В час испытаний

Быстро шагаю по знакомым улицам. Каблуки запыленных сапог глубоко вдавливаются в вязкий, мягкий асфальт. Солнце печет немилосердно. Безумно хочется пить. Знаю, что вот сейчас за углом будет киоск, в котором торгуют газированной водой. Всего за пятнадцать копеек можно получить стакан с лимонным, малиновым или клубничным сиропом. Впрочем, можно ли? Такой уверенности нет. Уж слишком резкая грань пролегла между привычным «вчера» и тревожным «сегодня».

Да, всего лишь три дня минуло с того воскресенья, когда началась война, а Москва изменилась неузнаваемо. Куда ни глянешь — всюду заклеенные крест-накрест полосками бумаги оконные стекла. Возле подъездов жилых домов дежурят строгие женщины с красными повязками на рукавах. На чердаках и лестничных площадках спешно оборудуются пожарные посты. На улицах то и дело появляются не очень стройные колонны новобранцев. У некоторых в руках маленькие чемоданчики, у большинства за плечами вещевые мешки.

Уже третий день идут напряженные бои. Фашистская авиация бомбила Киев, Минск, Каунас, Вильнюс и многие другие города. Невольно поднимаю голову. Неужели и над Москвой могут появиться вражеские самолеты? И, словно отвечая на мой вопрос, на площадь из переулка [163] выплывает аэростат воздушного заграждения. Его, будто гигантское животное, ведут на поводках красноармейцы. Молча расступаются люди. Милиционер резко вскидывает вверх руку, останавливая транспорт.

А вот и заветный киоск с газировкой. Торгует, как обычно, но перед ним выстроилась довольно солидная очередь. Обидно, в моем распоряжении чуть больше часа. Нужно побывать дома, взять все необходимое. Пока удалось лишь пару раз позвонить по телефону. А пить все-таки очень хочется. Невольно замедляю шаг.

— Товарищ командир, вам воды? Подходите без очереди. — Продавщица протягивает мне наполненный стакан.

Пожилая дама в старомодной шляпке, которой предназначалась газировка, вскидывает на меня удивленный взгляд и тут же любезно улыбается.

— Да-да, конечно, какой может быть разговор! Пейте на здоровье...

Выпив стакан воды, снова пускаюсь в путь по знакомым и в то же время ставшим совершенно другими московским улицам.

Нам, инженерам-вооруженцам ГАУ, никогда не приходилось сетовать на недостаток работы. С началом войны нагрузка удвоилась, если не утроилась. В соответствии с заранее разработанными планами сотни и тысячи предприятий переключались на выпуск военной продукции.

Единые чертежи на все виды артиллерийского, минометного и стрелкового вооружения, на боеприпасы к ним, различные приборы и приспособления, находившиеся в нашем ведении, хранились в ГАУ. Никто не имел права вносить в них изменения, поправки. Первоочередная задача ГАУ заключалась в том, чтобы немедленно обеспечить полными комплектами этих чертежей все предприятия, которые переходили на военный профиль. Нужно отметить, что часть из них в первые же месяцы войны была эвакуирована. Разыскать их через соответствующие наркоматы, установить связь, организовать доставку технической документации — все это возлагалось на Главное артиллерийское управление.

Своевременная поставка технической документации была далеко не единственной нашей заботой. ГАУ являлось не только заказывающим, по и снабжающим органом. Сотни эшелонов с артиллерийскими орудиями, минометами, [164] боеприпасами ежедневно двигались к фронтовым базам и складам. За движением каждого такого эшелона, а порой и отдельного, особенно важного вагона нужно было внимательно следить, всеми силами «проталкивать» их к месту назначения. Новый начальник Главного артиллерийского управления генерал-полковник артиллерии Н. Д. Яковлев, прибывший к нам в первый же день войны, требовал от начальников отделов абсолютно точных и оперативных сведений обо всем, что касалось вооружения и боеприпасов. Учетные данные проверялись и обновлялись не реже двух раз в сутки.

В послевоенные годы мы нередко встречались с Николаем Дмитриевичем Яковлевым во внеслужебной обстановке. И он часто вспоминал о том, как выручали его хорошо проверенные цифры во время докладов Верховному Главнокомандующему. Случалось, что кто-нибудь из командующих фронтами поднимал вопрос о недостатке вооружения, боеприпасов, требовал дополнительных поставок. Если имелась хоть малейшая возможность, Николай Дмитриевич всегда шел навстречу. Но чаще всего этого сделать было нельзя. Тогда приходилось доказывать, убеждать, приводить конкретные цифры. Товарищ Сталин тут же проверял точность докладов начальника ГАУ. Убедившись, что они соответствуют действительности, Верховный Главнокомандующий обычно говорил:

— У меня нет оснований сомневаться в словах товарища Яковлева. Если он утверждает, что больше дать невозможно, значит, так оно и есть.

Было еще одно важнейшее направление в работе ГАУ, о котором нельзя не упомянуть. Дело в том, что артиллерийские боеприпасы поступали от промышленности в виде «полуфабрикатов»: отдельно снаряды, гильзы, пороха, взрыватели. Окончательная сборка производилась в стационарных базах или в подвижных артиллерийских снаряжательных мастерских (ПАСМ). Располагались последние, как правило, в железнодорожных вагонах. В одном осуществлялось химическое травление гильз, в другом — подготовка снарядов, в третьем — развеска зарядов, в четвертом — сборка. Каждый такой железнодорожный состав имел свою электростанцию, котельную, ремонтно-механический цех. Подобные арсеналы на колесах действовали на многих участках фронта под Москвой, Ленинградом, Сталинградом. Перемещаясь с места на место, [165] они искусно уходили от бомбовых ударов фашистской авиации. Сотни, тысячи ящиков с боеприпасами ежедневно отправляли ПАСМы на огневые позиции. Деятельность большинства подвижных артиллерийских снаряжательных мастерских направлялась и контролировалась непосредственно ГАУ.

Итак, обеспечение фронтов вооружением и боеприпасами. Означало ли это, что с началом Великой Отечественной войны прекратилась исследовательская и конструкторская работа по созданию новых, более совершенных образцов боевой техники? Разумеется, нет! Напротив, она велась еще более интенсивно. И многие испытания проходили теперь во фронтовых условиях.

Не раз мне приходилось выезжать на один из таких «полигонов». Не нужно было заботиться о билете, брать чемодан. Буквально через час, а то и меньше, наш пятнистый автомобиль останавливался рядом с зенитными пушками, укрытыми в окопах. Позиция располагалась в районе подмосковной деревни Зюзино. Отсюда были хорошо видны окраины города, заводские трубы.

История создания этой батареи такова. Нужно было выделить дополнительные зенитные средства для отражения начавшихся вражеских налетов на столицу. Именно в это время коммунисты и комсомольцы артиллерийского полигона ГАУ обратились к начальнику ГАУ с просьбой направить их в одну из зенитных батарей.

Учитывая оба эти фактора, Н. Д. Яковлев распорядился создать специальное зенитное подразделение. Его укомплектовали имевшимися в распоряжении ГАУ пушками и опытным образцом радиоискателя Б-3. Позднее здесь же развернули полученную из Англии станцию орудийной наводки.

Разумеется, одна батарея ненамного увеличивала силы защитников неба Москвы. Но, участвуя в отражении налетов, она могла дать ответ на такой вопрос: поднимается ли эффективность огня зенитной артиллерии при использовании радиолокационных средств и насколько. Теоретические расчеты позволяли лишь приблизительно судить об этом. Нужна была статистика, боевая статистика.

Существенное отличие этой батареи от других заключалось не только в наличии радиолокационных средств. Ее личный состав состоял из опытных инженеров-испытателей. [166] Возглавлял зенитчиков полковник Е. А. Панченко, его заместителями были К. Н. Томилин, В. А. Калачев, П. А. Курочкин и С. Н. Олейниченко. Техническое руководство возлагалось на одного из опытнейших специалистов НИИ-9 инженера М. Л. Слиозберга. Все они в довоенные годы принимали участие в исследовательской и испытательской работе и могли объективно, технически грамотно проанализировать результаты каждой стрельбы, выявить истинные причины отказов материальной части.

Первые же дни боевой деятельности батареи принесли и радости, и огорчения. Личный состав воочию убедился, что радиолокационная станция уверенно обнаруживает цели на расстояниях, обеспечивающих открытие огня на предельных дальностях. Аппаратура работала достаточно стабильно. Правда, нужно было учитывать, что обслуживали ее не рядовые красноармейцы, а специалисты высшей категории. И тем не менее имелись все основания для того, чтобы настаивать на более широком внедрении радиолокационной техники в войска ПВО. Все это радовало.

Огорчения пришли с другой стороны. Командование некоторых частей и соединений противовоздушной обороны с недоверием относилось к донесениям, поступавшим с батареи полковника Панченко. Приезжаешь порой в зенитный артиллерийский полк и слышишь:

— Опять наблюдатели поздно сообщили о появлении самолетов. Огонь открыли с запозданием...

— Но к вам же поступали данные радиообнаружения!

— А черт их знает, правильные они или нет. Не верится, что самолет за облаками увидеть можно.

Приходилось тут же в популярной форме объяснять, что такое радиолокация. Порой такая беседа продолжалась часа два-три. А в заключение командир все-таки задумчиво изрекал:

— Так-то оно так... Но наблюдатель с биноклем надежнее.

Однако постепенно средства радиообнаружения завоевывали авторитет. Достоверность сведений, поступавших с батареи Панченко, объективность в оценке воздушной обстановки стали побеждать привычку ориентироваться только на донесения, полученные с постов ВНОС. По мере того как приобретался боевой опыт, экспериментальное подразделение становилось все более грозной силой для врага. Попадая в зону огня этой батареи, многие немецкие [167] самолеты резко меняли курс, беспорядочно сбрасывали бомбы, разворачивались и уходили обратно. Когда же четыре самолета вышли из-под огня с резким снижением, что говорило об их повреждении, донесения батареи стали пользоваться доверием не только у командования данного сектора, но и на соседних участках.

Прицельный огонь батареи был столь точным, что фашистские летчики, как правило, стали обходить район ее расположения. Одно время появилась даже мысль о смене огневой позиции: дескать, не торчать же там, где самолеты перестали летать. Однако в конечном итоге решили поступить по-другому. Опытную батарею оставили на прежнем месте, но по специальным линиям связи данные о воздушном противнике стали тут же передавать соседям. Эффективность зенитного огня резко возросла и там. Позже батарею развернули в дивизион, а его радиолокационная станция сделалась опорной точкой всей зенитной артиллерии в этом районе. На этой же станции начали подготовку первых начальников радиолокационных станций для зенитной артиллерии Московской зоны ПВО и радиометристов для Военно-Морского Флота.

Нужно отметить, что радиоискатель Б-3 и английская станция не были единственной аппаратурой, которая использовалась в войсках ПВО в первые месяцы войны. В Московской зоне ПВО эксплуатировалась система РУС-1, а 21 июля 1941 года в районе Можайска была развернута экспериментальная станция дальнего обнаружения под условным наименованием «Порфир». Созданная НИИ радиопромышленности, она обладала дальностью действия до 200 километров. 22 июля эта станция получила боевое крещение, участвуя в обнаружении фашистских бомбардировщиков во время первого налета на столицу. 25 июля в районе Можайска была развернута вторая станция дальнего обнаружения РУС-2. К концу второго года войны таких станций вокруг Москвы стало двенадцать.

Применялась радиолокация и в противовоздушной обороне Ленинграда. В первые недели Великой Отечественной войны на испытательном полигоне НИИ-9 были установлены экспериментальные радиоискатели. Наиболее эффективно работал радиодальномер «Стрелец», передававший сведения о воздушном противнике на ближайший аэродром истребительной авиации. С приближением врага к району станции Мга радиодальномер был перебазирован [168] в Ленинград. Его установили на крыше здания НИИ-9. Под руководством инженеров Н. Ф. Алексеева и М. Д. Гуревича расчет радиодальномера продолжал вести радиообнаружение вражеских самолетов и передавал сведения на КП ПВО.

В районе Токсово с первых дней войны действовала экспериментальная станция дальнего обнаружения с дальностью действия до 200 километров, созданная коллективом Ленинградского физико-технического института еще в 1939 году. Станция была включена в ротный пост службы ВНОС.

* * *

Обстановка на фронтах все усложнялась. Фашисты блокировали Ленинград, захватили Белоруссию, — большую часть Украины. Нелегко приходилось нашим и под Москвой.

Непривычно выглядели в эти осенние дни московские улицы. Народу совсем мало. Невольно бросается в глаза, что всюду преобладает защитный цвет: зеленоватые гимнастерки на военных, серо-зеленые ватники на женщинах и подростках.

Дома я почти не бываю. В рабочем кабинете стоит койка, покрытая колючим одеялом. Откровенно говоря, как-то и не тянет домой. Семья еще в августе эвакуировалась в Горьковскую область. Приходить в опустевшие комнаты неприятно и тоскливо. В голову лезут невеселые мысли. Отвлечься от них, забыться удается только в работе. А ее становится все больше.

В первых числах октября поступает сообщение, что на центральном участке фронта немецко-фашистская армия вновь перешла в наступление. Через несколько дней становится известно, что в ночь на б октября по боевой тревоге подняты военные училища и запасные части, расположенные в Москве. Их срочно перебрасывают на линию Волоколамск, Можайск, Малоярославец, Калуга. На этом рубеже создана еще одна оборонительная полоса. Получаем сведения о том, что некоторые зенитные батареи ставятся на противотанковую оборону.

Аппарату ГАУ приказано готовиться к эвакуации. Когда, куда — ничего неизвестно. У всех один и тот же вопрос: зачем эвакуироваться? Пусть уезжают гражданские наркоматы, но мы-то люди военные. [169]

Все чаще надрывно воет сирена. Темное небо рассекают лучи прожекторов. К Москве удается прорваться лишь отдельным самолетам. Но они прорываются. И тогда рушатся стены, вспыхивают пожары...

17 октября слушаем по радио выступление кандидата в члены Политбюро и секретаря ЦК, МК и МГК ВКП(б) товарища А. С. Щербакова. От имени Центрального Комитета партии он заверяет, что за Москву мы будем драться до последней капли крови. Голос звучит уверенно, твердо. Сразу становится спокойней на душе. Быть может, и не будут нас эвакуировать...

Однако буквально через два дня получаем приказ грузиться и выезжать. Предстоит продолжать работу на новом месте. Неизбежны трудности со связью, но головные предприятия будут ближе к нам.

И вот мы уже на Ярославском вокзале. Вдоль платформы вытянулся состав из товарных вагонов. В каждом из них — двухъярусные пары из неструганых досок. Посередине — железная печурка. Начинаем грузить мешки с документацией. Начальник эшелона генерал В. И. Хохлов торопит нас.

Неподалеку останавливается пожилой железнодорожник. Он молча смотрит в нашу сторону. Мы прекрасно понимаем, о чем он думает. От этого становится совсем плохо на душе. Мы, кадровые командиры, уезжаем в тыл. Как хотелось очутиться сейчас там, где решается судьба страны!..

— По вагонам!

Надрывно, словно прощаясь с Москвой, гудит паровоз. Медленно проплывает мимо водокачка. Минут через пять останавливаемся. Затем снова двигаемся вперед. Быстро темнеет. Утром просыпаюсь от необыкновенной тишины. Эшелон стоит в заснеженном лесу. Сколько же мы отмахали за ночь? Вместе с Вячеславом Ивановичем Фохтом шагаем к путевой будке. У меня в руках чайник, у Фохта — ведро. Неплохо бы раздобыть воды для умывания.

— Где стоим? — спрашиваем у путевого обходчика, который выходит навстречу.

— Теперича, значит, до Загорска недалече, — отвечает старик, — ровнехонько пятнадцать километров осталось.

А мы-то думали, что находимся по крайней мере недалеко от Волги! Да, другими стали скорости. Стоим еще [170] минут двадцать. Потом двигаемся и снова стоим. Крупные станции, как правило, проскакиваем с ходу. Железнодорожники стараются избегать концентрации эшелонов.

Наконец прибываем на место, в Куйбышев. Сразу же получаю первое задание: выехать в Ульяновск и там в Наркомате внешней торговли составить технические условия для заказа в Англии радиолокационных станций орудийной наводки. Внешторговцы встречают приветливо. Тут же принимаемся за работу...

Осенью и в начале зимы 1941 года я побывал во многих городах. И что характерно, нигде не сталкивался с пессимизмом. Люди трудились самоотверженно, с полной отдачей сил. Довелось мне видеть в Новосибирске, как доставлялось со станции на территорию будущего завода только что прибывшее оборудование.

Еще пыхтел на путях паровоз, а с ящиков уже сметали снег. Невзирая на мороз, голыми руками откручивали проволоку, из старых шпал сооружали подобие разгрузочной площадки. Ящики снимали краном и устанавливали на самодельные сани. Затем в длинные лямки впрягались рабочие, в том числе и женщины. На самых трудных участках пути на помощь приходили случайные прохожие. И так добрых четыре километра.

— Неужели нет автомашин или тракторов? — поинтересовался я у директора.

— В городе сегодня свободных нет. А наши собственные прибудут в лучшем случае завтра к вечеру.

— Быть может, целесообразно подождать? Ведь работа эта требует колоссального напряжения сил.

— А вы попробуйте людям предложить это, — усмехнулся директор завода. — Думаете, это мое распоряжение? Не хотят они ждать. Об одном думают: как бы скорее развернуть оборудование и начать выпуск продукции для фронта.

И он нисколько не преувеличивал. Мне не раз доводилось видеть станки, которые были установлены прямо под открытым небом. Не о крыше над головой думали в цехе в первую очередь, а о том, откуда можно быстрее подать электроэнергию к моторам, где раздобыть нужное сырье, топливо. «Все для фронта, все для победы!» — этот лозунг партии жил в сердцах и делах миллионов.

В конце ноября наши войска освободили Ростов и Тихвин. Радости нашей не было предела. Но под Москвой [171] продолжались тяжелые оборонительные бои. Фашисты захватили Клин, Солнечногорск, Крюково...

5 декабря началось наше контрнаступление иод Москвой. Оно, как известно, закончилось в первой декаде январе 1942 года сокрушительным разгромом вражеских полчищ.

Где-то в середине декабря я получил распоряжение немедленно выехать в Москву. Догадываюсь, что причина веская, но какая? Отправляясь в Москву, я твердо решил попытаться убедить начальника ГАУ в том, что Куйбышев — далеко не лучшее место для специалиста по радио-обнаружению. Артиллеристы, боеприпасники, те действительно тесно связаны с заводами, которые размещены в Поволжье, Средней Азии, Сибири и на Урале. А в каком положении оказались мы? Предприятий, которые выпускали бы радиолокационные станции но заказам ГАУ, еще не существовало. Закупки радарных установок за границей? Это, бесспорно, важное, но все же не основное направление в нашей работе. Так имеет ли смысл оставаться в Куйбышеве?

Цель моего вызова сразу же выяснилась по прибытии в Москву. Предстояло срочно испытать систему радиообнаружения самолетов, предложенную профессором Физического института Академии наук СССР С. Э. Хайкиным. Идея заключалась в следующем. Мощная московская радиостанция используется в качестве источника излучетоя. Одновременно создается широкая сеть простейших приемных устройств, связанных с зенитными прожекторами. Радиостанция облучает самолеты, а приемники принимают отраженный от них сигнал и направляют луч прожектора на цель. Казалось бы, все очень просто и доступно. Однако выяснилось, что испытания проводить нельзя. Приемная аппаратура была слишком несовершенной.

Доложив начальнику ГАУ о результатах ознакомления с аппаратурой и о невозможности проведения запланированного эксперимента, я тут же обратился к нему с просьбой разрешить мне остаться в Москве. Внимательно выслушав мои доводы, генерал-полковник артиллерии Яковлев согласился. И тут же приказал выехать на батарею полковника Панченко, чтобы обстоятельно ознакомиться с результатами боевой деятельности батареи и опытом эксплуатации аппаратуры. [172]

На батарею я попал в тот момент, когда полковник Панченко и его заместители заканчивали составление отчета, отражающего боевую деятельность батареи в период битвы под Москвой. Они должны были представить его командиру 1-го корпуса ПВО генералу Д. А. Журавлеву и начальнику ГАУ генералу Н. Д. Яковлеву.

Итогами работы батарейцы были довольны. В октябре и ноябре они вели прицельный, подчеркиваю, только прицельный огонь по 127 бомбардировщикам. Более 80 процентов самолетов, пытавшихся прорваться через зону огня батареи, были вынуждены повернуть обратно. При этом средний расход снарядов на каждый отраженный самолет составлял 98 штук. Много это или мало?

Всего при отражении налетов вражеской авиации на столицу была израсходована 741 тысяча снарядов среднего калибра, из них на прицельную стрельбу только 26 тысяч. Средний расход боеприпасов среднего калибра на один отраженный самолет достигал 2 775 снарядов. Итак, 98 — в батарее Панченко и 2 775 — в остальных. Цифры впечатляют, не правда ли?

Теперь, опираясь на конкретные данные, полученные не в лабораториях или на полигонах, а непосредственно в бою, мы могли смело говорить о преимуществах радиолокационных средств обнаружения перед оптическими. Думалось, что пора ставить вопрос о широком внедрении радиолокационных станций в зенитную артиллерию.

Выслушав мой доклад о результатах поездки к Панченко, Николай Дмитриевич Яковлев сказал:

— Поставки радиолокационной техники из Англии и других союзных стран — дело хорошее. Но мы не имеем права ограничиваться этим. Нужно смотреть вперед. Опыт показывает, что радиолокационные станции весьма эффективны. Должна быть создана собственная промышленность, способная выпускать их. Давайте подумаем, как лучше решить этот вопрос. Я считаю, что одному ГАУ выходить с таким предложением нельзя. Следует подключить и Наркомат электропромышленности, поскольку он несет ответственность за производство радиолокационной аппаратуры.

Николай Дмитриевич тут же связался с Наркомом электропромышленности Иваном Григорьевичем Кабановым, кратко проинформировал его о результатах боевой деятельности батареи Панченко и предложил совместно [173] войти в правительство с ходатайством о создании завода-института для разработки и производства радиолокационной аппаратуры для зенитной артиллерии.

Окончив разговор с Кабановым, Николай Дмитриевич повернулся ко мне.

— Нарком в принципе согласен. Договорились так: вы связываетесь с заместителем Ивана Григорьевича товарищем Зубовичем и вместе с ним готовите конкретные предложения. Так что придется опять ехать в Куйбышев. Зубович со своим аппаратом находится сейчас там.

И вот я снова в Куйбышеве. Предстоящая встреча с Иваном Герасимовичем Зубовичем меня радовала. Я надеялся, что он активнее, чем кто-либо другой, включится в работу. Для таких надежд у меня были все основания.

Дело в том, что, как я уже упоминал, в начале 1941 года НИИ-9 разработал эскизный проект радиолокационной установки, которая в какой-то степени удовлетворяла зенитчиков. Однако радиозавод и НИИ-9 не сумели изготовить опытный образец в сроки, предусмотренные решением Комитета Обороны при СНК СССР и договором с ГАУ, Уже после начала войны Государственный Комитет Обороны специальным распоряжением от 13 июля обязал завод к 5 августа выполнить задание. Но и этот замысел осуществить не удалось. Эвакуация предприятий и фактическое прекращение деятельности научно-исследовательского института спутали все карты.

В результате эвакуации отделы и лаборатории НИИ-9 оказались в различных городах. Я считал, что в этом в какой-то мере повинен Зубович. Ну а если ошибка все-таки была допущена, то кому ее исправлять, как не «автору» ?

При первой же встрече с Иваном Герасимовичем мы быстро нашли общий язык. По замыслу новый завод должен был стать не только базой для серийного выпуска станций, но и научно-исследовательским центром, способным в какой-то степени заменить НИИ-9. Иными словами, мы намеревались совместить науку с производством. Зубович, будучи опытным администратором, предложил заранее заручиться поддержкой заведующего отделом электропромышленности ЦК ВКП(б) А. А. Турчанина и заместителя Председателя Совнаркома М. З. Сабурова.

Всю подготовительную работу мы завершили в самые сжатые сроки. В период с 17 по 19 января 1942 года документы [174] были рассмотрены в Наркомате электропромышленности, и тут же совместный проект постановления об организации завода-института радиолокационной аппаратуры был передан в Государственный Комитет Обороны.

Не стану скрывать, что последующие дни были для всех нас весьма напряженными. Каково будет решение? Бесспорно, радиолокационные станции очень нужны войскам противовоздушной обороны. Но разве нельзя сказать того же о танках, пушках, самолетах? Сумеет ли правительство изыскать средства на создание нового специализированного завода?

Опасения оказались напрасными. Уже 10 февраля 1942 года ГКО принял постановление о создании в системе Наркомата электропромышленности специального завода, который обязан был заняться разработкой, а затем и производством радиолокационных станций орудийной наводки. Одновременно утверждались и сроки. Они были исключительно жесткими: к концу года предстояло сделать опытный образец и подготовиться к серийному выпуску продукции.

Через несколько дней во все концы страны полетели шифрограммы: «В соответствии с постановлением ГКО срочно откомандировать...» Далее следовала фамилия нужного нам человека. Руководить заводом поручили опытному, энергичному, инициативному инженеру-производственнику А. А. Форштеру. Его помощниками стали хорошо знакомые мне по НИИ-9 ученые М. Л. Слиозберг и А. М. Кугушев и по Ленинградскому радиозаводу — И. И. Аухтун.

Таким образом, создаваемый завод должен был не только разрабатывать и выпускать радиолокационные станции для зенитной артиллерии, но и вести научные исследования. По существу, это был своеобразный завод-институт, который помимо производственных цехов имел 12 научных лабораторий. Директор завода и главный инженер совместно с представителями Наркомата электропромышленности сделали все возможное, чтобы укомплектовать штат наиболее квалифицированными инженерами и научными сотрудниками. Достаточно сказать, что в лабораториях работали такие видные ученые, как профессора, ныне академики, М. А. Леонтович, Н. Д. Девятков, профессор С. Э. Хайкин. Рядом с ними трудилось много талантливой [175] молодежи: А. Я. Брейтбарт, В. И. Егиазаров, Е. Н. Майзельс, Н. Ф. Алексеев, Л. Ю. Блюмберг.

На первых порах руководство завода столкнулось с совершенно непредвиденными трудностями при комплектации цехов рабочими. Оказалось, что это весьма серьезная проблема. Многие из высококвалифицированных рабочих ушли на фронт. Другие трудились на функционировавших предприятиях. Пришлось вступить в «дипломатические» переговоры с директорами некоторых заводов. В результате удалось договориться о переводе на наше предприятие части рабочих. Так был создан костяк коллектива. На остальные места пришли выпускники школ трудовых резервов.

Я до сих пор с глубочайшим душевным волнением и теплотой вспоминаю этих замечательных мальчишек и девчонок трудных военных лет. Случалось, идешь по механическому участку, и порой чудится, что токарные станки работают сами по себе. Но присмотришься и видишь, что возле каждого из них есть хозяин. Здесь из-за шпинделя торчит чья-то черноволосая головенка. А там мель-каст пестрый платочек, под который спрятаны русые косички. У иных — деревянные мостки под ногами, чтобы могли дотянуться до ручек суппорта.

Стоишь, бывало, возле такого рабочего и чувствуешь, как в душе растет теплая волна. Нам, закаленным людям, тяжело, а каково же этому мальчонке? Руки в масле, лицо худое, усталое. Знаешь, что и покушать ему вволю не удается. В заводской столовой — жидкий суп и кусок селедки с пюре из мерзлой картошки. Безумно хочется сделать еще один шаг к мальчишке, обнять его, не по годам серьезного и неприступного. Но знаю, что паренек непременно обидится. Ведь он считает себя взрослым. И не без основания. Те же двенадцать часов у станка, те же трудности и волнения. Какие же нежности могут быть между взрослыми?

В мастерстве, конечно, эти мальчишки и девчонки уступали кадровым рабочим. А что касается настойчивости, задора, то тут, пожалуй, они могли потягаться с представителями старшего поколения.

Помню, проходили мы как-то с Михаилом Львовичем Слиозбергом по цеху и вдруг видим, как два паренька, выключив станки, отчаянно тузят друг друга. Разумеется, подскочили к ним, растащили в разные стороны. Дескать, [176] как не совестно! Вам ответственную работу доверили, а вы точно в детском саду. А они, чертенята, смеются. — Так мы, дяденьки, не взаправду, — говорит один.

— Уж очень спать хочется, — добавляет второй. — Вот мы сон и разгоняем.

Ну что скажешь им! Взрослому человеку совсем не просто смену у станка или верстака отстоять. А ребятам? Эх, мальчишки, девчонки! Тяжкой ношей легла война на ваши детские, еще не окрепшие плечи.

* * *

Прошел всего лишь месяц после принятия решения о создании завода радиолокационной аппаратуры, и мы на практике убедились, что предприятие, на котором исследовательские работы вплотную соприкасаются с производством, — самый оптимальный вариант. Заканчивает конструктор разработку какого-либо узла, и чертежи тут же поступают в цех. Что-то не ладится в цехе — по первому же телефонному звонку разработчики приходят к сборочному стенду. Завершен монтаж схемы — блок тут же поступает в лабораторию, где его всесторонне испытывают. Выявились недостатки — на месте ищут причины, принимают меры к их устранению. Словом, оперативность возросла в несколько раз.

Периодически, не реже одного раза в неделю, мы докладывали о положении дел начальнику ГАУ генерал-полковнику артиллерии Н. Д. Яковлеву. Николай Дмитриевич неуклонно требовал от нас не только абсолютно точных фактов, но и обоснованных выводов, конкретных предложений. Он обладал поистине феноменальной памятью, мог привести наиболее характерные цифры и факты, которые упоминались в прошлых докладах. Николай Дмитриевич умел замечать и искренне ценить трудолюбивых, хорошо знающих свое дело сотрудников. Помню, однажды, чтобы выручить трех инженеров, незаслуженно обвиненных во вредительстве, он обратился непосредственно к И. В. Сталину. И через некоторое время инженеры вновь появились в управлении.

Был, например, и такой случай. Группа разработчиков нового оружия была удостоена Государственной премии. Но при подготовке материалов на соискание премии в них забыли включить инженеров-вооруженцев ГАУ, которые внесли немалый вклад в это дело. Казалось, изменить уже [177] ничего нельзя. Однако через год Николай Дмитриевич вновь поставил этот вопрос в соответствующих инстанциях. Случай был беспрецедентный. Возвращаться к тому, что давно решено и обнародовано? Многие были удивлены, но И. В. Сталин поддержал ходатайство Яковлева.

— Награду заслуживают не только те, кто принимал непосредственное участие в бою, но и те, кто его обеспечивал, — сказал он.

Об этих фактах нам стало известно значительно позже. Сам же Николай Дмитриевич никогда не упоминал о них. Скромность была его неотъемлемой чертой.

Яковлев неоднократно сам принимал участие в сложных испытаниях новых образцов вооружения. Ему всегда были присущи принципиальность и чувство высокой ответственности.

К нам, радиолокаторщикам, Николай Дмитриевич предъявлял не менее высокие требования.

— Вы должны помнить, что надеяться на поставки радиолокационного вооружения из-за границы мы не имеем права. Нужны свои станции, собственное производство. Считайте создание радиолокационных станций орудийной наводки на новом заводе первоочередной задачей вашего отдела на 1942 год. Решите ее — честь вам и хвала. Завалите дело — не обижайтесь.

Несмотря на эвакуацию ряда предприятий, с каждым месяцем возрастал выпуск истребителей и зенитных орудий. Удалось наладить производство радиолокаторов дальнею обнаружения. Станций же, которые могли бы повысить эффективность огня зенитной артиллерии, к сожалению, все еще не было.

В предвоенные годы на разработку и создание опытного образца сравнительно простой радиолокационной станции уходило, как правило, не менее двух лет. Сейчас поставленную задачу предстояло решить в считанные месяцы.

Случалось, что инженеры не выходили из лабораторий по неделям. Проводились расчеты, тут же набрасывались эскизы. В соседних комнатах они немедленно превращались в чертежи, схемы. Затем — в цех. Чаще всего проектировалось и испытывалось несколько вариантов одного блока одновременно. Выбирали тот, который обладал лучшими характеристиками, наибольшей стабильностью и эксплуатационной надежностью. [178]

Заместителя главного инженера М. Л. Слиозберга профессора А. М. Кугушева можно было видеть то в одной лаборатории, то в другой. Вот он исчез за дверью экспериментальной мастерской. Через десять минут его сутуловатая фигура появляется среди тех, кто отлаживает макет приемного устройства. К вечеру Александр Михайлович уже у антенщиков. Зато на другой день его не найти вообще.

— Куда он запропастился? — спрашиваю у секретаря директора завода.

Вспомнив, что Кугушев уже трое суток не выходил из лаборатории и цехов, догадываюсь: ушел отдыхать.

— Отдыхать? Да вы что, смеетесь? К кабельщикам уехал Александр Михайлович! Высокочастотных кабелей до сих пор нет...

Время летело очень быстро. Вновь наступили жаркие летние дни. Порой казалось, что еще ничего не сделано, что к назначенному сроку не будет опытного образца станции орудийной наводки. Однако постепенно все вставало на свои места. На завод стягивались люди, которые имели опыт работы в области радиолокации. А это решало многое.

Неоценимую помощь в создании завода-института и последующем обеспечении его производственной деятельности оказали ответственный работник аппарата ЦК ВКП(б) А. А. Турчанин и заместитель Народного комиссара электропромышленности В. А. Васканян. Их телефонные звонки раздавались в кабинете директора или главного инженера чуть ли не ежедневно:

— Что нового? Какие затруднения? Задерживается поставка контрольно-измерительных приборов? Кто задерживает?

А через несколько дней нужные приборы уже появлялись в цехах и лабораториях.

В начале мая 1942 года относительное затишье на фронтах сменилось новыми ожесточенными боями. Гитлеровцы развернули наступательные операции на юго-западном направлении. Их армии устремились на Кавказ и к Волге. Началась Сталинградская битва.

Главное артиллерийское управление к тому времени уже возвратилось в Москву. Непрерывным потоком стекались к нам сведения с заводов, выпускавших вооружение и боеприпасы, с арсеналов и ремонтных баз, заявки фронтов, [179] донесения о безвозвратных потерях материальной части. Инженеры и снабженцы ГАУ трудились не покладая рук.

Мы знали, что в зенитной артиллерии войск ПВО шли приемка и освоение радиолокационных станций, поступающих из-за границы. Число их постепенно увеличивалось, однако значительно медленнее, чем хотелось бы. К июню 1942 года под Москвой удалось развернуть только 18 комплектов таких станций орудийной наводки. Когда же, наконец, мы сможем дать войскам свою аппаратуру?

Строительство завода радиолокационной аппаратуры успешно завершалось. Удалось достать дефицитные материалы, договориться с другими заводами о поставке комплектующих агрегатов. В лабораториях и цехах в соответствии с общим замыслом создавались отдельные блоки и агрегаты. Их становилось все больше и больше. Каждый из них работал удовлетворительно. После проведения комплексных испытаний некоторых схем приступили к монтажу всей радиолокационной станции.

Дни и ночи проводили возле испытательных стендов ученые, инженеры, техники, рабочие. Добиваясь оптимального согласования между блоками, удлиняли или укорачивали высокочастотные соединительные кабели. И дело успешно продвигалось вперед.

В канун 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции коллектив завода-института доложил Государственному Комитету Обороны о выполнении задания. В невиданно короткий срок, всего за восемь месяцев, было создано новое предприятие, закончены разработка и изготовление двух опытных образцов отечественных станций орудийной наводки СОН-2а. С начала

1943 года завод начал выпускать эту станцию серийно. В лабораториях научные работники и инженерно-технический состав продолжали дальнейшие исследования, направленные на совершенствование аппаратуры.

Теперь у нас были не только станции дальнего- обнаружения, но и станции орудийной наводки. [180]