На ярцевских высотах

16-я армия заняла оборону на ярцевском направлении. Непосредственно против нас стояли «цвет и гордость» гитлеровского вермахта — 2-я и 9-я армии. Они входили в группу «Центр», нацеленную на Москву; в июле завязли под Смоленском, а в августе были вынуждены перейти к обороне на реке Вопь. 16-я армия, укрепившись у Ярцева, прикрыла район вдоль автострады Минск — Москва.

Холмы на противоположном берегу Вопи враг изрыл окопами и траншеями, опутал колючей проволокой. В немецкой обороне наше внимание привлек ряд инженерно-саперных новинок: электроспирали типа «Бруно», круглые мины весом в 4,2 килограмма, расставленные через каждые пять метров в шахматном порядке, самовзрывающиеся фугасы, замаскированные пучками травы и расположенные в две — три линии.

К этому времени штаб армии из Городка переместился в Хотеновские леса. С новым командармом я поселился в одной палатке. Как-то быстро нашли мы общий язык, и, сколько помнится, за все время, в течение которого К. К. Рокоссовский командовал 16-й армией, у нас не возникало разногласий.

Рокоссовский принадлежал к тому поколению командиров, которые службу в Советской Армии начали еще в гражданскую войну. Он родился в Великих Луках, в семье железнодорожного машиниста, рано лишился отца; семья переживала острую нужду. В юные годы Рокоссовский был каменотесом, в августе 1914 года молодого [187] рабочего призвали в армию: «гвардейский рост — драгунский полк».

С тех пор на многие годы Рокоссовский связал свою жизнь с кавалерией и еще в первую мировую войну дослужился до звания младшего унтер-офицера.

В октябре 1917 года Константин Константинович вступил в Красную гвардию. Солдаты избрали его командиром эскадрона. В Красной Армии сначала командовал отдельным кавалерийским дивизионом, а потом полком, сражался на Восточном фронте против Колчака, Семенова и Унгерна. В 1919 году вступил в Коммунистическую партию.

В годы мирного строительства Константин Константинович получил образование в военной академии и на Высших краснознаменных кавалерийских курсах в Ленинграде. В 1929 году во главе отдельной кавалерийской бригады участвовал в боях на Китайско-Восточной железной дороге, а в последующие годы командовал кавалерийской дивизией и корпусом.

Начало Великой Отечественной войны против гитлеровской Германии застало Рокоссовского в Киевском Особом военном округе. Он только что принял 9-й мехкорпус, которому с началом боевых действий пришлось испытать на себе первые удары врага.

Новый командарм скоро завоевал уважение в нашем коллективе. Общительный по характеру, Константин Константинович сразу располагал к себе людей. Все мы оценили исключительное его спокойствие в сложной обстановке, доверие к подчиненным.

Руководство боем, даже в самых тяжелых условиях, он рассматривал как дело творческое. Сосредоточившись на главной задаче, Рокоссовский не опекал исполнителей, предоставляя им широкий простор для проявления инициативы.

— Михаил Сергеевич, — обращался Рокоссовский к начальнику штаба М. С. Малинину, осматривая на карте один из участков обороны армии, — здесь слабина... Подумайте!..

С первых чисел августа личный состав армии упорно трудился над укреплением ярцевского рубежа, добиваясь наибольшей плотности огня как на переднем крае, так и в глубине обороны. Штаб фронта уделял нашему направлению большое внимание. В среднем на фронте плотность [188] артиллерии составляла 5–6 стволов на один километр, а в 16-й армии — до 12–16 стволов. Предметом особой заботы был стык 16-й и 19-й армий (нашего правого «соседа»): сюда пришла свежая 12-я дивизия под командованием А. В. Гладкова, человека железной воли.

Непосредственно в состав 16-й армии на Ярцевских высотах входили уже знакомые читателю 152-я стрелковая дивизия, 1-я Московская мотострелковая дивизия (командир А. И. Лизюков, комиссар И. П. Тюпилин), 64-я стрелковая дивизия (командир А. С. Грязнов, комиссар А. Я. Гулидов), 108-я стрелковая дивизия (командир Н. И. Орлов, комиссар Карцев), 27-я танковая бригада (командир Ф. Т. Ремезов, комиссар В. А. Сычев), 471-й тяжелый артиллерийский полк (командир Азаренко, комиссар Д. Г. Кисленко).

Полоса обороны составляла у нас около 50 километров.

Штаб армии организовал четкое управление войсками. Здесь хорошо раскрылись способности полковника М. С. Малинина, человека большой военной культуры, опытного штабного работника. Хорошо было поставлено у нас и изучение настроений личного состава. Этим занимались все, начиная с командарма, который большую часть своего времени проводил в войсках.

Однажды Рокоссовский шел по переднему краю вдоль берега Вопи. Немолодой боец, повстречавшийся в окопах, взялся проводить к командиру роты. По дороге (фамилия солдата оказалась Удалов) он очень просто и толково рассказал о настроениях бойцов. Многие из них пробились из окружения, имели опыт борьбы с вражескими танками.

— У нас нет инструкции, как бросать на вражеский танк бутылку с горючим, — рассказывал Удалов.

А потом предложил:

— Почему бы не собрать мастеров этого дела? Пусть поучат молодых бойцов.

— То, что вы говорите, очень толково, — поддержал Рокоссовский и спросил: — Вы сами встречались с танками?

— Пришлось. Один двинулся прямиком на мою щель. Прошел над головой, завалил со стенок землей. Тут я [189] ему вслед кинул связку гранат, Под гусеницу. Потом схватил у соседа бутылку с бензином — и на моторную группу...

Рокоссовский тихо сказал мне:

— Ну чем не командир взвода, этот Удалов?

— Вы в армии давно, товарищ? — спросил я бойца.

— Если не считать гражданской войны, то всего недели четыре. По партийной мобилизации. Я учитель. Преподавал литературу в старших классах.

Когда возвратились на КП, командарм признался, что у него не выходит из головы этот боец с высшим образованием.

— Что если собрать таких, да и организовать в армии курсы или школу младших лейтенантов? Краткосрочные, предположим, на месяц или полтора? У них есть образование, опыт пребывания на переднем крае. Получим кадры для самого уязвимого в боях звена.

Поручили организовать это дело кадровикам. В помощь привлекли и работников политотдела. По всем дивизиям послали мы своих людей для выявления бойцов, сержантов и старшин со средним и высшим образованием, отличившихся в боях. Военный совет фронта горячо поддержал нашу инициативу, и через несколько дней в Дорогобуже открылись краткосрочные курсы младших лейтенантов.

Преподавателями стали работники штаба и политотдела. Д. Ф. Романов провел несколько бесед о партийной работе в роте. Лекции по общей тактике читал подполковник П. И. Буняшин, по тактике артиллерии — генерал В. И. Казаков. Выпуск состоялся через полтора месяца. Армия получила 300 командиров взводов, уже понюхавших пороха в тяжелых боях.

В течение августа в частях была проведена большая работа по обмену боевым опытом. В дивизиях прошли совещания, на которых новички услышали немало полезных советов о приемах борьбы с вражеской техникой. В полках и дивизионах создали отряды истребителей танков. В них вступали добровольно; ядро составляли коммунисты и комсомольцы, возглавляли отряды опытные командиры и политработники. Истребители устраивали засады, пробирались в тыл противника и нападали на фашистские танки, идущие к линии фронта. Армия [190] почти месяц провела в кровопролитных боях, пережила горечь отступления и теперь, закрепившись на ярцевских рубежах, училась. Люди учились и сами думали над тем, как лучше усвоить опыт, нужный для грядущей победы.

В 64-й дивизии я побывал на занятиях в разведроте. Одно из них было посвящено приемам преодоления минных полей противника, другое — поиску. Бойцы отрабатывали маскировку в осенних кустах, работу кинжалом, взятие «языка» без шума. Потом с командиром дивизии Афанасием Грязновым побывали в других подразделениях. Мой старый товарищ по кремлевской школе упорно готовил людей к боевым действиям. И в сентябрьских боях 64-я дивизия воевала особенно хорошо, стала одним из первых гвардейских соединений нашей армии.

Высокой боевой выучкой отличался и 471-й полк тяжелой артиллерии. Первое же знакомство показало, что комсостав этого полка свободно и прочно ориентируется на местности, система огня противника изучена и зафиксирована, командиры орудий пристреляли соответствующие объекты. К тому же артиллеристы знали, что полк стал на защиту города, где родился и вырос их командир. Подполковник Азаренко говорил им: «Я, товарищи, на Ярцевской мануфактуре работал, отсюда в армию ушел. Буду стоять насмерть и того же требую от вас».

Артиллеристы блестяще выполнили это требование. Они не давали противнику спуска. Вражеские самолеты опасались летать над их позициями.

Вражеской авиации, вначале безнаказанно летавшей над передним краем и путями подвоза, мы противопоставили также залповый огонь из винтовок, ручных и станковых пулеметов. Бойцы и командиры 152-й дивизии раньше других избавились от так называемой «авиабоязни». Шофер автобата красноармеец Иванов из ручного пулемета сбил «юнкерс», напавший на автоколонну с боеприпасами. П. Н. Чернышев представил его к ордену Красного Знамени. Герой получил награду. Его имя прогремело по всей армии, а опыт был подхвачен другими. За два месяца под Ярцевом из пулеметов и винтовок бойцы сбили несколько десятков фашистских самолетов.

В первой половине августа противник пытался прорваться на ярцевском направлении, но безуспешно. Гитлеровское командование потеряло почти всю 7-ю танковую [191] дивизию, остатки которой были отведены на переформирование.

Через Ярцево немцам на Москву не пройти! М. С. Малинин справедливо оценивал достоинства занятого рубежа, говоря, что здесь можно измолотить немало немецких дивизий. Пусть только сунутся!

В начале второй половины августа разведка установила, что гитлеровцы усиленно укрепляют рубеж и вдоль западного берега Вопи. В захваченном приказе по 9-й армии говорилось, что создавшееся положение требует прежде всего укрепления оборонительной полосы; предписывалось с наступлением темноты производить на всей линии обороны интенсивные работы. В другом штабном документе германского командования выдвигалось требование «обязать каждого старого офицера, который участвовал в великой войне, передать свой опыт обороны молодым». Основу оборонительной полосы противника составляли опорные узлы сопротивления, насыщенные автоматическим оружием, пулеметами и минометами. Промежутки между опорными пунктами занимали один — два взвода автоматчиков, расположенные небольшими группами, по три — пять человек. Подступы к переднему краю фашисты минировали.

Все эти мероприятия имели целью сковать наши войска и обеспечить сосредоточение главных сил немецкой группировки в районе Ельни. Однако и там противник вынужден был перейти к обороне и еле сдерживал продвижение соединений Западного фронта. Для спасения десятка своих дивизий, находившихся под Ельней в полуокружении, германское командование решило бросить резервы, расположенные к югу и востоку от Смоленска.

Перед 16-й армией командование Западного фронта поставило задачу — не допустить сосредоточения резервов противника, перейдя в наступление на его группировки. Это — только половина трудной, но реальной задачи; вторая часть заключалась в том, чтобы обойти с севера и запада Смоленск, взять город. В ту пору это нам просто было не по силам.

Наступление, в котором на узком участке фронта участвовали 4 пехотные дивизии нашей армии, 101-я танковая дивизия и 27-я танковая бригада, началось 1 сентября. Противник не ожидал удара. Подготовка проводилась скрытно. Наступавшие части построили в три [192] эшелона, что обеспечивало последовательное наращивание удара. Впервые нашей армии придали дивизионы РС.

Поздно вечером 31 августа позвонил командующий фронтом С, К. Тимошенко, осведомился о готовности и пожелал успехов.

В 6 часов 30 минут утра мощный залп всколыхнул воздух. Началась артиллерийская подготовка.

Армейский НП находился в лесу. Чтобы яснее видеть картину боя, мы прошли по направлению к реке. У опушки леса пролегал овраг; миновав его, можно подняться на береговую возвышенность, откуда открывался обзор на деревню Кровопусково — вражеский опорный пункт в центре прорыва.

Артиллерия обрабатывала передний край вражеской обороны в течение 30 минут. На противоположном берегу взлетали камни, фонтаны земли, поднимался черный дым разрывов. Потом огонь перенесли в глубину, и в 7 часов утра двинулись в атаку танки и пехота. На переднем крае сопротивление гитлеровцев вскоре было сломлено. Бой теперь шел за Кровопусково. Мы переправились на противоположный берег. Командарм, как обычно, был в полной форме и при всех орденах. В начале совместной работы меня несколько обескуражила эта манера появляться в окопах, словно на параде. Я усмотрел чуть ли не рисовку, однако потом убедился, что все показное, напускное чуждо Константину Константиновичу. У него выработались твердые нормы, согласно которым командиру положено всем своим поведением, внешним видом, вплоть до мелочей, внушать войскам чувство спокойствия, ощущение хозяина положения.

Мимо провели первых пленных. На краю деревни уже работали связисты Максименко. В прорыв вошли вторые эшелоны. 38-я и 152-я дивизии развивали успех, а на участке 1-й Московской движение застопорилось...

— Пойдем к Лизюкову, Алексей Андреевич, — предложил командарм.

На НП дивизии он приказал немедленно выправить положение. Комиссар дивизии И. П. Тюпилин повел лично батальон в наступление. В бою он погиб, изрешеченный пулями, но враг и здесь начал отход... [193]

Около полудня авиаразведка обнаружила, что от Смоленска и Духовщины к фронту подходят колонны автомашин с пехотой. Свежие силы противника вступили в бой к концу дня. Командарм двинул на поле сражения третий эшелон. Появились пленные из 11-го и 176-го пехотных полков. Этих частей раньше в полосе нашей армии не было.

В 23 часа позвонил С. К. Тимощенко. Рокоссовский доложил:

— Артподготовка проведена хорошо. Прорыв сделан. Три — четыре километра прошли успешно. Сопротивление противника возрастает.

Маршал остался доволен результатами боевых действий.

Рано утром 2 сентября бой возобновился. Наши части поддержала авиация. Летчики минут тридцать бомбили расположения немецких войск, обстреливали противника с бреющего полета. Появление нашей авиации вызывало подъем: бойцам осточертело господство фашистов в воздухе. Авианалет загнал вражеских солдат глубоко в землю и позволил пехоте сблизиться с противником на 150–200 метров. Атаку поддержали танкисты. Немцы отбивались отчаянно, но были вынуждены снова начать отход.

Но к вечеру 3 сентября, подтянув танковые резервы и мотопехоту, гитлеровцы опять превосходили нас численно. Неоднократно с разных направлений противник предпринимал контратаки силою одного — двух полков. 4 и 5 сентября прошли в непрерывных боях. Удерживая занятые позиции, 152-я дивизия вместе с танкистами бригады Ремезова стойко отражала натиск неприятеля. Люди дрались с небывалой отвагой. Командира саперного батальона майора Емец назначили исполняющим должность командира стрелкового полка. Гитлеровцы прорвались на НП. Емец залег у пулемета. Тут он и погиб, лишившись обеих ног. Когда наступила темнота, майора Емец похоронили у НП с воинским салютом. Салют полк дал по противнику трехкратным беглым огнем из всех видов оружия.

Высокую организованность в боях показала 64-я дивизия и наши артиллеристы, сопровождавшие пехоту огнем и колесами. [194]

Начальник разведотдела майор Ряхин сообщил, что попадаются пленные из четырех новых дивизий — 228-й, 255-й, 198-й пехотных и 14-й механизированной. Германское командование, испугавшись перспективы нашего прорыва на Смоленск, бросило к Ярцеву часть резервов, предназначенных в помощь ельнинской группировке. Пленные показывали, что их направили в бой прямо с марша. При мне Ряхин допрашивал обер-лейтенанта Рихарда Шмидта, командира 2-й роты 7-го пехотного полка 228-й пехотной дивизии. Немецкий офицер, обращаясь к нам, нагло сказал:

— Мне трудно судить беспристрастно о войне, но думаю, что мы вас научим воевать.

— А вас-то мы наверняка отучим! — невольно вырвалось у меня.

Пленные офицеры вели себя еще нагло, однако в боях на Смоленщине у них угасала вера в успех блицкрига. Перед каждым вставал страшный призрак настоящей войны, войны не на жизнь, а на смерть.

Из показаний пленных можно было сделать вывод, что противостоявшие под Ярцевом соединения весьма поредели; некоторые были уже реорганизованы в сводные полки. От 161-й пехотной дивизии остался только один батальон. В результате восьмидневных боев немцы потеряли под Ярцевом убитыми и ранеными свыше 10 тысяч человек. 16-я армия не допустила подхода резервов противника в район Ельни, отвлекла на себя четыре свежие дивизии и разгромила их.

В армию прибыл маршал С. К. Тимошенко. К Рокоссовскому в палатку вызвали начальника штаба и разведотдела. Михаил Сергеевич Малинин доложил результаты операции.

— Дело вы сделали хорошее, товарищи, — просто отметил Тимошенко.

Маршалу доложили, что во время наступления наши части захватили несколько немецких шестиствольных минометов, или, как называли их бойцы, «коров».

Семен Константинович предупредил, что у противника, по некоторым данным, появились противотанковые ружья: «Если захватите, гоните прямо с нарочным». В заключение командующий фронтом намекнул, что на днях ожидается большой боевой праздник. В Красной [195] Армии предполагается ввести почетное звание советской гвардии.

По указанию Военного совета фронта стали тщательно подбирать первых кандидатов. В скором времени вся страна узнала о присвоении ряду дивизий наименований гвардейских, среди них были и наши 1-я Московская мотострелковая и 64-я стрелковая.

* * *

10–12 сентября на командном пункте армии в Хотенове состоялось армейское совещание политруков рот и секретарей партийных бюро. В нем участвовало около 60 товарищей, в их числе — несколько военкомов полков и батальонов. К. Л. Сорокин и Д. Ф. Романов предполагали провести совещание еще в начале августа, когда армия встала на ярцевском рубеже.

— Пора обобщить первый опыт партийно-политической работы в частях, прежде всего в ротах, на батареях, — обосновывал Сорокин свое предложение.

Совещание прошло активно. Убыль коммунистов в войсках за время боев оказалась большой, из строя выходил прежде всего актив. Рассказывали, что раненые коммунисты хотят лечиться обязательно в своих медсанбатах, чтобы, поправившись, вернуться в родное подразделение. Партийный актив пополнялся молодыми коммунистами. Они сражались бесстрашно, но организаторского опыта еще не хватало.

Большое внимание уделили росту партийных рядов. Постановление Центрального Комитета партии от 19 августа 1941 года разрешало рассматривать заявления о приеме в ВКП(б) отличившихся в боях солдат и командиров при наличии рекомендаций трех коммунистов с одногодичным стажем, если они даже знали рекомендуемого меньше года.

Начальник политотдела 108-й дивизии А. В. Карцев привел в своем выступлении заявление рядового 407-го полка Балашова: «Завтра я иду в бой. Прошу партийную организацию принять меня в свои ряды. Славное имя коммуниста оправдаю в бою против немецких захватчиков. Стать коммунистом — моя давнишняя мечта. И теперь, когда на поле боя огнем проверяется преданность партии и Родине, я решил осуществить свою мечту. Заверяю партийную организацию, что в бою буду [196] впереди. Прошу не отказать в моей просьбе». Тов. Балашов в бою вел себя мужественно и, будучи раненным, отказался идти в госпиталь.

Старший политрук Рутэс доложил об опыте политической информации в роте. Люди требовали, чтобы политотдел более оперативно обеспечивал актив нужными материалами, в частности о зверствах, чинимых фашистскими захватчиками над советскими людьми. Вся наша армия знала, какие издевательства и пытки применили гитлеровцы в Смоленске к нашему товарищу Ткаченко и другим. Это помогало раскусить врага, убедиться в расистском изуверстве фашистов. Но психология мирного времени еще давала о себе знать.

После совещания политотдел провел серьезную работу с военкомами в дивизиях и полках. Институт военных комиссаров существовал уже полтора месяца. ЦК компартии Белоруссии и Смоленский обком партии послали на Западный фронт сотни партийных и советских работников — первых секретарей райкомов и горкомов, председателей городских и районных советов депутатов трудящихся. Они пополнили ряды комиссаров. Военный совет армии требовал, чтобы внимание комиссара было сосредоточено на роте.

Получив некоторую передышку, армия приводила себя в порядок, пополнялась людьми. Снова начали работу ленинские землянки. Из полков просили чаще высылать книгонош. Командарм целые дни проводил в частях.

Во время войны стало общим правилом: генерал, приехав в часть, обязательно обходил передний край, расспрашивал бойцов, как кормят, давно ли мылись в бане, получают ли письма. Этому правилу твердо следовал Рокоссовский. А жизнь самого командира взвода, роты, батальона? Не обидел ли его кто-нибудь, не нужно ли ему чем-нибудь помочь? Рокоссовский повседневно заботился о командирах. Не раз я был свидетелем бесед командарма с офицерами. Его интересовало буквально все: как они связаны с семьей, как устроен их быт на переднем крае и т. д. Вместе с тем он тактично, но твердо требовал от командиров подтянутости. Как-то майор Ряхин в докладе привел приказ по 7-й немецкой дивизии, где говорилось, что «в русских условиях снабжение [197] вином и спиртными напитками в интересах настроения является делом наибольшей важности». Командарм сделал вывод:

— Перед боем и пока идет бой, наш командир не имеет права взять в рот хмельного. Он отвечает за личный состав, решает боевую задачу. А если пьян, где тут до творческого решения, ему — море по колено. После боя, пожалуйста, выпей, что положено...

Однажды к нам пришел прокурор армии военный юрист 1 ранга Сухов.

— Разрешите доложить Военному совету дело о мародерстве. Передано прокурором дивизии. Требуется санкция на предание суду военного трибунала.

— О мародерстве? — переспросил я. — Странно!

— Да, что-то не верится, — заметил командарм и отложил в сторону оперативную сводку. — Это дело не шуточное.

Я почувствовал, что Рокоссовский насторожился, когда прокурор стал докладывать.

— Старшина одной из рот похитил в колхозе Ярцевского района две швейные машины.

— И что с машинами сделал? Домой отправил? — прервал Сухова командарм.

— Нет, судя по материалам, оставил при себе.

— Как при себе? В части?..

— Да, в роте.

— Тут что-то неладно... Не правда ли, комиссар?

Я уже знал эту манеру Константина Константиновича. Когда командарм встречался со случаем, глубоко и серьезно затрагивавшим его, он величал меня «комиссаром».

— Константин Константинович, — предложил я, — может быть, вызовем этого человека? У нас в армии еще до войны установилось правило: не давать санкции на предание военнослужащего суду, пока сами не поговорим с ним.

— Правильно.

Обвиняемого доставили в Военный совет. Старшина рассказал как было дело.

— Полк получил на Ярцевской мануфактуре бязь: для всех бойцов, пожалуй, выйдет по лишней паре нательного белья. Двинул я в колхоз и попросил председателя выделить для Красной Армии две швейные машинки. [198] Пошли с ним по избам. Одна колхозница согласилась: «Бери, сынок, у меня на фронте и сыновья, и муж, и его братья». Погрузил машинку на подводу. Смотрим, другая тоже несет машину. Ну что ж, взяли и у нее. Стали шить рубашки. Наутро говорят: мародерство.

Рокоссовский повернулся к Сухову:

— Ну? Этого старшину надо благодарить. И поощрить за инициативу. Вы, товарищ прокурор, простите за резкое выражение, не разобрались...

Он постучал по столу тыльной стороной руки:

— Не ра-зо-бра-лись. Извольте немедленно освободить старшину, возвратить ему петлицы... Алексей Андреевич, не указать ли комиссару дивизии, чтобы в следующий раз не допускал произвола?.. Подумать только. Не разглядел, как народ заботится об армии.

Каждый раз, возвращаясь с Рокоссовским из частей, мы обязательно заезжали в полевой госпиталь. Наведывать раненых стало традицией. Госпиталь находился в лесу, в больших шатрах, известных под названием «Гессенских палаток». Главный врач сообщил, что привезли местных жителей, пострадавших во время бомбардировки. В операционной лежала девочка лет двенадцати. Делали переливание крови. Девочка, бледная и беспомощная, испуганно глядела на окружавших.

— Как тебя зовут? — спросил Рокоссовский.

— Лена.

— Теперь скоро поправишься, дочка.

Я видел, что Константину Константиновичу очень не по себе. У него навернулись слезы.

Семья Рокоссовского оставалась в первые дни войны в Ровно. «Живы ли, сумели ли эвакуироваться?» — этот вопрос неотступно преследовал его.

Утром 15 сентября позвонил Лестев:

— Центральный Дом работников искусств прислал на Западный фронт бригаду московских артистов. Политуправление решило направить ее к вам. У вас сейчас спокойно?

В это время в частях нашей армии выступал Краснознаменный ансамбль песни и пляски имени А. В. Александрова. Мы охотно приняли новую бригаду артистов. Первый концерт состоялся в просторном зале фабрики-кухни Ярцевской мануфактуры. Сколотили из досок [199] сцену. Бойцы и командиры пришли на концерт прямо с переднего края.

Выступали артисты Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Полетикина и Мирсков, артисты Московского театра Сатиры Рудин, Корф, Токарская, артисты Московского цирка Макеевы и другие.

Вспомнились шефские концерты в МВО и Забайкалье! Друзья-артисты и теперь рядом с нами! От этого особенно хорошо на душе. Зал гремел от аплодисментов.

Бригада Центрального Дома работников искусств выступала по два — три раза в день, чаще всего устраивая походную сцену где-либо в лесу. Не раз артисты попадали под артиллерийский и минометный обстрел. Однажды я встретил товарищей на проселке.

— Ой, как бомбили! Я чуть не умерла от страха! — улыбаясь говорила В. Г. Токарская.

1 октября пришлось пригласить руководителей артистических коллективов и сказать:

— Как ни дороги ваши выступления, но обстановка складывается так, что не сегодня-завтра будет не до концертов. Поезжайте, друзья, в политуправление фронта. Оттуда вас направят в другое место.

Договорились, что Краснознаменный ансамбль выедет в Дорогобуж, выступит на курсах младших лейтенантов, а оттуда отправится в Вязьму. Бригада Центрального Дома работников искусств упорствовала: «Как же мы можем уехать? Нас ждут в 20-й армии. Мы обещали».

— Нет, только в Вязьму, товарищи, — сказал я.

Они все-таки уехали в 20-ю. Противник начал наступление. Бригада пыталась добраться до Вязьмы, но это не удалось: автострада Минск — Москва была уже перерезана. Несколько дней артисты блуждали по лесам, безуспешно пытаясь выйти к своим. Погибли Корф, Рудин и директор Центрального Дома работников искусств Лебедев. Токарская, Макеевы и другие попали в плен, из которого их освободила в 1945 году Советская Армия.

Начиная с 21 сентября противник стал осуществлять крупную перегруппировку своих сил. Прибывали новые части. В течение пяти дней разведка доносила о большом движении колонн автомашин, танков, орудий из Смоленска [200] на Духовщину, к Ярцеву. Чувствовалось, что гитлеровцы готовятся к наступлению. Надо быть начеку.

В руководстве у «соседей» произошла передвижка. И. С. Конева назначили командующим фронтом. Во главе 19-й армии встал М. Ф. Лукин, а в 20-ю армию пришел генерал Ф. А. Ершаков. С Рокоссовским я побывал у М. Ф. Лукина. Договорились, что на стыке поставим 112-ю дивизию и бригаду танкистов. Михаил Федорович много работал над улучшением обороны. На обратном пути побывали в наших дивизиях.

Люди не сидели сложа руки, совершенствовали оборону: подступы к переднему краю минировались, устраивались завалы, заграждения, совершенствовались ходы сообщения, строились новые дзоты.

Всюду чувствовалось большое напряжение, спокойствие и уверенность.

С 10 до 11 часов 1 октября дальнобойная артиллерия противника вела частый огонь по нашей оборонительной полосе. Ночью обстрел усилился. Мы и не подозревали, что утром 2 октября фашисты начнут генеральное наступление на Москву.

Основной удар гитлеровцы нанесли 19-й армии.

2, 3 и 4 октября противник пытался прорвать оборону на нашем направлении, но был отбит с большими для него потерями. В полосе 16-й армии вражеское наступление удалось предотвратить заранее спланированной артиллерийской контрподготовкой. В этом деле выдающуюся роль сыграл начальник артиллерии армии генерал-майор В. И. Казаков. На Западном фронте нашего Василия Ивановича называли «богом огня». К контрподготовке он привлек артиллерию и минометы всех дивизий и артиллерийских полков усиления.

Вражеские войска вели бои с фанатическим исступлением. 2 октября на участке 38-й дивизии немцы дважды предпринимали психическую атаку. Около двух полков двинулись парадным строем, под черными знаменами. Они были накрыты залпами РС и артогнем.

По магистрали Минск — Москва враг не прошел.

Рокоссовского очень волновало положение в 19-й армии. Пока поступали сведения, что М. Ф. Лукин держится крепко, но нажим усиливается. По приказу свыше наша армия передала две дивизии, танковую бригаду и артиллерийские части в распоряжение заместителя [201] командующего войсками фронта генерала И. В. Болдина и командующего 19-й армией.

События развивались стремительно. Вечером 2 октября из штаба фронта прилетел на У-2 офицер связи. Он вручил записку из Военного совета фронта: предлагалось передать в распоряжение командования 20-й армии все соединения 16-й армии, а штабу — отойти за Вязьму, к деревне Мясоедово, и там, на базе резервных частей, организовать новую линию обороны. Записку подписал командующий фронтом И. С. Конев. Все это трудно было понять.

— Алексей Андреевич, ты узнаешь подпись?

— Нет.

— А если это провокация?

16-я армия стойко отражала натиск врага, имела полностью организованные соединения и четкое управление войсками. Теперь все это разрушалось. Почему? Военный совет фронта хочет выставить заслоном новую армию и поручает это нам? Все эти обстоятельства тревожили Рокоссовского. Мы решили проверить достоверность документа и запросили по радио штаб фронта. Разговор не состоялся, связь оказалась нарушенной. Поздно вечером распоряжение подтвердили. Ночью прибыли командующий 20-й армией генерал Ершаков и член Военного совета армии корпусной комиссар Семеновский с группой штабных работников. Началась передача дивизий и частей армейского подчинения. Под утро подписали необходимые документы и сообщили об этом радиограммой в штаб фронта.

И все же это была ошибка!

Уже после войны, обдумывая пережитое, я не раз обсуждал это решение с К. К. Рокоссовским, М. С. Малининым, М. Ф. Лукиным. На генерал-лейтенанта Ершакова, только что вступившего в командование 20-й армией, возлагалось непомерное бремя; руководство войсками ослаблялось, тогда как его следовало бы усилить, выдвинув в район 30-й, 19-й, 16-й и 20-й армий крепко сколоченный временный пункт управления (ВПУ) фронта.

В течение часа мы свернули свой командный пункт. Встал вопрос, куда передвинуть тыловые учреждения, склады и госпитали армии. Они находились в районе Дорогобужа и Сафонова. [202]

Рокоссовский и Малинин, раздумывая, стояли над картой.

— Пожалуй, в район между Гжатском и Уваровом. Вот подходящее место, — и карандашом командарм отметил на карте пункт, соединяющий шоссе с железной дорогой.

— Можно снимать связь? — спросил Малинин.

— Пожалуй, можно, — ответил Рокоссовский.

В этот момент раздался телефонный звонок. Из штаба 19-й просил меня к телефону Лукин:

— Выручай. Очень тяжелое положение. Нужны люди. Нет ли возможности помочь? Дайте одну — две дивизии. Очень прошу.

Что мы могли сделать? Я объяснил Лукину, что мы сейчас оказались генералами без армии...

* * *

Я и не предполагал тогда, что этот разговор между нами окажется на войне последним. Забегая несколько вперед, хочу рассказать, как в дальнейшем сложилась судьба М. Ф. Лукина.

В начале ноября из-под Вязьмы вышла из окружения группа наших бойцов и командиров. Они видели раненого Лукина в Сычевских лесах. Командарм передвигался с трудом.

Все, кто хорошо знал Михаила Федоровича, верили, что он пробьется к своим, только бы хватило сил. Но через некоторое время разведка сообщила, что М. Ф. Лукин находится в Семлево, в немецком госпитале, куда доставили его в очень тяжелом состоянии.

В течение всей войны, изредка, самыми окольными путями, приходили вести, что Лукин жив и держится, как доложил один товарищ, «по-прежнему в строю».

В 1946 году я был на сессии Верховного Совета СССР. У Боровицких ворот Кремля мы столкнулись с Михаилом Федоровичем лицом к лицу. Крепко обнялись, расцеловались, а потом весь день провели вместе. Лукин рассказывал о пережитом.

19-я армия после октябрьского прорыва немцев оказалась в исключительно сложном положении. Фронт отодвинулся далеко на восток. Лукин и Болдин по радио получили указание объединить разрозненные части под своим командованием, чтобы вывести их на дальние [203] подступы к Москве. Однако сделать этого не удалось: управление частями было нарушено. Предстояло пробиваться на восток по местности, запруженной вражескими войсками.

Группа бойцов и командиров, в которой находились Лукин и Болдин, передвигалась по лесам, то и дело вступая в стычки с гитлеровцами. Во время одной из стычек, когда фашисты открыли пулеметный огонь, Лукина ранило в руку. Пуля попала, видимо, в локоть. От боли и потери крови он потерял сознание. Его подняли. Идти было трудно, лес обстреливался артиллерией врага. Лукина снова ранило, на этот раз в ногу. Его снова перевязали, вели под руки, несли, когда он терял сознание.

В Сычевских лесах нашли старые землянки. В одной из них лежал тяжело раненный полковник из 24-й армии. Он сообщил, что послал через линию фронта верного человека за самолетом и предложил: «Подождите, генерал, вместе полетим».

В землянках жили двое суток. Стрельба то приближалась, то удалялась. Развязка наступила к вечеру. Поблизости раздался треск немецких автоматов. Лукин обратился к раненым в землянке: «Давайте выходить, бросят гранату — поминай как звали. На воздухе и умирать легче».

Раненые выползли из землянки. То тут, то там между деревьями мелькали силуэты немецких автоматчиков. С юга раздались выстрелы — били из наших винтовок. Гитлеровцы бросились врассыпную. Раненые побежали на выстрелы, к своим, и тут Лукин упал...

Он не знал, сколько прошло времени... Но первое, что услышал, когда очнулся, была немецкая речь. Стал прислушиваться, понял, что находится в госпитале.

Немецкий полевой госпиталь располагался в русской школе. В палате лежало несколько гитлеровцев. Раздалась команда «Ахтунг». Вошел полковник и с ним еще несколько офицеров.

— Господин генерал! — обратился полковник к Лукину на ломаном русском языке. — Нам известно, что вы генерал Лукин — командующий девятнадцатой армией. (Немецкий санитар вытащил из-под кровати генеральскую форму, она была разорвана и в крови.) [204]

Мы ждали вас еще под Смоленском! — нагло добавил гитлеровец, рассматривая документы.

Удостоверение личности он передал Лукину, а партийный билет бросил в горящую печку. Сердце у Лукина закипело. Он отбросил одеяло — и тут его прошиб пот: левой ноги не было, ее ампутировали. Генерал стал срывать повязки. Полковник с молодчиками вышел. Немец санитар не мог управиться, он позвал на помощь двух санитаров, из русских. Один из них, держа Лукина за руки, говорил: «Товарищ генерал! Не убивайтесь! Ведь это еще не все».

Русские солдаты помогли Лукину перенести первые дни неволи...

За годы плена советского генерала не раз принуждали отказаться от Родины, перейти на службу к гитлеровцам. В один из декабрьских дней 1941 года в смоленском госпитале Лукина положили на носилки и принесли в контору. За столом сидел человек, одетый в штатское, тщательно выбритый. Заговорил по-русски:

— Видите, господин Лукин, положение на фронтах не в пользу Красной Армии. — Пользуясь неосведомленностью Лукина, он, конечно, ничего не сказал о разгроме фашистов под Москвой. — Всюду побеждает «новый порядок». Речь идет о создании новой Европы. Вам придется плохо, если вы не найдете языка с германским командованием. Вы должны работать для русского народа!

— Я всегда работал для русского народа! — крикнул Лукин.

В 1945 году Лукина освободили из фашистского плена войска союзников. Сейчас генерал-лейтенант в отставке М. Ф. Лукин активно сотрудничает в Советском комитете ветеранов войны.

Но вернемся к событиям под Ярцевом.

...Погрузив штабное имущество, мы двинулись сначала по минской магистрали к Вязьме.

С рассветом решили разбиться на группы и дальше следовать уже по проселочным дорогам. Часа через полтора, уже у самой Вязьмы, я встретил начальника штаба фронта генерала Василия Даниловича Соколовского. Он ехал из Касни на новый командный пункт. Положение на фронте оказалось исключительно неблагоприятным, особенно [205] на северном участке. Туда послали генерал-лейтенанта Болдина, который и должен был возглавить все находившиеся там армии.

— В Вязьме, в подвале близ собора, найдете Лестева. В городе находится стрелковая бригада Никитина. Подчините ее себе, — распорядился Василий Данилович.

Распрощавшись с Соколовским, я снова двинулся в путь. Вскоре увидел коменданта нашего штаба. На вопрос, где командарм и начальник штаба, он ответил, что Рокоссовский и Малинин решили передохнуть.

— В какой деревне?

— Не знаю названия.

— Давай обратно. Показывай дорогу. Этак и к немцам в руки попадешь!

В сарае, на сене, я нашел Рокоссовского и Малинина. Тут же рассказал все, о чем узнал от В. Д. Соколовского.

— Поехали скорее, товарищи.

Михаил Сергеевич, должно быть отвечая на волновавшие его собственные мысли, сказал:

— До чего же не хочется уходить от войск! И главное — в такое время... Уму непостижимо!

Через час мы уже находились на новом командном пункте, в 10 километрах восточнее Вязьмы, в лесу, недалеко от магистрали. Связи не было ни со штабом фронта, ни с Вязьмой. М. С. Малинин разослал офицеров связи разыскивать в окрестных лесах части и соединения, которые должны войти в состав нашей армии. Из этого ничего не получилось. Все части, расположение которых удалось уточнить, направлялись на север Смоленской области: их уже передали в подчинение генерала Болдина.

Связь со штабом фронта никак не могли наладить, и Рокоссовский предложил В. И. Казакову и мне:

— Поехали, товарищи, в Вязьму.

Это было 6 октября. День стоял сухой, холодно поблескивало солнце. В противотанковых рвах и траншеях желтела опавшая листва. Узкие улицы города — мы въехали в него с юга — забиты машинами и людьми. Собор отыскали без труда. Он стоял на высоком холме, возвышаясь над остальными зданиями. В подвале встретили секретаря Смоленского обкома партии Д. М. Попова, работников горкомов Смоленска и Вязьмы. Здесь [206] находился и Д. А. Лестев. Начали выяснять обстановку. Вбежал какой-то гражданин и крикнул:

— Дмитрий Михайлович, в город входят фашистские танкетки!

— Что ты панику разводишь? — поднялся Попов.

— С колокольни в бинокль ясно видно.

Мне показалось, что я где-то видел этого человека... Да ведь это — Вахтеров, председатель Смоленского горсовета.

Поднялись на колокольню. Магистраль обозревалась отсюда километров на пятнадцать в сторону Сафонова и на восемь — десять к Гжатску. Восточнее Вязьмы, километрах в трех, шоссе сплошь забито машинами. Это отходили на восток беженцы. Затем на протяжении примерно полутора километров магистраль пустовала. Только изредка сверкали вспышки пулеметов, а к повороту на Вязьму медленно подползали вражеские танкетки. Они обстреливали отходящие машины. Горела вяземская нефтебаза.

— Положеньице! — произнес, нахмурясь, Лестев.

Вязьму некому защищать. Ясно, что город надо оставлять. Мы выехали на свой КП по Старо-Московскому шоссе.

В штабе встретили тяжелой вестью — тыловые учреждения армии теперь фактически за линией фронта. Противник выбросил десант за 15 километров на восток от Сафонова и Дорогобужа. Заместитель начальника тыла полковник Данильченко погиб.

В ночь на 7 октября разведка обнаружила в районе расположения штаба, близ Козлова озера, восточнее Вязьмы, несколько десантов противника. Радиосвязь со штабом фронта так и не удалось установить. Надо отходить, и ночью двинулись через леса на восток. Под утро повернули к Туманову, чтобы удалиться от магистрали. Разведчики донесли, что в лесах близ Туманова много землянок. Здесь остановились на два дня. Командарм приказал непрерывно вести разведку в сторону Вязьмы и Гжатска.

Немцев поблизости не оказалось. Через Тумановские леса разрозненными группами отступали пехотные частя других армий. Объединив несколько подразделений, предложили занять круговую оборону. [207]

Разведчики взорвали под Вязьмой элеватор, чтобы гитлеровцам не досталось зерно. На железнодорожной станции Туманово разгрузили застрявшие продовольственные маршруты. Часть удалось взять на машины, остальное — взорвали и сожгли.

Самое трудное, когда оставляешь на произвол врага беззащитных женщин и детей. В садике перед избой молодая женщина закапывала в неглубокую яму тушу коровы. Рядом лежала шкура.

— От немцев прячу, — сказала она. — Придут, будут искать. Муж на войне, а я — с тремя детишками...

— Правильно, что прячете, — сказал Константин Константинович. — Мы вернемся, можете не сомневаться. Только я дам один совет: яму выкопайте за домом, подальше, в огороде, чтобы не нашли фашисты. Тут вы на виду закопали, сразу заметят...

Женщина растерянно смотрела на Рокоссовского. Потом стала раскапывать яму. Отбросила раза два землю лопатой, остановилась... С грустью посмотрела на нас.

Сели в машину. Женщина сняла с головы косынку и помахала вслед.

К вечеру 9 октября стало ясно, что минская магистраль перерезана. Медлить нельзя, надо прорываться. Поздно ночью я приказал всем, кто находился на КП, собраться возле штабного автобуса.

Вскоре около машины стояли офицеры штаба, политработники, шоферы, бойцы.

Объяснили обстановку: находимся в 35 километрах от Гжатска. Предупредили, что возможна встреча с противником.

— Мы должны двигаться перекатами, — сказал Рокоссовский, — за нами будут следовать машины, впереди разведка и боевое охранение. Главное, чтобы не было отстающих...

Маршрут несколько раз менялся. Вышли на шоссе Туманово — Гжатск. Впереди двигались два броневика, танк, затем пешим порядком офицеры штаба, позади автобусы и грузовые машины. По пути снимали вражеские заставы, несколько мотоциклистов взяли в плен.

Стало светать. До Гжатска — километров шесть. Противника как будто уже и нет. Решили ускорить движение, посадив всех на машины. Первым шел танк Т-34, за ним ехал я в броневике, далее Рокоссовский и Малинин. Автобусы, [208] грузовые и легковые машины с людьми и оружием замыкали колонну. Приближались к Гжатску, когда танк подорвался. Гитлеровцы заминировали шоссе. Они уже хозяйничали в городе, куда мы направлялись всей колонной.

Через несколько минут немцы обстреляли броневик. Ударили бронебойными. Водитель развернулся. Я увидел, как Рокоссовский, Казаков и Малинин с автоматами наперевес бегут на помощь. Но снаряд попал в хвостовую часть и не принес вреда. Вся колонна быстро повернула и снова вошла в лес.

Часов около десяти утра заметили, что над лесом кружит самолет. Поскольку лес редкий, нашу колонну нетрудно было заметить. Оказалось, что это наш У-2. Он пролетел несколько раз, запрашивая: «Где совершить посадку?»

Быстро нашли подходящую поляну. Самолет приземлился. Офицер связи из штаба Западного фронта и летчик рассказали, что они вторые сутки разыскивают в лесах между Тумановом и Гжатском колонну штаба 16-й армии. В районе Можайска по поручению ЦК партии находится член Государственного Комитета Обороны К. Е. Ворошилов. Он срочно вызывает генерала Рокоссовского.

У-2 поднялся и исчез за верхушками деревьев, а мы двинулись в обход Гжатска с севера. Летчик сказал, что там меньше немцев. По пути встречались отдельные части 18-й дивизии народного ополчения Ленинградского района Москвы. Вместе с Д. А. Лестевым разыскали комиссара дивизии Логвинова, командир уехал вперед. За комиссаром шло несколько батальонов. Побеседовали с людьми.

— Крепкий, толковый народ! — с гордостью произнес Лестев. — С ними чудеса можно творить, если организовать!

Под прикрытием 18-й дивизии штабная колонна, миновав Увароо, в район которого тоже были выброшены десанты противника, подошла к Бородино, к моим родным местам. Кругом — деревни, известные наперечет, и дороги, исхоженные с детства. 12 октября установили радиосвязь со штабом фронта. Получили приказ выйти восточнее Можайска.

В управлении коменданта Можайского укрепленного района нас ждал К. К. Рокоссовский. Принимать укрепленный [209] район не пришлось. Здесь уже занимала оборону 5-я армия под командованием генерала Лелюшенко. Отправились в штаб фронта. Здесь узнали, что командует фронтом теперь Г. К. Жуков.

Представились. Поздоровались.

— Как же вы оказались в окружении — со штабом без войск? — спросил Жуков.

Командарм промолчал. Я объяснил странный, по нашему мнению, приказ из штаба фронта.

— Шестнадцатая армия должна принять Волоколамский укрепленный район и обеспечить его обороноспособность, — сказал Жуков и перешел к задаче дня.

— Вам будут подчинены триста шестнадцатая дивизия, Военное училище имени Верховного Совета РСФСР и другие части.

— Последние дни нас поддерживала восемнадцатая дивизия народного ополчения Москвы, — сказал я.

— Какого района?

— Ленинградского.

— Хорошо, оставьте дивизию у себя. Сегодня же вечером вы должны быть в районе Волоколамска. Все отходящие части немедленно подчиняйте себе. Учтите — Волоколамский УР менее всего подготовлен к обороне. Но Ставка не сомневается в том, что вы сделаете его неприступным для врага!

В 6 часов вечера 13 октября эшелон штаба армии двинулся из Можайска в Шаликово, а оттуда через Рузу — на Волоколамск. [210]