Сильва

Она приблудилась к нам в начале зимы сорок четвертого года. Мы стояли в небольшом селе неподалеку от районного центра Барвенково. Однажды на заднем дворе полковой столовой появилась маленькая, очень голодная и невообразимо грязная собачонка с наглухо зашитым ошейником, на котором поблескивало колечко для поводка.

Вокруг кухни нередко появлялись бездомные собаки. Мы, чем могли, подкармливали их: проходило несколько дней, и у каждой из них появлялся свой покровитель, который признавался за хозяина. Но в самой собачьей компании мира не было. Сильный обижал слабого и отнимал пищу, а слабый мог лишь скалить зубы и, в лучшем случае, тихо удалиться, сохраняя видимость некоторого достоинства.

На незнакомку первым обратил внимание Алексей Атаманов. Он любил животных и слыл в полку заядлым собачником. Невероятно худая, кожа да кости, с большими черными глазами, собачонка прижалась к земле за кучей дров и напряженным взглядом следила за крупными дворнягами, жадно поедающими из корыта остатки обеда. Она понимала, что стоит посягнуть ей на святая святых — пищу, она будет мгновенно растерзана. [64]

Алексей вынес ломоть хлеба, густо намазанный тушенкой. Собачонка сначала пугливо отступила, но неотразимый для голодного существа запах заставил ее медленно, с поджатым хвостом и готовой в любой момент дать тягу, все-таки подойти и робко взять пищу. Стая предприняла попытку рвануться к ней, но штурман не допустил разбоя, и собачка посмотрела на него благодарно и преданно.

Этот взгляд и решил ее судьбу. Выкупанная и расчесанная, она сутки проспала на одеяле в ногах Атаманова, а проснувшись, уселась и уставилась на него влюбленными, ну просто человеческими глазами!

Она быстро поправилась. Шерсть стала белой и лоснящейся. У нее оказался очень покладистый характер, мы считали ее своей, полковой, собакой и общим другом. Она же, будучи со всеми в добрых отношениях, признавала хозяином только Алексея.

Атаманов дал ей кличку Сильва, и она, удивительное дело, сразу же на нее отозвалась. Может, именно так звали ее в прошлом. У Сильвы проявились артистические таланты: она умела ходить на задних и передних лапках, кувыркаться через голову, уморительно раскланиваться, стоя на задних лапках, посылать «воздушные поцелуи», прижав одну лапу к груди. Многому успел обучить смышленую болонку штурман, прежде чем мы перебазировались на другое место.

Перелетали мы на новый аэродром звеньями, на бреющем полете в строю клина. Сильва, вначале забившаяся в уголок за штурманское сиденье, вскоре осмелела — вспрыгнула Леше на колени, а потом поставила передние лапы на край открытой кабины и с удивлением смотрела на мелькающие внизу окрестности, недоуменно поглядывая на хозяина: мол, что же это такое, почему мы с тобой на месте, а земля с травой, с деревьями, речками и домами уносится куда-то назад.

Штурман гладил ее, нашептывал что-то ласковое в мохнатые, поднятые торчком ушки. Она успокоилась и стала с заинтересованностью следить за правым ведомым самолетом, идущим от нас в нескольких метрах. Машины побалтывало, и, когда ведомый чуть-чуть поднимался или опускался, Сильва принималась звонко лаять, как бы требуя строгого соблюдения места в строю.

Она стала провожать нас в полеты, а потом ожидала на стоянке рядом со старшим техником Акимовым и не спускала глаз с горизонта, за чертой которого исчез наш [65] самолет. Так и сидела: не уходя с места, не меняя позы, ни на что не реагируя — вплоть до нашего возвращения.

— Короткошерстные болонки, — с гордостью говорил Алексей, — самая преданная человеку порода. Не вернусь я с задания — она жить не будет. Порода такая, верная до смерти.

Вскоре он стал брать ее и в боевые вылеты.

Однажды мы метались в прожекторах. Несколько слепящих лучей цепко держали «тройку». Немецкие зенитчики лезли из кожи вон, стараясь попасть в сверкающую каплю нашего самолета. Внизу горел город Галац — порт нефтяного оазиса врага, подожженный нашими бомбами. Мотор то надрывался в форсажном визге, то менял его на легкий свист при пикировании в противозенитных маневрах. И вот в одно из мгновений, когда мы вырывались из-под обстрела, я вдруг услыхал за спиной заливистый, клокочущий яростью звонкий лай собаки.

Это была Сильва. Стоя на столике штурманского компаса и опираясь на кольцо турели, она остервенело лаяла на лучи прожекторов, на каждый пролетающий рядом снаряд.

Мы отбомбились и почти вышли из зоны обстрела, когда рядом разорвался шальной снаряд «эрликона». Сильва упала к ногам Атаманова. Штурман подхватил ее на руки — белый, еще теплый комочек был уже мертв. Осколок насквозь пробил ее маленькую головку.

Мы похоронили ее на нашей стоянке...