 1941 года. Я отправился на сложное задание. Пробирался по глухим лесным дорогам и проселкам, минуя [34] гарнизоны противника. На всякий случай имел при себе две лимонки, «вальтер» и паспорт с пропиской в Минске.

До Заславского района добрался благополучно, без всяких приключений. Здесь встретился с Семеном Викторовичем Кулаковичем и Верой Иосифовной Витушко. Вера не раз бывала в Минске по заданию заславских подпольщиков, она знала все входы и выходы и помогла мне незаметно войти в город. Вечером, когда стало темно, мы зашли в дом Анны Пржелясковской, который находился в конце Грушевской улицы, где я в 1936–1937 годах снимал комнату и был прописан. Но, к великому моему огорчению, старушки уже не было: она умерла около года назад. Однако мне повезло: на месте оказались мои соседи по квартире — Ольгерд Владимирович Чеканович и его жена Мария Антоновна. Они меня встретили радушно, как родного брата. О. В. Чеканович — старый железнодорожник, работал на Минском узле с 1918 года. Он здесь знал всех рабочих наперечет, организовал мне встречи не только со многими железнодорожниками, но и с рабочими вагоноремонтного завода имени Мясникова. Я подолгу беседовал с коммунистами, комсомольцами и беспартийными активистами, разъяснял им задачи, вытекающие из директивы Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 года и указаний ЦК КП(б)Б, которые мы получили, уходя в тыл противника. В беседах неизменно подчеркивалась та огромная роль, которую должны сыграть железнодорожники в борьбе с фашистскими оккупантами в Минске и за его пределами — на путях следования воинских эшелонов противника к линии фронта. Я советовал товарищам соблюдать строжайшую конспирацию, создавать подпольные партийно-комсомольские организации и диверсионные группы в цехах завода, в паровозном депо, на топливных складах, других участках и службах железнодорожного узла. Мои знакомые помогли мне также встретиться с некоторыми рабочими радиозавода, со многими минскими медработниками. В частности, я виделся в инфекционной больнице с Ольгой Щербацевич, Ларисой Козловой, Н. Янушкевич. В один из дней мне была организована встреча с Николаем Герасименко и с группой рабочих завода имени Ворошилова, а также со старым коммунистом Михаилом Думбра, Варварой Матюшко, которую я знал с 1937 года, когда она работала в ЦК ЛКСМБ. [35]

Из всех этих встреч я вынес глубокое убеждение в том, что минчане, живя в условиях тяжелейшего оккупационного режима, смело включаются в борьбу с оккупантами. Патриотам, разумеется, требовалась помощь, ибо опыта подпольной работы, конспирации они не имеют; кое-кто ведет себя неосторожно, из-за оплошности, потери бдительности могут быть провалы.

Работать в городе подпольщикам было крайне опасно. Минск наводнили фашистские головорезы. Здесь находился гарнизон в пять тысяч солдат и офицеров, располагались армейские резервы, штаб корпуса охраны тыла центральной группы войск, штаб и войска карательного корпуса СС, отдел полиции безопасности и СД, управление полевой полиции; сюда отводятся для пополнения и переформирования разбитые на фронте части. В Минске обосновался генеральный комиссариат — управление оккупированной территорией Белоруссии, которому подчинялись десятки различных фашистских ведомств и учреждений.

В районе Сторожевки, в пригороде Минска — Дроздах и других местах оккупанты создали концентрационные лагеря — лагеря смерти, где людей морили голодом и холодом, расстреливали, травили собаками. Территорию вокруг Юбилейной площади и еврейского кладбища гитлеровцы огородили и образовали гетто, в котором ежедневно гибли десятки людей. В Доме правительства размещен штаб гитлеровской авиачасти, в гараже Совнаркома — артиллерийская и оружейная мастерские, на заводе имени Ворошилова ремонтируются танки.

1 сентября 1941 года в Минск прибыл «генеральный комиссар Белоруссии» кровавый палач Вильгельм Кубе, личный представитель Гитлера. На белорусской земле появились и выкормыши империалистов, заклятые враги Советской власти — белорусские буржуазные националисты белоэмигранты Акинчиц, Островский, Ермаченко, Ивановский, Козловский, Гадлевский и другие. Гитлеровцы вместе со своими прихвостнями начали устанавливать в Белоруссии «новый порядок». Словно коршуны, разорвали фашисты республику на части. Белостокская область и северная часть Брестской области были включены в состав Восточной Пруссии. Южные районы Брестской, Пинской и Полесской областей и юго-западную часть Гомельской области присоединили к так называемому «рейхскомиссариату [36] Украины», а западную часть Вилейской области — к «генеральному округу Литвы». Витебская, Могилевская и почти вся Гомельская области, северная часть Полесской и восточная часть Минской были выделены в особую зону, которая именовалась областью армейского тыла группы армий «Центр» и подчинялась военному командованию. Белоруссия, таким образом, была общипана и сведена к незначительной территории: в нее входили лишь Барановичская область, западная часть Минской и маленькие кусочки Вилейской, Брестской, Пинской и Полесской областей. Это административное образование называлось гитлеровцами «генеральным округом (комиссариатом) Белоруссии» и было включено в состав рейхскомиссариата «Остланд», представлявшего собой одну из единиц административно-территориального деления, установленного оккупантами на временно захваченной территории СССР. «Остланд» состоял из 4 генеральных комиссариатов — Литвы, Латвии, Эстонии и Белоруссии. Правление этого рейхскомиссариата располагалось в Риге. Фашисты даже имя нашей республики зачеркнули — называли ее не Белоруссия, а «Белорутения».

На белорусской земле появились немецкие фабриканты и заводчики. Возникли частные фирмы «Борман», «Троль», «Шарова-верк», «Требец», «Шлантхоф» и другие. В минских типографиях выпускались фашистские газеты, листовки и плакаты на немецком, русском и белорусском языках. На стенах домов каждый день появлялись все новые приказы фашистской комендатуры с многочисленными угрозами: «Расстрел... расстрел...» Оккупанты хватали ни в чем не повинных людей, расстреливали или вешали их. Трупы не снимались неделями.

На совещаниях, в кругу ближайших своих сподвижников, Кубе не раз говорил:

— Надо, чтобы только одно упоминание моего имени приводило в трепет каждого русского и белоруса, чтобы у них мозг леденел, когда они услышат: «Вильгельм Кубе». Я прошу вас, верных подданных великого фюрера, помочь мне в этом...

И палачи старались.

Но никакие насилия и зверства не могли сломить волю мужественных минчан-патриотов. Я в этом убедился и сам при встречах со многими из них. Выполнив задание, я ушел из города. Мне не терпелось поскорее добраться до обкома [37] и рассказать обо всем виденном товарищам. Но на обратном пути, как и было договорено с Василием Ивановичем Козловым, я должен был побывать в Заславском, Дзержинском, Минском и Гресском районах, встретиться там с местными активистами, помочь им наладить дело. Под Заславлем в лесу состоялись встречи с руководителями подпольных партийно-комсомольских организаций райцентра Заславль и деревень Селявщины, Кисели, Ермаки и Гуя — Николаем Булда, Исаком Гершалевичем, Адамом Ермалковичем, Алексеем Клюем, Семеном Кулаковичем, Верой Витушко и Иваном Ковалевым.

В Дзержинском районе мне удалось побывать в партизанской группе Бориса Митрофановича Цыкункова, которая начала свои боевые действия в июле 1941 года. Партизаны помогли мне встретиться с подпольщиками деревень Новая Рудица, Косиловичи, Боровое. В деревне Гричино я встретился с Верой Колесник, которая в июне 1941 года сдала государственный экзамен в Минском педагогическом техникуме и получила направление на работу в Белостокскую область. Но началась война, и Вера вернулась в свою деревню Гричино Дзержинского района. Вскоре девушке, получившей документ на право воспитания детей, пришлось взяться за оружие, учиться защищать Родину. Она вместе со своим отцом ветеринарным врачом Иваном Александровичем Колесником в августе 1941 года вошла в состав Теляковской подпольной группы, которой руководил коммунист Макар Данилович Шиманович, и включилась в активную борьбу с гитлеровцами. Вначале была связной, ходила на встречи с подпольщиками Минска, позже стала связной и разведчицей отряда «Боевой», а с мая 1943 года — партизанкой этого отряда. Вместе с бойцами диверсионно-подрывной группы Николая Корженевского участвовала в подрыве 5 вражеских воинских эшелонов.

Такие же встречи у меня состоялись в некоторых деревнях Минского района. И везде я получал подробную информацию о положении дел на местах, о работе подпольщиков. В свою очередь, все люди, с которыми мне довелось говорить, с воодушевлением встречали вести о том, что по-боевому действует во вражеском тылу подпольный обком партии. Это сообщение окрыляло людей, придавало им больше уверенности в победе. И каждый раз у нас шел обстоятельный разговор о том, как усиливать борьбу с немецко-фашистскими [38] захватчиками, как вовлекать в эту борьбу самые широкие массы.

По пути в обком я заглянул и в хорошо знакомый мне Гресский район, где работал в 1937–1939 годах. С помощью довоенных друзей довольно быстро разыскал заведующего отделом райкома партии Владимира Ивановича Зайца. Он рассказал, что делается в районе, а также о той работе, которую проводят оставшиеся во вражеском тылу коммунисты.

— О подпольном обкоме у нас знают многие, — сказал Владимир Иванович. — Даже подробности передают: обком, мол, на машинах приехал, фашисты гнались за ним, да не догнали...

— На машинах — это точно, — подтвердил я. — А в отношении погони — прибавлено.

— Вам осторожнее надо быть, — высказал опасение Заяц. — Фашисты пронюхают — в покое не оставят.

— И пусть пронюхают. Эка беда! Важно другое: народ должен знать, что подпольный обком действует.

Из рассказа Владимира Ивановича Зайца я узнал, что уже в первой половине июля в деревне Белый Бор Гацуковского сельского Совета была создана подпольная партийно-комсомольская группа из 13 человек во главе с Василием Александровичем Немковичем.

В деревне Гольчицы Первомайского сельсовета действует подпольная группа в составе Ивана Сафроновича Юдыцкого, Григория Иосифовича Соловья, Федора Яковлевича Крота и Анны Венедиктовны Крот. Подпольная группа организована и в районной больнице Греска.

Подпольщики активно взялись за сбор оружия и боеприпасов. Люди уходят в леса, создают партизанские группы. В конце июля Владимир Иванович Заяц и Михаил Михайлович Лебенков создали партизанский отряд, в который вошли воины Красной Армии, действовавшие в тылу противника, и местные активисты (всего 50 бойцов). В. И. Заяц рассказал и о том, что подпольщики ведут политическую работу среди населения, призывают людей не подчиняться распоряжениям оккупационных властей, срывать их мероприятия, уходить к партизанам.

В эти дни я побывал в партизанском отряде, который размещался в воробьевских лесах, в деревнях Селецкого, Поликаровского, Трухановичского и Грозовского сельсоветов, [39] беседовал с жителями, встречался с организаторами партийно-комсомольского подполья.

Шел я в обком с приподнятым настроением. Ведь как много значит побыть среди масс, убедиться в том, что люди не склонили головы перед врагом. Встречи с рабочими, колхозниками, коммунистами и беспартийными мне самому придали новых сил и уверенности. Я вернулся в лагерь, где находились члены подпольного обкома партии, поздно ночью. Товарищи обрадовались моему приходу. Ведь они ждали меня раньше и сильно волновались — не случилось ли что. Но, как говорится, хорошо то, что хорошо кончается. Утром я доложил членам обкома обо всем, что видел, слышал и сделал в Минске и в районах, через которые проходил. Все мы пришли к выводу, что городами и особенно Минском обкому нужно заняться по-настоящему. Это нелегко, но без этого нельзя. Наши связи, особенно с Минском, должны быть регулярными, надежными и более эффективными. Для этого была создана специальная группа из пяти человек во главе с секретарем обкома И. Д. Варвашеней. Иван Денисович за дело взялся горячо.

Исключительно трудными и опасными были первые шаги подпольного обкома партии. В борьбе с сильным и коварным врагом, теряя близких друзей и товарищей, испытывая горечь неудач и радость успехов, мы постигали сложную науку побеждать противника. Этой науке учились мы упорно и настойчиво. Учились на промахах и ошибках, подчас трагических. Работали самоотверженно, невзирая на опасность, неустроенность, забывая обо всех невзгодах, неделями не зная, что такое постель и ложка горячего супа. Обходя вражеские посты, пробирались от деревни к деревне, из района в район, встречались со своими людьми, давали им задания, налаживали связи и явки, проводили беседы, сплачивали патриотов, создавали подпольные партийные и комсомольские организации, разведывательно-диверсионные группы и партизанские отряды, поднимали народ на борьбу с врагом. И эта работа приносила свои результаты. Если вначале влияние обкома чувствовалось в ближайших к Старобину районах, то постепенно оно распространялось по всей области и за ее пределами.

Вести приходили одна лучше другой. Особую радость мне доставило сообщение о том, что партизанские группы начали действовать в Плещеницком районе. Их возглавили [40] военнослужащие Сергей Долганов и Захар Ненахов. Приятно было узнать, что там активно начали работать среди населения и помогать командирам отрядов местные коммунисты Г. Кутенков, В. Войцеховский, Б. Руднер, Е. Пустоход, В. Рабецкий, П. Кононович, А. Пугач, О. Смольник, К. Демидчик и другие.

Нам рассказали о том, что с первых же дней вражеской оккупации правильно действовали логойские коммунисты. Они летом и осенью 1941 года создали в районе четыре партизанские группы. Одну из них организовали коммунист Иван Ивинский из Кондратовичского сельсовета вместе с майором Василием Воронянским. Эта группа 25 сентября оформилась в отряд. Командиром его стал Воронянский, а комиссаром — Александр Макаренко. Вторую группу народных мстителей возглавили местный коммунист Петр Алесиенок и старшина Николай Журавлев. По инициативе председателя колхоза «Вторая пятилетка» (деревня Прудки Добриневского сельсовета) Александра Вардомского и старшего лейтенанта Геннадия Сафонова была создана третья партизанская группа. Четвертую возглавили младший политрук батареи 113-го артполка 56-й стрелковой дивизии Николай Андреев и местные коммунисты Николай Сушко и Антон Станкевич.

В конце августа секретарь Бегомльского райкома партии Степан Манкович провел партийное собрание. В дом секретаря парторганизации Домжерицкого колхоза Михаила Кульбы пришли почти все коммунисты, оставшиеся в районе.

— Многие из нас уже включились в борьбу против немецких захватчиков, — начал Манкович. — В наших лесах действуют маленькие партизанские группки по 3–5 человек. Они сожгли несколько деревянных мостов, минируют дороги, обстреливают вражеские машины. Это хорошо, но этого мало. Врага надо бить не растопыренными пальцами, а кулаком. Вот и давайте этот кулак создадим. Есть мнение объединить партизанские группы в отряд под единым командованием. Это позволит нам наносить более ощутимые удары по противнику.

Предложение С. Манковича присутствующие единодушно поддержали. Было принято решение о создании партизанского отряда. Командиром утвердили Романа Дьякова, а комиссаром — Степана Манковича.

На Борисовщине первый партизанский отряд организовал [41] секретарь райкома КП(б)Б И. А. Ярош. В его состав вошли: председатель райисполкома К. И. Акулич, районный прокурор А. Г. Ходаркевич, секретарь РК ЛКСМБ Слепцов, директор дома отдыха «Блонь» Ласкин, старший лейтенант А. Морозов, младший лейтенант А. Медведев и другие.

В один из августовских дней в Смолевичский район прибыла посланная Центральным Комитетом КП(б)Б группа партизан во главе с секретарем райкома партии Иваном Иосифовичем Ясиновичем. В состав группы входили также коммунисты П. Н. Кульгавый, И. Я. Стеслевич, М. Я. Кабышева, Шлыков и Райский.

В Заславском районе начали действовать группы Ф. Ерастова и С. Кулаковича, в Копыльском — И. Жижика, в Пуховичском — С. Филипских, в Червенском — П. Иваненко, в Крупском — П. Сидякина, в Холопеничском — Н. Балана и М. Мармулева, в Дзержинском — Б. Цыкункова. Партизаны появились в Стародорожском, Руденском и других районах области.

Партизанские группы и отряды устраивали на дорогах засады и нападали на колонны гитлеровцев, разрушали мосты, подрывали воинские эшелоны. Только за два месяца — июль и август — было уничтожено немало мостов на реках Случь, Морочь, Оресса, Свислочь, Березина, Птичь, Двиноса, Цна.

Очень смелую, тщательно продуманную операцию провели старобинские отряды Стешица и Мурашко под общим командованием Василия Тимофеевича Меркуля. Наши разведчики обнаружили, что из Старобина по дороге Морочь — Ленино — Житковичи — Петриков движется крупная фашистская часть. Разгромить ее малочисленным отрядам было не под силу. Тогда Меркуль предложил устроить на дороге несколько засад.

Первую засаду партизаны сделали возле деревни Долгое. Когда показались фашистские разведчики-мотоциклисты, бойцы обстреляли их. Гитлеровцы, потеряв несколько солдат убитыми, вынуждены были остановиться. Они залегли за пригорком и стали ждать подкрепления. Командир части выслал вперед усиленную разведку — целую роту. Но и она не смогла сломить сопротивления партизан. К месту боя поспешила еще одна вражеская рота. Тем временем уже начали сгущаться сумерки. Фашисты побоялись наступать в темноте и остановились. К утру против партизан [42] были брошены новые силы, но наших бойцов и след простыл.

Часть двинулась дальше, однако через пятнадцать километров снова попала под огонь партизанской засады. Опять вынужденная остановка. Партизаны несколько раз устраивали засады на пути движения фашистской части, которая прибыла на фронт с опозданием на три дня и, кроме того, понесла немалые потери.

Быстро вошел в новую колею секретарь Краснослободского райкома партии М. И. Жуковский, возглавивший партизанский отряд. Сугубо гражданский человек, он хорошо усвоил армейские правила. И прежде всего такое: без разведки — ни шагу. Разведчики этого отряда ежедневно выходили на задания: бывали в деревнях, наблюдали за дорогами. Однажды — это было в конце июля — бойцы пробрались в Слуцк и установили, что прибывшая туда накануне немецкая часть ушла. Жуковский решил немедленно воспользоваться благоприятным моментом. Отряд ворвался в город, разгромил фашистскую комендатуру и освободил большую группу советских военнопленных. Вскоре после этого партизаны совершили смелый рейд к районному центру Красная Слобода, напали на вражеский гарнизон и разгромили его. За мужество, проявленное в боях с немецкими захватчиками, М. И. Жуковский в августе 1941 года был удостоен ордена Ленина.

Ряды партизан множились. Удивительно, как иногда раскрывались наши люди. Посмотришь на иного — ничем не выделяется, скромный, тихий, работящий, как все, а в бою — настоящий герой. Таким героем был и Николай Шатпый из Старобинского отряда Ивана Мурашко. Раньше Николай служил на пограничной заставе, знал все тонкости разведки, отличался смелостью и находчивостью. Однажды Шатный подошел к Василию Тимофеевичу Меркулю и сказал, что неплохо бы пробраться в местечко Погост, где фашисты создали гарнизон, и установить силы противника.

— Трудное это дело и опасное, — ответил Меркуль.

— Это по мне, — улыбнулся Шатный и попросил: — Разрешите, будет полный порядок.

Меркуль согласился.

Николай подобрал двух смельчаков: бывшего участкового агронома МТС И. Бородича и секретаря райкома комсомола С. Малкина. 26 июля ребята вышли к дороге неподалеку [43] от деревни Копацевичи. У них был смелый план действий: захватить легковую машину, переодеться в гитлеровское обмундирование и проскочить во вражеский гарнизон. Партизаны подошли к мостику через речушку, вытащили из него доску и отползли в сторону, замаскировавшись в кустах. Расчет был простой: грузовые машины через щель проедут, а легковая наверняка остановится.

Партизаны долго сидели в засаде. Наконец им повезло: вдали показалась сверкающая на солнце комфортабельная машина «мерседес». Она въехала на мост и остановилась. Шофер выскочил, чтобы проверить, можно ли проехать, и тут же упал, сраженный меткой партизанской пулей. Малкин, Шатный и Бородич быстро справились с остальными гитлеровцами, среди которых оказался офицер. Смельчаки втащили трупы в машину и отъехали в лес. Николай натянул на себя комбинезон шофера, Иван Бородич переоделся в форму обер-лейтенанта, а Степан Малкин превратился в гитлеровского солдата-»переводчика».

Храбрецы побывали в нескольких деревнях, внимательно присматриваясь ко всему, что попадалось на пути. Затем на большой скорости въехали в Погост. Около первого же вытянувшегося в струнку полицейского машина остановилась. «Пан офицер» подозвал пальцем полицая и через «переводчика» попросил показать дом бургомистра. Угодливый полицейский тотчас же выполнил приказание.

Бургомистр Федос Протасеня встретил «немецких господ» приветливо, согнувшись перед ними чуть ли не до земли. «Офицер» бурчал себе под нос что-то невнятное, а «переводчик», схватывая распоряжения начальника с полуслова, переводил:

— Немедленно собирайся, возьми все документы. Поедешь с нами на доклад к господину коменданту в Старобин.

Вскоре бургомистр уже сидел с папками в машине рядом с «переводчиком» Малкиным. Лимузин выехал из поселка. В удобном месте Шатный свернул в лес, остановил машину и, обернувшись к ничего не подозревавшему бургомистру, приказал на чистом русском языке:

— А ну, давай сюда бумаги!

Бургомистр побелел, пялил глаза то на «пана офицера», то на «шофера», то на «переводчика» и беззвучно шлепал губами, не в силах произнести ни слова. Полуобморочное состояние у него наконец прошло. Предатель понял, в чьи [44] руки попал, и, чуть не плача, дрожа всем телом, залепетал:

— Подневольный я... Заставили... Не губите душу...

Николай развернул бумаги и ужаснулся: перед ним был список старобинских партизан. Злость закипела у бойцов, когда Шатный читал знакомые фамилии: Меркуль, Жевнов, Бондаровец, Ширин, Мурашко, Черняк, Хинич, Домнич...

— А вот и ты, — показал Николай Ивану Бородичу его фамилию и фамилию его брата Федора, председателя колхоза имени Чкалова.

В конце списка Шатный нашел и себя. Против каждой фамилии стоял крест.

— Что это значит? — спросил Шатный у бургомистра.

— Не знаю, ничего не знаю... Не губите... — дрожал предатель, стуча зубами.

Николай не выдержал и в упор выстрелил в предателя. Группа вернулась в лагерь. Шатный подробно рассказал Меркулю о случившемся. Секретарь райкома сказал:

— Молодцы, что захватили машину и ворвались во вражеский гарнизон. Но тебя, товарищ Шатный, я бы без колебания предал суду военного трибунала. Жаль только, что его пока у нас нет. Ты допустил своевольство, грубо нарушил партизанскую дисциплину и тем нанес большой вред нашему делу.

— Не мог сдержаться, — оправдывался Николай. — Я, может быть, и привез бы подлеца в отряд, да узнал, что он недавно из тюрьмы вышел. И видите: сразу к фашистам подался. Вот и не утерпел...

— По себе знаю: тяжело удержаться, — сказал Меркуль. — Когда видишь предателя, рука сама тянется к пистолету. Но никто не имеет права нарушать распоряжение обкома партии: участь пленных решает командование отряда. В бою уничтожай врага беспощадно. Но если враг взят в плен, твоя власть над ним сразу же кончается. Его судьбой распоряжается командир.

— Понял, Василий Тимофеевич, — признал свою вину Николай.

— Поздно понял, — сурово прервал его секретарь райкома. — Может быть, бургомистр сообщил бы нам важные сведения. Эх ты!..

После этого, как ни кипела в груди Николая злоба к врагу, он всех пленных приводил в отряд. [45]

Друзья Шатного — Федор Ширин, инструктор райкома партии, и Алтар Кустанович, торговый работник, 12 августа подкараулили между деревнями Березовка и Обидемля немецкую грузовую автомашину. Они обстреляли ее и забросали гранатами. Было убито шесть солдат и один офицер. Партизаны забрали автомат, несколько винтовок, два ящика гранат и два ящика патронов, подожгли машину и скрылись в лесу. В том же месяце партизаны Петр Кононович и Владимир Петрович на дороге Слуцк — Старобин заложили две мины. Вскоре на них подорвались две автомашины противника, при этом было убито 22 гитлеровца.

Вблизи деревни Листопадовичи старобинские партизаны из засад напали на кавалерийский эскадрон захватчиков и нанесли ему большие потери.

Отряд под командованием секретаря Борисовского райкома партии Ивана Афанасьевича Яроша, насчитывающий 75 человек, в августе 1941 года на дороге Борисов — Лепель между деревнями Житьково — Старое Янчино, Пруды — Бараны и возле Кострицы сжег 12 грузовых автомашин и одну легковую. В этих боях враг потерял несколько десятков солдат и офицеров.

Особенно удачной была засада 12 августа. Тогда народные мстители разгромили фашистскую автоколонну и захватили 6 пулеметов, 12 автоматов, 25 винтовок и 13 тысяч патронов.

Смелостью и бесстрашием отличались плещеницкие партизаны из группы Сергея Долганова. Сам Сергей, командир Красной Армии, был человеком редкого самообладания и хладнокровия, не знал страха в бою. Однажды — это было в сентябре — он со своими партизанами попал в исключительно трудное положение. Свыше сотни карателей преследовали горстку храбрецов. Партизаны выбились из сил, у них кончились патроны. Выхода, казалось, не было. Оставалось одно: встретить фашистов врукопашную и с честью погибнуть в неравном бою.

Но Долганов не растерялся. Он сумел запутать следы, оторвался от гитлеровцев и укрылся со своей группой в болотном кустарнике. Вскоре между деревьями показались каратели. Они шли густой цепью, что-то кричали и, подбадривая себя, стреляли из автоматов.

— Сейчас заметят. Перестреляют нас, как куропаток, — шепнул Сергею лежавший рядом с ним партизан. [46]

— Спокойно, — оборвал его Долганов. — Расскажи-ка лучше, как в молодости за девушками ухаживал.

Партизан от удивления широко раскрыл глаза. Он, конечно, ничего рассказывать не стал, но страх преодолел и по примеру командира подготовился к бою.

Каратели подошли к болоту, осмотрелись, но сунуться в грязную воду побоялись — обошли лесной болотный пятачок. На это и рассчитывал отважный командир.

Сергей Долганов с партизанами часто устраивал засады на дорогах Плещеницы — Минск, Плещеницы — Борисов, в упор расстреливая вражеские машины. Немало гитлеровцев полегло от партизанских пуль.

Только у такого человека, как Долганов, и могла в то трудные дни возникнуть смелая мысль о нападении на лепельский аэродром. Долганов привлек к этой операции и группу Басманова, тоже бывшего военнослужащего. Но все равно силы были невелики: с полсотни человек, вооруженных винтовками и ручными пулеметами. Кое-кто из партизан тогда поговаривал:

— Тяжело будет. На аэродроме — рота охраны.

— Арифметика тут ни к чему, — отвечал Долганов. — Будем бить врага по-суворовски: не числом, а умением.

Долганов разведал подступы к аэродрому и обнаружил, что фашисты ведут тщательное наблюдение за воздухом, а на наземную охрану обращают меньше внимания: выставляются лишь посты, которые занимают обыкновенные стрелковые ячейки. Что это? Беспечность? Нет, просто аэродромное командование, не располагая сведениями о силах партизан, считало, что они малы и поэтому не отважатся напасть на аэродром.

Вот этот важный момент и учел Долганов при разработке операции. Глухой ночью 22 сентября партизаны скрытно подошли к аэродрому с трех сторон, сняли посты и устремились к самолетам и постройкам. Комендантскую охрану охватила паника. Наши бойцы уничтожили около сорока гитлеровцев, сожгли два самолета и взорвали склад авиабомб. Сильный взрыв вызвал замешательство в рядах противника. Воспользовавшись этим, долгановцы благополучно ушли в лес.

Группа Ивана Иосифовича Ясиновича в составе П. Н. Кульгавого, И. Я. Стеслевича, М. Я. Кабышевой и других в сентябре — октябре произвела на железной дороге между Минском и Борисовом четыре крушения вражеских [47] эшелонов. Было разбито более сорока вагонов и платформ с военной техникой, боеприпасами, живой силой. Противник потерял свыше трехсот солдат и офицеров.

Народные мстители во главе со старшим лейтенантом Ненаховым провели успешные бои с карателями возле деревни Бабий Лес Смолевичского района и около деревень Поляны и Скуплино Борисовского района.

Партизаны из отряда секретаря Руденского райкома партии Н. П. Покровского и А. Д. Сергеева 1 сентября 1941 года на перегоне Седча — Руденск спустили под откос вражеский эшелон. В результате были разбиты паровоз и шесть вагонов, убито и ранено около 200 гитлеровцев. 14 сентября другая группа партизан из этого же отряда уничтожила у деревни Сергеевичи две автомашины, при этом было убито 17 солдат противника.

В первой половине июля 1941 года недалеко от станции Негорелое Дзержинского района народные мстители из группы Б. Цыкункова подорвали вражеский эшелон с боеприпасами. Активно действовали бойцы из группы В. В. Сидякина. 6, 11 и 15 сентября 1941 года они совершили три крушения вражеских эшелонов на участке Борисов — Славное.

Быстро развивалось партизанское движение и в других областях республики. Народные мстители день ото дня усиливали удары по врагу, нанося ему все больший урон. Это вынудило фашистское руководство посылать на борьбу с партизанами не только охранные войска, но и части, предназначенные для фронта.

Обком внимательно присматривался к меняющейся обстановке. Нам стало ясно, что чем быстрее будет расти и крепнуть партизанское движение, тем больше фашистское командование вынуждено будет оставлять своих войск на оккупированной территории республики. Это хорошо — меньше гитлеровцев попадет на фронт. В то же время это означало, что партизанам предстоит тяжелая кровопролитная борьба.

Надо было готовиться к этой борьбе. Обком постоянно напоминал командирам и комиссарам отрядов, чтобы они настойчиво воспитывали бойцов в духе смелости и бесстрашия в борьбе с карателями. Одну из первых своих карательных экспедиций в Минской области фашисты провели против партизан Старобинского и Любанского районов, где в то время находился подпольный обком партии. [48]

Однажды группа партизан из отряда Ивана Петренко захватила в плен полицейского, принимавшего участие в карательной экспедиции против партизан. Это был щупленький, съежившийся от страха двадцатилетний парень в потрепанной одежонке и дырявых сапогах. Он всхлипывал и твердил, как попугай: «Простите меня, я не виноват... Простите меня...»

— Как же ты посмел пойти в услужение к фашистам? — строго спросил его Иосиф Александрович Бельский.

— Не виноват я... Простите...

— Ты не слюнявься, а объясни толком, почему изменил Родине, — настаивал Бельский.

Полицейский перестал сопеть, притих. Потом с трудом выдавил из себя:

— Вон у них какая силища прет, днем и ночью танка грохочут... Все равно задавят, пропадем все...

Полицая отпустили, взяв с него слово, что он не будет воевать против партизан. Бельский посмотрел ему вслед и сплюнул, словно прикоснулся к чему-то мерзкому.

Я тогда долго думал об отношении людей к войне. Вот этот парнишка-слизняк испугался врага, покорился ему, заботясь лишь о спасении своей заячьей душонки. Но ведь таких единицы, капля в море. Я уже успел познакомиться с сотнями партизан и тысячами местных жителей, и никто из них не склонил голову перед фашистами, никого не бросил в дрожь железный грохот гитлеровских танков. Советские люди взялись за оружие и начали борьбу с врагом.

Выполняя задания обкома партии, я не раз ходил то в один, то в другой район. И нередко мне и сопровождавшим меня товарищам-партизанам приходилось подолгу лежать возле дорог, ожидая, пока пройдут фашистские части. Мы смотрели, как пылили колонны автомашин, шагали гитлеровские полки и батальоны, чувствовали, как содрогается земля под тяжестью танков и артиллерии. «Но в этом ли заключается настоящая сила? — рассуждали мы. — Нет, броня и пушки — это еще далеко не все, что нужно для победы в войне».

И мне вспомнился колхозник из деревни Скавншн Яков Кривальцевич. Неприметный с виду мужичок, низкорослый, худенький, а какая сила духа жила в нем! Он без лишних разговоров согласился укрыть у себя заболевшего [49] секретаря обкома партии Иосифа Александровича Бельского, хотя знал, что, если об этом станет известно немцам, — не миновать смерти не только ему, но и всей его семье. По заданию командования отряда Кривальцевич ходил по деревням — разносил листовки, вел разведку. Гитлеровцы схватили его, жестоко пытали, стараясь получить сведения о партизанах. Яков знал наперечет всех подпольщиков и партизан Старобинщины. Когда в отряд пришла тяжелая весть о том, что Кривальцевич попал в лапы врага, некоторые партизаны стали поговаривать:

— Выдержит ли Яков все муки?

— Выдержит! — с твердой уверенностью произнес Меркуль.

И Яков выдержал. Не добившись от Кривальцевича на допросах ни одного слова, фашисты привезли его в родную деревню Скавшин. Они затеяли гнуснейшее дело: попытались захватить его жену и детей, чтобы мучить их на глазах Кривальцевича и тем самым сломить его волю, заставить заговорить.

К счастью, жена и дети, предупрежденные партизанами, успели уйти в лес. Тогда гитлеровцы в остервенении разломали в доме всю мебель, разбили посуду, разорвали одежду, захватили последние остатки зерна.

— Ну, — набросился на Якова немецкий офицер. — Теперь-то ты скажешь?

Колхозник молчал. Фашисты пошли на новую подлость: подожгли сарай. Яков снова не проронил ни слова. Он молчал, сжав зубы, и тогда, когда запылала его хата. Побелев от дикой злобы и бессилия, враги расстреляли советского патриота. Так погиб беспартийный большевик Яков Кривальцевич.

Расстреляв безоружного советского человека, фашисты не смогли победить его. Вот она, та сила, перед которой не устоят ни вражеские танки, ни пушки!

Однажды Василий Иванович Козлов послал Ивана Петренко и его друга Леонида Бельских к Меркулю. Хлопцы взяли автоматы, сели на лошадей и ускакали. Козлов тепло и любовно смотрел им вслед и с чувством гордости сказал:

— Ну и ребята. На них во всем можно положиться.

Мы тогда не знали, что проводили их в последний путь. Через несколько дней в обком пришла печальная весть: Петренко и Бельских погибли в неравном бою. Связные из [50] деревни Махновичи рассказали нам об обстоятельствах их гибели.

...Петренко и Бельских заехали в деревню Махновичи. Не успели зайти в хату и выпить по кружке воды, как в село ворвался карательный отряд гитлеровцев. Оккупанты, заметив около одного двора оседланных лошадей, немедленно окружили его. Иван и Леонид, видя, что попали в ловушку, вскочили на чердак и начали в упор расстреливать приближающихся фашистов. Те отпрянули и залегли. Вскоре гитлеровцы предприняли еще одну попытку ворваться в дом, но это им снова не удалось. На подступах к дому уже лежало несколько трупов. Кто-то из фашистов на ломаном русском языке закричал:

— Рус, сдавайсь! Мы уважаем смелых и сохраним вам жизнь.

— Смерть оккупантам! — крикнул Петренко и резанул очередью в то место, откуда доносился голос гитлеровца.

Два наших храбреца сражались с врагом до последнего патрона. Озверевшие фашисты подожгли дом. Петренко и Бельских выскочили из пламени и гранатами начали пробиваться сквозь вражескую цепь. Но они сразу же поняли, что уйти не удастся: слишком много на их пути было фашистов. У партизан на двоих оставалась лишь одна граната. Каратели увидели, что бойцам отбиваться нечем, и решили взять их в плен.

— Бросай, Иван! — крикнул Бельских.

— Подожди, пусть подойдут поближе, — спокойно ответил Петренко.

Леонид понял намерение друга, прижался к нему. И так, стоя, смело глядя в налитые кровью глаза фашистов, они встретили ненавистного врага. Гитлеровцы толпой подбежали к партизанам, чтобы схватить и связать их. В этот момент грохнул сильный взрыв. Герои рухнули на землю, и вокруг них замертво свалилось несколько гитлеровцев.

В один из октябрьских дней в обком партии пришел связной от Василия Тимофеевича Меркуля и сообщил, что в Старобинский район прибыла группа пинских партизан во главе с Василием Захаровичем Коржем. А вскоре и сам он в сопровождении двух бойцов пришел в подпольный обком. Перед нами предстал невысокого роста, чуть рыжеватый, средних лет мужчина с глубоко посаженными синими глазами и с трофейным автоматом на груди. Василий [51] Иванович Козлов и Василий Захарович Корж по-дружески обнялись и расцеловались.

— Знакомьтесь, товарищи, — представил Козлов нового товарища членам обкома, — Корж Василий Захарович, работник Пинского обкома партии.

Мы поздоровались.

— Ну, а теперь рассказывай, какие ветры занесли тебя к нам?

Корж рассказал, как он остался в тылу противника, как организовал партизанский отряд, который уже немало вреда причинил оккупантам.

— Гитлеровцы всполошились, — продолжал Василий Захарович, — бросили против нас карателей. Мы имели с ними несколько стычек, нанесли им немалые потери. Но силы все же были неравные: карателей много, а нас мало. Поэтому мы решили уйти от преследования. А тут, к счастью, узнали, что в Старобинском районе Минский обком партии обосновался. Вот и пришел к вам посоветоваться, как быть дальше?

— Где остальные твои партизаны? — спросил его Василий Иванович.

— Одной группе из военных товарищей разрешил уйти за линию фронта, часть людей оставил в районах Пинщины.

Когда Василий Захарович ушел к своей группе, я попросил Василия Ивановича поподробнее рассказать о нем.

— Человек он боевой, — говорил Козлов. — Был в Испании, воевал в составе республиканской армии с фашистами. Перед войной работал в Пинском обкоме партии. А теперь, сам видишь, снова воюет с гитлеровцами.

После прихода Коржа на территории Старобинского района оказалось четыре отряда — три местных и один пинский. Областной комитет партии задумался над тем, как лучше использовать эту силу. На одном из заседаний обкома В. И. Козлов внес предложение объединить отряды в один и тем самым создать крупную партизанскую боевую единицу. Предложение отвечало требованиям дня, и все члены обкома его поддержали.

Сложнее было решить вопрос о том, кому доверить командование объединенным отрядом. Василий Иванович назвал кандидатуру Коржа. Некоторые члены обкома возражали против этого, утверждая, что интересы развития партизанского движения потребуют в будущем возвращения [52] Василия Захаровича на Пинщину, как человека, хорошо знающего тамошних людей и оставленного там.

— Если это потребуется, — сказал В. И. Козлов, — то обком партии сумеет найти правильное решение. А пока боевой опыт Коржа, его военные знания надо в полной мере использовать здесь. Тем более что он не собирается уходить из Старобинского района.

С этим мнением члены обкома согласились. Так на Старобинщине был создан крупный партизанский отряд, командовать которым стал Василий Захарович Корж. Комиссаром отряда обком утвердил члена Старобинского райкома партии Никиту Бондаровца. Объединенное партизанское формирование стали называть отрядом Комарова.

На первый взгляд, ничего необычного в этом факте не было: разрозненные мелкие отряды слились воедино, стали действовать сообща. Но народные мстители сразу почувствовали, как возросла их сила, у них появилось больше уверенности и решимости. Создание крупного отряда, обладающего высокой боеспособностью, явилось первым и закономерным шагом в развитии партизанского движения. Нам, членам обкома партии, виделось, что вслед за отрядом Комарова в разных уголках области появятся новые, еще более крупные отряды. Такова логика борьбы. Во имя этого мы и работали во вражеском тылу, не жалея ни сил своих, ни самой жизни. [53]

Червоное озеро

Члены обкома партии никогда не расставались с картой Минской области. Они часто склонялись над широкими листами, внимательно рассматривали тонкую вязь географических знаков. Вся область лежала словно на ладони: кружочки развертывались в города, синие извилистые линии превращались в реки, зеленая краска шумела густыми, высокими борами. Как-то в один из октябрьских дней, сидя за картой, Алексей Георгиевич Бондарь обвел карандашом широкий участок мозырского Полесья и недовольно сказал:

— Озоруют здесь фашисты. Надо бы унять их.

— Ты прав, — сказал Козлов и предложил пойти в отряд, которым командовал Яков Бердникович. Этот отряд находился около Червоного озера. От него рукой подать до Житковичского, Копаткевичского, Петриковского районов. Неважно, что они не входили в состав Минской области; главное — помочь соседям в развертывании партизанской борьбы.

Вскоре обком перебрался к Червоному озеру. Оно поражает своей красотой, напоминает огромное зеркало в живой зеленой оправе. Василий Иванович, ранее работавший в этих местах, рассказал нам много легенд о чудесном озере. Особенно понравилось мне предание о волшебной силе червоноозерской воды. Сюда, к Князь-озеру (так оно раньше называлось), приезжали чудо-богатыри земли русской отдохнуть, испить водицы, которая вливала в жилы новые силы, залечивала раны.

Ну что ж, испробуем и мы волшебной водицы. Вспомним своих далеких предков, не посрамим памяти чудо-богатырей, которые никогда не считали врага, а только спрашивали: где он?

Мы принялись за оборудование лагеря. Соорудили несколько шалашей. Хотели было взяться и за другие работы, [54] но заниматься ими уже не было времени: нас ждали неотложные дела. Наши связные ушли в Житковичский и Копаткевичский районы. Мне предложили проехать по деревням, раскинувшимся по берегам реки Морочь, чтобы связаться с подпольщиками, побеседовать с населением. В Любанский район уходил Алексей Георгиевич Бондарь.

Подобрал я двух смельчаков-партизан из числа жителей деревни Осов — сорокалетнего Степана Сергеевича Коваленю и веселого рослого паренька Ивана Коваленю. Вместе с ними в лодке направился в их родное село. Там рассчитывали достать подводу и с наступлением темноты перевезти лодку в другой канал, чтобы по нему добраться до реки Морочь, а там уже плыть от деревни к деревне.

Мы бесшумно скользили на плоскодонке по водной глади. Стояло бабье лето, пригревало солнышко. Осенний лес не шелохнется.

Как-то забывалось, что вокруг тебя идет война, что вот сейчас неожиданно могут раздаться выстрелы, послышатся непонятные крики иноземных пришельцев, что за крутыми изгибами заросшей камышом водной дорожки нас может подстерегать опасность. Но война давала о себе знать. Я поймал себя на том, что хоть и любуюсь красотами природы, прислушиваюсь к птичьей перекличке, но делаю это не так, как обычно, — внимательно присматриваюсь ко всему, замечаю каждый подозрительный кустик; прислушиваясь к птицам, в то же время ловлю ухом другие звуки и шорохи. Осторожны были и мои друзья, — у них тоже выработались партизанские привычки, похожие на привычки охотников-следопытов. Я изредка поглядывал то на Степана, то на Ванюшу и думал об их трудной судьбе. Степан — малограмотный крестьянин, долгое время терпевший горькую бедняцкую нужду, первым в деревне вступил в колхоз и вскоре стал его председателем. Он страстно желал людям добра, дневал и ночевал в поле, мечтал о тех недалеких днях, когда коллективный труд преобразит глухую полесскую деревню, когда полещуки превратят болота в цветущие сады. Ему очень хотелось приблизить это время, и для этого он ничего не жалел.

А у Ванюши иная судьба. Хорошо жилось ему в родной деревне. Парень мечтал стать трактористом. Но грянула война, и планы его рухнули. Он подался в лес, к партизанам. Бойцы сразу же полюбили его за смелость [55] и находчивость. Комсомольцы приняли его в свои ряды. Воевал Ванюшка отчаянно, риск стал нормой его поведения...

Канал вывел нас из кустарника. Показались крыши домов деревни Червоное Озеро. Сюда должен был зайти Бондарь со своими хлопцами. Уже на окраине деревни Осов мы услышали ружейно-пулеметную стрельбу в районе Червового Озера.

«Наши попали в ловушку!» — мелькнула тревожная мысль.

Мы бросились к селу. Стрельба откатывалась в сторону болота.

— Быстрее! — торопил я ребят, хотя и сам уже задыхался от стремительного бега. — Наших преследуют...

Мы добежали до окраины деревни и на противоположной ее стороне увидели густую цепь гитлеровцев. Они наступали, прижимая группу Бондаря к болоту.

Как спасти друзей? Ведь гитлеровцев много, а нас только трое. Не раздумывая, открыли огонь по врагу. Фашисты сперва испугались от неожиданности, прижались к земле, а потом стали стрелять по нас. Мы перебегали с одного места на другое и почти непрерывно вели огонь. Противник вынужден был прекратить преследование наших товарищей и вернулся в деревню. А мы выбрали удобное место и залегли, готовые продолжить бой с врагом.

Прошло полчаса, час... Гитлеровцы сидели в деревне. Что они затевают? Может, захватили кого-нибудь из наших товарищей-партизан и сейчас пытают их? А может, готовятся к расправе с населением?

— Надо узнать, что затевает враг, — озабоченно проговорил Степан.

— Пока не узнаем, уходить нельзя.

Солнце клонилось к закату. Перелеском мы обогнули деревню, достигли того места, куда, по нашим расчетам, отошли партизаны. Но никаких следов не обнаружили. Перед нами лежало тряское болото. Сунешься в него — по грудь увязнешь в грязи.

Над Червоным Озером опустились сумерки. Очертания деревни расплылись.

— Давайте, хлопцы, туда! — приказал я.

Мы пробрались в деревню, остановились у крайней хаты и стали прислушиваться. Было тихо. Постояли немного, перебежали на другую сторону улицы и медленно пошли, [56] прижимаясь к стенам домов. Через некоторое время зоркий Ванюшка дал знак рукой. Мы замерли, прислушиваясь. На другой улице раздавались чьи-то шаги, а вскоре из-за угла появились вооруженные люди.

— Удрали, — хрипло басил один из них.

— Далеко не уйдут, затянет трясина, — прогудел другой и зло выругался.

У меня сразу отлегло от сердца: значит, успели уйти наши! И я дал по противнику автоматную очередь. Меня тут же поддержали друзья. Враги шарахнулись в сторону. Один из них завопил:

— Не стреляйте! Свои!

Как оказалось, это был начальник полиции из Житковичей. Предатель получил то, что заслужил.

На другой улице затрещали частые выстрелы. Пули пролетали над нашими головами. Враг открыл сильный огонь, мы вынуждены были отойти в узенький переулок и тут увидели двух крестьян. Согнувшись, они испуганно пробирались к своим хатам. Я остановил их. Перебивая друг друга, они рассказали, что гитлеровские оккупанты прибыли грабить местное население. Всех мужиков согнали в клуб, а когда в деревне началась стрельба, приказали им лечь на пол вниз лицом.

— Мы уже с жизнью начали было прощаться, — говорил сухощавый крестьянин с узкой седой бородкой, — да на наше счастье выстрелы загремели еще сильнее. Немцы из клуба убежали, а за ними и мы оставили клуб. Спасибо вам! Если бы не вы, бог знает, чем бы все это кончилось...

— Партизаны были в деревне? — спросил я.

— Были в полдень, хотели пообедать. Но нагрянули фашисты, поэтому партизаны в лес подались, — торопливо говорил седобородый. — Одного ранили. Мужики видели, как он в болото ползком добирался...

Вскоре к нашей группе подбежал шустрый паренек. Не замечая нас, он начал живо рассказывать мужикам:

— Слышали! Партизаны здорово врезали немцам. Поубивали их немало. Житковичскому начальнику полиции тоже карачун. Каратели забрали трупы — и ходу. Видать, в Житковичи махнули...

Заметив нас, паренек осекся.

— Хорошо, хлопчик, — похлопал я его по плечу. — Всыпали, но маловато. В другой раз всыплем сильнее. [57]

А сейчас давайте поищем наших на болоте. Может, им помощь какая нужна.

На нашу просьбу охотно откликнулись крестьяне. Мы цепочкой пошли к болоту. Было уже темно. Люди проваливались по грудь в грязь, натыкались на сухой лозняк, в кровь царапали лицо и руки. Холодная вода острыми иголками пронизывала тело. Чтобы партизаны, которых мы разыскивали, не приняли нас за противника, мы изредка покрикивали: «Алексей, тебя ищет Роман».

Наконец после долгих блужданий по болоту нам удалось наткнуться на Алексея Георгиевича Бондаря. Весь мокрый, он лежал около стожка сена, истекая кровью и замерзая. По нашей просьбе жители быстро принесли одеяло. Мы сделали носилки и, увязая по пояс в грязи, перенесли товарища в деревню. Там врач оказал раненому первую помощь.

Вскоре Алексей Георгиевич пришел в себя и рассказал, как гитлеровцы окружили его в болоте. Когда они подошли к нему уже почти вплотную, в деревне затрещали выстрелы. Немцы вынуждены были прекратить преследование и поспешили выбраться из болота. Это и спасло его.

Мы радовались, что спасли друга. Но никто из нас не, подозревал тогда, что над лагерем отряда сгущаются грозовые тучи. В отряд, где находился обком партии, прибежал Николай Шатный. Он был растерян, лицо бледное. Оказалось, фашисты схватили Николая в деревне Червоное Озеро, и он чудом спасся, сбежав во время нашей перестрелки с гитлеровцами. Шатный признался, что гитлеровцы отобрали у него полевую сумку, в которой находились списки партизан.

— Теперь надо ждать беды. Оплошность Шатного может дорого обойтись, — сказал Василий Иванович Козлов.

И действительно, дня через три к нам начали поступать сообщения одно тревожнее другого: противник подтянул силы и занял деревни Червоное Озеро, Осов, Рог. Мы послали в Любанский район секретаря обкома Бельского; нарочные ушли и в Старобинский отряд. Нужно было как можно быстрее собрать партизан и нанести удар по гитлеровцам.

Во все стороны были высланы разведчики, чтобы следить за каждым шагом неприятеля. С задания не вернулось несколько разведчиков, в том числе Степан и Ванюша Ковалени. С каждым часом обстановка становилась все более [58] тревожной. Мы оказались отрезанными от деревень, у нас кончались продукты. К тому же резко изменилась погода: подул северный ветер, похолодало, запорошил первый снежок.

Состоялось совещание членов обкома. Как быть? Что предпринять? Надо выходить из окружения. Но как это лучше сделать? Обсудили несколько вариантов и решили нанести удар по противнику, занявшему деревню Рог, Из лагеря к ней было не подступиться, так как на пути лежало непроходимое болото с заросшими каналами. Враг наверняка не ждет отсюда появления партизан.

Члены обкома и партизаны разместились в лодках и начали медленно пробираться сквозь густые болотные заросли. На одной из лодок лежал раненый Бондарь. Никто тогда даже не подумал, на какой риск мы идем. Ведь наскочить на лодках на вражескую засаду — значит погибнуть всем. Но иного выхода у нас не было. Вынести раненого Алексея Георгиевича на руках не представлялось возможным.

Мы удачно подплыли к деревне Рог, остановились в кустах и выслали в разведку трех девушек — Любу Руденко, Прасковью Хамицевич и Соню Малаш. Через час они вернулись и сказали, что в селе находится около 30 гитлеровцев; некоторые из них прохаживаются по улице, другие, видно, отдыхают.

Получилось так, как мы и предполагали: противник нас не ждал. Мне было поручено возглавить группу партизан и выбить фашистов из деревни. Мы незаметно подкрались к хатам и свалились на неприятеля словно снег на голову. Гитлеровцы, беспорядочно отстреливаясь, оставили село.

Партизаны в деревне не задерживались. Они лишь взяли подводу, положили на нее раненого Бондаря и направились по намеченному маршруту. Противник подбросил из деревни Осов подкрепление, однако было уже поздно. К утру мы были возле деревни Завыход, откуда через два дня переехали в Любанский район.

После длительного пути по тряским дорогам Алексею Георгиевичу Бондарю стало совсем плохо. Тяжелая рана воспалилась, возникла опасность заражения крови. И тут мы оказались свидетелями патриотического поступка простых советских людей. О том, что приключилась беда с Алексеем Бондарем, мы рассказали жительнице поселка [59] Бариково трактористке Анастасии Ермак. Она ответила просто, деловито:

— Чем могу, тем помогу. Спасибо за доверие.

Бондаря поместили в ее комнате, а лечение поручили местному фельдшеру.

— А если меня немцы обнаружат? — спросил Бондарь.

— Делать тогда будет нечего. Вместе на тот свет пойдем.

Мы попрощались с Алексеем Георгиевичем, довольные тем, что пристроили человека в хорошем месте и удачно вырвались из вражеской ловушки.

— А ты, Василий Иванович, пожалуй, был прав, когда говорил, что вода из Червоного озера волшебную силу имеет, — напомнил я Козлову рассказанную им легенду.

— Не я — народ говорит. Значит, правильно, — усмехаясь, сказал Василий Иванович. [60]