Огненный вихрь
В ту суровую пору
О феврале сорок первого года сменилось руководство Киевского Особого военного округа. Командующим был назначен М. П. Кирпонос. Я его знал по казанскому училищу, где он был начальником, а я преподавал тактику. Забегая чуть вперед, скажу, что Кирпоносу я обязан жизнью. Когда меня, тяжело раненного, доставили в окруженный немцами штаб Юго-Западного фронта, Кирпонос приказал вывезти меня из окружения на последнем самолете По-2. А весной сорок первого года, за шесть месяцев до своей трагической гибели, Кирпонос вызвал меня из Житомира в Киев для назначения на должность командира дивизии. В мобилизационном отделе штаба округа мне сказали:
— Ваша дивизия вон в том углу, забирайте.
Поднимаю с пола опечатанный мешок с биркой «200 сд. Почтовый ящик 1508». Содержимого в мешке немного. Кто-то даже пошутил:
— Не шапка Мономаха...
Срок формирования новой дивизии был жестким. Вместе с командным составом прибывало пополнение бойцов из переменного состава. Обычно их призывали на переподготовку после уборки урожая. Мы и этот факт расценили как признак приближавшейся грозы.
16 июня командиров дивизий второй линии вызвали на оперативно-тактические сборы в Житомир. В штабе 36-го стрелкового корпуса мы узнали, что сборы внезапно отменены, а офицеров штаба округа срочно отозвали в Киев. Командующий округом приказал нам возвращаться в войска и ждать указаний. Объявил нам об этом полковник Рогачевский, начальник оперативного отдела штаба корпуса. Все разошлись, а меня Самуил Миронович немного задержал. В 1924 году в одесской [3] пехотной школе, где я учился, он командовал курсантским взводом, и нам было что вспомнить.
— Не забыл, Иван, — спросил Рогачевский, — как в лаптях совершали боевой марш на границу под названием «Наш ответ лорду Керзону»?
— А шут с ним, с Керзоном!
Мне было не до английского лорда, и я подвел Самуила Мироновича к большой карте, на которой были заштрихованы целые государства, оккупированные гитлеровской армией, и районы сосредоточения гитлеровской армии в Восточной Польше.
Директивой штаба округа от 16 июня 1941 года 200-й дивизии предписывалось в полном составе, но без мобилизационных запасов, 18 июня в двадцать часов выступить в поход и к утру 28 июня сосредоточиться в десяти километрах северо-восточнее Ковеля.
Провожать дивизию вышло все население городка. Самые горячие заверения, что идем на учение, не могли утешить наших матерей и жен. Предчувствие близкой беды их не обмануло.
Целуя жену и сынишек, я почти не сомневался, что ухожу на войну.
В ночь на 22 июня дивизия совершала четвертый переход.
Начали мы его раньше, чем рассчитывали. Днем прошел сильный дождь, появился туман. Это позволило выступить вскоре после полудня. Поэтому и закончить переход рассчитывали раньше намеченного. Все мы радовались предстоявшей дневке, на которой можно будет дать бойцам хороший отдых после марша. Когда головные части дивизии вышли к селу Степань на реке Горынь, я вместе с комиссаром Прянишниковым и командующим артиллерией Леоновым выехал вперед, к реке Стырь: там намечалось расположить людей на отдых.
Около трех часов ночи послышался нараставший гул самолетов. В темноте нельзя было определить их принадлежность. Но почему самолеты идут с запада на восток?.. И звук у них необычный. Наши ТБ-3 так не воют.
Через полчаса дивизия подошла к переправе. Марш близился к концу, а люди не чувствовали усталости — бодрила предутренняя прохлада.
Снова послышался нараставший гул самолетов. В небе уже посветлело, и с помощью бинокля я точно [4] определил: над нами бомбардировщики Ю-88. Хорошо были видны немецкие опознавательные знаки.
«Юнкерсы» нас не бомбили. Полагаю, они имели другую задачу: нанести удар по глубоким тылам. Но вскоре донесся гул близких разрывов — вражеские самолеты все же атаковали колонну нашего 661-го стрелкового полка. Этот зловещий сигнал заставил меня отдать частям приказ организовать противовоздушную оборону, вырыть щели, замаскировать материальную часть, выделить сторожевое охранение.
Докладываю комкору А. И. Лопатину, где мы находимся, и жду указаний. Лопатин ответил, что еще не разобрался в обстановке, так как связь с командующим 5-й армией, в состав которой входит корпус, пока не установлена.
И все-таки генерал Лопатин информировал меня о том, что произошло. Сегодня в четыре часа утра фашистская Германия своими сухопутными войсками перешла нашу государственную границу от Балтики до Карпат. Идут сильные бои. Обстановка сложная и во многом неясная.
Еще через день у большого леса мы встретили семьи пограничников. Ко мне явился легкораненый командир с пограничной заставы Устилуг. Ему поручили сопровождать в тыл женщин с детьми.
Пограничник рассказал о недавних событиях на своей заставе.
В субботу 28 июня, в тот самый день, когда предполагалось завершить марш 200-й дивизии к Ковелю, мы вели бой на реке Стырь в районе Рожище.
— А помните, Иван Ильич, бой под местечком Рожище? Помните командира 648-го стрелкового полка Леонида Савельевича Алесенкова.
С этими вопросами недавно обратился ко мне ветеран 200-й дивизии, бывший артиллерист лейтенант Петр Малиновский.
Да разве первый бой когда-нибудь забудешь!
Это произошло днем. Находясь в полку Алесенкова, я впервые увидел развернувшихся в цепь солдат гитлеровской армии. Четыре роты, поддерживаемые двумя артиллерийскими дивизионами, наступали с плацдарма [5] на восточном берегу реки Стырь. Немцы шли не сгибаясь, не оглядываясь и стреляли на ходу из автоматов. Да и чего им, теснившим одну обескровленную роту, было опасаться? Мы в тот день только выходили к передовой, чтобы сменить части 27-го стрелкового корпуса, и предполагали, что смену проведем ночью.
Наблюдательный пункт майора Леонида Алесенкова был расположен у разъезда 305-й километр. Этот разъезд, как потом показали пленные гитлеровцы, им приказали захватить до наступления темноты.
Увидев меня, когда я подходил к наблюдательному пункту, Алесенков воскликнул:
— Товарищ полковник, в самый раз контратаковать! Один мой батальон изготовился, другой на подходе. Разрешите?
Связываюсь по телефону с командиром гаубичного полка, ставлю перед ним задачу и приказываю трубку от уха не отнимать — ждать команды.
Не более четырехсот метров отделяло нас от вражеской цепи, когда на нее обрушился огонь. Взвилась ракета — сигнал для контратаки, — и полк Алесенкова двинулся вперед.
Немцы поняли, что дело дойдет до рукопашной, и стали пятиться. Помню, они все оглядывались. Не иначе надеялись увидеть за спиной свои танки. Но там их не было. Опасаясь поразить своих, молчала немецкая артиллерия. И тут грянуло мощное «ура». Гитлеровцы в панике побежали. До Стыри добрались немногие. Через час Алесенков докладывал: «Противник сбит с плацдарма у железнодорожного моста через Стырь».
Чем примечательна наша первая победа под Рожище, столь незначительная в масштабе боевых действий, развернувшихся на широком фронте от Баренцева до Черного морей? Перед войной 200-я дивизия пополнилась призывниками из недавно освобожденной Ровенской области, где вражеские лазутчики распространяли панические слухи, пугая малодушных непобедимостью немецкого оружия. Полк Алесенкова показал всем частям дивизии да и ее соседям, что не так страшен черт, как его малюют, что врага можно остановить, гнать и уничтожать. А сдавались фашисты в те дни редко, и пленные вели себя на допросах вызывающе. Мне особенно запомнился [6] наглый тип — первый немецкий подполковник, плененный разведчиками 200-й дивизии. Он потребовал, чтобы я наказал разведчиков, не проявивших достаточной вежливости, когда тащили его через болото. Никаких показаний пленный так и не дал, а в ответ на наши вопросы прославлял «великую Германию и ее фюрера». К слову сказать, наша разведка постоянно испытывала в тот период нужду в «языках».
И тут я с волнением вспоминаю еще одного славного командира из 200-й дивизии, нашего начальника разведки. Старший лейтенант Панков{1} перед войной закончил Военную академию имени М. В. Фрунзе и выделялся среди других офицеров живым, пытливым умом, неиссякаемой энергией, отличной боевой выучкой. К тому же он был лихим кавалеристом.
Однажды я всю ночь провел в полках, проверяя оборону. Вернулся в штаб, решил соснуть. Не тут-то было!
— О це гарно! Панков фашиста приволок и сразу его в баньку. Не можно, каже, такого замурзю до командира представить, — одним духом прокричал вбежавший ординарец.
Вскоре явился сам Панков. Тут я и услышал, как он добывал «языка». Вот когда, оказывается, пригодилась добрая кавалерийская выучка!
Дело в том, что в начале войны разведывательные батальоны дивизий имели кавэскадроны. Панков и отобрал трех отчаянных всадников-кубанцев. Ускакав с ними подальше от людских глаз, он дотошно стал репетировать сцену захвата «языка». Убедившись, что дело идет ладно, старший лейтенант повел своих людей «на объект».
Немецкое боевое охранение, к которому предварительно присмотрелся Панков, занимало крестьянский двор, стоявший на отшибе, на северной окраине села. Мимо двора, петляя в извилистой, густо заросшей лощине, протекал ручей. К нему-то по ночам и бегали гитлеровцы с котелками. Однако в ту ночь, о которой идет речь, жажда их, видимо, не мучила. Панков от досады не находил себе места: зря, выходит, похвалился, что возьмет «языка». [7] Над селом уже поднималось солнце. Разведчики собирались покинуть засаду. В это время они заметили бежавшего к ручью немца.
В тот же миг четыре русских всадника на полном галопе помчались к вражескому боевому охранению. Двое вырвались вперед и, бросив поводья, подняли руки, будто хотели сдаться в плен. У самого ручья эти двое, припав к лошадиным шеям, стали огибать лощину. Незаметно подхватив гитлеровца с котелком, они быстро поскакали обратно. Теперь вторая пара всадников прикрывала первую, между седлами которой барахтался на весу «язык». Противник открыл огонь, но было поздно...
Шел третий месяц войны. Позади остались реки Стырь и Случь, города Белокоровичи и Коростень. Сорок дней с ожесточенным упорством оборонялись мы в Коростеньском укрепленном районе, и заслуги 200-й дивизии были отмечены благодарностью главнокомандующего Юго-Западным направлением маршала С. М. Буденного.
Небезынтересно отметить, что еще 18 июля 1941 года начальник генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии генерал-полковник Гальдер вынужден был сделать такое признание: «Операция группы армий «Юг» все больше теряет свою форму. Участок фронта против Коростеня по-прежнему требует значительных сил...»{2}. В боях под Коростенем, которые привели к «потере формы» вражеских армий «Юг», не последняя роль принадлежала 200-й дивизии.
К концу лета обстановка на Юго-Западном фронте резко ухудшилась. Нашу дивизию перебросили в новую полосу обороны. После боев на реке Десна мы сражались на полях Черниговщины.
В те дни я получил ранение и на полтора месяца выбыл из строя.
«Ранение головы без повреждения черепа и перелом малой берцовой кости правой ноги» — с таким диагнозом отправили меня из медсанбата в тыловой госпиталь. [8] Адреса этого госпиталя никто не знал, и шофер медсанбата завернул по дороге в село, где находился штаб 5-й армии.
— Подайтесь в Пирятин, — посоветовал начальник медслужбы армии. — Дорогу немцы хотя и обстреливают из минометов, но проскочить можно.
Мы проскочили. А из Пирятина меня повезли в штаб фронта, в село Верхояровка.
Беззащитность — самое тягостное состояние. Дивизия, которой я командовал, два с половиной месяца дралась с врагом. Я знал, кто впереди, кто на флангах, и мог действовать и маневрировать сообразно обстановке. Теперь я — командир без войска, даже стрелять из пистолета могу только лежа. Меня окружают встревоженные и озабоченные люди. Им не до раненого.
На мое счастье, увидел на улице Верхояровки генерала Тупикова. Начальник штаба фронта Василий Иванович Тупиков позаботился, чтобы на медпункте мне тут же оказали необходимую помощь. А когда мы остались вдвоем, он подтвердил данные об окружении войск Юго-Западного фронта.
— А в общем... не горюй, — сказал Тупиков, — что-нибудь придумаем.
Вечером меня навестили командующий фронтом Кирпонос и член Военного совета фронта секретарь ЦК КП(б) Украины М. А. Бурмистенко. Я доложил им состояние дивизии на тот час, когда вынужден был оставить ее, а потом отважился спросить о положении дел.
Переглянувшись с Бурмистенко, Кирпонос сказал:
— Маршал Тимошенко готовит свои войска для удара из района Ахтырки. Ему навстречу ударим и мы. Кольцо окружения прорвем!
Но даже от этих горячих заверений моя тревога не улеглась.
Кирпонос распорядился, чтобы меня вывезли из окружения на самолете По-2...
Когда гитлеровцы захватили Полтаву, в путь на восток тронулся и харьковский госпиталь, где я лежал. Рана на ноге быстро заживала, я уже мог двигаться, опираясь на костыль, и на станции в Казани убедил врачей, что меня пора исключить из списка «ран. больных санитарного поезда» и не возить в Сибирь.
Долечивался в казанском военном госпитале.
Ноябрь сорок первого года. Где бы ни сражались в те дни советские воины, их мысли и думы были неразрывно связаны с Москвой. Судьба нашей столицы, на подступах к которой развернулось ожесточенное сражение, волновала каждого. И не будет преувеличением, если скажу, что в те дни и стойкость защитников осажденного Ленинграда, сковывавших внушительные силы врага, и героизм защитников Севастополя, и неудержимый наступательный порыв наших войск, освободивших Ростов, оказали немалое влияние на исход грандиозной битвы под Москвой...
16-я отдельная стрелковая бригада, формировавшаяся из курсантов, сосредоточилась на станции Ольгинская. Боевой дух курсантов и командиров был необычайно высок. К такому духу — да еще бы танков, которых нам только пообещали, средств связи, транспорта...
В штабе 56-й армии генерал-лейтенанта Ф. Н. Ремезова мне сказали:
— Воевать будете тем, что у вас есть. Армия дать вам ничего не может.
Исходное положение для атаки бригада заняла на южном берегу Дона, против станицы Аксайская. Задача: переправиться по льду через Дон, наступать на предместье Ростова — поселок Фрунзе, а затем выйти на западную окраину города.
Должен признаться, что, тщательно готовясь к выполнению задачи, я нарушил один параграф решения командарма{3} и вопреки предписанию расположил свой командный пункт непосредственно в боевых порядках бригады. Только таким образом мог я поддерживать зрительную связь с наступавшими подразделениями, а это было крайне важно — ни телефонной, ни радиосвязи с подразделениями мы не имели. Поэтому в приказе по бригаде пункт, касавшийся управления, гласил: «Связь — конными и пешими, посыльными». Иного решения в тот момент, мне кажется, и не могло быть.
Бригада атаковала стремительно, овладела Аксай-ской и повела наступление на Ростов. 27 ноября к исходу дня мы уже были в предместье города. Наш 1-й батальон выдержал бой с большой группой фашистских [10] автоматчиков, которые контратаковали на ста мотоциклах. Это была своеобразная психическая атака врага, а закончилась она тем, что курсанты отбили у немцев почти все мотоциклы. В ту пору не часто удавалось захватить подобные трофеи!
Генерал-лейтенант Ремезов прибыл на командный пункт бригады. И хотя я полагал, что у него нет оснований быть недовольным нашими действиями, вопрос, заданный мне командармом, прозвучал как выговор:
— Почему сменили командный пункт, который был вам указан?
Я и не пытался оправдываться:
— У меня не было другого выхода. На указанном вами командном пункте я потерял бы связь с частями. А ими надо управлять... Что касается задачи первого дня наступления, то она решена успешно.
На другой день мы с комиссаром бригады Козловым пробирались на «газике» к новому командному пункту. За обочиной дороги заметили красный провод. Остановившись, обнаружили немецкий кабель и первые три километра провода для связи с подразделениями. Не скрою, этот вроде бы незначительный факт обрадовал нас тогда не меньше, чем сотня захваченных у врага мотоциклов...
Под ударами советских войск поспешно отходила, теряя технику и вооружение, изрядно потрепанная танковая группа фон Клейста.
Наша бригада продвинулась с боями более чем на сто километров. На пятый день наступления мы оказались у реки Самбек, северо-восточнее Таганрога. Однако преодолеть миусские позиции, хорошо подготовленные противником, нам не удалось.
В конце января 1942 года бригада провела успешную ночную разведку боем в селе Вареневка, а затем рота, составленная из курсантов, ушла в тыл врага разведать объекты в районе таганрогского морского порта. Курсантам предстояло пройти по льду шестнадцать километров, и местные рыбаки снабдили их бузулуками{4}. Разведчики скрытно просочились через боевые порядки гитлеровцев, оборонявших побережье, проникли на территорию [11] порта и выполнили боевое задание. Но обстоятельства сложились так, что отходить они начали с опозданием и в густом утреннем тумане сбились с пути.
Когда туман рассеялся, старший лейтенант Алексеев, командовавший разведчиками, обнаружил, что ведет своих людей вдоль побережья, на виду у немцев. Надо иметь исключительное самообладание, чтобы не растеряться в такой ситуации. Алексеев не растерялся. Он мгновенно сообразил, что его разведчиков гитлеровцы принимают за своих: ведь оружие и форма не видны под маскхалатами.
— Подтянись! Выше голову! Тверже шаг! — вполголоса скомандовал старший лейтенант и, круто свернув, повел роту в сторону от переднего края...
Многие курсанты 16-й отдельной стрелковой бригады были удостоены за свои боевые дела высоких наград. Позднее командирам соединений предоставили право награждать отличившихся. Но под Таганрогом и Ростовом я мог лишь приказом по бригаде отметить достойных солдат и командиров. Старшего лейтенанта Алексеева за дерзкий рейд в тыл врага мы представили к ордену боевого Красного Знамени.
Сто тридцать восьмая Краснознаменная
28 мая в здании Краснодарского краевого исполнительного комитета вручали награды отличившимся в боях за Ростов.
Обстановка, которая к тому времени сложилась на южных фронтах, не располагала к особой торжественности. Врученный мне орден Красного Знамени я воспринял как знак доверия народа: самые трудные испытания были впереди.
В тот же день командующий войсками Северо-Кавказского фронта Маршал Советского Союза С. М. Буденный приказал мне принять командование 138-й стрелковой дивизией. Около тысячи бойцов дивизии, эвакуированные из Крыма, находились в станице Выселки, куда мне предстояло выехать.
Вышел на дорогу, проголосовал. Первая грузовая машина оказалась попутной.
Десять месяцев командовал я 138-й дивизией, из них сто дней и ночей — в Сталинграде. С этой дивизией [12] связаны дорогие для меня воспоминаний о минувшей войне.
Боевой путь 138-й (после Сталинградской битвы её преобразовали в 70-ю гвардейскую) начался на Карельском перешейке. Там дивизии вручили первый орден, там же свыше тысячи бойцов и командиров были награждены орденами и медалями, а сержанту Демуре и комбату Петраковскому присвоили высокое звание Героя Советского Союза. День Победы дивизия праздновала в Праге.
Газета «Красная звезда» в передовой статье, озаглавленной «Отбить наступление немцев на Сталинград», в сентябре 1942 года писала:
«Там, где создана несокрушимая оборона, где защитники боевого рубежа полны решимости умереть, но не пропустить врага, — никакое преимущество в танках, никакое воздействие с воздуха не помогает немцам. В боях за Сталинград многие части Красной Армии проявляют выдающийся героизм и стойкость. Примером могут служить гвардейская дивизия, которой командует генерал-майор Глазков, и стрелковая дивизия под командованием полковника Людникова. Упорно защищая подступы к Сталинграду, мужественные воины этих дивизий беспощадно уничтожают немцев и уничтожают их технику».
Эти строки были опубликованы 4 сентября 1942 года, после пятидесятидневных боев дивизии между Доном и Волгой.
От Дона до Волги... На карте нетрудно восстановить каждый рубеж, но только человеческая память способна сохранить подвиги воинов, сражавшихся на этих рубежах. До сих пор охватывает волнение, когда вспоминаю бой под Воропаново, почти у самых стен Сталинграда.
День клонился к закату, но грохот от разрывов бомб и снарядов не умолкал. Гитлеровцы долго обрабатывали нашу оборону, прежде чем бросить в атаку танки и пехоту. Прорваться им удалось только на стыках нашей дивизии с соседями. Бой длился четырнадцать часов, и 138-я удержала свои позиции.
Комбат 1-го батальона 344-го полка старший политрук Николай Щербак (солдаты по-прежнему называли его «товарищ комиссар», хотя Щербак уже больше месяца исполнял обязанности командира) был накрыт в [13] своей щели вражеским танком. Помянули мы добрым словом Николая Щербака, храбреца и весельчака, а он, будто чудом воскресший, объявился на новом наблюдательном пункте, откуда сообщил, что продолжает руководить боем. Выскочив из щели, Щербак полоснул из автомата по офицеру-танкисту, высунувшему голову из люка машины, и уже через минуту был среди своих солдат.
Враг бросал в бой свежие силы. Из 768-го полка пришло известие, что в первой траншее погиб почти весь взвод младшего лейтенанта Калинина, но немцев через эту траншею не пропустили и сейчас там ведет рукопашную схватку другой взвод. Потом оборвалась связь с 344-м полком. Когда ее восстановили, я узнал о подвиге младшего сержанта Беляева. Раненный в спину, он продолжал ползти вперед, истекая кровью. И все же нашел обрыв провода, устранил повреждение.
А на рассвете с наблюдательного пункта дивизии мы увидели, что творится на огневых позициях пушечной батареи, где старшим был лейтенант Кушнирь. Батарея располагалась южнее высоты 143, 5 и подверглась жестокой бомбардировке. Немецкие танки были в двухстах метрах от нашего переднего края, когда внезапно для врага ожила и заговорила батарея. Один за другим запылали три танка, но появилось еще восемь машин. Стреляя на ходу, они устремились вперед. По тому, как вздрагивают стволы наших пушек, мы догадывались, в каком темпе ведут огонь артиллеристы.
Было подбито и сожжено еще пять танков, но и у наших стреляла только одна пушка. В ее расчете уцелел заряжающий, и к нему подбежал лейтенант Кушнирь. Вдвоем они сожгли еще один танк. Осколком снаряда насмерть сразило заряжающего. У пушки, один против двух танков, остался лейтенант. Пока он, повернув орудие, успел почти в упор выстрелить в одну машину, другая вырвалась на огневую позицию. Волоча раненую ногу, лейтенант Кушнирь пошел навстречу с автоматом наперевес. Танк остановился, попятился, а потом застрочил пулемет...
Враг потерял большое количество людей и техники, так и не добившись своей цели. Но и наша дивизия лишилась таких офицеров, как Кушнирь и Калинин, и таких солдат, как Беляев.
Пройдя путь от Дона до Волги, 138-я закалилась в тяжелых боях и стала грозной силой для врага. Чтобы подтвердить это, вернусь к дням формирования дивизии, к ее первым боям в излучине Дона.
На собственном опыте я убедился, как важно иметь в дивизии безупречного начальника штаба. Уезжая в Выселки, я просил отдел кадров фронта назначить на эту должность подполковника В. И. Шубу, которого довольно хорошо знал. Просьбу удовлетворили.
Вместе с Шубой в Выселки приехали подполковники Тычинский и Алесенков, встреча с которыми очень обрадовала меня. С Сергеем Яковлевичем Тычинским, назначенным к нам начальником артиллерии, я расстался во Владикавказе шестнадцать лет назад. Ветеран 200-й дивизии Леонид Алесенков, прибывший на должность командира полка, был ранен, когда его полк вырвался из окружения. Второй раз, и притом тяжело, Алесенкова ранило на Дону.
Вскоре мне представились майоры Ф. И. Печенюк и Г. М. Гуняга. Теперь трем командирам стрелковых полков не хватало «самой малости» — солдат. Вскоре, правда, они дождались пополнения, однако десятитысячный состав дивизии никак нельзя было назвать войском. Мы располагали тремя сотнями винтовок и тридцатью автоматами. Эшелон с оружием, предназначенным для нашей дивизии, попал под бомбежку на перегоне между Ремонтной и Сальском. Узнав об этом, кто-то невесело пошутил: «Фашистов пилотками закидаем». Обстановка же отнюдь не располагала к шуткам. По всем приметам было ясно: скоро опять воевать, а времени на то, что называется «сколачиванием подразделений», в обрез. Генерал-майор Н. И. Труфанов, командовавший 51-й армией, куда входила наша дивизия, уже приказал нам сосредоточиться в районе, где мы провели рекогносцировку.
Говорят, нет худа без добра. Худую весть принес мне старший лейтенант Владимир Коноваленко, помощник начальника оперативного отдела штаба дивизии. Вечером он уехал проверить, как окапываются подразделения, и заодно разведать берег Дона, но вдруг прискакал [15] обратно на взмыленной лошади. С непонятным восторгом Коноваленко стал докладывать, что через Дон переправляются разрозненные группы и подразделения отступающих частей. Я с удивлением глядел на Коноваленко: толковый командир, чему же он, дурень, радуется?
— Так ведь они с оружием, товарищ полковник! Кроме винтовок есть пулеметы, четыре пушки с боеприпасами, а на подходе — гаубичная батарея.
Решение было принято тут же. За несколько дней мы частично вооружили дивизию винтовками и карабинами, ручными и станковыми пулеметами, противотанковыми ружьями, пушками, гаубицами, минометами. Оружия было явно недостаточно, но жаждущий, как известно, рад и глотку воды. Мы воспрянули духом: есть чем встретить врага.
А теперь, дорогой читатель, представь себе отведенную дивизии полосу обороны. Она тянулась от станицы Верхне-Курмоярская до хутора Красный Яр на левом берегу Дона, что южнее Цимлянской (в этом месте на нынешних картах лежит Цимлянское море). Чтобы побывать в полках, вытянутых в одну линию на семьдесят пять километров, приходилось пользоваться самолетом По-2. Расположив командный пункт дивизии на центральной ферме дубовского животноводческого совхоза, я никак не предполагал, что придется заняться и совсем несвойственным армии делом — эвакуировать в тыл десять тысяч голов крупного рогатого скота. Забот хватало...
В высших штабах, видимо, уже знали направление главного удара немецких армий Вейхса. Нас снабдили оружием, а неплотные боевые порядки дивизии усилили четырьмя отдельными полками — кавалерийским, артиллерийским, противотанковым и гвардейским минометным (М-13).
18 июля 1942 года, овладев Цимлянской, гитлеровцы захватили плацдарм на левом берегу Дона. В тот же день 138-я приняла бой с авангардными частями 4-й танковой армии противника. Три наших полка не дрогнули под массированными ударами трех вражеских дивизий и до конца июля прочно удерживали свои рубежи. [13]
Трудно воевать на широких донских просторах, когда танков у тебя нет, а противник маневрирует ими на ровной открытой местности, когда его самолеты безнаказанно летают через линию фронта, проникая в наши глубокие тылы, а над передним краем назойливо кружит фашистский воздушный разведчик. Все на виду у этой проклятой «рамы»! Только ночь лишает врага преимуществ. Ночью можно драться на равных. А потому удары по основной переправе гитлеровцев мы наносим ночью.
Полки дивизии ходили в ночные контратаки не только на Дону, но и на Аксае. Если днем противнику удавалось потеснить наш полк, ночной контратакой мы возвращали утерянные позиции. Были созданы специальные батальоны для ночных действий. Бойцов обучили атаковать внезапно, стремительно, без звуковых и световых сигналов, прокладывать дорогу автоматами и гранатами.
Расскажу о бое в ночь на 11 августа. Накануне я получил распоряжение отойти на новый оборонительный рубеж (внешний сталинградский). Но приказа на ночную атаку не отменил. Она началась в тот час, когда вражеские солдаты ужинали в своих окопах. Без единого выстрела, без сигнальных ракет ринулись наши бойцы вперед, одним броском достигли траншей неприятеля. В полночь овладев населенными пунктами Генераловский, Кондауров и Сазонов, мы истребили свыше четырехсот гитлеровских солдат и офицеров. В свое расположение вернулись с двадцатью пятью пленными и с большими трофеями.
В ту же ночь дивизия бесшумно снялась, оставив на старом рубеже разведывательный и учебный батальоны и артиллерийскую батарею. Еще не забрезжил рассвет, а те, кого мы оставили для прикрытия, развили такую активность, что дезориентированный противник ждал новой атаки. Внезапно для гитлеровцев оба батальона и батарея через сутки отошли. Так дивизии удалось совершить марш на новый рубеж, не имея за спиной наседающего неприятеля.
Пятьдесят дней боев между Доном и Волгой вообще богаты примерами гибкой тактики, продиктованной специфическими условиями военного театра и непрерывно менявшейся обстановкой. Не могу при этом умолчать о [17] трудностях, которые возникли в результате недопустимого разрыва между дивизией и армией. В первых числах августа мы дрались на Дону, а штаб 51-й армии отходил на Элисту. Последний приказ, полученный от генерал-майора Т. К. Коломийца, заменившего командарма Н. И. Труфанова, гласил: «Действовать самостоятельно в зависимости от обстановки». Такой самостоятельности не возрадуешься. Боеприпасы и продовольствие истощаются, до армейских складов не добраться, а кто и как будет нас снабжать — неизвестно. Потом связь с 51-й армией прекратилась вовсе. 138-я дивизия, продолжая вести бой, оказалась в районе действий нашей 64-й армии.
3 августа при выходе дивизии на рубеж Верхне-Курмоярская, Котельниково меня вызвал заместитель командующего 64-й армией генерал-лейтенант В. И. Чуйков. Он определил новую задачу дивизии, и с этого момента жаловаться на отсутствие оперативного руководства не приходилось. Чуйков нередко бывал в дивизии, когда она оборонялась на ближних подступах к Сталинграду. А с 15 октября того же года мы уже сражались в составе 62-й армии под его командованием в Сталинграде.
23 августа вражеская авиация совершила массированный налет на Сталинград. Мы долго видели над собой зарево огромного пожарища. Тогда мы еще не знали, что придется сражаться в городе, именем которого будет названа величайшая в истории всех войн битва.
Почти непрерывные стычки с врагом, когда на его атаки мы отвечали контратаками, а полки, то чередуясь, то действуя совместно, сражались не только днем, но и ночью, привели к заметному разжижению боевых порядков дивизии. В самом многочисленном 344-м полку насчитывалось всего четыреста четыре «активных штыка», и я сообщил об этом командованию армии. Передав участок обороны 66-й бригаде морской пехоты и 157-й стрелковой дивизии, мы ушли в резерв. Но уже через три дня дивизию опять бросили в бой; противник начал наступление вдоль железной дороги — из Котельниково на Сталинград.
138-й удалось контратаками остановить немцев в [18] районе совхоза имени Юркина, но при этом понес значительные потери полк Ф. И. Печенюка. Мы еще раз убедились, что частая смена боевых порядков ведет при маневренной обороне к большим потерям, вредно влияет на управление частями. Место для моего наблюдательного пункта было выбрано перед самой контратакой полка Печенюка. Выбрали удачно, но оборудовать НП не успели. Пришлось забираться в обычную яму, прикрытую тонкими досками и слегка замаскированную землей. Артиллерия врага неистовствовала, и провода связи часто обрывались. Удивительно ли, что я здорово поволновался, когда на этот «наблюдательный пункт» прибыл В. И. Чуйков!
Тяжелый бой завязался у железнодорожного разъезда 74-й километр. Немного людей было в 3-м батальоне из полка Печенюка, но каждый из них заслужил, чтобы на братской могиле у того рубежа, где погиб батальон, был воздвигнут памятник. Шесть часов удерживали солдаты свой рубеж, хотя знали, что уже сражены комбат Бобыкин, военком Федоров и другие командиры. Немецкий полк, поддержанный большим количеством танков, прорвался через этот рубеж лишь тогда, когда пал последний солдат 3-го батальона.
Майор Печенюк находился на своем наблюдательном пункте, когда его штаб окружили гитлеровцы. Два наших офицера, начальник штаба полка старший лейтенант Лапшин и находившийся в это время в полку инструктор политотдела дивизии старший политрук Макаров, располагая только комендантским и саперным взводами, весь день отражали атаки врага. Ночью после яростной контратаки они пробились к своим и вынесли всех раненых.
Шестнадцать часов длился бой у маленького железнодорожного разъезда 74-й километр. Мы истребили девять немецких танков. Пять танков сожгли, забросав бутылками с горючей жидкостью. За этот бой личный состав 138-й дивизии получил благодарность Военного совета 64-й армии.
29 августа дивизия оказалась полуокруженной в районе разъезда. Были разбиты все автомашины, пали все верховые лошади, связь с армейским штабом оборвалась. Поэтому мы долго не знали о приказе на отход и продолжали яростно отбивать атаки врага. Лишь к [19] вечеру удалось принять радиограмму, в которой командарм М. С. Шумилов приказал занять новый рубеж обороны на участке Варваровка, Гавриловка.
Там наши артиллеристы прямой наводкой громили вражескую колонну танков, находившуюся на подходе к переднему краю. После трех атак противник потерял двадцать пять танков из ста, и немецкая пехота тут же стала окапываться вдалеке от наших войск.
Находясь в резерве в районе северо-западнее Бекетовки, дивизия получила небольшое пополнение. С ним прибыл и полковник Д. А. Реутский.
Негоже судить о человеке по анкетным данным, но учитывать их, чтобы для дела был прок, следует. Реутский оказался на год старше меня, воевал еще в гражданскую, был ранен на Восточном фронте. В мирные годы закончил военную академию и преподавал тактику на высших офицерских курсах «Выстрел». Обычная биография командира, связавшего свою судьбу с армией. Необычным было только одно: назначение Реутского на должность командира 344-го стрелкового полка. Полками у нас командовали майоры. В дивизии кроме меня полковником был лишь мой заместитель по строевой части И. И. Куров.
Дмитрий Александрович недолго находился в нашей дивизии. Тяжелейшее ранение вывело его из строя. Рассказ о Реутском еще впереди, а сейчас — о нашем разговоре при первом знакомстве.
Явился полковник, как и положено командиру, безупречно подтянутый, бодрый. Высокий, стройный, он выглядел моложе своих лет. Гладко зачесанные черные волосы чуть серебрились лишь у висков. Слушал меня внимательно и не смутился, когда я прямо спросил:
— Что побудило вас принять должность командира полка? Изъявили желание или подчинились приказу?
Мой вопрос был продиктован вовсе не праздным любопытством. Доверяя подчиненному полк (а 344-й пользовался славой лучшего в дивизии), я хотел знать о его командире больше, чем мог почерпнуть из анкеты.
— Были у меня три желания и все исполнились, — ответил Реутский. — Настойчиво просил начальника курсов «Выстрел» отправить меня на фронт, и как ни [20] упорствовало начальство, своего добился. В резерве Сталинградского фронта читал в газете и слышал рассказы о вашей дивизии. Очень просил направить меня к вам. Как видите, вняли моей просьбе. Затем... — полковник чуть помедлил, понимая, что меня интересует несоответствие его военного образования и звания последнему назначению, — затем я просил дать мне полк. Не выше! Для практического опыта бывшему преподавателю тактики именно это и надо. Если на первых порах даст о себе знать отсутствие опыта...
— ... Это не будет служить для вас оправданием, — сказал я.
И не пожалел, что сказал: принял командование — неси полную ответственность за бой, который может грянуть в любой момент. Ссылки командира на «недоработки» своего предшественника на войне не прощаются.
Реутский согласился со мной и в свою очередь спросил, будем ли мы воевать в самом Сталинграде.
Я не мог точно ответить своему подчиненному, хотя уже знал, что командование 62-й армией принял В. И. Чуйков, и в глубине души надеялся, что он вспомнит о нашей дивизии.
138-ю переправили на другой берег, и с острова Сарпинский я вернулся в штаб 64-й армии. Генерал М. С. Шумилов, члены Военного совета К. К. Абрамов и З. Т. Сердюк выразили благодарность дивизии за ратные дела в составе 64-й армии и сообщили, что 138-я уходит в резерв фронта.
Это было 5 октября. Позднее я узнал, что именно в тот день из Ставки Верховного Главнокомандования на имя командующего Сталинградским фронтом пришла телеграмма следующего содержания:
«... требую, чтобы вы приняли все меры для защиты Сталинграда. Сталинград не должен быть сдан противнику, а та часть Сталинграда, которая занята противником, должна быть освобождена».