«Приблудыш» Бейсимбаев

Однажды в начале октября 1941 года часовой из роты охраны задержал человека, назвавшегося летчиком и просившего доставить его к командиру части. За несколько дней до этого погиб наш второй командир полка, и командование временно принял начальник штаба капитан Чечнев. Он распорядился привести задержанного.

Вошел молодой, с темным от загара лицом сержант — невысокий, широкоплечий, туго затянутый поясом. На чистой гимнастерке с голубыми петлицами висели значки — «Ворошиловский стрелок» и «Парашютист». Незнакомец четким шагом подошел к Чечневу и доложил:

— Сержант Бейсимбаев. Разрешите обратиться по личный вопрос?

Слова он произносил четко, но акцент, судя по фамилии, казахский, делал его речь несколько своеобразной.

— Слушаю вас, говорите.

— Товарищ капитан, я летчик. В мае этого года закончил Батайский авиашкола. Война застал в запасной полк под Грозным. В августе нас отправили на фронт, в распоряжение Пятой воздушной армии. Мы ехали поездом. Эшелон бомбили. Ничего не остался: все горел, все ломался к черта матери. Кто живой остался, потом комендатура собирал, посылал маршевый полк. Там и пехота, и летчик, и танкист, и все-все. И никакой разговор: носишь военный форма — иди маршевый полк, пехота будешь.

Говорил он торопливо, словно опасался, что его перебьют, не дадут рассказать о себе.

— Вот так я и стал пехота. Мы вон там, за ваш аэродром [27] оборона строим. Я посмотрел-посмотрел, И-16 летают. Самый мой машина. Вот и отпросился узнавать: может, вам летчик надо? Я драться хочу. Смотрел, как вы деретесь, завидовал, чуть не плакал!

Чечнев повернулся к нам:

— Что скажете, батайские инструктора?

Выходило, что это бывший курсант нашего последнего предвоенного выпуска. В лицо, правда, мы его не знали. Не мудрено: в школе несколько отрядов, в каждом по три-четыре эскадрильи, все стояли на разных аэродромах, отряды мало общались.

— В каком отряде вы были курсантом?

— Второй отряд, второй эскадрилья, первый звено!

— Кто был командир, инструктор?

— Командир отряда — капитан Ковалев, а инструктор — лейтенант Скорик Сергей Сергеевич!

— Простите, а как он выглядел, ваш Сергей Сергеевич?

Бейсимбаев, который стоял, вытянувшись по стойке «смирно», вдруг широко улыбнулся:

— Лейтенант Скорик маленький-маленький, совсем как ребенка. А летает — во как! — Бейсимбаев оттопырил большой палец, помолчал и добавил: — Строгий инструктор. Дисциплина любит, порядка знает.

Мы переглянулись. Все было верно.

— Вас как звать, сержант Бейсимбаев?

— Зовут Айтен, по батюшке Мирманович.

— Ну добро, Айтен Мирманович, побудьте у входа, мы вас позовем. — Чечнев подождал, когда закроется за сержантом дверь, и обратился к нам: — Ну, как?

Лейтенант Тихонов усмехнулся:

— Как с куста трясет... Только для порядка задам-ка я ему еще вопросик, на засыпочку.

Глаза вновь появившегося в комнате сержанта сверкнули надеждой.

— Как дразнили курсантов нашего звена? — переспросил он, и его скуластое лицо удивленно вытянулось. — Каракатиц! Это такой животный, в море живет. Плавает тихо-тихо... Мы там летал на старый И-15. Все уже на И-16, а мы все, как каракатиц, ползаем, у него скорость совсем маленький.

Он даже коротко рассмеялся и помотал головой, вспомнив, вероятно, свои полеты на «пятнадцатом» и подначки курсантов других звеньев.

В тот же день были улажены дела с переводом сержанта [28] Бейсимбаева из стрелкового в наш истребительный авиаполк.

Летал Айтен хорошо. Быстро усвоил приемы воздушного боя. Обладал цепким взглядом, молниеносной реакцией и завидным чувством юмора. Когда сердился на что-нибудь, то ворчал себе под нос по-казахски. А потом снова улыбался, снова затевал спор по любому поводу — то горячась, то внимательно слушая собеседника и негромко повторяя трудные для него русские слова. Был он общителен и с первых же дней прочно вошел в жизнь полка.

Вскоре он отправился в свой первый боевой полет. Мы вышли вчетвером. У меня, Тихонова и Щербакова сержант Бейсимбаев был общим ведомым. Кроме нас, трех «стариков», из семи оставшихся к тому времени в полку летчиков, остальные были недавние выпускники училищ. Большая часть прежнего состава погибла, остальные, получив ранения, оказались в госпиталях. Вот мы и старались вводить в строй молодых ребят, чтобы хоть в первых вылетах, меньше подвергаясь опасности, они могли ознакомиться с тактикой немецких истребителей. Получалось, что мы трое охраняли в бою одного новичка.

В этом бою Бейсимбаев увидел, как все мы на различных этапах схватки сбили по «мессеру». Одновременно мы дали Айтену возможность несколько раз самостоятельно выйти из опасных положений, не препятствовали атаковать проходившие поблизости вражеские самолеты. Он увидел, как шарахались «мессеры» от его выстрелов, с первых минут боя поверив в себя, в свою машину и в то, что немцы — отнюдь не сверхчеловеки, а самые обыкновенные люди, только неизмеримо больше нас боящиеся смерти.

«Провозной» пролет не пропал даром. Уже во втором вылете, будучи моим напарником, Бейсимбаев сбил «мессера». Он навязал немцу бой на виражах. Рванувшись вперед, тот показал на миг свою машину со стороны «живота» и был разорван реактивными снарядами.

Толковым летчиком и отличным парнем оказался Айтен. В полку дали ему шутливое прозвище «Приблудыш» — ведь он действительно «приблудился», попав к нам без какого-либо назначения из вышестоящих штабов. Прозвище Айтену понравилось, и он произносил его, смеясь и с явным удовольствием.

Следующего «мессера» Айтен сбил в четвертом вылете. [29] Наш «Приблудыш» ходил как именинник, он просто весь светился от гордости, видя, как механики наносили вторую красную звездочку на фюзеляж его боевой машины.

И вот тогда сержант Бейсимбаев задал вопрос, который, честно говоря, «иному не приходил в голову. Точнее, говорить на эту щекотливую тему вслух было не принято.

— Как же так получается, все уже много летал, имеете много сбитый «мессер» и другой машина фашистов, а на весь полк нет ни один боевой награда. Почему нет?

Такая детская непосредственность вопроса поставила нас в тупик. В самом деле, ни один из авиаторов полка не отмечен боевой наградой. Мы знали, что штаб посылал на нас наградные документы, но проследить за их движением в неразберихе первых месяцев войны было практически невозможно. Все это понимали, и отсутствие орденов и медалей не тревожило нас. Воевали-то не ради наград!

Так мы и объяснили Бейсимбаеву, но он не мог успокоиться:

— Непорядка это! Так не должен быть!

В одном из очередных вылетов сержант Бейсимбаев, сопровождая напарником лейтенанта Тихонова, сбил два «мессершмитта», а когда возвращался домой из этого боя на слегка подраненной машине — осколком снаряда разбило фонарь кабины, — ему повстречалась группа «юнкерсов». Как и Бейсимбаев, немцы шли низко, бреющим полетом — к тому времени мы отучили их летать таким манером, будто они не на войне, а на параде. Айтен, не растерявшись, боевым разворотом занял позицию над бомбардировщиками, внезапно атаковал одного за другим два вражеских самолета, загнав обоих в землю.

К двум звездочкам на его машине прибавилось сразу четыре. Это — за полмесяца боевой работы. Ну, не молодчина ли этот Бейсимбаев?

...К началу ноября сорок первого года у нас в полку осталось шесть летчиков. Три лейтенанта и три сержанта. Второго ноября, сбив каждый по «мессеру», погибли лейтенант Щербаков и его напарник сержант Яснов. Дрались они севернее Ростова, над поселком Большие Салы. В конце схватки на машине Щербакова был поврежден мотор. Он начал выходить из боя, но тут подоспела новая [30] группа «мессершмиттов». На Щербакова с напарником навалилось более десятка гитлеровцев. Яснов мог спастись в одиночку, но, не захотев покидать командира, сгорел вместе с ним.

Тихонову и мне вместе с нашими ведомыми удалось ускользнуть от немцев и на последних каплях горючего добраться до аэродрома.

Велика была наша скорбь о погибших. Особенно тяжело переживал гибель Виктора Щербакова, своего давнего друга, лейтенант Тихонов. Он почернел, в глазах сверкала яростная тоска. Четвертого ноября в коротком встречном бою лейтенант сбил двух «мессеров» и на следующий день загнал в землю еще одного. А в праздничный день, седьмого ноября, в день своего 27-летия, Василий Тихонов погиб и сам...

Двадцатого ноября нас, летчиков, из всего полка осталось двое — сержант Бейсимбаев и я. После полудня мы вылетели навстречу группе фашистских бомбовозов, прикрытых армадой «мессершмиттов». Бой получился короткий и свирепый. Вломившись в самую гущу «мессеров», двоих успели поджечь сразу. Потом, связанный двумя парами врагов, Айтен упустил момент, и к хвосту его машины подобрались еще четыре истребителя. Он отчаянно метнулся в сторону, но поздно — огненная трасса изрешетила кабину. Тяжело раненный, Бейсимбаев бросил машину в штопор, смог выйти из него возле самой земли и, скрывшись на фоне пересеченной местности, потянулся домой.

Я оказался один. Совсем один. Враги облепили со всех сторон. Спасали бешеные броски из стороны в сторону. Немцы заторопились — бензин на исходе, занервничали, а на сетке моего прицела появился потерявший осторожность «мессер». Мне оставалось только нажать гашетку пуска реактивного снаряда — на месте фашистского истребителя расцвел в небе черный цветок взрыва.

Как по чьей-то команде, внезапно остановилась сумасшедшая карусель — кончалось горючее у немцев и у меня.

Бейсимбаева дома я уже не застал. Говорили, что, истекая кровью, он даже зарулил на стоянку, но покинуть самолет без посторонней помощи сил не хватило. Ноги у него оказались пробиты пулями в нескольких местах. Рассказывали, что, когда отправляли его в госпиталь, он, впадая в беспамятство, бормотал:

— Непорядка это, все равно так не должен быть... [31]