Штурм Кенигсберга
Бастионы и панцерверки
С тех пор как Восточную Пруссию захватили рыцари ордена Тевтонов, она неизменно фигурирует на картах больших сражений. Здесь сохранились еще следы первой мировой войны. Здесь, в цитадели германского милитаризма, готовились кадры для новых захватнических войн. Отсюда ринулись на нашу страну фашистские орды. И наконец, ставка Гитлера, прозванная им «волчья яма» («вольфсшанце»), тоже находилась в Восточной Пруссии.
В течение долгих лет гитлеровцы создавали в Восточной Пруссии многополосную, глубоко эшелонированную систему полевых и долговременных укреплений. В годы второй мировой войны тысячи пленных, угнанных в фашистское рабство, были сведены в Восточной Пруссии в специальные рабочие команды. Их руками были отрыты десятки тысяч километров траншей, противотанковых рвов, установлены проволочные препятствия, созданы мощные взрывные заграждения. Особо интенсивно создавались укрепления после Сталинградской и Курской битв. В общую систему немецкой обороны были включены хутора и крупные населенные пункты. Города-бастионы прикрывались с востока многоэтажными дотами. Эти железобетонные подземные сооружения, увенчанные бронированными кулаками — панцерверками{19}, лежали на пути к главной цитадели Восточной Пруссии, городу-крепости Кенигсбергу.
В дни наступления по земле Восточной Пруссии в нашей армии часто бывал военный корреспондент «Правды», журналист и писатель, гвардии подполковник [140] Василий Величко. Увидев серое прусское небо, низко нависшее над землей, и седую мглу густого тумана, которая медленно ползла по линиям дотов и траншей, увидев прусскую землю, одетую в железо, бетон и камень, он сказал коротко, выразительно, словами солдата:
— Замурована вся. Наглухо...
На защиту сел и городов Восточной Пруссии гитлеровское командование преднамеренно бросило те части, которые здесь же комплектовались. Все солдаты оказывались здесь пруссаками. Они отстаивали свой родной дом, свою семью и сопротивлялись с невиданным ожесточением.
Все это надо иметь в виду, чтобы понять, какие трудности ждали войска 3-го Белорусского фронта на завершающем этапе Великой Отечественной войны.
Когда генерал армии Черняховский вызвал меня из района Юрбаркаса на свой командный пункт, там уже находились командующие 5, 11 и 31-й армий. Выразив благодарность за успешно проведенную Таурагскую операцию, командующий фронтом тут же определил задачу 39-й армии. Из второго эшелона фронта ее введут в бой на второй день наступления. Направление — на Наумиетис, Пилькаллен, Хенснишкенен.
Самые ценные сведения о противнике добываются в ходе сражения. Вот почему я приказал всем командирам дивизий и командующим артиллерией следовать в первый день операции за первым эшелоном полков наступавших войск 5-й армии. Сам выехал туда же. 5-й армией командовал Николай Иванович Крылов, мой начальник и боевой соратник по боям в Сталинграде. Эта армия была надежным соседом в обороне и в наступлении, и мы всегда были спокойны за фланг, на котором она действовала. Полагаю, что и у Крылова не было оснований жаловаться на нас.
Приехав в 5-ю армию, я встретил старых друзей. Герой Днепра генерал-майор А. А. Казарян командовал дивизией на левом фланге. На правом фланге находилась дивизия генерал-майора Б. Б. Городовикова{20}, с [141] которым мы крепко сдружились еще в стенах академии имени Фрунзе. С Бассаном Багминовичем я встретился тогда впервые за годы войны.
16 октября после мощной артиллерийской и авиационной подготовки 3-й Белорусский фронт перешел в наступление.
В обращении Военного совета 39-й армии было сказано: «Вперед, на штурм вражеского логова!» Мы опубликовали также письмо «К боевым друзьям» ветерана нашей армии гвардии рядового Щипцова. Закончил он свое письмо так: «Долго шли мы к рубежу, откуда скоро начнем последний и решительный бой. И мы знаем тот рубеж, дальше которого наша гвардейская пехота уже не пойдет. На Кенигсберг! К. Балтийскому морю!»
Ровно полгода спустя за Кенигсбергом, у самого побережья Балтийского моря, вышли мы из последнего в Великой Отечественной войне боя. Срок немалый и убедительно свидетельствующий о том, с каким трудом и ожесточенным упорством приходилось нам взламывать оборону врага в Восточной Пруссии. За эти полгода я дважды обращался к командующему фронтом с просьбой пополнить армию свежими силами или дать ей хоть небольшую передышку.
Отнюдь не умаляя роли авиации и артиллерии, хочу особенно подчеркнуть роль нашей пехоты, сокрушавшей мощные узлы обороны противника.
На реке Дайме был смертельно ранен герой наступления под Витебском командир 61 -го гвардейского полка Василий Трушин. Это его бойцы задали тон в первый день прорыва обороны врага еще на дальних подступах к Дайме, штурмуя позиции вражеского 644-го укрепленного района. Рота гвардии лейтенанта Сухова овладела первым домом на окраине фольварка. А из других каменных домов фашисты, засевшие в подвалах и на чердаках, вели яростный огонь, обстреливали дорогу. Сухов решил ударить с тыла. Взвод, во главе которого шел Сухов, уже обогнул лощину, но в это время командир был тяжело ранен. Подбежали к нему санитар и солдат.
— Несите меня туда... — Сухов показал рукой на фольварк, откуда еще слышалась стрельба. [142]
Лейтенант продолжал руководить боем, и его переносили от одного захваченного дома к другому. Рота выполнила задачу, и только после этого Сухова эвакуировали в тыл.
У комсорга роты из 275-го гвардейского полка рядового Ивана Шошина было семь нашивок за ранения. Восьмое ранение вместе с тяжелой контузией он получил в Восточной Пруссии. Рота офицера Козлова захватила первую траншею, и солдаты, увидели бронированный колпак железобетонного дота. Шесть его амбразур огрызались огнем. А местность ровная, и наступление замедлилось. Вызвали на помощь пушку, она постреляла, несколько раз угодила в стенку дота, но вреда ему не причинила.
— Во чудовище! — сказал кто-то из молодых солдат. — Снаряд не берет, а как же мы?..
Комсорг роты Иван Шошин подозвал к себе комсомольцев Дмитриева и Иванова. Три храбреца поползли вперед. Солдаты видели, как пулеметная очередь насмерть сразила Иванова. Дмитриев тут же распластался за бугорком — не поднять головы. И только комсорг, рванувшись вперед, успел на ходу метнуть гранату. Стих вражеский пулемет, и теперь уже Дмитриев быстро пополз к доту. Противотанковыми гранатами и взрывчаткой два гвардейца взломали стальную дверь дота. Шестнадцать гитлеровцев сдались в плен. В тот же день командир 91-й гвардейской дивизии полковник Кожанов наградил комсорга роты третьим боевым орденом. А на следующий день при штурме нового дота Шошин был тяжело ранен и контужен.
Бои в Восточной Пруссии вырывали из наших рядов самых бывалых и отважных воинов. Росли потери. После прорыва первой полосы обороны противника командиры дивизий с тревогой сообщали мне, что в некоторых батальонах числятся только «флажки», а активных бойцов совсем мало. За неделю непрерывных боев армия продвинулась вперед на двадцать один километр, расширив полосу прорыва до восемнадцати километров. С такими потерями и в таком темпе (три километра в сутки) наступать дальше было нельзя. Я доложил об этом командующему фронтом и встретил с его стороны понимание. 39-я армия получила приказ закрепиться на достигнутых рубежах. [143]
... Получив передышку, мы трудились днем и ночью, укрепляя позиции. Солдаты вдоволь намахались лопатами — малой пехотной и большой саперной.
А в это время армейская разведка обогащалась сведениями. Как бы предвосхищая события, она проявила особый интерес к 13-му укрепленному району фашистов. С него начинались дальние подступы к Кенигсбергу на восточном направлении. Вражеская линия обороны проходила перед Тильзитом и Гумбинненом с тыловой базой в Велау. Внешний рубеж Кенигсбергского укрепрайона тянулся от Либиау до Тапиау и имел на каждый километр фронта специально оборудованную систему дотов. Обращенная к востоку оборонительная линия упиралась своими флангами в залив Куришес-Хафф и в кенигсбергскую крепость. Сама крепость, модернизированная, охраняемая многочисленными фортами, была опоясана несколькими рядами траншей. Так в полосе нашего наступления выглядели «скорлупа» и сам «орешек», который предстояло раскусить.
Два операционных направления, по которым должны действовать войска 3-го Белорусского фронта, сходились клином у Кенигсберга. Какому из них отдать предпочтение — инстербургскому или тильзитскому? Первое направление — от Шталлупенена в обход Мазурских озер с севера — представлялось наиболее благоприятным, здесь было много хороших дорог; тильзитское направление — наиболее короткое к Кенигсбергу, однако опыт войны убедительно доказал, что для достижения цели не всегда выбирают наикратчайший путь. В полосе тильзитского направления много лесов, болот и такое сильное препятствие, как река Дайме с мощными укреплениями на западном берегу.
Замысел командующего фронтом был таков: вместе с 5-й и 28-й армиями мы входим в ударную группу, а 11-я гвардейская армия и два танковых корпуса находятся во втором эшелоне, чтобы частично или целиком войти в прорыв в полосе 5-й армии. Трем корпусам 39-й армии, усиленным танковой бригадой и несколькими самоходно-артиллерийскими полками, дали направление главного удара на Пилькаллен, затем на Тильзит.
Глубина операции рассчитана на восемьдесят километров, темп продвижения в сутки — не менее шестнадцати — восемнадцати [144] километров. Длинные зимние ночи позволяли противнику организовать оборону на промежуточных рубежах, и совершенно очевидно, что без наступления войск в ночное время такой темп нам не выдержать.
Наступило утро.
Над передним краем висел густой туман, и мы ждали, когда он рассеется. Ровно в девять часов где-то на левом фланге ударили наши «катюши», в полосе 28-й армии разгорелась канонада, артиллерийскую подготовку начал и наш сосед слева — 5-я армия. Залп «катюш» был условным сигналом, и хотя мы знали, что командующий, ожидая, когда улучшится погода, отложил начало атаки, гром пушек соседних армий подстегнул и нас. Орудия 39-й тоже открыли огонь.
— Что у вас происходит? Кто разрешил открыть огонь? — услышал я в телефонной трубке сердитый голос Черняховского.
— Мы не первыми открыли огонь, товарищ командующий, а последними.
Видимо поняв, что произошел именно тот случай, когда Иван кивает на Петра, Черняховский спросил уже спокойно:
— Что намерены делать?
— Продолжать артподготовку и действовать по плану.
А туман не рассеивается, и дальше орудийного ствола ничего не видно. Только благодаря доблести пехотинцев нашего 5-го гвардейского корпуса удалось захватить первые траншеи врага.
К исходу второго дня наступление начало затухать. Надо было принимать срочные меры. И тогда на третий день операции на узком участке южнее Пилькаллена мы ввели две новые стрелковые дивизии, танковую бригаду, отдельные танковые, самоходные и артиллерийские полки.
Мой заместитель по бронетанковым и механизированным войскам полковник А. И. Цынченко получил указание:
«Развивать наступление с выходом на новый рубеж в районе Хенснишкенена. Танкистам не оглядываться на пехоту. Отстав на первом этапе, она затем догонит танки». [146]
Прорыв удался. В пробитую танками брешь хлынула пехота. Наступала она стремительно. Ни сильное сопротивление противника, ни разбушевавшаяся метель не могли ее остановить. Даже малоподвижный УР (части 152-го укрепрайона) шагал ходко, занимая населенные пункты по южному берегу Немана.
Фашистская пропаганда усиленно запугивала жителей Восточной Пруссии страшными небылицами о «карах большевиков».
Опровергать эту гнусную ложь нет особой нужды: гуманность Советской Армии известна всему миру.
Но о звериной жестокости самих гитлеровцев в отношении мирных жителей, своих соотечественников, я не могу умолчать.
Это случилось в Восточной Пруссии Когда танкисты генерала В. В. Буткова вышли к реке Дайме{21}, они увидели мост и две дамбы, запруженные нескончаемым потоком беженцев, И вот, чтобы задержать советские войска на восточном берегу, офицеры немецкого укрепрайона приказали взорвать и мост и дамбы. А там в это время находились тысячи насильно эвакуируемых немецких женщин, детей, стариков. Страшный взрыв потряс окрестности Дайме. Люди, поднятые в воздух вместе с землей и обломками моста, навеки исчезли в холодных водах реки...
Да, Советская Армия всегда отличалась исключительной гуманностью по отношению к мирным жителям. Но это не мешало нам быть беспощадными к противнику. И мы не случайно называли священной свою ненависть к фашистским захватчикам. В этой связи я и хочу поделиться с читателем некоторыми наблюдениями и фактами из пережитого.
Служил у нас в батальоне офицера Рудякова гвардии старшина Николай Трофимов. Этот немолодой человек, отец семейства, имел уже тогда три правительственные награды, был четырежды ранен и дважды контужен. Он видел разрушенный Сталинград, знал о Бабьем Яре и воевал с той лютой яростью, которая обычно свойственна людям, много повидавшим и пережившим, а потому не охотливым на слова. [147] Когда батальон Рудякова с боем захватил один из укрепленных немецких фольварков, старшина Трофимов привел молодых солдат в сарай, где на полу валялись цепи и металлические наручники. В углу сидели две женщины, Ульяна Кушнаренко и Нина Лохматова, жены советских офицеров. Трофимов попросил их повторить перед бойцами рассказ о горькой судьбе пленниц, угнанных на рынок невольниц в Восточную Пруссию (житель захваченного фольварка купил Ульяну и Нину, заплатив по двести марок за каждую).
А потом по рукам солдат пошла записка. Полгода назад, под Витебском, наша армия освободила местечко Бешенковичи. И вот опять Бешенковичи были названы в записке, найденной Трофимовым под скатертью в одном из домов. Дословно привожу текст:
«Дорогие братья! Передайте моим родным по адресу Витебская область, местечко Бешенковичи, Комсомольская улица, дом Полещук, что 18 января 1945 г. я еще жива.Дорогие! Догоните нас! Отбейте у немца! Не дайте пропасть!
Полещук Александра».
И сказал молодым солдатам старшина Николай Трофимов:
— Вы знаете, где и как я воевал. Повидал палачей и поджигателей, грабителей и насильников. А вот работорговцев, рабовладельцев вижу впервые. Может, Саша Полещук еще жива. О чем она просит нас, вам известно. — Трудно было ему говорить, он закончил: — Шире шаг, солдаты! Кто на этой распроклятой земле станет на нашем пути — сотрем!
Из батальона офицера Рудякова записку Александры Полещук послали в армейскую газету «Сын Родины» с резолюцией: «Требуем опубликовать. Чтобы все знали и записали в наш общий счет священной мести врагу».
В те же дни полевая почта доставила мне письмо из родного хутора Кривая Коса. Под письмом, принятым на общем собрании приазовских рыбаков и колхозников, стояло двадцать пять подписей. Радовались мои земляки, что из их хутора вышли многие славные защитники Родины, рассказывали мне, как залечивают раны, нанесенные фашистами поселку в черные дни оккупации. Но вот рана, которую уже не залечить: «... Дорогой наш земляк Иван Ильич, о зверствах фашистов вы не [148] меньше нас знаете, но только мы должны вам рассказать за Кривую Косу. Изверги расстреляли многих ни в чем не повинных людей, а среди них насмерть замучили вашего дядю Людникова Пантелея Никаноровича... Уж вы постарайтесь, чтобы палачей настигли и покарали».
Пишу об этом не для того, чтобы растравлять старые раны. Но мы сражались в Восточной Пруссии, и в нашей армии, от командующего до рядового, не было человека, которому фашисты не причинили бы горя. Наша ненависть к фашистским захватчикам была воистину священной.
Возвращаясь к рассказу о боевых действиях 39-й армии, хочу подчеркнуть неутолимую жажду наших воинов скорее свершить справедливый суд над самыми опасными для человечества преступниками. Да, мы проявили завидную оперативность в перегруппировке сил, в нанесении внезапного и ошеломляющего удара по врагу, но успех всей Восточно-Прусской операции обеспечил советский солдат, неудержимо рвавшийся вперед.
17 января 1945 года 5-й гвардейский и 94-й стрелковый корпуса сильным ударом прорвали гумбинненский оборонительный рубеж на всю его глубину и уже к исходу дня, громя и преследуя противника, повернули на северо-запад. В нарастающем темпе развертывалось наступление 113-го корпуса. Учитывая обстановку, Черняховский незамедлительно использовал успех 39-й армии. На участке ее прорыва он ввел свой второй эшелон: 11-ю гвардейскую армию генерала К. Н. Галицкого и два танковых корпуса — А. С. Бурдекиого и В. В. Буткова. Корпус Буткова прибыл к нам, когда мы штурмом взяли Хенснишкенен. В это время был получен новый приказ Черняховского. Успех 39-й армии позволил командующему фронтом частично изменить первоначальное решение.
Новый приказ ясно определял первостепенное значение тильзитского направления. Преодолев инстербургский оборонительный рубеж, наши части вышли на шоссейную дорогу Тильзит — Кенигсберг. Вечером 19 января я диктовал телефонограмму командующему 3-м Белорусским фронтом:
«Штурмом взят город Тильзит. При [149] овладении, городом отличились войска генерал-майора Ксенофонтова... »
Тильзитом мы овладели совместно с частями 43-й армии, и теперь войска 39-й армии тяжелым молотом нависли над всей инстербургско-гумбинненской вражеской группировкой. Опасаясь окружения, противник начал отходить.
Кольцо и клин
Автор брошюры «Падение Кенигсберга» В. А. Величко сравнивал укрепления немцев на Дайме то с железной дверью Кенигсберга, то с оскаленной пастью хищника. Это художественные образы. Я же хочу, чтобы читатель представил себе, с чем реально столкнулись войска 39-й армии, штурмовавшие Дайме.
От Гросс Скайсгиррена к Дайме мы пробивались с боями через леса и топкие заболоченные луга, изрезанные канавами. По топографическим картам это расстояние составляет сорок километров, но наш солдат наступал не по прямой дороге. К исходу вторых суток он увидел Дайме — небольшую речку, впадающую в залив Куришес-Хафф. Здесь гитлеровцы, прикрыв подступы к Кенигсбергу с востока, создали исключительно мощную систему укреплений. Помимо множества пулеметных дотов они построили вместительные бетонные убежища, подземные галереи, соединив их лабиринтами глубоких траншей. С наблюдательных пунктов просматривались все подступы к Дайме. Ее берега, особенно западный, имели такое количество больших и малых узлов сопротивления, что нанести все эти узлы было бы невозможно даже на самую крупномасштабную карту.
Гвардейцы из корпуса генерала Безуглого с ожесточенными боями пробились по льду к западному берегу и захватили плацдарм. Здесь создалась реальная возможность ввести в прорыв 1-й танковый корпус, но единственный паром, которым мы располагали, выдерживал только легкую артиллерию. Для тяжелых танков и самоходных артиллерийских установок нужен был мост. Саперы приступили к делу, и тут маленькая, но коварная Дайме с ее илистыми берегами и торфяным дном оказалась для нас не менее трудным препятствием, чем фашистские укрепления. [150]
Миновали сутки, а у саперов что-то не ладится. Начальник инженерных войск армии генерал Гнедовский предложил построить большой паром и, взорвав лед на Дайме, начать переправу тяжелой техники. Я доложил об этом Черняховскому. Иван Данилович усомнился в разумности такого решения. Полагая, что мост можно построить, он направил к нам начальника инженерных войск фронта генерала Баранова. На Дайме среди взорванного льда уже чернели полыньи, мы спускали на воду понтоны. И все же генерал Баранов приказал саперам снова забивать сваи, чтобы проверить грунт. Чем закончился этот эксперимент, можно судить по официальному донесению Баранова командующему войсками 3-го Белорусского фронта: «При пропуске первого пробного танка из-за илистого грунта опоры сели, хотя семиметровые сваи были забиты на глубину шесть метров».
Да, много хлопот доставила нам эта речушка! И все же в ночь на 25 января дивизии полковников Бибикова и Кожанова из 5-го гвардейского корпуса и танковая бригада из корпуса генерала Буткова (переправить весь корпус нам не удалось) перешли в наступление с нового рубежа на западном берегу Дайме. Гвардейцы доказали, что никакие преграды не в силах остановить их. Атакуя неприятеля днем и ночью, они продвинулись за сутки на восемнадцать километров.
Уже за Дайме, в Жилленберге, на мой временный пункт управления приехал генерал армии Черняховский.
— Хорошо шагаете, — приветствовал нас Иван Данилович. — Теперь, когда эта чертова речка осталась позади, я передам в ваше подчинение еще один корпус — тринадцатый гвардейский генерала Лопатина.
Лопатина?.. Не тот ли это Лопатин, под чьим командованием я начинал войну летом сорок первого? Я не стал уточнять, так как Черняховский уже стоял у карты и неотрывно смотрел на черный квадрат Кенигсберга.
— Получите корпус Лопатина и уже пятью корпусами с приданными частями усиления будете участвовать в общей операции по окружению Кенигсберга. Но это только одна часть задачи вашей армии... — Ладонь Черняховского ребром легла на карту, рассекая Земландский полуостров. — Создайте ударную группу и прорывайтесь к морю. Гитлеровцы, как известно, большие любители [151] колец и клиньев. Доставим им это удовольствие. Надо обойти Кенигсберг с севера, потом с запада, а частью сил прорваться к морю. Вот где, Иван Ильич, я хотел бы с вами в следующий раз встретиться. Договорились?
Нет, не у моря, не на побережье Земландского полуострова, а здесь, в маленьком городишке Жилленберге, была наша последняя встреча. Черняховский погиб 18 февраля, смертельно раненный осколком снаряда.
В минувшую войну пали на поле боя три командующих фронтами, под началом которых мне довелось воевать. Первым погиб М. П. Кирпонос, потом Н. Ф. Ватутин, а незадолго до победы — И. Д. Черняховский. Войну Иван Данилович начал на Немане в должности комдива. Как командарм прославился под Воронежем и Курском, на Днепре и за Днепром. Затем, в качестве командующего 3-м Белорусским фронтом, привел свои войска в Восточную Пруссию и начал на дальних подступах штурм Кенигсберга.
Мне выпало счастье около двух лет воевать под командованием Черняховского, близко общаться с ним.
Иван Данилович был самым молодым из командующих фронтами. Природа щедро наделила его ценными для полководца качествами — военным талантом и храбростью. Порой он бывал весьма строг, но всегда справедлив. Выдержка не изменяла ему в самой сложной обстановке. Подчиненных уважал, солдат горячо любил, и они платили ему тем же.
Дважды Герою Советского Союза генералу армии И. Д. Черняховскому был присущ тот особый дар, который позволяет военачальнику ощущать пульс быстротечного боя и, предугадывая его ход, принимать смелые до дерзости, но всегда обоснованные решения.
Погиб Иван Данилович в расцвете лет. Но его короткая жизнь была на редкость яркой, прекрасной. Хочется верить, что об этом самобытном военачальнике и обаятельном человеке будут еще написаны книги...
Иногда и показания неприятеля дают весьма впечатляющую картину обстановки на фронте. Вот почему я почти полностью привожу письменное показание Рихтера, сдавшегося в плен в городке Каймене:
«Прорвав [152] укрепления на Дайме, русские танки и пехота оказались в нашем тылу. Оставаться на старом рубеже бессмысленно, и я получил приказ на отвод своей группы к новому рубежу. Отойти решил ночью. Но это был не организованный отход, а паническое бегство. Когда наступил рассвет, я убедился, что растерял почти всех солдат. Они разбрелись по лесам и фольваркам. Указанный нам рубеж уже был занят русскими, и тогда я решил с остатками своей группы податься в населенный пункт, где на карте был обозначен командный пункт нашего полка. Увы, его там не оказалось. И никто не знал, где он.А на дорогах творилось что-то невообразимое. Войска перемешались, гражданские повозки с беженцами застопорили движение военных машин. Какой-то истеричный полковник приказал нам занять оборону. За ночь окопались, но утром соседний батальон, не предупредив нас, отошел, оголив мой фланг. Я повел своих, солдат к Каймену, а там уже были русские. Из Каймена бежали наши военные и гражданские, а за ними вдогонку мчались русские танки. Когда русские автоматчики, спрыгнув с танков, направились к нам, я поднял руки вверх и приказал своим солдатам поступить так же...
На подступах к Дайме и за Дайме русские атаковали нас ночью. К. ночным боям наши солдаты не привыкли, и, как правило, атаки русских приносили им успех. Мы не знали, куда и по ком стрелять, теряли всякую ориентировку и сами терялись».
Последнее признание пленного пришлось особенно по душе моему заместителю генералу Н. П. Иванову, который немало потрудился, обучая части 39-й армии боевым действиям в ночное время.
За Дайме перед нами открылся Земландский полуостров.
Чем ближе к побережью, тем гуще и мощнее укрепления, преграждавшие нам путь к Балтике. Кранц-Кенигсберг, первая из оборонительных линий, не только прикрывала столицу Восточной Пруссии с севера, но и не давала доступа в глубину Земландского полуострова.
Перед рубежом Кранц-Кенигсберг на мой командный пункт прибыл командир 13-го гвардейского стрелкового [163] корпуса, о котором говорил Черняховский. Наша встреча с генералом Лопатиным была очень теплой, но кратковременной. Корпус Лопатина был введен в бой и действовал стремительно. Он овладел железнодорожной станцией Метгетен западнее Кенигсберга и перерезал коммуникацию из Кенигсберга в Пиллау. Станцию Метгетен, являвшуюся пригородом Кенигсберга, мы брали дважды: гитлеровцы не щадили своих солдат и после яростных контратак временно восстановили коммуникацию. Противник не случайно так упорно цеплялся за эту станцию. Когда Метгетен был захвачен вторично солдатами 262-й дивизии генерала Усачева (из корпуса Олешева), мы узнали, что там находился подземный артиллерийский завод фашистов.
Боевые действия четырех корпусов 39-й армии развертывались севернее и северо-западнее Кенигсберга, а 91-я гвардейская дивизия из корпуса Безуглого вырвалась далеко вперед, к морю. Это и был тот клин, о котором говорил Черняховский. Клин этот был очень острым, но, к сожалению, оказался и очень узким, уже в первый день наступления соседняя часть из 43-й армии сильно отстала от гвардейцев полковника Кожанова.
Считаю своим долгом подробнее рассказать о героическом прорыве гвардейцев полковника Кожанова к морю, о том, как они дрались в окружении, как с честью из этого окружения вышли. Но прежде необходимо хотя бы вкратце дать оценку силам и замыслам противостоявшего нам противника.
В своем докладе начальнику Генерального штаба Советской Армии начальник штаба нашего фронта А. П. Покровский предусматривал два варианта возможных действий вражеских войск, оказавшихся отрезанными в Восточной Пруссии и прижатыми к морю. По первому варианту фашисты, стремясь увести свои войска из Восточной Пруссии в Центральную Германию, попытаются прорваться через низовья Вислы к косе Фриш-Нерунг, чтобы по ней ускользнуть от нас. Второй вариант предусматривал переход гитлеровцев в районе Кенигсберга и на Земландском полуострове к жесткой, упорной обороне, дабы сковать на длительный срок как можно больше наших сил и тем самым оттянуть развязку военных событий. [154]
К концу января вражеская группировка в Восточной Пруссии была расчленена на три части. Непрерывно контратакуя, противник стремился вновь образовать сплошной фронт. Наше командование обращало особое внимание на ту группировку, которую порт Пиллау питал пополнением, боеприпасами, продовольствием. От Пиллау и к Пиллау вдоль побережья наблюдалось усиленное движение. К фронту двигались солдаты, боевая техника. А из Восточной Пруссии к порту стремился поток беженцев.
Прорыв гвардейцев из дивизии полковника Кожанова к морю преследовал цель помешать противнику осуществить первый вариант. Перерезая коммуникацию на побережье северо-западнее Кенигсберга, мы закрывали врагу выход на косу Фриш-Нерунг и лишали его возможности выскользнуть из окружения. Гвардейцы Кожанова свою задачу выполнили. И не их вина, что, оказавшись без прикрытых флангов (соседи справа и слева отстали на двадцать и пятнадцать километров), они были сами отсечены и уже от моря пробивались назад к своим войскам. Это нисколько не умаляет подвига храбрецов.
В ночь на 2 февраля 8 городок Гермау близ побережья Балтийского моря ворвались стрелки 275-го гвардейского полка, открыв соседнему 277-му гвардейскому полку дорогу к морю. В 277-м полку находился офицер штаба армии, и на другой день он доставил нам дар солдат-гвардейцев — бутылку с соленой водой. На этикетке было написано: «Командующему армией. Мы у моря! Гвардейцы майора Виноградова».
А в это время в самом Гермау лежал тяжело раненный подполковник Андреев, командир 275-го полка.
Через три дня дивизия Кожанова уже дралась в окружении. В самый критический час боя на наблюдательном пункте комдива появился сбежавший из медсанбата подполковник Андреев. Его снова, и на этот раз смертельно, ранило осколком немецкой мины.
— Зачем ты сюда прибежал? — спросил комдив.
— Чтобы солдаты видели меня. И я их... Андреев уже знал, что не суждено ему праздновать победу. Он видел, как сильно поредел его полк, и, прощаясь [155] с боевыми товарищами, просил их только об одном: сохранить Знамя полка.
Знамя полка! Со спасением этого Знамени связан подвиг капитана Николая Батхеля, которого Родина отметила высокой наградой — орденом Ленина. 279-й полк, в котором находился офицер разведчик Николай Батхель, был оттеснен гитлеровцами в лес и окружен. Готовясь к прорыву, штаб полка сжег наиболее важные документы. Кто-то предложил закопать полковое Знамя, чтобы тем самым сохранить его: «Мы скоро сюда вернемся и заберем Знамя». Тогда вперед выступил капитан Батхель:
— Нас совсем мало. Но пока Знамя с нами — мы полк!
Он спрятал полковое Знамя на груди под стеганкой, взял в руки автомат и занял место в цепи атакующих. Под разрывами снарядов и мин, сквозь огненные трассы пуль пронес Николай Батхель полковое Знамя.
Семь дней дрались гвардейцы в окружении. Ратные подвиги совершали даже те, от кого этого не ждали. Фашисты просачивались в тылы. Тогда круговую оборону занимали ездовые, повара, писари. В деревне Ауерхоф находились редакция и типография дивизионной многотиражки — десять сотрудников газеты, включая редактора и солдата-печатника. Отражая атаку на Ауерхоф, они взяли в плен двух гитлеровцев. В комендантском взводе вместе с шофером и радистом насчитывалось тридцать бойцов. Им удалось захватить станцию Мюле Тиренберг и удерживать ее, прикрывая отход штаба дивизии.
В сложной, чреватой большими опасностями обстановке, имея скудный запас продовольствия и боеприпасов, исключительное мужество и хладнокровие проявил командир 91-й гвардейской дивизии полковник Василий Иванович Кожанов. Только получив приказ на выход из окружения, гвардейцы оставили свои позиции. Но самые тяжелые испытания были впереди. Воспользовавшись данными радиоперехвата, враги вышли на указанный Кожанову маршрут движения. Отважные разведчики дивизии (ими по-прежнему командовал Алексей Щербаков) вовремя предупредили комдива, на каких рубежах сосредоточились фашистские войска, и Кожанов самостоятельно изменил маршрут. [156]
В ночь на 9 февраля гвардейцы Кожанова уже приблизились к линии фронта, готовясь к ожесточенному бою на прорыв из окружения. Оперативная группа штаба дивизии находилась в головной колонне 279-го полка. Впереди двигалась единственная самоходка. Внезапно с небольшой высотки близ дороги ночную тьму прорезали вспышки. Двумя выстрелами из пушки немцы подбили самоходку. Она успела лишь чуть развернуться, закрыв собою дорогу. В такой ситуации промедление смерти подобно. И раньше всех это поняли разведчики Щербакова. Покинув колонну, они вскоре вернулись и доложили, что путь свободен. Три храбреца — Степан Мальцев, Георгий Лоянь и Иван Ступницкий бесшумно проникли на огневую позицию противника. Без единого выстрела, пустив в ход кинжалы, они покончили с расчетом пушки.
В районе безымянной высоты юго-западнее Койенена гвардейцы скрытно подошли к переднему краю неприятеля. Услышав за спиной стрельбу и русское «ура», немцы разомкнули фронт. Гвардейцы Кожанова соединились с солдатами Бибикова.
Рейд по тылам врага был завершен.
Я разговаривал с гвардейцами после их выхода из окружения. На судьбу они не роптали и, вспоминая пережитое, возмущались только наглостью врага:
— По фашистам уже колокола звонят, а они нам, гвардейцам, предлагали сдаваться! Мы припомним им это нахальство, когда снова выйдем к морю!
Немецко-фашистские войска непрерывно атакуют наши позиции западнее и северо-западнее Кенигсберга. Две пехотные дивизии противника после мощной артиллерийской подготовки наносят встречные удары — с Кенигсберга на Фишхаузен и в обратном направлении. Каждую дивизию поддерживают сто двадцать танков. Обстановка крайне напряженная.
Гитлеровцы неистово рвутся навстречу друг другу. 25 февраля им удалось образовать коридор вдоль железной дороги Кенигсберг — порт Пиллау. Это стоило им около десяти тысяч убитыми и ранеными, ста двадцати девяти танков, множества орудий; но железная дорога, хотя и находится под нашим обстрелом, действует. [157] А шоссе южнее железной дороги начисто скрыто от наших артиллерийских наблюдателей.
Пытаясь расширить коридор, противник не прекращает атак. Не перечесть все части и подразделения, которые проявили в эти дни необычайную стойкость.
Наступил март. Мы начали готовиться к решительному штурму вражеской крепости. А в конце месяца, сдав свою полосу 50-й армии генерал-лейтенанта Ф. П. Озерова, заняли новый участок на северо-западном фасе Кенигсберга. Гарнизон крепости к тому времени насчитывал свыше ста тысяч солдат и офицеров. Обороняясь в крепостных фортах, гитлеровцы располагали огромным запасом оружия и продовольствия, имели восемьсот пятьдесят орудий, шестьдесят танков. Хотя Кенигсберг с трех сторон был нами обложен, пятикилометровая горловина, связывавшая его с портом Пиллау, действовала. Перерезать ее — одна из важнейших задач предстоявшей операции, которую доверили войскам 39-й армии.
Нам отвели восьмикилометровый участок фронта. Взаимодействуя с соседями (5-й и 43-й армиями), мы должны, по замыслу нового командующего 3-м Белорусским фронтом Маршала Советского Союза А. М. Василевского, уже к исходу первого дня наступления выйти к заливу Куришес-Хафф, к устью реки Прегель и тем самым перерезать горловину коридора, связывавшего Кенигсберг с Пиллау.
5 апреля на наблюдательный пункт армии прибыл А. М. Василевский. Он познакомил нас с предстоявшей операцией. Войска, штурмующие Кенигсберг, своими концентрическими ударами должны разгромить вражеский гарнизон и овладеть городом. Задача нашей армии осталась без изменений.
Все готово к наступлению. Беспокоит только непогода. Нельзя ли хоть на день отложить атаку?
— День штурма утвердила Ставка Верховного Главнокомандования, — сказал маршал. — Никакой отсрочки!
С утра 6 апреля дождя не было, но облака висели низко, а земля в предвесеннем дыхании испаряла влагу, О такой погоде в народе говорят: «Ни возом, ни санями». В десятом часу над горизонтом прояснилось. Примерно через тридцать минут ударили орудия. А еще через [168] полтора часа вслед за артиллерийским валом армия перешла в наступление.
Гитлеровцы спешно бросили против нас свою 5-ю танковую дивизию, ожесточенно сопротивляются, пытаясь удержать коммуникации между Кенигсбергом и Пиллау. Противник не отходит, и мы ведем бой на его уничтожение. Продвинулись за день всего на четыре километра, но и этого было достаточно, чтобы перерезать железную дорогу. На другой день мы почти не продвинулись, но и противник оказался бессильным вернуть дорогу. О том, сколь ожесточенными были бои на нашем участке, свидетельствует хотя бы такой факт: за один только день 7 апреля из тридцати пяти вражеских контратак против всех войск 3-го Белорусского фронта восемнадцать контратак приняли войска нашей армии.
В полдень 9 апреля бой в Кенигсберге утих, а вечером мы узнали, что комендант крепости генерал Ляш сдался в плен. Капитулировал почти стотысячный кенигсбергский гарнизон.
А на нашем участке бои не прекращались.
Если враг не сдается...
У меня хранится отпечатанный типографским способом документ — обращение командующего 3-м Белорусским фронтом Маршала Советского Союза А. М. Василевского «К немецким генералам, офицерам и солдатам, оставшимся на Земланде». Текст этого обращения (я имею в виду не только содержание, но и в высшей степени достойный тон) заслуживает того, чтобы привести его полностью:
«Вам хорошо известно, что вся немецкая армия потерпела полный разгром. Русские под Берлином и в Вене. Союзные войска в 300 километрах восточнее Рейна. Союзники уже в Бремене, Ганновере, Брауншвейге, подошли к Лейпцигу и Мюнхену. Половина Германии в руках русских и союзных войск.Одна из сильнейших крепостей Германии — Кенигсберг — пала в три дня, Комендант крепости генерал пехоты Отто Ляш принял предложенные мною условия капитуляции и сдался с большей частью гарнизона. Всего сдались в плен 92000 немецких солдат, 1819 офицеров и 4 генерала. [159]
Немецкие офицеры и солдаты, оставшиеся на Земланде! Сейчас, после падения Кенигсберга, последнего оплота немецких, войск в Восточной Пруссии, ваше положение совершенно безнадежно. Помощи вам никто не пришлет. 450 километров отделяют вас от линии фронта, проходящей у Штеттина. Морские пути на запад перерезаны русскими подводными лодками. Вы в глубоком тылу русских войск. Положение ваше безвыходное. Против вас многократно превосходящие силы Красной Армии.
Сила на нашей стороне, и ваше сопротивление не имеет никакого смысла. Оно поведет только к вашей гибели и к многочисленным жертвам среди скопившегося в районе Пиллау гражданского населения.
Чтобы избежать ненужного кровопролития, я требую от вас: в течение 24 часов сложить оружие, прекратить сопротивление и сдаться в плен.
Всем генералам, офицерам и солдатам, которые прекратят сопротивление, гарантируются: жизнь, достаточное питание и возвращение на родину после войны.
Всем раненым и больным будет немедленно оказана медицинская помощь,
Я обещаю всем сдавшимся достойное солдат обращение.
Мирным жителям будет разрешено вернуться в свои города и села, к мирному труду.
Эти условия одинаково действительны для соединений, полков, подразделений, групп и одиночек.
Если мое требование сдаться не будет выполнено в срок 24 часа, вы рискуете быть уничтоженными.
Немецкие солдаты и офицеры! Если ваше командование не примет мой ультиматум, действуйте самостоятельно. Спасайте свою жизнь. Сдавайтесь в плен.
24 часа по московскому времени.
11 апреля 1945 года».
У врага — сутки на размышление.
Я воспользовался короткой передышкой, чтобы сопоставить и сравнить то, что напрашивалось на сравнение.
Прошло немногим более двух лет с того дня, когда на площади Павших борцов в Сталинграде мы праздновали нашу победу — полный разгром и пленение армии [160] Паулюса. Более ста дней гитлеровское командование пыталось овладеть Сталинградом, безжалостно разрушая авиацией и артиллерией открытый город, менее всего напоминавший крепость.
Не было там ни фортов, ни инженерных сооружений. В крепость, которая не сдается, город превратили солдаты, герои битвы на Волге. А город-крепость Кенигсберг за три дня рухнул под нашими ударами.
Уже после войны довелось мне познакомиться с директивой № 45, имевшей гриф «Сов. секретно. Только для командования». Датированная июлем 1942 года, она была подписана Адольфом Гитлером в его ставке «вольфсшанце». Директива определяла задачи двух групп немецких армий — «А» и «Б» на южном фронте. Тогда бесноватый не сомневался, что возьмет Сталинград, и в четвертом параграфе своей директивы уже определил задачи группы армий «Б» после овладения Сталинградом.
Вот что там сказано:
«Вслед за этим (ударом на Сталинград. — И. Л.) танковые и моторизованные войска должны нанести удар вдоль Волги с задачей выйти к Астрахани и парализовать также движение по главному руслу Волги. Эти операции группы армий Б получают кодированное название «Фишрейер».
«Фишрейер, — объясняет старая немецкая энциклопедия, — особого рода хищная цапля, питающаяся лягушками и рыбой. Глотает их жадно». Что же, по фюреру и код. А чем этот «Фишрейер» обернулся, мы уже знаем...
Истекли сутки. Гитлеровцы не приняли наш ультиматум, и мы получили приказ: «На Фишхаузен!»
Разгорелся бой на полное уничтожение живой силы и техники противника.
Не забыть нам этого дня — 16 апреля 1945 года.
Солнечно и безветренно. Буйно шествует по земле весна, и пахнет близким морем.
Видимость отличная. Мы наблюдаем, как далеко-далеко справа от нас вспыхнула одна ракета, за нею другая, третья... И вот уже все небо над горизонтом расцвечено огнями фейерверка.
Что случилось? Звоню командиру 94-го стрелкового корпуса генерал-майору И. И. Попову, и он мне сообщает, [161] что ракеты взлетают над войсками 5-й армии Крылова. Звоню Крылову:
— Николай Иванович, что у вас творится?
— А то, Иван Ильич, творится, что войну закончили. Мои солдаты у моря салютуют, чего и вам желаю...
День на исходе. В полночь мощным артиллерийским налетом начали мы штурм города Фишхаузен и до рассвета овладели им,
Не вышло у Гитлера с «Фишрейером», зато мы — в Фишхаузене!
Утром у городского причала подошел ко мне гвардии старшина Николай Трофимов — тот самый, что воевал в Сталинграде и в Восточной Пруссии. Это он, прочитав письмо Александры Полещук, угнанной немцами из родного села, торопил своих солдат: «Шире шаг! Кто станет на нашем пути — сотрем!»
Старшина, как полагается, козырнул, глубоко вздохнул, сказал:
— Дошли, товарищ генерал. Дальше некуда... — И тут же полюбопытствовал: — А может, на Берлин?
— Спасибо тебе, гвардии старшина, за то, что дошли от Волги до Балтийского моря. А куда дальше, я и сам не знаю... Куда прикажут... Мы люди военные...
Нет для командующего армией ничего более привычного, чем оперативная сводка. На войне он ежедневно читает и утверждает ее. Но сводку, которую мне принесли после боев за Фишхаузен, я держал в руках как документ особой важности и несколько строк из нее тогда же занес в свой блокнот. В графе, где изо дня в день начальник оперативного отдела показывал потери, на этот раз было записано: «17 апреля 1945 года в течение дня войска армии приводили себя в порядок. Мылись в бане, производили сдачу боевых патронов, гранат и ракет на склады боевого питания».
Весьма прозаично, не правда ли? Вроде бы да. Но чтобы появилась такая запись, надо было прежде поставить крест на логове германского милитаризма — Восточной Пруссии.
Долго держал в руках сводку.
... Еще Кенигсберг не назван Калининградом, а взятый вчера с боем Фишхаузен — Приморским поселком. [162] Тот самый Метгетен, что дважды переходил из рук в руки, не получил еще имени советского танкиста Александра Космодемьянского, брата бессмертной Зои, погибшего после падения Кенигсберга. Уже потом на картах Советского Союза появятся названия Черняховск, Гусев, Нестеров, Мамонов... И будет эта земля хранить имена советских воинов — от генерала до солдата, — что пали на ней в последние месяцы войны. В Калининграде в одной лишь братской могиле захоронены тысяча двести наших солдат и офицеров — из тех, кто штурмовал Кенигсберг. А ведь это — лишь малая толика жертв, принесенных советским народом и его армией на алтарь Отечества во имя победы над фашизмом.
17 апреля 1945 года. Поздний вечер. За раскрытым окном тишина. Не волнуясь о завтрашнем дне, спят солдаты. Их сон не потревожит больше канонада.
Сколько же дней и ночей вобрали годы войны, чтобы пришла наконец эта тишина!..
Получен приказ сосредоточить войска 39-й армии южнее Инстербурга.
Выполнив приказ, докладываю командующему фронтом о состояний войск. Маршал Василевский утверждает наши представления к наградам и званиям. И тогда я задаю Александру Михайловичу тот самый вопрос, с которым обратился ко мне гвардии старшина Николай Трофимов:
— Товарищ маршал, куда же дальше?..
Узнаю только, что 3-й Белорусский фронт составляет резерв Ставки Верховного Главнокомандования. А резерв должен быть готов в любой день и час к выполнению новых задач.
Провожает меня генерал для поручений при штабе маршала, он любуется моим «оппель-адмиралом»:
— На такой машине можно поездить и по степям. — И, помолчав, добавляет: — По забайкальским, монгольским...
Этот намек был сделан неспроста.
В начале апреля Советское правительство уведомило правительство Японии, что договор о нейтралитете будет денонсирован, так как фактически потерял свою силу. [163] Сразу после первомайских праздников к нам прибыл представитель Генштаба Советской Армии. Он передал предварительное распоряжение войскам на передислокацию и увез в Москву наши предложения, осуществление которых позволяло придать 39-й армии более подвижный, маневренный характер.
8 мая над поверженной Пруссией, над всем миром торжественно прозвучало сообщение о полной и безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил. Два дня продолжалось всеобщее ликование — мы праздновали Победу. А еще через два дня армия начала грузиться в эшелоны.
Я вылетел в Москву. Наши предложения приняты Генштабом. В каждом стрелковом корпусе будет танковая бригада, в армии — танковая дивизия. Это не только усилит маневренность войск, но и позволит им самостоятельно действовать на отдельных операционных направлениях. Получили мы также автомобильный батальон с машинами высокой грузоподъемности.
Пока я находился в Москве, первый эшелон 39-й, преодолев тысячи километров, уже миновал Байкал, а последний еще грузился в Инстербурге. Очень сложную задачу успешно решили железнодорожники: перебазировалась не только наша армия...
Всю свою огромную страну с запада до востока увидел теперь солдат. И всюду народ с радостью встречал своих защитников, своих героев.